Белый, красный, черный (гет)

18.44

— И только что поступило экстренное сообщение: Адриан Агрест, сын короля моды Габриэля Агреста, исчез сегодня утром из фамильного особняка. Согласно некоторым близким к полиции источникам, он был замечен несколькими свидетелями в двенадцатом округе во второй половине дня…

Торопливым шагом — как же холодно! — я поднимаюсь по лестнице и, наконец, снова выхожу на свежий воздух. Уже стемнело, снова пошел снег; конец рабочего дня, и, как следствие, движение на парижских улицах кошмарное. Но я всё же предпочитаю возвращаться пешком, чем еще хоть минуту терпеть в переполненных поездах с их ужасным запахом сырости.

В наушнике у меня в правом ухе постоянно вещает канал городских новостей. Лавируя между прохожих, я кончиком пальца пролистываю соцсети на мобильнике, на плече болтается большая сумка с продуктами.

— Уже проводятся задержания с целью проверки документов. Напоминаем: Адриан Агрест, местная звезда модельного бизнеса — известное парижанам лицо, поскольку он…

Я поднимаю глаза к небу и меняю канал в надежде получить свежие новости. Быстро проверяю сообщения и почту, но Натали, секретарша в особняке Агрестов, не подавала признаков жизни со времени своего последнего звонка где-то в три часа. В чате нашего класса одноклассники составляют каталог уже проверенных мест: Адриан пропал с утра из-за ссоры с отцом. Даже у Нино нет новостей.

И Маринетт продолжает меня игнорировать! Учитывая ее скрытность в течение всех каникул и полнейшее молчание в последние часы, я готова уже в самом деле поверить, что она где-то спряталась с Адрианом. Но Маринетт не умеет врать о том, что касается ее влюбленности, и она казалась искренне обеспокоенной, когда я сообщила ей, что Адриан сбежал. Я думала, она в первых рядах — словом, на одном уровне с Хлоей — бросится переворачивать небо и землю, чтобы разыскать следы нашей дорогой блондинистой модели, но у Маринетт со всей очевидностью сегодня есть более важные дела. Это непостижимо…

Короче, неважно. В ее интересах предоставить завтра бетонное объяснение!

Вдруг активируется одно из моих новостных предупреждений, и сердце подпрыгивает в груди. Я едва не роняю сумку: это предупреждение об акуме!

Я на четвертой скорости добегаю до дома, одновременно звоня старшей сестре. Она отвечает в то же момент, когда я набираю код на входной двери.

— Алья, ты еще далеко? Возвращайся быстрее, только что дали предупреждение!

Я морщусь, толкая тяжелую дверь подъезда: блин, я надеялась, Нора еще не проведала о нападении акумы. Тяжело дыша, я перебиваю ее:

— Нора, мне надо бежать. Я оставлю покупки в вестибюле, ладно?

— Что? Ни в коем случае! Ты поднимаешься немедленно, иначе я…

Я тут же вешаю трубку, испытывая крошечные угрызения совести, бросаю сумку с покупками под почтовыми ящиками, которые полностью покрывают стену патио, выхожу обратно и пускаюсь бежать сломя голову — Нора чертовски быстро бегает, и в моих интересах побыстрее смотаться. Если она меня поймает, я окажусь запертой в квартире вместе с близняшками, и прощай сенсационная новость о нападении акумы в моем блоге!

Для большей уверенности я одним движением руки вскрываю и дезактивирую шпионское приложение, которое Нора украдкой установила на моем телефоне. Вероятно, она хотела выслеживать меня с помощью GPS, но ей еще нескоро удастся прижать меня такими низкопробными технологиями. Тихонько посмеиваясь, я просматриваю соцсети в поисках информации о нынешнем нападении: точное время начала, локализация, на месте ли уже Черный Кот и Ледибаг… Возможно даже, в сети есть фотографии или видео, связанные с акуманизированным?

18.46

Но новости еще неопределенные — знак того, что атака только началась. Впрочем, официальная городская тревога еще не прозвучала. Ворча, я пытаюсь отделить в комментариях правду от вымысла — если бы я только могла хотя бы получить представление о месте, где это происходит! Многочисленные твитты указывают на двенадцатый округ. Тем лучше, взяв на прокат велосипед, я могу добраться туда за несколько минут!

Я устремляюсь к ближайшей станции проката, но там нет ни одного свободного велосипеда. Я сворачиваю на соседнюю улицу в поисках другой станции. В правом ухе Надья Шамак лично комментирует нападение акумы. Вдалеке раздается взрыв — похоже, нынешний акуманизированный силен! От одной только мысли меня охватывает дрожь возбуждения. Из-за Норы и ее гиперопеки я пропустила вчера вечером нападение на музей Естественной истории — ну, я все-таки смогла сфотографировать с балкона несколько летающих птеродактилей, — но на этот раз ничто не помешает мне присутствовать там лично. И кто знает, если немного повезет, я, возможно, смогу перехватить Черного Кота или Ледибаг для короткого интервью, прежде чем они исчезнут. Слух про их расследование насчет Бражника не перестает распространяться, и я уверена, что могу быть им полезной!

По городу, наконец, разносится предупреждение об акуме, и вокруг меня всё вдруг начинает бурлить: парижане, которых предупреждение застало далеко от дома, имеют предписание укрыться в ближайших общественных зданиях или в метро, пока не закончится нападение — чтобы максимально освободить улицы и облегчить задачу компетентным органам. С тех пор, как Париж подвергается нападениям Бражника, это стало хорошо отлаженным механизмом!

Я, наконец, добираюсь до следующей станции проката, и, к моему облегчению, там есть еще несколько велосипедов.

18.47

Я нетерпеливо отпираю первый попавшийся велосипед, сажусь на него, позаботившись прикрепить телефон к рулю — так проще следить за перемещениями акуманизированного.

Вдруг моего мобильника касается нечто черно-белое. Рядом со мной кричит прохожий:

— Осторожно, ак…

Вспышка. Я рефлекторно моргаю. Резко вдыхаю.

— …А!

Надо мной нависает лицо. Большие голубые глаза расширяются и поспешно отстраняются.

— О! Тетя, иди сюда! Алья очнулась!

…Роза?

Я рывком сажусь, голова кружится, в горле пересохло, сердце колотится с бешеной скоростью. Мои закоченевшие руки пусты — где мой мобильник? Мой велосипед? Моя сумка?..

Улица исчезла. Люди и машины — тоже. Я вижу четыре белые стены, серый потолок. Комната, освещенная неоновыми лампами.

Я в незнакомой кровати. Пластиковые занавески закрывают от меня часть окружающего, передо мной возвышается черный экран со светящимися надписями.

Что…

Раздается гудение, когда что-то сжимает мою руку. Я подпрыгиваю и пытаюсь избавиться от предмета, когда из-за занавески слева появляется знакомое лицо и шепчет:

— Алья? Всё хорошо. Мы в больнице. Это просто манжета для измерения давления.

Я замираю, тяжело дыша, и прищуриваюсь в надежде узнать человека, чей голос мне знаком.

— Твои очки на столике справа…

С небольшим усилием я, наконец, нахожу очки и, дрожа, надеваю их. После чего разглядываю улыбающееся круглощекое лицо.

— М-Милен? — хрипло бормочу я.

Она кивает, звякнув дредами, украшенными бисером.

— Что происходит? Что мы здесь делаем? Как давно я сплю?

Подруга корчит сожалеющую гримасу:

— Не знаю, я очнулась всего несколько минут назад… Спроси потихоньку у Розы.

Как это — потихоньку?

Наше внимание привлекает шум шагов, и Милен тут же опускает занавеску. К моей кровати подходит женщина в белой блузке. Роза следует за ней по пятам. Снова встретившись со мной взглядом, она тепло улыбается мне.

— Алья, как ты себя чувствуешь?

Женщина в блузке пытается прогнать ее взмахом руки.

— Роза, еще раз повторяю: вернись на место, иначе у меня будут проблемы!

— Да-да, тетушка!

Но Роза остается стоять посреди прохода, в нескольких метрах от моей кровати, внимательная и улыбающаяся, а женщина — у которой такие же хрустально-голубые глаза — в итоге со вздохом сдается. Она подходит ко мне и мягко произносит:

— Здравствуйте? Меня зовут Люси, я медсестра. Вы в больнице. Можете назвать свое имя?

Она предлагает мне вытянуть руку, и я механически подчиняюсь. Измеряя пульс, она вопросительно смотрит на меня, излучая спокойствие.

— Алья… Алья Сезер, — бормочу я, удивляясь собственному хриплому голосу.

— Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

Э… везде? У меня ощущение, будто меня пропустили через стиральную машину. Я сосредотачиваюсь и сдерживаю гримасу.

— У меня… немного болит голова. Что произошло? Я попала в аварию на велосипеде?

