В лабиринте тьмы (гет)

От лица Рея 

Предрассветный мрак висел над горами Айдахо, тяжёлый и холодный, как мокрый брезент. Снег скрипел под ботинками, пока я тащил последнюю коробку к внедорожнику, чёрному зверю, что урчал на холостом ходу, прогревая движок. Мороз кусал кожу, пахнущий хвоей и льдом, и я видел, как дыхание клубится передо мной, белое, как призраки, что кружились в этом чёртовом лесу. Дом стоял позади, старый, с запахом смолы и наших вечеров у камина, его окна темнели, как глаза, что провожают нас в никуда. Я хлопнул дверью, проверяя замок в третий раз, скрип петель резанул тишину, густую, как смола, и я бросил взгляд на сарай, на гараж, где я часами возился с машиной, пахнущей бензином и металлом. Этот уголок стал нашим, и я знал: Мелли чувствует то же самое. Она стояла у машины, кутаясь в куртку, и её силуэт в этом ледяном тумане казался мне чем-то из сна, хрупким, но живым.

— Готова, оленёнок? — бросил я, открывая пассажирскую дверь. Мой голос хрипел от мороза, но я добавил в него лёгкую насмешку, чтобы прогнать её грусть. Она кивнула, слабо улыбнувшись, и её глаза , тёмные, как кофе, что я варил ей в первые дни, блеснули в свете фар. Она забралась в салон, и я почувствовал запах её шампуня —лаванда и ваниль, когда она прошла мимо. Я захлопнул дверь, обошёл машину, хлопнув по капоту, холод металла обжёг ладонь, и сел за руль. Тепло салона обняло меня, пахнущее кожей и бензином, и я бросил взгляд на неё. Она не расстегнула куртку, сидела, вцепившись в края, как будто это был её щит. Я знал, что творится в её голове: тревога, как рой ос, жужжала там, и я не винил её. Сегодня всё решится: документы, граница, новая жизнь. Или чёртов полицейский участок, если судьба решит подложить нам свинью.

Я выжал сцепление, и машина тронулась, плавно, как зверь, что крадётся по снегу.

Лес вокруг спал: ели и сосны, укутанные инеем, стояли, как стражи, их ветки гнулись под тяжестью снега, пахнущего морозом и тишиной. Фары выхватывали дорогу — узкую, засыпанную голубоватым снегом, что казался не настоящим, а вырезанным изо льда.

Несколько дней назад тут бушевала метель, я помнил, как ветер выл, как волк, и швырял снег в окна, но теперь всё стихло, только туман стелился меж деревьев, как вуаль, цепляясь за вершины. Звук мотора был единственным живым в этой глуши, низкий и ровный, и я вёл машину аккуратно, никаких рывков, никаких пробуксовок. Не хотел будить этот лес. Он знал меня, а я знал его, каждый поворот, каждый сугроб. Навигатор мне не нужен — карта этого места сидела в голове, выжженная годами, когда я скрывался тут от лишних глаз.

— Не засни там, Миранда, — поддел я, заметив, как её голова клонится к окну. Новое имя слетело с языка легко, и я ухмыльнулся, видя, как она вздрогнула, открывая глаза.

— Не могу…- пробормотала она, и её голос, мягкий, с лёгкой дрожью, был как шорох снега под колёсами.

— Глаза сами закрываются.

— Ну и спи,- сказал я, пожав плечами.

— Дорога длинная, спешить не будем. Зима, лёд, горы — не место для гонок.

Она попыталась выпрямиться, уставившись на мелькающие деревья, но я видел, как её веки тяжелеют. Тепло салона, уютное, с запахом прогретой кожи и чуть-чуть кофе, что я пролил вчера, — тянуло её в сон, и я не стал её тормошить. Пусть отдыхает. Её тревога и так висела в воздухе, как запах сырости после дождя, и я знал: она боится. Боится полиции, документов, границы. Боится, что я влипну из-за неё. Чёрт, да я сам бы волновался, если б не привык держать всё под контролем. Но ей этого не понять — она видит во мне скалу, а я… я просто парень, который знает, как выкрутиться.

Мы ехали час, может больше, спускаясь по лесной дороге — бесконечной, как чёртова спираль. Снег скрипел под шинами, фары выхватывали тени деревьев, что тянулись к небу, как руки, застывшие в мольбе. Я бросал взгляды на Мелли, она дремала, её дыхание было тихим, с лёгким свистом, и я чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Эта девчонка… она моя слабость, мой смысл, и я не дам ей пропасть. Впереди ждала встреча — мой старый кореш, Джек, должен был передать документы где-то на выезде из Айдахо, у старой заправки, что пахла ржавчиной и дешёвым бензином. Я знал его с тех времён, когда мы гнали чипы через границу, грубый мужик с голосом, как наждачка, и руками, что воняли табаком. Он не подведёт. Но Мелли… ей лучше не видеть его. Пусть спит, пока всё не кончится.

Дорога вынырнула из леса, и я вырулил на открытый участок: асфальт, узкий, как лента, тянулся меж скал, покрытых снегом. Горы вставали по бокам, молчаливые и суровые, их вершины терялись в тумане, пахнущем льдом и вечностью. Я вдохнул глубже — холодный воздух врывался в салон через щель в окне, острый, с привкусом хвои, и подумал:

"Айдахо, ты чертовски красив, но я готов тебя оставить."

Ради неё. Ради нас. Мелли шевельнулась во сне, пробормотав что-то про полицию, и я положил руку на её колено, тёплое, под слоем джинсов, чтобы успокоить.

— Всё будет в порядке, малышка, — шепнул я, хоть она и не слышала.

— Мы проскочим. Обещаю.

