О воспитании (гет)

— ...Полковник Штольман слушает.

— Яков, это я. Не занят?

— Мне к начальству через четверть часа на ковёр, докладывать, почему мы так долго с делом Никитина возимся.

— А мы возимся?

— Конечно. Комитетчикам дело не передали, сами не раскрыли, а ведь третья неделя пошла. Непорядок... Ты где сейчас?

— У Ани Тихоновой, как и собирался. Тут неожиданно выяснилось кое-что интересное по нашему делу.

— Слушаю тебя. В четверть часа уложишься?

— Легко. Представь себе, на прошлой неделе у Ани была Галина Борисовна Никитина собственной персоной. Ане из районо по поводу неё звонили, просили принять и уважить.

— Галина Борисовна была у Анны Дмитриевны? Это то, что я думаю?

— А что тут думать? Из-за Антона и была, с крайне интересной историей. Оказывается, её старший внук — проблемный ребёнок. Его очень баловали и мать, и бабка с дедом по материнской линии, так что он привык чувствовать себя центром вселенной. А потом Родницкие умерли, а мать родила его младшего брата. Недоношенному младенцу, естественно, потребовалось всё внимание близких, что вызвало у старшего брата жгучую ревность, граничащую с ненавистью. Кроме того, после вторых родов мать мальчиков начала болеть, в чём Антон почему-то тоже винил Сашеньку. По словам Галины Борисовны, Антон начал устраивать истерики, вызывающе вести себя со старшими и, в конце концов, пакостить младшему брату: сначала — по мелочи, со временем — больше. Он отбирал у Саши игрушки и книжки, портил их или прятал на антресолях, постоянно толкал, щипал, пугал малыша и так далее. Когда за такое поведение отец начал его наказывать, он немного притих, но, видимо, разозлился ещё больше, и когда отец погиб, а мать из-за этого попала в больницу, он просто как с цепи сорвался. Галина Борисовна со слезой в голосе поведала Ане, что просто боится оставить мальчиков вдвоём даже на пару минут, потому что недавно застала Антона за тем, что он пытался накормить брата обжигающе горячей кашей. Говорить с матерью Антона о его поведении бесполезно, она не хочет слушать и верить, готова всё прощать, что даже можно понять после всех её потерь, да и здоровье её ухудшается с каждым днём, так что просто не хочется усугублять её и без того угнетённое состояние. В общем, у Ани Галина Борисовна исполнила роль заботливой свекрови и отчаявшейся бабушки, срочно нуждающейся в помощи.

— Видимо, исполнила недостаточно хорошо, раз Анна Дмитриевна ей не поверила.

— Не то чтобы совсем не поверила, но усомнилась. Дело в том, что в детдом Никитина заявилась вместе с Сашенькой. Так вот, чужих взрослых людей Сашенька стесняется, а к детям — очень тянется. Всё время, пока Аня беседовала с Галиной Борисовной в кабинете, малыш провёл в игровой комнате с несколькими воспитанниками девяти-десяти лет, то есть в возрасте Антона, нисколько их не сторонился, ещё и уходить не хотел. Ане это показалось странным в описанной Галиной Борисовной ситуации.

— А какой помощи Галина Борисовна ждала от Анны Дмитриевны?

— Этого она так и не сказала, видимо, Аня сама должна была догадаться и предложить поместить Антона в детдом хотя бы на время. Но вместо этого она предложила поговорить с матерью мальчика и с самим мальчиком, занять его чем-то важным и интересным, потому что нельзя отбирать у ребёнка, потерявшего за короткое время бабушку, дедушку и отца, ещё и дом. Галину Борисовну всё это не устроило, она продолжила напирать на то, что матери сейчас не до того, она чуть ли не на ладан дышит, а поощрять Антона за его отвратительное поведение кружком или секцией — это вообще ни в какие ворота не лезет. В общем, ушла она страшно Аней недовольная, сказала, что приходила не за прекраснодушным советом, а за профессиональной помощью, но, похоже, ошиблась адресом.

— Она бы вернулась, Володя.

— Думаешь? В случае смерти Людмилы?

— Конечно. Сейчас она просто почву подготавливала. История её неглупо придумана. Даже жестокие наказания и игрушки на антресолях в неё укладываются. Всё равно Антона потом расспрашивали бы. И что бы он ни рассказал, выглядел бы лжецом.

— Экая она дрянь, Штольман. Арестовать бы её, пока ещё чего-нибудь не учинила.

— Результатов экспертизы надо дождаться. И с мальчиком поговорить — как можно скорее.

