Мародёры: Три Тишины (гет)

8 октября 1976 года

Ему снова снилось, что он ребёнок.

Сырая, ледяная мгла стелилась по берегу озера. Впереди, там, где туман сливался с тенью, чернел вход в пещеру. Перед ним стояли трое — неестественно прямые фигуры, будто вырезанные из ночи, без лиц и имён. Только светлые пятна глаз мерцали в густой тьме. В каждом из них было что-то древнее и чужое, словно сошедшее с иллюстраций из забытых книг, о которых отец рассказывал вполголоса. Они не двигались, но Римус чувствовал их взгляды — холодные, оценивающие. В этих силуэтах сквозило что-то от старых проклятий, от тех, кого нельзя называть, что-то, от чего веками прятались волки.

Он не мог сделать ни шага, не мог позвать на помощь: голос намертво застрял в горле. Сердце гулко билось — и вдруг он ощутил дыхание за спиной. Отец был там, невидимым оберегом, и Римус знал: если обернётся, втянет его в этот холод. Страх за себя смешался с острым, почти детским страхом за отца. Внутри мелькнула мысль, что эти трое пришли не только за ним.

Тело оцепенело, мышцы сжимались от желания бежать, но он не мог пошевелиться. А внутри всё гудело и рвалось наружу — знакомая тяжесть, монстр, который ждал любого шанса вырваться на свободу. Он боялся того, кем станет, если ослабнет.

Сквозь толщу сна прошла чужая боль: короткая, ледяная вспышка — не его страдание, но он будто сам вызвал её. В памяти промелькнул тот миг в библиотеке, когда они с Доркас смотрели в сферу: крик, застрявший между мирами, чужая агония, которую он не мог забыть.

Озеро, пещера и три силуэта растворились в тьме, оставив его с невыносимым страхом причинить боль тем, кто был дорог.

Он проснулся.

Глухой ужас ещё пульсировал под кожей, сердце колотилось так, будто он действительно бежал по скользким камням склона. Несколько секунд Римус не мог вспомнить, где он: лунный свет на чёрном входе в пещеру, чужие глаза в темноте ещё мелькали в памяти. Только когда свет из-за занавесок коснулся лица, он осознал — Хогвартс, спальня Гриффиндора, его кровать.

Машинально он потянулся к календарю на тумбочке. Сегодняшняя дата была жирно обведена: полнолуние, Хижина. Ладонь сжалась сама собой. Всё тело ныло от тревоги ещё до того, как он вспомнил, какой сегодня день.

Соседи уже просыпались. Сириус лениво потягивался на кровати, Джеймс зевал и взлохмачивал волосы. Питер валяется в одеяле, упрямо отвернувшись к стене. Последние дни он почти не вставал вовремя — спал допоздна, хмурый и вялый. Сегодня — не исключение.

Никто не спешил вставать: никто не бежал в библиотеку, никто не уходил первым на тренировку или завтрак. Все оставались — как будто решили не отпускать его одного.

— Полнолуние, да? — тихо спросил Джеймс, опускаясь на край кровати.

Римус молча кивнул.

— Мы рядом, — просто сказал Сириус и улыбнулся так, будто это была самая обычная вещь в мире.

Питер пробормотал что-то про чай и свежие тосты, на удивление бодро. Атмосфера была напряжённой, но в ней ощущалось тепло. Сегодня они все были с ним.

Они спустились в гостиную и вместе пошли на завтрак. Джеймс подшучивал над Сириусом, тот огрызался, Питер хлопал Римуса по плечу, как бы невзначай. Разговоры были о еде, о квиддиче, о новой выходке Пивза — всё, лишь бы оттеснить тяжесть, давящую на Римуса изнутри.

Он молчал больше обычного, но благодарность за то, что друзья были рядом, росла в нём почти так же быстро, как тревога. Сегодня он не был один.

После завтрака они неторопливо свернули в боковой коридор.

— Тебя точно выпустят? — спросил Джеймс, понизив голос.

— Да, — коротко ответил Римус. — Дамблдор предупредил Филча и старост. Выйду сам, обратно тоже.

Сириус поморщился:

— А нас никто не выпустит. Теперь на каждом углу какой-нибудь староста ошивается.

— Это не проблема, — решительно заявил Джеймс. — Выйдем по одному, в разное время. У нас есть карта и плащ-невидимка.

