Дождливые дни (джен)

Примечания:

Эта глава вышла намного более насыщенной, чем задумывалось, и, вероятно, гораздо более сумбурной... Но, надеюсь, вам понравится. Здесь я пытался передать ощущение ночного бдения, тревоги и бесконечных темных коридоров, — а еще боя в темноте.

Буря на этот раз удивительно затянулась: хаотичный ледяной ветер не стихал уже пятый день. Снег, казалось, ни на минуту не переставал бешено кружить в воздухе; стоило одной снежинке коснуться земли — тяжелые свинцовые тучи, закрывшие все небо, тут же посылали на ее место еще сотню. Зимы в Зонтопии и обычно бывали весьма снежными, но сейчас, когда некому было расчищать дороги, у каждой стены наметало огромные сугробы, и снег в них, сжимаясь под собственным весом, становился твердым, будто камень... Впрочем, этого жители не могли увидеть, да и о том, что метель продолжается, понять можно было лишь по вою ветра в дымоходах: окна давно уже были покрыты толстым слоем инея и льда, а кое-где и попросту залеплены мокрым снегом. Все это вызывало у людей все большую тревогу. Казалось, этой буре не будет конца... Многие, заперевшись в своих домах, молились без остановки, надеясь на милость Великого Зонтика: большего они сделать не могли, но не делать ничего было невыносимо.

Молился даже Максимилиан, прежде бывший убежденным атеистом. Некогда он ходил на службы, только чтобы выслужиться перед начальником, и шепотом повторял таблицу умножения вместо молитвы, временами даже тихо посмеиваясь над тем, как остальные ловили каждое слово священника... Теперь же выслуживаться было не перед кем: надзирателям в тюрьме не было дела до веры заключенных; им вообще редко до чего-нибудь было дело — лишь бы их подопечные вели себя спокойно и не умирали прямо в камерах. За те полтора месяца, что Железный Макс провел в тюрьме, он успел увериться в том, что каждый из надзирателей считает высшим благом в жизни спокойствие на работе. Может быть, кто-то из них и стремился к чему-то большему, но почти все, кого видел и слышал он, были людьми, совершенно лишенными амбиций, принципов и даже взглядов. Первое время он прислушивался к их разговорам, но это ему быстро наскучило: они обсуждали тесную новую форму, слишком поздний, на их взгляд, обеденный перерыв, посиделки в барах на выходных ближе к концу недели и выходки пьяных коллег в ее начале, и лишь изредка — собственные семьи или детей... Двух недель подобных разговоров в коридоре хватило, чтобы убедиться в том, что все они как на подбор — приземленные люди, не заглядывающие в будущее дальше конца следующей недели. Прислушиваться к их болтовне он перестал, да и лица их быстро слились в одно: отчетливо он помнил только троих — один из них был удивительно кудряв, второй — мал ростом и не то полон, не то очень коренаст и плотно сложен, а у третьего недоставало нескольких передних зубов, и само лицо перечеркивал по диагонали от виска до основания челюсти уродливый глубокий шрам... Последний немного заинтересовал Максимилиана: от коллег его отличали не только изуродованное лицо и плохо работающая левая рука, но и молчаливость, явно скрывающая за собой более глубокие мысли и заботы, и то, как он каждый день посещал обе службы в тюремной церкви, где надзиратели появлялись нечасто.

Железного Макса нельзя было назвать чутким человеком. Он не умел читать мысль или чувство во взгляде или движениях, намеки понимал лишь в том случае, если они были совершенно очевидны для любого, и даже не любил читать, поскольку не всегда понимал иносказания... И все же не заметить чего-то особенного в этом надсмотрщике он не мог, — и потому стал присматриваться к нему более пристально. Тот же будто не замечал этого и, как и прежде, одаривал его лишь печальным пустым взглядом — таким же, какого удостаивались от него все заключенные, — и изредка обращался с короткими общими фразами: «Здоровы? Жалобы на сокамерников имеете? Отправляете на этой неделе письма? Вам передача от жены, заберите в бюро сегодня после обеда.» Ничего лишнего, ничего личного... Точно так же говорили все остальные надзиратели, и даже слова у них были одни на всех. Может быть, если бы Максимилиан чуть лучше умел прислушиваться к интонациям, он заметил бы, что его знакомый немного более заботлив, чем остальные, однако это пока было ему недоступно. И все же в глубине души он был рад тому, что в тот день, когда началась эта долгая метель, дежурным был именно этот надсмотрщик, — хотя бы потому, что наблюдать за ним было куда интереснее, чем слушать бесконечную пустую болтовню людей, которые не бьют заключенных и не напиваются на работе лишь потому, что это сулит выговоры от начальства и скорое усложнение работы.

В первый день метели Макс еще раз попытался заговорить со своими сокамерниками. Вообще их камеру с самого дня его появления там прозвали безмолвной. В ней бессменно обитал мужчина неопределенного возраста, сидевший в тюрьме дольше всех, — никто не мог точно сказать, когда и за что его осудили, и никто не помнил, когда в последний раз слышали его голос, — дальний ее угол облюбовал маленький и вечно перепачканный то сажей, то ржавчиной человек, который редко даже смотрел на соседей, а прямо над Максом, на верхних нарах, спал высокий молодой человек самого мрачного вида, какой только можно себе представить, — и он считался в этой камере самым общительным. Он смотрел в глаза и даже говорил... Впрочем, Максимилиан услышал от него за все время их знакомства всего несколько слов, и говорил он так отрешенно, что любой разговор с ним хотелось закончить как можно быстрее: у него словно вовсе не было чувств. Бывший министр быстро понял, что подружиться с ними ему не удастся, — да и ему и не особенно хотелось приобретать друзей в таком месте. Он не знал, за что посадили в тюрьму двоих старших сокамерников, но младший сам поведал ему о том, что его осудили за убийство, причем казнь была заменена на тюремное заключение лишь потому, что Зонтик пожалел его и его семью... Водить дружбу с подобными преступниками ему хотелось меньше всего. Он изо всех сил цеплялся за свою прежнюю жизнь и честность, но на этот раз все же попробовал спросить их, боятся ли они за свою жизнь во время таких метелей. Ответом стали лишь два пустых взгляда и обреченная мрачная фраза:

— Я в любом случае не жилец. Какая разница, сейчас или через пару лет? Свободы я уже в любом случае не увижу.