— Аня готова. Я съезжу сейчас к Людмиле, предупрежу её, постараемся организовать этот разговор не сегодня так завтра...

На Моховой дверь Сальникову открыла Бережная и, увидев его, явно обрадовалась.

— Хорошо, что вы пришли, товарищ капитан, — сказала она с явным облегчением, но почему-то шёпотом. — Проходите, пожалуйста.

— Что-то случилось? — насторожился Владимир Сергеевич.

— Я не уверена, но... Можете не разуваться.

— Почему мы шепчем?

— Люся только-только задремала. Полковник Штольман нас ночью переполошил, и потом мы долго заснуть не могли. Пусть поспит, пока Антоша в школе, а Антонина Глебовна с Сашенькой гуляют. Пойдёмте со мной на кухню, там всё...

— Что "всё", Алиса Андреевна?

На кухонном столе стояло несколько аптечных пачек с какими-то травами, а также пару пузырьков тёмного стекла.

— Вот... — указала на всё это хозяйство Бережная. — Или я схожу с ума, или они все похоже пахнут.

— Рассказывайте, — потребовал Сальников, присаживаясь к столу.

— Вчера, как вы и предупреждали, Люся попробовала поговорить с Антошкой. Только не добилась совсем ничего, он опять просто обнимал её и молчал. Но лицо такое было... Мне вообще показалось, что он и рад бы рассказать, но за Люсю боится. Я и не знала уже, как это закончить, но тут, к счастью, вернулись с прогулки Антонина Глебовна с Сашей, и Люся пошла с детьми играть, а я — ужин готовить...

— Они хорошо играют?

— Кто? — не поняла Бережная.

— Мальчишки.

— Очень, — кивнула она. — Антонина Глебовна говорит, что Антон терпеливый и добрый, но и "нет" сказать может, когда это необходимо, а с малышами это очень важно.

— Правильный парнишка растёт, — сказал Сальников, женщина приязненно ему улыбнулась и продолжила:

— А ещё он очень серьёзный, но когда Сашка чудачит, Антоша смеётся, заливается прямо. Это так хорошо... Но я же не о том хотела, — спохватилась она. — Поскольку Люся вчера перенервничала, но давление было более или менее в норме, мы с ней перед сном решили заварить успокоительный сбор. — Бережная указала на одну из упаковок. — И выпили по чашке. Выпить-то выпили, только у него был какой-то необычный вкус и запах. Люся сказала, что в последнее время он такой и есть, наверное, изменился состав. Я на пачке посмотрела — вроде нет, всё то же, что и всегда: пустырник, валериана, чабрец, душица, донник... Но ничего такого я сначала не подумала, потому что не с чего было. А ночью приехал полковник Штольман изымать порошки. Он расспрашивал, не изменилось ли их действие в последнее время, и Люся сказала, что оно вроде бы ослабло по сравнению с летом, когда ей их только выписали, но врач предупреждала, что такое может быть, если принимать их часто.

— А она принимала их часто?

— С ноября чаще, чем до этого.

— Вы рассказали Якову Платоновичу о чае с изменившимся вкусом?

— Нет. Я и не вспомнила, пока он не ушёл. А потом я решила Люсе настойку пустырника накапать, потому что с травами ночью возиться не хотелось, и оказалось, что и настойка... не так пахнет.

— Что значит "не так"?

— Не так, как должна. Что я, не знаю, как пахнет настойка пустырника? Точно не лимоном, как эта. Так что я не дала Люсе ночью её выпить, а утром позвонила Антонине Глебовне и попросила её купить ещё пустырника в аптеке. Она принесла второй пузырёк, и я только убедилась, что запах отличается. А ещё мне теперь кажется, что и все Люсины травы немного лимоном пахнут, не только сбор, что мы вчера пили, а... вообще все. Но может, у меня паранойя развивается, конечно...

— Лисонька, нет у тебя никакой паранойи, — Сальников обернулся на голос. В дверях кухни стояла Людмила Никитина. — Но товарищу капитану ты зря голову морочишь. Травы пахнут, как обычно, а настойка... не знаю, может, срок годности истёк или хранилась неправильно, мало ли.

— Нет, Людмила Петровна, — покачал головой Сальников. — Мы не будем относиться ко всему этому легкомысленно. Сейчас я позвоню следователю, и всё это богатство мы тоже официально изымем, и вообще, похоже, что придётся полностью проверить содержимое вашей аптечки.

— Вы думаете, Люсю хотели отравить? — гневно прищурилась Бережная.