От лица Мелиссы

Тепло салона обволакивало меня, как старое одеяло, пахнущее кожей и чуть-чуть бензином, что въелся в сиденья внедорожника Рэя. Я сидела, вцепившись в края куртки, чувствуя, как мех отсрочки воротника щекочет подбородок, и смотрела в окно — туда, где лес растворялся в предрассветном мраке. Снег лежал на ветках сосен, голубоватый, как лунный свет, и туман стелился меж деревьев, мягкий и холодный, словно дыхание гор. Морозный воздух просачивался через щель в окне, острый, с запахом хвои и льда, и я дышала им, пытаясь прогнать сонливость, что тянула меня вниз, как река камешек. Я не хотела спать. Не могла. Сегодня всё решится — документы, граница, наша свобода, и тревога грызла меня изнутри, как мышь старую ткань.

Рэй вёл машину плавно, его руки, сильные, с мозолями, что я чувствовала, когда он обнимал меня, лежали на руле, уверенные и спокойные. Звук мотора был низким, почти убаюкивающим, и я слышала, как шины шуршат по снегу, мягко, как шаги зверя в лесу. Он не говорил ничего, только иногда бросал на меня взгляд, тёплый, с лёгкой насмешкой в уголках губ, и я знала: он видит, как я борюсь с собой. С этой дорогой, с этим днём, с этими мыслями, что крутились в голове, как снежинки в ветре. Мы оставили дом позади — наш дом, с его скрипящими полами, запахом смолы и тихими вечерами у камина, — и я шептала себе: "Мы вернёмся весной." Это было как заклинание, как якорь, чтобы не утонуть в грусти, что подступала к горлу, горькая и холодная, как утренний воздух.

— Не засни там, Миранда, — сказал он вдруг, и его голос, хриплый, с тёплой ноткой, вырвал меня из дрёмы. Новое имя прозвучало легко, как шутка, и я вздрогнула, открывая глаза. Он ухмылялся, и свет фар отразился в его зрачках, сделав их похожими на звёзды в этом ледяном лесу.

— Не могу…- пробормотала я, чувствуя, как веки тяжелеют.

— Глаза сами закрываются.

— Ну и спи, — ответил он, пожав плечами, и его тон был небрежным, но мягким.

— Дорога длинная, малышка. Зима, лёд, горы -спешить не будем.

Я хотела возразить, сказать, что должна быть начеку, но тепло салона, уютное, с привкусом кофе, что Рэй пролил вчера, побеждало меня. Лес за окном мелькал — ели, укутанные инеем, стояли, как стражи сказки, их ветки гнулись под снегом, и запах хвои, свежий и чистый, долетал до меня, смешиваясь с запахом его куртки, дым, лес, чуть-чуть бензина. Я любила этот запах. Он был как Рэй — сильный, живой, мой. Но тревога не отпускала. Мы ехали к чему-то важному, к встрече, о которой он почти не говорил. Документы. Человек, которого я не знаю. И граница впереди, как линия судьбы, что может либо открыть нам новую жизнь, либо захлопнуться, как капкан.

Я выпрямилась, глядя на дорогу, узкую, тёмную, с сугробами по краям, и вдруг спросила, не сдержавшись:

— А если нас остановит полиция? До того, как мы получим документы? Что мы скажем? У нас ведь ничего нет…

Мой голос дрожал, как ветка на ветру, и я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Рэй бросил на меня быстрый взгляд, и на его губах мелькнула усмешка, лёгкая, но тёплая.

— Нас не остановят, — сказал он уверенно, и его голос был как камень, на который я могла опереться.

— Не переживай, малышка. Если что, мне сообщат заранее, что впереди копы, и мы либо переждём, либо найдём объезд.

— Кто сообщит? — вырвалось у меня, и я удивлённо моргнула, глядя на него.

— Из ФБР позвонят, — подмигнул он, и я фыркнула, не удержав улыбки.

Его шутки всегда приходили вовремя, как глоток воздуха, когда я задыхалась от страха. Но я знала: за этой насмешкой что-то есть. Связи, о которых он не говорит. Люди, которых я не увижу. И эта мысль — кто он такой, откуда эта уверенность? — крутилась в голове, как снежинка в вихре.

Мы выехали из леса, и дорога открылась: длинная, как лента, что тянется меж скал. Горы вставали по бокам, величественные и молчаливые, их вершины скрывались в тумане, пахнущем льдом и вечностью. Я смотрела на них, чувствуя, как они стали частью меня за эти месяцы, их тишина, их сила, их запах хвои и снега. Айдахо вцепился в мою душу, и я шепнула про себя:

"Прощай." Но тут Рэй сбавил скорость, и я напряглась, заметив впереди огни — тусклые, жёлтые, как глаза зверя в ночи. Заправка. Старая, с облупившейся вывеской, что едва читалась в тумане. Запах бензина и ржавчины ударил в нос, когда он приоткрыл окно, и я услышала, как он пробормотал:

— Сиди тихо, Мелли. Сейчас вернусь.

Он вылез из машины, хлопнув дверью — звук резкий, как выстрел в тишине, — и я увидела фигуру у заправки. Высокую, в тёмной куртке с капюшоном, что скрывал лицо. Запах сигаретного дыма долетел до меня, горький и резкий, и я щурилась, пытаясь разглядеть его, но свет фар выхватывал только тень. Рэй подошёл к нему, они обменялись парой слов — низких, как гул мотора, — и что-то перешло из рук в руки. Конверт. Документы. Мой новый паспорт, его тоже. Сердце заколотилось, как пойманная птица, и я сжала край сиденья, чувствуя, как пот холодеет на шее. Это было оно — наш билет в Канаду. Но что-то в этой сцене — тень мужчины, запах дыма, тишина гор, шептало мне об опасности.

Рэй вернулся, сел за руль, и я услышала шорох бумаги, когда он сунул конверт в бардачок. Его куртка пахла морозом и сигаретами, и я шепнула, не сдержавшись:

— Это он?

— Не твой типаж, Мелли, — хмыкнул он, заводя мотор.

— Спокойно, всё в порядке.

Машина тронулась, и я выдохнула, чувствуя, как тепло его голоса прогоняет холод. Но тревога осталась — липкая, как туман за окном. Я смотрела на горы, на дорогу, что вела нас к границе, и думала:

"А если нас остановят? Если полиция уже знает?"

Рэй был спокоен, как всегда, но я… я не могла отделаться от мысли, что всё может рухнуть. И что я — его слабое место.

