Железная маска Трианглета (гет)

Со скольких лет помнят себя люди? Некоторые ребята из нашего поселка хвалились, что помнят свои первые шаги. Скорее всего, они лгали, им просто хотелось быть исключительными. Но я понимала, что не помнить себя до семи примерно лет — неправильно.

Как-то я пришла к своей Магни (так дети называют своих нянюшек, заменивших им мать. Бывает это и в богатых семьях, и в бедных — если мать много работает, а детей нянчит незамужняя безработная родственница). Так вот, я пришла к Магни и спросила:

— Матушка, а откуда мы взялись? Нас ведь не было раньше? Ни здесь, в поселке, ни вообще?

Она засмеялась, погладила меня на голове и сказала:

— Ты просто не помнишь, Джан! Тебе было три года, когда ты точно так же серьезно спрашивала меня, куда мы пропадаем ночью во время сна. Мы всегда были тут! Раньше мы жили в городе, а потом переехали сюда.

Мне этот ответ не показался совсем уж убедительным, но Магни дала мне ложку сахара и разрешила обжечь его над очагом. Я сразу забыла о нашем разговоре и принялась готовить леденец. Увлеченно поворачивала туда-сюда ложку, чтобы сахар превратился в прозрачную сладкую массу, но не подгорел, и вдруг услышала всхлип.

— Вот беда-то, чему ребенок радуется, — плакала моя Магни. — Ох, знали бы, ох, видели бы… Сиротка ты моя, все, успокоилась я, сама не плачь!

Сиротой в деревне была не только я. У соседской девочки, например, родители уехали в город на заработки и так и сгинули там в год Красного солнца. Так у нас назывался год революции. В детстве я не понимала, что это такое, воспринимала просто как ещё одно из взрослых названий — за дюнами Лонг-Дэй, Лунный городок, далеко-далеко столица, Танг-Дэ, Небесный трон, а дальше по побережью кладбище, там много людей лежит, что умерли в год Белой смерти.

Наш поселок лежал на берегу моря. Когда дул западный ветер, влага проникала во все дома, даже добротно сработанные и законопаченные. Когда ветер менялся на восточный, окна наглухо закрывали от песка. А в сильный шторм на берег выходить было страшно и рыбаки вздыхали:

— Море гневается на нас. Улова не будет.

Поле за поселком засевали самыми неприхотливыми злаками, но даже они давали слишком скудные урожаи на нашей бедной земле.

Дальше начиналась пустыня. По ней можно было идти целый день и видеть одну и ту же картину — чахлая, потрескавшаяся земля, изредка покрытая кустарниками с жёсткими сухими листьями, солончаки, на подступах к берегу — дюны из красноватого песка. Такова была природа на побережье. Через пустыню лежал путь до ближайшего городка. Люди редко ездили туда, чаще ходили пешком, так как жалели скотину. Лошадей здесь не было ни у кого, и видела я их до десяти лет только на рисунках (у моей Магни от лучших времён, как она говорила, сохранилась чудесная книжка со сказками). У кого-то были ослики, только самый зажиточный человек деревни, Офан-Ту, держал мула. Использовали их для работы на поле, и только осенью — чтобы отвезти на ярмарку товары — рыбу, иногда зерно. Вернувшись, ругались на чем свет стоит, костерили город, дорогу, море и вообще все:

— Цены-то снова поднялись, а закупочные упали!

Моя Магни тоже ходила на ярмарку, но меня ни разу с собой не водила. Иногда она брала работу в городе — вышивку, но редко. Лонг-Дэй был городком небогатым и очень немногие женщины могли заказывать такие излишества. А в ночь перед и в ночь после поездки, думая, что я не слышу, Магни шуршала чем-то в дальнем углу. Наш дом, как и почти все в деревне, состоял из одной комнатки, сеней и кухни, пол был земляным, поэтому я быстро догадалась, что она копает яму и прячет там деньги. Магни, заметив, что я все знаю, сказала:

— Ты большая девочка, Джан, знаешь, что мы с тобой бедны и одиноки. У меня осталось кое-что от покойного мужа, вот я продаю это иногда на рынке. Иначе нам с тобой не прокормиться. Ты и сама понимаешь, что надо молчать об этом!

Я и молчала, хотя мне казалось, что односельчане не смогут нас обокрасть. Они же славные люди! И все же мир не ограничивался нашим поселком. Опасность могла прийти извне, она и пришла.

Младшие братья появились в деревне, когда мне было около десяти. На горизонте поднялась пыль, люди заволновались, указывали туда руками, потом разбежались по домам. Центральная улица осталась пустой, только ветер кидал по ней песок. Раздался топот копыт, на пространство между домами влетели разом люди на оседланных лошадях, все в темной одежде и с алыми повязками на головах. Это были Младшие братья, люди, получившие власть в стране. Всадники проехали всю улицу, остановились в самом широком месте, начали скликать людей на собрание.

Мои односельчане шли туда медленно, неохотно. Мужчины смотрели угрюмо, женщины боялись отходить далеко от домов. Я думала, моя Магни и вовсе останется дома, так как сборища она не любила. Но ошиблась. Магни оделась, потуже затянула пояс, мне голову повязала единственной нарядной косынкой и сказала:

— Запомни раз и навсегда, Джан. Держаться надо уверенно, спину держать прямо и смотреть в глаза. Мы ведь ни в чем не виноваты и бояться нам нечего. А те, кто юлят, прячутся, пытаются ускользнуть, те и могут накликать на себя немилость. Идём!

Мы остановились в первых рядах, рядом с человеком на вороном коне. В руках он держал знамя — белый круг на алом фоне, а вокруг три белых звезды.

Человек поглядел вокруг, все ли пришли, и крикнул громко:

— Слушайте!

Мы и так слушали, что ещё было делать. Вокруг стояла тишина, ветер стих и не гонял вокруг сухой песок, море сияло вдали под солнцем. Люди молчали, не перешептывались. Истинный трианглетец скромен и молчалив.

Человек со знаменем выехал из строя и прогарцевал перед нами. Он говорил, мы слушали. А говорил он, что революционному правительству требуются средства, и что мы должны понимать — это лишь небольшая жертва в свете грядущих преобразований. Говорил, что в селе будет создана ячейка (это не все поняли, мы до сих пор знали только ячейки в рыбацкой сети). Пообещал прислать в село учителя и организовать постоянный пост Младших братьев — при этом оглядел наши убогие домишки, ограду поля за деревней, длинную безлюдную полосу побережья — и добавил, что пост организуют немного погодя. А потом вытащил пистолет, пальнул в воздух. Детишки поменьше закричали, женщины охнули. С места никто не побежал. Оружие я до сих пор тоже видела только на картинках, но узнала сразу.

— Товарищи! — крикнул всадник. — Предлагаю все имеющиеся у вас ценности сдать добровольно. Это минимальная жертва на общее и благое дело!

Народ негромко зашумел. Никто не хотел признаться, что ценности есть, тем более, почти ни у кого их и не было. К всаднику со знаменем подъехал его товарищ и указал на самый большой дом в деревне, принадлежавший Офан-Ту. Целых три комнаты было в этом доме. Вожак Младших братьев кивнул. Несколько всадников соскочили с коней и бросились внутрь.

— Куда, куда, — закричал Офан-Ту и побежал за ними. Вскоре изнутри послышались плач и причитания, брань, шум ударов. Народ на улице зашумел, кто-то кинулся в сторону. Всадник со знаменем снова выстрелил в воздух. Магни с каменным лицом прижала меня к себе.

— Стой спокойно, мы ни в чем не виноваты, слышишь, Джан?

Совсем скоро люди в черном вышли из дома. Один из них что-то прятал за пазуху — скорее всего, деньги. Офан-Ту закопал их под полом, как и моя Магни, поняла я с ужасом. Сейчас эти страшные люди придут в наш дом! Я подумала так — и едва не умерла от страха, потому что коню всадника надоело стоять на месте, или же он получил команду от хозяина, перебирая копытами выдвинулся на несколько шагов вперёд и остановился прямо рядом с нами.

— Что смотришь, тётка? — резко спросил вдруг всадник у моей Магни. — Может быть, хочешь проявить сознательность и сдать ценности?

— Откуда у бедной вдовы и сироты возьмутся ценности, господин, — сказала Магни спокойно, и только я, скосив глаза, видела, как побелели у нее костяшки пальцев. Всадник нахмурился:

— Нету господ теперь, тётка, были, да все вышли. А девчонке можно волосы и простой лентой повязывать…

Он нагнулся. Я не поднимала глаз, смотрела только, как копыта его коня топчутся по пыли. Что-то дёрнуло меня за волосы и за подбородок, и сразу голове стало легче. Всадник держал в руке мою единственную красивую косынку.

— Товарищи! — крикнул он громко. — Надеемся на вашу сознательность! Я не прощаюсь с вами, мы вернёмся ещё, чтобы основать здесь школу и охранный пункт. И ваш поселок станет частью огромного нового государства!