— Вы оказались в зоне нападения акумы. У вас легкое сотрясение, несколько синяков, но никаких переломов.

Она долго изучает экран, который нависает над моей кроватью.

— Ваши показатели стабильны со времени вашего прибытия. Поднимите голову, посмотрите прямо перед собой.

Она проверяет мои зрачки с помощью маленькой лампочки. Я вздрагиваю — это почти ослепляет. У меня вдруг появляется ощущение тошноты.

— Вы знаете, какой сейчас день?

— Э…

Сегодня была моя очередь ходить за покупками, значит…

— Вторник. Вечер вторника?

Медсестра моргает — лишь мгновение, но от меня это не ускользает.

— Лежите спокойно, отдыхайте, хорошо? Вас придет осмотреть врач.

Она еще колеблется, а потом с чудной настойчивостью сжимает мою ладонь.

— Даже если вы не помните… спасибо. Спасибо за то, что сражались за всех нас. И спасибо за то, что были рядом с Розой.

Э?

Она отвечает на мой потерянный взгляд печальной улыбкой, после чего уходит за занавеску.

— Роза! Последний раз говорю: вернись на свое место!

— Хорошо! — щебечет та.

Она делает мне незаметный знак и в свою очередь исчезает. Я остаюсь одна, сбитая с толку.

— Милен?

Спустя несколько долгих секунд занавеска слева от меня снова отодвигается и подруга осторожно высовывает голову.

— Что произошло? Ты помнишь?

Она отрицательно качает головой. Она немного собирает занавеску и показывает мне что-то вдали за ней.

— Те, кто очнулись, тоже не знают. Там есть телевизор, над столом медсестер, но думаю, он не ловит никаких каналов…

Я подбираюсь к изножью кровати — ай, мои мышцы! — и осматриваю остальную часть комнаты: это громадная зала с белыми стенами, вдоль которых стоят кровати вроде моей, все занятые. Немного приглядевшись, я узнаю одного за другим наших одноклассников. Натаниэль, Сабрина, Ким… Большинство из них еще без сознания. Роза выглядывает со своей кровати, соседней с Джулекой, которая посылает мне бледную улыбку.

Я замечаю экран, о котором говорила Милен, и действительно, хотя он включен, на нем нет изображения. Я вдыхаю и мысленно встряхиваю себя.

— Милен, не одолжишь свой мобильник?

— Он разрядился. Может, твой в твоей сумке?

— Моей сумке?..

Она показывает пальцем на прозрачный пакет рядом с моей кроватью. Я издалека узнаю в беспорядке запихнутые туда мои пальто, шарф и сумку. Я тут же хватаю его и без угрызений совести разрываю пластик.

— Осторожно. Я не уверена, что мы имеем право…

Я пожимаю плечами, раздраженная преувеличенной осторожностью Милен. Что, за последние полчаса ввели военное положение?

Я вываливаю содержимое пакета на одеяло — уф, всё на месте. Хватаю мобильник и быстро снимаю блокировку.

04.57

Я замираю, пораженная ужасом. После похода по магазинам я села на поезд в метро в восемнадцать сорок. Тревога была объявлена к восемнадцати сорока пяти. Что…

04.58

…Что я делала последние одиннадцать часов?!

Я лихорадочно просматриваю список пропущенных вызовов и сообщений. Нора несколько раз пыталась дозвониться сразу после моей экспресс-доставки покупок. Родители тоже пытались связаться со мной. В следующие четверть часа после предупреждения об акуме они прислали множество текстовых и голосовых сообщений. Я так им и не ответила.

И больше ничего. Ничего за всю ночь. Ни с их стороны, ни с моей. Они в порядке? Они должны были сходить с ума!

Ни сети, ничего. Невозможно связаться с ними. Невозможно проверить соцсети, чтобы получить больше информации. Я в полнейшем тумане. И у меня одна из этих мигреней!

— Уверена, с твоей семьей всё хорошо.

Я поднимаю глаза от бесполезного мобильника. Роза неслышно подобралась к моей кровати. На этот раз с ней Джулека.

— Моя тетя сказала, по всему городу ночью был объявлен карантин, — горячо добавляет Роза. — Люди, которые не успели эвакуироваться, укрылись в подвалах или в метро.

Что? Общая эвакуация? Это план чрезвычайной ситуации для акумы четвертой степени — самый высокий уровень. Он объявлен впервые!

— А как же мы? Что мы здесь делаем?

— Ну это же ясно, нет? Мы сражались.

Я хмурюсь — этот голос ни о чем мне не говорит. Справа от меня резко отодвигают занавеску, и появляется девочка нашего возраста. Черные волосы, ореховые глаза, надменное лицо, правая рука в гипсе на перевязке из шарфа. Как и у меня, у нее повязка на голове, и хотя она отлично держится, она тоже кажется вымотанной.

— Мы все были акуманизированы. Поэтому мы ничего не помним, и поэтому нас поместили сюда. Пока они думают, что с нами делать.

Роза съеживается и хватает Джулеку за руку, а потом шепчет девочке с черными волосами:

— Тетя сказала, мне не надо ни о чем беспокоиться. Что на этот раз мы совершали хорошие дела.

Девочка пренебрежительно пожимает плечами, и я, наконец, узнаю ее. Это фехтовальщица, она регулярно сражается с Адрианом на соревнованиях. И она была среди самых недавних акуманизированных — под именем Рипост.

— Тебя зовут Кагами, не так ли?

Она бросает на меня подозрительный взгляд, а потом молча кивает.

— Ты помнишь, что делала перед тем, как оказалась здесь?

Она мотает головой:

— Было часов семь. Я была на тренировке. Больше ничего не помню.

— А вы, девочки?

— Я заканчивала мой зимний альбом скрапбукинга, — нараспев отвечает Роза.

— Мы с Иваном играли в видеоигры, — шепчет Милен. — Он рядом, еще спит.

— …репетировала с братом, — бормочет Джулека.

— А я направлялась к месту атаки, чтобы снять сражение Ледибаг и Черного Кота, — добавляю я. — Я не могла найти велосипед на прокат, но в остальном всё было относительно хорошо… А у вас? Особая проблема?

Кагами вместо ответа приподнимает брови. Джулека ритмично мотает головой, словно вспоминая бодрящую мелодию.

— Вовсе нет, — щебечет Роза, — я раньше срока начинала мой весенний альбом!

— А я выигрывала у Ивана, — выдыхает Милен, бросив влюбленный взгляд на занавеску позади нее. — Но я знаю, что он нарочно проигрывал, чтобы доставить мне удовольствие.

Я вздыхаю. Мы были акуманизированы без каких-либо обид и к тому же все одновременно? Нет, решительно, ничего не сходится.

— Подождите… значит, мы опять сражались против Ледибаг и Черного Кота? — бледнея, произносит Милен.

— Одно точно, — говорит Кагами, — если мы все здесь, значит, они победили.

Роза яростно кивает — по-видимому, она знает не больше нас. С другого конца комнаты раздается пронзительный звон, и торопливо проходят две медсестры. Роза прижимается к Джулеке.

— Это Аликс. Она тоже не в особо хорошем состоянии…

Милен и Роза переглядываются, бросают взгляд на меня и тут же моргают со странно смущенным видом. У меня плохое предчувствие.

— Сколько всего других акуманизированных?

— Э…

Я снимаю манжету для измерения давления, замучившись чувствовать, как эта штука надувается каждые две минуты. Слезаю с кровати и осторожно высовываю голову за занавески, которые загораживают мне обзор. Медсестры хлопочут вокруг одной кровати — Аликс, с тревогой предполагаю я. Я окидываю взглядом всю комнату и другие кровати в поле зрения.

Натаниэль начинает приходить в себя, и Роза, как идеальная медсестра на общественных началах — или важная птица, смотря кого спросить — спешит ему на помощь, Джулека следует за ней по пятам. Сабрина делает нам знак от кровати Хлои, которая по-прежнему спит. Макс с трудом поправляет большие очки, а его маленький робот Марков мягко мерцает в его ладони с немного оглушенным видом. В соседней с Милен кровати дремлет Иван, его правая рука перевязана до плеча. Ким тоже еще спит. Я инстинктивно беспокоюсь, не найдя среди одноклассников Маринетт, но она ведь до сих пор ни разу не была акуманизирована, в отличие от всех раненых — возможно, это было одним из условий для вербовки Бражником в этот раз?

Есть несколько взрослых — вроде месье д’Аржанкура, преподавателя фехтования, и Венсана Аза, фотографа, без сознания. Моего отца, Анимена в прошлом, нигде не видно. Если он отсутствует, значит ли это, что он невредим?

Последняя кровать, недалеко от Аликс, заставляет меня вздрогнуть, когда я узнаю парня, который ее занимает.

— Нино!

Я, не медля, пробираюсь к нему — плевать на медсестер. Встревоженно хватаю его за руку, но он не реагирует.