От лица Рея

Лес остался позади, и дорога вынырнула на открытый участок: узкая лента асфальта, что вилась меж скал, покрытых снегом, как белым саваном. Фары выхватывали сугробы, голубоватые и холодные, а туман стелился над горами, пахнущий льдом и вечностью. Я вёл машину плавно, чувствуя, как шины цепляются за снег, и звук мотора — низкий, ровный, был единственным, что нарушало эту чёртову тишину. Мелли дремала рядом, её голова клонилась к окну, и я слышал её дыхание — тихое, с лёгким свистом, пока она боролась со сном. Тепло салона, уютное, с запахом кожи и пролитого вчера кофе — тянуло её в дрёму, и я не стал её будить. Пусть спит. Её тревога и так витала в воздухе, как запах сырости после метели, и я знал: она боится. Боится всего, что впереди — документов, границы, копов. Но я держал это под контролем. Всегда держал.

— Не засни там, Миранда, — бросил я, поддев её новым именем, и уголок губ дёрнулся в ухмылке, когда она вздрогнула, открывая глаза. Её взгляд — тёмный, как кофе без молока, был мутным от сна, но я видел в нём искры страха.

— Не могу…- пробормотала она, и её голос — мягкий, дрожащий — был как шорох снега под колёсами.

— Глаза сами закрываются.

— Ну и спи, малышка, — сказал я, пожав плечами.

— Дорога длинная. Зима, лёд, горы — спешить не будем.

Она выпрямилась, пытаясь сфокусироваться на мелькающих деревьях, но я знал: она сдаётся. И тут она спросила, тихо, но с ноткой паники:

— А если нас остановит полиция? До того, как мы получим документы? Что мы скажем? У нас ведь ничего нет…

Я бросил на неё взгляд — быстрый, острый, — и почувствовал, как её слова цепляют меня, как шипы. Она сидела, сжав кулаки, и я видел, как её ногти впиваются в ладони под тканью куртки. Чёрт, она правда боится. Я выдавил усмешку, лёгкую, чтобы прогнать её страх:

— Нас не остановят, — сказал я твёрдо, глядя на дорогу.

— Если что, мне сообщат заранее, что впереди копы. Переждём или найдём объезд.

— Кто сообщит? — вырвалось у неё, и её удивлённый голос был как ветер в соснах.

— Из ФБР позвонят, — подмигнул я, и она фыркнула, улыбнувшись против воли. Эта улыбка — слабая, но живая — грела меня сильнее, чем движок под капотом. Но я не врал. Ну, почти. У меня были люди — старые кореша из Орегона, что следили за дорогами, за патрулями. Джек, тот, что ждал впереди с документами, был одним из них. Грубый мужик с голосом, как наждачка, и руками, что воняли табаком и порохом. Он не подведёт. Никогда не подводил.

Мы ехали ещё минут двадцать, и тут впереди замаячили огни — тусклые, жёлтые, как глаза зверя в ночи. Заправка. Старая, с облупившейся вывеской, что едва читалась в тумане: "Последняя Остановка". Последняя остановка перед Монтаной. Запах бензина и ржавчины ударил в нос, когда я приоткрыл окно, и я сбавил скорость, чувствуя, как сердце стукнуло чуть сильнее. Это было оно — место встречи. Я бросил взгляд на Мелли — она смотрела на меня, сонливость сменилась тревогой, и я сказал, тихо, но твёрдо:

— Сиди тихо, Мелли. Сейчас вернусь.

Я вылез из машины, хлопнув дверью — звук резанул тишину, как выстрел, — и холод вцепился в меня, острый, с привкусом хвои и металла. У заправки стоял пикап — старый, с потёкшей краской, и рядом фигура в тёмной куртке с капюшоном. Джек. Я узнал его по осанке — сутулой, как у волка, что принюхивается к добыче, — и по запаху сигарет, что тянулся от него, горький и резкий. Он шагнул навстречу, и свет фар выхватил его руки — грубые, в пятнах масла, с дымящейся сигаретой между пальцами.

— Рэй, — прохрипел он, и его голос был как треск льда.

— Всё чисто?

— Пока да, — ответил я, сунув руки в карманы куртки, что пахла лесом и бензином.

— Документы?

Он кивнул, вытаскивая из-под куртки конверт — толстый, с запахом свежей бумаги и чуть-чуть пота. Но тут я заметил движение — фары вдали, слабый свет, что мелькнул на повороте. Чёрт. Машина. Не патруль, но кто-то едет. Джек тоже увидел, его глаза сузились, и он бросил:

— Быстрее, Бреннан. Не хватало, чтоб нас тут засекли.

Я выхватил конверт, чувствуя, как бумага холодит пальцы, и сунул его за пазуху.

— Если что, ты меня не знаешь, — бросил я, отступая к машине. Он хмыкнул, сплюнул в снег — плевок замерз на лету, — и растворился в тени пикапа, как призрак. Я рванул к внедорожнику, сердце колотилось, но лицо оставалось каменным. Фары приближались — медленно, слишком медленно, — и я успел нырнуть за руль, хлопнув дверью. Мелли смотрела на меня, её глаза — огромные, блестящие от страха, — и шепнула:

— Это он?

— Не твой типаж, Мелли, — хмыкнул я, заводя мотор. Руки чуть дрожали — не от страха, от адреналина, — и я сунул конверт в бардачок, слыша шорох бумаги. Запах сигаретного дыма Джеком прилип ко мне, смешиваясь с морозом и её лавандой, и я выжал газ, уводя машину с заправки. Свет фар позади мигнул и пропал — просто какой-то дальнобойщик, наверное, но я чувствовал, как пот холодеет на спине. Чёрт, близко. Слишком близко.

— Спокойно, всё в порядке, — сказал я, глядя на дорогу. Она выдохнула, и я почувствовал её тепло рядом — живое, настоящее. Документы были у нас. Осталось только граница. Но я знал: эта ночь ещё не кончилась.