Максимилиан замечал, что самый младший из его сокамерников много кашляет, прижимая к губам платок, но сам мог лишь стараться держаться от него подальше, чтобы не заразиться. Помочь убийце он не мог, — впрочем, и не особенно хотел... Особенного сочувствия к преступникам он все еще не питал. В конце концов, все они заслужили того, что с ними случилось. Бывший министр точно знал, что сидит в одной камере с убийцами и грабителями... В общем-то он был даже рад тому, что они предпочитали молчать, а не рассказывали о своих прежних делах: ему казалось, что кое о чем лучше не знать.

И все же той ночью, проснувшись от особенно громкого удара ветра в окно, он впервые услышал голос одного из своих сокамерников: тот стоял на коленях у своих нар и молился громким шепотом, изредка оглядываясь по сторонам. Маленький сокамерник с записной книжкой стоял на коленях рядом с ним и, казалось, тоже молился про себя... Даже сверху раздавался такой же громкий шепот, хотя молодой убийца прежде всегда отзывался о верующих и их идеалах презрительно. В тот момент Максимилиан решил последовать их примеру, сам не зная, зачем... Он лежал с широко открытыми глазами и беззвучно шептал слова молитвы — неуклюже, слишком медленно, неритмично, будто все слова были написаны в одну строчку без единого знака препинания. Ему было почти стыдно молиться так неловко, и успокаивало его лишь то, что остальные не могли его услышать... Утром, как только им удалось вернуться в камеру после завтрака и утренней переклички, Макс переписал молитву в тетрадь, чтобы запомнить ее получше. Теперь эта тетрадь была его молитвенником...

Два дня он молился, подглядывая в нее, и изо всех сил старался представить себе, что он в центральном храме. Он не был одарен ярким воображением, однако пытался воскресить в памяти образ Мориона, его голос, его интонации во время проповедей, его слова, адресованные исповедующимся... Это давалось непросто: вместо мягкого и просвещенного экзарха в мыслях упорно всплывал мрачный сокамерник с потрепанным молитвенником в руках, или еще не старый, но откровенно немощный тюремный священник, который не мог ходить без тяжелой трости и едва выдавливал из себя отдельные слова. Все это вызывало досаду, раздражение и противную жалость к этим представителям веры. Он точно знал, что больше не зайдет в местную церквушку и не пойдет на исповедь к ее дышащему на ладан служителю — ему хватило лишь одного раза в самом начале, чтобы понять это… И все же он теперь не относился с такой насмешкой к церковным ритуалам. Ему больше не казалась нелепой идея о том, чтобы после освобождения начать посещать храм хотя бы раз или два в неделю. Здесь же оставалось лишь дождаться конца метели и в следующем письме попросить жену передать настоящий молитвенник... Впрочем, молитвенник у него появился раньше, и совершенно внезапно.

— У вас только эта тетрадь? Вы знаете всего две молитвы и переписали их по памяти? — спросил однажды тот самый надзиратель со шрамом на лице. В ответ Макс смог только кивнуть — и поймать себя на мысли о том, что ему почти стыдно признаваться в этом перед человеком, который лишь изредка пропускал службы. Да и к тому же этот надсмотрщик впервые на его памяти произнес такую длинную фразу — и о чем!

— Тогда возьмите, — спокойно, ничем не проявляя презрения или удивления, ответил он, протягивая через решетку старый молитвенник. — Можете не возвращать: он когда-то принадлежал человеку, которого я предпочел бы забыть, а у меня есть свой собственный. Здесь, правда, все поля и форзацы исписаны какими-то пометками, но сам текст виден хорошо... Тот мой знакомый был странным человеком, но аккуратным и вроде бы верующим.

— Вы уверены? — недоверчиво спросил Максимилиан, все же взяв в руки старую дешевую книгу. Выглядела она так, будто ей было не меньше десятка лет, и обращались с ней явно не особенно бережно: форзац и поля действительно были исписаны мелким угловатым почерком, обложка была истерта и местами надорвана, края страниц явно нередко загибались… И все же Макс сейчас был бесконечно рад такому подарку, хотя еще месяц назад без колебаний обменял бы даже новый молитвенник на более новую робу подходящего размера.

— Абсолютно. Выбросить молитвенник мне кажется кощунственным, а вспоминать этого злосчастного знакомого мне неприятно... Остается только якобы случайно забыть в церкви, — но содержание этих заметок может показаться очень подозрительным, — или подарить. Я, как видите, выбрал второе... Можете доложить властям о том, что прочтете на полях, но имейте при этом в виду: тот, кто это писал, уже десять лет как мертв.

Что-то в этом рассказе обычно молчаливого надсмотрщика заставило его насторожиться, однако бывший министр ничем этого не выдал, а только поблагодарил своего нового знакомого… После же надзиратель медленно отошел от зарешеченного окошка в двери камеры, улыбнувшись своей кривой улыбкой, а он сел за стол и попытался углубиться в чтение рукописных записей. Это было непросто, ведь почерк таинственного мертвеца оказался не только мелким, но и местами очень кривым… И все же медленно, но верно он продирался сквозь дебри этих заметок. Делать сейчас все равно было больше нечего, и у него было все время мира на расшифровку и переписывание записей из старой книги, и содержание их удивляло, а местами даже пугало его… Их автор явно был тесно связан с Общиной Чистых. Впервые бывший министр защиты соприкасался с ней так явно и плотно; чтение чего-то вроде дневника одного из ее членов было совсем не похоже на рассмотрение документов, в которых речь шла об их преступлениях.

* * *

Буря продолжалась ровно шесть дней, в течение которых Зонтик тщетно пытался совладать с природой. Он изо всех сил старался разогнать тучи на небе, или унять порывы ветра, но сейчас стихия оказалась сильнее своего творца. Он знал, что люди молятся ему о спасении, и его приводила в ужас одна мысль о том, что он никак не может помочь им, однако это ничуть не помогало ему остановить метель. Ему самому уже начинало казаться, что она действительно не закончится никогда, хоть он и понимал, что такого просто не может быть... Какое же облегчение он испытал, проснувшись той ночью и услышав, что ветер больше не воет в дымоходе! Однако облегчение было недолгим: через несколько секунд он осознал, что разбудил его звук чьих-то шагов в темноте, а в глубине комнаты, у двери, ведущей в ванную, стоит фигура в белом.

