Зимняя сказка (гет)

Эдо, территория Японской империи

Фурдуй-сан, поклонившись, развернул синюю скатерть на столике. Можно было бы сделать это и с помощью заклинания, но такой жест означал бы неуважение к почтенному Сайго Такамори. Скатерть для столь важных переговоров, которые могут завершиться отменой ненавистного его сердцу договора Канагавы, он обязан постелить сам, своими руками. Пусть это будет свидетельством его готовности пойти на все за победу!

— Вы знаете, Фурдуй-сан, что варвары перед приемом гостей предпочитают стелить белую скатерть?

Лицо Сайго Такамори оставалось непроницаемым, хотя по еле заметному движению глаз самурай понял, что господин доволен его решением.

— Цвет траура? — лицо Фурдуй-сана дрогнуло, что сразу подчеркнуло старые шрамы.

— У белых варваров он означает радость или уважение, — пояснил Такамори. Сейчас он ожидал прихода гостей в ярко-красном кимоно.

— Так всё же радость или уважение? — самурай был искренне удивлен не только значением белого цвета, но и явным отсутствием его старого предназначения.

Такамори поднялся со стула и не спеша подошел к картине с прогуливающимися журавлями.

— У белых варваров нет определенного значения цветов, дорогой Фурдуй-сан. Их мир — это мир лунного Инь, мир тумана и неопределенности. Ему чуждо солнечное начало Янь, четкости и значимости. Хотя белые воображают себя миром воинов, их варварская культура на самом деле абсолютно женственна, — прищур глаз выдал его легкое волнение. — Она зависима от капризов и эмоций, выплескивать которые на людях они считают едва ли не добродетелью, — скривился он.

— В таком случае, можем ли мы полагаться на надежность договоров с белыми варварами? — Фурдуй-сан почтительно поставил на стол маленькую вазу с сосновой веточкой — напротив небольшого зеркала.

— Боюсь, в нынешние трудные времена у империи Ямато есть только один путь — использование одних белых варваров против других, — морщины на лбу Такамори собрались в гармошку. — Нам необходимо время, чтобы обрести силу для равного с варварами противоборства. Почтенный Симадзу-сан также полагает, что борьба белых варваров друг с другом в наших интересах.

При упоминании о Симадзу-сане самурай почтительно наклонился, сложив руки у подбородка, как и положено при упоминании о столь важной особе.

— Что же, я вижу наши гости приближаются…

Мгновение спустя, в комнату вошли Путятин и Гончаров. Первый был по-прежнему в адмиральском мундире; второй — в темно-зеленом сюртуке. Обменявшись приветствиями, гости сели за стол. Путятин стал теребить плюмаж шляпы; Гончаров с бесстрастным видом открыл блокнот.

— Я навел необходимые справки. Ваше предложение бесспорно вызывает у меня интерес, — спокойно начал Такамори. — Вместе с тем, вы должны понимать, что империя Ниппон подвергается серьезному риску втягивания в войну. Мы не знаем, как именно отреагируют заокеанские варвары на наш силовой в Корее или диверсию вокруг Тайваня.

— Мое правительство берется воздействовать на Соединенные Штаты, — бесстрастно ответил Путятин. — В случае вашего положительного ответа, почтенный Сайго-сан, я готов немедленно начать переговоры с послом Североамериканских Штатов о приостановке действия Кагосимского протокола.

— Что может гарантировать успех? — Во взгляде Такамори появились что-то похожее на внимание. Гончаров снова седлал заметку на бумаге.

— Гарантия — в здравом смысле. В настоящее время у Североамериканских Штатов назревает серьезный конфликт с Великобританией в Центральной Америке, — пояснил Путятин. — Американцы готовы военным путем ликвидировать британский порт Грейтаун даже военными средствами. Едва ли в такой ситуации у американцев есть резон поддерживать Лондон в конфликте с вами.

— Иначе говоря, вы предлагаете, почтенный Путятин-сан, встать нам в одном строю с заокеанскими варварами? — в голосе Такамори слышалась грустная ирония.

Путятин не сказал ни слова, но вопросительно наклонился к пухлому Гончарову. Похоже, он попросил секретаря о помощи. На столике напротив зеркала стояла пышная сосновая весточка.

