Железная маска Трианглета (гет)

Как-то так вышло, что за школьную и студенческую жизнь я никуда не летал — не было необходимости. В походы мы ездили на поезде или на автобусе, в городе передвигались в подземке или на воздушной развязке — многоярусных мостах. Я за десять с лишним лет уже и забыл, как это — летать, и теперь вспоминал заново.

На развязке кажется, что ты паришь? Теперь я понял, что это только кажется! Эферийский аппарат именно летел, как живая птица, иногда чуть замедляясь, иногда замирая на месте, а иногда ускоряясь и обгоняя ветер. Земля внизу не просто уносилась назад, а то приближалась, то удалялась, и чувствовалось, как шуршат ветки деревьев, пригибаясь под потолком воздуха от нашего аппарата. Закат стал багровым, а мерно машущие белые крылья — розовыми. Казалось, будто нас и правда несёт вдаль огромная чудесная птица.

Сначала, конечно, пришлось опять понервничать.

Пока мы с тётушкой Розеттой добирались до берега, оба летательных аппарата сделали над нами круг почета. Я махал им и указывал на Локулус, но они приземлились на материковом пляже. А потом из эферийского аппарата вылез Клад и все стало намного проще.

Я не ожидал увидеть его так скоро. Он быстро спросил:

— Миро, ты в порядке?

— Да! А Горено? Вы не встретили его? У него была раненая девушка!

— Девушка? Будет здорова, выкарабкается!

Из-за спины Клада показался Горено. Он уже был не чумазый и с аккуратно причесанными волосами.

Открылась кабина вертолета. Оттуда выпрыгнул военный в таком снаряжении, какого я ещё не видел, но сразу понял — экипировка у него крутая, а поэтому имперцам на Локулусе не повезло. Это не пиратов с их старым оружием пугать и не по мне стрелять.

Клад не дал ему даже представиться:

— Позвольте, мы полетим? Там девочка без сознания, и парень, видите, еле на ногах стоит.

— Я нормально стою, — возразил я и закашлялся. Тетушка Розетта сразу протянула мне фляжку с водой из карманов своего необъятного плаща:

— Держи, командировочный!

— Спасибо. И за пироги...

Она махнула рукой.

— Ай, было бы за что!

Потом достала из другого кармана карточку — видимо, документ представителя береговой охраны — и показала военному (я все пытался угадать, какое же у него звание. В знаках различия я не разбирался совершенно, учил и благополучно все забывал на следующий же день). Тот кивнул и предупредил:

— Оставайтесь здесь.

— Она меня спасла, — сказал я, сделав первый глоток. — Там, на Локулусе, старая имперская база. Неизвестно с чем. И два человека. И на соседнем острове тоже, но там нет живых людей. Там...

Он процедил сквозь зубы:

— Разберемся. Вы, — это он сказал Розетте, — останьтесь.

— Мы оставим Горено, — сказал Клад. — Он гораздо лучше объяснит, что случилось, и помощь окажет. А показания Миро может передать по рации. Миро, не возражаешь?

Насчёт рации я и не возражал, а вот насчёт Горено...

— А вы не причините ему вреда? — спросил я осторожно. Тетушка Розетта ведь не знала, что он робот, и не стоило ей этого открывать. Знакомый Клада сухо усмехнулся:

— Мы не глупые обыватели. Не беспокойтесь.

Я протянул Горено руку на прощание — в другой руке ещё держал фляжку с водой. В итоге на меня посмотрели странно. Знакомый Клада криво усмехнулся, сделал знак роботу и полез в вертолет, бросив на ходу тётушке Розетте:

— Ждите нас здесь!

Она с готовностью кивнула, а мне стало неудобно. Из-за меня, получается, пожилая женщина на ночь глядя будет торчать на пустынном берегу. Сколько там времени они будут возиться на Локулусе? Имперцы тоже не простые ребята.

В оправдание я сказал:

— Простите, что я улетаю. Я вернусь! Просто там девушка, она тяжело ранена. У нее ухо отрезано. Совсем.

— Ухо? — Розетта поднесла руку к голове. И без тени улыбки добавила:

— Ухо это ничего, восстановить можно. Даже волосами прикрыть. Да и вообще, вы, ребята, ведь совсем не на уши смотрите, верно? Совсем не на уши...

Я поперхнулся последним глотком воды и вернул ей фляжку.

Подниматься на борт мне было страшно. Клад сказал, что с Джан все будет хорошо, да я и сам помнил, какая прекрасная медицина у эферийцев.

Но, если она уже в сознании, надо будет ей сказать. Она спросит. Конечно, это первое, что она просит. А что я скажу?

Радость от того, что сам остался в живых, померкла. Её толком и не было, этой радости. Я уцелел, а в те, кто, может, куда больше заслуживали спасение, погибли. И не только учителя я имел в виду. Отец когда-то сказал, что в гражданской войне всегда обе стороны виноваты и обе отчаянно, ужасающе правы. Ну хоть Джан жива.

Место рядом с пилотом было свободно. Три пассажирских сиденья во втором ряду перетрансформировались в кушетку. На ней и лежала Джан. Повязки на голове не было, тоненький белый провод шел к виску. Кровь с лица и волос исчезла, а на одежде остались бурые пятна. Я подумал, что если бы медицинская кушетка была разумна, как Горено, то посмотрела бы на меня сердито и поцокала языком — вот, мол, что из-за тебя случилось. Но у нее разума нет, и личности нет, есть набор функций. А что же мой робот, мой друг робот? Окажет помощь в следствии, а потом его засунут куда-то на хранение?

