Тени Вайаты (джен)

— Отец!

Долг был исполнен, настало время дать волю сердцу. Позабыв обо всем на свете, Огешан кинулся к отцу и крепко сжал его в объятиях. Тот ответил — и отстранился, глядя на него блестящими от слез, запавшими глазами. Губы и подбородок тряслись, кадык прыгал на худой шее, словно королю не хватало воздуха.

— Мой сын! — наконец выдохнул он. — Мой Огешан! Да, это ты… Как же ты вырос! Я помню тебя мальчиком — а теперь ты мужчина.

Огешан не находил ответных слов. По лицу его катились горячие слезы радости и благодарности, душа рвалась ввысь в безмолвной хвалебной молитве всем бессмертным владыкам этого мира. Вмиг позабылись восемь лет одиночества, тайных обид, недоумения, отчаяния и разочарования; сейчас он твердо верил, что отныне они с отцом не расстанутся. Казалось, содрогнись в этот миг земля и поглоти всю Вайю от пустынь до побережья, они не разожмут рук.

— Та девушка сказала правду, ты жив. Черный сон владел мною, но она заставила его отступить. Сами боги говорят ее устами, а руки ее несут свет…

— Девушка? — недоуменно повторил Огешан. — Какая девушка, отец?

— Юная, прекрасная и добрая, как твоя мать. — Король обернулся к изваянию, указывая на него слабеющей рукой. — Ты слышишь, моя Карна? Да, ты все слышишь и все знаешь. Ты здесь, я чувствую… Постой, подожди меня…

Лицо короля сделалось белым, как морская пена, лоб покрыли крупные капли пота, глаза блестели уже не от слез. Он дышал прерывисто, содрогаясь всем телом, и упал бы, не держи его Огешан.

— Скорее, лекаря сюда! — закричал королевич, сам облившись холодным потом от внезапного ужаса — и понимания. — Где Бойят? Они все должны быть в соседнем покое, ведите их сюда!

Огешан не видел, как Исур и двое стражей метнулись прочь из комнаты. Тело отца сделалось странно легким. Одной рукой король держался за плечо Огешана, другой указывал на изваяние королевы. Лицо его, несмотря на мертвенную бледность, просияло, словно он уже видел то, что недоступно смертному взору.

— Отец, не умирай! — отчаянно воззвал Огешан, осознав всю правду. — Не уходи, не оставляй меня, не оставляй врата моря! Кто наставит меня, кто научит…

— Ты все знаешь, — ответил король. — Не мальчик — мужчина… Государь… — Он собрал последние силы и приподнялся, коснувшись холодеющими губами лба Огешана. — Да будут благословенны твои дни, государь из дома бессмертного Архатшира…

Где-то громыхнули тяжелые двери, простучали шаги. В комнату ворвался, хромая и потирая запястья, встрепанный Бойят в измятом одеянии — и замер на месте при виде умирающего короля на руках Огешана. Королевич обратил на лекаря отчаянный взор. Ответом ему было скорбное качание головой.

— Да благословят тебя боги, сын мой… — повторил король; каждое слово давалось ему с трудом. — И всех, кто верен тебе душою… А сейчас… — Он вновь протянул руку к изваянию. — Туда… отнеси меня к ней… хочу видеть ее рядом…

Не скрывая больше слез, Огешан повиновался. С неземной улыбкой отец потянулся вверх всем телом, словно желая в последний раз прикоснуться к белокаменной руке королевы. Но дотянуться он не смог и вновь рухнул на руки Огешану, крепко сжав его в объятиях.

Королевич ощутил, как шеи его коснулся легкий выдох. Держа отца на руках, он не сразу понял, что выдох этот был последним. Лишь когда руки отца плетьми соскользнули с его плеч, а голова откинулась назад, Огешан осознал, что держит в объятиях труп.

Смутно Огешан услышал шум и звон оружия — это опускались на колени все собравшиеся в комнате воины, склоняя копья к полу. На ногах остались только Бойят и его помощники — им предстояло разделить печальный труд с жрецами Мерхамета. Огешан поднял тело отца и бережно положил на лавку, сложив ему по обычаю руки на груди и закрыв мертвые глаза. Лицо покойного короля выглядело мирным и прекрасным, на синеющих губах замерла счастливая улыбка, словно последний миг его жизни озарился неземным светом.

Когда Огешан отдал последний долг телу отца и обернулся, все воины дружно поднялись на ноги и склонились перед ним.

— Мой государь, — произнес Кумах.

