Сын героя (джен)

Кезуки выглядел как обычно — его тело, его волосы, его одежда, только сумка была пустой, и не было оружия. Как выяснилось, его внешность — единственное, что было обычным.

Он находился в очень странном месте, даже подобные которому он никогда в жизни не видел. Всё, что здесь было осязаемо, кроме него самого — белая светящаяся дорожка, шириной не более полуметра. На ней Кезуки очутился, на ней он и стоял сейчас. Не было ни стен, ни потолка, ни пола, лишь эта дорожка, которая уходила в никуда и приходила из ниоткуда.

Однако это место не было однородным. Дорожка будто разделяла его на две половины. Очень разные половины. С одной стороны было нечто отталкивающее, почти омерзительное, по мнению Кезуки. Красные и чёрные цвета, иногда со всполохами грязно-жёлтого, это «нечто» будто было живым, будто дышало, или же там что-то копошилось, но коснуться рукой его не удавалось. Пальцы не чувствовали разницу, и Кезуки словно хватал воздух. Зато разницу чувствовало другое в нём, разум или, может быть, душа.

Стоило мальчику протянуть руку за границу дорожки, как ему становилось плохо: он одновременно чувствовал страх и боль, отчаяние и ярость, желание убить, умереть, расплакаться и закричать, и все эти чувства и эмоции были настолько сильными, что Кезуки тут же в ужасе отдёргивал руку и, опустившись на колени, долго потом приходил в себя.

После нескольких попыток он прекратил касаться этой стороны. О том, чтобы попытаться перейти границу целиком, не было и речи.

С другой стороны всё было совсем по-другому. Хотя лучше сказать, что там ничего не было. Лишь пустая белизна, холодная и почти звенящая. Граница между дорожкой и этой белизной была почти невидимой, но всё же различимой. Пересекая её рукой, Кезуки чувствовал волну спокойствия и даже уюта, будто… Будто мама обнимала его. Он бы давно пересёк эту границу и ушёл туда, где ему так хорошо, но от этого спокойствия и уюта его сразу клонило в сон. И Кезуки боялся засыпать. Ему почему-то казалось, что, один раз заснув, он больше не проснётся.

Идти по дорожке вообще не имело смысла. Либо она была бесконечной, либо замыкалась в очень большой круг, либо же Кезуки только казалось, что он идёт, а на самом деле он стоял на месте.

Ничего не менялось.

В конце концов Кезуки бросил попытки выбраться отсюда.

Его мироощущение, его чувства и даже его тело — всё было как будто другим, не принадлежащим ему. Думать было тяжело, мысли текли медленно, эмоции были притуплены. Кезуки смутно догадывался, что находится здесь уже довольно долго, но не ощущал этого. Большую часть времени он сидел или лежал на дорожке, обычно бездумно. Иногда к нему приходили мысли, по большей части дурацкие, вроде того, что будет, если соединить это красно-чёрное «нечто» и белизну? Они смешаются, как если белила добавить в гуашь, или же будет кусками «нечто», кусками белизна?

Раньше подобное безделье вывело бы Кезуки из себя. Заставило пытаться что-то сделать, кричать и звать на помощь или решиться перейти одну из границ, и будь что будет.

Но проблема была в том, что этого раньше словно и не существовало.

Он знал, что его зовут Учиха Кезуки, что он шиноби Конохи, что у него есть семья, друзья, кот и так далее, но всё это будто было не им. Он просто знал эти факты, и всё. Знал даже, что его ранили, но это не трогало мальчика. Вся его жизнь принадлежала тому Кезуки, который находится или находился где-то в реальном мире, где светит солнце и растут деревья. А здесь, в этом странном месте, лишь его тень, его отпечаток, отсечённая часть, лишённая способности переживать, безразличная ко всему.

Кезуки, может, и мог бы найти выход, только ему слабо этого хотелось. Он понимал, что находится где-то, где как бы не должен находится, и ему надо что-то с этим сделать, но дальше этого понимания он обычно не заходил.