— Эй. Нино.

Его голова перевязана. Лицо под кислородной маской, но, несмотря на синяки и фингал под левым глазом, он кажется мирно спящим. Мое беспокойство увеличивается, когда я вижу засохшую кровь у него в ухе — он тоже сражался. Яростно.

Когда его манжета для измерения давления начинает надуваться, он даже не вздрагивает. Я изучаю экран, который нависает над его кроватью, но не понимаю, что означают все эти цифры.

— О, пожалуйста… Очнись.

Я достала мобильник — глупый рефлекс, но ничего не могу с собой поделать, будто бы он может всё уладить. По-прежнему нет сети. Я с надеждой просматриваю фотогалерею — кто знает, может, я успела сделать несколько фотографий, — но все снимки относятся к предыдущей акуме: из музея Естественной истории.

Где я была этой ночью? Мы с Нино оба были акуманизированы? Мы сражались вместе? Друг против друга? Друг с другом против Ледибаг и Черного Кота? Это они довели его до такого состояния?

Вдруг в углу экрана появляется любопытный значок, доказательство, что мобильник — наконец! — находит сеть, которую я, впрочем, никогда раньше не видела. Прежде чем я успеваю сделать хоть что-то, из ниоткуда появляется окно с видео. Черный фон, на котором мигает тот же знак: серый круг с пятью красными точками. Потом экран проясняется и понемногу вырисовывается человек, снятый в черно-белом формате.

…Ледибаг!

Стоя перед камерой, она, кажется, колеблется, словно ожидает, пока будет готова фокусировка. В руке она держит большой микрофон в черных точках. У него старинный вид, такие можно увидеть только в довоенных фильмах.

Она беззвучно что-то спрашивает, похоже, получает от оператора ответ и на короткое мгновение прикрывает глаза.

— Сообщение для всех парижан. Это Ледибаг. У меня не слишком много времени, так что, пожалуйста, слушайте внимательно.

Ее голос слегка деформирован весьма посредственным качеством записи, но ее четко слышно, и она, как всегда, решительна. Эхо заставляет меня поднять голову: телевизионный экран тоже показывает Ледибаг, и судя по тому, как медсестры и гражданские пораженно смотрят в свои телефоны, мы все ловим одну и ту же передачу. Даже громкоговорители больницы передают то же самое сообщение.

— Ситуация теперь стабилизирована. Мы с Черным Котом нашли общий язык с Изгнанником, он собирается сдаться. Я прошу компетентные органы уважать их соглашение с Аудиматрицей и Рожекопом и позволить нам действовать до рассвета. Не вмешивайтесь больше, пожалуйста. Не приближайтесь к Лувру, иначе гражданские, оказавшиеся там пленниками, подвергнутся большой опасности.

«Изгнанник»? Рожекоп, Аудиматрица? Пленные гражданские?! Что…

— Спасибо всем акуманизированным за неоценимую помощь и их жертву. Вероятно, они всё забудут, но не сердитесь на них за нанесенный ущерб, поскольку они лишь исполняли свой долг. Будьте спокойны, Бражник побежден. Он больше никогда не захватит ни одной жертвы.

Она коротко вдыхает, а потом устало выдыхает.

— Знаю, ночь была тяжелой для всех, но, пожалуйста, держитесь. На рассвете всё будет закончено. Что бы ни произошло после… Будьте мужественны. Этот город и его жители сумеют подняться, я знаю.

Она замолкает, видимо, подбирает слова. Потом в последний раз улыбается в камеру и протягивает руку, словно чтобы взять ее.

— Чудесное Исцеление!

Объектив дрожит и направляется в небо. Картинка смазывается, и все экраны гаснут. Я издаю стон.

— Нет!

Но окно закрывается, значок — божья коровка — в углу экрана исчезает. В комнате царит мертвая тишина. Потом слышится свист, знакомая сверкающая волна появляется сквозь стены, омывает кровати и людей красно-черно-серебряным потоком. Она быстро исчезает, и возвращается тишина.

Голова болит меньше, а ломота успокаивается. Я удивляюсь, что мне не хватает воздуха, а потом понимаю, что надо дышать. Слеза скатывается по щеке, я стираю ее неуверенной рукой. Я не знаю, почему плачу, но не могу остановиться.

— А… лья?

Я дергаюсь, вырванная из ступора. Нино смотрит на меня сквозь ресницы. Его дрожащая рука протягивается по одеялу. Я тут же хватаю ее.

— Нино!

Он слабо отвечает на мое пожатие. Его растерянный взгляд бродит по занавескам и потолку, и я угадываю его немой вопрос.

— Было нападение акумы, — бормочу я, — ты был ранен, но теперь всё хорошо. Мы в больнице. И Ледибаг… Ледибаг разбирается с проблемой.

Рядом проходит медсестра и при виде меня останавливается, явно собираясь отправить меня обратно в кровать, как было с Розой. Я бросаю на нее умоляющий взгляд, и она просто кивает.

Что-то касается моей щеки. Это Нино — он медленно вытирает новую слезу. Он хмурится, кажется, собирает все умственные и физические силы, чтобы произнести несколько слов.

— …всё хорошо?

Я покорно кладу телефон и сильнее сжимаю его ладонь. Я киваю и с тяжелым сердцем улыбаюсь.

— Всё хорошо.

На самом деле, нет. Всё не хорошо. Мне грустно, мне страшно.

Поскольку это сообщение Ледибаг, хотя и ободряющее, хотя и вселяющее надежду… звучит как прощание.

Возле уха раздается писк. Всего несколько минут до снятия трансформации…

Я невозмутимо окидываю взглядом окрестности. Улица и ее здания по-прежнему разорены. Чудесное Исцеление едва погасило пламя на нескольких горящих машинах немного дальше.

— …опять лишь частичный результат. Будем надеяться, хотя бы передача прошла хорошо. Ты смог всё снять?

— Да, у нас на всякий случай осталась копия ее объявления. Но у меня телефон почти разрядился…

Забыв о перешептываниях позади меня, я опускаюсь на одно колено, в горле стоит ком. Сдержанными движениями я раздвигаю пепел, открывая эбеновую крышку. С предосторожностями беру ее обеими руками, аккуратно достаю из обгоревших обломков…

— Ледибаг? Эта Чудесная камера была впечатляющей. Она правда позволила передать ваше сообщение всему Парижу?

…но дерево рассыпается между моих пальцев. Шкатулка распадается на тысячи кусочков среди пепла. Я прикрываю глаза и подавляю разочарованный крик. Возможно, это было нашей последней надеждой.

Нет! Нет…

— Ледибаг?.. Пожалуйста, позвольте пойти с вами в Лувр.

Я глубоко вдыхаю и проглатываю слезы. Отряхиваю ладони, избавляясь от серой пыли, а потом намеренно неторопливо встаю.

Оставайся бесстрастной, Ледибаг. Еще немного.

— Кто-то должен транслировать вашу историю. Я могу этим заняться!

Я поворачиваюсь к Надье Шамак и ее оператору, которые, когда я пришла, уже рыскали в поисках информации об Изгнаннике. Их одежда видала лучшие дни, но они ни капли не потеряли стойкости. Чудесное Исцеление почти никак не повлияло на материальный ущерб, зато их раны частично исцелились — тем лучше.

Журналистка приближается, профессионал до кончиков ногтей:

— Мы будем держаться незаметно.

— Мадам Шамак, у вас же есть маленькая дочь, не так ли?

Она недоуменно застывает:

— Конечно. Манон в безопасности со своим отцом.

— Но она наверняка беспокоится за вас. И ей нужна ее мама.

Я сохраняю спокойствие, но эта готовность рисковать давит на меня. Я бы дорого заплатила только за то, чтобы быть уверенной, что с моими родителями всё в порядке, что они в безопасности где-то далеко от центра города. Надья же выглядит искренне растерянной. Оператор позади нее за неимением привычной аппаратуры начал снимать нас на свой телефон. Я делаю вид, будто не замечаю объектива.

— Пожалуйста, Надья. Отправляйтесь со своим коллегой в безопасное место.

Надья пытается ответить, но я позволяю себе жестом перебить ее. Я видела, что она сумела совершить как Аудиматрица, и знаю, под безрассудной горячностью у нее прячется обостренное чувство ответственности за безопасность как можно большего количества людей.

— Вам я могу сказать: прекращение военных действий с Изгнанником лишь временное. Ситуация вскоре может выйти из-под контроля, и мы не хотим рисковать безопасностью гражданских. Надья возвращайтесь к себе и убедитесь, что к моему сообщению прислушались. Пока Изгнанник не исчезнет, надо, чтобы все держались в стороне от Лувра.

Надья, похоже, колеблется. Я подкрепляю просьбу последней уверенной улыбкой:

— Пожалуйста. В облике Аудиматрицы вы идеально транслировали наши решения и информировали население. Продолжайте, они послушают вас.