Слова эти обожгли Огешана, но не ужасом тяжкого бремени, а неким нетварным пламенем, словно его темени коснулась чья-то незримая рука, благословляя его на царство. Мысли о том, сколько всего предстоит сделать, он отложил до поры до времени. В душе росла и крепла уверенность: он будет не один.

Прямо на него смотрели молча Исур и Берхаин, казавшиеся, несмотря на свою несхожесть, отражением друг друга. В темных глазах верного телохранителя сверкал отблеск последней улыбки отца-короля, и Огешан понял, что Исур гордится им. А потом понял, что гордится и Берхаин: голубые глаза его, так похожие на глаза Найры, сияли любовью и состраданием. Человек, сам переживший страшную потерю, разделял его горе — и готов был утешить его.

С немалым трудом Огешан вырвался из бури собственных чувств, осознавая, что воины ждут его слова, его приказов. И они прозвучали:

— Следуйте за мной. Я буду говорить с моим народом.

В последний раз Огешан взглянул на умершего отца, на изваяние матери и вышел, не сомневаясь, что воины последуют за ним.

* * *

На площади, что окружала королевский дворец, негде было упасть самой тоненькой травинке. Раскаленное солнце все выше поднималось над Вайатой, и столь же раскалены были люди. Те, что посмелее, взбирались на запятнанное кровью крыльцо, словно готовясь ворваться внутрь и защитить короля и королевича — если там вообще есть кого защищать. Самых рьяных остановила стража — дворцовая, а не городская, и те из народа, кто оказался благоразумным.

— Стойте, люди Вайаты, — провозгласил десятник стражи, — и ждите, пока королевич сам свершит положенную справедливость. Во дворце поселилась измена, и ее должно уничтожить.

На помощь страже пришли все жрецы, что оказались в толпе. Молодые и старые, аскетичного вида служители Справедливости и Милосердия, жрецы владыки волн и владыки ветров в ярких одеждах, блистающие неподвластной времени красотой жрицы Эфитры — все они призывали народ не проливать больше крови и дождаться голоса богов. Мало что возбужденная толпа любит меньше, чем ждать, и все же люди ждали — несмотря на жару, духоту, тихий ропот и потасовки по местам.

Найра сумела пробиться в первые ряды. Белый, слепящий глаза дворец казался жутко безмолвным, но она будто наяву слышала грохот битв, что идут сейчас там, за этими внешне прекрасными и мирными стенами, и крики тех, кто там бьется. Там сражался Огешан, там сражался отец. Всей душой она верила в победу, отбрасывая прочь мысли о будущем. Что бы ни говорил ей Огешан, как может она, простая девушка из кузнечного квартала, да к тому же дочь «тени», сделаться женой королевича?

Знойное, душное ожидание разорвали резкие голоса десятков рогов. Пронзительный их вой, похожий на скорбный плач тысяч голосов, резал уши, заставлял людей изумленно переглядываться. Тихим ветерком пронеслось над толпой: «Король умер!» — пока не превратилось в протяжный стон, который звучал, словно эхо рогов.

Печальное гудение смолкло так резко, словно у тех, что дули в них, разом перехватило дыхание. Эхом отозвалась толпа, вскрикнула и замерла. Ожидание сгустилось, как черная туча над морем, суля бурю.

Но бури не случилось. Стража, что перекрывала вход во дворец, с поклонами расступилась, пропуская на крыльцо королевича Огешана. Его встретили дружными возгласами, и Найра от души присоединилась к кликам толпы. Она смотрела на него — и не узнавала: казалось, за сегодняшнее утро он прожил целую жизнь, долгую и тяжкую — и при этом остался тем, кто он есть. Ветер высушил следы недавних слез на его лице, растрепал темные волосы. Найра заметила, что он словно ищет в толпе кого-то, и поняла: он ищет ее.

Она готова была броситься вверх по сверкающим ступеням, когда увидела тех, кто вышел на крыльцо вслед за Огешаном. Среди них был статный человек с темной бородой — начальник стражи, тот самый, который спас их минувшей ночью. Среди них были воины в забрызганной кровью броне и с копьями в руках. Были уцелевшие разбойники, от силы десятка полтора. И чуть ли не последними вышли Исур и отец.

При виде него Найра едва не расплакалась от счастья — и от боли. Жутко было помыслить о том, что пришлось ему вынести сегодня ночью в тюрьме, хотя весь облик его говорил об этом безмолвно. Зато, как бы ни были тяжки его раны, лицо его сияло, словно лик божества, в бороде пряталась та самая улыбка, которая так нравилась Найре. Никогда прежде она не видела его таким — таким счастливым и таким прекрасным. Если над ним и висела прежде некая черная тень, она ушла бесследно.