Он махнул своим знаменем. Всадники дружно поскакали прочь. Я только успела увидеть мелькнувший пестрый лоскут — мою косынку. Кто-то из детей заревел. Люди переглядывались, не веря, что что все обошлось. Женщины начали оглядываться на дом:

— Жив ли дядя Офан?

Но он сам, вышел из дома, прихрамывая и опираясь на руку жены. Та плакала и причитала:

— Не дрался б ты с ними, не дрался!

— Не реви, дура, — велел ей муж и сплюнул кровь и выбитый зуб. — Что ж, и сопротивляться не моги? Ладно. Мула хоть оставили…

Через несколько дней к нам прислали учителя. Он прибыл в сопровождении двух Младших братьев. То был совсем молодой человек, со стрижеными волосами. Этим он отличался от жителей поселка, которые просто завязывали волосы в хвост. Прибывшие осмотрели все дома, они искали пустующий. Такого не нашлось. Мы, ребятишки, ходили за пришельцами по пятам, хотя отчаянно трусили. Младшие братья собирались выгнать кого-нибудь из дома, учитель предложил построить новый. Мы стояли вокруг, хлопая глазами и гадая, кого же выгонят. Мой приятель А-Фэн, сын Офан-Ту, шепнул:

— Если вас выгонят, Джан, я попрошу родителей, чтоб они взяли вас к нам!

Я подумала, что скорей выгонят семью его отца, ведь ему уже раз досталось и он неблагонадежен. Но тут молодой учитель громко сказал:

— Под мою ответственность, товарищи, и в счёт моего жалованья!

Младшие братья почесали в затылке и решили пока возвращаться в город. Учитель поехал с ними, но через пару дней приехал снова.

Школу нам построили. Это был просто шалаш из жердей под навесом, крышу укрыли ветками, стен поначалу не сделали вовсе. На пол положили два ряда циновок. Это все сделал учитель, приехавшие с ним Младшие братья помогали ему, но работали кое-как, чаще медлили, останавливались и наблюдали.

Под вечер на место постройки пришли рыбаки, посмотрели, не выдержали и тоже включились в работу. Конечно, учитель в такой постройке жить не мог. Он договорился ночевать и столоваться у вдовы Гуа-Фу. Ее муж погиб во время бури, детей у них не было, она выживала за счёт огорода и подачек соседей, поэтому даже те гроши, что мог платить учитель, пришлись ей кстати.

В первый день учитель обходил дома и зазывал к себе учеников. Если родители мальчиков кое-как соглашались — может, в город уйдет сын на заработки, грамотный лучше пристроится, — то те, у кого были дочери, удивлялись и пожимали плечами. Веками девушки чистили рыбу и нанимались в служанки без всякого учения. Имя свое дочь сможет нацарапать и будет с неё!

Мне в школу хотелось. Это было что-то новое, пусть даже это новое принесли в нашу жизнь те страшные люди с оружием. Но, когда к нам зашёл учитель, моя Магни встала против него, как стена.

— Вот что, гражданин из города, не дело это, чтобы девочка сидела в холодном помещении с драчливыми мальчишками. Джан умеет читать, умеет и писать. Она обучена всему, а чему ещё научите ее вы? Всякая рыба ходит на своей глубине, как говорят местные рыбаки. Нечего девочке мучиться в вашей школе, чтобы потом ехать в город!

Учитель слушал ее, не успевая ни слова вставить в ее монолог, а я глядела на этого худого молодого человека, с острым кадыком и жидкой челкой, и мне поневоле стало его жаль. Одет он был так же скверно, как местные, но питался точно ещё хуже их. Магни тем делом договорила пылкую речь и остановилась перевести дыхание. Учитель ловко воспользовался паузой:

— Вот как, ты умеешь читать, Джан? Ну-ка, посмотри, у меня есть газета, назовешь хоть один знак?

Он вытащил из-за пазухи мятую желтоватую кипу листов с крупными надписями. Я прочитала первую, что бросилась мне в глаза:

— Войска мятежников снова ведут наступление в направлении…

Учитель выронил газету.

— Мое восхищение! — обратился он к Магни. — Да вы сами могли бы работать учительницей! Послушайте, этот труд оплачивается, а у вас девочка, мне нужны помощники…

— Нет, нет и нет! — отрезала Магни. — К тому же я не сама ее учила. Это делала моя покойная сестра.

Я с изумлением посмотрела на Магни. Про покойную сестру я слышала впервые. Магни всегда говорила, что моя мать умерла при моем рождении. Конечно, вслух я не сказала ничего. Хотя этот человек и вызывал у меня симпатию, он был чужаком и мог навлечь на нас неприятности.

— Девочке необходимо учение, почтенная, — учитель ловко избегал и нового обращения «товарищ», и старого «госпожа».

— Нет! — моя нянюшка была тверда, как камень. Я посмотрела на нее умоляюще — мне хотелось в школу. Я мечтала о каких-то переменах в жизни и мне было жаль учителя.

В тот день Магни мы не уговорили — она стояла насмерть. Но учитель тоже был упрям и непробиваем. Когда его выгоняли в дверь, он заглядывал в окно. Он уговаривал, объяснял, сулил всякие блага, рассказывал, что все наши односельчане уже согласились обучать своих детей, и если откажется только Магни, это будет выглядеть странно. А скоро Младшие братья будут в нашей деревне сторожевой пост строить, между прочим…

Угроза подействовала. Магни, скрепя сердце, согласилась отправить меня учиться.

В первый школьный день с моря дул пронизывающий ветер, хорошо хоть, не было дождя. Наша убогая крыша могла и протечь. Учитель кутался в свою худую одежонку и выглядел продрогшим, но держался молодцом. Он раздал нам дощечки для письма (писать на бумаге при постоянном бризе было бесполезно) и сказал бодрым голосом:

— Поверьте, ребята, отсутствие стен не так уж плохо! Это свежий воздух. Знаете ли вы какая у нас в стране смертность от туберкулёза? А свежий воздух его излечивает.

Мы переглянулись. Никто не знал, что такое туберкулёз.

— Чахотка, — объяснил учитель, увидев наше замешательство.

Дальше он захотел проверить наши знания и рассадить по двум рядам: слева — тех, кто имел хоть какое-то представление о грамоте, справа — тех, кто и букв не знал, и имя свое написать не мог. Но мы рассудили по-своему. Едва учитель отвернулся, девочки собрались на одном ряду, а мальчишки на другом. И все его усилия пересадить нас так, как он считал нужным, заканчивались ничем. Он махнул рукой и начал урок.

Поначалу ему приходилось трудно. Худо-бедно буквы знали лишь некоторые ребята, чьи отцы в молодости ездили в город на заработки или призывались на военную службу. Несколько раз учитель приходил к нам домой, всегда нахваливая воспитание моей нянюшки:

— Ваша девочка — первая в классе, почтенная. Ей бы уехать в город, поступить в училище…

— Пока я жива, этого не будет, — сухо отвечала Магни. — И когда буду мертва — тоже. Такова будет моя последняя воля, а воля умирающего у нас в Трианглете священна.

— Ну, прежде господа плевали на эту волю, если ее высказывал простой человек.

— Вы говорите, что вам надо. Только не забивайте девочке голову этим вашим училищем. Вы ещё скажите, что ей надо ехать в Танг-Дэ. Если мы и уедем куда, то это будет мое решение.

— Ну хорошо, позже мы с вами вернёмся к этому разговору. А пока что слушайте — мне выделили очень мало учебных пособий. Их нужно переписывать, увы — от руки. А я один всем заниматься не могу. Вы тут самый грамотный человек во всем поселке. Это оплачивается, почтенная! И Джан могла бы помогать вам, пристроили бы девочку к делу!

После третьего визита Магни согласилась. Мне было около десяти лет, но я поняла — ее прельстили не заработки и не возможность чем-то занять меня. Теперь она могла свободнее тратить деньги, что были спрятаны у нас под полом.

А ещё немного времени спустя я догадалась — никто не оплачивал наш труд, учитель давал нам деньги из собственного жалованья…

Мы привыкли к новому порядку. Младшие братья приезжали ещё раз, построили караульную будку, и определили в нее часового. Только торчал он там не всегда. Наш поселок был совсем небольшим по сравнению с остальными, все мы были бедняками, не имели ни денег, ни оружия, нам и прятаться было особо негде, если бы мы вдруг вздумали бунтовать. Новые власти, можно сказать, оставили нас в покое.

И все же Магни была недовольна.

— Ты сидишь там, в этой школе, рядом с чумазым выводком детишек, как простая рыбачка, — сказала она как-то. — Видели бы это…

Кто и почему должен был это видеть, я так и не узнала.

