Без безразличия (гет)

Гермиона уже устала удивляться поведению Малфоя. Полгода назад она не могла и вообразить себе, как можно быть таким безразлично-жестоким. В начале учебного года поражалась его самоуверенности и даже в какой-то мере наглости. Так резко переместившись из камеры Азкабана за профессорский стол, Малфою стоило бы вести себя более сдержанно, тихо… Но нет. А потом Гермиона не могла объяснить себе, как у него хватило смелости соблазнить её. Ведь это действительно рискованный ход, учитывая его неприглядный статус бывшего Пожирателя. А сейчас загадкой стало его внезапно обострившееся хорошее отношение.

Для справки: из-за этого Гермионе было страшно. Без шуток. Потому что она не представляла, чего ждать от него в их следующую встречу. И понимала, что если вдруг он снова посмотрит на неё с нескрываемым презрением, пережить это будет непросто. Ведь видеть такие эмоции на лице врага − это нормально, иначе и не бывает. А вот если ты уже привязалась к человеку (пусть и сама себе в этом не признаёшься), то наблюдать за тем, как он вновь отдаляется, действительно больно. Возможно, даже больнее, чем двойная порция Круциатуса.

Гермиона слишком хорошо помнила, как Рон оставил их с Гарри в лесу одних. Как уходил, одарив лучших друзей взглядом, полным злобы. Обвиняя. Гермиона тогда прекрасно понимала, что не виновата, что не сделала ровным счётом ничего предосудительного, но легче от этого не становилось. Наоборот — становилось только ещё неприятнее из-за обнажившейся несправедливости. Если предательство друга ощущалось как один сильный удар под дых, то несправедливость — как сотня уколов острой иглой. И непонятно, что из этого хуже.

А теперь и в Малфое Гермиона нуждалась так же, как когда-то в своих друзьях. Хотя он вовсе не был для неё другом, не мог считаться даже приятелем. Любовником? Возможно. Да и то — это ведь тайна. И единственно верная, официальная позиция Малфоя по отношению к ней − преподаватель одного из школьных предметов. Не больше, не меньше.

Как бы то ни было, к выполнению его последнего задания Гермиона подошла крайне ответственно − иначе у неё не выходило. Тем более, дело касалось её родителей. Она не то чтобы верила в искреннее желание Малфоя помочь ей, но попытаться стоило при любом раскладе. Назойливый внутренний голос твердил ворчливо: «Не обманывай себя! Даже если он и захочет сделать что-то хорошее, разве у него есть возможности? Все свои связи Малфой растерял ещё во время первого заключения!»

Звучало логично — тут внутренний голос Гермионы никогда не давал промахов. Но она всё равно засела в библиотеке − и писала, писала, писала... Книги не пригодились, но если бы Гермиона развернула свою «учебную деятельность» в гостиной факультета или в спальне, то ей запросто могли бы помешать любопытствующие. Здесь же, спрятавшись за высокими стеллажами, Гермиона уединилась с собственными мыслями и полностью погрузилась в работу. Но как только она вернулась в спальню, надеясь тут же уснуть крепким сном без сновидений, её планы вероломно (как и всегда) нарушила Джинни:

− Надо же, сегодня ты ночуешь здесь? Интересно...

Начинать беседу с завуалированной претензии — неплохой ход. Не дать собеседнику отвертеться от ответа, прижав его к стенке лицом к лицу и без свидетелей — серьёзная заявка на успех. Неудивительно, что Джинни почти всегда добивалась поставленной цели.

− Да, − коротко отозвалась Гермиона. Гениальных планов по предотвращению очередного разговора о личном в голову не приходило. Где же внутренний голос с кипой советов, когда он так нужен?

− У тебя же сегодня было занятие по целительству? Обычно после него ты пропадаешь до самого утра, − продолжила Джинни.

− Обычно? Так случалось всего несколько раз, − возразила Гермиона скорее для восстановления справедливости, чем ради спора. А потом добавила: − Малфой отменил занятие, просто задал очень большую самостоятельную работу. Я была в библиотеке. Почти закончила.

− Вы с ним поссорились?

Гермиона замерла, боясь выдать себя.