— Мудрость великой империи Ниппон, если я правильно помню, гласит: нельзя разрубить мечом тесто, но можно слепить из теста печение, — посмотрел он немигающим взглядом. — Наше посредничество может дать почтенному сегуну шанс отменить несправедливый Кагосимский протокол и наиболее неприемлемые статьи Канагавского договора.

Сайго Такамори поднялся и начал ходить по комнате. Путятин и Гончаров стали наблюдать, как мелькает его ярко-красное кимоно. Японский этикет означал, что хозяин хочет сказать важную мысль. Только лицо Фурдуй-сана оставалось бесстрастным.

— Я благодарю Ибан-сана за прекрасное знание нашей мудрости: мы всегда рады видеть почтенного Ибан-сана нашим гостем, — поклонился он, повернувшись к Гончарову. — Однако я буду откровенен. В настоящее время вступление в войну империи Ниппон более выгоднее нашим русским друзьям, чем самой империи Ниппон. К тому же мы в самом деле подвергаемся большому риску: что если, несмотря на конфликт с британскими варварами, американский кабинет не пойдёт на пересмотр условий даже Кагосимского протокола, в то время как мой Солнцеподобный Микадо будет рисковать жизнями наших солдат и матросов?

Путятин хотел что-то возразить, но Такамори остановил его рукой.

— Чтобы обмен был равноценным, полагаю, нашим русским друзьям следует добавить кое-что от себя.

— Например? — спросил Путятин.

— Например, пойти нам на уступки в территориальном вопросе, — невозмутимо сказал Такамори. — Российская империя ведет официанты переговоры о принадлежности Курильских островов. Петербургский кабинет мог бы уступить нам в вопросе о принадлежности пяти островов: Восточное и Западное, Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп.

Путятин посмотрел на Гончарова, словно доверяя ему ответ. Фурдуй-сан отдавался бесстрастным. Журавль, казалось, шевельнулся на стене.

— Это серьезная уступка, почтенный Сайго-сан, — сказал он наконец. — Мы должны посоветоваться, чтобы принять решение.

— Я не сомневаюсь в вашей мудрости, почтенный Ибан-сан, — сказал Такамори. — Но есть ли у вашей миссии право на подписание столь важного документа.

— Оно у нас имеется, — поспешил заверить Путятин. — И всё же нам необходимо время подумать.

— Втрое условие, — продолжал Такамори. — Готовы ли наши русские друзья признать Корею сферой влияния империи Ниппон?

— По этому вопросу возражений не может быть, — ответил спокойно Гончаров.

— Мы и не сомневались в другом ответе, почтенный Ибан-сан, — Такамори постарался изобразить как можно более теплую улыбку. — Мы лишь надеемся, что русский кабинет сохранит наше соглашение в секрете от своих друзей в Пекине.

Путятин не смог сдержать подобие улыбки: Такамори открыто намекал, что знает о переговорах Петербурга с принцем Гуном. Это, впрочем, было естественно, коль скоро ван Кореи был вассалом императора Цин.

— Мы информирует вас, почтенный Сайго-сан, через три дня, — поклонился он. — Заверяю Вас, что у нас есть необходимые полномочия…

Он осекся. На какой-то миг ему показалось, будто Фурдуй-сан внимательно посмотрел на эфес его шпаги.

* * *

Самое ужасное качество моей матушки было постоянное требование «догадываться». Она могла по три дня держать обиду на человека за то, что он не догадался сделать нечто, как ей нужно. «Какие вы недогадливые!» — бросала она мне постоянный упрек. «А почему я должна вам это говорить? Самому догадаться немножко нельзя?» Я никогда не понимал, как можно влезть в голову другого человека, и почему жизнь должна быть набором шарад и ребусов. И уж тем более я не понимал, как можно осуждать человека за то, что он не прочитал твои мысли. Ведь если вдуматься, то это полный идиотизм.

Примерно через пару месяцев после смерти отца у моей матушки случился приступ ярости. Как это я, его сын, не узнал при жизни, где отец хранит документы, подтверждавшие наши права на лес. Как-будто матушка не знала отца: легче было повернуть Темзу вспять, чем узнать у него что-то о делах. Когда я стал рассказывать ей, что отец вел дела с контрой «Джон Ундервуд и сыновья», матушка и вовсе замахала руками и раскричалась, что она вложила в меня всю душу, а я не могу узнать даже пустяка. С тех пор я поклялся самому себе всегда держать себя в руках.

