Обратный отсчет (джен)

— Мистер Хоутер?

— Да, Пауэр. Вы о чем-то хотели со мной говорить?

— Я, э… м-м… просто хотел узнать… та дискета с записью показаний Делайноги… Она, гм… была обнаружена? Или это, э-э… сугубо конфиденциальная информация?

— Вы только это хотели у меня узнать, Пауэр?

— Ну… откровенно говоря, нет.

— Тогда о чем пойдет речь?

— О Черном Плаще.

— А что с ним такое?

— Вам не кажется, что в последнее время он стал, гм… неблагонадежен?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, эта его безалаберность, вопиющее пренебрежение инструкциями, откровенное своеволие, безудержное хвастовство на каждом углу… часто предвзятое отношение к правонарушителям, необоснованное и ничем не оправданное снисхождение к отпетым негодяям, якшание со всякой подозрительной шушерой…

— Постойте, постойте. Что вы подразумеваете под «якшанием с подозрительной шушерой»? Налаженную им в криминальных кругах агентурную сеть? А что касается «предвзятого отношения к негодяям»… видите ли, друг мой, не в обиду вам будет сказано, но вы слишком мало пробыли в Сен-Канаре, чтобы иметь четкое представление обо всей здешней, как вы изволили выразиться, «шушере» — а Черный Плащ знает всех этих Джейков, Кваг и Мегавольтов как облупленных, знает, кто из них на что способен и какими мотивами движим, знает, на кого и в какой момент нужно нажать, кого — припугнуть, а с кем можно пойти на компромисс и отнестись снисходительно… Это его методы работы, Пауэр — и, собственно говоря, я часто нахожу их весьма действенными и здравыми.

— Да, но… Это порой доходит до абсурда! Гризликов как-то говорил мне…

— Пожалуйста, ближе к делу, я сегодня очень занят.

— Ну хорошо, как вам будет угодно. Я полагаю, Черному Плащу больше не стоит заниматься этим делом… об убийстве Войта.

— М-м?

— Ему было поручено расследование кражи в Павильоне. Преступника, насколько мне известно, он установил. Честь ему и хвала! Все дальнейшее его не должно касаться.

— Следствию удалось установить, что похищение геренитов и убийство Войта тесно связаны между собой.

— Вот то-то и оно… В деле замешан Антиплащ.

— И что?

— Всем известно о глубокой, даже в какой-то мере патологической неприязни Черного Плаща к этому… к своему двойнику. И мне, откровенно говоря, попросту не хотелось бы, чтобы он привносил в это сугубо непредвзятое и беспристрастное расследование свои, гм… личные мотивы.

— Вот оно что… С этого и надо было начинать, Пауэр.

— Или в Сен-Канаре настолько спокойная криминальная обстановка, что Черному Плащу просто нечем больше заняться? Насколько мне известно, он не очень-то жалует всю ту бумажную возню, которую неминуемо влечет за собой задержание подозреваемого, и, кроме того, часто бывает неаккуратен в обращении с документами, в чем мы все, увы, недавно имели случай убедиться. На оперативной работе, сдается мне, он куда более… находится на своем месте, не правда ли?

— Ну, с этим трудно не согласиться… Чего вы хотите, Пауэр? Чтобы Плащ передал вам все материалы по ограблению Павильона?

— В том числе. Я бы почел за честь довести это дело до суда, мистер Хоутер.

— И для вас в этом нет никакой личной заинтересованности? Помнится, Антиплащ имел неосторожность покушаться на вашу жизнь? Не может ли это как-то повлиять…

— Ни в коем случае! Я неукоснительно полагаю, что степень вины преступника может — и должен — определять исключительно справедливый суд. И я не субъективен и не импульсивен… в отличие от того же Черного Плаща, вам это известно.

— Хорошо. Плащу я дело найду, к кабинетной работе его действительно допускать… гм, не стоит. Дело Войта останется всецело за вами… но помните: Антиплащ — крепкий орешек, и может изрядно потрепать вам нервы до того, как отправится на Белую Скалу. Впрочем, я всецело рассчитываю на вашу опытность и профессионализм… и, конечно, на объективность, уважаемый коллега.

* * *

Вопреки ожиданиям Антиплаща, его отправили не в ближайший полицейский участок, а прямиком в ШУШУ.

Из-за геренитов? Возможно.