Питер тихо добавил:

— Я пойду первым — в виде крысы. Проверю коридоры.

Римус посмотрел на друзей:

— Только осторожно, ладно? Если попадётесь, мало не покажется.

Сириус усмехнулся:

— Нам не впервой. Главное — не нарваться на Филча.

— Всё будет нормально, Лунатик, — заверил Джеймс. — Мы рядом.

Они переглянулись — тревожно, но уверенно. План был готов, и Римусу стало чуть легче: какие бы ни были проверки, всё получится.

После завтрака он пошёл в библиотеку. За дальним стеллажом уже ждала Доркас — строгая, собранная, с книгой в руках. Она не задавала лишних вопросов, просто садилась рядом.

— Ты в порядке? — тихо спросила она, в голосе не было любопытства, только забота.

— Не очень, — признался Римус, заметив, как её профиль на секунду смягчился. Она раскрыла книгу с закладкой: снова что-то древнее о магических барьерах.

Пока она объясняла схему нового заклинания, он ловил себя на том, что почти не слушает — смотрел, как у неё выбилась прядь, как осторожно её пальцы держат бумагу. Невесёлые мысли на время сменились тихим восхищением. Казалось, Доркас светилась изнутри, и это ощущение пугало его даже больше кошмаров.

Он с трудом вернулся к тексту. Любые слабости сейчас были опасны. Он должен был просто держаться рядом и не позволять себе раскиснуть. Но где-то под этим напряжением медленно зрело желание быть собой хотя бы рядом с ней.

Они обсуждали структуру барьера, почти не касаясь личного. Он перелистывал страницы, изображая внимательность, но тревога снова нарастала. Ему вдруг стало важно, чтобы она знала.

— Слушай, — тихо говорит он, не глядя на неё, — у меня есть кое-что странное. Лили недавно рассказывала о старой легенде… про группу, которую называют «Сыны Серого Волка».

Доркас поворачивает голову. Её спокойный, немного хмурый взгляд придаёт ему уверенности.

— Она нарыла в архивах — исчезновения, странные совпадения. Есть подозрение, что кто-то специально выслеживает людей… с определёнными чертами. Тех, кто отличается. Лили думает, это может быть связано и с историей Мэгги.

Он ощущает, как у него учащается пульс. Доркас не перебивает, только слушает — молча, внимательно.

— В последнее время мне кажется, что за мной следят, — выдыхает он. — Может, это просто паранойя, но всё складывается слишком странно.

Она смотрит на него чуть дольше обычного, но не задаёт лишних вопросов. Лишь аккуратно закрывает книгу и сдвигает её в сторону.

— Если есть хоть какая-то вероятность, — спокойно говорит она, — это нужно проверить. Я помогу. Но ты тоже не лезь на рожон, ладно?

Римус был благодарен за её простую уверенность. Она не задавала вопросов, не настаивала — просто вернулась к книге, будто само собой разумеется, что это теперь их общее дело.

Время ползло медленно и вязко, уроки прошли в оцепенении. Лица сливались в пятна, а шум голосов давил на виски. Каждый раз, оставаясь один, он чувствовал холодок страха: вдруг кто-то смотрит в спину?

Вечером он подошёл к кабинету МакГонагалл, как договаривались. Она встретила его строгим кивком и без лишних слов проводила до выхода из замка. У ворот коротко пожелала спокойной ночи и оставила одного — под тяжёлым октябрьским небом, за которым луна вот-вот должна была появиться из-за облаков.

Дорога к Хижине казалась длиннее обычного. Каждый шаг отдавался глухим эхом в груди. Вокруг было слишком тихо: даже ветер не шелестел травой, совы молчали. Римус шёл быстро, не оборачиваясь, стараясь не прислушиваться к собственным шагам. Чем ближе становились деревья, тем острее нарастала тревога: будто кто-то шёл за ним, прячась в темноте.

У крыльца он на мгновение остановился и обернулся, но в сгущающейся тьме ничего не было. Всё равно сердце сжалось: вдруг это не просто ощущение? Вдруг за ним и правда кто-то следил?

Он открыл скрипучую дверь, вошёл внутрь и плотно закрыл за собой. Внутри пахло пылью, древесиной и чем-то ещё — неуловимо знакомым, смесью страха, одиночества и старых ночей, которые когда-то казались бесконечными.