Дорога тянулась вперёд, узкая и тёмная, как ствол винтовки, меж скал, что вставали по бокам, молчаливые и суровые, с шапками снега на вершинах. Фары выхватывали асфальт — мокрый, с пятнами льда, что блестели, как стекло, — и я вёл машину ровно, чувствуя, как шины цепляются за поверхность. Запах бензина и сигаретного дыма от встречи с Джеком всё ещё лип ко мне, смешиваясь с теплом салона — кожей, пролитым кофе и её лавандой, что витала рядом. Мелли сидела тихо, её дыхание было слабым, почти неслышным, и я знал: она на грани сна, но тревога держит её, как капкан. Документы лежали в бардачке — конверт, пахнущий бумагой и чуть-чуть потом, — наш билет в Канаду. Осталось только проскочить границу. Но я чувствовал: этот день не отпустит нас так легко.

Мы ехали минут сорок, горы вокруг становились ниже, а туман гуще, когда я заметил свет в зеркале заднего вида — слабый, но настойчивый, как глаз зверя в лесу. Фары. Чёрт. Я прищурился, сжимая руль — холодный, с запахом кожи и металла, — и свет стал ярче, ближе. Машина. Не дальнобойщик, не случайный путник — слишком быстро нагоняет. Патруль? Сердце стукнуло, но я держал лицо каменным, бросив взгляд на Мелли. Она выпрямилась, её глаза — тёмные, блестящие от страха — поймали моё отражение в зеркале.

— Рэй? — шепнула она, и её голос дрожал, как ветка на ветру.

— Спокойно, малышка, — сказал я тихо, но внутри всё напряглось, как пружина.

— Просто держись.

Свет мигнул — красный и синий, чёрт возьми, — и сирена взвыла, коротко, как собака, что лает в ночи. Полиция. Я выругался про себя, сбрасывая скорость, и свернул к обочине — снег скрипнул под шинами, запах хвои влетел в салон через щель в окне.

Патрульный джип остановился позади, его фары слепили зеркала, и я увидел силуэт — высокий, в форме, с фонариком в руке. Мелли сжала кулаки, её ногти впились в ладони, и я положил руку на её колено — тёплое, дрожащее под джинсами.

— Дыши, Мелли, — шепнул я.

— Я разберусь.

Дверь хлопнула, и коп подошёл — молодой, с запахом дешёвого кофе и пота на форме, лицо красное от мороза. Фонарик ударил мне в глаза, резкий, как выстрел, и я прищурился, держа руки на руле.

— Доброе утро, сэр, — сказал он, и его голос был сухим, как треск льда.

— Документы, пожалуйста.

Я кивнул, медленно потянувшись к карману куртки — пахнущей лесом и сигаретами, — и достал свой старый паспорт. Не тот, что в бардачке. Тот был для Канады. Мелли затаила дыхание, её страх был осязаем, как запах сырости в воздухе, и я бросил ей быстрый взгляд — "молчи". Коп взял паспорт, листая его под светом фонарика, и я заметил, как его брови нахмурились.

— Куда направляетесь? — спросил он, глядя на меня.

— В Монтану, к друзьям, — ответил я небрежно, с лёгкой хрипотцой, как будто это было обычное утро.

— Ранний старт, чтоб пробки обойти.

Он хмыкнул, возвращая паспорт, но не отошёл.

— А ваша спутница? — кивнул он на Мелли.

— Документы?

Я почувствовал, как её колено дрогнуло под моей рукой, и выдавил улыбку — холодную, но спокойную.

— Она забыла кошелёк дома, офицер. Устала, всю ночь собирались. Всё в порядке?

Коп прищурился, свет фонарика скользнул по её лицу — бледному, с тенями под глазами, — и она сжалась, как зверёк в ловушке. Я знал, что он видит: девчонка, явно нервничающая, без документов. Чёрт. Он выпрямился, постучав фонариком по ладони.

— Выйдите из машины, оба, — сказал он твёрдо.

— Надо проверить.

Сердце заколотилось, но я кивнул, открывая дверь. Холод ударил в лицо, острый, с привкусом хвои и выхлопов, и я вышел, хлопнув дверью — звук резкий, как выстрел в тишине. Мелли замешкалась, но я обошёл машину, открыв её дверь, и шепнул:

— Всё нормально, малышка. Делай, как он скажет.

Она выбралась, её куртка пахла лавандой и страхом, и я видел, как её руки дрожат, пока она стояла рядом. Коп махнул фонариком в сторону багажника.

— Откройте, — бросил он, и я почувствовал, как адреналин вскипает в крови. Документы в бардачке, старый пистолет под сиденьем — спрятан, но не идеально. Если он решит копаться… Я открыл багажник, и запах картона от коробок ударил в нос — её вещи, мои инструменты, ничего подозрительного. Пока.

Он рылся там минут пять, светя фонариком, шорох его перчаток по картону смешивался с воем ветра в горах. Мелли стояла рядом, её дыхание клубилось в морозном воздухе, и я видел, как она кусает губу, чувствуя вкус крови. Я держал руки в карманах, небрежно, но внутри всё кипело. Коп закрыл багажник, повернулся к салону, и я понял: он не закончил.

— Проверим внутри, — сказал он, и его голос был как лёд. Он открыл пассажирскую дверь, светя в бардачок, и я почувствовал, как пот холодеет на спине. Конверт лежал там, толстый, белый, как маяк в этой тьме. Если он его откроет… Я шагнул ближе, бросив небрежно:

— Там только перчатки да карта, офицер. Ничего интересного.

Он хмыкнул, но потянулся к бардачку, и я услышал, как Мелли тихо выдохнула — звук, как треск ветки. Его пальцы коснулись защёлки, и я сжал кулаки в карманах, готовый к любому повороту. Адреналин бил в виски, как молот, и я подумал:

"Чёрт, Джек, если ты меня подставил…"

Это был наш шанс, и он висел на волоске.

