Под керосиновым дождем (гет)

Примечания:

В фанфике учитываются некоторые моменты из "Короля шрамов" и спойлеры из "Правления волков".

Каза Бреккера похитили сразу после полудня. Надо сказать, к делу подошли весьма профессионально: удавку на шею, платок со снотворным к носу, а ослабевшее тело быстро погрузили в экипаж.

Каз, пожалуй, не погрешил бы против истины, если бы сказал, что это основательно нарушило его планы. Не то чтобы он был удивлен... нет, он даже примерно представлял, кто бы осмелился провернуть подобное прямо посередь оживленной улицы. В письме, что так и пролежало всю ночь в его кабинете, время и место встречи указать не потрудились. Очевидно ввиду особой секретности. Вероятно, столь экстремальные меры тоже служили своего рода прикрытием.

Или попыткой показать свою безбашенность. Вопрос, что глупее.

К тому же, эти ублюдки были не так уж аккуратны, но вряд ли специально, и именно поэтому сейчас он всего лишь медленно вытирает струйку крови, стекающую с виска, и пристально рассматривает эту замечательную троицу, что возвышается над ним, не торопясь начинать разговор.

Каэльцы… что ж, этого стоило ожидать. Ещё одна неучтенная диаспора Каттердама, промышляющая в основном наемничеством и контрабандой. Огненноголовые ублюдки, которые на ножах с фьерданцами и земенцами. С шуханцами, кстати, тоже. Если обыкновенные каэльцы — мирный и недалекий народ, то в Каттердаме это черти, дьяволы и головная боль всей городской стражи, в которую они нанимаются на особо неприятные дела. Они малочисленны, но абсолютно неуправляемы.

Высокий мужчина со шрамом через всё лицо ухмыляется с высоты своего роста. Впрочем, это довольно просто, если твой собеседник сидит. Женщина держится поодаль, она тоже рыжая, и её лицо кажется Казу смутно знакомым, но стоит лишь немного сосредоточить на нем взгляд, и все черты начинают плыть и неуловимо меняться… Третий же обычная шестерка, его плоское туповатое лицо Каз даже не старается запомнить.

— Кажется, ты хотел встретиться со мной, Грязные Руки?

Каз нарочито медленно пробует языком вкус собственной крови, оставшейся на пальцах, и усмехается, наблюдая, как вытягиваются лица его собеседников.

— Интересная манера обустраивать теплые встречи…

Он спокойно встает, разминая затекшие ноги, не обращая внимания на метнувшихся к нему дуболомов. Все равно их вожак останавливает их нетерпеливым жестом.

Каз проводит руками по отворотам жилета, якобы поправляя, а на деле проверяя потаенные лезвия. Не нашли. Вытащили все, что было на виду, дальше не искали. Что ж, чем темпераментнее филя, тем проще его обмануть.

Его собеседник скалится в кривой улыбке. Некогда вытекший глаз смотрится на его лице особенно мерзко, но каэлец явно не считает нужным скрывать его под повязкой. Каз не в обиде: у каждого свои методы устрашения.

Он прямо смотрит в изуродованное лицо, не отводя взгляд, как это делают все остальные в этой с позволения сказать комнате. Или вернее складском помещении какой-то заброшенной фабрики.

— Я даже прислал тебе приглашение, Грязные Руки, — ухмыляется каэлец. — Жаль, ты так и не собрался прочесть, верно?

Белый пустой лист с печатью в виде дубового листка — национального символа каэльцев — был вполне красноречив, но Каз не считает нужным заострять на этом внимание. Его проверяют. Снова и снова.

— Поговорим о деле, Коналл Рэдхэд,- Каз кривит губы в подобии улыбки. — Я хочу нанять тебя. Тебя и всех твоих людей.

Каэлец оглядывается, смотрит на Каза и внезапно хлопает себя по коленям и заливается смехом:

— Смотри-ка! А силенок хватит?