Хотя иногда Кезуки чувствовал какое-то смутное беспокойство, будто кто-то позвал его, а он не расслышал, в голове появлялась мысль, что нельзя просто сидеть, что это ни к чему хорошему не приведёт и надо выбираться. Тогда он вставал, тревожно озирался, порой даже делал несколько шагов, но безразличие скоро возвращалось, и мальчик садился там, где стоял, и снова проводил долгие, бесчисленные часы в бездумье.

Спать здесь, на дорожке по крайней мере, не получалось совсем, сон не шёл, да и усталости Кезуки не чувствовал. Точно также не хотелось ни есть, ни пить, ни справлять нужду. Вообще ничего не хотелось. Кроме того, он совсем не чувствовал чакры.

Так он существовал, если, конечно, это можно было назвать существованием. Время текло независимо от него, неощутимо, и Кезуки не знал, сколько он тут провёл… Часов? Дней? Может месяцев или лет? Возможно было всё.

Настоящий момент ничем не отличался от предыдущих. Кезуки лежал на дорожке, согнув ноги в коленях, и попеременно переводил взгляд справа налево и слева направо. Изредка он поднимал руки и смотрел на них, но долго они его внимание не привлекали, и мальчик опять опускал их.

Внезапно что-то нахлынуло на него. В первое мгновение Кезуки подумал, что это очередной «приступ» беспокойства. Но тревога была гораздо сильнее, она словно сдавила его тисками, активируя все процессы нервной стимуляции, вплоть до выброса адреналина. Сердце колотилось так, что в голове мальчик отчётливо ощущал пульс крови. Кезуки медленно поднялся, пытаясь унять дрожь в руках и ногах. Снова он чувствовал, что кто-то зовёт его, что надо искать выход из этого странного места. Не в силах справиться с этим, он в сотый раз осмотрелся.

И только сейчас, почему-то только сейчас до него дошло, насколько это место было странным. То, что раньше, ещё минуту назад, он воспринимал как что-то необычное, но вполне естественное, сейчас предстало в истинном свете. Ни эта бесконечная светящаяся дорога, ни эта чёрно-красная стена отвратительного «нечто», ни эта умиротворяющая холодная белизна…

Всё это просто не могло существовать в реальном мире!

На гендзюцу это не было похоже. Тогда… где он?

Где он, чёрт возьми?!

Теперь Кезуки хотелось, чтобы к нему снова вернулись безразличие и апатия. А лучше, чтобы всё это оказалось сном. Дурным дурацким сном. Потому что чем дольше он пытался проанализировать ситуацию, тем больше она походила на кошмар. С каждым взглядом, в какую бы сторону он ни был направлен, в Кезуки всё сильнее поднималась паника, а вслед за ней приступ клаустрофобии. Он словно между двумя высочайшими стенами, бесконечными во всех направлениях. И это даже хуже, чем замкнутое пространство.

Кезуки повернулся к чёрно-красной с жёлтыми сполохами стене. С минуту рассматривал её, теперь напоминавшую ему вывернутый внутренностями наизнанку организм. Потом быстро и решительно поднёс руку к границе, замер… и, стиснув зубы, резко отдёрнул её. Закрыл глаза, успокаивая участившееся дыхание. И отвернулся. Ему надоело испытывать эти эмоции — боль, страх, отчаяние, слёзы — сейчас Кезуки наконец понял, как устал от них.

Он посмотрел вперёд, в бесконечную белизну, напряжённо пытаясь высмотреть в ней хоть что-то. Неужели он не заслужил спокойствия? Сделав шаг, Кезуки оказался рядом с едва видимой границей. Стараясь не думать ни о чём, пересёк её рукой, с наслаждением почувствовав волну умиротворения, вздохнул и поднял ногу, собираясь сделать шаг.

— Не делай этого. — Голос, раздавшийся справа, заставил его в испуге отдёрнуть ногу и руку. Кезуки замер, не оборачиваясь. Это был определённо человеческий голос, но мальчик готов был поклясться, что несколько секунд он был один в этом странном месте.