Теперь место облегчения занял панический страх, прямо как в детстве... От начинающего обретать смелость и веру в себя молодого правителя будто не осталось и следа, и он снова стал тем, кто спрятался за стеной, испугавшись собственного создания. С какой радостью он спрятался бы и теперь! Вот только от убийцы не могли спасти ни одеяло, ни даже кровать, а защищаться было нечем: он никогда не держал в спальне оружия. Он надеялся лишь на возможность незаметно выскользнуть за дверь и бежать со всех ног к тем, кто сможет защитить... Еще несколько секунд ушло на то, чтобы собраться с силами, а после он скатился с кровати и затаился под ней, прислушиваясь к каждому звуку в комнате. Ему казалось, что сейчас белая тень в пару размашистых шагов приблизится к нему и выдернет его из укрытия своей бледной ледяной рукой, — однако ничего подобного не произошло. Шаги и впрямь послышались, но они оказались медленными, словно тот незнакомец задумчиво расхаживал по комнате или тихо крался к двери. Казалось, он даже не заметил движения у себя за спиной... Когда его шаги затихли, ни на сантиметр не приблизившись к кровати, Зонтик решился осторожно выглянуть из своего убежища, чтобы убедиться, что он не смотрит в его сторону, а после — выполз из-под кровати и скользнул за штору, благодаря судьбу за то, что она доходила до самого пола. Теперь ему предстоял короткий днем и в безопасности, но невыносимо долгий сейчас, когда приходилось скрываться, путь вдоль широкого окна. Путь, который вполне мог стать последним...

Нажимая на дверную ручку, он едва ли не молился, чтобы дверь не заскрипела и не привлекла внимание непрошенного гостя, — и сейчас ему снова повезло: она приоткрылась бесшумно, и ему даже удалось выскользнуть, не издав ни звука. Напоследок он оглянулся и увидел, что человек в белом стоит перед платяным шкафом и увлеченно шарит в нем... В этот момент юноша позволил себе облегченно выдохнуть и плотно закрыть дверь, подперев ее стулом. Казалось, опасность почти миновала, оставалось только сказать гвардейцам, что в спальне кто-то посторонний, и вся эта ужасная история закончится... И здесь удача вдруг изменила ему так неожиданно, что это показалось настоящей пощечиной от жизни. Стражников, которым было приказано следовать за ним неотступно, не было рядом. Еще секунду назад гостиная казалась ему безопасным местом, но теперь он снова вынужден был бежать куда-то за помощью... К счастью, помощь была близка. Всего-то пересечь гостиную, открыть еще одну дверь, сделать несколько шагов по коридору и постучаться в комнату своего верного помощника. Ничтожное расстояние и простая задача — и все же у него было нехорошее предчувствие на этот счет. Однако выбора не было, и он в несколько шагов пересек комнату, и выскочил в коридор. Тут было уже не до медленной осторожности и выверенных движений: заметив краем глаза какое-то движение в конце коридора, он бросился к соседней двери так быстро и резко, что сам не понял, добежал он до нее, или преодолел расстояние единственным прыжком... Он обнаружил себя отчаянно барабанящим в дверь и бормочущим что-то совершенно непонятное даже ему самому. Когда же дверь открылась, — какими долгими показались те мгновения, что прошли до этого! — он буквально ввалился в комнату...

— Там... Он там... И не один! — произнес Зонтик, хватая ртом воздух и неуклюже поднимаясь с пола. — Заприте дверь, немедленно! Они наверняка уже видели меня в коридоре и сделают все, чтобы убрать свидетеля... Одного я запер, а второй...

— Для начала отдышитесь, мой господин, и постарайтесь успокоиться: я сейчас попросту не понимаю вас! — нарочито громко ответил ему Алебард, все же запирая дверь на ключ. — Вам приснился кошмар?

На деле он все прекрасно понял, но решил усыпить бдительность преступника, если он решит подойти к двери и подслушать. Будь в комнате светлее, он был бы спокойнее: Зонтик легко понимал его взгляды и жесты, но сейчас, в свете луны, он мог попросту ничего не увидеть и начать громко рассказывать обо всем слишком уж громко... Что ж, у него было немало оснований надеяться на сообразительность и тихий голос правителя. Эта надежда в общем-то оправдывала себя: юноша схватывал его задумку налету.

— Очень правдоподобный сон... Мне привиделось, будто кто-то в белой накидке стоял всего в нескольких шагах от меня, прямо напротив кровати, и у этой фигуры не было лица! А потом, когда я выглянул в коридор, мимо прошел кто-то из офицеров, и мне показалось, что это — такая же тень... — отвечал он, взяв из рук друга стакан с водой и сделав несколько судорожных глотков. Его голос сейчас дрожал отнюдь не притворно, но он пытался выдать увиденное наяву за описание сна, не переставая при этом прислушиваться к звукам в коридоре... Там действительно слышались шаги, но очень уж торопливые и небрежные для человека, проникшего туда, где его не должно быть. Во всяком случае, Зонтику хотелось верить в то, что это был не убийца, а кто-то из стражников, запоздало пришедший проверить, все ли спокойно в покоях короля.

— Уверены, что это действительно не сон? — понизив голос, спросил Старший Брат, оглядываясь на дверь. — Вы пробовали позвать на помощь гвардейцев?

— Их там нет... По крайней мере я не видел их в темноте, — сказал юноша, почти перейдя на заговорщический шепот.

— Даже не знаю, что сейчас хуже — дезертирство с дежурства или убийство... Говорите, преступников двое?

— Второго я не разглядел, но видел кого-то в белом в конце коридора... Может, и он меня видел, но тот, что в спальне, не заметил меня. Ах да, первого я запер в спальне! Нужно послать туда кого-нибудь, только лучше не в одиночку.

