Carpe diem (гет)

В Гранд-Каньоне было жарко и ветрено, поэтому все старались отсиживаться на корабле, лишь иногда выбираясь наружу для охраны храма Юпитера, когда подходила их очередь. Ночью же температура падала так резко, что приходилось надевать теплые куртки. Кэлен, стоя на страже вместе с Нико, пыталась унять стук собственных зубов. Она пожалела, что не взяла с собой куртку (кто вообще мог знать, что та ей пригодится?), поэтому старалась держать стражу поближе к очагу. Нико не смотрел в ее сторону, увлеченный разглядыванием барельефа на одной из стен храма. Он был несколько расстроен последней новостью — храм в Риме тоже пал, и храм, в котором они сейчас находились, был последним на пути к уничтожению сил Зевса. Кэлен чувствовала, как внутри нее нарастал страх. Она не знала, что случится, когда на Олимпе произойдет переворот, но это вряд ли сулило ей что-либо хорошее.

Почему-то Нико отчасти казался удовлетворенным. Возможно потому, что Рим получил по заслугам — они ведь считали себя такими крутыми, а в итоге облажались, как и все остальные. Но все-таки это не так уж сильно радовало, и Кэлен понимала его чувства: она тоже очень рассчитывала на Рим. Если уж даже они проиграли! Что может противопоставить Эрику их маленькая группа? Они ему в прошлый раз уже проиграли. В этот раз шансов на победу еще меньше — ведь с каждым храмом он становился все сильнее.

— Можно у тебя спросить кое-что? — нарушил Нико размышления Кэлен. Она кивнула. — Что тебе на самом деле сказала пифия?

— В смысле? — уточнила Кэлен, чувствуя, как начинает паниковать.

— Она ведь зачем-то появилась перед тобой. Ты сказала, что ничего дельного насчет уничтожения храмов и алтарей Зевса она тебе не сказала, тогда зачем она пришла?

Черт бы пробрал тебя, Нико ди Анджело! Какого хрена ты такой догадливый? Кэлен судорожно пыталась придумать какую-нибудь отмазку, но как назло в голове не было ничего дельного.

— Да знаешь… это касается моей семьи.

Взгляд Нико прожигал ее насквозь. Он словно мог читать ее мысли, и это ее пугало. Знал ли он, что именно пифия ему предрекла?

— Кэлен, я знаю, когда ты врешь. У тебя это получается весьма неумело. Это касается меня, не так ли? Что она тебе сказала?

Был ли смысл продолжать скрывать от него правду? Кэлен не знала. Она думала, что если будет молчать, то эта правда каким-то образом перестанет существовать и, возможно, никогда не исполнится. Если Нико не будет знать правды, он будет счастлив.

Но в глубине души она понимала — от судьбы не уйдешь. Возможно, пришло время все ему рассказать.

— И это все? — спросил он, когда она закончила свой рассказ.

— Почему ты говоришь об этом так беспечно? — удивилась Кэлен. Ей от слов пифии плакать хотелось, а он почему-то выглядел так, словно не услышал ничего нового.

— Потому что здесь нет ничего такого, из-за чего тебе следовало бы расстраиваться.

— Да неужели! Как ты можешь вообще такое говорить! Ты же знаешь, что небезразличен мне! Если бы… если бы я могла хоть что-нибудь сделать!

— Кэлен, не стоит.

— Нет, стоит! Мы так с тобой толком и не поговорили после того раза. Я знаю, что ты не чувствуешь того же, что и я. Но это не значит, что я буду меньше заботиться о тебе после этого!

Нико казался смущенным. Кэлен поверить не могла, что сама решила поднять эту тему — ведь ей ужасно хотелось забыть тот день, когда ее чувства были распознаны. Но сейчас Нико не имел права думать, что она не должна беспокоиться о нем. После всего, что было между ними, все это ее еще как касалось! Если бы только он знал… почему она так боится рассказать ему о том, что было между ними?

— Твои чувства невзаимны, — начал он безрадостно. — Постарайся осознать это и смириться. Не стоит думать, что ты теперь чем-то мне обязана.