Медленно он повернул голову вправо. В метрах десяти от него действительно стоял человек в чёрных штанах и рубашке. Беспокойство и некоторая растерянность была написана на его лице.

Кезуки не сразу узнал его. Сначала он лишь понял, что где-то уже видел его, что это лицо, эти глаза, волосы — всё было знакомым, всё это Кезуки не раз рассматривал. Мальчик нахмурился, заставляя обленившиеся мозги работать. Голос человека он никогда раньше не слышал, а значит, Кезуки видел его либо издалека, либо…

На фотографиях.

Точно. Как он мог сразу не вспомнить.

Кезуки даже как будто расслабился, однако лишь внешне — плетью повисли сжатые в кулаки кисти, разгладилась морщина между бровей — внутри же что-то натянулось звонкой струной, страшное напряжение которой мешало ему оценить ситуацию.

Человек стал медленно приближаться к нему, видимо, решив, что бессмысленно просто стоять и смотреть друг на друга. Его босые ступни мягко ступали по светящейся дорожке, и Кезуки почему-то вспомнилось, что дядя, заходя в дом, всегда сменял свою энергичную походку на такие же мягкие неслышные шаги. Семейное?

Расстояние между ними сокращалось, и Кезуки запаниковал, сообразив, что думает сейчас совсем не о том. Надо было что-то сказать, что-то, что обычно говорят в подобных ситуациях. Но времени обдумать свои слова не хватало, и Кезуки ляпнул первое, что пришло в голову:

— Что ты здесь делаешь? — и сразу понял, что вопрос получился дурацким. Но менять что-либо было уже поздно.

Мужчина остановился в трёх метрах от него. Кезуки думал, что он разозлится или по крайней мере удивится. Всё-таки это прозвучало довольно грубо. Но мужчина, казалось, ожидал подобного.

— Саске попросил меня помочь тебе.

Дядя?

Ну конечно. Этого следовало ожидать.

Следующий вопрос пришёл в голову мгновенно и был более уместен.

— И что будет, если я туда шагну?

— Ты умрёшь.

Кезуки догадывался об ответе. Догадывался ещё с того момента, как в первый раз «коснулся» этой белизны. Догадывался, но всё равно вздрогнул. Он ведь мог в любой момент туда прыгнуть. Чёрт возьми, да он мог просто споткнуться и упасть! Смерть всё это время находилась рядом с ним, в буквальном смысле.

Но в таком случае…

Кезуки повернул голову в другую сторону. Следуя простой логике…

— Тогда там…

— Твоя жизнь, — сказал Итачи, проследив за его взглядом. — Такая, какой ты её сейчас видишь.

Кезуки покачал головой.

— Но это не так, — нахмурившись, возразил он, — Моя жизнь совсем не такая ужасная.

— Это место не отражает твой разум. Здесь лишь твоё душевное состояние, — голос Итачи был мягким, будто он разговаривал с ребёнком, и это не понравилось Кезуки. Он обвёл взглядом дорожку и то, что находилось за её границами, почему-то избегая смотреть в глаза человеку, давшему ему жизнь.

— Дурацкое место, — честно заключил мальчик.

Итачи улыбнулся на его реплику.

— Оно такое, чтобы тебе было проще понять его. И принять решение.

Кезуки снова посмотрел на «жизнь», напряжённо обдумывая его слова.

— То есть, мне нужно пойти туда, чтобы выжить?

— Да.

— И долго придётся идти? — голос мальчика приобрёл отчётливую нервозность.

— Мне туда путь заказан, так что не знаю, — покачал головой Итачи, — Но определённое расстояние точно будет.

— Я же загнусь на втором шаге от переизбытка адреналина, — Кезуки знал, что находится на грани истерики. В такие моменты его речь всегда приобретала оттенок «уличного» разговора и на язык невольно просились сленговые и ругательные слова. — Я не хочу туда.