От лица Мелиссы

Дорога тянулась вперёд, бесконечная и тёмная, как нитка, что вьётся в тумане, а горы по бокам молчали, укутанные снегом, их вершины терялись в ледяной дымке. Я дремала, чувствуя, как тепло салона — уютное, с запахом кожи, бензина и чуть-чуть кофе — обнимает меня, утягивая в сон. Звук мотора был ровным, как дыхание спящего зверя, и я цеплялась за него, чтобы не провалиться в тревожные мысли, что кружились в голове, как снежинки за окном. Рэй вёл машину молча, его руки — сильные, тёплые, с запахом леса и металла — лежали на руле, и я знала: он всё держит под контролем. Но тревога не отпускала — липкая, холодная, как морозный воздух, что просачивался через щель в окне, острый, с привкусом хвои и льда.

Я открыла глаза, когда свет мелькнул в боковом зеркале — слабый, но настойчивый, как маяк в ночи. Фары. Машина позади. Я выпрямилась, сердце стукнуло, и посмотрела на Рэя — его лицо было спокойным, но я заметила, как он прищурился, сжимая руль чуть сильнее.

— Рэй? — шепнула я, и мой голос дрогнул, как лист на ветру, тонкий и хрупкий.

— Спокойно, малышка, — ответил он тихо, и его голос — низкий, с тёплой хрипотцой — был как якорь.

— Просто держись.

Свет мигнул — красный и синий, яркий, как кровь и небо, — и сирена взвыла, коротко, резанув тишину. Полиция. Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и холод пробежал по спине, липкий и острый, как запах сырости в воздухе. Рэй сбавил скорость, свернув к обочине — снег скрипнул под шинами, как стекло под ногами, — и я увидела патрульный джип позади, его фары слепили, отражаясь в зеркалах. Дверь хлопнула, и коп подошёл — высокий, в форме, с фонариком, что резал темноту, как нож. Запах дешёвого кофе и пота долетел до меня, когда он постучал в окно, и я затаила дыхание, глядя на Рэя.

— Доброе утро, сэр, — сказал коп, и его голос был сухим, как треск льда под ботинками.

— Документы, пожалуйста.

Рэй кивнул, медленно потянувшись к карману куртки — я уловила запах леса и сигарет, что прилип к нему после заправки, — и достал паспорт. Старый, не тот, что в бардачке. Мой лежал там, в конверте, пахнущем бумагой и чужими руками, и я почувствовала, как горло сжимается. Коп взял паспорт, листая его под светом фонарика, и я видела, как Рэй бросил мне взгляд — быстрый, твёрдый, говорящий:

"Молчи." Я сжалась, чувствуя, как страх вьётся вокруг меня, как туман за окном.

— Куда направляетесь? — спросил коп, и его глаза — холодные, как лёд на скалах,

— скользнули по мне.

— В Монтану, к друзьям, — ответил Рэй небрежно, с лёгкой улыбкой, и его голос был как всегда — уверенный, чуть насмешливый.

— Ранний старт, чтоб пробки обойти.

Коп хмыкнул, вернув паспорт, но не отошёл.

— А ваша спутница? — кивнул он на меня.

— Документы?

Я замерла, чувствуя, как сердце колотится в груди, как птица в клетке, и посмотрела на Рэя. Он улыбнулся — холодно, но спокойно, — и сказал:

— Она забыла кошелёк дома, офицер. Устала, всю ночь собирались. Всё в порядке?

Свет фонарика ударил мне в лицо, резкий и слепящий, и я сжалась, как зверёк, попавший в ловушку. Мои руки дрожали под курткой, пахнущей лавандой и страхом, и я кусала губу, чувствуя вкус крови — солёный, тёплый. Коп прищурился, постучав фонариком по ладони, и я поняла: он не поверил.

— Выйдите из машины, оба, — сказал он твёрдо, и его голос был как удар.

— Надо проверить.

Я задохнулась, но Рэй кивнул, открывая дверь. Холод ворвался в салон, острый, с запахом хвои и выхлопов, и он вышел, хлопнув дверью — звук резкий, как выстрел в тишине. Я замешкалась, пальцы вцепились в сиденье, но он обошёл машину, открыл мою дверь и шепнул:

— Всё нормально, малышка. Делай, как он скажет.

Его голос был тёплым, как свет камина в нашем доме, и я выбралась наружу, чувствуя, как мороз кусает кожу, смешиваясь с запахом его куртки — дым, лес, сигареты. Я стояла рядом, дрожа, пока коп махнул фонариком в сторону багажника.

— Откройте, — бросил он, и я увидела, как Рэй напрягся — едва заметно, но я знала его слишком хорошо. Он открыл багажник, и запах картона от наших коробок ударил в нос — книги, одежда, инструменты. Ничего страшного. Но документы… они были в бардачке, и пистолет — я знала, что он где-то там, спрятан под сиденьем. Если коп найдёт их…

Он рылся в багажнике, шорох его перчаток смешивался с воем ветра, что гнал снег по дороге. Я смотрела на горы — величественные, молчаливые, — и молилась про себя, шепча:

"Пожалуйста, пусть он не заметит."

Мое дыхание клубилось в воздухе, белое и дрожащее, и я чувствовала, как слёзы жгут глаза, но сдерживала их. Рэй стоял рядом, руки в карманах, небрежный, как будто это была шутка, но я видела, как его пальцы сжимаются внутри. Коп закрыл багажник, повернулся к салону, и я услышала его голос — холодный, как лёд на стекле:

— Проверим внутри.

Он открыл мою дверь, светя фонариком в бардачок, и я почувствовала, как сердце остановилось. Конверт лежал там — белый, толстый, как маяк в этой тьме. Если он его откроет… Рэй шагнул ближе, бросив небрежно:

— Там только перчатки да карта, офицер. Ничего интересного.

Но коп хмыкнул, его рука потянулась к защёлке, и я выдохнула — тихо, как треск ветки, — чувствуя, как страх сжимает горло. Его пальцы коснулись бардачка, и я посмотрела на Рэя — его лицо было каменным, но глаза сверкнули, как сталь. Всё висело на волоске, и я знала: если он найдёт документы, если он найдёт пистолет, наша мечта о Канаде рухнет прямо здесь, под этим ледяным небом.