Я спросил об этом у Клада. Он махнул рукой:

— Не беспокойся, Горено найдется применение. Там серьезные люди. Пока ешь и рассказывай. Сначала мне. А там мы решим, что рассказать им. Тебе нужны лекарства? Ран нет? Может быть, опасность столбняка?

— Разве что царапины, — я осторожно сел в кресло. На полу после меня остались грязные и мокрые следы. Из-под моих ног высунулась автоматическая щётка и протёрла пол. Я уже думал, она сейчас примется за меня, но щётка скользнула в отверстие под сиденьем.

Клад достал банку консервов. Это был эферийский дрожжевой концентрат, похожий по вкусу на кисель. Я обрадовался — давно, в детстве, я почти год только такими штуками и питался, и они мне знатно приелись. А теперь я вспомнил, что одна такая банка утоляла голод на целый день, есть не хотелось вообще. Как бы пригодились эти консервы на острове!

— Рассказывай, — повторил Клад. — И ни о чем не беспокойся. Главное, что все живы и здоровы.

— Не все...

— Кто не жив?

— Она очнётся? — я протянул руку к Джан, но не коснулся ни её, ни кушетки. Оборудование тут автоматическое, оно лучше меня знает, что делать.

Как и все вокруг, собственно. Только я балбес.

— Очнётся. Пока автомедик ввёл её в искусственный сон. Все же девочка много крови потеряла. Или её разбудить?

— Нет. Пока не надо.

Я просто трусил, что и говорить. Но ведь рано или поздно придется выложить страшную правду...

Клад повторил в третий раз:

— Рассказывай...

Художник из меня так себе (я подумал сразу про свои наброски, которые теперь точно пропали с концами), а рассказчик и того хуже. Я старался говорить как можно короче, но в итоге постоянно возвращался к началу, много времени уделял ерунде, а про главное забывал. О том, что Джан — внучка императора, я сообщил в середине своего рассказа (думал было умолчать, но не смог на ходу сочинить правдоподобную легенду, а ещё вспомнил двух имперцев, скрывшихся на Локулусе. Если их задержали живыми, они просто из подлости выдадут её). Клад одобрительно кивнул:

— Это хорошо, что не прервался древний род!

Больше он не сказал ничего, не перебивал меня и не упрекал за глупость. В конце, когда рассказ дошел до самопожертвования учителя, я несколько раз оглянулся на Джан. Клад взял меня за руку:

— Она спит, не слышит. Ну что я могу сказать... Я не знал этого человека, но мне его жаль. Человек достойный. И все же для него это был единственный выход. Банду преступников непременно надо было бы выдать на их родину, там же было больше десятка, в карман не спрячешь. Законы Трианглета очень суровы. Его бы казнили и все, и даже если бы помощь пришла вовремя, вы бы с этой девочкой вдвоем ничего не сделали. Метались бы, договаривались, а они бы вынесли приговор и слушать вас не стали. Там нет аппелляций. Так что...

— Так зачем мы с ними отношения поддерживаем? — возмутился я (не подумав особо, кого имею в виду, свою страну, в которой все же отменили смертную казнь, или эферийцев. Клад грустно улыбнулся:

— А разве правительство Трианглета исчезнет или изменится, если мы отношений поддерживать не будем? Наоборот, так у нас есть хоть какая-то возможность на них влиять. Потихоньку, по шажочку... Но Хуоджан туда выдавать нельзя. Мало ли. Я сказал, что она наша, из полукровок.

— Вам поверили? — удивился я. Он слегка поморщился:

— Тут, видишь ли, такое дело... Я не очень люблю явление, которое у вас называют кумовством, но иногда без него не обойтись. Двадцать пять ваших лет назад, при режиме Апатуриано, с одного из синотских кораблей сбежали два человека. На родине им грозило преследование за их взгляды. Мы приютили их на Эфери Тау и не выдали, хотя нам угрожали, после того случая как раз синоты обозлились и напали на один из наших лагерей на Эо... Ну, дальше ты эту печальную историю знаешь. Один из беглецов был учёным, проектировал фотонные ракеты. Он и сейчас этим занимается. А второй был из служб безопасности, и ты его видел только что... Он чувствует себя обязанным, и есть за что. Поэтому он мне помог. Когда ты мне сказал, что едешь в какое-то странное место, у меня сердце у самого было не на месте, уж прости за глупую шутку. Мне уже приходилось нелепо терять близких. А тут как раз подвернулся случай, на Сино летел околосветовой корабль, и я смог туда попасть. В столице сразу отправился в университет, сначала не мог найти, к кому обратиться, ведь начались каникулы, потом все же отыскал одного преподавателя...

— Паука?

— Да не знаю, вроде с виду человек. Его звали Аранеуто.

— Это Паук и есть.

— Тебе видней. Нашел его и ещё одного, не знаю имени, они растерялись, стали убеждать, что ты сам вызвался, и задание-то совершенно рядовое, и ездил ты десятки раз в куда более опасные походы, и никто тебя не заставлял, и диплом у тебя считай в кармане... Короче, видно было, что они врут. Связаться я не смог ни с тобой, ни с Горено, поэтому обратился к тому сотруднику службы безопасности, которого мы когда-то укрывали. Это тоже было сложно и не быстро, доложу я тебе. Но он мне помог добраться до ближайшего городка, где есть аэропорт — мы с тобой туда и летим. А там уже ему сообщили, что в приграничных водах действительно наблюдается чужой объект. Вот тогда началась суета...

