Победительница (гет)

— Неужели мой отец может быть адекватным? — с удивлением протянула Эйлин. — Мы впервые спокойно поговорили... и, что самое странное, поняли друг друга.

Вика в этот момент окончательно поняла, почему Эйлин всегда чувствовала себя неловко рядом с отцом. Они были слишком похожи. Один в один. И оба совершенно не умели слышать. Каждый говорил, чтобы говорить — не чтобы услышать или понять. Им было неважно, что ответит собеседник, потому что у них уже была собственная истина. Абсолютная, непреложная.

Впрочем, таких людей, как заметила Вика, и в её мире хватало. Большинство, если честно. Люди разучились слышать друг друга. Не слушать — а именно слышать.

Вика с детства чувствовала: умение понимать другого — это не просто дар, это способ выживания. Она росла в окружении не самых уравновешенных взрослых, и слишком рано научилась по интонациям угадывать, когда разговор вот-вот обернётся криком или ударом. Научилась ловить паузы, жесты, взгляды — всё, что могло подсказать: сейчас лучше промолчать, уйти, уступить. Или наоборот — сказать вовремя нужное слово.

После той жуткой истории с попыткой изнасилования Вика стала ещё внимательнее. Осторожнее. Она научилась вычленять главное — не только в чужих словах, но и в тишине между ними.

Она давно поняла: когда тебе действительно плохо — слова не спасают. Почти никто не услышит. Не поймёт. Боль и страх живут внутри — и люди, в лучшем случае, могут пожалеть. Но жалость отвратительна. С этим Вика была полностью согласна с Лис. Жалость делает тебя слабым, ничтожным. Она как ржавчина — проникает внутрь и разрушает.

Но именно благодаря своей способности слышать, Вика была прекрасным собеседником. Она не спорила, она направляла. Поддерживала, когда нужно. И, возможно, поэтому к ней тянулись одноклассники — она умела слушать по-настоящему.

Теперь она думала, что, скорее всего, Альбус Дамблдор обладал тем же качеством. Только он довёл его до совершенства. Именно благодаря этой способности он стал тем, кем стал — великим, обаятельным и опасным. Он умел не просто слушать — он умел видеть людей насквозь. И именно поэтому он смог так легко подтолкнуть Эйлин к решению воспитать супермага. Несколько книг. Пара разговоров. Аккуратные фразы, сказанные в нужный момент. И вот — идея, которая изменила всё.

Эйлин думала примерно о том же. И с болезненным удивлением осознавала, насколько легко поддаётся чужому влиянию. Всю жизнь ею двигали эмоции и жажда знаний. А ещё — желание доказать отцу, что она чего-то стоит. Что она способна. Что она особенная. И именно это сделало её идеальной мишенью для эксперимента.

Дамблдору не составило труда завоевать её доверие — он стал её любимым учителем почти сразу. Мягкий, умный, внимательный. Он говорил правильные вещи в нужный момент, поддерживал, хвалил, восхищался. Направлял. Как искусный кукловод — тонкими, почти невидимыми нитями. А Эйлин, глупая и восторженная, только радовалась: её слушают, её замечают, её оценивают. И самое главное — считают гением. Ведь это она первая додумалась до этой теории. Это ей удалось воплотить всё в жизнь. Она схватилась за его идеи — и напрочь откинула всё, что шло вразрез с ними.

Теперь она понимала, почему тогда так поссорилась с отцом. Он ведь пытался её остановить, говорил о рисках, пытался донести, что всё не так просто. Пусть не теми словами, грубо, с давлением — но он пытался. А она не слышала. Точнее — они не слышали друг друга. Они оба только и делали, что фонтанировали эмоциями, доказывали свою правоту, перекрикивали вместо того, чтобы понять.

И вот теперь, стоило Вике всего лишь немного успокоить её, приглушить эмоции, направить мысли в нужное русло — как всё изменилось.

Эйлин вдруг поняла: её мама — та, что ушла так рано, — делала то же самое. У неё хватало терпения выслушать каждого. Умела вычленить главное и донести суть спокойно, без нажима. И стало ясно, почему Лис так долго молчала о Дамблдоре, хотя, судя по всему, всё поняла ещё в школе. Просто знала: Эйлин бы не поверила. Не приняла бы. Даже если бы и не устроила скандал — из уважения к болезни подруги — всё равно не смогла бы принять.