От лица Рея

Холод вгрызался в кожу, острый и злой, с запахом хвои и выхлопов, пока я стоял у машины, глядя, как коп лезет в салон. Его фонарик резал темноту, выхватывая сиденья, что пахли кожей и бензином, и я чувствовал, как адреналин бьёт в виски, как молот по гвоздю. Мелли дрожала рядом, её дыхание клубилось в морозном воздухе, белое и рваное, и я видел, как она кусает губу, сдерживая слёзы. Запах её страха — тонкий, с ноткой лаванды — смешивался с сыростью тумана, что стелился над дорогой, и я знал: она на грани. Коп открыл бардачок, и свет фонарика упал на конверт — белый, толстый, как маяк в этой чёртовой ночи. Документы. Наш билет в Канаду. И под сиденьем — мой старый "Глок", завёрнутый в тряпку, пахнущую маслом. Если он найдёт хоть что-то из этого, нам конец.

— Там только перчатки да карта, офицер, — бросил я небрежно, шагнув ближе, и мой голос был ровным, с лёгкой хрипотцой, как будто это была шутка. Но внутри всё кипело. Его пальцы — в перчатках, пахнущих резиной и кофе, — коснулись защёлки, и я услышал щелчок — тихий, но громкий, как выстрел в этой тишине. Бардачок открылся, и конверт лежал там, нагло белея в свете фонаря. Чёрт. Я сжал кулаки в карманах куртки — пропахшей лесом, сигаретами и её теплом, — и почувствовал, как ногти впиваются в ладони. Мелли выдохнула — слабый, дрожащий звук, как треск ветки, — и я бросил ей взгляд: "Молчи."

Коп потянулся к конверту, и время замедлилось — снег скрипел под его ботинками, ветер выл в горах, запах хвои и льда бил в нос. Я шагнул ещё ближе, чувствуя, как пот холодеет на спине, и сказал, чуть громче:

— Это просто бумаги, офицер. Расписки за бензин. Ничего интересного.

Он замер, его рука зависла над конвертом, и я увидел, как его глаза — холодные, как лёд на скалах, — сузились.

— Расписки, значит? — хмыкнул он, и в его голосе был намёк на подозрение.

— Давай глянем.

Чёрт возьми. Я кивнул, держа лицо каменным, но внутри всё орало:

"Докажи, что это не то, что ты думаешь."

Он взял конверт, толстая бумага шуршала в его руках, и я почувствовал, как Мелли напряглась рядом — её колено дрогнуло, почти коснувшись моего. Коп начал открывать клапан, и я понял: надо действовать. Быстро. Я кашлянул, резко, как будто мороз в горло попал, и сказал:

— Осторожно, там старые чеки. Мусор, честно говоря. Не хотелось бы, чтоб вы руки испачкали.

Он хмыкнул, но замедлился, глядя на меня. Я выдавил улыбку — холодную, чуть насмешливую, — и добавил:

— Устали мы, офицер. Дорога долгая, сами видите. Может, отпустите нас, а?

Мелли стояла, как статуя, её дыхание было почти неслышным, и я знал: она молится. Коп постучал пальцем по конверту, задумчиво, и я почувствовал, как секунды тянутся, как резина. А потом он сунул его обратно в бардачок, хлопнув крышкой — звук резкий, как затвор пистолета.

— Ладно, — буркнул он, выпрямляясь.

— Но в следующий раз без документов не катайтесь. Повезло, что я сегодня добрый.

Я выдохнул, медленно, чтобы не выдать облегчения, и кивнул.

— Спасибо, офицер. Учтём.

Он прошёлся фонариком по салону ещё раз, свет скользнул под сиденье — туда, где лежал "Глок", — и я замер, чувствуя, как кровь стынет в венах. Но он не нагнулся, не полез дальше. Просто хмыкнул, выключил фонарь и махнул рукой:

— Езжайте. Осторожнее на льду.

Я открыл дверь для Мелли, помогая ей забраться — её руки дрожали, пахнущие лавандой и морозом, — и захлопнул её, обойдя машину. Коп вернулся к своему джипу, его фары мигнули, и я сел за руль, хлопнув дверью. Холод салона ещё не выветрился, запах выхлопов и хвои висел в воздухе, но я завёл мотор, чувствуя, как он урчит подо мной, живой и тёплый. Мелли смотрела на меня, её глаза — огромные, блестящие от слёз, что она сдерживала, — и шепнула:

— Рэй… мы…?

— Всё в порядке, малышка, — сказал я, сжимая руль, и моя ухмылка была шире, чем я хотел.

— Проскочили. Этот парень просто скучал на дежурстве.

Она выдохнула, резко, как будто сдерживала это целую вечность, и её рука — маленькая, холодная — легла на мою. Я почувствовал её тепло сквозь дрожь, и адреналин, что кипел во мне, начал стихать, сменяясь чем-то другим — гордостью, что ли. Мы справились. Я завёл машину, выруливая на дорогу, и свет патрульного джипа растаял в зеркале, как призрак в тумане.

— Чёрт, Мелли, — хмыкнул я, бросив на неё взгляд.

— Ты чуть не выдала нас своим лицом. Надо поработать над покером, а?

Она фыркнула, слабо, но с улыбкой, и её голос был тихим, но живым:

— А ты… ты как будто родился для этого.

— Может, и родился, — ответил я, и мой голос стал мягче.

— Но теперь я живу ради тебя.

Дорога впереди была тёмной, снег скрипел под колёсами, и я знал: граница близко. Мы вырвались из этой ловушки, но ночь ещё не отпустила нас совсем. Я сжал её руку, чувствуя, как её пальцы переплетаются с моими, и подумал:

"Пусть попробуют нас взять. Я не отдам её никому."