Но оказалось, что вся моя жизнь будет решением шарад, кроссвордов и ребусов. И догадываться все-таки приходится. Вот и сейчас я, схватив за шкирку молодого парнишку с бледным лицом, скорее аппарирую к старинной башне, где находится вход в магический Амстердам. Там я заприметил маленькую нишу, где можно в случае чего сделать быстрый допрос. Что я и делаю. Не хочется прибегать к «Imperio», но другого выхода у меня сейчас нет.

— Голландец? Или русский? — спрашиваю я, наставив на него палочку.

— Нет… Англичанин… — лепечет парнишка,

— Имя? Факультет? — продолжаю я допрос.

— Артур Контер, — лепечет он. — Хаффлпафф.

— Кто поручил меня убить? — я посмотрел на очень толстую веревку — видимо, пару веков назад она была частью часового механизма.

— Я не знаю. Операцией занимался рыжий. Имени не знаю… — качал он головой.

— Вы ему подчинялись?

— Да. Мистер Малфой сказал, что я перехожу в его распоряжение. Это связано с национальными интересами… — кивал он.

— Малфой старший? Или младший? — продолжал я допрос. Мой голос, наверное, чуть дрогнул: сейчас надо слушать и слушать!

— Сэр Арквелл Малфой. У него письмо из Отдела Тайн с особыми поручениями.

Мерлин, это совсем не тот ответ, которого я ожидал. Не Эрнест, а Арквелл, старший брат? «Почтенный джентльмен», как говорила о нем Миса. Я ведь совсем забыл о нем.

— Когда это было?

— Позавчера.

— Вы видели это письмо?

— Да.

Продолжать допрос не имеет смысла. Что, собственно, он знает? Ничего. Главное парнишка мне уже сказал. Я быстро стираю ему память и кладу в карман визитку моего отеля. Пусть, очнувшись, побежит туда. А сам поскорее аппарирую на Принцен-грахт — сонную набережную каналу. Говорят, по нему катался на лодке сам великий изобретатель магловских микроскопов Антониус ван Левингук и показывал их русскому царю Петру. Мерлин, и тут русские…

Мне необходимо сесть, выпить кофе, обдумать все произошедшее. Ситуация — хуже некуда. Бой для разведчика — это провал. Победил он или проиграл — дело сто двадцать пятое. Главное: он допустил ситуацию боя. Значит, операция уже дискредитирована. Затеряться я могу только в мире маглов. В мире магов я обречен, а у маглов они не пойдут на наглое нарушение статута. Да и установить слежку в мире маглов сложнее, чем у магов. Поэтому я поскорее нахожу кофейню на Розенграхт и удобно устраиваюсь у окошка.

Если пессимисты всегда ожидает худшего, то я из их породы. Хотя еще утром ничто не предвещало беды, я заранее рассчитался с гостиницей и отправил свои вещи на вокзал. Заодно и оставил визитку с фальшивым адресом в Брюсселе — пусть ищут меня там. Значит, единственное, что мне остается сделать, — самому отправиться на вокзал, чтобы сесть на первый же поезд, отбывающий в восточном или южном направлении.

Мне необходимо исчезнуть, растворится в Европе и начать операцию сначала, Я пью уже слегка остывший кофе. В Амстердаме я этого не сделаю. В Брюсселе тоже. Остается Люксембург. Там огромные катакомбы. И есть глухомань вроде Дикирша и Виандена со старыми замками. Можно уйти пешком на Майнц или Кобленц. Или Аахен. Не факт, что получится. Но попробовать можно. «Тот, кто авансом боится помех, в сомнениях упустит свой шанс на успех». Я приканчиваю кофе. Люксембургский поезд будет в пять. Жду.

— Не желает ли мастер* ещё кофе? — поклонилась мне официантка: милая беленькая голландка с веснушками.

— Желаю, — отвечаю я.

— Большую чашку? — спрашивает она.

Снова киваю и допиваю свой кофе. Все же голландки — одни из самых красивых и соблазнительных женщин в мире, чего не скажешь о толстых и уродливых бельгийках. Головная боль стихла. Очень хорош. Значит, я ещё способен думать о деле.