— Если бы ты только знал, что на самом деле происходит!

— Я не слепой, я все вижу. Мне приятно, что тебе не плевать на меня, но ты все равно ничего не можешь изменить.

— Но если я все-таки найду способ избавить тебя от такой судьбы?

— Ты прекрасно понимаешь, что цена этому будет слишком высока. И я не позволю тебе ее заплатить.

— Мне плевать, позволишь ты мне или нет! Я хочу заплатить!

— Но почему?! — воскликнул Нико скорее от безысходности, нежели его и правда злило ее упрямство. — Почему ты так этого хочешь?

— Если бы ты помнил… ты бы понял.

Ответом ей было молчание. Она отвернулась обратно к очагу, раздумывая, стоит ли раскрывать и эту тайну. Есть ли смысл вообще держать какие-либо тайны? Завтра день летнего солнцестояния, завтра для них все может кончиться.

Хотя вряд ли это произойдет для Нико. Уж он-то непременно их всех переживет. Останется единственным выжившим и будет обречен наблюдать, как падет Олимп, как погибнут его друзья, его сестра. Ведь именно в этом состоял план искупления отцовских грехов? Так может именно на это намекала Фемоноя? Если Кэлен ему все расскажет, то он, потеряв ее, будет нести лишний груз боли на своих плечах. Что лучше: рассказать правду или унести эту тайну с собой?

«Ты хочешь знать, вспомнит ли он то, что забыл? Вспомнит, но будет уже слишком поздно».

Вот и ответ. Когда он все вспомнит, она будет уже мертва. Для них обоих будет слишком поздно.

Почему-то мысль о собственной смерти ее не испугала. Она чувствовала тревогу за родителей — ох, сколько проблем она им насоздавала; видит Зевс, они не заслужили такой дочери. Из всех, кто также дорог ей, как и мама с папой, оставались лишь друзья в лагере и Глория… они наверняка разделят ее судьбу. Страх того, что свершится, когда падет Олимп, ею уже не владел — какая ей будет разница, если она все равно погибнет? Хотя стоит умереть как-нибудь по-геройски — если Элизиум и правда существует, то туда наверняка попадут все ее лагерные друзья, так что стоит и ей постараться.

Мысли о смерти и сопутствующих делах ее даже немного развеселили. Страх окончательно ее оставил, и теперь Кэлен чувствовала лишь умиротворение внутри себя. То ли из-за того, что она достигла внутреннего равновесия, то ли потому, что стояла у огня достаточно долго и наконец согрелась, она перестала дрожать.

— Я с самого начала знал, что вы что-то от меня скрываете, — начал вдруг Нико. Кэлен уже успела забыть, что он все еще стоит за ее спиной. — Но я решил, что это касалось твоих чувств ко мне. Но теперь выясняется, что я все еще чего-то не знаю.

— Может, это и неплохо, что ты ничего не помнишь. Если я тебе все расскажу, ты все равно не поверишь.

Снова молчание, нарушаемое лишь треском огня в очаге. Кэлен бесило, что он делал такие длинные паузы в своих репликах.

— Знаешь, я действительно не хотел ничего вспоминать, — сказал он наконец. — Но теперь я хочу знать, что же именно произошло за эти несколько лет. Особенно за последний год.

— Одного желания недостаточно. Если бы мы знали, как вернуть тебе память, то давно бы уже это сделали.

— Да… Кловис сказал, что память вернется ко мне тогда, когда я этого захочу. Раньше я этого не хотел, но теперь хочу, однако она почему-то не возвращается. И ты знаешь… недавно у меня появилась одна идея. Не понимаю, почему мы раньше до этого не додумались, ведь это так очевидно.

Кэлен нахмурилась, пытаясь понять, к чему он клонит. Она едва дышала, замерев в ожидании развязки, но вместо ответа он вдруг спросил:

— Ты знаешь, кто отвечает за память?

— Ммм… мозг?

— Да нет же! Из богов.