От лица Мелиссы

Холод обжигал кожу, острый и колючий, с запахом хвои и выхлопов, пока я стояла у машины, дрожа в своей куртке, что пахла лавандой и морозом. Свет фонарика копа резал темноту, скользя по салону, и я чувствовала, как страх сжимает горло, липкий и холодный, как туман, что стелился над дорогой. Рэй был рядом, его руки в карманах, небрежный, как будто это была игра, но я видела, как его пальцы напряглись, сжимая ткань куртки — пропахшей лесом, сигаретами и его теплом. Коп открыл бардачок, и свет упал на конверт — белый, толстый, как маяк в этой ночи. Наши документы. Наша надежда на Канаду. А где-то под сиденьем — я знала — прятался пистолет, завёрнутый в тряпку, с запахом масла и металла. Если он найдёт хоть что-то… Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и мой взгляд метнулся к горам — молчаливым, величественным, как свидетели нашей судьбы.

— Там только перчатки да карта, офицер, — сказал Рэй небрежно, шагнув ближе, и его голос — низкий, с лёгкой хрипотцой — был как всегда уверенным. Но я слышала в нём тень напряжения, тонкую, как треск льда. Коп щёлкнул защёлкой, и бардачок открылся — звук резкий, как выстрел в этой тишине. Конверт лежал там, нагло белея, и я выдохнула — тихо, как шорох снега, — чувствуя, как сердце колотится в груди, как птица в клетке. Рэй бросил мне взгляд — быстрый, твёрдый, говорящий:

"Молчи," — и я прикусила губу, чувствуя вкус крови, солёный и тёплый.

Коп потянулся к конверту, и время растянулось — снег скрипел под его ботинками, ветер выл в скалах, запах хвои и льда смешивался с резиной его перчаток. Я смотрела, как его пальцы — грубые, пахнущие кофе и потом — касаются бумаги, и молилась про себя, шепча:

"Пожалуйста, не открывай." Рэй кашлянул — резко, как будто мороз попал в горло, — и сказал:

— Осторожно, там старые чеки. Мусор, честно говоря. Не хотелось бы, чтоб вы руки испачкали.

Его голос был лёгким, с насмешкой, но я знала: он тянет время. Коп замер, его рука зависла над конвертом, и я увидела, как он прищурился, глядя на Рэя.

— Расписки, значит? — хмыкнул он, и в его тоне был холодный намёк.

— Давай глянем.

Я задохнулась, чувствуя, как слёзы жгут глаза, но сдерживала их, сжимая кулаки сильнее. Он начал открывать клапан, бумага шуршала, как сухие листья, и я посмотрела на Рэя — его лицо было каменным, но глаза сверкнули, как сталь в свете фар. Он улыбнулся — холодно, чуть насмешливо, — и добавил:

— Устали мы, офицер. Дорога долгая, сами видите. Может, отпустите нас, а?

Его слова повисли в воздухе, как дым, и я затаила дыхание, чувствуя, как мороз кусает щёки. Коп постучал пальцем по конверту, задумчиво, и я видела, как его взгляд скользит между нами — подозрительный, острый, как лезвие. Моя нога дрогнула, почти коснувшись Рэя, и я подумала: "Если он найдёт документы, если он найдёт пистолет…"

Но тут коп сунул конверт обратно, хлопнув бардачком — звук ударил по нервам, как молоток, — и буркнул:

— Ладно. Но в следующий раз без документов не катайтесь. Повезло, что я сегодня добрый.

Я выдохнула — резко, как будто лёгкие держали этот воздух вечность, — и мои колени подогнулись, но я осталась стоять. Рэй кивнул, спокойно, как будто это ничего не значило, и сказал:

— Спасибо, офицер. Учтём.

Коп прошёлся фонариком по салону ещё раз, свет скользнул под сиденье — туда, где прятался пистолет, — и я замерла, чувствуя, как кровь стынет в венах. Он нагнулся чуть ниже, и я услышала шорох — тихий, но громкий в этой тишине, — как будто что-то задело тряпку. Мое сердце остановилось, и я посмотрела на Рэя — его рука в кармане сжалась, но лицо осталось каменным. Коп выпрямился, хмыкнул и выключил фонарь, махнув рукой:

— Езжайте. Осторожнее на льду.

Рэй открыл мою дверь, и я забралась в салон, чувствуя, как тепло обнимает меня, смешиваясь с запахом его куртки — дым, лес, сигареты. Он захлопнул дверь, обошёл машину, и я услышала, как он садится за руль, хлопнув своей дверью. Мотор заурчал, живой и тёплый, и я посмотрела на него, мои глаза — мокрые, блестящие — нашли его.

— Рэй… мы…? — шепнула я, и мой голос дрожал, как лист на ветру.

— Всё в порядке, малышка, — ответил он, сжимая руль, и его ухмылка была шире, чем я ожидала.

— Проскочили. Этот парень просто скучал на дежурстве.

Я выдохнула, чувствуя, как слёзы всё-таки скатываются по щекам — горячие, солёные, — и моя рука нашла его, холодная, но живая. Он сжал мои пальцы, тёплые и сильные, и я фыркнула, слабо, но с облегчением:

— Ты… ты как будто родился для этого.

— Может, и родился, — хмыкнул он, и его голос стал мягче, как свет камина в нашем доме.

— Но теперь я живу ради тебя.

Машина тронулась, снег скрипел под колёсами, и свет патрульного джипа растаял в зеркале, как тень в тумане. Я смотрела на дорогу — тёмную, бесконечную, — и чувствовала, как страх отпускает, сменяясь чем-то новым — надеждой, гордостью, любовью. Мы вырвались. Граница была близко, и я знала: с ним я пройду через всё.

От лица Рэя

Дорога стелилась вперёд, тёмная и гладкая, как река подо льдом, а горы Монтаны отступали, растворяясь в тумане, что пах морозом и хвоей. Фары выхватывали асфальт — мокрый, с пятнами снега, что блестели, как осколки стекла, — и я вёл машину ровно, чувствуя, как шины шуршат, цепляясь за поверхность. Запах бензина и сигарет от встречи с Джеком всё ещё витал в салоне, смешиваясь с её лавандой и теплом кожи сидений, прогретых долгой дорогой. Мелли сидела рядом, её рука — маленькая, тёплая — лежала в моей, и я чувствовал, как её пальцы чуть дрожат, но уже не от страха, а от чего-то другого — надежды, усталости, любви. Обыск остался позади, как тень в зеркале, и теперь впереди была граница — Sweetgrass, маленький пункт, где я бывал раньше, гоняя чипы через Канаду. Я знал его как свои пять пальцев: сонные пограничники, формальные проверки, запах кофе и дешёвого пластика в будке. Наш шанс.