Я рассеянно смотрю на разноцветные голландские здания в готическом стиле. Некоторые из них отливают чёрным цветом, который придаёт им особенно старинный вид. Вопросов у меня больше чем ответов. Первый и главный — кто именно велел меня убить и почему. Русские? У них есть и мотив и средства. Но как, собственно, они узнали о моей поездке? О ней знали только трое: Орпингтон, Трэверс, Гринграсс. Разумеется, я понятия не имею, кому они могли о ней проговориться. Но в любом случае, получается, что у русских есть осведомитель на самом верху. А это совсем не хорошо.

Косвенно это, кстати, снимает подозрения с Мисы. Она не знала о моей поездки на континент. А ведь если бы она была резидентом, то приказ от моей ликвидации должен был бы исходить именно от Мисы. Разумеется, это ни о чем не говорит: сведения мог добыть кто-то из их осведомителей. Но тогда получается, что связи Мисы выходят на Орпингтон, Трэверса или Гринграсса. Каким образом миссис Блишвик могла установить подобные Контакты.

Официантка приносит мне кофе и, грациозно присев, исчезает. Я не спешу прикладывать к губам раскалённую жидкость: пусть поостынет до приемлемого состояния. Вычислить их осведомителя я сейчас не в силах. Подумаю над другой ниточкой: Малфой.

Арквелл Малфой, почтенный джентельмен… Не его брат Эрнест, который давно вертится с Рафаэллой (или псевдо-Рафаэллой?), а Арквелл. Вырисовываются три версии. Первая: Арквелл действительно завербован русскими и действует под крышей Отдела Тайн. Это, кстати, проливает свет на тот факт, как русские вышли на мою поездку. Второй: Эрнест действует под личиной брата с помощью оборотки — тоже вероятный вариант. Третий: под обороткой Эрнеста вообще действует кто-то третий, но эта нить теряется в неизвестности.

Я отпиваю кофе и с наслаждением закуриваю трубку. В свое время в Японии мне попалась игра-головоломка судоку. Почтенный Симадзу-сан объяснил мне ее принцип: заполнить пустые ячейки так, чтобы каждый ряд, столбик и квадрат 3×3 содержали цифры от 1 до 9 по одному разу. Вроде бы ерунда вроде нашего чайнворда, а попробуй-ка реши! Самое противное в судоку в том, что кое-где уже расставлены цифры, и ты не можешь сам выбрать их набор. Придумать квадраты и столбики 3×3 трудно, но можно. А вот, что бы цифры от 1 до 9 были по одному разу — невероятно сложно.

— Самураи, — пояснил мне почтенный Сайго Такамори, — на лету разрубят мечом даже волос. Но разрубить тесто мечом невозможно.

— Судоку это тесто? — спросил я, вспоминая забавную гравюру на шелку, где самурай в светло-зеленом кимоно рубит тесто, а у него не получается ничего.

— Да, именно так… — мы шли мимо маленькой круглый площадки, разбитой на три ассиметричный части из можжевельника, герани и гранитных камней. — Его нельзя разрубить, в нем вязнешь и тонешь. Из теста можно лепить печенье, а не рубить его.

Лепить и готовить я ужасно не любил со школьных лет, из-за чего я всегда имел некоторые трудности с зельеварением. У девочек от природы талант готовить, то есть смешивать в кастрюле и варить ингредиенты. Я же в свою очередь любил решать формулы зелий, но вот варить их на практике… Тут я всегда делал какую-нибудь мелкую ошибку, которая не позволял мне получить «Превосходно». Вот и сейчас я должен решить судоку, не имея ключа. Почтенный Сайго Такамори некогда показал мне ключ к решению судоку, но я, каюсь, его давно забыл…

-… Хотите пиво? — отвлек меня от размышлений голос той же симпатичной девушки.

Я смотрю на мою почти приконченную вторую чашку кофе.

— Лучше поесть, — отвечаю я. Только сейчас я начинаю осознавать, что все мое естество жаждет бифштекса с жареной картошкой.

— Хотите мясного?

— Да, свинины, — киваю я.

— На десерт есть обжаренная кислая капуста. Хотите? Вкусная, — девушка говорит почему-то немного извиняясь.

— Хорошо, — машинально отвечаю я кивком.