Вздохнув, Итачи сделал ещё два шага вперёд, оказавшись совсем рядом с Кезуки. Тот, не ожидав этого, резко повернулся и отступил на полшага. По-прежнему избегая зрительного контакта, уставился куда-то в районе ключиц и замер, ожидая дальнейших действий этого человека.

— Послушай… — начал было Итачи, но осёкся, — Я не знаю твоего имени. Как тебя зовут?

Вопрос оказался неожиданным для мальчика. Он ответил не сразу, словно обдумывал, стоит ли вообще отвечать. Но потом всё же негромко проговорил:

— Кезуки.

— Послушай, Кезуки. То, что ты видишь сейчас, это отражение того, что сейчас у тебя в душе. Сейчас, понимаешь? Если твоё состояние изменится, изменится и твой путь к жизни. Ты ведь знаешь, из-за чего тебе так плохо. Исправь это или же исправь своё отношение к этому. — Кезуки молчал, внешне никак не отреагировав. Итачи нахмурился, — Что-то не так?.. — спросил он, но ответа не последовало. — Кезуки… я не могу проводить тебя туда, но, может быть, я смогу помочь тебе разобраться в себе?

Мальчик внезапно понял. Вот он — его шанс найти все ответы на мучающие его вопросы. Спросить у того, кто знает всё, кто знал всё с самого начала, кто был причиной всех его вопросов.

— Тогда… — медленно начал он и наконец открыто посмотрел в глаза отцу. — Тогда для начала расскажи мне, что произошло между тобой и мамой?

На лице Итачи промелькнуло удивление. Потом он чуть опустил голову, грустно улыбнувшись.

— Вот как. Значит, я — причина подобного состояния, — заключил он. — Саске всё тебе рассказал?

— Не всё, — процедил Кезуки, — кое-что я узнал недавно от совершенно незнакомого человека. Например то, что это именно ты уничтожил клан Учиха, включая собственных родителей. — Итачи хотел что-то сказать, но мальчик не дал ему, — Ладно! — почти крикнул он, зажмурившись, — Допустим, это было необходимо. Я не понимаю твоих поступков, не могу понять, как ты вообще смог это сделать, но ладно! — Кезуки ненадолго замолчал, переводя дух и открывая глаза, однако теперь избегая зрительного контакта. — Допустим, у тебя не было выбора, — продолжил он уже тише, — Ты убил их всех, заставил дядю ненавидеть тебя, ушёл из деревни, а через несколько лет вы сразились, и в этом бою ты погиб. Это был твой план, если я правильно понимаю. И… меня там не было, и я не знаю ужасов войны, так что, наверное, я не имею права судить тебя за это. Но… — мальчик снова посмотрел в глаза Итачи, — но что насчёт нас с мамой? Какую роль мы играли в твоём плане? Если ты был так предан деревне, так любил своего брата и думал только об их благополучии, то как вообще я появился?! И почему на нас с мамой твоей любви не хватило?

Итачи смотрел в глаза так похожему на него мальчику, своему сыну, и узнавал в его взгляде своего брата. Эта смесь из боли, ярости и жажды правды — когда-то Саске так же смотрел на него, воскрешённого во время войны. Так же, как и Кезуки сейчас, Саске требовал ответов, требовал слов, способных утешить его, и так же, как и тогда, Итачи отчаянно искал эти слова. Подходящие слова. Но сейчас было сложнее, ведь он совсем не знал этого мальчика.

— Ты не пробовал спросить об этом у своей мамы? — наконец уточнил он.

— Мама умерла, когда мне было шесть, — дрогнувшим голосом ответил Кезуки, — И это чудо, что Саске случайно нашёл нас незадолго до её смерти.

Возникла тяжёлая давящая пауза. Наконец Итачи нарушил её.

— Отчего она умерла?

Кезуки угрюмо нахмурился, но всё же снова ответил:

— Она болела. Сначала нам давали лекарства по льготе, но потом к власти незаконно пришли преступники и всё пришлось покупать. Нам не хватило денег. Я тогда ничего не смог сделать, а когда пришёл дядя… было уже поздно, — тихо проговорив это, он замолчал, показывая, что по-прежнему ждёт ответы на свои вопросы.