Конечно, чем старше я становилась, тем больше мне хотелось проводить время не с моей любимой нянюшкой, а со своими сверстниками. Мы уходили далеко по побережью, отыскивая бухты и заводи для купания. Наши странствия были ограничены, на севере стояла другая деревушка, и рыбаки там были очень сердитые. А-Фэн, которого хорошенько отодрали, чтобы не бегал и не рвал сеть, убедился в этом на собственном опыте. А на юге лежало кладбище, и там, говорят, много лет назад пришла с моря Белая смерть. Тогда рыба выбрасывалась в муках на берег и умирала на песке, вода была покрыта тонким маслянистым налетом, а человек, попробовавший рыбу или даже просто вдохнувший отравленный воздух, покрывался белой сыпью и тоже погибал. Эту беду наделали наши враги кругляки — так рассказывали в деревне. Их я пока не видела ни на картинках, ни вживую — только старик Лао-Рен, в юности служивший в армии, рассказывал нам:

— Волосы у них светлые, черных почти нет. Глаза тоже, вот как у рыб. Бороды пышные. Когда говорят, ничего не разобрать, а уж поболтать они любят. Наши люди молчаливы, да… Вот я, например.

Старик Лао-Рен был как раз весьма разговорчив, и мы все после его рассказов диву давались — если он молчалив, то каковы тогда кругляки?

Через полгода у учителя появилась помощница — раз в несколько дней из города приезжала на лошади женщина в черной одежде Младших братьев — да-да, в мужских штанах! Она была лет тридцати с виду, крепкая, с вечно недовольным лицом и выбритой левой бровью. Кто-то сказал, что в северных провинциях так принято у вдов. Мне почему-то сразу подумалось, что она даёт понять мужчинам, что муж ее мертв и она свободна. Только кому она это сообщает? Уж не нашему ли учителю?

А он радостно представил нам эту женщину и сказал, что она будет учить нас тиксанданскому — так он правильно называется, а вовсе не язык кругляков. Некоторые ребята зафыркали, особенно возмущался А-Фэн:

— Зачем нам собачий язык? Зачем по-вражески уметь говорить?

Кто-то из девочек очень рассудительно ответил:

— А вдруг война начнется, в плен возьмут, ты на каком языке будешь у них пощады просить?

А-Фэн страшно разозлился и покраснел, и наверняка кинулся бы в драку, если бы не двое взрослых рядом. Он очень любил задирать других, но не любил получать сдачи.

— Нет, войны быть не должно, — вмешался учитель. — Сколько раз говорилось вам, что на всей нашей планете наступила новая эра? Тем не менее, осторожность стоит соблюдать. Истинный трианглетец рассчитывает только на себя. Но вам может понадобиться общение с соседним государством. Ведь это только при прежней власти вы бы на всю жизнь остались безграмотными рыбаками. И не употребляйте слово «кругляки». Это признак старой жизни, а у вас начинается новая!

А-Фэн долго не мог успокоиться и громким шёпотом доказывал всем вокруг, что учить новый язык не надо, и тиксанданцы вообще сами хороши:

— Знаете, как они нас называют? Угловатые! Поубивал бы!

Помощница учителя, потеряв терпение, выдернула мальчишку с циновки и посадила на пол перед собой, затем начала урок. После первых же слов на тиксанданском я с удивлением поняла, что немного знаю этот язык. Перевод самых простых предложений всплыл из памяти легко, более сложные понятия тоже давались мне проще, чем остальным. Кто же учил меня тиксанданскому? Моя мать? И я забыла это, как забыла свое обучение грамоте?

Под утро мне приснился сон. Я слышала, как мелодичный женский голос надо мной повторяет слова на новом языке. Я поднимала глаза вверх и видела рот, алый и блестящий, белый подбородок, белую шею и нитку бус. Вокруг было необыкновенно светло и просторно. Голос строго велел мне повторять, и я низко склонила голову, ибо не запомнила урока и мне было стыдно. Я не видела лица неизвестной женщины, перед глазами были только мои руки — маленькие, мягкие, белые и с ногтями, выкрашенными перламутровой розовой краской… Помнила я и чудный аромат цветов, он окружал меня даже после пробуждения. Я неверящим взглядом уставилась на свои настоящие руки — сухие и обветренные, с обломанными ногтями. Других и не могло быть у девчонки из рыбацкого поселка на берегу моря.

Занимались мы тогда много. Учитель успевал всё. Он казался неутомимым, но если видел, что мы устали от занятий, делал небольшие перерывы. Мы шли гулять, если погода позволяла или говорили о положении в стране. Примерно в то же время я впервые услышала слова «гражданская война». Упомянул их учитель один раз и, скорее всего, случайно. Несогласных с нынешним правительством в газетах называли мятежниками. Как нам объяснял учитель, в нашей стране прежде было две оппозиционных партии, императорский режим их жестоко преследовал. После переворота, вместо того, чтобы подчиниться большинству или «умеренным» (так называла себя нынешняя власть), их противники радикалы начали вооруженный конфликт. Разумеется, очень скоро нынешняя власть одержит победу, ну а пока нам надо помнить, что время сейчас трудное и быть готовыми помогать отстаивать свою свободу. Мы слушали внимательно и вопросов не задавали. Мы любили нашего учителя, но он ездил в город, был связан с начальством, а спорить с начальством — что против ветра плевать.

Гораздо больше мы любили рассказы про природу нашей страны. Учитель часто вздыхал, что учебных пособий ему не хватает, а рисовать он не умеет. Однажды он вернулся из поездки в город счастливый — ему удалось урвать карту. И мы с настоящим интересом рассматривали контуры Трианглета на фоне океана и искали место на берегу, где стоял наш посёлок. Мне казалось, материк напоминает скорей изготовившуюся к прыжку собаку, чем треугольник. Нос, хвост и лапы собаки были тремя оконечностями Трианглета. У каждой вершины треугольника было свое украшение. Совсем рядом с нами, на восточном полуострове, находился Сапфир — огромное озеро с прозрачной синей водой. А до Рубина (утеса из красного гранита) и Изумруда (рощи с вечнозелёными деревьями) идти было куда как далеко!

Об этих трёх вершинах треугольника, повторявших три камня из государственного герба, мы знали давно. Наверное, в семье рассказывали и мы слышали с раннего детства. А ещё об этом говорилось в песне, которую иногда пели рыбачки в нашем поселке. Много тысяч лет назад ее сложил поэт — песню о древних временах, когда наша родина была ещё разделена на множество воюющих стран, и о деве из знатного рода, которая потеряла родных и скитается неузнанной по всему Трианглету.

Небо устлано все облаками седыми,

И вздыхают печально ветра надо мной.

Если б только могла я назвать свое имя,

Поменялось бы небо местами с землёй!

Я, босая, пешком исходила полмира,

И струились пески по следам по моим,

Я лицо омывала водою Сапфира,

И встречали меня Изумруд и Рубин.

Но везде для изгнанницы двери закрыты,

Путь мой дальше лежит через мрак и туман.

Лишь у Матушки Звёздной прошу я защиты:

Приюти, помоги, обогрей, Хуоджан!

Имя Хуоджан тоже было знакомо всем, а уж мне — тем более. Всякий раз, когда моей Магни казалось, что я веду себя не так, как положено, она напоминала:

— Ты помнишь, как звучит твое полное имя и в честь кого тебя назвали, Хуоджан?

Мать легендарной императрицы, как рассказывали, тоже родилась где-то недалеко от нашего побережья. Предания о Хуоджан были одно неправдоподобней другого, но им верили. Каждому человеку, как бы черна и беспросветна ни была его жизнь, хочется верить в сказку — и долгими вечерами люди слушали истории, как дочь императора от простой наложницы, оставшись сиротой, смогла удержать власть, прекратить внутренние распри и объединить страну, построить новую каменную столицу, создать флот и армию, чтобы обороняться от злобных соседей… И о простом народе всегда заботилась великая Хуоджан, запретила самые жестокие виды смертной казни, уменьшила налоги для бедноты, а во время голода раздавала хлеб. Вы говорите, обычной женщине это не под силу? Ну да, обычной не под силу, а кто, по-вашему, вселился в императрицу Хуоджан? Сама Великая мать, Звёздная хозяйка! Пожалела она простой народ Трианглета и воплотилась на земле, чтобы сделать жизнь людей хоть немного, но счастливее!

На этих словах рассказчики обычно замолкали. Много говорить и не требовалось. В честь императрицы называли девочек в нищих хижинах и в императорском дворце. Портрет Хуоджан был здесь в каждом доме. Возможно даже, на его первой версии действительно была изображена легендарная правительница. Тогда ведь ещё не существовало запрета для художников рисовать императорскую семью.

Магни как-то сказала с усмешкой, что новые власти пытались уничтожить культ Хуоджан. В городе агитаторы призывали людей не верить ни в какие потусторонние силы. Бесов не существует, Звёздной хозяйки тоже! Природа создала сама себя, человек произошел от обезьяны, а вам, товарищи, ничто на поможет, кроме упорного труда на благо общества. По словам Магни, это было попыткой снять солнце с неба. Люди слушали, хлопали глазами и продолжали дома молиться Великой матери, ставить к ее портрету чашку воды (по легенде, императрица при жизни была скромна и неприхотлива), сжигать на пашне первые несколько сжатых колосков и отпускать в море первую пойманную рыбу.