Каз молча ждет. Коналл Редхэд — предводитель каэльской диаспоры, за чью голову назначена крупная сумма во всех странах от Шухана, до собственной родины — прекращает смеяться так же резко, как и начал.

— Если ты хочешь нанять меня, чтобы я убрал земенские корабли от берегов Керчии, то ты не по адресу, парень. Я не стану вязаться с этим. Я уже сказал это тем прощелыгам-купцам из городского совета и повторять не намерен.

— Что так? Силенок не хватит?

— Смотри какой! — Коналл усмехается, подходит к Казу совсем близко и, нагнувшись, заглядывает в лицо. Тянет руку, чтобы схватить за подбородок, но Каз быстро делает шаг назад. — Дерзкий мальчик…

Каз смотрит на него бесстрастно, однако держит руки наготове, прикидывая, какие у него шансы, что наружу придется прорываться боем. Весьма высокие, если учитывать взрывной нрав каэльцев. Хотя говорят, чем наглее человек, тем больше у него шансов вызвать у них доверие. Как впрочем и уйти с набитой мордой.

— У всей вашей Керчии не хватит средств, чтобы снарядить достаточно кораблей, — Коналл оставляет Каза в покое и только смачно сплевывает на пол. — Я не поведу своих парней на бойню. Нас слишком мало, а у вашего флота на редкость паршивые пушки, так что даже не проси меня об этом.

— Недавно твои ребята разгружали корабль, полный земенских пряностей, — Каз склоняет голову набок. — А две недели назад в восьмой гавани пришвартовался корабль с равкианскими купцами. К слову, цены на меха и зерно упали одновременно с его приходом. Забавное совпадение, не находишь?

— К чему ты клонишь?

— Говорят, каэльцы — народ моря, знают такие пути, которыми сами черти побрезгуют, — негромко произносит Каз. — Вы контрабандисты от Гезена и можете обойти любую блокаду. Это правда?

Коналл ухмыляется, его загорелое морщинистое лицо кажется совсем темным в этом неярком рассеянном свете, который просачивается из дыр на потолке и запыленных давно немытых окон. Лишь три золотых кольца поблескивают в остатке уха, рассеченном когда-то чуть ли не надвое.

— А ты парень не промах, я смотрю! Откуда узнал про корабли?

— У меня свои способы, — Каз шевелит пальцами в перчатке и криво усмехается, намекая на свое прозвище.

На самом деле все прозаичнее. Поочередный взлом трех архивов в каждой из гаваней и тщательный анализ кораблей и ситуации на бирже. Купчик — молодец, чутко держит руку на пульсе. Он первым и заметил резкое падение цен.

— И что же ты хочешь от меня? — Коналл уже не ухмыляется, достает из кармана сигару и неторопливо закуривает. — Будешь?

— Не курю, — Каз качает головой.

— Ну смотри, — отзывается каэлец и вполголоса бросает соратникам. — Экий неженка…

— Как я уже говорил ранее, я хочу нанять тебя и всех твоих людей, — продолжает Каз, словно ничего не слышал. — Не сражаться, нет. Провожать…

— Хочешь, чтобы мы стали проводниками для твоих кораблей? — хмыкает Коналл и выдыхает клуб дыма. — Это дорого, парень. Очень дорого.

— Не моих, — Каз качает головой. — Вернее, не только моих. Всей Керчии.

Кто-то из парней Коналла присвистывает, раздаются одиночные смешки, но сам каэлец остается серьезным.

— Поясни.

— Я хочу, чтобы вы водили все корабли, отправляющиеся из портов Каттердама. Провожали всех. Всех, кто заплатит…

— А какой тебе с этого прок?

— Стану гарантом вашей надежности, разумеется, — Каз позволяет легкой улыбке скользнуть по губам. — За определенный процент. Я готов проспонсировать первые рейсы, чтобы подтвердить компетентность этого… предприятия.