Итачи сделал шаг, оказавшись совсем рядом с Кезуки, и протянул руку.

— Давай поговорим в другом месте, — сказал он, и, прежде чем мальчик успел отреагировать, ладонь отца легла на его плечо и всё окружающее их исчезло. На смену ему пришло что-то неопределённое, состоящее из множества разных цветов, которые, однако, хорошо сочетались и почти не бросались в глаза. Стены, если они были, ничем не отличались от пола.

— Где мы? — спросил Кезуки, озираясь.

— Можно сказать, что в глубине твоего подсознания, — ответил Итачи, отпуская его плечо, — Здесь тебе должно быть легче сосредоточиться.

На удивление уже не было сил. Хотя мысли на самом деле стали будто яснее и ярче, такими, какими они были обычно. Вместе с ними обострились и чувства. Но вместо недавней ярости Кезуки вдруг ощутил острую, непонятную тоску, от которой сжималось сердце.

— Ну и… — пытаясь справиться с одолевавшими его эмоциями, хрипло произнёс он, — Ты будешь мне что-нибудь рассказывать? — несмотря на грубую формулировку вопроса, прозвучал он почти умоляюще.

Итачи вздохнул, прикрыв глаза.

— Твоя мама, — медленно начал он, будто подбирая слова, хотя они давно уже лежали у него на языке, — она была необыкновенной женщиной, — губы мужчины тронула немного неловкая улыбка, — Звучит банально, но это действительно было так. Ей почему-то было абсолютно всё равно, кто я, чем занимаюсь и сколько на мне грехов, хотя я пытался сказать об этом. Рядом с ней я впервые за много лет почувствовал себя человеком. Отдельным человеком, а не инструментом, служащим лишь во благо других. Так я, наверное, даже в детстве себя не чувствовал. Пусть и ненадолго я забыл обо всех моих задачах и целях, обо всём, что я должен был сделать. И, понимаешь… это напугало меня. Мне нельзя было оставаться с Медокой. Ещё день или даже несколько часов, и я бы привязался к ней. Я ушёл сразу, потому что в противном случае пришлось бы разрывать сложившиеся между нами связи, а я не хотел ни себе лишней боли, ни тем более твоей матери.

— Значит, привязанность к маме могла помешать тебе исполнить… то что ты хотел? — так и не решившись назвать это долгом, уточнил Кезуки.

— Может да, а может и нет. Я не знал и не хотел проверять. Но в любом случае она оказалась бы под угрозой. Послушай, — он перебил собирающегося что-то сказать Кезуки, выставив перед собой ладонь, — Я знаю, что бессмысленно искать оправдания. Я и не собираюсь этого делать, потому что я в любом случае должен был обезопасить тебя и Медоку, и потому что я отлично представляю, что с тобой могло случиться при худшем развитии событий. Ты наверняка обвиняешь меня во многом, и ты прав. Это действительно моя вина. Только… встреча с твоей матерью не входила в мои планы, и я не знаю, было ли это случайностью или судьбой, но… сейчас, глядя на тебя, я думаю, что может, это и не было ошибкой.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил мальчик. Голос его звучал напряжённо. Всё, что касалось родителей, всегда заставляло Кезуки нервничать, но в этот момент, нереальный с точки зрения здравого смысла и оттого ещё более волнующий, все его эмоции были на пределе. Он был готов отреагировать как угодно, начиная от громкого смеха и заканчивая рыданиями.

Итачи, видимо, почувствовал состояние сына, и говорил тихо и спокойно, снова будто с ребёнком, но на этот раз это не раздражало Кезуки.