Увы, наш любимый учитель тоже пытался объяснить нам, что Звёздной хозяйки не существует, а великая императрица была обычной женщиной, и подвиги ее просто преувеличены. Мы сомневались. Кто-то вспомнил рассказ старика Лао-Рена, который уверял, что можно увидеть Великую мать, если выйти ночью далеко в море.

— Бывают ночи лунные, когда Илагрис в небе, как миска начищенная. Тогда в море только рыба ловится хорошо. Бывают туманные, тогда и вовсе удачи может не быть. Занесет лодку далеко, вокруг все белое, куда грести, не знаешь. Сколько народу так погибло. А бывают ночи, когда звёзд на небе ровно песка на берегу. Тихо-тихо вокруг, волны не плещут. Небо над тобой и под тобой тоже небо. И тогда, перед самым рассветом, проступает в воде женский лик. То она, Звёздная матушка, и лик ее тоже из звёзд соткан…

Учитель согласился, что у Лао-Рена язык подвешен хорошо, и пока что эту тему оставил. Он остался при своем мнении, мы — при своем.

Я это чувствовала и после занятий спросила:

— А вы не верите в то, что говорит старик Лао-Рен?

Он засмеялся:

— А знаешь, Джан, во что я верю? Слушай, я расскажу тебе почти такую же байку… Далеко отсюда, почти в центре материка, в столице Танг-Дэ есть Спиральная башня. Она поднимается почти до самых облаков и стены ее сделаны из стекла. Если на нее подняться, видно далеко. Виден город, видны постройки за ним, и поселки, и дороги, и поля, и оросительные каналы… Всё мелкое-мелкое с высоты, словно множество пятнышек и чёрточек. И сливается эта картина в одно лицо — лицо нашего народа. Нашего сильного, трудолюбивого, многострадального народа, который теперь наконец-то свободен. Вот в это я верю. Захочешь учиться дальше — и ты увидишь Спиральную башню…

Я улыбнулась ему в ответ, но тут же мне стало нехорошо. Когда он во второй раз повторил слова «Спиральная башня», у меня вдруг перехватило дыхание. Мне показалось, что я и впрямь нахожусь на огромной высоте, передо мной — дыра в разбитом стекле, рядом страшные черные фигуры, а в ушах звенит удаляющийся женский крик…

Я пришла в себя от того, что меня хлопали по щекам. Я сидела на земле, а учитель кричал надо мной:

— Что с тобой, Джан? Воды, принесите кто-нибудь воды!

В чувство я пришла быстро. Мне было очень неловко за случившееся, у нас в поселке вообще демонстрировать недомогания было не принято. Считалось, что болеют только лентяи. К тому же я понимала: случившееся со мной — не болезнь. Что угодно, но не болезнь.

Я уверяла, что чувствую себя хорошо, но учитель и несколько ребят все же пошли провожать меня до дома. По дороге мы не говорили о том, как я потеряла сознание. Учитель рассуждал вслух, что скоро зима, время дождей и пронизывающих ветров. Да, у нас не выпадает снег, как на севере, но погода все равно не позволит сидеть в сарае без стен. Нужно искать того, кто согласится впустить нас в дом, потому как его хозяйка, Гуа-Фу, согласится, но места для всех нас у нее нет.

У учителя спросили, видел ли он снег, он ответил, что видел, — и разговор окончательно ушел на другие темы, чему я была несказанно благодарна.

Магни встретила нас на пороге. Учитель, наверное, хотел сказать ей, как я потеряла сознание, но поймал мой взгляд и делать этого не стал. Всё же Магни заподозрила неладное. Я тоже думала, как узнать у нее, что же это за разбитое стекло и страшный крик.

Магни спросила первая:

— Что-нибудь случилось? Ты пришла не одна.

Я глубоко вздохнула перед ответом:

— Ничего. Мне просто стало дурно после уроков. Голова закружилась. Всё уже прошло.

— Ты растешь, — Магни сказала это все ещё с тревогой. — Если будет кружиться сильно, придется ехать к врачу в Лонг-Дэй. Сейчас у тебя ничего не болит?

— У меня болит душа, матушка. Мне тоскливо, как рыбе, вытащенной из моря. Где мы жили раньше, далеко ли отсюда?

— Не слишком далеко, не слишком близко, — она отошла к столу и подняла крышку котелка, который вытащила из очага загодя — чтобы остыл. — Мы все равно не вернёмся туда, Джан. В стране неспокойно. Зачем тебе знать?

— Я видела странный сон, матушка. Была ли там высокая стеклянная башня? И бросился ли кто оттуда на моих глазах?

У нее дрогнула спина — я это заметила. Но ответила она ровным голосом, не оборачиваясь:

— Пустое, Джан. Не верь снам. Веди себя осторожно и все будет хорошо.

Больше от Магни нельзя было добиться ни слова, и я отступилась.

В ту зиму нам не пришлось искать для занятий чей-то дом. Из города приехали Младшие братья и привезли пару досок, они вроде как собирались сами сделать стены для школы, но у них не хватало ни материала, ни желания. Мы сами вместе с учителем распиливали доски и прибивали их к опорам. Пришли несколько человек из поселка, поглядели с изрядной долей презрения — в пользу школы пока что никто не верил. Но над нами они сжалились, помогли сколотить одну стену и пообещали добыть доски еще для трех. Младшие братья приободрились, велели нам помнить, как о нас заботится государство, и ускакали в город.

— Просто поразительно, как эти товарищи ухитряются приписать себе чужие заслуги! — усмехнулась Магни, когда я рассказала ей обо всем. — Но вам все равно придется оставить ваши занятия, стены вы, может, и сделаете, а очаг вам в том сараюшке не выложит никто!

А я удивилась, почему моя Магни так против школы, но удивилась про себя.

Прерывать занятия на зиму нам не пришлось. Дядя Офан притащил из города невиданное чудо — круглую железную печку. Она была похожа на толстую железную трубу на ножках. По словам Офан-Ту, в больших городах иногда только ей и спасались, особенно в год Красного солнца, когда были беспорядки.

На странную печку приходил любопытствовать весь поселок. Именно приходил — у нас не принято было собираться всем вместе, разве что ради решения общей проблемы. Истинный трианглетец не любит пустых забав. Поэтому на печку люди прибегали посмотреть по двое, по трое, цокали языками, заявляли, что она быстро остынет и греть не будет, и быстро уходили, будто опасаясь, что их застанут за праздным любопытством.

Пустынный кустарник больше дымил, чем горел. Дров нам взять было неоткуда — городское управление отказало учителю в просьбе, заявив, что у них и так дел по горло. А печка наша действительно грела так себе. Школа изначально была построена неправильно. Обычно первым укладывали очаг, а у нас его не было совсем.

Долгие зимние дни, когда пронизывающий холодный ветер дул с востока, мы собирались тесным кружком около нашей печки и занимались устно — писать в таких условиях было трудновато. У учителя мы спрашивали — неужели в городах действительно нет очагов? Там ведь высокие дома. И в каждом такая неудобная, пустая внутри труба?

Учитель посмеялся:

— Ну, не торопитесь жалеть горожан! У бедноты и впрямь бывают переносные железные печки, и это хорошо, когда они бывают — какое-никакое, но тепло. В богатых домах отопление было от котла с горячей водой или от электричества, а что такое электричество, вы узнаете, когда мы начнем изучать физику…

Несколько мальчишек постарше задрали носы — они уже не раз ездили на ярмарку в город вместе с отцами, поэтому электричество видели.

— Просто фонарь, яркий и за стеклом, — небрежным тоном сказал А-Фэн. Учитель прищурился:

— И все? А еще реклама, закрывающиеся двери, электротранспорт, автоматические машины в домах и на улицах. И кинотеатр! Был кто-нибудь из вас в кино?

Ребята понурились.

— Не… Отец сказал, баловство это, — пробасил самый старший. Учитель поспешил утешить:

— Ничего. Скоро наладится жизнь в стране, тогда все будет по-другому. В самую далекую деревню проведут электричество, только всем надо будет потрудиться для этого. Тогда действительно новая эпоха придет в каждый уголок…

Мы слушали и даже самые озорные из нас не перебивали. Слушали рассказ о чудесной огромной стране, занимающей целый материк. О городах и домах, что вздымаются до облаков, о стальных птицах в небе, что летают так высоко, что их почти не видно с земли, о лодках, что умеют нырять, как рыбы, и о кораблях, что могут достичь звезд. Этим кораблям нужна самая могучая и страшная энергия в мире — она возникает, когда сталкивается мельчайшая частица вещества и ее отражение.

Учитель остановился перевести дух. Тогда А-Фэн спросил:

— Так почему мы не видели этого до сих пор?