Довольная официантка, получив заказ, исчезает. Я снова выпускаю струйку дыма. Ее работа выполнена, а моя только начинается. Попробую в решении судоку зайти с другого угла. Как я заподозрил Эрнеста Малфоя? Он стоял в окружении двух нежных девиц, которым он рассказывал какие-то истории. Я тогда еще подумал, что наш герой-любовник не очень тоскует по Рафаэлле и ищет новую интрижку… Я посмотрел на Малфоя и обомлел. Он твердо и с мгновенной скоростью протягивал фужер, по-офицерски обхватив его тремя пальцами… В Гонконге я встретил русского офицера у входа в городской дендрарий. Именно так он протягивал бокал на маленький столик. То же мгновенное движение белой перчаткой, и точно также он сжимал бокал тремя пальцами. Передо мной стоял никакой не мот, ловелас и кутила, а обыкновенный русский офицер!

А потом? Я украдкой бросил взгляд на Малфоя, а он? Он, похоже, покосился краем глаз на меня. Мерлин, неужели заметил мой интерес? Стоп! А что если он тоже узнал меня?

Да, он, кажется, посмотрел на меня точно также, как я на него. Я протер лоб от предчувствия важной мысли. Она дикая, нелепая, но все же… А что если это и был тот самый русский офицер, которого я видел в Гонконге у входа в дендрарий? И он узнал меня точно также, как я его? Тогда это кое-что объясняет. С того вечера они сели мне на хвост. Именно тогда Миса начала открыто флиртовать со мной в котильоне… Пожалуй…

Я копаюсь в памяти. Как в самом деле звали того русского офицера? Я ведь, кажется, это знал. Так. Мы шли со Слагхорном обсуждать дела в дендрарий: шеф всегда любил обсуждать их во время прогулки. Хорошо. Русские «путешественники» стали все чаще появляться в Гонконге после Опиумной войны: все как на подбор с кавалерийской выправкой. Он беседовал с дамами, когда поставил стакан. Одна из дам назвала его Григорием. Да, правильно Григорием. Джорджем по-нашему. А почему он узнал меня?

— Вам не нравится отбивная, мастер? — слышу я голос официантки.

— Нет-нет, — кошусь я на едва начатое мясное. — Просто докуриваю сперва…

— Понимаю… — кивает официантка. — Вы много курите, правда… — говорит она мне с легким сочувствием.

— Не могу без табака, — отшучиваюсь я, глядя на снизку дешевых желтых свечей.

— Говорят, это вредно для легких…

— Я так давно курю, что моим легким уже, должно быть, вреднее не курить, чем курить, — меланхолично отшучиваюсь я.

«Все русские офицеры, которые приезжают к нам, сразу попадают в наше поле зрения», — сказал Слагхорн, глядя на растение с забавным названием «бесстыдница».

«Думаете, проводят рекогносцировку?» — уточнил я.

«Хуже. Помните миссию Виткевича в Кабул? А ведь он был только поручик», — Слагхорн всегда носил в сюртуке фиалку, придававшую ему романтический вид,

«Если они ищут враждебных нам мандаринов, то их место в Пекине», — пожимаю я плечами.

«В Пекине они действуют под крышей дипломатической миссии. А здесь порт. По моим наблюдениям они ищут пути в Японию».

«Там открыта только голландская фактория на острове Дедзима», — смотрю я на цветущую магнолию.

«Разумеется. Вот этот русский офицер Печорин не далее как позавчера искал в порту корабль на Дедзиму. Между прочим — ветеран Кавказской войны! Такой человек здесь не даром появился».

Правильно! Григорий Печорин** — вот его имя. Русские фамилии ужасно трудны для произношения. А вот его жест. И вот как посмотрел на меня в новогоднюю ночь «Малфой», сделав тот же самый жест. Неужели Печорин узнал меня, как и я его? Но почему он меня запомнил? Конечно… Из-за Слагхорна…

«Все русские офицеры, которые приезжают к нам, сразу попадают в наше поле зрения».

А почему бы русскому офицеру не взять в свое поле зрения нашего специального представителя в Гонконге Сирена Слагхорна? Если Печорин — ветеран Кавказа, горной войны, то у него, видимо, абсолютная память. Зачем он стоял у входа в дендрарий? Вполне возможно — чтобы проследить, с кем Слагхорн пойдет на прогулку. Ему было достаточно одной минуты, чтобы запомнить меня навсегда. Как и мне — его.

Я не заметил, как прикончил отбивную с капустой в сопровождении местного пива. Оно, надо сказать, отменное. Мысли продолжают лезть в мою голову. Ведь Печорин должен быть не здесь, а в Японии. Хотя почему, собственно, должен? Возможно, он искал шхуну не для себя, а просто налаживал путь из Гонконга в Нагасаки. Проверял, возможно ли это в принципе, и если да, то сколько займет его путь от Нерчинска — ключевой русской точки на границе Китая. А уплыть из Гонконга господин Печорин мог куда угодно и под каким угодно именем. Мог уплыть в Индию. Мог в Персию. А мог и в Европу.