— Один раз посмотрев на тебя, можно сразу сказать, что ты никогда не знал войны. А также что у тебя есть близкие тебе люди и что те вопросы, которые ты мне задал — единственное, что тебя волнует. Ведь так? — Кезуки кивнул, уставившись куда-то себе под ноги. Итачи улыбнулся. — Я рад, что это так. И ещё… так нельзя говорить, учитывая обстоятельства нашей встречи, но я рад, что смог увидеть тебя. А мои грехи тебя не должны касаться. Единственное, что тебе надо вынести из моей жизни — это то, что нельзя позволять гордыне брать верх, как это вышло с кланом Учиха, и нельзя взваливать всё на себя одного, как это попытался сделать я. Всё остальное лишь истории прошлого, которым нельзя позволять влиять на будущее.

— Лишь истории прошлого… — эхом повторил Кезуки, чувствуя, как буря внутри него утихает, — Разве это не нормально, интересоваться судьбой своих родителей, даже если они мертвы?

— Нормально, я думаю. Но только не в ущерб тем, кто жив, — ответил Итачи. Кезуки молчал. — Могу я спросить у тебя кое-что? — мальчик поднял голову, посмотрев ожидающе.

— Ты ведь вместе с Саске живёшь? — Кезуки кивнул. — Вдвоём?

— Нет. У него ещё есть жена и дочь. Так что нас четверо.

— Вот как, — с улыбкой сказал Итачи. Потом вдруг нахмурился, — Постой. Вы ведь в Конохе живёте?

— Да.

— У тебя нет проблем… из-за того, что ты мой сын? — в вопросе звучало беспокойство. — Я имею ввиду, с жителями? Вряд ли меня там забыли.

— Мало кто знает, чей я на самом деле сын, — ответил Кезуки и сразу пояснил, — Когда дядя привёл меня в Коноху, он договорился с Хокаге и сделал поддельное свидетельство, в котором записал себя как отца. Звучит странно, учитывая нашу разницу в возрасте, но это сработало. — На этих словах, впервые за долгое время, Кезуки невольно улыбнулся. Итачи заметил это.

— Кажется, тебе уже легче, — сказал он. — Думаю, мне надо поблагодарить Саске за то, что он так заботится о тебе. Передашь ему моё «спасибо»? — Помедлив, мальчик несколько рассеянно кивнул. — И… прости меня, — тихо добавил Итачи, положив руку на плечо сына, тем самым заставив Кезуки поднять голову и встретиться с ним взглядом, — Это была моя обязанность. Я должен был заботиться о тебе, растить тебя и воспитывать. Но сейчас уже поздно что-либо исправить, поэтому прости. Помочь тебе вернуться… это единственное, что я могу для тебя сделать.

Кезуки молчал. Он не мог найти слова для ответа, не знал, как реагировать, и чувствовал себя почему-то неловко. Мысленно мальчик повторял слова отца, пытаясь понять, насколько они для него значимы, и вдруг осознал, что их встреча подходит к концу. Ему ведь действительно стало легче, а значит, он сможет вернуться к жизни и…

И больше никогда не увидит этого человека, который, не дождавшись ответа, мягко улыбнулся и убрал руку с его плеча. Не успев даже задуматься, Кезуки машинально перехватил её, крепко сжав запястье. Паника захлестнула мальчика. Он понимал, что это, скорее всего, их первый и последний разговор, а значит надо успеть сказать что-нибудь… Что-нибудь очень важное, ведь другого шанса не представится.

— Послушай, — начал Кезуки дрогнувшим голосом, пытаясь справиться с участившимся дыханием и не отпуская руку отца, — ты можешь… найти маму? Можешь увидеться с ней? — выпалил он и замер в ожидании.

Итачи выглядел встревоженным его словами, и Кезуки боялся, что ответ будет отрицательным. Но отец едва заметно кивнул.

— Да, — негромко произнёс он. — Я могу.

Кезуки перевёл дыхание, чуть расслабившись.

— Тогда попроси прощения у неё. Она долго страдала перед смертью, и я всегда думал, что, если бы меня не было… она, может быть, и не умерла бы. — Он открыто и требовательно смотрел на отца. — Так что попроси у неё прощения. И расскажи ей про меня. Скажи, что со мной всё хорошо. Скажи, что, — тут Кезуки запнулся, но сразу же продолжил, — что я счастлив. Ты сделаешь это? Для меня?