Мои Серьги снова пищат, и я берусь за йо-йо. Устремляясь на крыши, я слышу, как Надья Шамак, смирившись, бормочет:

— Поняла, Ледибаг. Спасибо за всё.

«We used to dream» — by Justin Jet Zorbas & C. (беспрерывно) — https://youtu.be/b0xnCORaVmI

Беспрерывный писк.

Балкон, наконец. Я с облегчением приземляюсь. Едва успеваю выпрямиться, как мой костюм исчезает. Холод и ломота возвращаются, жгучие.

— Маринетт.

Я потягиваюсь, поморщившись. Тикки садится мне на плечо, легкая как перышко.

— Я чувствую, что ты использовала Чудесное Исцеление. Тебе пришлось сражаться?

— Нет, но я решила использовать Талисман Удачи, чтобы как можно больше помочь людям.

— Так я и подумала… Ты правильно поступила.

Я беру ее в ладони. Она выглядит такой слабой…

— Надеюсь, это хотя бы исцелило раненых. Но город по-прежнему в ужасном состоянии!

Тикки устало кивает:

— Наверняка было слишком обширное поле деятельности. А эта магия всегда ставила человеческую жизнь выше материального ущерба… Теперь, когда Шкатулки больше нет, мои силы становятся всё более ненадежными, — она поднимает на меня уставший, но полный надежды взгляд. — Что было на этот раз? Предмет, призванный Талисманом Удачи?

Я скорбно улыбаюсь при воспоминании о последнем призванном предмете. Словно признавая необходимость отговорить Париж от контратаки, на этот раз появилось не оружие.

— Микрофон. Большой старинный микрофон, соединенный со старой камерой на штативе, какие бывают в старых документалках. Я использовала их, чтобы передать сообщение на все рабочие экраны города и, возможно, еще и на радио…

Тикки ностальгически улыбается:

— О… Этот?

— Что, для тебя это что-то значит? Это было оружие прежнего Носителя? В нем не было ничего особенно опасного…

Тикки подмигивает мне:

— Носители пацифисты были гораздо многочисленнее Носителей воинов, и гораздо скромнее. Этот микрофон и эта камера… Они из той эпохи, когда информация и коммуникация среди населения была бесценна. Как ты знаешь, тридцатые и сороковые годы были темным периодом в Европе.

Ее глаза блестят, словно наполненные слезами, но она продолжает печально улыбаться.

— Леа и Педро. Они отдали жизнь, чтобы передать нужным людям жизненно важную информацию. Французское Сопротивление многим им обязано, однако кроме нас с Плаггом, никто не помнит их имен. Но если бы они знали, что их инструменты снова помогали обезопасить гражданских… Думаю, они бы очень гордились.

У нее грустный, но доброжелательный тон, как часто бывает, когда она говорит о наших предшественниках. У меня вдруг встает ком в горле.

— Маринетт?

Я стыдливо опускаю голову.

— Предупредить Париж мне пришло в голову позже, когда я получила в руки микрофон. Но вернулась я туда, чтобы… я хотела починить Шкатулку. Я хотела всё уладить, как обычно. Мне так хотелось бы сделать больше! Я пыталась убедить Мастера Фу, я противостояла ему… И всё напрасно!

— Не всё. Маринетт!

Летая вокруг меня, она утешающе произносит:

— Что сделано, то сделано. Но ты спасла Черного Кота! И Изгнанник успокоился. Ты уже сделала всё, что могла, не так ли?

— Да! Но…

— Напомни мне, каким был предыдущий предмет, призванный Талисманом Удачи?

— Пистолет. С парализующими пулями.

Я еще слышу щелчок упомянутого оружия, приглушенный крик Черного Кота, когда я решила выстрелить в него, чтобы увести подальше от Изгнанника. Меня по-прежнему трясет от этого. Тикки кивает, ее глаза сверкают.

— Пайпер и ее ствол. В Нью-Йорке ваши предшественники были известны жесткими репрессиями в отношении гангстеров. Однако Талисман Удачи дал тебе одно из наименее опасных их оружий. Это не случайно.

У меня кружится голова. В желудке бурлит. На лице Тикки появляется нежное выражение.

— Время сделать перерыв, Маринетт. Иди. Ты нужна своему напарнику.

Не дожидаясь меня, она скрывается в гостиной. Взволнованная, я несколько секунд нерешительно стою перед разбитым стеклом, которое усеивает паркет. В ушах еще гудит от нашей предыдущей… ссоры.

Вопль. Убийственный фиолетовый взгляд. Поднятый кулак, готовый обрушиться…

«Дай мне пройти!»

«АДРИАН!»

Я мотаю головой — это неважно, не сейчас! — и в свою очередь вхожу.

Кухня, которая выходит в общую комнату, перерыта сверху донизу — Плагг явно не лишил себя удовольствия пошарить в шкафах и ящиках в поисках провизии и свеч, которые расставил во всех углах комнаты.

Зато его Носитель не пошевелился. По-прежнему сидя на диване, он уставился в пустоту остекленевшими глазами. С немного неуклюжей услужливостью Плагг положил на низкий столик впечатляющее количество бутербродов, сыров и пирожных, но ничего не тронуто. Я сглатываю и неуверенно шепчу:

— Адриан?

Он дергается, словно не слышал, как я пришла. Стыдливо вытирает щеки, опустив голову, шмыгая носом. Я не решаюсь приблизиться, настолько он кажется мне… недостижимым. Как открытая рана. Когда он, наконец, смотрит на меня, я едва узнаю его.

— Ты уже вернулась? Всё… всё получилось? Тебя послушались?

У него бледная принужденная улыбка. Я стараюсь не обращать внимания на его еще влажные щеки, поскольку он, похоже, стыдится этого, и подхожу к дивану напротив.

— Я передала сообщение всему городу. Я встретила Надью Шамак, она сделает всё возможное, чтобы убедить полицию и армию больше не вмешиваться… Надеюсь, этого будет достаточно.

Адриан молча кивает с полными слез глазами. Помешать властям нападать на Изгнанника в наше отсутствие представлялось нам самым срочным делом. Но Черный Кот был не в том состоянии, чтобы появляться на публике, и, чувствуя, что он хочет остаться наедине с Плаггом, я предпочла улизнуть.

Я сажусь напротив Адриана, не в силах выносить его взгляд дольше нескольких секунд. Мне стыдно это признавать, но мне тоже необходимо было прогуляться. Видеть Адриана таким — это… так необычно. И так выводит из равновесия.

Адриан. Адриан — Черный Кот. Адриан потерял отца. Адриан…

— Ты использовала Чудесное Исцеление… Всё хорошо?

Я мысленно встряхиваюсь. Всё это — слишком, слишком много, чтобы переварить сразу.

— Я хотела вылечить и исправить, что возможно. К-как твои раны? Ты лучше себя чувствуешь?

Он с горькой улыбкой односложно подтверждает. Его рана на голове больше не кровоточит, и, судя по красным марлевым салфеткам, сброшенным кучей в углу, Плагг позаботился о ней до применения Чудесного Исцеления. Голос Адриана стал не таким хриплым, и ему легче говорить. Но отметины на шее — следы глубоко впившихся в плоть пальцев — еще видны. Я отворачиваюсь, меня накрывает новый приступ тошноты. А если бы я пришла на несколько минут позже?

…Несколькими минутами слишком поздно?

— Постой, ты активировала свою силу! Может, Шкатулка восстановилась? Нужно пойти посмотреть!

Надежда оживляет его бледное лицо. Я неохотно качаю головой:

— Я уже была там, когда активировала Чудесное Исцеление. Оно ничего не изменило. Шкатулка… окончательно потеряна.

Его взгляд угасает. Снова стекает слеза, и он стирает ее — на этот раз с достоинством.

— Я всё испортил, моя Леди. Всё — моя вина, — повторяет он. — Прости.

Сжав кулаки, он опускает голову и вздыхает. Я сижу притихшая, растерянная, не зная, что сказать. Тикки, которая до сих пор оставалась с Плаггом в глубине комнаты, садится на низкий столик между нами и вопросительно смотрит на меня. Я беззвучно произношу: «Помоги мне», — но она просто кивает в ожидании. Адриан шмыгает носом, закрыв глаза, не видя наших переглядываний. Когда он подавляет новое рыдание, горло сдавливает, и я резко встаю.

На негнущихся ногах я огибаю столик и сажусь рядом с ним. Нерешительно касаюсь его кулака, стиснутого с такой силой, что он побелел. Некоторое время спустя Адриан расслабляется. Я беру его за руку. Шепчу то, что сама хотела бы услышать, даже зная, что это ничего не изменит:

— Ты тоже сделал всё, что мог.