— А эферийская крылатая лодка? Вы с собой везли, что ли?

— Нет, она была здесь давно, её доставили сразу после переворота, а потом не пользовались. Она не предназначена для Сино Тау, здесь больше тяготение и сильнее изнашиваемость. Я попросил выдать мне такой аппарат, чтобы ты сразу понял, что это я. Вдруг ты попал в опасную ситуацию и скрываешься, или не хочешь видеть своих учителей. Они правда странно себя вели.

— Чувствовали вину. Я не думаю, что они хотели меня угробить. Скорее, напугать. Думали, что я струшу и не поеду, а я поехал.

— Главное, что все обошлось.

Клад поглядел в окно.

— Мы подлетаем к городу. Там будет самолёт от санавиации, он доставит нас в столицу. Пересадка будет сразу, мы и так уже задерживаемся. Девочку будить не будем. Автомедик легко передвигается. А в самолёте свяжемся с тем отрядом на побережье, и ты расскажешь вкратце, что происходило. Только про девочку скажешь, что она изначально была с тобой, или что ты встретил ее на побережье. Не надо отдавать ребенка на съедение.

— Но там же Горено! У него все записано в памяти!

— Ты не юрист, а мне приходилось специально интересоваться. После переворота роботов стали бояться, но дело не только в этом. Робот это компьютер, ему можно стереть память или записать ложные сведения. Поэтому память Горено не официальное доказательство. Трианглет может потребовать считать память робота, если у них возникнут сомнения в показаниях обвиняемых. А им будет совсем не до рассказов об уцелевшей принцессе. Ты говоришь, они оставались на базе, внутри, пока вы бегали от пиратов, и не могли вас видеть?

— Горено отключил им камеры. Но я уже ни в чем не уверен. Хотя думаю — да. Они не видели, что у нас творится, могли по звукам догадаться, что пираты конфликтуют с кем-то ещё. И поступили так же, как и мы — пока на них никто не обращал внимание, бежали на Локулус.

Наверное, у них был ещё один запасной выход, о котором не знала Джан.

— То есть они не знают наверняка, что она жива. И тогда мы можем держаться версии, что принцесса, внучка императора, погибла при взрыве. А простая девушка пусть живёт. Я уже привык укрывать беглецов с Сино Тау. Желательно ей быть подальше от этого странного государства, но тут уж как она сама решит.

Я молча опустил голову. Да, как она сама решит. Я ею командовать не могу. Может быть, она решит, что во всем виноват, и лучше ей больше никогда меня не видеть.

В самолёт мы садились уже ночью. Я смотрел в иллюминатор на удаляющиеся огни и чёрное бесконечное пространство, и вспоминал свои рисунки. Интересно, мне их отдадут? Диплом наверняка будет и без них, раз Клад навёл в университете шороху. Но мои наброски мне все равно дороги, как память. И среди них тот рисунок с Джан... Как бы его не сочли вещественным доказательством!

А она спала. Впервые, наверное, за очень долгое время спала мирным сном, тихо и размеренно дышала, и ничто не омрачало её лица. Если бы у меня был хотя бы карандаш... Но вряд ли она теперь согласится, чтобы я ее рисовал, а ещё — каким же ужасным будет её пробуждение!

Клад вручил мне переговорное устройство и велел быстренько пересказать все, что со мной случилось — для следствия.

— Только без особых подробностей для первого раза! — предупредил он.

В подробности я не вдавался. Во-первых, боялся сболтнуть лишнего, во-вторых, меня смертельно клонило в сон. Я честно рассказал про редакционное задание, про плавание по морю, шторм, вынужденную высадку на остров, неожиданное появление подлодки и непонятных личностей на ней, про то, как мы с Горено скрывались в лесу, наблюдали конфликт пиратов с какой-то третьей силой, а потом случайно попались им на глаза. Про Джан я не сказал вообще ничего, а меня так и не спросили. А про перестрелку у Локулуса сообщил почти правду — увидел свою украденную лодку, решил, что взяли ее явно не с добрыми намерениями, и незнакомцы это подтвердили, когда вместо диалога начали по мне палить из бластера. Хорошо, что подоспела береговая охрана!

И тогда я впервые услышал своего собеседника — хриплый усталый голос сказал, что разговор записан. Устройство пикнуло и отключилось.

Отключился и я. В салоне самолёта погасили свет. Проваливаясь в сон, я подумал, что все равно про Джан догадаются. На базе остались её вещи, имперцы тоже про нее расскажут, а мы тут вывезли раненую девушку из Трианглета — ну кто ещё это может быть? Но Клад обещал все уладить. Наверное, рассуждает, как и я — пока все прояснится, пройдет время, а там и Джан будет в безопасном месте, и мы чего-нибудь соврём. Что эферийцы умеют лгать, причем со знанием дела, с фантазией и без особых угрызений совести, я давно убедился. Правда, они делают это только во благо другого человека и никогда — из корысти или для собственной выгоды.

Я закрыл глаза. Все же хорошо, когда кто-то решает за тебя...