— Не знаю. Богиня мозгов?

— Мнемозина! — не выдержал Нико. Кэлен чуть улыбнулась, представляя, как он сейчас наверняка закатывает глаза, поражаясь ее невежеству. — Богиня памяти. Она точно должна быть в курсе.

— Оу, ну да, богиня памяти. И ты хочешь ее навестить?

— Да.

— Ну что ж… и где она живет?

— Рядом со своей сестрой — богиней забвения Летой.

— Окей. А где живет богиня Лета?

— В устье реки, названной в ее честь.

— В подземном мире? — спросила Кэлен, решив наконец повернуться к Нико лицом.

— Верно, — кивнул Нико. — Ты пойдешь со мной?

— Я думала, ты никогда не попросишь, — ответила она с улыбкой. Ее не пришлось бы просить дважды — Кэлен была готова пойти куда угодно — к Мнемозине, к Зевсу, к Обаме — к кому угодно, лишь бы это помогло Нико вернуть память.

* * *

У нее почти получилось! Десять дней упорной работы в промежутках, пока его не было в пещере, расцарапанные в кровь руки, отбитые пальцы, но она это сделала! Она сумела расшатать металлический штырь в стене пещеры, державший ее цепью на привязи, и теперь была свободна. Оторвать цепь от себя не получилось — уж больно крепко та обхватывала лодыжку, поэтому придется бежать с цепью в руке, но это такая ерунда в сравнении с тем, что она наконец-то свободна!

Но едва она вытащила штырь, как пришлось сунуть его обратно в стену — ее похититель вернулся. Черт, не успела! Но ничего. Едва он уснет, она тут же бросится на выход. Так будет даже лучше — пока он будет спать, она успеет убежать как можно дальше отсюда и позвать на помощь. А если повезет — вернуться сюда вместе с полицией и увидеть, как этого ублюдка арестовывают.

Впрочем, последнее можно вычеркивать — она ни за что сюда не вернется и не будет пытаться его искать. Она боялась его до дрожи, этого мелкого неудачника, над которым раньше всегда потешалась. Теперь он сполна отомстил ей за все годы усмешек и оскорблений. Интересно, с какой целью он вообще ее тут держал? Он не пытался ее насиловать, вообще к ней не приближался, только бросал еду, как собаке, чистил горшок, иногда приносил таз с горячей водой и чистые вещи. Неужели это такая извращенная форма сталкерства? В чем на самом деле заключался весь его замысел?

Сделав вид, что сидит здесь без дела вот уже несколько часов, она взглянула на своего мучителя с надеждой увидеть пакет с едой — пора бы уже ее покормить. Ей как раз будут нужны свежие силы для побега. Но то, что она увидела, заставило ее с трудом проглотить крик. Он был весь в крови, словно его облили кровью из ведра. Она не знала, была ли это его кровь (впрочем, он наверняка был ранен, ведь его одежда местами походила на лохмотья) или кровь тех, кого он убил, но так ли это было важно? Серп в его руках также был покрыт кровью, а глаза сияли золотом — это пугало ее больше всего. Он был похож на дикого зверя, безумного и жаждущего крови. Она на мгновение испугалась, решив, что сейчас, когда она всего в шаге от побега, он наконец убьет ее.

Но этого не случилось. Положив серп на пол, он подошел к костру и подбросил туда несколько поленьев, а потом отошел к кадке с водой (вероятно, где-то рядом был источник, причем явно теплый, потому что, когда он приносил воду, чтобы наполнить кадку, над ведром шел пар), разделся по пояс и начал умываться.

Она отвернулась, не желая смотреть на его обнаженное тело. Он был бледным и костлявым, ни капли сексуальности. Жалкий мелкий неудачник и девственник. Был неудачником и помрет таким.

— Ты ранен, мой дорогой? — послышался ласковый женский голос. Пленница вздрогнула — она так и не привыкла к неожиданным визитам этой женщины. Она появлялась из ниоткуда и уходила в никуда — это казалось невероятным, но отрицать реальность происходящего было невозможно. Она приходила нечасто, и он называл ее мамой. — Позволь мне залечить твои раны.