Страшно осознавать, что некоторые вещи мы способны понять только после потерь.

Только теперь, оказавшись сама под чьим-то гипнотическим влиянием, Эйлин задумалась: а что, если у медали действительно две стороны? Что, если, стремясь дать ребёнку лучшее, она только вредила? Только сейчас она задала себе вопросы, которых раньше избегала:

А чего хочет сам Северус?

Ему действительно нравятся зелья — или он занимается ими ради неё?

Хочет ли он общения? Друзей? Или он просто научился молчать, потому что его не спрашивают?

Даже тогда, когда решали, отдавать его в магловскую школу или нет, они с Тобиасом ни разу не спросили его мнения.

А Вика — спрашивала. Она не приказывала, не давила. Пыталась уговорить, убеждала, иногда — да, шантажировала. Но Эйлин, находясь с ней в одном теле, чувствовала: если бы Северусу не понравилось на борьбе, она бы забрала его. Пусть и скрепя сердце — но забрала бы.

Она — чужая девочка, случайно оказавшаяся в чужом теле — единственная, кто заметила, что её сын одинок. Несчастен.

Она, а не родная мать.

Вика изменила многое. Заставила Эйлин взглянуть на мир под другим углом. И — впервые — увидеть целостную картину. Понять, что магглы — это не враги. Что с ними можно разговаривать. Что Лекси, соседка, оказалась вполне нормальным человеком — весёлым, лёгким, простым. С ней можно было поговорить о детях, о готовке, о сплетнях.

Вика не заставляла Эйлин впускать её в жизнь — но и не мешала. И жить от этого стало легче. Спокойнее. Потому что рядом был человек, с которым можно просто поболтать. Без напряжения.

Они не стали подругами. Но стали хорошими знакомыми. И этого оказалось достаточно.

Хватило, чтобы стало легче ей. Тобиасу. И, кажется, даже Северусу.

Благодаря Вике Эйлин смогла наладить отношения с отцом — и это всё ещё казалось ей чем-то из области невозможного. Раньше она не верила, что они вообще могут говорить спокойно, без упрёков и раздражения. Но после того разговора между ними что-то сдвинулось. По-настоящему.

Теперь иногда в менор с Северусом приходила и она. Вика позволяла им общаться, высказывала мысли. Она стала её голосом иногда, ей приходилось цензурировать слова Эйлин, но со временем Эйлин сама научилась сдерживаться. Они с отцом много разговаривали — о Северусе, о науке, даже о политике, хотя в ней Эйлин разбиралась откровенно плохо. Но ей было интересно слушать. Октавиус говорил охотно, с увлечением. Он даже поделился, что встречался с Томом. Не совсем понял, что именно имела в виду Эйлин, когда сказала, что тот «странный», но пообещал присмотреть за ним. Том показался ему человеком ярким, харизматичным и, самое главное, умным.

Он говорил здраво, его идеи были чётко сформулированы, а взгляд на будущее магической Британии — вполне совпадал с мыслями самого Октавиуса. Оба они были против упрощения образовательной программы, ведь первые годы обучения в Хогвартсе, по сути, повторяли то, чему чистокровных детей учили с раннего детства. Они с Томом обсуждали создание подготовительных курсов для магглорожденных, чтобы сократить разрыв в знаниях. Также предлагали программу кураторства — чтобы чистокровные семьи помогали магглорожденным адаптироваться. Эйлин с трудом вникала во всё это, но пыталась. Искренне. И хотя возвращаться в магический мир по-настоящему она не собиралась — теперь ей хотя бы было не всё равно.

Вика тоже замечала, как сильно Эйлин изменилась с тех пор, как она появилась в этом мире. Поначалу всё пугало, всё раздражало. Но теперь она поняла: ответственность — это не страшно. Это часть жизни. А семья — это не только хлопоты, это огромное счастье. Смотреть, как у ребёнка что-то получается, благодаря тебе. Слушать его истории, делить с ним радость и грусть.