Я проснулся ранним утром, когда мы уже сели в аэропорту, но долго не мог прийти в себя. Сидеть в кресле было дико неудобно, но я на попытки разбудить только бормотал, что вот сейчас, ещё совсем чуть-чуть... А потом вдруг, сразу вспомнил всё, резко подскочил, и чуть не рухнул в проход, потому что ноги занемели.

Встречали нас в основном эферийцы, я сперва удивился, а потом сообразил, что они из медицинского центра. Среди народа Умирающей звёзды много врачей, изредка у нас можно встретить социолога — вроде моего сводного брата.

И да, они не любят, когда их планету называют Умирающей звездой, предпочитают название Холодная.

Я моргнуть не успел, а Джан вместе с ее кушеткой уже переместили в специальный автомобиль для перевозки больных. Мы с Кладом проводили не до дверей, но внутри нам места не было. И тут, от движения или от яркого солнца, не знаю уже, она пришла в себя. Меня к тому времени основательно так оттёрли назад, я особо и не сопротивлялся — я не врач, и грязный, будто меня достали из помойной ямы, вряд ли такое общество полезно для больной. И тут ко мне обернулись:

— Молодой человек, она вас зовёт.

Я пролез в автомобиль между всех этих аккуратных стройных людей в ослепительно белых одеждах, чувствуя себя доисторическим человеком.

А Джан не выглядела чужой. Она была такая же неземная, нездешняя, прекрасная и отрешенная, она лежала, накрытая простыней, со свежей повязкой на голове, лицо у нее осунулось, глаза запали, но все равно я не мог ее назвать несчастной или беспомощной. И осознал впервые по-настоящему, что она — принцесса.

И все же она очнулась среди незнакомых людей, в непонятном месте, и не знала, что произошло.

Я тупо сказал:

— Все будет хорошо!

Она слегка кивнула, пошевелила губами, но говорить ей ещё было трудно.

— Ухо болит?

Она слегка покачала головой и поморщилась:

— Меньше...

— Джан, это эферийцы. Они лучшие врачи, а ещё у них тебя никто не тронет.

Она просияла. Сразу, в один миг, вспыхнули милые усталые глаза и лицо озарилось улыбкой:

— О! Про них говорил учитель! Он говорил, что это чудесные люди, значит, это так и есть!

— Надо ехать, — сказал кто-то сзади. Я быстро попятился:

— Да, Джан, надо в больницу. Мне здесь места нет, я поеду следом.

И выскочил наружу, прежде, чем она меня остановила, чувствуя при этом себя последним трусом.

Нас с Кладом действительно дожидалась отдельная машина. Он велел мне садиться и я сел, мысленно отметив, что это самое кумовство — просто великолепная штука, если ее используешь именно ты. Нам достался прекрасный удобный автомобиль, в таком мне сидеть ещё не доводилось.

Только комфортная поездка превратилась в дорогу на эшафот. Я смотрел в окно на город (каким родным он теперь мне казался!) и мечтал, чтобы мы никогда не оказались на месте, или хотя бы ехали долго-долго... Я ведь знал, что ждёт меня по прибытии. Я гонец с плохими вестями, если верить сказкам, много лет назад таким отрубали головы.

Клад вёл машину молча (эферийцы все же молодцы, всему учатся необыкновенно быстро). Он вроде и на меня не смотрел, но мое состояние заметил. Глядя перед собой, негромко сказал:

— Хочешь, я сам с ней поговорю?

Я сразу понял, о чем он, потому что о другом думать просто не мог. И на миг мне даже показалось, что это выход. Да, выход! На первое время, мне не надо будет встречаться глазами с Джан, объяснять, почему я не смог помешать трагедии, почему вообще попался этой компании в лесу, и в итоге из-за меня все это произошло.

И своим самопожертвованием он спас не только Джан, но и меня, совершенно постороннего человека. И он не мог знать наверняка, что это не я похитил и пытал механика.

А я теперь пытаюсь спихнуть тяжёлую обязанность на Клада. Да, Джан меня видеть больше не захочет, но пусть... Заслужил.

— Нет, Клад. Большое спасибо. Но я должен сказать это сам.

Лифт в больнице был. Но я решил подниматься по лестнице, чтобы собраться с мыслями, хотя и понимал, что просто себе вру. Никакие слова не помогли бы смягчить удар. Никакие попытки выгородить себя были просто невозможны. И даже самая длинная лестница когда-нибудь кончается...

Ещё и Клад отстал. Ему позвонили и он остановился в коридоре, разговаривая вполголоса. А я шел вперед, мне никто не подсказывал, меня словно притягивали эта дверь и эта палата. Кажется, там было яркое солнце... А может быть, это была теневая сторона, и солнце отражалось от окон здания напротив... Я видел только Джан, белую повязку на голове и глаза, которые так выделялись на побледневшем лице. Но такой портрет я уже не нарисую, если только по памяти. Позировать мне не будут.

Она молча смотрела, как я приближался, ничего не спрашивала. Ждала.

Я тупо спросил сначала:

— Ты как?

Женщина в жёлтой униформе, что устанавливала рядом с кроватью медицинское оборудование, предупредила:

— Сейчас готовимся к операции. У вас мало времени.

Это была эферийка, стройная, невесомая и изящная, как все они, этакое небесное создание. Только с очень уж строгим лицом.

Я пробормотал:

— Операция это отлично, сейчас пластика творит чудеса, ухо будет, как новое.