— Ловко, — Коналл цокает языком. — Однако ты так уверен в нашей надежности… С чего бы?

— Если уж вашими услугами воспользовалась такая важная дама, — Каз приветственно кланяется удивленно вскинувшей голову женщине, — то и у меня нет причин, чтобы сомневаться в качестве вашей работы. Госпожа Сафина, приветствую сердечно!

— Каз Бреккер, — она с достоинством кивает. — Рада видеть тебя в добром здравии. Однако ты узнал меня даже спустя столько времени. Это приятно.

— Как не узнать ту, кто в свое время помог моему лицу сохранить хоть какие-то остатки привлекательности! — Каз произносит это куда теплее. — Предлагаю обсудить детали сделки в более приватной обстановке.

Госпожа Сафина встречает это предложение едва заметным кивком и едва уловимой одобрительной улыбкой.

— Я ещё не дал тебе окончательного ответа, — вмешивается Коналл.

Каз смотрит на него едва ли не с жалостью.

— Если бы ты не был согласен, то нас обоих бы тут не было.

* * *

Маленькая кофейня на краю финансового района достаточно уютна, а её владелец достаточно много должен Казу, чтобы он и его гости чувствовали себя в должной степени комфортно.

Особенно Каз ценит непрозрачные декорированные загородки, надежно укрывающие посетителей друг от друга.

— Что предпочитаете? Местную кухню или что-то привычное? — обращается он к госпоже Сафиной. Ему не впервой за эти годы играть светского человека и он на правах пригласившего машет официанту рукой, подзывая того к их столу.

Это даже доставляет ему смутное насмешливое удовольствие — пропускать даму вперед, помогать с верхней одеждой, подавать меню и вести себя, как образцово благовоспитанный джентльмен… ладно, просто срисовывать, как ведет себя маленький купчик, когда ему надо любезничать с дамами.

— Положусь на ваш вкус, — она улыбается сдержанно, но устало. И откидывается на спинку своего дивана, прикрыв веки. — И если можно, кофе со сливками.

— А вам? — Каз одаряет своим обходительным вниманием и каэльца, со мстительным удовлетворением наблюдая, как тот с недоумением оглядывается, пытаясь понять, как такой человек, как он, мог оказаться в подобном месте.

Надо сказать, этот старый морской черт на фоне бледно-желтой обивки в цветочек смотрится и впрямь настолько неуместно, насколько это вообще возможно. Ему неуютно от этого несоответствия, и Каз, почти не таясь, перехватывает контроль над ситуацией. Кридс — неплохой учитель, а Каз ловит знания на лету.

Официант споро записывает заказ, и устремляется куда-то в недра здешней кухни. Каз провожает его ледяным взглядом, но потом встряхивает головой, отгоняя наваждение. Официант — земенский паренек, такой же как Джаспер, просто еще один искатель лучшей доли, а вовсе не пират и не работорговец.

Каз поворачивается и натыкается на такой же настороженный неприязненный взгляд каэльца, устремленный в спину официанта.

— Что, парень, тоже неприятна эта рожа? — Коналл криво усмехается. — Выкурить бы их всех отсюда, а оставшихся развесить по столбам!

— Столбов не хватит, — спокойно отвечает Каз. — Особенно если все народы в ряд вешать. Керчия — вольная страна, здесь не смотрят на титул и народность, мы предпочитаем судить по поступкам и кошельку.

— Ну-ну, — Коналл закидывает ногу на ногу. — Именно поэтому ты, керчийский парень, сидишь с равкианкой и каэльцем, объединившись против земенской падали?

— Именно поэтому мне плевать, кто из какого народа, — отрезает Каз. — Падаль примечательна тем, что получается из любого, кто будет недостаточно осторожен. Надеюсь, я был предельно понятен?

— Что ты хочешь? — Коналл складывает руки домиком и наклоняется над столом. — Я достаточно знаю о тебе, Грязные Руки. В жизни бы с тобой не связался, если бы не надежный гарант, — он небрежно кивает на госпожу Сафину.