Еще одно сдавленное рыдание, но ладонь Адриана с благодарностью сжимает мою. Я с трудом сглатываю, глаза жжет. Измотанная необходимостью держаться, я кладу голову ему на плечо и в свою очередь вздыхаю. Мгновение поколебавшись, он приваливается ко мне. В конце концов, я с тяжелым сердцем закрываю глаза.

Лишь минутка… Только одна минутка.

Вначале рыдания Адриана удваиваются. Я ограничиваюсь тем, что молча сжимаю его руку, глажу большим пальцем тыльную сторону его ладони. Я чувствую, как он понемногу расслабляется, успокаивается.

Одновременно я слышу, как Плагг, ворча, копается где-то на кухне. Наконец, он возвращается к Тикки:

— Держи, Sugarcube. Это ведь были твои любимые в Нью-Йорке, да?

Тикки издает хорошо знакомое мне тихое, но радостное щебетание. Когда я приоткрываю глаза, она уже уплетает печенье, покрытое розовой глазурью, под притворно пренебрежительным взглядом Плагга. Я горько улыбаюсь.

Адриан вздрагивает возле моего плеча, потом выпрямляется, его слезы иссякли. Избегая моего взгляда, он подносит мою руку к губам и мягко целует ее. Этот поцелуй не похож на флиртующие поцелуи Черного Кота. Я вижу в нем молчаливую благодарность. Вместо ответа я коротко сжимаю объятие, в горле пересохло.

О, Котенок…

Тогда он хрипло выдыхает:

— Сдаться. Больше ничего не остается, не так ли, Тикки?

Я резко выпрямляюсь, будто лопается окружавший меня пузырь. Тикки откладывает второе пирожное и поворачивается к нам с внимательным взглядом. Адриан, всё еще шмыгая, однако выдерживает ее взгляд, не моргая. Тема серьезная, но со всей очевидностью он уже говорил об этом с Плаггом.

— Изначально Камни Чудес были созданы, чтобы служить каналом энергии Природы и наделить ее сознанием, — мягко объясняет Тикки. — Они поддерживают нас осязаемыми и способными действовать в вашем мире. Теперь, когда Шкатулки больше нет, наши Камни Чудес рискуют постепенно погаснуть… И мы тоже.

— Наши связи с вашим миром рассыплются. Мы можем вернуться в изначальное состояние, — объявляет Плагг. — Возможно, сейчас это лишь вопрос времени.

Адриан резко втягивает воздух. Наши руки сжимаются почти синхронно, и я встревоженно выдыхаю:

— Это значит, что вы… умрете?

— Если умереть означает исчезнуть из вашего человеческого поля восприятия, — спокойно отвечает Тикки, — тогда да, Маринетт, мы умрем. Но, по правде говоря, мы просто будем существовать иначе. Вне вашей досягаемости и разделенные друг с другом. Независимые, как в незапамятные времена.

Плагг легонько дергает вибриссами и с обеспокоенным видом бормочет:

— Будет как прежде, Sugarcube. Ты выдержишь?

— Да, Kittycat. Всё будет хорошо. Должно.

Она бросает на Плагга успокаивающий взгляд. Снова взяв пирожное, она с отсутствующим видом тихонько грызет его.

— Мы так давно уже сражаемся за людей… Возможно, и для нас настало время уйти. Ты так не думаешь?

Плагг ничего не отвечает, но его зеленые глаза странно блестят, почти приглушенно. В конце концов, он прикрывает глаза и сворачивается в клубок, точно смирившаяся кошка.

— Ты — лучшее, что со мной происходило, Хатна. Мне тяжело представить, как будет без тебя.

— Я знаю, Кранкру, — отвечает Тикки тем же тоном, овеянным нежностью. — Мне тоже тяжело.

Долгое мгновение Тикки смотрит на свое печенье, потом откладывает его, опустив усики.

— Но я видела Фу собственными глазами. На поле битвы я почувствовала, что он испытывает. Я знаю, почему Вайзз пожертвовал собой, и я понимаю его. Когда Фу получит энергию Звезд, у него больше не будет причин сражаться, и Изгнанник должен исчезнуть сам по себе.

Плагг приоткрывает глаз, и они с Тикки обмениваются понимающим взглядом.

— Фу будет, наконец, свободен, — заключает моя квами и поворачивается к нам с Адрианом. — Мы, квами, вернемся в лоно Природы. Пожалуйста, постарайтесь не быть рядом с ним, когда это произойдет.

Я вздрагиваю. Вспоминаю о взрыве, о волне освобожденных квами во время уничтожения Шкатулки. Наверняка Тикки намекает на этот разрушительный выброс энергии.

— Вам будет больно? — дрожащим голосом спрашивает Адриан.

Плагг поднимает на нас немного более оживленный взгляд и напрямик заявляет:

— Возможно? Но как только мы перейдем по ту сторону, у нас уже не будет сознания, так что, честно говоря, я…

Тикки прочищает горло и касается одного из его вибриссов. Плагг ощетинивается, расширив глаза, но, как ни странно, не отодвигается. С глухим звуком, похожим на мурлыканье, он выпрямляется и трется головой о крошечную лапку Тикки. Она с улыбкой бормочет нам:

— Это неважно. И если мы будем знать, что вы живы и невредимы, вне опасности… Переход будет проще пережить.

Горло так сдавило, что только со второй попытки мне удается заговорить:

— А мы? Мы забудем?

— Да, Маринетт. Вы всё забудете. Всё, что может иметь связь с Камнями Чудес.

Адриан съеживается:

— Даже если мы не отказываемся? Даже если Изгнанник получает Камни Чудес без нашего ясно выраженного отказа?

— Камни Чудес будут уничтожены. Мы уйдем, и наша магия — вместе с нами, пацан, — отвечает Плагг. — Всё исчезнет. Это неизбежно.

Адриан не отвечает, вдруг сильно побледнев. Я молча обеспокоенно смотрю на него. Встревоженный Плагг неохотно отлетает от Тикки и зависает в воздухе перед отсутствующим лицом своего Носителя.

— Это ведь к лучшему, а? Вначале ты ведь этого и хотел, пацан…

Но, встретив такое молчание, он понемногу сбавляет тон. Уши прижимаются к голове, вибриссы опускаются.

— …Не так ли?

Голос Плагга становится нерешительным, едва слышным. И вдруг рука Адриана отпускает мою. Он тянется к квами, хватает его, чтобы прижать к сердцу, а потом съеживается, его плечи дрожат. Спустя несколько долгих секунд он начинает рыдать, и это абсолютно душераздирающий звук.

Черная вспышка, свист. Порывом магии Плагг вырывается из отчаянного объятия, и его Носитель сжимается еще сильнее. Прижав уши, со смягчившимся взглядом квами устраивается в волосах Адриана и растерянно шепчет:

— О, пацан… Прекрати, это не настолько ужасно!

Но рыдания Адриана усиливаются, заглушенные руками. Я инстинктивно отодвигаюсь не в состоянии — или не смея? — вмешиваться. На мои плечи падает оделяло, и я тут же сжимаю его на груди, внезапно продрогнув. В этой неизвестной гостиной, открытой всем ветрам, так холодно!

— Т-Тикки?

Она поправляет одеяло у меня на шее, а потом в ожидании зависает передо мной. Я исступленно смотрю на нее со слезами на глазах. Мне не хватает воздуха. Это становится слишком реальным, развивается слишком быстро, я…

Я…

— Значит… Всё конечно? Действительно всё кончено?

Она молча серьезно смотрит на меня, я ни разу еще не видела ее такой. Спустя несколько бесконечных секунд она, наконец, моргает. Склоняется, будто сгибаясь под ставшим слишком тяжелым для ее грузом.

— Да, моя Ледибаг… Думаю, сейчас действительно всё кончено.

Мое сердце вдруг словно останавливается, чтобы больше не биться. На одну ужасную секунду всё во мне застывает. Потом неумолимо наворачиваются слезы. Я рыдаю. Я больше не нахожу слов. Я больше не в состоянии думать. И однако мне так…

…мне так много надо ей сказать!

— Тикки, я… я…

— Ш-ш-ш, моя Ледибаг. Я знаю.

Тикки прижимается к моей щеке, и я накрываю ее дрожащими руками. Я разражаюсь слезами, пока она неустанно, будто лаская, шепчет:

— Я тоже… Я тоже.

— Тикки… Трансформируй меня.

Привычный теплый кокон обволакивает меня. Все — или почти все — боли исчезают, усталость уменьшается. Я немного дольше, чем необходимо, не открываю глаза, осознавая присутствие Тикки так, как никогда прежде.

…Потому что это в последний раз.

Одна только эта мысль едва не заставляет меня снова заплакать, и я вздрагиваю, по-прежнему заледеневшая изнутри. Я машинально подбираю одеяло с дивана и заворачиваюсь в него. С силой вдыхаю, решительно настроенная отныне взять под контроль эмоции.