— Боюсь, для этого нам придется выйти из комнаты, а к этому не мешало бы подготовиться, если их там действительно несколько, а точно этого мы знать не можем, — беспокойно заметил Алебард, щелкая выключателем настольной лампы. Он не хотел говорить об этом Зонтику, но сам бесконечно волновался, и в его воображении отчетливо рисовалась целая армия, орда теней в белом, столпившаяся прямо за порогом его спальни... Странный, совершенно неправдоподобный образ заставил его нервно усмехнуться и машинально щелкнуть выключателем еще раз, — однако, как и в первый раз, это ни к чему не привело. Электричества снова не было... Удивляться тут было нечему: во время бурь ветер нередко рвал провода, оставляя без света целые кварталы, и на этот раз не повезло центру. Подобное уже случалось, и не раз. Но как же не вовремя! Теперь, при свете одной только луны, за убийцу можно было принять почти кого угодно, а настоящему преступнику достаточно было лишь снять белый плащ или накинуть поверх него что-нибудь более темное — хоть даже покрывало или сорванную штору. Все это также ярко представало в воображении, и образ прямиком из кошмара сменялся сценами из комедии о незадачливых сыщиках... Это было бы смешно, если бы не опасность, что сейчас таилась за каждым углом.

— Может, мы среди них сойдем за своих? Мы ведь сами оба в белом, — без особой надежды предположил Зонтик. — А если они подумают о том, что на нас белые сорочки, то могут случайно напасть друг на друга...

— Похоже, это единственное, на что нам стоит рассчитывать... Мы сейчас подслеповаты, но не более, чем они, — вздохнул Старший Брат, вытащив из-под подушки револьвер. — И нам, разумеется, следует вооружиться, и чем-нибудь более существенным, чем нож, даже если мы так и не выйдем отсюда.

План не выходить из комнаты до утра или до тех пор, пока сам генерал гвардии не откроет дверь своим ключом, уже казался им обоим не самым худшим. "В конце концов, зачем искать встречи с убийцами? Даже если бы он был один, в случае неожиданного нападения никакое численное преимущество не будет иметь значения — одного удара хватит... Запертый в спальне преступник разве что устроит там погром, оставит очередную жуткую записку, может быть, выбьет окно, — разве стоит оно того, чтобы рисковать самой важной жизнью в этой стране?" — так теперь рассуждал Алебард. Где-то в глубине души, конечно, говорили и тщеславие, требовавшее если не поймать заговорщика самому, то приложить к этому руку, и наивная жажда приключений, которую не было шанса удовлетворить еще в детстве, как всем остальным, но куда громче был голос разума... Он требовал одного — не подвергать себя и Зонтика большей опасности, чем было необходимо. К нему и хотелось прислушаться, — но все решила мелкая оплошность: дверцы большого шкафа, за которым находилась потайная дверь, вдруг со стуком распахнулись. Чтобы понять, в чем дело, не приходилось даже оборачиваться... В темной комнате появился еще один человек в белой накидке.

— Проклятье! — почти прорычал Первый Министр. — Ни с места, слышишь?! Один шаг — и я тебя застрелю!

Подобный тон пугал очень многих. Раз или два Алебард таким способом спасал себе жизнь: те, кто осмелился совершить покушение на второе лицо государства, попросту испугались его нечеловеческого гнева. В такие моменты он выглядел так, будто мог убить человека голыми руками и был вполне готов пойти на это... На это он рассчитывал и теперь. Ему самому было страшно, но он не мог позволить себе показать это, ведь за его спиной прятался безоружный Зонтик. Протянутая рука с револьвером ничуть не дрожала... Однако этот преступник оказался совсем не похож на тех редких смельчаков, что пытались напасть на него во время поздних одиноких прогулок. Он не бросился бежать обратно по тайному ходу, и не замер с поднятыми руками, а молча вытащил из-под полы плаща свой собственный пистолет.

Верховный Правитель смотрел на убийцу с ужасом; уклониться от пули он бы уж точно не смог. В глазах у него начинало темнеть, дыхание становилось все чаще, тело словно наливалось свинцом... Ему казалось, что он в шаге от того, чтобы упасть в обморок или разрыдаться, и он попытался собраться с силами, чтобы любой ценой предотвратить это. Его воля была куда сильнее, чем можно было подумать, — однако рассудок в такие моменты будто покидал его. Единственным решением, которое пришло ему в голову, было внезапно сорваться с места. За спиной прозвучал выстрел, пуля просвистела в считанных сантиметрах от него и попала в огромный гобелен на стене, но это лишь подстегнуло его. В следующий миг он был уже за дверью... В комнате же раздался еще один выстрел и короткий крик, перешедший в громкий стон. Голос был незнакомый, и Зонтик вздохнул с облегчением, но вернуться туда безоружным все же было страшно.

— Что вы творите мой повелитель?! — громким шепотом спросил его Алебард, тоже выйдя из комнаты. — Он лишь чудом не попал в вас! А если бы попал, то... Нет, об этом я и думать не хочу! Вы поступили безрассудно! — но юноша почти его не слушал.

— Вы его застрелили? — хрипло проговорил он, тяжело дыша после своего броска.

— Я прострелил ему правую руку, связал его и запер в шкафу. Надеюсь, выстрелы не привлекли нежелательного внимания... Оставаться там теперь опасно: дверь, закрывающая потайной ход со стороны комнаты, хлипкая, выбить ее ничего не стоит.

— И куда нам идти? Что теперь будет? Что если они уже перебили всю стражу? Что если их здесь целая армия? — вопросы сыпались бесконечно, и чем дальше, тем более странные и маловероятные предположения приходили в голову правителю.

— Тише, мой господин, что бы ни происходило сейчас, мы не имеем права поддаваться панике: это скорее навредит, чем спасет нас. Нам остается только вооружиться, чтобы не быть совершенно беззащитными, и попытаться пережить ночь, — спокойно, но довольно твердо прервал его Старший Брат.