Небесное создание презрительно фыркнуло. Конечно, я понимал, что дело не только в пластике. После осколка рикошетом по голове будет и сотрясения мозга, и прочее, и операция не одна нужна будет, наверняка.

Джан не кивнула, видимо, ей было больно. Только чуть прикрыла веки в знак согласия. Надо было просто попрощаться, сказать ей что-то одобряющее... Но я понимал, что она от меня ждёт, и не мог мучить больше ни не, ни, что греха таить — себя.

— Джан. Учитель погиб.

У нее вырвался короткий горестный стон. Медсестра продемонстрировала, что эферийцы тоже очень даже умеют злиться — она обернулась и зашипела:

— Вот зачем вы? Вы подождать не могли? Она готовится к операции, а вы сделали ей хуже!

— Не надо, — прошептала Джан. — Все правильно. Я знала. Потому что его не было.

Я бы на ее месте подумал, что он мог оказаться под арестом, но Джан, похоже, таких мыслей вообще не допускала.

— Это они его убили? Радикалы?

— Нет, он сам... У них была куча взрывчатки, и они могли захватить Горено. Тогда бы мы погибли. Он понял это и подорвал себя и их. Он умер как герой.

Я не знал, что ещё сказать в утешение. И очень боялся, что она вспомнит — мне учитель не нравился.

Она не вспомнила, во всяком случае, не упрекнула вслух.

— Ты уверен?

— Я слышал... Уверен.

Да, я не видел, но не такой учитель был человек, чтобы бросить в своих гранату, а сам нырнуть в убежище. Да и воронка там была чуть ли не на четверть острова.

— На Мереваке ему поставят памятник, — сказал я вслух. — Непременно. Я смогу добиться. Это же наш остров, наша территория.

Она опустила веки.

— А ты не беспокойся ни о чем. Тебе сделают операцию, ты проснешься здоровой.

— А потом? — прошелестела Джан. Говорить ей было трудно. Может быть, из-за сотрясения, или же она боялась заплакать.

— Потом тоже ни о чем не беспокойся. О тебе позаботятся.

Она нахмурилась. И я понял, почему — ей уже предлагали ни о чем не беспокоиться, обещали позаботиться,только платить за это пришлось слишком высокую цену.

— То есть тебе помогут. Захочешь, будешь учиться дальше, тут же не деревушка с одной-единственной школой.

Она слегка покачала головой. И дурак же я. Напомнил... Медсестра-эферийка опять посмотрела на меня с неодобрением, хоть и не знала, в чем дело.

— Ну, кем хочешь, тем и станешь. Можно ещё уехать на Эо Тау. Это молодая планета, там переселенцы, и наши, и эферийцы, там рады всем. И всем найдется и жилье, и занятие.

— Нет, — шепнула она очень тихо. — Это прекрасно, спасибо... Но учитель — он всю жизнь отдал родной стране.

— Сначала надо выяснить, безопасно ли тебе будет в этой родной стране.

Я не стал говорить, что учителю страна вон какой благодарностью отплатила. Он учил чумазых рыбачат на самом краю света, потом готовил город к эвакуации, а в итоге о нем никто не подумал, и, если бы он остался жив, его бы просто казнили.

— Я не поеду сразу, я не такая глупая, как ты думаешь.

— Я ничего не думаю!

— Сначала я получу профессию. Буду учительницей, настоящей, как он. Тогда и вернусь.

— Это хорошая цель. Устроишь свою жизнь. И будешь свободна поступать, как хочешь. Как писал твой дед.

— Ох! — она попыталась шарить рукой по одеяло. — А его записка?

— Ваши вещи вам непременно вернут в целости и сохранности, — пропела медсестра, снова превращаясь в небесное создание. А потом сверкнула на меня глазами, только что зубы не оскалила:

— Вам пора. Вы расстраиваете больную. Можете подойти вечером, когда она придет в себя.

Я поднялся со стула. Не знал, как попрощаться с Джан, любой парень с нашего курса на моем месте преспокойно чмокнул бы ее в щёчку, но я осмелился только дотронуться до её тонких пальчиков, лежавших поверх одеяла. И вспомнил, как на острове пытался за руку затянуть её в лодку, а она вырвалась и убежала.

— Я пойду?

— Да. Иди.

Я встал. Эферийка, судя по глазам, уже готова была гнать меня прочь пинками, чтобы не расстраивал больную. А после операции захочет ли Джан меня видеть? Я теперь напоминание о смерти учителя.

— Прости меня!

— За что простить? — она удивлённо приподняла брови и поморщилась — все же ей было больно.

— За то, что я живой, а его не уберёг. Прости.

— Ты же тут ни при чем.

Точно такие слова я говорил себе сам — но не верил в них.

Эферийка уже ничего не говорила, но смотрела очень красноречиво. Мешаешь, мол. Больную пора оперировать, мол.

— Скорее, это я виновата, — сказала Джан.

— Ты-то при чем?

— Если бы не я, он бы не сделал этого... Держался бы в стороне, уцелел бы.

— Не держался бы он в стороне. А рано или поздно вашим властям надоели бы пиратские лодки под боком, и он бы все равно погиб. Только не как герой. Он умер, зная, ради чего. Ради того, чтобы ты была счастливой. Чтобы построила свою жизнь. Так и будет. Выучиться, на кого захочешь. Замуж выйдешь.