— А продукты? — испугалась Людмила. — Дети же...

— Нет, — ответил он решительно, — детей точно никто травить не собирался, так что продукты наверняка в порядке. Хотя, может, есть что-то такое, что взрослые стали бы есть или пить, а дети — нет? Спиртное, например?

Женщины переглянулись.

— В баре есть коньяк и пару бутылок вина, — сказала Людмила с сомнением.

— И наливка, — вспомнила Бережная, подхватилась и распахнула дверцу холодильника. — Вот! — Она водрузила на стол бутылку из-под шампанского, одним движением выдернула пробку, принюхалась и возмущённо ахнула: — Что угодно можете мне говорить, но она тоже лимоном пахнет!

Сальников укоризненно покачал головой, отстранил женщину и осторожно склонился над бутылочным горлышком. Не заметить запах лимона было сложно.

— Что за наливка? — осведомился он.

— Вроде бы вишнёвая... — тихо отозвалась Людмила.

— Вы её пили?

— Один раз. Мне нельзя, я лекарства принимаю, но когда поминали Влада, я не смогла отказаться.

— С Галиной Борисовной поминали? — зло спросила Бережная. Людмила молча кивнула. — Это же она всё, ведь так? — Этот вопрос уже был адресован Сальникову.

— Пока ничего не доказано, — сказал он мрачно.

— Но зачем ей? — Голос Людмилы дрогнул. — Она меня терпеть не может, конечно, но... детей окончательно осиротить?

— На Антошку ей плевать! — почти выкрикнула Бережная. — А Сашенька, случись с тобой что, как раз ей и достанется вместе с квартирой, дачей и деньгами!

— Успокойтесь, Алиса Андреевна, — сказал Сальников сурово. — Незачем кричать. Хотя мотив у Галины Борисовны имеется, тут вы правы... Но пока мы не знаем, есть ли состав преступления, говорить об этом смысла нет. Давайте лучше о другом.

— О чём же? — Людмила посмотрела на него с какой-то надеждой.

— Об Антоне, — ответил ей Владимир Сергеевич. — С ним обязательно нужно поговорить. И следствию нужно, и ему самому.

— Но он не хочет, — выговорила Никитина с болью. — Мы же не можем его заставить...

— Есть один человек, — начал объяснять Сальников, — Анна Дмитриевна Тихонова. Хороший человек, друг, педагог с большой буквы. Она нам не раз уже в расследованиях помогала, где каким-то образом были замешаны несовершеннолетние. Она любит детей и очень много о них знает, у неё и своих трое, и она уже десять лет заведует детдомом, где я вырос. Я уверен, что она сможет Антона разговорить, особенно если вас, Людмила Петровна, при этом не будет.

— Вы считаете, что он настолько мне не доверяет? — В светлых глазах женщины мелькнуло отчаяние.

— Да он вас бережёт! — немедленно ответил Сальников, отчётливо вспомнив сейчас ночной разговор с Августой. — Новой боли вам не хочет, о вашем здоровье беспокоится. Он настоящим мужчиной растёт, и с этим нужно считаться.

— Но я должна знать...

— Должны, — согласился он. — И обязательно узнаете. Но при разговоре с Антоном пусть лучше Алиса Андреевна поприсутствует или Антонина Глебовна.

После Володиного ухода Римма прилегла, хотя спать ей вроде бы не хотелось. Но она столько всего Володе наобещала — и отдохнуть, и никуда не выходить, и никого не вызывать, и вообще лучше обо всём этом деле не думать, — так что надо было хотя бы попытаться сдержать слово, данное любимому человеку. Отвлечься от ужасного дела "о воспитании" позволили только мысли о самом Володе, это было сейчас сильнодействующее спасительное средство. Римма размышляла о том, что до апреля они вот так, встречаясь урывками, точно не дотянут, тут уже непонятно, как до свадьбы, которая через месяц, продержаться. Ей страстно хотелось уже в полной мере общей с ним жизни, общей утренней суеты и вечерних семейных посиделок на кухне, общей постели и запаха его одеколона в ванной и платяном шкафу. Хотелось провожать его на работу и встречать с дежурства, гладить его рубашки и наблюдать, как он бреется, вместе смотреть, как взрослеет Мартуся, вместе планировать отпуска и праздники, вместе ждать ребёнка, ту самую девочку, которую Володя, оказывается, хотел и которую она ему, по его мнению, обещала. Думать о ребёнке по-прежнему получалось, только затаив дыхание. Хотелось общих друзей, тех же Штольманов, и Римма уже знала, что это может получиться, ведь сегодня ночью они спасали её все вместе, включая Цезаря. Ещё ей было совершенно необходимо найти общий язык с Володиной дочерью, стать для неё не просто молодой женой отца, а своим человеком, потому что именно этого Володя желал и ждал от неё. Ещё хотелось и нужно было съездить вместе с ним в этот его "родной детдом", который был ему по-прежнему важен, был неотъемлемой частью его жизни. Когда Римма сегодня попросила его взять её с собой, он не особо и удивился, кивнул задумчиво и сказал: "Если ты хочешь, то конечно, только уже в следующий раз. Сегодня ты отдохнёшь, а я их там подготовлю". Он не сказал, кого и как он собирается готовить, и теперь она жалела, что не спросила. Хорошо, что сегодня Володя вернётся к ней, и можно будет задать ему и этот вопрос. Глупо, глупее глупого, что ему придётся этой ночью спать на раскладушке на кухне. Но когда она ему об этом сказала, он поинтересовался усмешливо: "Предлагаешь лечь поперёк вашей двери вместе с Цезарем?", и она невольно рассмеялась.