— Потому, что наша жизнь до сих пор была устроена несправедливо. У торри, правящего класса, были все блага, а у остальных — ничего. Им важнее было построить дворец себе, чем провести электричество на побережье. Они воевали вашими руками — и на народной крови зарабатывали огромные деньги. Им жилось хорошо именно потому, что вы жили плохо! Против этого мы и боролись, понимаете!

Мы закивали, соглашаясь… нет, не мы, а они. Мне тон учителя показался обличающим, он обращался к нам всем, но как будто все время смотрел на меня. Но почему же на меня? Почему?

Да потому, что все его рассказы я представляла себе наяву. Он произносил слово «автомобиль» — и я видела его, блестящий, стремительный, обтекаемый. Он упоминал космические корабли — и я представляла себе остроносые металлические ракеты. Нежный голос, похожий на голос моей Магни, обещал покатать меня на них, когда я немного подрасту.

Я видела светлую и просторную кабину лифта (откуда я знала слово «кабина»?), и мигающие на стене значки этажей. Передо мной покачивались дивные цветы в зеленой оранжерее — там прозрачное, стеклянное небо, и мне не велено ходить туда без взрослых… Чьи-то руки подхватывают меня, несут, я, наверное, совсем еще мала, потому что помещаюсь на этих руках целиком и прижимаюсь к мягкой душистой ткани, а голос надо мной журчит, что пора надевать шубку и идти на церемонию… Я помню и церемонию, там снег, он мягкий и легкий, а на языке — холодный. Но язык высовывать нельзя, это увидит вся страна, нужно вести себя достойно!

Глаза пощипывал дым от печки. Я пожаловалась на это и пересела подальше. Снаружи по крыше стучал дождь. Я прислушивалась к себе, но воспоминания, только что такие яркие, потускнели и затаились. Я не могла вызвать их специально, как ни старалась. Они появлялись сами и сами исчезали.

Из щелей тянуло холодом и сыростью. Ребята начали скулить и жаловаться, учитель пожалел нас и отпустил восвояси.

У нас дома, как всегда, было тихо и уютно. Магни сидела у очага с вышиванием — в ту осень ей повезло, работы было много. Односельчанам она на это жаловалась и вздыхала:

— Ох, руки болят и глаза уже света не видят!

Соседки возражали:

— Ну, это не то, что сеть чинить! Вы к нашему труду непривычны, почтенная, а этот вам подходит. И денег, опять же, отложите, у вас девочка…

— Ну да, ну да, — соглашалась Магни, и я улавливала в ее голосе довольную нотку — она дала соседям понять, что деньги у нее есть и что их происхождение можно объяснить.

В тот день она тоже вышивала. Поглядела на меня и сказала:

— Ну вот, настали дожди и ваши выдумки с учёбой закончились? Ты ведь умеешь вышивать, Джан, лучше помогала бы мне, пока горожанкам есть на что украшать свои дома. Неизвестно, что будет дальше.

— Матушка, — ответила я, перекидывая на грудь мокрые волосы. — Матушка, скажи только — ведь раньше мы жили в городе?

Она промолчала в ответ, игла в ее руках замелькала быстрее. Я села к очагу и повторила свой вопрос:

— Матушка, я ведь уже не маленькая девочка. Мы жили раньше в городе, в большом городе? Может быть, в самой столице?

— Джан, — Магни ко мне не повернулась, она смотрела только на свою вышивку. — Сейчас мы живем здесь, может быть, когда-нибудь и уедем.

— Но почему я ничего не помню, матушка? Не помню ни свою родную мать, ни наш дом?

Она оторвалась от своей работы и посмотрела на меня печальными глазами. За окном над домом висели низкие облака, в комнате было темно, огонь освещал только половину лица Магни. И я почему-то подумала, что услышу только половину правды.

— В тот день была авария в метро, — сказала она. — Случился переворот, в метро отключили электричество. Вам рассказывали, что это такое?

Я кивнула.

— Очень много людей погибло, — продолжала Магни, глядя теперь на огонь. — Тогда ты и лишилась памяти, знала только, что я твоя нянюшка и свое имя… Но ты не бойся, я не оставила тебя в тот день и не оставлю никогда.

— Матушка, — я задала еще один мучивший меня вопрос. — Так мы из торри? Мы не из простой семьи?

Магни вновь взялась за вышивку. Сделала несколько стежков и произнесла с неохотой:

— Люди говорят слова и сами не знают, какой в них смысл. Что же, у торри кровь не красная? Кто-то выбирал себе судьбу при рождении? Цветок человеческой судьбы сажает Великая мать, с неё бы и спрашивали! Говорят же, нет хозяина хуже, чем получивший власть раб. Такой не посмотрит, что перед ним беззащитная женщина. Не думай ни о чём, Джан. Нам надо жить в этом мире и выжить. Может быть, когда ты станешь взрослой, ты узнаешь все.

Я сидела у очага и накручивала на палец прядь не до конца высохших волос. Итак, мы были те самые проклинаемые торри, а деньги, что Магни прятала под полом — кровавые деньги? Но ведь я никому не объявляла войны и не строила дворцов чужими руками!

Несколько дней я не могла ходить в школу, сказалась больной. Сидела дома, помогала Магни вышивать и пыталась вспомнить хоть что-то. Но память меня не слушалась. Видения иной жизни ускользали прочь. Я уже не могла представить четко поезд или многоэтажный дом, перед глазами витали только какие-то смутные образы.

Через несколько дней вернулась сухая погода, мои метания из-за нашего происхождения немного притупились, и я снова пошла в школу. Все равно я не могла изменить ничего в своем неизвестном прошлом.

С каждым годом у нашего учителя прибавлялось забот. Росла смена — новые детишки становились старше. Ему пришлось чередовать уроки между разными классами. Нам нужно было преподавать более сложный материал, а их — учить выводить первые буквы. Ему обещали прислать помощь из города, да так это все и застопорилось. Никто особенно не хотел приезжать в нашу глушь. Так учитель и остался один за все про все.

Конечно мы, старшие, ему помогали. Некоторые из нас могли и сами провести урок для малышей. Через три года лучшие ученики уехали в город, в училище. Их было четверо, все — мальчики, сыновей родители отпустить были готовы. Дочерей — нет. Но девочки и не старались слишком усердно учиться, исключением была только я. Магни же и слышать не хотела ни о каком училище, и я понимала ее.

Ещё через два года в город уехали все же две девочки. Учитель сам провожал их, а вернувшись, долго рассказывал, какие у них там открылись перспективы. Училище, конечно, давало скромное образование, но после него они могли учиться дальше, получить любую профессию, никогда не возвращаться в бедный поселок.

Он не понимал, как обидно мне все это было выслушивать. Неужели я не смогла бы поступить в это училище! Неужели я не хотела бы уехать в большой мир! На месте меня держал только страх, который становился все меньше. Росло недоумение и обида на Магни. Разве кто-то признает в почти взрослой девушке семилетнюю девочку? Чем я рискую? А потом, устроившись в городе, я смогла бы привезти к себе свою матушку, мы продали бы дом здесь и купили там, я слышала, это возможно! Но Магни была непреклонна, а истинная трианглетская девушка всегда слушается старших…

И вот настал день, когда учитель торжественно объявил нам, его первым ученикам, что обучил нас всему, что сам знает и что больше нам в школе делать нечего. Тем, кто хочет, нужно ехать в город, он обещает помочь. Те, кто считает, что им достаточно грамотности, может вернуться к своим делам в поселке.

Я продолжала ходить в школу — просто так. За это время она выросла, к ней пристроили ещё две комнаты, утеплили стены и крышу. Дел у учителя было по горло — и я помогала проводить уроки у малышей, наводить порядок в классах, даже приносить хворост для печки. В конце концов, именно здесь я могла читать книги и газеты из городской библиотеки.

Учитель хотел оплачивать мой труд, но я твердо отказалась. Он ведь жил хуже нас, за все эти годы он даже не мог купить себе новую одежду, а иногда и голодал. Наши односельчане пробовали приносить ему в качестве благодарности рыбу или овощи, но он был горд и отказывался.

Правда, с моей помощью он смирился. Он и сам видел, что мне тоскливо целыми днями сидеть и вышивать в нашем с Магни одиноком домике. Только попенял:

— Джан, а если бы ты закончила педагогическое училище, ты бы могла работать учительницей и получать законное жалованье!

— Моя матушка против моей учебы в городе. Я не могу так ее огорчать, — сказала я, надеясь в душе, что он начнет меня переубеждать. Я знала, что против воли Магни не пойду, но мне хотелось получить хоть какое-то признание моих заслуг. Хотя разве то были мои заслуги? Я училась лучше других только потому, что знала грамоту раньше! Но все равно мне хотелось похвалы, настолько однообразна и тревожна была моя жизнь. И учитель с жаром заговорил:

— Джан, старшие часто цепляются за прошлое. Твоя няня совсем не стара, поэтому мне странно такое ее поведение. Я не хочу ничего тебе советовать, просто скажу, что когда мои родители были против моего выбора, я удрал из дома. И был тогда ненамного старше тебя…

Я захлопала глазами и уставилась на него. Если он хотел меня удивить, ему это вполне удалось!