У меня пересохло в горле. Больно много я наговорил и, кажется, лишнего...

— Я же не могу выйти замуж, я десятая дева в семье и должна хранить власть, — она слегка улыбнулась.

— Времена империи миновали. Можешь делать все, что захочешь. Тебе так и дед написал.

— Да, написал... Миро, а у тебя... есть девушка? Невеста?

— Нет, — я попятился к двери. — Нет. Нет у меня никого. Почему ты спрашиваешь?

— У тебя ведь была другая жизнь. Учеба, поездки, большой город. Друзья. Свобода.

— У тебя тоже все это будет, и ты увидишь, что это самая обыкновенная жизнь. Все будет хорошо. Ты вон какая смелая, выскочила против пиратов и стала им угрожать. Они точно ошалели. Да! А как в таких случаях поступал твой дед?

Она слегка улыбнулась:

— Не знаю. Я просто вспомнила старую сказку про хитреца Илуланга...

И тут же снова поморщилась от боли.

— Джан, мы заболтались. Пора. У тебя операция.

— Ты придёшь ещё? — спросила она немного испуганно. Эферийцы, конечно, замечательные люди, но ведь ей они незнакомы.

— Конечно! — сказал я бодро и тут же ляпнул ерунду:

— Если ты захочешь меня видеть.

Опять удивлённо приподнятые брови:

— Почему не захочу?

— Это я так... Я приду. И устроиться помогу, и вообще...

— Нет, почему ты решил, что я не захочу тебя видеть? Они и так убили всех, кто был мне дорог.

— Э...

— Операция! — закричала медсестра. Тут к ней и подкрепление явилось — двое мужчин в халатах и масках. Эферийцы, мне незнакомые — кого-то из врачей я знал, конечно, мама тоже работала в медицине, но не всех.

Я шел за каталкой, а потом меня оттеснили — не плечом, а просто очень сурово посмотрели. И даже за руку Джан не дали подержать. Каталка скрылась за поворотом, операционная, насколько я помнил, была ещё дальше.

Я посмотрел им вслед и пошел искать Клада. Нашел его там, где и оставил, он был не один, разговаривал с высоким худощавым молодым человеком — я узнал его, только очутившись рядом. Это был мой сводный брат, родной внук Клада, Стат-младший, как его называли, хотя его отца, носившего то же имя, давно на свете не было...

Значит, он вернулся из Трианглета. В другое время я бы первый подошёл с расспросами, но сейчас мне было не до того. Остановился поодаль, ждал, пока на меня обратят внимание, и честно не подслушивал. Но услышал, как Клад громко закричал:

— Да вы что, сговорились вдвоем, что ли?!

И тут они заметили меня, дружно повернулись в мою сторону, и так я и не узнал, кто и о чем сговорился.

Я предупредил их, что поеду домой. Клад предложил остаться в больнице — тут, мол, и помыться можно, и переодеться, и выспаться, и медосмотр мне тоже не помешает.

Я отказался. Может быть, стоило дежурить под дверью операционной? Но меня туда так и так не пустили бы, а ещё тянуло домой. Просто жизненно важно было оказаться дома, в родных стенах, после всего. Напутешествовался.

— Но ты же никуда больше не уедешь? — спросил Клад.

— Нет. Куда мне ехать?

— Ну, с группой.

— Группа — все. Курс закончился. И я обязательно вернусь сюда вечером.

— Ну хорошо. Вечером приедет тот человек, с побережья, капитан службы безопасности.

— А, он капитан?

— Да. Он с тобой лично поговорит.

— Они не отдадут Джан в Трианглет?

Клад посмотрел с укоризной:

— Она наша теперь. Мы же капитана в свое время не выдали бывшему режиму, когда он искал убежище на Холодной звезде. Так что за это не бойся. В конце концов, вытащила же моя дочь... э... твоего отца, а это было труднее. И кстати, капитан тебя хвалил — по поводу тех двух имперцев, что ты помог задержать на Локулусе, — так вот, это очень непростые два имперца. Много интересного расскажут.

Глаза у него как-то очень нехорошо сверкнули. Эферийцы не любят сторонников прежнего режима, и им есть, за что.

— Он не сказал, что там у них хранилось, на Локулусе? Что за секреты?

Клад засмеялся:

— Нет, это уж он ни за что не скажет. Даже при личной встрече. Может, потом и узнаем. Он спрашивал, не отдашь ли ты Горено. Им как раз он очень пригодится. Роботов им не хватает, а таких, с опытом действий в экстремальных ситуациях — тем более.

— Это как он сам решит, — у меня заныло в груди, когда я подумал, что придется расставаться с Горено. Но он же не чемодан, чтобы опять положить его на полочку. Наверное, он и сам будет счастливее, если можно так сказать о работе.

— Он же не решает.

— Пусть попробует.

— Миро, ты совсем спишь на ходу. Давай, в больнице останешься?

— Не, я — домой. До вечера.

— Ну хорошо...

Я пошел вниз. Опять же, можно было воспользоваться лифтом, но я шел пешком. Навстречу мне не поднимались — кажется, я вернулся в выходной день.

Зато когда я почти спустился на первый этаж, сверху послышался топот — меня догоняли. Это был Стат, родной внук Клада, мой сводный брат.

— Миро, Миро, погоди!

Он прыгал аж через две ступеньки, так торопился. Эферийцы обычно ведут себя более сдержанно.