— Попытаться пережить?! — Зонтик был не на шутку встревожен, и его разум зацепился лишь за эти неосторожные слова... Алебард мысленно обругал себя за эту оплошность: последняя фраза и впрямь прозвучала не очень-то оптимистично. Однако сказанного было не вернуть, а оптимизмом он сам никогда не отличался. Он мог изо всех сил стараться верить в лучшее, но холодный рассудок бесстрастно высчитывал вероятность лучшего исхода... Сейчас, впрочем, вероятность выжить была не слишком низка, но вот избежать новых стычек с вторженцами представлялось ему почти невыполнимой задачей. В конце концов, если они видели двоих, их могло быть и несколько десятков, и прятаться они могли где угодно... Это было похоже на игру в прятки по странным правилам, — вот только цена проигрыша была непозволительной.

— Да. И я знаю, что мы справимся с этим... В конце концов, мы с вами не так уж слабы, и уж точно не глупы, а их могло быть всего двое, — мягко, но уверенно произнес он. — Кроме того, разве у нас сейчас есть выбор?

— Выбора нет... но как быть, я понятия не имею, — признался Зонтик, тяжело вздохнув.

— Первым делом мы пойдем в мой кабинет за свечами: я взял из комнаты зажигалку, но не знаю, надолго ли хватит топлива... Кроме того, патроны также не мешало бы захватить. Потом... что потом, я и сам сейчас не знаю. Я не люблю импровизировать, но на этот раз придется.

— Я полностью доверяюсь вам, — сказал вдруг правитель, сжав покрепче руку своего верного помощника. — Вы кажетесь опытным в подобных делах, хоть я и не знаю, где и когда вы успели получить такой опыт. Я о таком только в книгах читал, да и в них это обычно выглядело иначе... А вы как будто готовы ко всему.

— Если бы я был действительно готов ко всему, у меня были бы под рукой электрический фонарь на батарейках, второй пистолет или какое-нибудь холодное оружие для вас, моток бинта, флакон спирта, ключи от всех дверей и что-нибудь вроде рации, чтобы вызвать помощь... Но я и подумать не мог, что с нами произойдет что-то подобное, и потому оказался едва ли более готовым к этому, чем вы.

— У вас есть хотя бы пистолет и зажигалка, — возразил юноша. — У меня и этого нет.

— Зато вы знаете весь замок как свои пять пальцев! Может быть, вы знаете какой-нибудь проход за картиной?

Они медленно продвигались по коридорам, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы прислушаться к звукам вокруг. Путь до кабинета казался коротким днем, но не теперь... Даже с тяжелой алебардой в руках, впопыхах взятой из сжатой перчатки одного из доспехов, что стояли в коридорах для украшения, Зонтик чувствовал себя неуверенно. Раз или два они поспешно прятались в ниши в стене, скрываясь от кого-то, кого они даже не видели. Один раз — чудом успели разминуться с бледной фигурой, почти прыгнув в один из узких боковых коридоров. Они чувствовали себя, да и выглядели со стороны так, будто сами были в этом замке чужими... Зонтику казалось, что если бы с ним не было Первого Министра, которого можно было узнать по одному только огромному росту, то прибывшие, наконец, гвардейцы вполне могли бы схватить его, приняв за нарушителя. В темноте они были такими же бледными силуэтами, как те, от кого они пытались скрыться... Но высокая деревянная дверь, наконец, появилась за очередным поворотом. Они достигли своего пункта назначения.

— Как вы думаете, здесь не может быть еще одного человека в белом? — спросил правитель, нервно оглянувшись по сторонам. Он едва не принял за одного из них высокое зеркало в углу... Однако здесь стояла абсолютная тишина. Это несколько успокоило его, и он решился переступить порог и плотно закрыть за собой дверь.

— Кажется, здесь никого... Кроме того, мы вооружены, — успокоил его Алебард. Он уже рылся в верхнем ящике своего стола, подсвечивая себе зажигалкой... И свечи, и патроны, и даже бинты должны были быть там. Зонтик же тем временем бродил кругами, пытаясь унять тревогу. Каким же неуютным этот кабинет казался ночью! Он и днем выглядел слишком большим и холодным, и массивная мебель из темного дерева с замысловатыми узорами, которой словно было слишком мало для такого большого помещения, только заставляла почувствовать себя маленьким... Теперь же все, от черных теней этой мебели и огромного окна на половину стены до темных ниш в дальней стене, казалось зловещим. В каждом углу ему мерещились страшные люди в бесформенных белых накидках, и каждый раз, когда его взгляд падал на широкое ростовое зеркало, перед которым Алебард репетировал свои речи, ему приходилось напоминать себе о том, что это только его отражение. И все же что-то в этом отражении казалось ему странным. Несколько секунд он стоял в середине комнаты, пытаясь понять, что именно так его настораживало, а после нерешительно сделал несколько шагов в его сторону...

То, что в темноте казалось ему отражением, вдруг тоже шагнуло ему навстречу. Он хотел закричать, хотел броситься бежать или направить в его сторону свое оружие, но тело снова отказывалось ему подчиняться: он только стоял, ошеломленно глядя на того, кто стремительно приближался к нему. Он слышал, как в считанных метрах за спиной Алебард тихо ворчит что-то о том, что в ящиках следовало бы навести порядок, и снова готов был молиться про себя, чтобы тот поднял глаза и увидел, что происходит... Удача в очередной раз изменила ему. Министр был полностью поглощен поисками и, видимо, уверен в том, что никого здесь быть не может. Человек с ножом тем временем приблизился вплотную, а Зонтик не мог даже пальцем пошевелить, — только крепче сжимал древко, будто это могло защитить его... Мгновения словно растянулись на часы, а мир постепенно мерк и погружался в еще более густую тьму. Убийца прикоснулся к нему, он слышал его тяжелое сбивчивое дыхание, крик будто был готов вырваться из его рта, но никак не выходил, по лицу потоками текли слезы и казалось, что сознание медленно ускользает... Он даже не сразу понял, что его повалили на пол.