— Господин Бреккер всегда исполняет свою часть сделки, — негромко произносит она. — И я ручаюсь за него, Коналл.

Тот отвечает ей пристальным долгим взглядом, и в конце концов кивает.

— Хорошо. Хотя я бы и одного крюгге этому мошеннику не доверил!

— Он не мошенник, — смех Сафиной напоминает тихий хрустальный колокольчик. — Он чертовски отчаянный вор и бизнесмен. Но он надежен.

Коналл хмыкает и смотрит на неё с неожиданной для такого человека теплотой. Он ничего не говорит, не делает ни единого жеста, а Каз вдруг внезапно понимает, как Ван Эк догадался тогда о них с Инеж… Действительно порой достаточно одного лишь неосторожного взгляда, чтобы выдать все, что в другие моменты надежно прячешь под маской.

Сколько же раз он сам совершил эту ошибку? Не сосчитать, наверное. Учитывая, сколько взглядов было брошено им на эту сулийскую девчонку даже в те времена, когда о теплоте между ними и речи не шло.

Он даже не хочет задумываться, что может связывать каэльского контрабандиста с одной из самых влиятельных гришей и по совместительству главой равкианской разведки.

Хотя... если то письмецо, что однажды пришло Зеник из Равки от некого её приятеля Кю Бо, было правдой, то контрабанда юрды из Нового Зема для выработки противоядия от юрды-парема должна быть налажена на высшем уровне. Противоядие не сопоставимо по затратам сырья с самим наркотиком, поэтому производится в столь малых количествах, что ещё не скоро станет служить на пользу обществу.

Кювей справился, письмо было правдивым, Каз знает это наверняка. Тот маленький темный флакон, что пришел вместе с письмом, Нина держала на ладони с каким-то священным трепетом, и только испуганно прижимала к себе маленький вякающий сверток, словно не верила своим глазам.

— Пей, Зеник, — сказал он тогда спокойно, словно пузырек и не стоил нескольких миллионов крюге, если загнать такой на черном рынке.

— Каз, я… — она задохнулась словами и отчаянно замотала головой. — Я не...

У него не было времени на её глупые эмоции.

— Три чайных ложки перед едой десять дней. Начинай, Зеник, — буркнул он и положил письмо обратно на стол, в досаде на то, что она задерживала его перед важной встречей. — Надо проверить, работает ли эта штука вообще. Будешь подопытным кроликом! Инеж, проследи!

Он вышел тогда из комнаты, а Инеж выскользнула вслед за ним безмолвной тенью и перегородила ему путь. Только глаза горели на смуглом заостренном лице.

— Это не опасно, Каз? — спросила она.

А он пожал плечами. Откуда ему было знать, как лекарство от парема воздействует на недавно ставшую матерью Зеник.

— Придется найти женщину с ребенком того же возраста. Я не уверена, что Нина сможет кормить Матти, если примет лекарство, — упрямо проговорила Инеж.

Каз скривился.

— Избавь меня от подробностей, умоляю. Просто сделай что-нибудь с этим!

Инеж так и не тронулась с места, продолжая буравить его задумчивым взглядом.

— Как Кювей смог узнать её нынешний адрес? Ты же говорил, она теперь в немилости в Равке.

— Вероятно, мальчишка все же сумел наладить подходящие связи, — отозвался Каз, обогнул её и стремительно направился прочь по коридору.

Едва ли верховные гриши позволили бы юному изобретателю такую самодеятельность. И едва ли бы их устроила таковая, проявленная без их ведома, поэтому Каз не видел необходимости кому-то вдаваться в подробности.