— Да, я сбежал из дома в чем был, без сменной одежды, даже без документов и почти без денег! Но у меня были друзья, мои единомышленники… В двадцать лет я вступил в партию, Джан. Тогда она ещё не делилась на радикалов и умеренных, тогда можно было просто сказать — «партия», и все понимали, о чём идёт речь. Ведь у приверженцев Империи названия не было, подразумевалось, что они — это вся страна. А партия была запрещена. Но разве когда-нибудь это пугало молодежь! Нас было много таких среди студентов. Я спорил с преподавателями и заслужил репутацию неблагонадежного. Поэтому не смог получить место госслужащего, когда окончил учебу. Мои родители хотели, чтобы я купил землю на имеющиеся у нашей семьи деньги и стал вести жизнь помещика. Мне было жаль их разочаровывать, но я выбрал побег. Сама понимаешь, какой из меня помещик? Я был простым рабочим, санитаром в больнице, стрелочником на железной дороге, но никогда не жалел о выбранном пути. Мы были подпольщиками, по ночам клеили листовки, рисковали свободой, но это был наш путь! Мы были одной из капель того океана, который смыл старую жизнь.

Он замолчал. Глаза у него горели, он смотрел куда-то мимо меня и вспоминал, наверное, свою бурную и опасную юность. У меня заколотилось сердце. Я еле смогла произнести:

— Значит, вы тоже были торри?

Сказала и сама испугалась — но он просто не понял или не расслышал слово «тоже». Он рассмеялся бесстрашно:

— Я уверен, что ты не станешь считать меня чудовищем, Джан. Не совсем торри. Я был, пожалуй, средним классом. Но у нас он был слишком хилым и неустойчивым. Оттуда легко было скатиться в нищету. Да, я не был рабочим, но поверь мне, не только рабочие совершили революцию. И я отвлекся. Если ты уедешь учиться, не послушав свою нянюшку, ты не рискуешь свободой или жизнью. Только ее хорошим отношением, а она непременно поймет тебя позже. Мне жаль, что пропадают твои способности, Джан!

Как будто мне не хотелось покинуть деревню и побережье! Одна и та же картина изо дня в день вот уже десять лет! Но я всё же покачала головой

— Моя матушка жертвовала всем ради меня. Я не могу ее так огорчить.

Учитель не скрывал разочарования.

— Мне очень жаль, Джан. Я постараюсь ее переубедить.

Совершенно очевидно, он и сам не верил в успех, больше надеялся на то, что я рискну сбежать из дома. Но и Магни не поддалась на его уговоры, и я не смогла ее оставить.

Думаю, в глубине души я боялась города.

Несколько ребят из младшего класса — это были мои ученики, учитель не успевал заниматься с ними, — поехали в город по рекомендации учителя. Там они отлично сдали экзамен и поступили в городскую школу. Да, это была и моя заслуга. Мне было очень лестно, что дети — три мальчика и одна девочка — не хотели со мной расставаться и звали меня с собой, чтобы я продолжала заниматься с ними. А ещё мне было грустно и тяжело объяснять им, что я с ними поехать не смогу. Они сдали экзамен, а я нет. И кто-то же должен помогать учителю в нашей школе, не могут же все перебраться в город?

Но как же я тосковала! Мои маленькие друзья уехали в начале осени, мы пока что не могли начать занятия из-за сильных дождей, я перечитала уже все книги, которые учитель привозил из города, а новых пока не предвиделось. Они были довольно однотипные, эти книги. Стихи, в которых я ничего не понимала (к своему стыду), романы о былых временах, иногда веселые сказки о похождениях хитреца и бродяги И-лу-ланга. Только они меня немного забавляли. Мне иногда казалось, что я просто лягу и умру от тоски — всю жизнь прожить на этом пустом побережье, не видеть никаких новых людей, не посмотреть своими глазами на все те красоты, о которых говорилось в книгах? Девушка-скиталица из древней песни была счастливей меня! Она хотя бы мир повидала!

Но моя Магни считала, что мы должны жить, забившись в наш забытый всеми угол, как краб зарывается в песок.

— Может быть, чуть погодя мы уедем, Джан, — говорила она. — Тебе тоскливо, но ты потерпи. От тоски не умирают.

Это было так. Я занималась с младшими учениками, ждала новых книг из библиотеки, помогала Магни с вышивкой. Однажды в нашем поселке остановились беженцы — где-то далеко на юге радикалы пошли в наступление, и люди вынуждены были оставить свои разрушенные дома и спасаться. Мои односельчане причитали, ахали, но никто не верил, что война дойдет до нас. Они не могли такого припомнить даже во времена конфликтов с кругляками.

Моя Магни не выходила из дома и знала о случившемся только от меня. Когда она слушала мой рассказ, глаза у нее горели мрачным огнем.

— Так я и знала, — сказала она с усмешкой. — Это принесло много крови и принесет ещё.

Беженцы переночевали в школе, из-за чего мы снова пропустили занятия. Потом они подались в Лонг-Дэй, в поселке какое-то время вспоминали об этом событии, но быстро забыли.

Весной случилось несчастье. В бурю утонули рыбаки из нашего поселка, море — опасный сосед, но на моей памяти люди гибли так в первый раз. Старик Лао-рэн сказал:

— Десять лет вода не брала себе жертву! Это много, это хорошо. Когда я был мальчиком, ни один год не обходился без смертей.

Я запомнила эти дни, как непрекращающийся дождь и непрекращающийся плач. Ветер завывал, мы с Магни сидели у погасшего очага и не выходили наружу. Мы знали, что увидим там — фигуры в темных балахонах на берегу, и волны, яростно атакующие сушу. Учитель ездил в город и сам чуть не пропал. Он вернулся через два дня пешком — его осел остался в Лонг-Дэй. Учитель и так не был здоровяком, а превратился в тощую тень самого себя, он пожелтел и постарел за эти дни. Только потом он пожаловался мне, что просил в городе вертолет для поисков, но ему отказали — время тяжёлое, каждая единица техники на счету.

Мои односельчане не верили ни в вертолет, ни в помощь Младших братьев. В своих домах и под открытым небом они молили о заступничестве Хуоджан. Но Звёздная хозяйка не откликалась на их просьбы.

Через трое суток море выбросило на песок тело одного из пропавших. Остальных нельзя было даже похоронить.

А ещё через несколько дней случилось чудо — недалеко от соседней деревни к берегу прибило лодку, а в ней лежал дядя Офан-Ту, слабый, полумертвый от жажды, с переломанными ребрами, но живой! Его жена плакала от счастья. Я тоже радовалась и потому, что хоть один человек уцелел в борьбе с водной стихией, и потому, что это был отец моего приятеля А-Фэна.

Мы были очень дружны в школьные годы, но в последнее время отдалились друг от друга. А-Фэн не понимал, почему я торчу в школе и занимаюсь работой, за которую мне не платят. А я так же искренне не одобряла то, что он не захотел сдавать экзамены и поступать в училище.

— Читать и считать умею, этого для торговли на ярмарке достаточно! — посмеивался А-Фэн. — Отец и так оставит мне кое-что.

Его отец вовсе не торопился вернуться в сад Звёздной хозяйки и оставить сыну наследство, но чувствовал себя не совсем здоровым. После бури он поправлялся медленно. И вот в конце весны повозку с сушёной и вяленой рыбой на рынок повез один А-Фэн. Дядя Офан-Ту рассудил, что сын уже взрослый и пора ему что-то делать полностью самостоятельно.

А-Фэн в ожидании поездки ходил, подбоченясь, и подкручивал совсем ещё жидкие и короткие усы. Девушки хихикали при встрече с ним, но хихикали по-особенному — не над ним, а в надежде, что он обратит на них внимание. Я смотрела на это, и мне было грустно. Но не потому, что мне самой хотелось его внимания. Я думала о том, что кто-то определился со своей целью и доволен поселком, рыбной ловлей, морем и закатами на его берегу, запахом рыбы и ее блестящей чешуёй, когда она подпрыгивает в сетях, тяжёлым трудом и редким отдыхом… Я хотела верить, что не лентяйка и не боюсь тяжёлой работы, просто жажду чего-то нового.

Поэтому я не устояла, когда А-Фэн предложил мне прокатиться с ним до города.

— На повозке поедем, Джан, ног бить не придется. И пустыня сейчас цветет. И на рынке не придется торчать, отец сказал мне адрес, там я сдам сразу всю рыбу. Посмотришь город, ты же дикая совсем, не была там ни разу.

Увидеть город! Посмотреть, насколько он похож на тот чудесный мираж из моих снов, на те высокие здания, сверкающие машины, длинные дороги! Посмотреть на училище, куда мне так и не суждено было поступить, может быть, навестить моих учеников! Я не удержалась. Я знала, что Магни будет против, но я же не навсегда туда еду? Я вернусь уже к вечеру, она ничего не узнает!