Из оцепенения юношу вывела только резкая боль, разливающаяся по груди и руке. Его тело всегда было очень чувствительным, даже слишком, и он боялся боли, но сейчас она словно придала сил... Только в этот момент он и начал отбиваться как умел. Несмотря на свою физическую силу, он считал себя плохим бойцом: сражаться ему приходилось нечасто, и обычная его тактика заключалась в том, чтобы прижаться спиной к стене и делать все, чтобы противник не смог приблизиться к нему; драться в рукопашную он не умел вовсе — тут он мог только дергаться всем телом и пытаться ударить как можно сильнее. Смотрелся он при этом комично и жалко — во всяком случае, он сам был в этом убежден. И все же сейчас, когда он тяжело поднимался с пола, опираясь на оружие, он выглядел почти грозно. Неудавшийся убийца, которого он только что сбросил с себя, смотрел на него широко раскрытыми глазами и, казалось, даже не сразу заметил, что на него решительно направили острие алебарды... Зонтик не знал, насколько серьезно его ранили, и не был уверен в том, что враг один, но драться был готов до последнего. Он бы заявил об этом так уверенно, как только мог, если бы голос не покинул его, — однако молчание словно придавало ему еще более свирепый вид. Он только тяжело дышал, делая короткие выпады в сторону оппонента. Разумеется, он не хотел убивать его, но если бы тот бросился на него снова — наверняка нанес бы один удивительно четкий удар лезвием в голову, а после сам не понимал бы, как ему это удалось... Однако в этом не было необходимости: убийца определенно понимал всю опасность своего положения. Он поднял тяжелую кочергу от камина лишь потому, что ему казалось, будто правитель решил перейти в наступление, — и этого хватило, чтобы Зонтик легко ударил древком по кочерге. Выглядело это так, словно он решил использовать алебарду как шпагу, но вот после... После его разум будто отделился от тела, и он словно наблюдал за собой со стороны. Несколько резких, порывистых, размашистых ударов, выпад, еще один удар — тяжелый, почти сокрушительный, — и еще один, и еще, — теплая кровь, стекающая по груди, звон бьющегося стекла, звук собственного тяжелого дыхания, бешеный ритм сердца... Мир разделился на отдельные ощущения, словно бы никак друг с другом не связанные, и он уже не замечал, что его противник упал, смахнув при этом все, что стояло на секретере, а сам он осыпал его шквалом ударов, от которых тот едва успевал уворачиваться и защищаться погнувшейся кочергой. Казалось, этот неистовый прилив сил будет длиться вечно... Однако все закончилось в одно мгновение: его взгляд скользнул по зеркалу, и он увидел в нем растерянного Алебарда со свечой в руке. Это испуганное и удивленное лицо моментально отрезвило его, и он вдруг осознал, что правая рука невыносимо болит, голова кружится, а глаза горят от слез. Еще несколько секунд ушло на осознание, что где-то между плечом и грудью по самую рукоять торчит короткий узкий нож... Страха почему-то не было, да и все остальные чувства словно смазались, слились в единый фон. Зонтик смог лишь уронить оружие, обессиленно упасть на колени и беззвучно заплакать, зажимая свою рану левой рукой.

— Н-ни в коем случае не извлекайте нож сами!.. — подрагивающим голосом предупредил Старший Брат, решившись, наконец, сделать шаг к нему. Сцена, которая только что развернулась перед ним, потрясла его не меньше, чем Зонтика, и он боялся походить к взбешенному правителю: он точно знал, что и сам получил бы удар, если бы попался под руку... Однако теперь юноша был полностью вымотан и не смог бы ударить его, даже если бы захотел.

— Я знаю, — еле слышно прошептал мальчик.

За дверью уже слышались торопливые шаги множества ног и негромкие голоса... Гвардейцы спешили на помощь. Если бы Алебард не был так взволнован всем, что он увидел, он встретил бы их гневной нотацией, но сейчас было не до этого.

— Если доктор на месте, позовите его, и скажите, чтобы поторопился! Зонтик ранен, — таков был его первый приказ. — Но не уходите все одновременно: за эту ночь было совершено уже два покушения. Кроме того, кто-то должен забрать этого... человека, — на последнем слове он указал на все еще сидящего на полу неудавшегося убийцу. — Следите в оба, вызывайте подкрепление, если в этом есть необходимость. Он не должен сбежать ни при каких обстоятельствах! В замке находятся еще несколько его сообщников, так что сохраняйте бдительность, — и сделайте все, что сможете, чтобы задержать как можно больше вторженцев.

— Ваше превосходительство, нам удалось задержать шестерых, один пытался сбежать, но сломал ногу, выпрыгнув с третьего этажа, — негромко доложил капитан, отправив двоих рядовых за врачом. — Трое наших ранены, один убит.

— Вы отправили всех на охоту за нарушителями, не так ли? Почему вы оставили Зонтика без охраны? Один из них проник в его покои и едва не напал на него! — теперь Старший Брат уже начинал распаляться. Он как никто умел сохранять внешнее спокойствие, когда в этом была необходимость, но и его чувствам временами нужен был выход... Сейчас повод был вполне законный: многих, если не всех, стражников не было на местах. Даже смерть одного из гвардейцев, казалось, не смягчила его гнев и не обратила всю злость против убийц, хотя любого из них он, вероятно, с радостью убил бы.

— Один из приставленных к нему стражей и был убит... — тихо произнес капитан, опустив глаза. — Почему покинули пост остальные, мне пока неизвестно. Если это было проявлением трусости или безответственности, то я приму все надлежащие меры!

— Доложите мне о причинах их отсутствия, когда это станет известно. Если тут нет исключительной причины, подобные поступки недопустимы, — сурово, но уже несколько спокойнее сказал Алебард. — Сколько преступников еще может оставаться в замке? Вы успели обыскать все?

— Мы обыскали почти все, ваше превосходительство, даже покои самого Великого Зонтика... там и оказался один из них, вероятно, убивший гвардейца. Во всяком случае, у него был найден окровавленный нож.

— Он... успел убить? — спросил вдруг Зонтик, подняв голову. Он все это время молча сидел на полу, провожая людей пустым мутным взглядом... Он с трудом понимал их речь, хоть они и говорили вслух в нескольких шагах от него: все его сознание заполнили боль и какие-то спутанные мысли, которые, впрочем, также пролетали мимо, не задерживаясь перед мысленным взором. Его удивил звук собственного голоса, ведь ему самому казалось, что изо рта вырвется разве что слабый стон; он не знал, говорит ли вслух, или еле слышно шепчет, или вообще только думает... Однако его услышали. Все, кто стоял вокруг, тут же обернулись, и один из стражников даже заговорил каким-то неумело ласковым голосом:

— Мой господин, лучше не думайте об этом: чего стоит его жизнь в сравнении с вашей? Главное, что вы живы...