Не видит и сейчас. О том, что противоядие готово, известно очень ограниченному кругу лиц. Каз не на том уровне, чтобы демонстрировать подобную осведомленность. О его бездыханном трупе, сброшенном в канаву, Сафина, быть может, и вздохнет с сожалением, но даже не поморщится. Секреты государственной важности превыше всего, а он, мошенник, вор и шантажист международного уровня, едва ли способен заверить кого-либо в том, что будет нем как рыба. Честно говоря, Каз бы и сам себе в таком случае не поверил.

— Это слишком крупная афера, парень, — Коналл отпивает принесенный чай. Принесший его официант, к счастью, был керчийцем. — Тебя за нее повесят.

— Или хорошо заплатят, — Каз остается невозмутим. — В данный момент, это один из оптимальных способов поддерживать торговые связи с Равкой, так что, думаю, клиентов у вас будет много.

— Получится не больше двух десятков кораблей в месяц, — предупреждает Коналл. — Мы можем вести караваны из трех-пяти кораблей за раз, а если Равка поможет оружием, то чуть больше. Но поползут слухи. Несколько месяцев, может пять или шесть, и за нами будут гоняться по всему Истинноморю.

— Этого времени должно хватить, чтобы решить проблему, — Каз кивает.

— Керчия уже нашла выход из сложившейся ситуации? — взгляд у Сафиной острый и цепкий, как и слух.

— Активно ищет, как я понимаю, — пожимает плечами Каз. — О правительственных планах я, увы, не осведомлен. В ратушу не вхож.

— Что говорит совет приливных? — спрашивает Сафина.

— Хранит торжественное молчание, — откликается Каз.

При воспоминании об этом сборище любителей пафосных явлений его передергивает. Пожалуй, Каз бы не отказался, чтобы совет приливных молчал подольше. К тому же, молчание его — знак того, что все в норме и до сих пор не вышло из-под контроля.

— Разве это не местные сказочки? — хмыкает каэлец, переводя взгляд с одной на другого. — Мол, правят ветрами, штормами, хранят покой Керчии и тому подобная чепуха о высших силах?

Каз молча пожимает плечами, рассказывать о той знаменательной встрече кому-либо он не готов даже под пытками. В тот раз ему мягко намекнули: “Ты нарываешься, мальчик!”, и это весомый повод продолжать в том же духе, но желательно более скрытно.

— Поговорим о цене, — наконец произносит он.

Каэлец умеет торговаться не хуже, чем похищать людей. Каз с ним не спорит, но сильно наглеть не позволяет и зорко глядит за выражением лица Сафиной. Не стоит обманываться, кто на самом деле регулирует цену.

Женя Сафина сильно изменилась, с тех пор как он видел её в последний раз. У губ залегли скорбные складки, лоб изрезали ранние морщины, изуродованное лицо скрывается под какой-то специальной маской, почти неотличимой от настоящей кожи, а взгляд, некогда лучившийся теплом и добротой — даже к нему, избитому семнадцатилетнему мальчишке, самонадеянно решившему поставить на колени все страны их мира — ныне почти погас, вместо него застывший лёд. Прежде Каз никогда бы не подумал, что такая, как она, соберет в своих хрупких руках все ниточки внешней разведки и без всякой жалости будет обрезать те, которые ей не нужны.

Когда удовлетворенный Коналл наконец оставляет их и уходит через показанный Казом черный ход, они остаются одни. Повисает тяжелое печальное молчание, и Каз знает, что должен сказать это, потому что так надо, это по правилам. И также знает, что это будет лишним, они и так понимают друг друга слишком хорошо.

Они никогда не встречались лично, кроме той единственной встречи, когда Каз был её пациентом. Но однажды начавшаяся тщательно зашифрованная переписка хоть и была посвящена исключительно интригам, торговле и делам, позволила им изучить друг друга до мельчайших нюансов почерка. А о новостях из Равки он и так был наслышан едва ли не из первых рук. Но игра есть игра.

— Я соболезную твоей потере, — наконец глухо роняет он. — Спустя три года это уже можно сказать. Не знал его, но наслышан был о его мастерстве. Меня даже нанимали украсть какое-то из его творений.