Своими планами повидаться с учениками я поделилась с А-Фэном, он отнёсся к ним без особого энтузиазма:

— Ну-у, если тебе так хочется…

Мы договорились, что встретимся за деревней. Я оделась в свое обычное платье с накидкой, чтобы Магни ничего не заподозрила, и А-Фэну это тоже не понравилось:

— Неужели у тебя нет чего-нибудь поярче? Я думал, что покажусь в городе с райской птичкой!

Я недоумевала: он же знал, что я еду с ним тайком! Как бы я объяснила Магни, что наряжаюсь, если молчала о предполагаемом путешествии? Он тоже надулся и сначала не разговаривал со мной, но на середине пути мы уже начали болтать, как обычно.

— Тебе понравится! — убеждал меня А-Фэн. — Только держись ближе ко мне и не шарахайся ни от чего. Все же до чего странная у тебя тётка, что опасного может быть в городе?

Вокруг нас цвела пустыня. Редко, всего дважды в году, после весенних и осенних дождей, эта сухая безжизненная земля покрывалась цветами. Наша повозка ехала среди спустившихся с неба сиреневых облаков, кое-где, как вспышки пламени, поднимались ярко-красные бутоны. Здесь было необыкновенно хорошо. И вдруг я услышала словно наяву — нежный женский голос произнес:

— Какая красота! Это надо нарисовать!

Я вздрогнула, оглядываясь — нет, мы по-прежнему сидели в повозке, которую везли два невозмутимых мула. А-Фэн иногда подстегивал их прутиком, но даже ураган не заставил бы их прибавить шаг. Жарко светило солнце, небо над цветущей пустыней казалось почти белым… но я только что была в чудесном саду, вокруг покачивались свежие бутоны цветов с каплями росы, и рядом шелестели нарядные светлые одежды… Воспоминания вернулись ко мне, но так же быстро покинули.

— Ты меня не слушаешь! — обиделся А-Фэн, который все это время мне что-то увлеченно рассказывал.

— Извини, — отозвалась я и спрятала лицо в ладонях. — У меня от жары разболелась голова.

Город меня разочаровал. Я знала, что Лонг-Дэй небольшой городок, но все равно ожидала чего-то более значительного. А здесь домики были такие же низенькие, как и у нас, дороги скверные, машин тоже не было видно. Разве что у нас ветер доносил свежий запах моря, а тут, кроме пыли, ничем не пахло. Я уже засомневалась, что мы приехали в город, а не в другой поселок.

— Сначала надо сдать рыбу, — усмехнулся А-Фэн. — Потом ты увидишь настоящий город! Подожди вот тут, у повозки.

Здесь было жарче, чем в нашем поселке, где чувствовалась близость моря. Я сидела там, где оставил меня А-Фэн, и пытались на всякий случай вспомнить обратную дорогу. Я хорошо представляла себе улицы, по которым мы проезжали, и успокоилась, стала прислушиваться к окружающим звукам.

Помимо привычных — гула людских голосов, скрипа колес, лая собак, — я различала и что-то совершенно незнакомое… Нет, знакомое! Вот странный резкий короткий звук — это гудок автомобиля!

Автомобиль я видела только на рисунках, но сразу представила себя на заднем сиденье, за рулём моя Магни, растрёпанная, с искаженным лицом, она оборачивается и кричит мне, чтобы я пригнулась…

Не знаю даже, вспомнила ли я ещё что-то. Когда вернулся А-Фэн, меня колотило. Он удивился:

— Такая жара, а ты вся в ознобе? Ты не простыла? Это было бы некстати!

— Это как раз от зноя, — солгала я. — Мы можем найти школу? Я хотела бы повидать своих учеников.

Он сморщился, будто съел что-то кислое.

— Школа? А разве она тебе не надоела дома? Знаешь что, пойдем, я покажу тебе кино! Ты точно закачаешься!

Это было городское словечко. Им в поселке щеголяли те, кто регулярно ездил на ярмарку.

За поворотом открылась новая улица. Здесь были двухэтажные дома, дорога покрыта чем-то серым и твердым, вдоль нее торчали столбы. А я видела внутренним взором огромные блестящие здания, уносящиеся вдаль высотные автострады, экраны с изображениями, висящие в пустоте, шеренги людей в одинаковой темной форме, на которых я гляжу с высокого балкона… Мне стало страшно и не захотелось идти дальше, но я рассердилась на себя. Какая же я трусиха! А ещё хотела учиться тут, переехать сюда насовсем!

Но я боялась не города. Я боялась своих воспоминаний.

Кинотеатр находился в одноэтажном здании веселой желтенькой расцветки. Да, для меня были в новинку и лестница из камня, и широкий коридор, и окошечко в стене (А-Фэн назвал его «касса»), и большая комната с лампами на потолке. Они светили без огня, это и было то самое электричество. И в то же время я когда-то видела огромные залы, в которые бы вместились сто таких кинотеатров, лазерные шоу, самодвижущиеся эскалаторы… Но я вежливо восхитилась деревянным полом и откидными сиденьями. В конце концов, А-Фэн хотел меня порадовать!

Мы сидели в заднем ряду. Кроме нас, в кино было мало народа, А-Фэн похвастался, что последние места — самые дорогие.

Лампы выключились сами, в зале стало темно. Я даже ахнула. А-Фэн взял меня за руку и за колено, я подумала, он промахнулся в темноте и убрала его ладонь. Тут загорелся экран и послышалась музыка.

— Это уже кино? — обрадовалась я.

— Это документальная хроника, — фыркнул А-Фэн. — Говори шепотом, а то всем сразу видно, что ты из деревни.

Я просто не могла представить раньше, что картинки будут меняться так быстро! На экране мелькали морские волны, огромные боевые корабли, взрывы, поднимающие целые фонтаны воды, марширующие войска… Раньше я видела подобное только на страницах газет, обычно с пояснениями — вот, дорогие товарищи, в чем был раньше смысл жизни, вас заставляли тяжело работать и гнали на убой из-за постоянных войн. На экране внизу чередовались надписи, наверное, в них говорилось то же самое, но они мелькали так быстро, что я просто не успевала их читать. Мне не мерещилось никаких видений из прошлого, и я была этому рада. Ведь я ехала посмотреть Лонг-Дэй, городскую жизнь, просто порадоваться чему-то новому!

Последним кадром хроники была колонна устало бредущих военных — люди со светлыми волосами, без оружия, все они мрачно глядели себе под ноги, у всех руки за спиной.

— Пленных кругляков ведут, — шепнул А-Фэн. Я вздрогнула. Выглядело это жутко.

И тут на экране появилось лицо очень старого человека. Я снова вздрогнула, теперь потому, что твердо знала — я много раз видела его раньше! Видела этот смуглый морщинистый лоб, глаза мудрой черепахи («Нельзя так говорить про вашего деда и повелителя, Хуоджан!»), и балкон, с которого он говорил, обращаясь к народу… Там, на белом мраморе, сбоку, трещинка в виде дерева, никто не знает про нее, но я помню, и мечтаю, что однажды это дерево расцветёт… Расцветают же те деревья, которые рисует моя мама?

А лицо старика во весь экран уже исчезло, появились очертания города, огромного, светлого, сказочно-прекрасного, бесшумных летающих аппаратов, стремительных машин, огромного дворца с изогнутой крышей посреди площади, и над всем этим, как остов старого маяка над морем, возвышается лёгкая тонкая башня. Она вся состоит из изгибов, ее контуры легки и прозрачны…

Я не слышала больше музыки. Издалека доносился холодный бесстрастный голос:

— Принцесса Гон-Джей, я получил от Главного центра управления приказ арестовать вас.

— Что за чушь! — спокойный уверенный ответ. — Главный центр подчиняется моему отцу.

— Гон-Джей, Главный центр больше не подчиняется вашему отцу. У меня четкий приказ арестовать всех членов императорской семьи.

— Ваш приказ относится и к женщинам? Может быть, вы и детей собираетесь арестовать?

— Приказ касается всех членов императорской семьи.

— Отойдите от меня. Позовите человека. Я не позволю, чтобы меня арестовывал механизм.

— У меня четкий приказ…

Звон бьющегося стекла. Страшный крик. Я тоже пытаюсь крикнуть, но чья-то рука зажимает мне рот и тащит прочь в темноту…

Я кричала наяву! Я всхлипывала и билась, пока А-Фэн пытался усадить меня обратно на стул и шипел: «Да что с тобой?» Я вырвалась, вскочила и побежала вдоль ряда. На нас оборачивались.

Экран ярко осветился, на нем возникла красивая панорама зелёного сада с яркой надписью. Наверное, начался фильм, но мне уже было все равно.

А-Фэн нагнал меня на выходе.

— Ты с ума сошла! — сказал он сердито. — Просто хроника, это же не на самом деле! То есть, это было когда-то. Вернёмся?

Я замотала головой и выскочила на улицу в уверенности, что А-Фэн останется в зале, но он вышел следом за мной.