Быть матерью — не так страшно, как ей казалось. И вовсе не обязательно быть кровным родителем. Вика поняла это на собственном опыте: чужих детей не бывает. Каждый ребёнок заслуживает любви, внимания, понимания. Чужими могут быть только родители — те, кто либо душит опекой, либо бросает, не замечая важного.

Все дети рождаются хорошими. А плохими их делают обстоятельства. Люди. Слепота или жестокость окружающих.

И ведь, если подумать, Альбус Дамблдор в чём-то был прав. Возможно, если бы у его матери было больше сил — не только на больную дочь, но и на сына — всё сложилось бы иначе. Если бы кто-то объяснил ему, что месть — это не выход. Что не всё в этом мире справедливо, но это не повод мстить всему свету. Если бы судьи, так легко посадившие его отца, подумали о детях, о семье…

Если бы…

Но, увы, мы все умны задним числом.

И именно в этот момент Вике отчаянно не хотелось, чтобы кто-то когда-то так думал о Северусе. Или о Петунье. Они ведь такие светлые. Такие искренние. И ей не укладывалось в голове: как? Как из этих детей могли вырасти те, кто потом будет унижать и мучить мальчика, единственная вина которого — в том, что он родился не в то время и не в той семье.

Но Вика верила. Верила, что её появление в этом мире — даже случайное — способно что-то изменить. Сделать этих детей хоть чуть-чуть счастливее. Хоть немного добрее.

А ещё ей до боли хотелось, чтобы счастлива была и Алиса. Маленькая девочка, первая, кто заставил её иначе взглянуть на детей. Кто впервые дал понять, что дети — это не страх и не обязанность, а настоящее чудо.

Хотя Вика никогда раньше себе в этом не признавалась, Алиса изменила в ней многое. Её просто невозможно было не любить — умная, спокойная, внимательная. Без истерик, без капризов. Она как будто чувствовала чужую боль и не лезла с лишними вопросами.

Иногда Вике казалось, что именно с неё, с этой крошки, всё и началось.

* * *

Спустя несколько недель после того злополучного разговора Вика наконец-то получила долгожданный ответ от целителя Рави Вармы. Он приезжал в Лондон на конференцию целителей и был готов принять её мужа на личную консультацию в один из свободных вечеров.

Письмо пришло на плотной бумаге, исписанной тонким, изящным почерком. Оно начиналось с приветствия, в котором Рави извинялся за задержку с ответом — в его культуре это считалось дурным тоном, — а затем разворачивалось в целую философскую проповедь. Он писал, что для него не существует различий между магглами и магами — все, кто страдает, заслуживают помощи, если только сами готовы её принять.

«Порой, — писал он, — источник боли не в теле и не в магии, а в самом сердце человека. И если исцелять только одно, не прикасаясь к другому, результат будет мнимым. Я не обещаю чудес. Я всего лишь провожаю человека к двери, но открыть её должен он сам».

Цену за лечение он устанавливал индивидуально — в зависимости от заболевания, энергетического состояния и… личности. Последнее Вику немного смутило. Но потом она перечитала строку: «Каждый несёт свою карму, и цену за исцеление диктует не только болезнь, но и путь, которым человек к ней пришёл» — и почему-то согласилась.

Письмо растянулось на несколько страниц формата А4. Вика сидела с ним на кухне, под светом лампы, пока Северус читал у себя в комнате, а Эйлин мысленно шла вдоль знакомых коридоров памяти. Казалось, каждое предложение Рави было пронизано чем-то древним, тихим, как ветер между храмовых колонн. Он не пытался впечатлить, он просто знал.

Тем не менее, точной суммы не было. Лишь осторожная фраза о том, что«истинное исцеление — это диалог, а не сделка». Вика нахмурилась. Целительство — это хорошо, но если им вдруг понадобятся редкие зелья, амулеты, курсы — она хотела быть готовой. Поэтому на следующее утро она, немного волнуясь, подошла к отцу.

— Отец, — сказала она, стараясь звучать буднично. — Можно я получу доступ к семейному сейфу на ближайшее время? Мне просто нужно знать, что, если понадобится, мы сможем… оплатить лечение.