Иной незадачливый человек спросит: а много ли тогда вреда от мистера Печорина? Достаточно. Он ведь работает не в открытой, а в полузакрытой стране: большая разница! Понятно, что собирай он, например, данные о шхунах из Лондона в Аделаиду никто и внимания не обратил бы. Но в Китае мы открыли для себя только Гонконг и Нанкин, потом Тяньцзин; за нами последовали французы и янки. Япония по-прежнему закрыта, кроме порта Нагасаки дважды в год и голландской фактории на острове Дедзима. Такие люди как Печорин, ветераны Кавказа, прокладывают маршрут в закрытую империю Ниппон, которую русские видят своим несокрушимым форпостом на Дальнем Востоке. А заодно мистер Печорин, как военный профессионал, ведет рекогносцировку наших сил в порту Гонконга. Русского флота там нет; но сёгун, науськиваемый патроном из Санкт-Петербурга, вполне может ударить по нашей болевой точке.

Через полчаса я выхожу из трактира и, дыша влажным амстердамским воздухом не спеша отправляюсь вверх по Принцен-грахт вдоль канала. Воздух в Амстердаме такой, что, кажется, будто ты еще живешь век Тасмана и де Рюйтера — бича наших английских кораблей. А еще то ли от плакучих ив, то ли от красных голландских башенок, то ли от часов, играющих каждые на свой манер, в Амстердаме пахнет любовью. Кажется, будто тебе снова семнадцать, впереди вся жизнь, и любимая, которую ты еще сам не знаешь, уже ожидает тебя. Скоро ты познакомишься с ней и счастье придет в твое сердце… Приятные мысли, правда? Как раз в тон моему настроению. Я смотрю на лавку ювелира. Правда, чтобы понравиться хорошей девушке, и чтобы любовь к ней имела успех, нужно иметь в кошельке средства, дабы преподнести ей, например, вон тот топаз.

Существует юношеская сказка, будто красавицы получают в жизни все, а дурнушки ничего. К сожалению или к счастью, все обстоит наоборот. Дело в том, что людей заурядной внешности — подавляющее большинство, а красавиц и красавцев единицы. Пухленькая дурнушка легко найдет себе примерно такого же мужчину, как она сама. Оба знают, что ничего лучше им в жизни не светит, и отлично строят счастливые отношения. А красавицы все выбирают, что получше, и чаще всего остаются к тридцати с носом. Этот не такой, тот не этакий, этот не пара… А «этакого» в природе нет, как нет в нашем бренном мире совершенства. Да и мужчины не особенно спешат ухаживать за жгучими красотками. Кому нужна спутница жизни, вокруг которой всегда вьется толпа состоятельных мужчин, и которая еще считает себя намного выше мужа? Пусть гуляет на воле…

Я окидываю взглядом завивающийся ровным каналом Принцен-грахт. Что же, пожалуй, пора к вокзалу. Надо подумать, как передать важные сведения Гринграссу. Но для этого мне нужен связной, чтобы устроить безопасную «зеркальную конференцию». Или гарантировано безопасное место. Надо подумать, где я смогу его найти. А пока — главное оторваться в Люксембурге.

Вокзал стоит у морского залива, за которым видна коричневая башня маяка. Мой поезд на Люксмбург уже пыхтит перед посадкой. Сейчас я, как никогда, чувствую, что безумно мечтал бы просто погулять у моря и посмотреть парусники.

«Но мне хочется…» — говорил я в детстве.

«А мало ли, чего нам хочется!» — меланхолично отвечал отец.

Я киваю и смотрю на зеленоватые морские волны. Спасибо Вам, отец, что Вы подготовили меня к жизни.

* * *

Нагасаки, территория Японской империи

Нагасаки — город роз. Клумбы с ними разбиты в городских садах, скверах, на площадях или просто на улицах. Розы разные: больше всего чайных и желтых; поменьше — розовых и красных. Единственное, каких практически невозможно найти, это белых. Ведь для японцев белый — цвет траура и скорби, а, значит, белые цветы заботливо вытеснены к храмам и кладбищам, где составляют свои розарии. Живым — живое, а мертвым — мертвое.

