Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Август 1914 года висел над Йоркширом тяжелым, раскаленным маревом. Воздух в Даунтоне был густым, насыщенным запахом нагретой хвои, скошенной травы и чего-то незримого, тревожного — словно сама земля затаила дыхание перед ударом. В библиотеке, куда Томас внес свежие газеты, запах дорогой кожи и старой бумаги перебивался едкой ноткой политической бури. Лорд Грэнтэм и Мэтью Кроули стояли, склонившись над картой Европы, разложенной на дубовом столе. Лица их были застывшими масками, но в глазах Мэтью читалась та же леденящая догадка, что сжимала сердце Томаса при каждом заголовке: «Австро-Венгрия мобилизует!», «Россия отвечает!», «Германский флот в полной готовности!».

«Безумие, — бормотал Роберт, вдавливая палец в центр карты. — Полное безумие. Но они не остановятся. Это… это пахнет войной, Мэтью. Настоящей войной».

Томас, поправляя стопку «Таймс» с мрачной точностью, почувствовал, как знание о грядущем августовском аде сжимает горло холодной рукой. Они еще не знают, насколько близки к истине. Через считанные дни… Его собственные мысли прервал резкий стук в дверь библиотеки. Карсон вошел, его монументальная фигура казалась чуть согбенной под невидимым грузом. Лицо дворецкого было бледным, как известняк стен Даунтона.

«Телеграмма, милорд. От Военного министерства. — Голос Карсона, обычно уверенный бас, звучал приглушенно. — Приказ о добровольном наборе. И… списки резервистов для немедленной явки».

Томас замер, ледяная волна прокатилась по спине. Вот оно. Перекресток. В каноне Томас Барроу ушел на фронт. Но этот Томас — с Гвен, с партнерством, с цехом у мельницы, с контрактом госпиталя — не мог. Не смел. Как? Как избежать, не вызвав клейма труса или предателя? Медицинская комиссия? Административная отсрочка? Но что-то убедительное…

«Барроу, — обернулся к нему Карсон. Его взгляд был тяжелым, лишенным обычной подозрительности, лишь устало-деловым. — Ваше имя в резервном списке. Явка в сборный пункт в Йорке — через неделю. Пятого августа».

Томас кивнул, безупречно, как и подобало лакею, получающему приказ. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Но внутри все сжалось в тугой, болезненный узел. Нет. Не сейчас. Не когда у нас только что появился шанс пережить бурю.

В прохладном полумраке старого ледника запах лаванды и воска казался слабым щитом против удушающей тревоги мира. Гвен сидела на их «диване» из ящиков, но не над контрактом или рецептурой. Она смотрела в пустоту, ее пальцы бессознательно сжимали и разжимали складки передника. Шум печатной машинки «Ремингтон», обычно такой успокаивающий, сегодня отсутствовал. Тишина звенела.

Томас вошел, и дверь с глухим стуком закрылась за ним, отсекая шум дома. Он увидел ее спину — напряженную, хрупкую — и подошел, опустив руку ей на плечо. Кожа под грубой тканью была холодной, несмотря на летний зной снаружи.

«Карсон говорил?» — спросила она тихо, не оборачиваясь. Голос был ровным, но в нем дрожала тонкая струна страха.

«Да, — ответил Томас просто. Его пальцы слегка сжали ее плечо. — Пятое августа. Сборный пункт в Йорке».

Она резко повернулась, ее карие глаза, обычно такие ясные и решительные, были огромными, полными немого вопроса и ужаса перед разлукой. «Ты… поедешь?»

Томас опустился на корточки перед ней, чтобы их глаза были на одном уровне. Камни пола ледника холодили колени сквозь ткань брюк. «Нет, Гвен». Он произнес это твердо, глядя ей прямо в глаза, не позволяя себе дрогнуть. «Я не поеду. Не на фронт. Я найду способ. Медицинская комиссия, документы о незаменимости здесь, в тылу… что угодно. Я не оставлю тебя. Не оставлю нас. Не сейчас. Не когда буря вот-вот грянет, и нам как никогда нужно держаться вместе».

Он видел, как по ее лицу пробежала волна облегчения, смешанного с новой тревогой. «Но приказ… Карсон… О'Брайен… Они не простят уклонения. Назовут трусом. Исключат…»

«Пусть называют, — отрезал Томас, и в его голосе зазвучала сталь, знакомая по переговорам с поставщиками. — Мы строим нечто большее, чем репутация слуги. Мы строим жизнь, Гвен. Независимость. Будущее. И это будущее требует, чтобы я остался. Чтобы мы вместе обеспечивали госпитали тем, что они будут отчаянно нуждаться. Наш крем, наше мыло… это тоже оружие. Оружие против грязи, инфекции, отчаяния. Я буду сражаться здесь. На этом фронте».

Гвен вдохнула, глубоко, как перед прыжком. В ее глазах загорелся знакомый огонь — огонь той самой Гвен, что когда-то прятала учебник стенографии. Она сжала его руку, ее пальцы, шершавые от щелока, но сильные, впились в его ладонь. «Ты прав. — Ее голос окреп. — Тогда мы действуем. Быстро. Если война… когда она начнется, спрос взлетит. Надо увеличивать запасы масел, воска. Договориться с миссис Эпплби и Бетти о дополнительных часах. Проверить, выдержит ли котел большую партию…» Ее мысли уже неслись вперед, планируя, рассчитывая, превращая страх в действие.