— Стоит... чего-то да стоит, — печально выдохнул правитель, снова обмякнув.

— И все же все мы испытываем облегчение от осознания, что вы живы... и тревогу за вашу жизнь, — прибавил Алебард, склонившись над ним.

— Я буду жить, — юноша попытался улыбнуться и говорить хоть немного увереннее, но голос у него был слабый и тихий, а улыбка получилась вымученной. — А вот он... Я должен о нем позаботиться, он умер, пытаясь защитить меня...

— И вы сможете позаботиться о нем, однако сейчас вам действительно не следует волноваться, — непривычно мягко произнес его верный друг, присев рядом с ним.

— Волнение сейчас ни к чему, — подтвердил доктор, появившийся будто из ниоткуда. — Оно может усилить кровотечение... впрочем, как и любое излишнее напряжение тела.

Старший Брат понял намек, — хотя сейчас его не волновало, был ли этот намек настоящим, или ему только почудилось, что доктор имел это в виду. Он бы в любом случае не позволил Зонтику идти по темным коридорам, где можно врезаться во что-нибудь, будучи раненым и слабым... Он осторожно подхватил его на руки, и, поскольку никто не возражал против этого, — даже сам божественный король, которого обычно такой жест смутил бы, только еле слышно вздохнул, — медленно понес его вперед, следуя за доктором и гвардейцем, который теперь нес свечу. Хотелось сорваться едва ли не на бег, чтобы непременно успеть спасти юношу, но спешить было некуда: он не умирал, хотя его ночная сорочка пропиталась кровью, которая теперь капала с кончиков его пальцев. Лишь воля заставляла идти медленно и размеренно, не причиняя раненому страданий... И все же ему еще ни разу прежде не приходилось испытывать такого нетерпения, как сейчас. Путь снова казался бесконечным, будто темнота вокруг не то замедляла и растягивала время, не то и вовсе останавливала его, — но слабый огонек свечи, наконец, выхватил из мрака дверь покоев правителя, ключ повернулся в замке, и они с изрядным облегчением вошли в темную гостиную.

— Не споткнитесь... я, кажется, все тут перевернул, — простонал Зонтик, внезапно приподняв голову и с трудом узнав место. К счастью, здесь было тепло, да и тлеющие угли в камине давали хоть каплю света... Однако этого, разумеется, было недостаточно.

Юношу уложили на тахту, наспех застеленную чистой простыней, укрыли пледом, который сейчас казался черным, а после вокруг него засуетились, видимо, в поисках света... Он уже мало что понимал: сознание норовило покинуть его еще с того самого момента, когда внезапно закончилась его героическая битва с преступником, а сейчас он, наконец, мог чувствовать себя в безопасности. Он сам не понимал, теряет сознание или просто засыпает от сильнейшего изнеможения; его ум только мутно отмечал, что вокруг постепенно становится все светлее от свеч и лучей заходящей полной луны, которая теперь беспрепятственно заглядывала в окна. Все это было ему безразлично. Он редко чувствовал такой покой, как сейчас, однако это его не радовало: любые чувства покинули его... Он, вероятно, давно уже провалился бы в глубокий сон без сновидений, если бы рука не отзывалась тупой болью при каждом движении. Но долго пребывать в таком полусне ему не пришлось — знакомый резкий запах нюхательных солей заставил его моментально прийти в себя.

— Прошу прощения за столь грубое вмешательство, но вам сейчас нельзя терять сознание, — бесстрастно, как и обычно, сказал доктор, мягко, но настойчиво приподнимая его напряженную левую руку. — Я извлеку нож и обработаю рану. Вы будете в порядке: рана, безусловно, неприятная, но не смертельная. Когда меня позвали, я опасался, что вас действительно ранили в грудь, но нож вошел в плечо... Вероятно, вы сами понимаете, о чем идет речь.

— Да, я понимаю, — кивнул Зонтик. — Скажите, после такой раны может отняться рука? Она затекает и болит...

— Вы можете ни о чем не волноваться: рука не отнимется, и скоро вам станет лучше. Мне уже приходилось сталкиваться с подобными ранами, и ни один из тех раненых не остался после этого калекой, — уверенно и спокойно произнес доктор Келвин. — И, прошу вас, постарайтесь не впадать в панику по любым поводам. Все будет в порядке, и я не причиню вам сильной боли.

— Обычно я бы уже попытался сбежать, спрятаться или оттолкнуть вас, но сейчас у меня, кажется, нет сил на панику, — мальчик горько улыбнулся. — Но я ничего не могу обещать, вы понимаете, я говорил вам об этом...

— Помню и понимаю. Что ж, сейчас я скажу вам одно: вас никто не свяжет и не оскорбит. Я только помогаю вам... Постарайтесь сохранять спокойствие и думать о хорошем.

— И я, разумеется, буду рядом с вами, мой повелитель, как и обещал, — мягко прибавил Алебард, коснувшись его окровавленной левой руки. — А теперь, я полагаю, вам лучше будет закрыть глаза или смотреть в другую сторону: там вид явно будет неприглядный и не слишком увлекательный.

Юноша в ответ улыбнулся уже немного бодрее, чем там, на полу в кабинете, и слегка сжал его пальцы своими затекшими от долгого напряжения пальцами. Несмотря на утомление и недавний бой с убийцей, он все еще боялся того, что ожидало его дальше... Его самого это немного смешило, но смех этот был скорее нервным: как бы он ни пытался смеяться над своими страхами, тревога не отступала. Он знал, что будет больно, знал, что снова вспомнит о событиях прошлого, которые предпочел бы бесследно стереть из памяти, но иначе было никак нельзя... Оставалось лишь пытаться сохранять спокойствие до последнего, а потом — тихо трястись и плакать. Впрочем, запомнил он только боль, смешанную с облегчением, в тот момент, когда нож извлекли из раны, прикосновения холодных пальцев и несколько легких уколов, которые в сравнении с тем, что он уже пережил в эту ночь, не имели никакого значения... и долгий разговор обо всем на свете — его пытались отвлечь, поначалу расспрашивали о чем-то, но он не мог говорить, зато с интересом слушал истории. Он также смутно припоминал, что стонал и вытирал слезы рукавом, размазывая по лицу собственную кровь, но гораздо четче помнил, как в конце ему помогли сесть, придерживая за здоровое плечо, задали несколько вопросов о самочувствии и, наконец, помогли подняться с тахты.