Огешан спустился на несколько ступеней. Народ дружной волной подался было к нему, но он поднял руку, призывая остановиться — и заодно призывая к молчанию. Когда шум слегка утих и смолкли в толпе шиканья: «Тише! Тише! Королевич говорит!», он в самом деле заговорил.

— Слушай меня, народ Вайи! — произнес Огешан. Голос его далеко разнесся над толпой, словно подхваченный легкими крыльями духов Ниразака. — Слушай весть скорбную и весть радостную. Черен нынешний день, ибо отец мой Самартал, король Вайи и хранитель священных врат моря по заветам бессмертного Архатшира, только что ушел в мир небесных вод. Да примет его душу владыка волн Мерхамет, и да обретет она покой и радость в небесном мире.

Со стен дворца вновь протрубили рога, но тотчас смолкли. А Огешан продолжил:

— Однако нынешний день и светел, ибо сегодня встретил свой конец наш лютый враг, враг королевского дома и всей Вайи, ненавистный всем вам Садахар, обманом и подлостью захвативший власть, пока отец мой король страдал от тяжкого душевного недуга. Ныне Садахар мертв, и мертвы все его замыслы — и те, которые он успел воплотить, и те, которые не успел. Отец мой, умирая, благословил меня на царство. И как новый хранитель врат моря, я клянусь вам, люди Вайи: пока я жив, никто не станет угнетать вас, грабить и незаслуженно карать. Вайата помнит лучшие дни, помнят их и некоторые из тех, кто сейчас собрался здесь. В наших силах вернуться к этим дням, к миру, процветанию, силе и богатству. Да помогут нам в этом бессмертные владыки!

Едва Огешан закончил говорить, как стоящие на нижних ступенях жрецы медленно зашагали к нему. Прежде чем толпа ответила на речь нового короля торжествующими кликами, над площадью далеко разлетелись певучие голоса.

— Да будет прочна власть Огешана из дома Архатшира, государя Вайи! Да благословит его дни владыка волн Мерхамет, да будет он милостив к священным вратам моря, и да удержит их вовеки царственная длань.

— Да будут щедры к государю владыка ветров и его духи, да развеют они в прах вражьи замыслы и да благословят всех, кто друг Вайе! Пусть умножится богатство нашей земли, и да покинет ее нужда.

— Да не оскудеет вовеки земля Вайи, дабы народ ее никогда не знал голода и бед! Да просияют врата моря красотой и да славятся среди окрестных земель, пока светит солнце и дышит море.

— Да будет государь Вайи добр и мудр, справедлив и милосерден, ибо таковы боги — и таковы подлинно великие люди. Ныне справедливость утвердилась. Настало время милосердия.

Едва умолк последний жрец, как толпа радостно вскричала. Огешан не спешил призывать людей к молчанию — с улыбкой он смотрел на них, все так же вглядываясь в каждое женское лицо. Он заметил Найру в тот самый миг, когда она решилась наконец подойти к нему. Лицо его засияло пуще прежнего, он протянул к ней руку, губы его шевельнулись, шепча ее имя.

Не чувствуя под ногами ступеней, Найра взбежала на крыльцо. Огешан не позволил ей поклониться, но крепко сжал ее ладонь, словно они уже стояли среди цветов, пения и благоуханий храма Эфитры.

— Да будут прославлены бессмертные боги за их незримую помощь нам, — сказал Огешан, слегка задыхаясь от волнения, лицо его разрумянилось. — И да получат достойное воздаяние те, кто разделил со мной все опасности недавней борьбы. Да примут боги души тех, кто пал в бою, и да прославятся те, кто жив и ныне рядом со мной. Первой же я назову благородную Найру, дочь Берхаина, внучку Шедека, с чьим предком некогда поделился божественной кровью мой предок Архатшир. Ныне я нарекаю ее моей невестой — и надеюсь вскоре назвать женой и королевой.

Народ грянул: «Слава королю и королеве!», отчего Найра вспыхнула до корней волос. Огешан крепче сжал ее руку, словно вселяя в нее должную уверенность и отнимая ложный страх. «Я — королева? — билась в голове Найры мысль, казавшаяся ей глупой, пока она не прогнала ее прочь. — Что ж, раз я — королева, стоит вести себя подобающе».

С улыбкой Найра подняла руку, приветствуя людей и уже не смущаясь из-за своего нелепого наряда и спутанных волос. Огешан повторил ее движение. Когда крики поутихли, он выпустил ее руку и обернулся.