Цезарь сейчас и впрямь развалился на пороге их комнаты, а совершенно счастливая Гита устроилась у его тёплого палевого брюха. Спал пёс вполглаза, время от времени поднимая голову и обводя комнату внимательным, как будто совершенно не сонным взглядом. Подолгу смотрел в пространство между двумя зеркалами, но судя по всему, ничего угрожающего там не видел. Римма осторожно поднялась, прошла босиком по дорожке и остановилась в зеркальном коридоре, полюбовалась на бесконечную череду своих отражений, даже помахала им рукой и они помахали в ответ ей и друг другу. Она прикрыла глаза и прислушалась к себе, но ничего не почувствовала, кроме... лёгкого сквозняка, что ли? На самом деле, уже сам по себе этот сквозняк, которого здесь просто не могло быть, должен был бы напугать до дрожи, но нет, никакого страха она сейчас не испытывала. Кажется, её сегодня вообще трудно было напугать. Видимо, со временем напугать её будет всё труднее.

— ... Она совершенно из того же теста, что и Вы, Анна Викторовна. Так же мало опасается своего дара, хотя и следовало бы, так же ведо́ма любопытством и жаждой эксперимента, — прозвучал из ниоткуда резковатый, но приятный и удивительно знакомый мужской голос.

— Она ведо́ма желанием понять и помочь, использовать дар во благо, Яков Платонович, и тоже чувствует себя защищённой, потому что знает, что любима своим героическим сыщиком. — Женский голос был глубоким и музыкальным.

— Её сыщик не всегда рядом, он может просто не успеть, тем более, они оба пока слишком неопытны. Она ныряет слишком глубоко, он вытаскивает её каким-то чудом, просто по наитию. Вчера всё могло бы закончится гораздо хуже.

— Они быстро учатся и они не одни, поэтому всё закончилось хорошо. Вы оценили всю иронию происшедшего, Яков Платонович? Ваш внук вчера изгнал зловредного духа благодаря тому, что внимательно и вдумчиво читал Ваши дневники, которые Вы поначалу так не хотели писать.

— Во-первых, это и Ваш внук, Анна Викторовна, иначе у него ничего бы не получилось. Во-вторых, необходимое заклинание Яков мог вычитать и у Кардека в "Книге о духах", которую Вы так предусмотрительно оставили ему в наследство. И в третьих, Вы сами прекрасно знаете, что духа он не изгнал, а лишь отогнал на время, ещё и при помощи собаки. Кстати, что именно Вы нашептали этому псу, что он пришёл в такое неистовство?

— Самая большая загадка, Яков Платонович, тут не в том, что я ему нашептала, а в том, почему он нас с Вами вообще слышит и слушает...

Римма вскинулась и села на диване. Часы на стене напротив показывали полвторого. Из окна струился яркий белый свет, заливая пол от стола до самого зеркального коридора. Цезарь поднял голову и посмотрел на неё вопросительно. "Всё в порядке", — пробормотала она и спустила на пол босые ноги. Подойдя к окну, отодвинула в сторону белую занавеску. Чуть в стороне, на карнизе прямо перед окном самозабвенно миловалась пара голубей, и появление растрёпанной женщины по ту сторону стекла не произвело на них ни малейшего впечатления. Получается, она проспала больше двух часов, и скоро Мартуся должна вернуться из школы. Что-то ей приснилось такое... хорошее, но странное.