Женя Сафина поднимает голову и смотрит на него. Пристально, горько, испытующе.

— Спасибо, Каз. Давид был бы польщён, он тоже слышал многое о тебе, хоть, думается, и не столь лестное.

Она силится улыбнуться, но взгляд единственного живого глаза остается холодным и пустым.

Вот поэтому Каз и не хотел никогда ни к кому привязываться. Он не знает, в кого превратится он, если Инеж однажды не станет рядом с ним, если кто-то отнимет её у него. И иногда Каз по-настоящему боится того, кто тогда выйдет из тьмы внутри него. Этот монстр будет пострашнее пожара и чумы вместе взятых, хотя бы потому, что для остального мира он не пожалеет ни того, ни другого.

Инеж всего лишь пленили, и он без тени сомнения развязал войну, где Керчии ещё только предстоит сказать свое веское решающее слово. Иногда он почти ненавидит Инеж за то, что она пробралась под его броню так глубоко, что её уже не вывести, не вытравить ничем и никогда. Он навсегда обречен на эту тревогу, на эту неразрывную крепкую связь, какие бы расстояния их не разделяли. Даже если завтра жизнь обяжет её остаток жизни прожить в Шухане, а его — в Новом Земе, они не смогут забыть друг о друге. Они протянут друг другу руку помощи через любое Истинноморе.

— Как твои дела, Каз Бреккер? — спрашивает Сафина. — Ты изменился за это время. Выглядишь взрослее. Я запомнила совсем мальчишку, а теперь вижу перед собой настоящего керчийского бизнесмена.

— Лицо успело поджить, — шутит он.

— И нога, — подмечает она.

Он не позволяет себе поморщиться, лишь пожимает плечами. В какой-то степени ему повезло, что доселе им не доводилось встречаться лично. Женя Сафина кроит чужие лица и, по слухам, также легко читает по ним. А ещё поговаривают, что руки у неё настолько длинные, что дотянулись даже до горла собственного короля.

Ну а Каз весьма заинтересован в длине своих. Он ещё не уверен, что из задуманного ему удастся, но даже части хватит, чтобы Равка уняла свой гонор, а Фьерда прижала уши. Ему по горло хватило тех возбужденных шепотков о равкианских “моросеях”, на которые Керчия облизывалась добрых два года, но так и не заполучила. А между тем именно эти подводные лодки-невидимки могли бы разрушить смехотворную блокаду в один день и вывести страны из кризиса, если бы Равка не кочевряжилась.

Впрочем, Каз подозревает, что в конкретном случае опытными образцами дело и ограничилось, на вооружение флота банально не хватило денег. К тому же, после смерти Давида Костюка, главного конструктора и управляющего, проект, по слухам, перестал быть приоритетным в разработке.

Недаром в битве у Черного Рога ни один из “моросеев” так и не был задействован.

— Жизнь налаживается, но как всегда что-то вновь нарушает её размеренное течение, — произносит Каз спокойно. — Я держу клуб, сотрудничаю с торговцами и оказываю дружескую поддержку старым знакомым. Ничего нового. Так что ты хотела узнать у меня, госпожа Сафина? Никогда не поверю, что такой человек, как ты, приложит столько усилий для незаметного прибытия в дружественную страну просто ради парочки экскурсий.

— Дела государственной важности иногда требуют сохранения инкогнито, — хмыкает Сафина. — Но ты прав. Скажи, ты не слышал ничего о пропавшем фьерданском изобретателе? Говорят, он может изобрести потенциально новый вид оружия. Наши агенты засекли его, когда он путешествовал по Шухану и искал спонсоров. Вроде бы он направлялся в Керчию, но добрался или нет, неизвестно. Мы потеряли его след около года назад.

Каз медленно качает головой.

— Если бы такой человек появился в Каттердаме, я бы знал. По крайней мере, никаких слухов не появлялось. Если его кто-то и спонсирует, то явно делает это без огласки... Впрочем, с тем же успехом его могли и прирезать в какой-нибудь подворотне.