Октавиус поднял взгляд от писем, отложил очки, посмотрел на неё с лёгким удивлением:

— Ты просишь разрешения?

— Ну… Да. Я подумала… вдруг ты закрыл для меня доступ. После всего.

Он чуть приподнял бровь.

— Эйлин, ты же знаешь — я никогда не блокировал тебе доступ. Ни в одном из сейфов. Даже когда ты ушла.

Она замерла.

Это прозвучало настолько спокойно, настолько искренне — будто это была очевидная истина, которую просто не замечали. И в этот момент Вике в голову вкралась мысль, почти болезненная по своей тишине: а ведь она правда не знала.

Эйлин всегда была уверена, что двери в дом отца для неё закрылись в ту самую ночь, когда она хлопнула ими. Она чувствовала себя изгнанной, отвергнутой, непрошенной. А теперь, с холодком под кожей, понимала — возможно, это чувство было навязано. Чьим-то внушением. Чьим-то интересом. Или, хуже всего, её собственной обидой, взращённой и выпестованной до состояния мантры.

— Но… — медленно произнесла она, — разве ты не был тогда зол?

— Конечно, был, — спокойно ответил Октавиус. — Но ты ведь всё равно осталась моей дочерью. А деньги — это всего лишь средство. Я хотел, чтобы ты знала: можешь рассчитывать на меня, даже если мы не понимаем друг друга.

Он сказал это просто. Без поучений, без нотаций. Но от этих слов у Вики неожиданно защипало в глазах. И где-то внутри Эйлин села на пол и медленно обняла колени. Потому что это был момент, которого она так долго ждала — даже не зная, что ждёт.

* * *

Убедить Тобиаса согласиться на приём было куда труднее, чем найти самого целителя. Он всё отрицал — упрямо, с железной логикой и усталой улыбкой.

— Всё под контролем, дорогая. Я не псих и не чудовище. Всё в порядке, я не нуждаюсь в помощи этого твоего мозгоправа с особенностями.

Он говорил это ровно, как человек, который и сам почти верит в сказанное. Вика не настаивала. Не давила. Она знала: бесполезно. А Эйлин, наблюдая за ними со стороны, ощущала ту странную, липкую тревогу, которая появляется, когда всё будто бы нормально, но в воздухе витает гроза.

Как это часто бывает, вмешался случай. Вернее, сработала комбинация факторов: алкоголь, усталость и неподходящий момент.

За пару дней до письма от целителя Тоби пришёл домой слегка навеселе. Он получил повышение, и сотрудники «как положено» устроили небольшой корпоратив. Был доволен, расслаблен, говорил громче обычного, даже пританцовывал, входя в дом.

Именно в эту минуту Северус, сияя, рассказывал матери, как на практике сумел сварить сложное зелье без помощи преподавателя. В его голосе звучала гордость, детское восхищение собой — то самое чувство, которое так редко бывало у мальчика. Он рассказывал, не замечая, что в коридоре уже появился отец.

Тоби застыл. Его глаза на секунду потемнели, лицо — словно стеклянная маска. И в следующую секунду будто кто-то щёлкнул выключателем.

Он метнулся в кухню, сбивая плечом дверь.

— Что ты сказал?! — голос сорвался на крик. — Магия? Опять ты со своими сказками?! Я ж запретил!

Он швырнул на пол чашку, которая стояла на краю стола, и та с грохотом разлетелась на куски. Северус тут же замолчал, словно выключили звук.

— Хватит. Это дом, а не цирк, слышишь?! — продолжал он, с каждым словом становясь всё громче.

Он бил кулаком по стене, хватал со стола предметы и швырял их, будто хотел стереть всё, что напоминало о чуждом.

Вика сначала растерялась. Всё произошло слишком быстро. В глазах Тоби не было ни узнавания, ни боли — только пустота, ледяная, немигающая. На мгновение ей показалось, что он не просто вышел из себя — его там вообще не было.

— Тоби, успокойся. Он просто ребёнок. Он ничего плохого не сделал, — пыталась она говорить ровно, но голос дрожал.

Тоби резко обернулся на неё. Шагнул вперёд.