Свет впереди замаячил — тусклый, жёлтый, как фонарь в ночи, и я сбавил скорость, видя знак: "Граница между США и Канадой, Сладкая Трава." Туман расступился, открывая будку — облупившуюся, с красной полосой и кленовым листом на вывеске, — и я почувствовал, как адреналин снова стукнул в грудь, лёгкий, как старый друг. Мелли выпрямилась, её дыхание стало глубже, и я бросил на неё взгляд — её глаза, тёмные, как кофе без молока, блестели в свете фар, огромные и живые.

— Готова, Миранда? — спросил я, сжимая её руку, и мой голос был хриплым, но тёплым, с лёгкой насмешкой.

— Да, — шепнула она, и её улыбка — слабая, но яркая — была как луч солнца в этой ледяной ночи.

— А ты?

— Всегда, малышка, — хмыкнул я, выруливая к шлагбауму. Пограничник вышел — невысокий, с запахом табака и прогретой формы, лицо усталое, красное от мороза. Я опустил окно, холод ворвался в салон, острый и чистый, с привкусом снега, и протянул наши новые паспорта — "Рэймонд Кокс" и "Миранда Кокс", свежие, пахнущие бумагой и чернилами. Его пальцы — грубые, в шерстяных перчатках — взяли их, листая под светом фонаря, и я услышал, как Мелли затаила дыхание, её колено дрогнуло рядом.

— Куда едете? — буркнул он, и его голос был как треск дров в камине.

— Калгари, к семье, — ответил я небрежно, откинувшись на сиденье. — Новый год встречать.

Он кивнул, светя фонариком в салон — быстрый взгляд, ленивый, без интереса. Я знал: тут не ищут беглецов, только контрабанду, да и то спустя рукава. Его глаза скользнули по Мелли, по коробкам в багажнике, и я почувствовал, как её рука сжала мою сильнее, но я держал лицо каменным, с лёгкой ухмылкой. Он вернул паспорта, хлопнув по ним ладонью, и махнул:

— Проезжайте. Добро пожаловать в Канаду.

Шлагбаум поднялся, скрипя, как старые кости, и я выжал газ, плавно, но твёрдо. Надпись "Добро пожаловать в Канаду" выросла из тумана — белая, с красным кленовым листом, — и я услышал, как Мелли выдохнула, резко, как будто сбросила цепи. Машина пересекла линию, снег зашуршал под колёсами, и запах хвои стал гуще, чище, как обещание новой жизни. Я посмотрел на неё — её лицо озарилось, слёзы блеснули в уголках глаз, и она шепнула:

— Рэй… мы сделали это.

— А ты сомневалась, оленёнок? — хмыкнул я, и моя ухмылка была шире, чем дорога впереди. Я сжал её руку, чувствуя, как её тепло проникает в меня, и добавил:

— Добро пожаловать в новую жизнь, Миранда Кокс.

Она рассмеялась — тихо, но светло, как ручей в оттепель, — и я почувствовал, как что-то внутри отпускает, как лёд, что тает под солнцем. Дорога впереди была пустой, сосны вставали по бокам, их ветки гнулись под снегом, и я вдохнул глубже — воздух был холодным, свежим, с запахом свободы. Мы ехали минут десять, когда она заговорила снова, её голос был мягким, но с тенью задумчивости:

— А что, если бы он открыл конверт? Там, на дороге? Что бы мы сделали?

Я бросил на неё взгляд, прищурившись, и пожал плечами.

— Импровизировали бы, малышка. Сказал бы, что это подарок на Рождество — семейные фото или типа того. Коп был ленивый, поверил бы.

Она фыркнула, но её глаза были серьёзными.

— А если бы нашёл пистолет? — спросила она тише, и её пальцы сжали мои чуть сильнее.

Я замолчал, глядя на дорогу — тёмную, бесконечную, — и запах её страха, тонкий и знакомый, снова мелькнул в воздухе.

— Тогда пришлось бы драться, — сказал я наконец, и мой голос стал ниже, жёстче.

— Или бежать. Я бы не дал им забрать тебя, Мелли. Никогда.

Она посмотрела на меня, её взгляд, глубокий, как озёра в Мичигане, о которых она рассказывала, был полон чего-то, что я не мог назвать.

— А если бы нас поймали? — шепнула она, и её голос дрогнул.

— Если бы всё рухнуло?

Я сжал руль, чувствуя, как кожа скрипит под пальцами, и ухмыльнулся — дерзко, как в старые времена.

— Тогда я бы выкрутился, малышка. Сбежал бы из их чёртова участка, нашёл тебя и увёз куда подальше. Может, в Мексику, греться на пляже вместо этого снега. Но знаешь что?

— Я повернулся к ней, и мой голос смягчился, как свет камина в нашем доме.

— Это "что если" не случилось. Мы здесь. Вместе.

Она улыбнулась, ярко, как звезда в ночи, и её рука сжала мою, тёплая и живая.

— Вместе, — повторила она, и её голос был как ветер в соснах, мягкий и чистый. — Я бы не хотела иначе.

Я кивнул, глядя на дорогу, что вела нас в Канаду — пустую, заснеженную, с запахом хвои и свободы. Мы молчали, но её тепло рядом было громче слов, и я подумал:

"Чёрт, ради этого стоило рисковать."

Граница осталась позади, как призрак прошлого, и впереди была новая жизнь — с ней, с её смехом, с её глазами, что видели во мне больше, чем я заслуживал. Я сжал её руку, чувствуя, как её пульс бьётся в такт с моим, и шепнул, почти себе:

— Теперь ты мой дом, Мелли. И я твой.

Дорога уходила в ночь, снег кружился в свете фар, и я знал: мы свободны. Впервые по-настоящему.