На ногах стоял он нетвердо, и кто-то из присутствующих прошептал что-то о его бледности, но ему удалось сделать несколько шагов в сторону двери спальни. Пределом его мечтаний был сон... Не будь он так изможден, наверняка ужаснулся бы одной мысли о том, что ему придется спать в той комнате, где так недавно сам запер убийцу, но сейчас его не волновало и это. Ему просто хотелось упасть на кровать и забыться, — однако, открыв дверь, он ощутил резкий холод и увидел разгромленную, будто в приступе ярости, комнату. Сломано и перевернуто было все, что только под силу было сломать человеку... Только при взгляде на шкаф с единственной дверцей, висящей на одной петле, ему в голову пришла мысль, которой не было места, пока он боялся за свою жизнь: генератор все это время был в спальне! Это в момент заставило его забыть и об усталости, и о больной руке. Он тут же бросился внутрь, выдвинул ящик прикроватной тумбочки... и выдохнул с облегчением: заветный инструмент мерно мерцал голубым в его глубине, преступник не то не смог до него добраться, не то не обратил внимания, осталось только взять его на этот раз с собой... Впрочем, встать с колен оказалось куда сложнее, чем ему казалось. Голова кружилась, и тело, на несколько секунд ставшее сильным и ловким, как и обычно, снова стало ватным и затекшим, — да и правая рука опять отдалась тупой болью, несмотря на обезболивающие.

— Мой господин, вам не стоит двигаться так резко: хотя вашей жизни ничего не угрожает, вы потеряли немало крови и пережили серьезное нервное потрясение. Вы могли потерять сознание, упасть и удариться, — проговорил Алебард, снова помогая ему подняться. — И, вероятно, будет лучше, если сегодня вы поспите у меня — там по крайней мере тепло, да и я смогу вас защитить.

Зонтик кивнул, но скорее по инерции: он сейчас почти не понимал слов, да и решения принимать в таком состоянии было тяжело. Что ж, вскоре он оказался в темной теплой комнате, под шерстяным одеялом — и уснул раньше, чем понял, что его друг лег рядом с ним... Впрочем, и сам Старший Брат, вероятно, никогда в жизни не засыпал так быстро и так крепко. Его ожидал весьма сложный день, но теперь он не мог даже подумать о предстоящих делах и мысленно все распланировать. Мысль о том, что они с Зонтиком провели остаток ночи в одной постели, всплыла в сознании только через два часа, когда прозвонил будильник, и он увидел спящего юношу рядом с собой... Мальчик, очевидно, был так вымотан, что разбудить его было бы почти невозможно; сам же он чувствовал себя настолько разбитым, что в первый или второй раз в жизни выключил будильник и лег обратно.

* * *

То непривычно позднее утро началось с множества неожиданностей: сначала Зонтик вдруг вскрикнул, подскочил и упал с кровати, при этом даже не проснувшись, потом двоих первых лиц государства разбудил шум в соседней комнате, — и после событий ночи Алебард едва не схватился за пистолет, подумав, что там еще один убийца, — и, наконец, раздался необычайно требовательный стук в дверь. Слуги так не стучались... После всего, что им пришлось увидеть и пережить этой ночью, этот стук очень настораживал: было еще неизвестно, сколько человек этой ночью проникло в замок и скольких не смогли поймать. Открыть они решились лишь после того, как Первый Министр узнал взволнованный голос Пасгарда.

— Я знаю, что меня тут быть не должно, но случай исключительный, — торопливо проговорил министр защиты, боясь, что дверь перед ним захлопнут. — В семь часов утра я получил письмо от моего предшественника, которое может иметь отношение к нашему делу... Это касается Общины Чистых и их действий. Понимаете, ему в руки случайно попала книга с заметками одного из них, и там... Вам лучше увидеть это самим или показать следователям тайной полиции.

— Вы сами читали это? — спросил Алебард, взяв из его рук на удивление увесистый конверт и прочтя адрес. Это письмо отправили из тюрьмы, в этом сомневаться не приходилось, — да и почерк точно был Максимилиана. Он явно был не из тех, кто будет писать подобные письма без серьезных оснований...

— Да, но всего не пересказать: там переписаны заметки за несколько лет, и содержание их совершенно разное, местами даже кажется, что это писали разные люди, но почерк, как он утверждает, один и тот же.

— А где сама книга? Можем мы... взглянуть на нее? — спросил Зонтик, с трудом натянув на перевязанную руку рукав рубашки.

— Насколько мне известно, он отдал ее следователю, а письмо... он написал несколько копий и разослал всем, кто участвует в этом расследовании — для надежности, на тот случай, если какое-нибудь из них перехватят.

— Предусмотрительно с его стороны... Вы сейчас помогли следствию, и эта помощь кое-что значит, — задумчиво улыбнулся Старший Брат, открыв конверт. Внутри было по меньшей мере два десятка исписанных тетрадных листов... Теперь ему предстояло не только допросить пойманных, но и прочесть все это, — а почерк у Железного Макса оказался на удивление мелкий. Что ж, это была необходимость, и он знал, что в любом случае сделает это... Такие шансы нельзя было упускать: расследование, которое едва ли не стояло на месте в течение двух месяцев, теперь могло если не завершиться, то хотя бы значительно продвинуться. Это сейчас казалось небывалым везением, ведь теперь никаких сомнений в опасности людей в белом не оставалось. Они были готовы нападать, а это означало, что их нужно остановить как можно скорее...

Примечания:

Как вам это? Буду рад любым предположениям — тут можно строить немало теорий!