— Ты! Ты это всё поощряешь. Ты же ему потакаешь, да? Ты хочешь, чтобы он вырос... уродом?! Извращением?!

Он шагнул ещё. И тогда у Вики в груди сжалось всё. Это был не он. Не её муж. Это было… что-то другое.

Северус инстинктивно заслонил мать. И тогда Тоби, не особо целясь, резко оттолкнул мальчика. Ребёнок покачнулся, ударился локтем о стену. Не сильно — но достаточно, чтобы побледнеть и замереть, как зверёк в норе.

Этот момент — будто мороз прошёлся по комнате.

— Всё. Хватит, — Эйлин внутри Вики выпрямилась, в голосе появилась сталь. — Стой. Ни шагу больше.

Тоби замер, задыхаясь. Как будто услышал этот голос — не женский, не привычный, но древний, несгибаемый. Он смотрел на них. Долго. И медленно, медленно осел на пол, уткнувшись лицом в ладони.

Ночью никто не спал. Северус лежал рядом с матерью, прижимаясь и дрожа, но не плакал. Просто дышал быстро, тихо, сжав ладонь в кулак. Вика гладила его по волосам, извиняясь шёпотом — за всё. За страх. За то, что не уследила. За то, что допустила.

Утром Тоби вышел из ванной, побритый, как ни в чём не бывало. Посмотрел на них. На Северуса. На Вику.

— Я согласен. Я не хочу больше причинять вам боль. Если это можно исправить, то я готов.

* * *

Клиника Рави Вармы располагалась в старинном особняке на тихой улочке, где витали ароматы сандала и индийских специй. Сам целитель был мужчиной среднего роста, немного полноватым, в традиционном дхоти. У него были тёплые глаза, спокойный голос и ощущение внутренней силы, не зависящей от возраста. Он вполне мог быть и сорокалетним, и шестидесятилетним — было невозможно определить.

— Намасте, — произнёс он, чуть поклонившись. — Я рад, что вы пришли. Победить самого себя — это лучшее средство, чтобы не быть побеждённым.

— Здравствуйте. Меня зовут Эйлин Снейп, это мой муж Тобиас. Мы договаривались с вами о встрече, — вежливо сказала Вика.

— Вы писали, что подозреваете ментальное вмешательство? Что на это указывает?

— У меня… неадекватная реакция на всё, что не вписывается в обычную картину мира, — начал Тобиас, избегая произносить слово «магия». — Неделю назад я чуть не убил свою жену.

— Быть может, это связано с алкоголем? Таких причин может быть множество, — заметил Рави, но внимательно посмотрел на него.

— Он был не собой. Монстр. Без эмоций, без вины, — тихо сказала Вика.

— Хорошо. Позвольте взглянуть.

Целитель подошёл ближе, заглянул Тоби в глаза и произнёс что-то на незнакомом языке. Они просто стояли — неподвижно, напряжённо, глядя друг другу в глаза. Прошло несколько минут. И вдруг Рави чуть отшатнулся с искренним удивлением.

— Интересно. Вы были правы. Воздействие действительно есть. Необычно искусное — но не профессиональное. Похоже на работу самоучки. Я не ожидал, что окажусь в этом случае не прав.

— И что теперь? — спросил Тоби.

— Я снял внушение. Моя помощница выдаст вам зелья и чек. Первую неделю — по зелью каждый день. Затем — раз в неделю на протяжении полугода. Алкоголь строго запрещён: если вернётесь к нему — всё лечение пойдёт насмарку.

— И всё? — с искренним удивлением переспросил Тоби.

— С вами — да. А теперь я хотел бы осмотреть вашу супругу.

Вика на мгновение растерялась. Это был опасный момент. Быть обнаруженной ей не хотелось.

— Благодарю, — ответила она ровно. — Но я откажусь.

Целитель взглянул на неё внимательно, чуть прищурившись, но не настаивал.

— Возможно, вы знаете кого-то, кому сейчас нужнее помощь?

— Да. Есть одна девочка — Молли. Я бы хотела, чтобы вы с ней встретились.

— Конечно, — кивнул он.