Хижина встретила его тишиной. До восхода луны ещё оставалось время, и эта пауза усилила ощущение, что он на границе между школой и бездной, между человеком и зверем.

Римус осторожно задвинул засов. В хижине было холодно и пусто. Стёкла дрожали от ветра, половицы скрипели, будто кто-то осторожно ступал за его спиной.

Он сел на ветхую скамью у стены, прижимая ладони к коленям. До лунного света оставались мучительно долгие минуты. В мыслях он перебирал разговор с Доркас, повторял движения палочкой, слова на древней латыни, мысленно рисуя схему защиты.

Он поднялся и медленно обошёл комнату, ощущая тяжесть приближающейся боли. Вокруг были голые доски, трещины и холод. Он достал палочку и осторожно начал чертить на полу линию барьера, как в книге.

В этот момент ему показалось, что за стеной прошелестел чей-то шаг. Сердце замерло, он прислушался, но вокруг вновь было тихо — лишь стёкла дрожали под порывами ветра.

Закончив контур — криво и неуверенно, но всё же замкнув барьер, — он произнёс заклинание. Лёгкая, едва ощутимая волна пронеслась в воздухе, отозвавшись тонким звоном в висках. Щит сработал, пусть и не так, как на занятии с Доркас: больше на веру, чем на силу.

Но в следующий миг он почувствовал чужое присутствие: холодок на шее, будто взгляд невидимых глаз касался кожи. Римус резко обернулся к окну — и ему почудилось, что в темноте промелькнула тень.

Он сделал шаг назад, чувствуя, как внутри уже пробуждается зверь — совсем рядом, совсем скоро. Судорожно посмотрел на дверь: друзей ещё не было.

Неужели не успеют?..

Лунный свет полоснул по комнате — и он едва успел отступить к центру, прежде чем волна боли накрыла его с головой.

Сквозь ломоту костей, лязг зубов и оглушающий страх он чувствовал: снаружи кто-то есть. Кто-то чужой, кто-то, кто ждал именно этой ночи.

Волк вырвался наружу, мир разлетелся на осколки: ярость, боль, безумие. Всё, что удерживало его в хижине, — щит, охранные чары и стены, трещавшие под напором звериной силы.

Он услышал вой — не свой, не друзей, — чужой, тяжёлый, древний. С новой волной ярости он бросился к двери, но та не поддалась. Оставалось лишь выть в лицо ночной тьме за стеной.

Волк метался по комнате, царапая доски. Щит, который он создал, то ослабевал, то вспыхивал короткой волной — держала его только отчаянная попытка не выпустить зверя наружу.

В этот момент снизу донёсся тихий шорох — и он уловил знакомый запах. У стены мелькнула серая тень: крыса, суетливо пробежавшая по полу. Питер. Даже в зверином сознании мелькнуло облегчение: он не один.

Крыса держалась в стороне, но не убегала, и волк на мгновение отвлёкся от страха, жадно вдыхая знакомый запах.

Прошли мучительные минуты. Казалось, больше никто не придёт, и волк вновь бросился к окну — но в этот миг в комнату с глухим толчком проскользнул олень. Сохатый, сильный, уверенный. За ним вбежал огромный чёрный пёс — резкий, как вспышка. Джеймс и Сириус.

Они пришли.

Олень встал между волком и дверью, опустив голову, а пёс держался сбоку, готовый перехватить, если что-то пойдёт не так. Крыса замерла в углу.

Комнату охватила напряжённая тишина. Волк дрожал от ярости и боли, но постепенно запахи друзей, их движения вернули его к знакомому ритуалу: их присутствие стало сильнее всяких заклинаний.

Но вдруг что-то изменилось. Волк резко замер, насторожившись: у окна он уловил чужой запах — резкий, опасный.

Он обернулся и сквозь грязное стекло физически ощутил взгляд: в темноте за окном горели два огромных жёлтых глаза. Настоящий волк, древний и мощный.

Он бросился к стеклу, ударяясь о раму так, что стёкла задрожали, но не треснули. Волк ещё раз всмотрелся — и в отражении стекла заметил нечёткие силуэты за спиной. Три фигуры из сна.

Он взвыл, оглушительно и дико. Ярость и страх смешались в едином порыве — он метался по комнате, царапал стены, отбрасывал крысу, задевал рога оленя, чувствуя, как что-то тёплое и влажное (кровь?) скользит по шерсти.