— Остается надеяться, что его не перехватил Новый Зем. Что ж, будем верить в лучшее, — Сафина задумчиво касается пальцами губ.

Разумеется, она не скажет ему, зачем прибыла сюда на самом деле. Каз и не ждет. Однако ему стоит признать, гриши явно поумерили свое высокомерие к простым смертным, раз начали интересоваться их изобретениями. И его, Каза, это крайне не устраивает.

— Как дела у капитана Гафа? — уже теплее спрашивает Сафина. — Слышала, она вернулась в Каттердам?

Надо сказать, как раз с Инеж она знакома лично и за эти несколько лет они неплохо сработались.

Инеж помогает гришам, попавшим в рабство, и бывало останавливала даже корабли дрюскелей, изымая у них пленников, а Женя Сафина немного мухлюет с документами, предоставляя капитану Гафа куда более широкое поле деятельности, чем это позволяет законодательство Равки.

Да что там, Инеж Гафа хорошо знакома даже с королем Равки — Николаем Ланцовым. Более того, в битве у Черного Рога им довелось сражаться плечом к плечу.

Каз, впрочем, не завидует. В одной из авантюр прошлых лет ему пришлось путешествовать с тогда ещё бывшим королем около недели и ночевать у одного костра. Суетная выдалась неделька, учитывая, что спать приходилось вполглаза и следить, чтобы Ланцов со своим ручным демоном никого не сожрали.

Потом, к счастью, Ланцов женился, стал королем по второму разу и перестал встревать в сомнительные истории с обязательным участием профессиональных воров и стрелков высочайшего класса.

— Вроде неплохо, — отвечает Каз равнодушно. — Отдыхает от моря. Были кое-какие неприятности с земенскими работорговцами, но с ними уже разобрались. Громкая история вышла, до сих пор на земенцев косо смотрят в портах. Как дела в Равке? Все спокойно?

Он не хочет сейчас думать об Инеж или говорить о ней. Не сейчас, когда он так старательно отгоняет от себя воспоминания о сегодняшнем утре. Не сейчас, когда он ещё не решил, что ему с этим делать.

Каз редко совершает сумасбродства. А жалеет о них еще реже. Однако он до сих пор не ответил себе на вопрос, зачем он это сделал? Второй вопрос на очереди: как? И третий, который Каз упорно игнорирует в собственной голове: как ему это повторить?

Это поле игры напоминает ему сверкающий тонкий лёд, каждый шаг по которому грозит болезненным и досадным падением. Помнится, лет в четырнадцать он с завистью наблюдал за детьми, катающимися по скованным льдом каналам. Они носились по ним на коньках, радостно смеясь, а он буквально заставлял себя делать каждый шаг по скользким, заметенным снегом булыжникам, боясь упасть и судорожно сжимая пальцы на своей первой трости, совсем не такой пафосной как нынешняя. Пим тогда сжалился над ним и за вечер выстругал её из деревяшки.

Кажется, зимы тогда были более суровыми. Наверное, из-за каньона. Сейчас климат стал мягче, и каналы в лучшем случае покрываются тонкой корочкой, которую можно легко проломить пальцем.

Интересно, какие зимы были тогда в Равке? Инеж в то время еще была с родителями. Наверное, они делились между собой сулийскими пословицами по поводу снегопадов. Дурацкая мысль на самом деле, но, быть может, однажды он спросит об этом у самой Инеж.

Женя Сафина — неплохой человек. Казу она даже нравится, хотя бы тем, что дело и деньги она ставит заметно выше закона. Ей нужны были свободные торговые отношения с Керчией в обход Шухана, и она охотно согласилась привлечь к проблеме контрабандистов и его, единственного керчийца, которому доверяет корона. Его величество, точнее.