— Всего пара царапин. Я принял амброзию.

Пленница все-таки бросила быстрый взгляд на его тело и ужаснулась — да на нем живого места не было! Ничего себе пара царапин! Она удивлялась тому, что он до сих пор мог стоять и не терять сознание от потери крови.

— Ничего, сейчас я все вылечу, — промурлыкала женщина, проводя руками вдоль его тела. Раны на глазах становились меньше и затягивались. Волшебство!

— Мы почти закончили, мама. Остался последний.

— Я знаю, мой дорогой, я знаю. Ты молодец. Ты будешь достойнейшим моим последователем. Когда я захвачу Олимп и низвергну в Тартар всех тех, кто не согласится признать мою силу, ты обретешь новую силу и бессмертие богов. Я тебе это обещаю.

О чем это они говорят? Олимп? Боги? Тартар?

Впрочем, эта женщина лечила раны одним взмахом руки и появлялась прямо из воздуха! Если легенды, когда-то услышанные на уроках истории древнего мира, и правда не вымысел, то всё становилось понятней.

— Ты гордишься мной?

— Очень! А завтра буду гордиться еще сильней!

— Они охраняют последний храм. Я обращу его в руины у твоих ног, а потом пролью кровь… — Сердце пленницы в этот момент остановилось: оба собеседника, ранее не замечавшие ее, вдруг посмотрели прямо ей в лицо. От их взглядов ей хотелось раствориться в воздухе.

— Будь осторожней, мой дорогой. Она может все испортить. Она почти сбежала.

От слов этой женщины у нее застыла кровь в жилах. Она знала! Она знала о расшатанном штыре и готовящемся побеге!

Он начал подходить к пленнице, и она вжалась спиной в каменную стену. К глазам подступили слезы — ей хотелось плакать от обиды. Свобода была так близка! Он внимательно осмотрел штырь и вдруг схватил его и потянул на себя. Тот свободно вышел из стены, словно нож из масла. Ледяной взгляд, что похититель адресовал ей в тот момент, не сулил ей ничего хорошего. Что он сделает? Что он сделает с ней за это?

— Пошли, — сказал он вдруг совершенно равнодушным тоном и потянул цепь на себя. Она вскочила на ноги так быстро, как только могла, не желая вызывать у него раздражение за собственную неторопливость. Он вел ее в сторону выхода из пещеры — она не помнила, как попала сюда, так что не знала, что было снаружи. Проход оканчивался массивной деревянной дверью — казалось, что они находили не в пещере, а в обычном доме, и это был его выход. Она решила, что именно дверь была тем, что он собирался ей показать — мол, ты бы все равно не смогла ее открыть, даже если бы и выбралась из оков, но, к ее удивлению, дверь оказалась незапертой и спокойно подалась на толчок, открывая окружавший пещеру вид.

Увидев это, она почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Она поняла, на что он намекал. Это было бесполезно — ей бы не удалось отсюда сбежать. Вход в пещеру располагался на небольшом плато, который неожиданно обрывался в бездну, и все, что было вокруг, — лишь горы, горы, горы. Ни дорог, ни шоссе, лишь снег и отсутствие какой-либо возможности выбраться с этого чертова плато. Она не знала, как вообще сюда можно было забраться. Разве что взлететь.

Дверь защищала их пещеру от холода. Она была нужна не для того, чтобы запереть тут пленницу.

— Позволь мне, — попросила женщина. Трудно было понять, в какой момент она к ним подошла. Он передал ей цепь, и она повела пленницу назад, словно вела собаку за поводок. Обхватив штырь двумя руками, она всадила его обратно в стену, и та вдруг слилась вместе со штырем в единое целое, словно два металла соединились в сплав. — Теперь ей не сбежать.

Так просто. Десять дней напрасной работы — и цепь снова держала ее прикованной к стене, но на этот раз ей было уже не сбежать. Да и некуда бежать. Только в бездну.