Всё вокруг сжалось до боли, до дыхания, до мгновения.

Но постепенно дыхание замедлилось. Запах друзей, их движения вернули ему опору. Ярость отступила, оставив усталость и мутную тяжесть в голове.

За окном уже бледнел лунный свет.

Приходил рассвет.

Он пришёл в себя медленно, словно всплывал из ледяной воды. Веки тяжёлые, всё тело ломило, в горле пересохло. Вокруг было тихо. Кто-то негромко усмехнулся — устало, почти зло.

— Ну и задал ты нам трёпку, Лунатик, — хрипло сказал Сириус, с каким-то странным облегчением. — Давно так не бегал по кругу.

Римус моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Перед ним — трое друзей. Сириус сидел у стены, прижимая окровавленный рукав к локтю; на скуле у него темнел синяк. Джеймс перевязывал царапины на шее и пытался улыбнуться сквозь боль. Питер держался за ухо — оно припухло и стало подозрительно розовым. Он не жалуется, только морщится, но глаза у него немного стеклянные — как будто всё происходящее проходит мимо, чуть в стороне от него.

— Всё в порядке, — сразу сказал Джеймс, кивая, опережая вопросы, которые Римус ещё даже не задал. — Живы. Немного потрёпаны, но ты нас уже не в первый раз катаешь по полу.

Питер еле заметно усмехнулся, стараясь держаться бодро.

Римус почувствовал, как в нём поднимается волна вины — за кровь, за ссадины, за то, что снова не смог удержать зверя. Но друзья смотрели на него так, будто ничего страшного не произошло. Они были здесь. С ним. Несмотря ни на что.

В окно уже пробивался бледный рассвет. Всё, что было ночью — кровь, страх, взгляды за стеклом — растворялось в новой тишине.

Римус медленно сел, прислоняясь к стене. Ломота и усталость отступали, уступая место тревоге. Он обвёл взглядом друзей — живы, но измотаны, в свежих ссадинах и потёртых мантиях.

— Я... — начал он, но голос сорвался, и пришлось прокашляться. — Я мало что помню. Всё как в тумане... но одно я знаю точно: за нами снова следили.

Друзья тут же замерли. Все мгновенно забыли про раны.

— Мне кажется, я уже не понимаю — это паранойя или правда, — Римус говорил всё быстрее, будто боялся передумать. — Но я клянусь, кто-то был за этим чёртовым стеклом. Там, снаружи, в темноте... Я видел взгляд. И ещё — силуэты. Три фигуры. Почти как во сне.

В комнате повисла тишина. Сириус переглянулся с Джеймсом. Питер заметно побледнел.

— С ума сойти, — выдохнул Джеймс. И вдруг страх, который до сих пор был только в голове Римуса, стал ощутим и для остальных. Он стал общим.

Римус опустил взгляд. Его колотило — не только от боли, но и оттого, что теперь его страх стал их страхом. И всё внутри сжималось от тревоги: если это не наваждение, если действительно за ними следят… что дальше?

— Мне нужно поговорить с отцом, — наконец сказал он, больше себе, чем им. — Может, он знает что-то о подобных вещах. Или подскажет, что делать, если… если это реальность.

Но мысль тревожила всё сильнее. Если за ним действительно охотятся — значит, под угрозой и семья. Стоит ли втягивать в это отца? А если кто-то пострадает?

Он посмотрел на друзей — на их раны, уставшие лица — и понял: он подвергает опасности и их. Молчание стало тяжёлым, как свинец.

— Или… может, лучше никого не втягивать, — глухо произнёс он. — Я не хочу, чтобы кто-то ещё попал под удар из-за меня. Но и просто сидеть, ждать — тоже нельзя.

Сириус хмуро посмотрел на него:

— Мы не дадим тебя в обиду. Но и в одиночку ты это не вытянешь.

— Надо что-то делать, — подхватил Джеймс. — Разбираться, искать. Если хоть что-то из этого правда — мы должны узнать.

Питер осторожно кивнул:

— Мы не оставим тебя одного, Лунатик. Ни при каких условиях.

Римус слабо улыбнулся. Он всё ещё не знал, как правильно, но знал одно: он не один. Что бы ни случилось дальше — они будут вместе. И решение придёт. Вместе с действиями.

За окном медленно разгорался серый свет нового дня.