Мое внимание привлекает шепот, снаружи вспыхивает зеленый свет. Знакомая фигура спрыгивает с балкона и исчезает. Я подхожу к перилам. Еще темно, и лишенный электричества Париж с этой тусклой луной кажется как никогда спокойным и покинутым.

Черный Кот только что ловко приземлился на заснеженный асфальт внизу. Его костюм на спине под моей сумкой, которую он забрал на автомате, снова стал угольно-черным. Стилизованная бабочка исчезла.

Его ремень нетерпеливо хлещет по икрам, когда он исследует пустынные окрестности. Потом он разворачивается, и его странные глаза с вертикальными зрачками — зеленые, наконец — встречаются с моими. Он вопросительно дергает головой. Я перелезаю через перила, без труда приземляюсь на улочке и спешу догнать его.

Он с отсутствующим видом молча смотрит на меня. Я сжимаю одеяло на плечах и удивленно выдыхаю:

— Что?

— У нас же есть еще время до зари. Да?

— Да, и?

Привычным жестом он складывает шест и прикрепляет его к поясу, а потом протягивает мне руку.

— Значит… Спешить некуда?

Я озадаченно смотрю в ответ, ничего не говоря. Его бездонные глаза сверкают за черной полумаской — тем немного любопытным и почти нереальным светом, свойственным как Плаггу, так и Черному Коту. Он не улыбается, не шутит… И однако я чувствую себя спокойнее. Снова уверенно.

Это он. Это действительно он.

Я вкладываю свою ладонь в его, и это прикосновение одновременно необычно и знакомо. Подбадривающе.

— Лувр всего в нескольких километрах, — говорю я. — И… нет, спешить некуда, Котенок.

Глаза Черного Кота едва заметно благодарно сужаются.

Мы отправляемся пешком, бок о бок.

«With You» — Arend Erasmus (беспрерывно) — https://youtu.be/f2oNjvLT81A

Город безлюден. Тих. Словно застыл во времени, заснул под снегом. Кажется, на каждом углу улицы поджидает воспоминание — о сражении, о победе, или просто эхо дружеского разговора во время наших патрулей, пересыпанного флиртующими шутками и относительно изобретательными каламбурами.

Столько воспоминаний…

Подумать только, я всё забуду. Мастера Фу, Плагга, Вайзза. Акуманизированных и то, как они смогли превзойти себя.

Я забуду Тикки. Все наши с ней мгновения. Все мудрые советы, которые она могла мне дать. Целые недели, месяцы, когда мне казалось, что у меня, наконец, появилась сестра, наперсница.

Я забуду Черного Кота. Наши миссии. Нашу дружбу. Наше… взаимопонимание.

Словно чтобы привести меня в чувство, я спотыкаюсь о кучу обломков, и рука Черного Кота живо сжимается, поддерживая. Я неохотно выныриваю из мечтаний. Мы поднялись вдоль Сены к Лувру, и перед нами расстилается площадь Шатле, украшенная слоем свежего снега, словно чудесным образом избавленная от лихорадки сражения и срочной эвакуации. В центре возвышается Пальмовый фонтан со своим ангелом победы, статуями и сфинксами.

И целое воспоминание пробуждается с ними. Я останавливаюсь, словно пораженная молнией. Черный Кот — тоже, озадаченный, но терпеливый.

Я снова вижу его в тот день, по-прежнему уверенным в себе, но странно тихим. Я снова вижу, как он протянул мне руку с решимостью в сверкающем взгляде. Я еще слышу его тон, одновременно нежный и решительный.

«Я пообещал себе, что скажу, как только снова увижу тебя. Ледибаг, я…»

Я невольно улыбаюсь.

— Значит, уже тогда… ты действительно так думал?

— А?

Я показываю ему на Пальмовый фонтан. Он прищуривается с растерянным видом. И правда, он же не помнит всего, что произошло в тот день.

— День святого Валентина. Миссия Разлучник, — добавляю я. — Твоя… попытка признаться?

Его серьезное лицо, наконец, проясняется, и он даже мечтательно улыбается.

— Уже, да. На самом деле, всегда. С миссии Каменное Сердце это стало для меня очевидным, моя Леди.

Он мягко тянет меня за собой. И слегка театрально вздыхает:

— Но, надо думать, недостаточно очевидным. Ледибаг — моя одноклассница; наверное, это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой… Или же я был так одержим мыслью понравиться напарнице, что забыл смотреть вокруг. Однако ты была рядом… совсем рядом.

Его улыбка окрашивается горечью. Я украдкой наблюдаю за ним, одновременно удивленная и заинтригованная, выискивая деталь, ориентир. Под маской не тот хвастливый и импульсивный Черный Кот, которого я знаю, даже если он похож на порой молчаливого и растерянного напарника последних недель. Это и не солнечный доброжелательный Адриан, блиставший в коллеже. Уже некоторое время я открываю его заново.

Благодаря одному только страху, смешанному с отчаянием, во дворе Мастера Фу.

Или откровенности на крышах Парижа после того, как он раскрыл мою личность, когда он говорил мне о собственной тайной личности.

И даже ярости перед Изгнанником…

«Я прикончу его!»

— А-Адриан, я…

Я снова застываю, желудок скручивает. Он вопросительно смотрит, и я уже не знаю, с чего начать. Как ему удается? Как ему удается быть таким спокойным, таким безмятежным? Когда мы вот-вот всё забудем?

Как ему удается держаться, когда он уже столько потерял, столько!.. И с таких давних пор!

А я ничего не видела, ничего не поняла…

— Эй, всё хорошо?

Я резко встряхиваюсь — не время падать духом! — и заставляю себя улыбнуться.

— Поверить не могу, у меня ощущение, что я только начинаю тебя узнавать. А ведь мы так давно сражаемся бок о бок и вместе учимся. И однако я ничего не заметила…

Такая жалость. Всё это потерянное время!

Он безрадостно смеется, потом усмехается почти с нежностью.

— Мы ничего не заметили, Маринетт. Это не твоя вина. Даже мой… Мой собственный отец не узнал меня.

Он приостанавливается, словно пораженный своими словами. Потом мы возобновляем путь. От одной только мысли, что он может начать плакать, как в той квартире, у меня переворачивается сердце. Но он шмыгает и сохраняет достоинство.

— С маской я становлюсь кем-то другим, — хмуро бормочет он. — Именно поэтому мне так нравилось это вначале. Ни перед кем не надо отчитываться.

Снова воцаряется молчание, и при виде его мрачной мины я не решаюсь ничего сказать.

Мы покидаем площадь Шатле. Горизонт на севере понемногу окрашивается золотым светом. Лувр уже недалеко… И реальность снова поражает меня, с каждым шагом становясь немного более пугающей. Я вдруг настолько осознаю эфемерное присутствие Тикки вокруг меня, что это становится почти болезненным. Слова Плагга безостановочно крутятся в голове.

«Всё исчезнет. Это неизбежно. Это же к лучшему, а? Вначале ведь ты ведь этого и хотел, пацан?»

Я сильнее съеживаюсь, и рука Черного Кота подбадривающе сжимает мою.

— Я боюсь забыть, Черный Кот.

На короткое мгновение он замедляется, но его зеленые глаза по-прежнему смотрят вдаль.

— Я знаю. Однако забвение — это… успокаивающе.

— Да? Ты находишь?

— Во всяком случае, так было для меня.

Он глубоко вдыхает, нерешительно.

— Я неделями терзался в преддверии отъезда. Так что когда Мастер Фу сказал, что придется заплатить за освобождение Плагга… и когда я узнал, что это за цена… Вначале мне было страшно, как тебе. Но потом я испытал облегчение. Я уже потерял мать, я знаю, каково это — жалеть о ком-то. Я сказал себе, что так будет легче пережить, поскольку я не буду по тебе тосковать. Достойно труса, — добавляет он немного язвительнее. — И ты злилась на меня за это, я знаю.

Он взглядом запрещает мне отвечать. Я задумываюсь. Это правда, некоторое время я злилась на него. Но потому что он ничего не сказал мне о своем преждевременном отъезде, потому что он собирался бросить меня один на один со свершившимся фактом — его отсутствием на следующий день. Но сейчас, оглядываясь назад? Мне кажется ничтожным злиться по такой причине.

— На самом деле не знаю, можно ли говорить о трусости, — осторожно произношу я. — Я… Я с трудом могу представить, что ты пережил с исчезновением твоей матери. Но если бы я была на твоем месте, возможно, я тоже предпочла бы забыть вместо того, чтобы страдать. Тикки сказала бы, что это просто по-человечески.

Черный Кот молчит, но я чувствую, как его взгляд несколько раз обращается на меня. Проходят долгие минуты, прежде чем я рискую взглянуть на него: у него всё еще отсутствующий, даже мрачный вид. С комом в горле я подбадривающе толкаю его плечом, вопросительно сжимаю когтистую ладонь. Наконец, его улыбка снова становится мечтательной.