Клумбы тоже под стать розам. Японцы обустроили их с большей любовью: от простых кругов и квадратов до замысловатых двухэтажных горок и композиций с каменными вазами. В центре разноцветных розариев стоят часто белые беседки, к которым можно подойти через небольшие гравиевые дорожки. Клумбы охраняют четыре зеленых камнях символ небесной сферы и гармонии.

Горы приковывают порт полукругом, словно месяц. В горах мало построек: в основном храмы, да старинные замки, от которых остались туманные воспоминания. Идти в горы означает «восходить к храму», чтобы поклонится статуе Будды. У подножия одной из таких гор и расположился белый особняк с колоннами — новое представительство Соединенных Штатов Америки. Слева от него раскинулся маленький розарий, отдаленный от остального города только гранитным фундаментом с цоколем без ограды.

После полудня стало безветренно. Зеленоватое небо словно тонуло в розовом сквере, и только его низкие очертания напоминали о том, что на дворе еще январь. Приморский штиль не позволял чайно-желтому саду благоухать, сея ароматы в прозрачной дымке. Подойдя к кусту чайных роз, высокий темноволосый человек в темно-зеленом сюртуке остановился и понюхал аромат небольшого золотистого цветка. Затем, подумав с минуту, достал нож, быстро срезал желтую резную чашу и пристроил розу в петлицу.

Подойдя к ограде представительства, он сразу кивнул одиноко стоявшему капралу. Тот, не раздумывая, мгновенно отдал честь. Постукивая каблуками щеголеватых желтых штиблет, темноволосый быстро вошел в дом и стал подниматься по мраморной лестнице. Перила, начищенное до блеска, сияли парадностью и новизной. Быстро поднявшись, мужчина уверенно рванул первую темно-вишневую дверь.

Комната напоминала обычный рабочий кабинет. Возле окна стояли коричневый полированный стол, накрытый белой скатертью. Напротив стоял закрытый металлический шкаф. На правой стене в резных оправах висели портреты Джорджа Вашингтона и действующего президента Франклина Пирса. За столом одиноко сидел пожилой остроносый человек с негустыми белыми волосами, аккуратно зачесанными на затылок. «Скрывает залысины», — наверняка говорили о нем приятели за кружкой пива. Темноволосый, которому на вид было лет тридцать семь, кивнул белокурому в ответ на его приветствие.

— Джек, необходимо срочно передать шифрованную депешу в Государственный департамент, — бросил он.

У темноволосого была смуглая и вместе с тем болезненная кожа, напоминавшая следы залеченной аллергии. Его темно-карие глада остановились на мраморной фигуре богини Афины с мечом, стоящей возле чернильницы в виде маленький водяной мельницы.

Блондин поклонился и, протянув морщинистую руку, развернул бумагу. Затем подвинул чернильницу и бесстрастно посмотрел на фигурку античной Афины. Темноволосый человек, напротив, начал расхаживать по кабинету.

— Путятин весьма преуспел на переговорах с Сайго Такамори, — начал диктовать он. — В настоящее время несомненно, что предметом их переговоров служит вступление в войну Японии на стороне Российской империи. Если им удастся достичь соглашения, то Россия получает колоссальные преимущества в войне. Япония может начать рейдерскую войну против британских и французских торговых судов с золотом, опиумом и пряностями, что приведет к резкому падению доходов их бюджетов. Одновременно японский удар по Корее, являющейся вассалом империи Цин, активизирует в Пекине пророссийскую партию во главе с принцем Гуном. Последняя безусловно потребует от Великобритании пересмотра Нанкинского договора сорок второго года.

— Минуточку… — взмолился секретарь.

— Синхронное выступление Японии и Китая парализует торговлю Великобритании и Франции на Тихом океане, — продолжил начальник, выждав из вежливости паузу в пару минут. — Результатом станет неизбежный вывод флота союзников из Черного моря и его перенаправление на Тихий океан с целью защиты торговых коммуникаций от совместных действий Японии и Китая. В этом случае Крымская армия союзников будет либо выведена из района Севастополя, либо при отсутствии снабжения гарантирована уничтожена русскими в западном Крыму. Оттоманская Порта окажется открытой для русского удара как со стороны Черного моря и Босфора, так и со стороны Кавказа и Персии.