− С Малфоем? — спросила осторожно. Всё же под словом «поссорились» можно подразумевать и банальный конфликт с преподавателем. А это Гермиона могла устроить запросто.

− Да нет же! С твоим этим... тайным возлюбленным?

− Ты об этом… − Гермиона с облегчением выдохнула. — Не называй его «возлюбленным», я его не люблю. И нет, мы не поссорились. У нас всё… стабильно.

− Любишь, − хитро сощурившись, возразила подруга. И откуда в ней взялась эта уверенность, раз даже сама Гермиона не понимала себя? Оставалось только недоумевать. А Джинни добавила: − Ты бы не стала крутить роман с тем, кого не любишь. Я тебя достаточно хорошо знаю.

− Может быть... − Гермиона задумалась. − Может быть, я влюблена. Но это не любовь. Да и вообще, всё слишком странно, чтобы можно было сказать точно...

− Ты когда-нибудь мне расскажешь?

− Не знаю.

− А кому-нибудь уже рассказывала?

− Нет, что ты!

− Тогда ладно. Но только пообещай мне: если решишь кому-то обо всём рассказать, то это буду я! Только я! Я должна узнать обо всём первой. Во всех подробностях!

− Я не думаю, что вообще когда-нибудь ре...

− Пообещай мне, Гермиона! — перебила её Джинни.

− Обещаю, − не стала спорить та. А про себя подумала, что куда проще будет хранить этот секрет до конца жизни, чем попытаться объяснить свои поступки Джинни Уизли. Она ведь не просто недолюбливает Малфоя, а имеет полное право его ненавидеть. За то, что тот подбросил ей дневник Тома Риддла. За то, что испортил первый год учёбы в Хогвартсе. За то, что она едва не лишилась жизни, будучи маленькой девочкой. Ну, и за всё остальное − тоже. Так что если Гермиона и оправдывала свои чувства к Малфою тем, что лично ей он не сделал ничего плохого, то Джинни себе такого позволить никак не могла. Да и не хотела — зачем бы ей это?

Чтобы вы понимали: винить в таком положении дел стоило только Люциуса Малфоя.

* * *

− Зачем вы подбросили Джинни дневник Тома Риддла? Вот зачем было это делать? Зачем? − вместо приветствия спросила Гермиона у Малфоя. Да не просто спросила, а практически швырнула ему эти вопросы прямо в лицо. Она пришла на занятие по целительству, но в планах её значилось совсем другое: разговор по душам, вопрос о её родителях и, может быть, интересная ночь. И первый пункт она начала осуществлять, только переступив порог кабинета и прикрыв за собою дверь.

− С каких пор ты забыла правила приличия? — спросил Малфой таким тоном, что Гермиону обдало холодом.

− А вы с каких? — она не желала отступать так скоро.

− Прости?..

− А что, по-вашему, прилично подкидывать дневник-хоркрукс одиннадцатилетней девочке? Лучше бы вы вообще с людьми не здоровались, но не подкидывали никому опасные артефакты!

− Я представления не имел, что это хоркрукс. И прекрати истерику. Сейчас же.

− Если вы не знали, то зачем тогда подкинули? — не унималась Гермиона.

− Из любопытства. Я предполагал, что это тёмный артефакт, но не знал, насколько тёмный… И разумеется, я и подумать не мог, что Уизли настолько отвратительно следят за детьми, что позволят этой девчонке взять в школу неизвестно откуда появившийся дневник.

− Прекрасно! Так вы считаете, что во всём виноваты Артур и Молли? Так?

− Отчасти. И почему тебя это так заботит?

− Джинни − моя лучшая подруга. А вы так с ней поступили!

− И что с того? — Малфой лишь пожал плечами. − Ты поздно спохватилась. Обвинять меня за поступок шестилетней давности − это, по меньшей мере, несвоевременно.

Гермиона смотрела на себя со стороны и понимала, насколько глупо выглядит. Если уж на то пошло, претензий к Малфою можно было предъявить с десяток, а то и больше. А она зациклилась на одной — довольно мелкой. Причём вина Малфоя в этой истории даже не доказана.