— Я благодарю благородного Кумаха, начальника стражи, и всех воинов, кто остался верен королевскому дому, — как и тех, кто сам оставил службу у Садахара и присоединился ко мне. Пусть Вайата скорее забудет последние годы, а народ знает, что воины Вайи — не обидчики и не грабители его, а защитники. Превыше же всех я благодарю вас, Исур, мой друг и телохранитель, и Берхаин, счастливый отец моей невесты.

Повинуясь знаку, они оба шагнули вперед. Огешан не позволил им поклониться ему, но обратился к стоящему рядом Кумаху:

— Дай мне кинжал.

Начальник стражи исполнил приказ. Глядя на это, Найра затрепетала, осознав, что сейчас будет. Она слышала о королевском праве «поделиться кровью», как это было с ее собственным предком по матери, но никогда не видела воочию, как это бывает. Отчего-то ей казалось, что это происходит чудесно и таинственно — а на деле все вышло совсем просто.

Завернув рукав, Огешан провел блестящим клинком вдоль предплечья, затем передал оружие сперва Берхаину, потом Исуру. Когда кровь их закапала на крыльцо, Огешан взял по очереди руку каждого из них и приложил к своей руке, смешивая кровь.

— Отныне вы оба — благородные, мои приближенные, — провозгласил он. — Но даже божественная кровь не сделает вас благороднее, нежели вы есть. Не знаю, были или нет подобные вам люди среди сподвижников бессмертного Архатшира. Если были — значит, я могу назвать себя столь же счастливым. Если же не было, значит, я счастливее его.

— Будь благословен, государь, — сказал в ответ Исур, широко улыбаясь, чего Огешан никогда прежде не видел. — Да хранят тебя боги.

— Береги то, что обрел, государь, — прибавил Берхаин. — И береги свою королеву.

Пока народ продолжал славить молодого короля и тех, кого он удостоил высоких наград, а жрецы по приказу Огешана объявили, что все торжества — венчание на царство и свадьба — будут праздноваться в день Мерхамета, до которого оставалось одиннадцать дней, крыльцо понемногу пустело. Воины скрылись внутри, за ними последовал Огешан. На его знак Найра ответила — мол, подожди, сейчас иду, — а сама отстала, чтобы поравняться с отцом.

Под сенью резных белокаменных колонн у самых дверей они наконец обняли друг друга, словно не виделись много лет. Найре показалось, что она вновь стала маленькой девочкой, не знающей горя и бед, что она вновь обрела ту любовь, которой безвременно лишилась. Она сполна познала любовь родительскую — теперь ее ждала любовь супружеская.

Сегодня не только день скорби и день радости для Вайи, поняла Найра. Сегодня собственное счастье ее сделалось полным, ибо отец примирился со своим прошлым. Больше оно не тяготело над ним — над ними всеми. Наконец-то он сумел посмотреть вперед, а не назад, и увидел, что будущее не пусто. Увидел, что оно есть. И что оно прекрасно.

— Найра… — прошептал отец и отстранил ее от себя, любуясь ею. В глазах его мелькнуло нечто близкое к благоговению. — Это ты пробудила разум покойного короля.

Слова эти прозвучали не как вопрос, и Найра поневоле изумилась — и самим словам, и взгляду отца. Так мог бы смотреть человек на явившееся ему божество, которое возвестило ему нечто прекрасное.

— Да, но… откуда ты знаешь? — ответила Найра. — Хотя, конечно, — тебе сказал Бойят, лекарь. Только я до сих пор не понимаю, как я это сделала. Я всего лишь сказала ему правду.

— Боги наградили тебя даром исцеления, дочь. — Отец улыбнулся. — Значит, они простили меня. Я отнимал жизнь, а тебе суждено дарить ее. Тьма не рождает свет. — Он помолчал и вздохнул, но без грусти. — Как была бы счастлива твоя мать, если бы видела это…

— Она видит, отец, — улыбнулась Найра и слегка помедлила, прежде чем продолжить: — Скажи, а она… знала?

На миг ей показалось, что отец сейчас рассердится, опечалится или хуже того — устыдится, как тогда, в шахте. Но взор его остался ясным и светлым.

— Знала, — ответил он твердо. — И ты должна была знать. Теперь я это понимаю.

— Зачем же ты прятался от меня? — осмелилась наконец Найра. — Неужели ты правда думал, что я стану презирать тебя, моего отца, давшего мне жизнь, давшего счастье маме? Разве она презирала тебя? Нет, она тебя любила. И я люблю.

Найра сжала его окровавленные, истерзанные палачами руки и поцеловала. Он же крепко обнял ее в ответ. Слушая, как в детстве, его сильное сердце, Найра подумала: «Разве одержали бы мы победу, не будь ты тем, кто ты есть?» Но говорить это вслух она не стала.