В тот же вечер Эйлин отправила Лукреции письмо с контактами Рави и кратким описанием его методов. Дальше уже от них с Викой больше ничего не зависело.

* * *

Трансформация Тобиаса шла медленно — но неумолимо. Он всё ещё напрягался, когда слышал слово «магия», словно организм не мог полностью принять, что это — теперь часть его семьи. Иногда передёргивало, иногда он с трудом сдерживал раздражение, но больше не кричал. Не бросался на Вику, не поднимал голос на Северуса. Он начал думать, прежде чем реагировать — и, как бы банально это ни звучало, это было большим достижением.

Вика всегда чувствовала, когда в нём закипает. Но теперь он — впервые за все эти годы — пытался справиться с этим самостоятельно. Учился дышать. Молчать. Отступать. Иногда, конечно, он всё ещё срывался. Но после — подходил. Говорил «прости». Не потому что надо, а потому что чувствовал. И от этого прощение принималось легче.

Рождество пришло незаметно. Как и всё хорошее — тихо, по краешку дня, вползло в дом ароматами корицы, мандаринов и веток сосны. Казалось, ещё вчера Вика впервые очутилась в этом мире, знакомилась с Эйлин, настороженной и резкой. А теперь они — не просто сожители одного тела, а почти что родственные души.

С утра она хлопотала на кухне. По совету Лекси, Эйлин предложила удивить семью традиционным английским рождественским ужином. И, к удивлению всех — включая её саму — получила от этого настоящее удовольствие. Она, которая раньше считала кулинарию уделом скучающих домохозяек, теперь стояла у плиты, подсказывая и направляя Вику.

— Это не плебейское дело, когда ты видишь, как у мужа загораются глаза при запахе йоркширского пудинга, — фыркнула Эйлин, ловко переворачивая картофель.

Вике же хотелось немного личной ностальгии. Она предложила испечь рождественское печенье, такое же, какое в её прошлом году пекли с Алиской. Северус с радостью откликнулся. Вместе они месили тесто, вырезали фигурки, посыпали всё цветной глазурью. На кухне пахло ванилью, мукой, и счастьем.

Тобиас, вернувшийся с прогулки, замер на пороге. Сцена, которая раньше показалась бы ему дикой — колдовство тестом, магия муки и смеха — теперь вызвала у него лишь тёплую растерянность. Он тихо сел в кресло и просто смотрел. И это тоже было лечением.

Вика с Эйлин за это время стали не просто союзниками — подругами. Они уже не спорили по каждой мелочи, а спорили только по поводу туфель и оттенков теней. По инициативе Лекси они выбрались в торговый центр, и после шоппинга, кофе с булочками и бурных обсуждений длины подолов, Вика вдруг поймала себя на мысли, что давно так не смеялась.

— У тебя хорошие ноги, Эйлин. Зря прятала.

— А у тебя завышенные стандарты, — фыркнула та, но всё же взяла платья с вырезом.

Вечером перед праздником они устроили импровизированный «салон красоты» в ванной. Вика сделала Эйлин экспресс-курс по макияжу: «Вот это — хайлайтер. Не паникуй. Это не магия, это блестки».

Эйлин сдержанно хмыкала, но в глубине души было приятно. Когда она посмотрела на своё отражение — с лёгким smoky eyes, румянами и аккуратной укладкой — ей на секунду стало неловко.

С самого утра в голове у Вики застряла старая новогодняя мелодия из её мира, и она — неконтролируемо начала её напевать. Эйлин, конечно, не понимала слов, но мотив был заразительным.

— Говорят, под Новый Год, что ни пожелается… — затянула Вика.

— Всё всегда произойдёт… — неожиданно подхватила Эйлин, едва ли не с акцентом.

— Всё всегда сбывается! — хором допели они, чуть не уронив противень с пудингами.

Вика уже собиралась спуститься к ужину, чтобы удивить семью новым образом, заглянула в ванну, чтобы убедиться, что с макияжем всё в порядке, как неожиданно поскользнулась на мокром полу. Пока она падала, Вика испытала чувство дежавю, когда в голове заиграло знакомое: «всё всегда сбывается».

И всё.

В глазах потемнело…

А потом тишина и темнота…