— Миро, ты же художник?

— Ну да.

— Так я вот что вёз. Представляешь, много чего растерял, а это сохранил, это подарок.

Он совал мне в руки какой-то свиток, вроде старинного пергамента, скрученного в трубку.

— Это что?

— Это картина. Ты же художник, я подумал, что тебе будет интересно.

Наверное, у меня был совсем убитый вид, раз меня решили порадовать подарком.

— У нее необычный автор. Это принцесса Гон-Джей, дочь последнего императора.

— Кто, прости? Какого императора?

— Последнего, который отрекся. Она бесследно исчезла.

— Она покончила с собой, — я вспомнил рассказ Джан. Мне казалось, я запомнил только самое основное, а выходит, что почти всё. Когда мы сидели на секретной базе, перед входом в лабораторию, над нами холодным светом горела лампа в потолке, за стенкой лежал труп человека, точнее, его половина, снаружи поджидала опасность, а Джан говорила и говорила. О бедной деревушке на пустынном побережье, о странном незнакомце, о вернувшейся памяти. О том, что ее мать была художницей (я ещё подумал — вот почему она мне доверилась), а потом выбросилась из окна, чтобы отвлечь преследователей и спасти своего ребёнка.

И это её картина! Это рисовала она, и ее рисунок каким-то чудом попал ко мне в руки.

— Откуда ты знаешь? — удивился Стат.

Я честно собирался начать рассказывать, но развернул холст.

— Откуда, Миро? Про нее ничего не известно!

Я не ответил. У меня перехватило дыхание и стало сухо во рту.

Она рисовала не так, как учили меня, погибшая принцесса Гон-Джей, мать Джан. Она не оставляла четких контуров, не прорисовывала детали, почти не смешивала краски. Хотя у нее они были очень стойкие — неизвестно, где и сколько хранился этот холст, а изображение осталось ярким и свежим.

...Под закатным солнцем розовел пляж. Бежевый песок лишь слегка потемнел, волны набегали, оставляя белую пену. Лёгкая туманная дымка из мельчайших водяных брызг повисла в воздухе. И вдоль края моря шла девушка, оставляя за собой цепочку следов. Она одна была нарисована контрастными четкими красками. Она уходила вдаль, вот-вот она исчезнет, и на песке останется единственный след, который пощадили волны...

— Миро! Откуда ты знаешь про дочь императора?

— А у тебя картина откуда?

Он махнул рукой:

— Это долго рассказывать... Случайно попалась, в пути.

— Мне тоже долго рассказывать. Спроси у деда. А я поеду домой, вернусь вечером.

— Да, обязательно.

Я начал спускаться по лестнице, а Стат ещё что-то говорил мне вслед и вообще был какой-то суетливый, или он после Треугольного континента таким стал? Тогда туда ехать не стоит.

На улице светило яркое солнце. Я зажмурился в первый миг, потом хотел снова развернуть картину и рассмотреть ее повнимательнее, но все же решил отложить это до дома. Здесь было полно людей, даже в больничном дворе. За несколько дней вдали от цивилизации я начал забывать, что такое толпа...

Я сунул руку в карман и сообразил, что с "поеду домой" погорячился — ехать мне было не на что. Хорошо хоть, ключи за все это время я не потерял. Хотя в общежитие меня бы в любом случае пустили.

Можно было вернуться назад и попросить Клада довезти меня до университета, но я решил пойти пешком. Не так уж и далеко...

Люди на улице, если оказывались вплотную, поглядывали на меня с неодобрением. Зато двое чумазых пьянчуг радостно поздоровались. Меня это только немного позабавило. Город остался прежним...

Нет, не прежним! Что-то неуловимо поменялось в зданиях — старых и новых, в улицах, в толпах народа, даже в автомобилях. Город больше не был огромным бездушным муравейником, единым чужим механизмом. Вот прошел человек, бросил быстрый взгляд на мои ботинки, которые превратились в нечто такое, что давно пора выбросить — он чужой, но что у него на душе? Мы сталкиваемся в толпе и расходимся, а внутри у каждого свой бесконечно огромный и богатый мир, про который другие не знают и не задумываются, пока не окажутся на волоске от смерти. И как же хрупок этот мир, а находятся те, кто его обрывает досрочно...

Всего десять дней назад я об этом не думал вообще, просто жил, переживал из-за экзаменов, а далеко на тропическом острове умирала от страха и одиночества девушка, о которой я ничего не знал. И где-то на Треугольном континенте брёл по берегу человек, которого жизнь загнала в западню, и о нем я тоже ничего не знал... А потом наши пути пересеклись, и его — оборвался навсегда.

О чем он думал, когда готовился убить себя и своих товарищей? И как приняла свое страшное решение родная мать Джан? И как ее приемная мать, ее няня, посвятившая всю жизнь последней кровинке императорского рода, долгие годы скрывалась, уклонялась от вопросов, топила печь и таскала воду в ведре — это после дворца! — и все время надеялась, что произойдет чудо! И оно произошло, но для нее все закончилось плохо...

Можем ли мы понять другого человека, как себя? Если я даже родного отца не расспрашивал, как он пережил те несколько дней после революции, когда его могли казнить, всегда относился к этому легко — ну было и было. Обошлось же.

Можно ли это нарисовать — то, что ты идёшь по городу, и понимаешь, что мир изменился? Можно ли нарисовать другого человека так, чтобы зритель понял его, как себя? И захотел беречь чужую жизнь, как свою?