Он надеялся увидеть Черныша, но не тут-то было: на предварительный допрос собственной персоной явился ухмыляющийся Пауэр. И Антиплащ, уже готовый вывалить все свои соображения по поводу убийства Войта любому, кто мог бы пусть не с сочувствием, но хотя бы не перебивая их выслушать, вынужден был наглухо захлопнуть створки… Что́ ему оставалось делать — скандалить? Поднимать бучу? Кричать на все Управление, что Пауэр — предатель, двурушник, убийца и циничный волк, прячущийся под овечьей шкурой? Хо-хо! Вы в этом уверены, да? А какие ваши доказательства? В лучшем случае его подняли бы на смех… а в худшем — припаяли бы к перечню обвинений, и без того весьма внушительному, еще и грубую клевету на представителя власти. Поэтому все вопросы он предпочитал игнорировать, во время досмотра и допроса вел себя вызывающе и упорствовал в молчании, — а потом заявил, что говорить будет только: а) с Чернышом; б) ни в коем случае не при Пауэре; в) в присутствии адвоката. Но Черный Плащ, как это всегда с ним случалось, в самый нужный момент растворился в воздухе, и найти его то ли не могли, то ли не хотели, а при упоминании об адвокате Пауэр только безудержно расхохотался Антиплащу в лицо. Результаты обыска и допроса явно привели его в бешенство, хотя он тщательно это скрывал, вид имел скучающий и небрежный, даже по-свойски шутил и балагурил с кем-то из дежурных; что касается «так называемой бомбы» у Антиплаща на запястье, то Пауэр обещал послать об этой загадочной штуке «запрос в лабораторию», чем дело, в сущности, и ограничилось — разумеется, никаких «запросов» никуда отправлено не будет, по крайней мере, в ближайшие дни, уж что-что, но это Антиплащ хорошо понимал… В общем, так ничего от задержанного и не добившись, и ничего, хоть отдаленно похожего на герениты, у него не обнаружив, его благополучно отправили на медицинское освидетельствование и в джейл*, общую камеру — временно, до «выяснения обстоятельств».

Это было большое, с высокими потолками помещение, сплошь заставленное двухъярусными лежаками, и оттого тесное, несмотря на размеры; здесь уже сидели/лежали/лениво слонялись между койками человек тридцать. На «новенького» уставилось несколько пар глаз — угрюмых, настороженных, слабо заинтересованных; только компания в дальнем углу, лениво режущаяся в домино, казалось, не обратила на него ни малейшего внимания, поглощенная перипетиями неторопливой игры… Какой-то плоскорожий, конопатый субъект, который сидел, обхватив колени руками, на ближайшей койке, деловито спросил, слегка шепелявя, то и дело сплевывая копившуюся в уголках рта пузырящуюся слюну:

— Во! Еще один, тепленький! Тебя за что?

— Ни за что, — мрачно отозвался Антиплащ, всегда благоразумно предпочитающий держать язык за зубами. — Я невиновен. Взяли по ошибке… приняли, похоже, за кого-то другого.

— За Черныша, а? Я так и думал. — Конопатый захихикал, щуря узкие, как щелки, желтоватые кошачьи глаза. — Да, да! Все мы попали сюда случайно и по ошибке. Поразительно! Похоже, еще ни в одной каталажке города не сидело столько невинных людей…

Антиплащ огляделся: почти все койки были уже заняты, свободными оставались только лежаки возле входа, у решетки, под самым носом у охраны… нет, на подобный жесткий плацкарт Антиплащ был не согласный. Высмотрев себе местечко в середине камеры, подальше от любопытных глаз и входной двери, он шагнул к выбранному лежаку и, скатав в неряшливый ком чьи-то разбросанные на матрасе разномастные шмотки, бесцеремонно отправил их на постоянное местожительство на соседние нары.

— Эй, — хрипло прозвучал за его спиной возмущенный, сипловатый, словно бы сильно простуженный голос. — Это моя койка!

— Была, — хмуро, через плечо, бросил Антиплащ. Он обернулся — и пряное угрожающее словцо замерло у него на губах: зрелище было не то чтобы очень уж удивительное, но достаточно неожиданное…

— Антиплащ? Ты? — не менее изумленно, словно бы не веря своим глазам, просипел вместо приветствия пораженный Квага.