— Помнишь вечер, когда я сообщил тебе, что уезжаю?

— Да. Разве такое забудешь?

Молодец, Маринетт, отличный выбор слов!

Я в ужасе прикусываю губу. Но Черный Кот не обращает внимания.

— Я сказал тебе, что моя семья много путешествовала. И что мы редко оставались на одном месте больше года.

Я сглатываю, испытывая облегчение от того, что он проигнорировал мою оплошность.

— Да. И?

— Я солгал. Прости.

— А.

Да, поразмыслив, я отчасти подозревала об этом… Но его желание получить прощение трогательно.

— На самом деле, я почти никогда не покидал Париж. Когда я поступил в твой класс, это был первый раз, когда я пошел в школу. До тех пор я обучался индивидуально на дому, поскольку отец не хотел, чтобы я покидал особняк после исчезновения мамы. А до того… потому что я болел. Постоянно.

Мое сердце подпрыгивает. Адриан? Болел?

— Правда? Что случилось?

— Это началось, когда я был маленьким. В то время мои родители еще много путешествовали в поисках вдохновения и часто брали меня с собой. Однажды у меня развилась острая астма, и пришлось вернуться во Францию. Из-за приступов первые шесть лет моей жизни я больше времени проводил в больницах, чем дома.

Я пораженно смотрю на него:

— Но… Но я никогда об этом не слышала!

— Мои родители всегда отказывались раскрывать прессе свою личную жизнь. Они не хотели, чтобы я страдал от их известности. Несколько лет СМИ даже едва знали, что у них есть ребенок.

Я потрясенно молчу. Я, считавшая, что знаю об Адриане всё, как я могла такое пропустить?

— С возрастом приступы усилились, — продолжает Черный Кот. — Помню, как праздновал седьмой день рождения в больничной палате с родителями и несколькими медсестрами. Мне даже не удалось самому задуть свечи, но для меня это было рутиной. Мои родители больше совсем не путешествовали, я был рад быть с ними… Но моя мать много плакала, а мой отец больше не работал. Иногда они спорили, но она мне объясняла, что это из-за беспокойства за меня.

Его голос становится неуверенным. По его смущенному взгляду я чувствую, что он с трудом собирает мысли.

— Однажды врачи пришли поговорить с ними, и она снова плакала. Я… Я не знаю, что потом произошло в тот год. С моими приступами, обследованиями и лекарствами… думаю, я в итоге оказался в коме. А потом однажды мне стало лучше. Вот так вот. Без объяснения. Врачи не могли прийти в себя. Никто не верил. Странно… Думаю, с этого момента ссоры стали хуже. Или же это было прямо перед тем? Всё так смутно!

Он потирает висок и вздыхает с мрачным видом.

— Но я смог покинуть больницу, и дома было… по-другому. В то время я не понял, что изменилось. Но моя мать снова путешествовала, отец часто оставался в мастерской. Мама больше не плакала, но улыбалась всё реже и реже. Я был еще слаб, так что мои занятия на дому продолжались. Я не слишком свободно чувствовал себя с детьми моего возраста, так что меня это устраивало. А также позволяло чаще видеть родителей, когда они были в особняке. Шли годы… Я хотел доставить удовольствие матери и спросил, могу ли я стать моделью и работать с ней. На некоторое время это вернуло ей улыбку… Знаешь, меня всему научила она.

Его голос становится почти поющим, и я, наконец, снова вижу ту улыбку, тот свет в глазах, который так напоминает мне Адриана — мальчика с солнечной аурой, который так похож на красивую изящную женщину, портрет которой я видела у него.

— Однажды она не вернулась из деловой поездки. Больше я ее никогда не видел.

Я теряю и подобие улыбки.

— Она уехала без предупреждения, без единого слова. Никто ни разу не захотел мне объяснить. Отец больше не смотрел мне в лицо. Он общался со мной, только чтобы упрекнуть в чем-нибудь или отдать приказание… И я решил, что всё это — моя вина.

— Что? Как это?

— Я решил, что разочаровал ее. И что отец погружался в работу, чтобы убежать от ее отъезда… и моего присутствия. Я решил, что сделал что-то плохое, и он злится на меня, потому что я сам злился на себя за то, что заставил сбежать мою мать.

Я останавливаюсь, сбитая с толку искренней грустью в его взгляде. Он действительно так считает!

— Но… но, Черный Кот, твои родители расстались. Это была их пара, их история, а ты был лишь ребенком. Ты тут вообще ни при чем!

— Знаю, это было глупо. Но в то время я был совсем один. И я в самом деле верил в это.

Нас прерывает рычание мотора. В конце авеню по обломкам, громоздящимся на асфальте, шарит свет фар. На первый взгляд это военный транспорт, который, вероятно, совершает патруль, проверяя оцепление вокруг пострадавшей зоны. У меня нет желания держать лицо, и судя по всему, у Черного Кота тоже, поскольку мы единодушно сворачиваем на прилегающую улицу — более узкую и темную.

Из нас двоих только Черный Кот обладает ночным зрением. Как обычно, он молча ведет меня по лабиринту темных улочек, и я послушно следую за ним, осознавая всё, что он только что мне поведал. Болеющий Адриан, его исчезнувшая без вести мать, его конфликт с отцом, связанный с ее отъездом… Если бы я только догадывалась!

Черный Кот останавливается на безлюдном перекрестке, и мы прислушиваемся. Рычание мотора затихло на горизонте. Успокоившись, я собираюсь продолжить путь, но Черный Кот останавливает меня, сжав мою ладонь.

— Подожди. Я должен тебе сказать…

При свете луны его зеленый взгляд мутнеет.

— Недавно с помощью акумы… Отец показал мне события из его прошлого. Они пронеслись очень быстро, я не всё понял, но… Думаю, моя мать тоже была Носительницей Камня Чудес, гораздо дольше, чем он. С детства.

Мое сердце подпрыгивает.

— Что? Хочешь сказать, она знала Мастера Фу?

Он качает головой:

— Нет, если верить отцу. Он познакомился с моей матерью, когда они были детьми, и она уже тогда была Носительницей. Не знаю, как она получила свой Камень Чудес. Возможно, нашла его во время одной из поездок за границу… Мой дед был дипломатом, и она много путешествовала с родителями. В общем, короче. Когда я серьезно заболел, моя мать в конце концов решила, что это из-за Дуусу, квами Павлина.

Я удивленно хмурюсь. Болезнь, вызванная квами?

— У меня аллергия на перья, — напоминает Черный Кот. — Даже сейчас без лечения она может быстро ухудшиться. И из-за этого мои родители спорили. Отец считал эту теорию абсурдной, но мать действительно верила в нее и считала, что надо усыпить Дуусу, чтобы мне стало лучше. Родители знали, что будет, если она откажется от Камня Чудес, и отец боялся последствий. Но когда мое состояние стало критическим, она разорвала связь со своим квами и погрузила его в сон.

Он поднимает правую руку и задумчиво крутит Кольцо на когтистом пальце.

— На самом деле, Носитель очень легко может «отказаться» от своего Камня Чудес: его квами просто погружается в сон, и Носитель сохраняет память до тех пор, пока кто-то другой не примет эту роль и не трансформируется. Никто не заменил мою мать в роли Носителя, и вначале всё шло хорошо. Я выздоровел. Жизнь пошла своим чередом… А потом с течением лет так, что отец даже не замечал, она понемногу забыла своего квами и всё, что связывало ее с ним. Потом она забыла то, что связывало ее с отцом, и то, что связывало ее со мной. Словно всё ее существование было лишь сном. Наверняка из-за того, что Камень Чудес был одним из столпов ее прошлого, ее личности.

Мне вспоминаются слова Тикки, когда она намекала на предстоящую амнезию Черного Кота.

«Возможно, он даже забудет целый пласт своей жизни…»

Пораженная, я едва могу вообразить, насколько разрушительное действие это произвело бы на того, кто стал Носителем в столь юном возрасте. Голос Черного Кота начинает дрожать. В полумраке его зеленые глаза становятся остекленевшими — как у Плагга, когда он был расстроен.

— Она уехала… почти против воли. Как будто у нее не было выбора. Как будто остаться с нами было для нее еще хуже. Что касается моего отца, его горе было таким, что в его жизни не осталось места для меня или для всего остального. Он стал озлобленным Бражником, который просто хотел вернуть память своей жене, где бы она ни была. Чтобы она могла вернуться домой. К нам. Ко мне… А я…

Серебристая струйка стекает по бархату его маски, и он яростно вытирает ее тыльной стороной перчатки.

— Я хотел забыть! Навсегда! Но я ошибался, теперь я уверен в этом!

Его голос прерывается. Отпустив его дрожащую руку, я обнимаю его. Вначале удивившись, он, всхлипывая, обнимает меня в ответ.