Томас смотрел на нее, на эту удивительную женщину, его партнера, его опору. Сердце билось гулко, переполненное чувством, которое больше нельзя было сдерживать за деловой целесообразностью. Время сжималось, как пружина. Он отпустил ее руку и медленно, почти церемонно, опустил руку в карман фрака. Не бархатная коробочка — нечто столь же недоступное слуге, как и золотое кольцо. Его пальцы нащупали маленький, твердый предмет, завернутый в кусочек мягкой замши.

«Гвен, — его голос звучал тише обычного, чуть хрипло от напряжения. — Есть кое-что, что я должен сделать. Сейчас. Пока еще есть время думать о чем-то, кроме войны». Он развернул замшу. На его ладони лежало простое кольцо. Тонкий ободок из тусклого серебра, без камней, без гравировки. Скромное. Практичное. То, что мог носить слуга, не вызывая вопросов. Но отполированное до мягкого блеска. «Гвендолин Доусон, — произнес он, глядя ей прямо в глаза, где отражалось пламя единственной свечи. — Ты уже мой партнер во всем — в труде, в риске, в надеждах. Согласишься ли стать моей женой? Поделить не только бизнес, но и жизнь? Какую бы она ни уготовила нам грядущая буря?»

Тишина в леднике стала абсолютной. Даже привычные ночные шорохи дома затихли. Гвен смотрела на кольцо. Не на символ роскоши, а на символ выбора. Выбора быть вместе. В ее глазах мелькнуло что-то — воспоминание ли о мечте о Йорке, страх ли перед надвигающимся адом, — но затем взгляд стал ясным и твердым. Она подняла руку, не дрогнув, и протянула ее Томасу.

«Да, — сказала она просто, но в этом слове была мощь скалы. — Да, Томас. Тысячу раз да. Не после войны. Не когда-нибудь. Сейчас. Пока мы еще можем выбирать этот кусочек счастья для себя».

Томас снял с ее пальца старый, потертый наперсток, символ ее службы. Его руки, обычно такие ловкие, дрожали, когда он надевал тонкое серебряное кольцо на ее палец. Оно село идеально. Не украшение, а обет. Он поднял ее руку к губам, поцеловал костяшки пальцев над холодным металлом. Облегчение, горячее и сладкое, смешанное с новой, еще большей ответственностью, разлилось по его жилам. Они были связаны теперь не только партнерским соглашением и общей тайной, но и этим простым кругом металла.

Наверху, в Малой гостиной, где воздух был чуть прохладнее, леди Мэри стояла у окна. Внизу, в парке, мерил шагами аллею Мэтью Кроули. Его фигура казалась напряженной, плечи сведены под невидимой тяжестью. Мэри знала — он получил тот же приказ. Тот же страшный выбор.

«Ну? — раздался сухой голос леди Вайолет, появившейся в дверях как тень прошлого. — Ты примешь его предложение? Если он его сделает до отъезда?»

Мэри не повернулась. Ее взгляд был прикован к Мэтью. «Если попросит… да, — ответила она ровно. — Без промедления».

«Прагматично, — заметила Вайолет, поправляя кружевную манжету. — Война перекраивает судьбы. Обеспечить наследника — разумная стратегия».

Мэри сжала руку на подоконнике так, что побелели костяшки. «Не только поэтому, бабушка», — прошептала она так тихо, что слова растворились в сумеречном воздухе.

Внизу, в лакейской, куда Томас спустился за забытым графином, он уловил обрывки шепота Анны и Бейтса, склонившихся над вечерней газетой:

«…и мистер Мэтью, и мистер Барроу в списках…»

«Два предложения в один день, говорят…»

«Любовь или расчет в такие времена?»

«Разве можно теперь отделить одно от другого?» — тихо ответила Анна.

Томас, взяв графин, позволил себе едва заметную улыбку, спрятанную в тени полки. И то, и другое, — подумал он. В этом и есть сила.

Он вышел в коридор, направляясь обратно. Навстречу ему, из темноты служебной лестницы, выплыла фигура О'Брайен. Ее черные глаза, как щупальца, мгновенно нащупали его лицо, затем скользнули вниз, будто ища что-то. Возможно, следы волнения. Или намек на непривычную решимость.

«Ну что, Барроу, — прошипела она, проходя так близко, что он почувствовал запах ее дешевых духов, смешанный с пылью. — Готовишься к параду? Или уже придумал, как ловко увернуться от долга?» Ее губы искривились в подобии улыбки. «Интересно, что скажет Его Светлость… и мистер Карсон… о лакее, который прячется, пока другие идут защищать короля?»

Томас остановился, повернулся к ней. Его взгляд был холодным и непроницаемым, как камень стен ледника. «Мой долг, миссис О'Брайен, — ответил он ровно, подчеркнуто громко, — там, где его определят Его Светлость и мистер Карсон. Как и ваш. Советую сосредоточиться на своем. Особенно в преддверии… перемен». Он сделал паузу, давая словам осесть. «Бури выметают не только пыль, но и хлам».

Она замерла, ее лицо исказилось от ярости и чего-то еще — страха? Она фыркнула, но ничего не сказала, лишь бросила на него взгляд, полный немой угрозы, и скрылась в темноте лестницы.

Томас продолжил путь. Его шаги эхом отдавались в пустом коридоре. Он поднес руку к карману, где лежал клочок замши. Под сукном фрака он ощущал легкое давление нового кольца на мизинце — такого же простого серебряного, как у Гвен. Знак. Обещание. И броня.

За окнами Даунтона сгущались сумерки. Воздух все так же висел неподвижно, тяжелый, зловещий. Но в сердце Томаса, несмотря на страх перед грядущим августом, несмотря на угрозы О'Брайен и тень фронта, горел крошечный, но непоколебимый огонек. Они выбрали друг друга. Они выбрали борьбу здесь и сейчас. Они были готовы встретить бурю. Вместе.