Впереди показалась аллея, ведущая к центральному входу университета. Вот так быстро я дошел, выходит... А рисунки свои растерял! Возможно, их соберёт и привезёт Горено, если тот капитан, что прибудет вечером в столицу, возьмёт робота с собой.

Но из-за проявленного задания я не переживал. Больше меня тревожило то, что лодка Вептаро пропала, надо ему компенсировать, а сначала для этого надо его найти — возможно, он уже съехал. Ну а за себя я не беспокоился.

Если диплом не дадут — значит, повторю последний курс ещё раз, останусь студентом, будет какая-никакая стипендия. Если вдруг Клад все понял правильно — диплом дадут. Значит, работать буду. Тем более, я уже знаю, что и зачем я должен рисовать. Зачем это вообще нужно — искусство...

Если я предложу Джан пожить пока в квартире моих родителей? Она согласится? Я могу остаться в общаге, чтобы ее не смущать... И, конечно, сейчас не показывать ей картину ее матери. Отдам потом, когда она придет в норму.

Она сказала что-то про дорогих ей людей, в число которых вроде как входил и я. Но это потому, что она жила в вынужденной изоляции. А когда она будет вести обычную жизнь человека в большом городе со множеством встреч и знакомств, или все же решит уехать на эферийскую базу на молодую розовую планету?

Но я могу только принять любое ее решение и быть рядом — если она захочет.

Пока я думал об этом, аллея осталась позади. У входа было почти безлюдно — все же выходной день, и каникулы только начались. Вышла уборщица и посмотрела на меня подозрительно — не добавлю ли я ей работы. Потом узнала меня и смягчилась:

— Из похода, что ли?

— Почти.

— Ну иди, на кровать только в таком виде не бухайся. Тебе сейчас благодать, все разъехались. Да! Это же ты нарисовал? Молодец.

— Что нарисовал?

Но я уже видел свой плакат. Он висел на входной двери, почти по центру. Сейчас он казался мне дурацким — девушка улыбалась чересчур беззаботно, краски были слишком яркими, как на детском рисунке. Но все же ай да Паук! Ай да зараза! Здорово его Клад припугнул, получается!

— Красиво, — сказала уборщица. — Не грусти. Незачем. День вон какой славный.

— Спасибо вам, — пробормотал я. А ведь она тоже — отдельная планета, как и каждый человек... И хотела меня подбодрить.

По лестнице я поднимался один, поэтому на ходу развернул холст с картиной принцессы Гон-Джей.

Конечно, мой набросок был не похож, только в самых общих чертах. И все же — как у нее появилась эта идея? Что она увидела, почему взялась рисовать эту картину. Может, в ее глазах это был символ человеческой жизни — мы проходим, и остаются от нас лишь следы на песке, да и те смывает время?

После самой принцессы остались её картины. И Джан, конечно...

Тогда пятьдесят с лишним императорских поколений жили не зря!

Я споткнулся о следующую ступеньку. А ведь мой отец жил при прежней власти и был военным, а Трианглет тогда был вражеским государством, и император был врагом... Как отец отнесётся к внучке императора? Не будет ли чересчур недоволен?

Клад вот до сих пор не может примириться с браком родителей, столько лет прошло, а они для него по-прежнему: "Моя дочь и ...э... твой отец". Но наш народ отходчив. Примет. Куда денется.

Конечно, родителей я увижу очень не скоро. Но если помечтать... Если вспомнить ту странную лабораторию на Мереваке, куда люди попадали совсем из другого места? Если это действительно телепортация, мгновенное перемещение? Удивительная технология, которую больше не удастся скрывать — и можно будет использовать ее в космонавтике? Вдруг да пошлют новую экспедицию вдогонку "Квазару"?

Я художник, а не профессиональный космонавт, но все же... Летают же в глубокий космос даже люди гражданских профессий.

Я шел себе и шел на свой этаж без лифта, и, чем выше поднимался, чем дальше уносили меня мечты. Если и вправду построят новый звездолет, способный мгновенно перемещаться между звёздами, и включат в его состав добровольцев... А если и Джан согласится (мечтать, так на всю катушку, верно? Но сначала мы с ней добьемся памятника на Мереваке для учителя).

Так вот, если бы построили звездолет, и совершил бы он прыжок к голубой Карулиаде... И там мы бы нашли "Квазар", и я бы встретил родителей — на несколько лет раньше, чем ожидалось. Мама бы рыдала от счастья, а отец... о, он тоже был бы счастлив, хотя он не любит это показывать. И тогда я скажу — а теперь познакомьтесь, это моя жена.

К О Н Е Ц.

Кто разочарован — ну, тот разочарован. Больше меня все равно никто не разочарован.

А фэндом это хорошо. Потому что сын Флер заслуживает своей истории

И предыстория восстания тоже заслуживает.

Джан имеет в виду (ей слишком плохо, чтобы долгую сказку) аналог байки о Ходже Насреддине. Некогда ходжа уехал в соседний город на осле, и там осла украли. Ходжа вышел на площадь и закричал: горожане, если мне не вернут осла, я вынужден буду поступить так же, как мой отец! Испуганный вор ночью вернул осла. У довольного ходжи спросили, что за угрозу он имел в виду, как поступил его отец? Ну как, ответил ходжа, пришлось ему вернуться домой пешком.