− Просто мне неловко... — начала Гермиона, но у неё никак не получалось подобать верные слова. − Мне больно из-за того, что мы с вами... Что у нас с вами... Всё это... Но вы столько всего сделали... То есть я даже теоретически, нет, я даже гипотетически не смогу никогда... И это... Нет. Всё в порядке. Я понимаю, что не имею права обвинять вас. Я же не судья…

− Ты имеешь право, − мягко возразил Малфой.

− Разве?

− Ну конечно. Ты имеешь право обвинять меня в том, что я совершил. Только не надо больше закатывать истерики, хорошо? Я этого не выношу.

− Ладно, − Гермиона покорно кивнула, невольно радуясь тому, что так и не начавшаяся ссора быстро сошла на нет.

− Ты сделала то, о чём я просил на прошлом занятии?

− Сделала, − снова кивок.

Малфой в ответ тоже кивнул − одобрительно.

И вот они наконец устроились за столом, Гермиона передала Малфою длинный пергамент, весь исписанный мелкими буквами. Она уместила туда всю информацию, что смогла вспомнить и найти. Всё, что только знала о той истории с родителями. Всё, о чём могла догадываться. Всё, что было хотя бы косвенно связано с их утраченными воспоминаниями. Малфой тут же начал читать, и Гермионе оставалось только сидеть и ждать, изредка отвечая на уточняющие вопросы. Всего − больше часа сосредоточенной работы.

− Тут указан их адрес в Сиднее, − отвлёкся Малфой. − Думаешь, они по-прежнему живут там?

− Скорее всего. Характер у них не должен был поменяться, а они никогда не любили перемены. Со дня свадьбы прожили в одном доме. И жили бы там до сих пор, если бы не... если бы не я.

− Ты предъявляешь к себе слишком много претензий.

− И к вам тоже, да?

− Ко всем. Просто пойми, что прошлое нельзя изменить. И если что-то уже сделано, то оно сделано − и всё на этом. Ты либо можешь простить, либо нет. И если ты прощаешь, то и не вспоминай.

− Вы говорите о том, что я должна простить себя? Или что я должна простить вас?

− Тебе стоит простить нас обоих. И поверь: я делаю всё возможное, чтобы это далось тебе проще.

После таких слов Гермиона не могла и подумать о том, чтобы уйти из кабинета раньше времени. По всему было видно, что Малфой и правда помогал ей — не только словом, но и делом. И старался он в том числе и для очистки собственной совести − пусть даже и не признавал этого. А Гермиона... Гермиона на самом деле влюбилась в него. Хоть и тоже не собиралась в этом признаваться. Хотя иногда − очень хотелось.

Тяжелее всего приходилось, когда они занимались любовью. Звучит смешно, но это правда. Вы когда-нибудь пробовали тратить все свободные силы на самоконтроль? Сдерживать себя и не говорить «я люблю», когда этого очень хочется? Удержаться во время простого разговора — легче лёгкого. А вот промолчать и обойтись протяжным стоном, когда эмоции чуть ли не разрывают изнутри, − нестерпимо сложно. Гермиона справлялась, хотя иногда делала себе небольшие поблажки.

− Мне ни с кем не было так хорошо, как с вами, − сказала ближе к ночи, когда они оба уже засыпали. Умом Гермиона понимала, что Малфой − явно не из тех мужчин, что любят разговоры после секса. Но никак не могла сдержать этих слов. Совсем никак.

− Да ладно? Ни с кем из всей толпы любовников, что у тебя были? − лишь усмехнулся он. Напоминание о том, что она не была больше ни с одним мужчиной, только обострило чувства. Хотя куда ещё острее?

− Я говорю не об этом. Я имею в виду — не было так хорошо находиться рядом.

− Конечно. Я так и понял, − вновь усмехнувшись, отозвался Малфой.

Гермиону его реакция расстроила. Хотя, казалось бы, чего ещё следовало ожидать? Что он мог на это ответить? Хорошо хоть не рассмеялся во весь голос…

− Не могли бы вы повторить это без сарказма? — с трудом сдерживая дрожь в голосе (всё от обиды), выдала Гермиона.

− Что ещё прикажешь мне сделать? — легко поставил блок на её «нападение» Малфой. Дальше что ни говори — всё уйдёт в пустоту. Гермиона с минуту сопела куда-то в одеяло, но так и не придумала достойный ответ.