— Я хотел забыть вас, Плагга и тебя. Чтобы не страдать, даже если придется поставить крест на Черном Коте. Но теперь я, наконец, знаю, что произошло с моей матерью. Я, наконец, понимаю, что случилось с моим отцом, я понимаю, почему он не мог даже смотреть мне в лицо все эти годы. Так что… Так что нет. Если бы сегодня у меня был выбор… нет, я не хотел бы забывать! Я не хочу!

Он сильнее стискивает объятие. Я слушаю его со слезами на глазах, задерживая дыхание.

— Это жестоко, но теперь всё, наконец, обрело смысл! Я не могу одобрить того, что мой отец сделал с Нууру, но знаю, что предпочел бы жить и стариться с этим. Я предпочитаю знать, что моя мать любила меня, что она пожертвовала связью со своим квами в надежде спасти мне жизнь… И что она уехала из-за этого. Я предпочитаю знать, что если мой отец подверг всех опасности... он сделал это, чтобы вернуть ее, чтобы мы снова были вместе и счастливы. Поэтому он не в силах был меня видеть. Не потому что больше не любил меня или злился на меня, но потому что был в отчаянии. Потому что чувствовал себя виноватым.

Черный Кот немного отстраняется. Его глаза полны слезы, он говорит невнятно, и всё же он улыбается. Бесконечно нежной и горькой улыбкой.

— Они любили меня. Они любили друг друга, и они всем пожертвовали ради нашей семьи. Надеюсь, по крайней мере это я буду помнить. Теперь мне осталось лишь идти вперед… Попытаться воссоздать себя… Без отца это будет сложно. Но мы с тобой по-прежнему будем в одном классе. Так что, кто знает, возможно, мы сможем начать всё заново? Возможно, на этот раз будет по-другому?

У него слабый умоляющий голос, а взгляд такой прозрачный, такой просящий, что мне не хватает духу ни на что, кроме как улыбнуться и согласиться.

— Да, Котенок, я уверена!

Его улыбка становится шире — благодарная, сияющая, гораздо более, чем все, что Адриан адресовал мне до сих пор. Он украдкой целует меня в лоб и прижимает меня к себе.

— Спасибо, моя Леди. Спасибо, что выслушала, спасибо, что была рядом. Я знаю, даже если я забуду Ледибаг, в конце концов я снова подпаду под твое очарование!

Я утыкаюсь лицом ему в шею, заледеневшая под своим одеялом, и жду, когда он вытрет слезы. Когда мы возобновляем путь, небо начинает светлеть. Черный Кот кажется изможденным и рассеянным, истощившим последние силы, и, однако, его лицо расслабилось, шаги стали легче. Я с трудом за ним поспеваю. Я вцепляюсь в его руку, внутренне терзаясь.

Потому что в глубине души мне хочется кричать. Вопить.

Потому что я не верю, что будет так просто. Даже если допустить, что Тикки и Плагг были правы, даже если Изгнанник сдастся, когда получит наши Камни Чудес… Я не верю, нет!

Отец Адриана мертв. Возможно, лишь вопрос времени, когда обнаружится, что Габриэль Агрест был Бражником. Что тогда будет думать Адриан? Каким взглядом посмотрит на семейное прошлое? Что сделают люди перед таким скандалом? И Плагг, еще вчера мне сказавший…

«Не дай ему упасть. У этого парнишки есть своя теневая сторона, и он гораздо более хрупкий, чем кажется. С его скелетами в шкафу, думаю, он уже пошел бы ко дну, если бы не встретил нас».

Адриан убежден, что может начать заново, что у этой трагедии есть смысл и что это поможет ему идти дальше. На самом деле у него уже нет выбора… Но если он забудет хотя бы часть этой истории? Что произойдет? Что будет с ним?

А со мной? Как только исчезнет Ледибаг, сумеет ли Маринетт принять вызов? Смогу ли я помочь Адриану, поддержать его, когда он будет в этом нуждаться больше всего? Я, ни разу не сумевшая сказать ему ни слова, не заикнувшись? Я, ни разу не сумевшая увидеть всё то, что терзало его?

Плагг шепчет снова и снова…

«Как бы он ни верил в это, он не неуязвим».

Нет, Адриан не неуязвим. Без Плагга, без Черного Кота, он лишь человек.

И я тоже, я не неуязвима…

…правда?

За поворотом улицы моя тревога возрастает: виден Лувр, заключенный под золотым куполом. Как я и просила власти, в окрестностях ни малейшего признака жизни.

Черный Кот тихо выдыхает:

— Пошли?

Я нервно киваю. Мы проходим защитный купол, не встретив ни малейшего сопротивления. Поскольку двери Восточного фасада Лувра прочно закрыты, мы в несколько прыжков взбираемся по каменным стойкам Колоннады. По крышам идем вдоль Квадратного двора, заваленного обломками и остатками военных машин и вертолетов — следы последнего столкновения перед сигналом к отступлению.

Теперь у наших ног расстилается двор Наполеона — самый обширный. В его центре Пирамида Лувра потеряла свою застекленную крышу. Один из склонов, похоже, пробит взрывом, ее металлические стойки обуглены и словно покорежены рукой нечеловеческой силы. Из глубин подземного вестибюля к небу медленно поднимается серый густой дым, который, впрочем, начинает рассеиваться.

Заря приближается.

— Он внизу, да?

— Вероятно…

Местность кажется спокойной и пустынной, но в воздухе витает странное напряжение. Мы собираемся спрыгнуть во двор внизу, когда раздается знакомый звоночек. Обменявшись встревоженным взглядом, мы достаем оружие: кто-то пытается связаться с нами по коммуникатору. Вместе мы принимаем вызов. И грохочет хорошо знакомый голос, и исходит он, как из наших коммуникаторов, так и из дыры в пирамиде вдалеке.

— Ближе не подходите, Носители, иначе этот город заплатит за вас. Снимите трансформацию. И откажитесь.

Желудок буквально переворачивается — это конец. Черный Кот бросает на меня взгляд — он хочет, чтобы это выглядело как поддержка, но он бледен: он тоже боится. Он подносит левую руку к Кольцу.

…Нет.

— Подожди, Черный Кот.

Он тут же застывает.

— Что?

Я глубоко вдыхаю.

— Ты мне доверяешь?

— Всегда, моя Леди, — немедленно отвечает он, став немного более безмятежным.

Молчаливая и невозмутимая, я встаю перед ним. Снимаю с себя одеяло и накидываю ему на плечи, после чего встаю на цыпочки, чтобы мягко натянуть одеяло ему на голову. Я натянуто улыбаюсь, борясь с его кошачьими ушами. Он не сопротивляется, заинтригованный.

Потом я снова встаю на цыпочки и целую его в щеку. Удивленный, он застывает — как и предвиделось. Я немного сильнее запахиваю одеяло и шепчу на ухо:

— Чтобы ни случилось… Пожалуйста, не забывай меня.

— Моя… Леди?

Я резко вдыхаю. А потом беру его за плечи и делаю ему подножку. Он падает назад всем весом, слишком удивленный, чтобы предупредить движение, слишком скованный одеялом, чтобы смягчить падение. Вскрикнув от боли, он падает на спину. Я тут же хватаю его за руку, которая бестолково бьет воздух, и снимаю Кольцо.

— Мар… Ледибаг?!

Его костюм исчезает в последовательности черных вспышек. Сжав Кольцо в ладони, я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и прыгаю с крыши.

— ЛЕДИБАГ!

Я ловко приземляюсь во дворе.

— Снять трансформацию!

Мой костюм исчезает в сияющей вспышке. Я тут же срываюсь в бег к Пирамиде, откуда угрожающе вырывается по-прежнему непрозрачный дым. Надо мной раздаются крики Адриана, перекрываемые проклятиями Плагга.

— Ледибаг, постой!

— Это что еще за шутки? Что происходит, пацан?

Тикки позади меня вскрикивает — не удивленно, но радостно:

— Плагг, иди сюда!

Я мчусь во весь дух. Я снимаю Серьги и соединяю их с Кольцом. Теперь от Пирамиды исходит пугающий красноватый свет. Живот скручивает.

— Тикки! — кричу я.

На периферии моего поля зрения возникают две молнии — розовая и черная.

— Мы здесь, Маринетт, — щебечет Тикки с улыбкой в голосе. — Следуй своему инстинкту, всё будет хорошо!

Пирамида изрыгает поток пламени, словно извергающийся вулкан.

— Ледибаг! — кричит вдалеке Адриан.

Я еще ускоряюсь, сердце бешено колотится. Нет, я еще не всё испробовала. Да, я еще могу кое-что сделать.

Я опускаю веки, сжимаю наши Камни Чудес.

И решительно кричу:

— Тикки, Плагг! ТРАНСФОРМИРУЙТЕ МЕНЯ!