Итачи снова кивнул.

— Да.

— Обещаешь?

— Да.

Кезуки закрыл глаза и разжал пальцы. Запястье выскользнуло, и только тогда он понял, что держал за руку будто живого человека. Даже чувствовал его учащённый пульс. Что-то неуловимое странное всколыхнулось в нём, когда он осознал это.

— Был бы я живым, остались бы синяки, — беззлобно сказал Итачи, потирая запястье.

— Прости, — на автомате выдал Кезуки.

— Тебе не за что извиняться, — покачал головой отец. Потом помолчал немного, словно прислушиваясь к своим ощущениям. — Думаю, ты уже готов вернуться. Не стоит попусту тратить время на тех, кто уже умер.

— Ещё один вопрос… — чуть слышно проговорил мальчик, — можно?

— Конечно.

— Если бы ты… был жив, и не было той истории с кланом, но были мы с мамой, ты бы остался с нами? — Кезуки было важно получить ответ на этот вопрос, но почему-то он даже не решался поднять взгляд, чтобы увидеть выражение лица Итачи.

Тот вздохнул, задумавшись.

— Я не могу сказать тебе однозначно, — наконец ответил он. — Это зависело бы от множества факторов. Я не настолько хорошо знаю твою маму, чтобы понять, были бы вместе или нет. Но в любом случае я бы постарался позаботиться о вас обоих. Особенно о тебе.

Давняя детская мечта — иметь обоих родителей, увидеть их вместе. Хоть Итачи и не сказал, что так и было бы, но по крайней мере так могло бы быть. Этого для Кезуки оказалось достаточно.

— Понятно, — проговорил он с тенью улыбки.

Итачи тоже улыбнулся и коснулся его руки. Они снова оказались на светящейся дорожке. С одной стороны по-прежнему была холодная, простирающаяся вдаль белизна, а с другой… Больше всего это напоминало ярко-голубое небо с облаками.

— Думаю, тебе ещё рано умирать, — заметил Итачи, слегка подталкивая сына к этой границе.

Кезуки подошёл ближе. Нерешительно поднял руку, протянул её вперёд. Пальцы, как и ожидалось, ничего не почувствовали, но в душе Кезуки ощутил, будто кто-то зовёт его. И ему хотелось поддаться этому зову.

Однако в то же время… В то же время что-то внутри него хотело остаться, что-то тянулось к тому человеку, что сейчас молча стоял за его спиной.

«Да, ты прав», — хотел сказать Кезуки, но слова встали комом в горле. Он медленно опустил руку.

— Что-то не так? — раздался тихий, но с нотками беспокойства, голос Итачи.

Кезуки не отвечал. Стоит ему сделать шаг, как всё закончится, и он снова думал о том, что это его последняя встреча с отцом, и снова чувствовал, что что-то он недосказал, что-то ещё не сделал. Стало вдруг так грустно и больно, что защемило сердце. Он ведь только начал понимать его. Впервые в жизни поговорил с собственным отцом, да что там, впервые в жизни увидел! Неужели… уже пора прощаться?

Прощаться навсегда.

Глаза защипало. Когда Итачи сделал шаг вперёд, оказавшись прямо у него за спиной, Кезуки не выдержал и, резко развернувшись, крепко обхватил руками этого почти незнакомого, но всё-таки родного ему человека, даже не дав ему отреагировать.

— Почему?.. — всхлипнул он, спрятав лицо в складках рубашки отца, — Почему я не могу остаться? Почему ты не можешь пойти со мной?! — Слёзы душили его, и Кезуки позволил себе беззвучно заплакать.

— Глупый, ты ведь знаешь, что так нельзя, — пробормотал Итачи, растерянно обнимая сына в ответ.

— Знаю! — сдавленно ответил Кезуки, — Но всё равно… Это то же самое, что хоронить маму. Я не могу так, я не хочу, я… — он замолчал, удерживая в себе рыдания.