− Ничего, − буркнула она, отвернувшись и отодвинувшись на самый край кровати.

− Опять обиделась? − прошептал Малфой ей прямо в ухо, придвигаясь поближе и обнимая сзади. − Ты ведь понимаешь, что от этого никому из нас не будет лучше? Твоя обида — это самая бесполезная вещь на свете. Ну, почти самая. Я бы её поставил на второе место — сразу после твоих истерик.

− А кому из нас лучше, когда вы разговариваете со мной таким тоном?

− Тоном? Каким?

− Тоном Люциуса Малфоя, − пояснила Гермиона, всё ещё лелея свою обиду и не желая её отпускать.

− Хочешь, чтобы я разговаривал с тобой тоном другого человека? Кого, позволь спросить? Может, тебе нравится тон профессора Вектор? Или тон директора? Министра?.. Нет, ты только скажи, я должен знать…

− Вы меня совсем не понимаете. Или притворяетесь, что не понимаете…

− Так сделай что-нибудь для того, чтобы я понял. Обычно это работает.

− Я в вас влюблена, − призналась Гермиона. А по ощущениям − будто шагнула в обрыв. И вовсе не факт, что её там кто-то подхватит и не даст разбиться на маленькие кусочки.

− Правда? — как-то слишком просто спросил Люциус. Гермиона пожалела, что по-прежнему лежит к нему и спиной и не видит: усмехается ли он на этот раз.

− Да. Это правда.

− Тогда я тоже в тебя влюблён, Гермиона.

− Вы ведь говорите это только для того, чтобы я не закатила очередную истерику?

− Говорю, потому что это правда. Иначе я не смог бы выносить тебя. Думаешь, если бы ты была мне безразлична, я тратил бы время на эти бесконечные разговоры? Да тебя бы здесь вообще не было!

− И почему тогда вы не сказали раньше?

− Я не так давно это понял.

− А можно я повернусь к вам лицом? − не дожидаясь ответа, Гермиона быстро перевернулась. Хотя в темноте спальни не так много удалось разглядеть. И она снова спросила: − А можно вас поцеловать?

− Ты теперь всё время будешь спрашивать? Обо всём? Звучит неплохо, − сказав это, Малфой сам поцеловал её.

Гермионе безумно хотелось, чтобы он ещё что-нибудь сказал. Она готова была разговаривать хоть до самого утра, но Малфой молчал. И совсем скоро по его размеренному дыханию стало понятно, что он уснул. А Гермиона всё лежала и думала, думала, думала... С одной стороны, в одну минуту всё резко переменилось. Теперь она знала, что Малфой тоже испытывает к ней не просто «что-то», а что-то тёплое. С другой стороны, по сути, ничего революционного не произошло. Потому что Гермиона по-прежнему оставалась всего лишь студенткой, а Малфой − её профессором и бывшим Пожирателем Смерти. А ещё мужчиной, с которым Гермионе было очень хорошо. И которому она почему-то верила. Вернее, хотела верить.

Просто для справки: мысль о том, что Малфой вполне мог соврать ей о своих чувствах, пугала Гермиону похлеще сотни дементоров.

И один только Мерлин знает, что отдала бы Гермиона за то, чтобы заглянуть в голову к Малфою, узнать все его мысли — даже самые сокровенные. Особенно самые сокровенные. Неважно, как именно: Омут Памяти, или легиллименция, или Веритасерум... Она согласилась бы на любой способ. Если только могла бы пойти на сговор со своей совестью. Но Гермиона не была бы Гермионой, если бы решилась на такое. Поэтому ей оставалось только строить догадки и надеяться на лучший исход. Хотя, откровенно говоря, она и сама не понимала, что в этой ситуации можно назвать «лучшим исходом». Ведь не существовало ни одного приемлемого варианта, при котором она смогла бы быть вместе с Малфоем всегда, да ещё и так, чтобы это казалось чем-то нормальным. Не говоря уже о том, что вряд ли сам Малфой пошёл бы на что-то в этом духе… Вряд ли ему это нужно.

Хотя нет, даже не так. Ему это совершенно точно не нужно. А если вдруг окажется, что нужно, то, выходит, Гермиона совсем не знает Люциуса Малфоя.