— Квага! — Антиплащ ужаснулся. — Какого черта ты… Что это с тобой? Корова лягнула?

Квага — вид у него был страдальческий — молча поднял руку и пощупал набрякший под глазом чудовищный сизый фингал, тяжелый и глянцевитый, налитый соком, подобно поспевающей сливе. Его голубая казенная роба была изрядно помята, на локте имелась ссадина, в ряду зубов — зияющая брешь, точно в стене крепости, павшей под напором вражеской рати…

Антиплащ медленно опустился на койку.

— Тебя-то как сюда угораздило? — мрачно полюбопытствовал он. — Опять в «наперсток» в переходе играл? Катала-рецидивист!

Квага пожал плечами. Говорить, видимо, ему было все-таки трудновато, и он предпочитал молчать — впрочем, лицо его, взъерошенные, стоящие дыбом (как всегда!) рыжие волосы, распухшая скула и заплывший глаз были красноречивее любых слов…

— А кто это тебя разукрасил, как рождественскую елку? Копы?

Присев на лежак рядом с Антиплащом, Квага медленно покачал головой. Выпуклые его, водянистые голубые глаза торопливо, будто украдкой, метнулись на компанию в дальнем углу — и тут же стыдливо съехались к переносице, точно уличенные в недозволенной наглости.

— Ах вот оно что… — Антиплащ потер кулаком подбородок, рассеянным взглядом изучая решетку на узком, как щель, глубоко утопленном в толще стены продолговатом окне, расположенном почти под самым потолком. — Значит, ты и с этими решил потягаться?

Квага, вновь осторожно потрогав синяк под глазом, болезненно поморщился.

— Во что играли-то? В покер?

Квага наконец вяло разлепил губы:

— Не… В «три угла».

— И ты позволил себе выиграть, — предположил Антиплащ.

— Хуже.

— Значит, уличил противника в шулерстве? И имел глупость сказать об этом вслух?

Квага с коротким стоном закатил глаза.

— Ну ты, прости господи, и дебил.

Квага уныло скривил лицо в пародии на улыбку.

— Пиши жалобу начальнику охраны.

— Угу. Чтобы меня совсем… опустили?

— Может, переведут в другую камеру. Почему нет?

— Куда переведут? На тот свет? У них тут и без того все переполнено…

— Ладно. — Антиплащ, не поворачивая головы, внимательно осмотрел теплую гоп-компанию в дальнем углу: нет, никого из этих бравых ребят он прежде не видел, никого не знал, разве что… Едва слышно, почти не разжимая губ, он небрежно уточнил:

— Кто?

— Бил? — так же едва слышно, тоже почти не разжимая губ — но по иным причинам — переспросил Квага.

— Кто бил — фактор малогребучий. Кто дал команду тебя бить, кретин? Кому ты там наступил на больную мозоль?

— Вон тому, в очках. — Квага опасливо показал глазами. — Видишь, бледненький такой, с усиками, поганочка. Ты не смотри, что он на вид такой хлипкий и тихонький, тюфяк тюфяком… На деле — страшный человек! У него кликуха, я слыхал — Бешеный!

— Замечен в слюнотечении? Или в водобоязни?

— Тебе смешно, да? — Квага надулся. — Между прочим, он при Жабе — авторитет. Правая рука! И сволочь неописуемая…

— А Жаба — это кто?

— А вон тот, толстобрюхий. Ихний пахан, типа того. Даксбургской закваски продукт…

— Пахан, говоришь? Ладно, запомню. Будет оказия — сочтемся… По рыночным ценам, согласно прейскуранту.

— Это с Жабой-то? — Квага затосковал. — Лучше не надо.

— Почему?

Квага изобразил коротенькую пантомимку, затянув на шее воображаемую петлю и очень выразительно вывалив на щеку широкий лиловато-бледный язык.

— Это меня-то? Посмотрим. — Антиплащ не выдержал и усмехнулся: уж больно бледным, обескураженным и помятым выглядел обычно неунывающий, житейскими пустяками не потопляемый Квага. — Видишь ли, мой дорогой идиотик, если мне потребуется обновить тебе витрину, я сделаю это сам — без назойливых услуг всяких очкастых мухоморов и паршивых даксбургских жаб. А мордовать моих корешей без моего ведома и согласия — нет такой буквы в этом слове, понял? А теперь сгинь… Я хочу отдохнуть, денек у меня сегодня выдался на редкость отвратный.