Её величество, в миру Зоя Назяленская, насколько знает Каз, предпочитает не столько доверять, сколько приглядывать. Особенно за гришами-предателями, типа Зеник. И её шпионы иногда очень сильно мешают Казу и их с Сафиной совместным делам. О некоторых вещах короне точно знать не стоит.

— У меня к тебе личная неофициальная просьба, — Сафина наклоняется к нему через стол и пододвигает к нему листок со схематично набросанным портретом. — Найди его! По последним данным, он скрывается где-то в Керчии.

— Кто это? — Каз с умеренным интересом разглядывает узкое лицо, гордо вскинутый подбородок и хвост светлых, судя по штриховке, длинных волос.

— Данил Плавиков. Одно время он был учеником Давида, он очень сильный, очень талантливый фабрикатор.

— И что же он натворил?

— Он — изменник короне, — легко отзывается Сафина. — Но у меня к нему свои счеты. После… смерти Давида он украл некоторые его личные вещи и уничтожил часть его трудов. Ещё он убил одну из учениц Давида, которая пыталась остановить его, после чего скрылся. Я хочу найти его, хочу взглянуть ему в глаза и задать парочку вопросов.

— Я поищу, — Каз кивает, Сафина правильно сделала упор на личные мотивы, это он способен понять. — Как раз мне тут попадался поразительно дерзкий фабрикатор...

Что-то во взгляде Жени Сафиной подсказывает ему, что во время парочки вопросов этот Данил вполне может распрощаться с жизнью за слишком неправильный ответ.

— Спасибо! Я в долгу не останусь, — она чуть улыбается уголками губ, и маска из искусственной кожи, будто бы приживленная прямо к лицу, отгибается по краю, обнажая давние шрамы.

Каз смотрит без удивления, лишь хмурится чуть сильнее. У Сафиной слишком приметное лицо, чтобы она могла обойтись без маскировки.

— Стоит поправить, — он поднимает руку и касается собственного подбородка. — Здесь.

— О, — она нащупывает пальцами край маски. — Прости. Жуткое, должно быть, зрелище, — Женя Сафина со странной нежностью проводит кончиками пальцев по лицу. — Это изобретение Давида, она почти как настоящая, только мимика от неё хуже. Это был его подарок мне на свадьбу, чтобы я могла не привлекать к себе лишних взглядов, если захочу. Теперь пригодилось…

— Понимаю.

Молчание между ними густое, горькое, наполненное невысказанными мыслями и скрытыми намерениями, но, как ни странно, довольно комфортное. Они провернули вместе немало дел, и несмотря на то, что каждый из них всегда действует исключительно в собственных интересах, они ухитряются находить взаимовыгодные компромиссы.

К тому же, Женя Сафина — единственная из знакомых ему гришей, кто никогда не обвинял Зеник в предательстве. Возможно, из-за собственных грехов, возможно, из-за чего-то ещё, но этот факт всегда придавал ей веса в его глазах.

— Значит, мы договорились? — спрашивает она.

— Думаю, да, если твой каэлец не предаст, — кивает Каз.

— Не рискнет, — Сафина качает головой. — Его дочь — гриш, учится в Равке. Он знает, какова будет цена за предательство.

Каз усмехается. Общение с ныне окончательно мертвым — слава всем равкианским святым! — наставником Сафиной определенно пошло на пользу. Кое-что она от него определенно переняла.

— Это явно разбивает ему сердце, — хмыкает он. — Ну, хорошо.

— Он знал, на что идет, — Сафина пожимает плечами. — Всем нужны гарантии, а родители хотят своим детям лучшей доли, чем выпала им самим.

— Тогда договорились.

Каз первым протягивает руку, как всегда затянутую в перчатку. Тонкие белые пальцы Жени Сафиной сжимают его ладонь стальной хваткой.

Они стоят друг друга.

Каз усилием воли осаживает привычно взметнувшуюся в нем волну омерзения. Сегодняшнее утро определенно его не излечило, не стоило и надеяться.