Вздохнув, темноволосый осмотрелся. Рука секретаря продолжала выводить буквы, словно речь шла о самой обычной игре. Афина со стола продолжала победно смотреть на перо и чернильницу.

— Шансы на достижение подобного соглашения, — продолжал темноволосый, — гораздо выше, чем это многим кажется в Вашингтоне. Сайго Такамори — влиятельный представитель Сацумского клана, который в настоящее время выступает главным противником сообщения Японии с цивилизиванным миром. Ненависть к иностранцам находит поддержку у сегуна из семьи Токугавы, которые проводили данную политику на протяжении последних двухсот лет. Сайго Такамори безусловно делегирован на переговоры дайме Сацумы, который находит в этом поддержку у сегуна. Поддержка Российской империи может позволить семье Токугава вернуться к изоляционистской политике империи Ниппон. Я могу лишь предполагать, почему именно Такамори выбран в качестве переговорщика, но опыт его нелегального проживания в Китае, возможно, позволяет сацумскому клану координировать свои действия с принцем Гуном.

Запах роз становился сильнее, наполняя комнату чуть тягучим ароматом. Темноволосый подошел к окну и, вздохнув с наслаждением ароматом их чайной и белой клумб, продолжил:

— Здесь, однако, встает вопрос: на какие уступки пойдут русские ради реализации подобного сценария? Могут быть два решения проблемы, — развернувшись, темноволосый пошел к столу. — Первый: передача Японии части спорных островов Курильского архипелага. Второй: обещание Петербургского двора помочь Японии пересмотреть договор Канагавы, что непосредственно затрагивает интересы США. Поддержка Российской империей правительства сёгуна Токугавы может свести на нет все наши достижения, какие год назад достиг с помощью Провидения отважный коммодор Мэтью Перри. Возможно, первым шагом семьи Токугава станет предложение о денонсации Кагосимского протокола к договору Канагавы, что в свою очередь вызовет поддержку у адмирала Путятина.

Секретарь продолжал строить текст, в то время как диктующий снова подошел к окну и сладко вдохнул предвечернего аромата роз.

— В этой связи я должен как можно скорее запросить Ваше Превосходительство относительно моих дальнейших действий в Японии. Должны ли мы в условиях назревающего конфликта с Великобританией в Никарагуа поддержать действия России, пожертвовав как минимум Кагосимским протоколом? Или, напротив, изменение наших режимов взаимодействия с Токио является неприемлемым, и нашей миссии следует помешать действиям России? Или нашей миссии следует занять выжидательную позицию, сохраняя нейтралитет относительно переговоров российских и японских представителей? Я нуждаюсь в ответе как можно быстрее.

Человек за столом кивнул, словно, наконец, дождавшись, когда же мучительная диктовка подойдет к концу. Окунув перо, он кивнул, даваясь понять, что правильно почувствовал финал. Однако его начальник покачал ладонью: «Мол, еще далеко не все!»

— Вместе с тем, я должен предупредить Ваше Превосходительство, что поддержка нами империи Ниппон может иметь опасные последствия для всей тихоокеанской стратегии Соединенных Штатов. Политика русского кабинета нацелена на создание сильной Японии, которую в Петербурге считают естественным противовесом пробританскому и недружественного им (по крайней мере на сегодняшний день) Китаю. Но сильная Япония поставит под сомнение достигнутые нами результаты в рамках Канагавского договора и Кагосимского протокола.

Диктующий снова с наслаждением вздохнул ароматом роз и, выждав небольшую паузу, продолжил:

— Усилившая Япония неизбежно поставит вопрос об их пересмотре, поскольку на сегодняшний день здесь нет политической партии, поддерживающей эти соглашения. Япония, получив поддержку со стороны Российской империи (где видят империю Ниппон своим форпостом в Восточной Азии), восстановит невыгодные нам таможенные барьеры и откажется от принципов консульской юрисдикции в отношении наших граждан. Прошу учесть это обстоятельство при выработке нашей стратегической линии в Японии.

— Конец сообщения, — кивнул он буднично секретарю. Тот вздрогнул, словно не веря, что бесконечное сообщение наконец завершено.

Примечания:

* Мастер — почтительное обращение к мужчине в Нидерландах.

**Лермонтов сообщил нам о смерти г-на Печорина по дороге в Персию в 1839 г., но самой смерти мы не видели. Не исключаю, что Г. Печорин еще послужил Отечеству!