— Глупый, — мягко повторил Итачи, качая головой. Потом обхватил его голову руками, отрывая от себя, — Посмотри на меня. Я давно умер, ты ведь понимаешь это? Я могу сейчас помочь тебе, но только сейчас, когда ты сам на грани жизни и смерти. А дальше я могу быть лишь отправной точкой, от которой тебе надо будет оттолкнуться и продолжить свой путь. Понимаешь, Кезуки? — он чуть наклонился, неотрывно смотря в блестящие от слёз глаза сына, — Я — тень прошлого, воспоминание. Тебе нельзя ко мне привязываться.

Кезуки понимал. Умом понимал, но ведь разум далеко не всегда отвечает за чувства. Впрочем, эта слабость, которую мальчик позволил себе показать, помогла ему прийти в себя. Когда Итачи отпустил его голову, снова обняв сына, Кезуки судорожно выдохнул и перестал плакать. Выпустив эмоции наружу, он наконец-то совладал с собой.

— Ты прав, — хрипло проговорил он, отстраняясь. — Прости.

— Тебе не за что извиняться, — вновь повторил Итачи.

— Ну тогда… — Кезуки на секунду замялся, — Прощай?..

Итачи смотрел на него с улыбкой. Потом протянул к нему руку, задержав её у лба сына, и всё-таки поднял выше, положив ладонь ему на голову и легко потрепав.

— Прощай. Я люблю тебя.

Кезуки широко улыбнулся.

— Я тоже тебя люблю, папа.

И не желая, чтобы эта секунда вспыхнувшего в нём счастья заканчивалась, он повернулся и решительно переступил границу.

Белый потолок и долбящий по мозгам писк приборов — первое, что почувствовал Кезуки, очнувшись. Однако внимания на это он почти не обращал — перед глазами всё ещё была улыбка отца, а сердце колотилось как сумасшедшее. На Кезуки по-прежнему была дыхательная маска, и от переизбытка кислорода, который он судорожно вдыхал, закружилась голова. Видимо всё это как-то отразилось на приборах, потому что не прошло и минуты, как к нему подошла медсестра.

Кезуки видел её обеспокоенное усталое лицо, морщины на котором разгладились, стоило ей понять, что он пришёл в себя. Заметив запотевший пластик, медсестра сняла маску, и мальчик вздохнул свободней, чувствуя, как проясняются мысли. Затем она что-то сказала, как показалось Кезуки, не ему. В первый раз он не расслышал, но когда медсестра повторила свои слова, разобрал их.

— Очнулся наконец-то. Слышите меня?

Кезуки не мог повернуть голову, и обзор его был ограничен. Поэтому он с долей удивления наблюдал, как откуда-то снизу поднимается Саске. Дядя тоже выглядел уставшим, но его усталость была не беспокойная, а какая-то умиротворённая. Саске сел на край кровати. Кезуки заметил круги под его глазами и растрёпанные волосы и не смог сдержать улыбки. Дядя тоже улыбнулся, смотря на него из-под полуопущенных век.

— Пойду сообщу Сакуре-сан, — сказала медсестра, и Саске кивнул ей.

— Да, спасибо, — Медсестра вышла, и дядя обратился к Кезуки. — Ну, как ты?

— Живой. — ответ получился тихим, но вполне разборчивым.

Саске коснулся ладонью его щеки, пощупал лоб.

— Заметно, — хмыкнув, заключил он. — Всё в порядке?

— Да, — Кезуки сглотнул, чувствуя сухость во рту, — Дядя, я… — начал он и замолчал, не зная, стоит ли ему об этом говорить.

— Что? — Саске чуть наклонил голову. Кезуки внезапно понял, что у него такой же мягкий взгляд чуть прищуренных чёрных глаз, как и у Итачи.

— Я видел отца, — проговорил мальчик на выдохе.

Саске, казалось, совсем не удивился. Лишь усмехнулся и кивнул будто своим мыслям.

— Хорошо.