— А тебя за что взяли? За Павильон? По радио говорили…

— Сгинь, кому сказано!

Антиплащ лег на койку и отвернулся к стене, давая понять, что разговор закончен. Квага увял; подобрал свой раскиданный по полу, выселенный с обжитой территории немудрящий скарб и потащился на свободное место…

Все-таки обыск, допрос, заполнение протоколов и прочие следственные эволюции времени потребовали изрядно; было уже около пяти часов вечера — и на торце браслета высвечивалось число «61». Остался всего шестьдесят один час… Шестьдесят один час этого нелепого недоразумения, именуемого антиплащовским существованием, бестолковым и неудавшимся, грозившим оборваться, как недописанная страница, на самом интересном месте. И ничего, практически ничего уже нельзя изменить… Найдет ли кто-нибудь Тигрушу, ненадежно спрятанного под выступ детской горки — и, если найдет, то... что? Вернет его хозяйке? Возьмет себе? Выбросит на ближайшую помойку? Антиплащ застонал: как ни крути, герениты теперь для него практически недосягаемы, а «ключ»… «Ключ» — у Пауэра, двойного агента, лицемера и убийцы. Или?..

Антиплащ стиснул зубы. Какой же он все-таки кретин… дубина стоеросовая… Трижды идиот! Ведь он мог бы, мог бы обо всем догадаться — если бы только вовремя вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел эту злосчастную пуговицу. А теперь… поздно, поздно! Он раскрыл перед противником все карты, как последний лох — и Пауэр, конечно, не преминет этим воспользоваться… вылезет вон из шкуры, чтобы не позволить Антиплащу — по крайней мере, в ближайшие три дня — перемолвиться словечком хоть с кем-нибудь, кто мог бы ему поверить. Если бы Анти до поры до времени приберег свои выводы при себе, если бы держал язык за зубами, если бы проглотил свое нечаянное открытие, не оглашая его на всю улицу, как последний болван — добиться сейчас свидания с Чернышом было бы много легче… но ведь он надеялся (ох, как надеялся!), что Черный Плащ все-таки внемлет его отчаянным воплям… что он услышит и обернется… обязательно вернется назад…

Но Черныш не услышал.

Или предпочел не услышать?

Антиплащ был близок к отчаянию. Все, всё складывалось против него...

На что ему оставалось надеяться — на злосчастную пауэрскую пуговицу, блуждающую сейчас по неведомым каналам неторопливой Сен-Канарской почты? Но найдет ли она своего адресата… и если найдет — то когда? Хоть на конверте и написано «Черному Плащу лично в руки», но нет никаких гарантий, что эта единственная хрупенькая улика не попадет в лапы того же вездесущего, находящегося в ШУШУ вне всяческих подозрений Пауэра. И, главное — где «ключ»? У Пауэра? Если так — он наверняка предложит Антиплащу сделку: герениты в обмен на заветную вещицу; а если «ключа» у него нет… впрочем, сделку-то он предложит Антиплащу в любом случае…

— Слышь, кореш.

Кто-то тронул его за плечо: конопатый антиплащовский сосед подошел неслышно, как кот. Его плоская непритязательная физиономия лучилась чем-то, что ему самому, видимо, представлялось дружелюбием, хотя на деле желтые кошачьи глаза смотрели скорее хитро, нежели приветливо. Торопливо, глотая окончания слов, он пробормотал:

— Пошли, тут… сабантуйчик намечается, слышь. Жаба организовал… и тебя велел звать. Без тебя не начинают.

— Какого черта? — Вопрос был ёмкий. Антиплащ, которому хотелось только одного: повернуться ко всему миру спиной и накрыться с головой одеялом, — раздраженно дернул плечом. — Кому я там опять понадобился?

— Жабе, сказано же. — Конопатый придвинулся ближе и, как-то суетливо, опасливо озираясь, шепнул Антиплащу на ухо: — Лучше не спорь. Перетереть с тобой хотят, типа того. А Жаба волынщиков не любит… Мое дело — свистнуть, — добавил он веско и внушительно, в полный голос. — Так что давай… не тяни, люди ждут. Серьезные люди, между прочим…

________________________

* Джейл (англ. jail) — следственный изолятор, каталажка (где содержатся заключенные до вынесения приговора)