Мы побрели по улице вдоль домов. Дорога была вымощена булыжниками, я с непривычки пару раз споткнулась и больно подвернула ногу. А-Фэн нехотя подал мне руку, чтобы я на него опиралась.

— Что за глупости, — буркнул он сердито. — Многие видели электричество в первый раз, никто так не визжал. Ты больна?

— Да, мне нехорошо, — я ведь говорила почти правду. — Ты остался из-за меня без кино, извини.

— Ну да, билеты пропали, — вздохнул он огорчённо. — И за товар можно было попытаться выручить больше, если бы постоять на рынке.

— Так постояли бы! — не поняла я. — Ты ведь не сказал, я бы согласилась постоять.

— Да ну, это скучно, лучше уж разом и быстро. Вот билетов жалко… — он остановился и оглядел переулок, в который мы свернули. В нем не было никого.

— Джан, — неожиданно сказал А-Фэн, — ты красивая.

Я смутилась:

— Глупости.

— Не глупости, ты красивая, Джан!

Он обхватил меня руками и начал целовать, то есть, это он думал, что целовать, а в моем представлении — слюнявить мокрыми губами и лезть под накидку.

Я задохнулась от омерзения. До меня сразу дошло всё — и почему он хватал меня за коленку, и зачем вообще позвал с собой. Я отбросила его руки, вырвалась, хотела толкнуть его в плечо, но он нагнул голову и удар пришелся по подбородку.

— Дура, — рявкнул А-Фэн. Он вытер подбородок ладонью, посмотрел на нее, не увидел крови и немного успокоился. Я дрожала, запахивая поплотнее накидку. Он сразу стал мне просто дико противен с этими своими жидкими усиками и маслеными глазами. Почему-то я вообще не думала, что он может меня ударить. А он, вероятно, и хотел, но в конце переулка показались люди. А-Фэн взглянул на них и скорчил гримасу.

— Дура! — повторил он не очень громко. — Думаешь, ты нужна кому-то? Я, может, тебя пожалел. Ты же никогда не выйдешь замуж! Тебя никто и не приласкает никогда с твоей полоумной тёткой!

Я повернулась и пошла быстрым шагом прочь.

— Все равно без меня не вернёшься! — долетело мне вслед.

Об этом я не думала. Но я ни за что бы не поехала назад с ним, не стала бы унижаться и проситься в повозку. Я быстро свернула за угол, обогнула кинотеатр и вышла на улицу, примыкавшую к площади.

А-Фэн не стал меня догонять. Старому другу детства всё равно, что со мной будет, как я доберусь домой? Отлично! Я дойду без него!

Странно устроено время — когда ты никуда не торопишься, оно ползет еле-еле, но если ты боишься не успеть, бежит без оглядки. У меня впереди было полдня, чтобы вернуться домой.

Дорогу до городских окраин я помнила неплохо. Здесь каждый дом был не похож на другой, легко было заметить особенности пути — мимо этого двухэтажного деревянного здания, потом будет забор, не деревянный, странный, блестящий, потом дом совсем маленький, но из камня… Все же я боялась заблудиться, поэтому много раз приостанавливалась, сверяясь со своей памятью. И на дорогу, ведущую через пустыню, я выбралась только к вечеру. Земля в лучах заката казалась красноватой, как сушёная морковь. Воздух очистился. Между цветущими кустарниками виднелась тропа. Мне страшно хотелось есть и пить, я ведь ничего не запасла, накануне спрашивала у А-Фэна, не взять ли мне с собой хлеба и воды, но он сказал об этом не беспокоиться. Как я была беспечна! Но теперь не было толку ругать себя, Магни ведь уже с ума сходит. Я бросилась по дороге чуть ли не бегом. Человек, идущий быстрым шагом, преодолевал путь от нашего поселка до города меньше, чем за полдня, но я все равно вернусь домой затемно!

Я бежала, глядя на небо. Оно темнело просто с ужасающей быстротой. Сначала край его подернуло фиолетовым, потом свет покинул его наполовину, и вот уже только полоса заката сияла алым. Бедная моя Магни! Она же места себе не находит.

Солнце село, с другой стороны поднимался желтовато-белый Илагрис. Земля стала цвета рыбьей чешуи, когда рыбу вытряхивают из сети брюхом кверху — такой же мертвенной и холодной. Кустарники казались черными, цветы на них — тоже.

Я шла очень быстро, во рту у меня пересохло, но воздух вокруг был уже не так сух и горяч, и я радовалась хотя бы этому. На западе над горизонтом светила необыкновенно яркая звезда, я даже подумала, что кто-то подвесил там фонарь. Это была Эо Тау, самая близкая к солнцу планета. Ее называли ещё Утренней звездой, она всегда видна на заре, сейчас — на закате, потом она обойдет солнце по своей орбите и будет являться на восходе…

Я не знала, сколько времени прошло. Я шла уже целую вечность, а моря не было. Мы в поселке ориентировались по солнцу, учитель рассказывал нам про звёзды, учил определять по ним направление. Именно в этом я была не слишком сильна. У нас много звёзд! Я помнила из уроков, что наше Ладо находится в центре крупного звёздного скопления, помнила названия самых ярких светил, но не могла бы найти их на небе. После полуночи летом в наших широтах восходит алая Рубериада…где она? Небо было бездной, полной алчных горящих одинаковых глаз. Воздух над пустыней был чист до невозможности, казалось, надо мной — пустота.

Не чувствовалось ни малейшего ветерка. Вокруг было только два цвета — белая земля и черные резкие тени на ней.

Я вспомнила, как учитель рассказывал нам о самой дальней от солнца планете Эфери Тау, Умирающей звезде, на которой из-за космической катастрофы почти не осталось атомосферы. Вдруг и у нас тоже воздух пропал? Или Великая матушка в наказание за самонадеянность и гордыню взяла и перенесла меня на Умирающую звезду?

Мои фантазии уже не казались мне дикими. Я задыхалась. Сухой мертвый воздух врывался в мои лёгкие, но мне этого не хватало. Я не узнавала местность вокруг, да и как было ее узнать, я никогда не уходила далеко от поселка! Я сбилась в темноте с дороги.

Я металась между черными кустарниками и не находила тропы. Больше всего мне было жаль Магни, а ещё — обидно, что А-Фэн вывернется. Скажет, что он меня не видел. Но нет, в случившемся только моя вина!

Умом я понимала, что надо идти на запад, ведь побережье там, но сейчас уже не могла найти ни одной стороны света. Эо Тау давно опустилась за горизонт. Матушка будет плакать, а что случилось с моей родной матерью, я не вспомню уже никогда…

Вдруг далеко впереди за кустарниками мелькнула светлая фигура. Я закричала, не помня себя от радости, и не подумав, что люди мне тоже могут быть опасны:

— Стойте! Подождите, прошу!

Фигура не оглянулась. Мне показалось, что то была женщина. Я бежала следом, забыв об усталости и сухости в горле. Женщины не было нигде. Мне показалось? Она испугалась меня и спряталась?

Светлый силуэт снова мелькнул впереди. Теперь я бежала следом молча, берегла силы, но все равно не могла нагнать неизвестную странницу. Она шла впереди меня, изредка показываясь на свободном пространстве и тут же исчезая в тени.

Издали повеяло свежим ветром. Продравшись сквозь заросли, я снова закричала от радости — я стояла на дороге, ведущей к поселку, и до него было недалеко. Женщина так и исчезла.

Я бросилась к дому. На полпути впереди загорелся движущийся огонь. Это односельчане с фонарем шли искать меня, вели их, конечно, учитель и Магни. Оказалось, кто-то заметил, что в город мы ехали вместе с А-Фэном, а на закате он вернулся один, без меня…

Я спросила, что за женщина шла передо мной, но они никого не видели. Старая тетушка Гуа-фу запричитала:

— То была Великая матушка, она всегда спасает сирот!

Учитель недоверчиво хмыкнул. Существования Звёздной хозяйки он не допускал.

Моя нянюшка, когда мы остались с ней вдвоем, сперва допытывались, не сделали ли со мной чего, а потом рвалась потолковать с дядей Офан-Ту, я умоляла ее этого не делать, и винила в случившемся себя. Но ничто не могло остановить Магни. Не знаю, о чем уж они говорили, но дядя Офан встал с постели и пригнал сына к нам пинками:

— Прощения проси, паршивец, чтоб мне век за тебя не краснеть!

А-Фэн, опустив голову, пробормотал слова извинения. Магни сухо кивнула. Дядя Офан вытер пот со лба и сказал:

— А я из него, паршивца, человека сделать хотел! Бездельник! Верно говорят, отцы наживают, дети разматывают! Времени у него много, вот что!

Через десять дней А-Фэна женили, видимо, надеясь, что это поможет сделать из него человека. Невеста была из соседней деревни. Я издали поглядела на свадебную церемонию, вспомнила слюнявый рот А-Фэна и пожалела его невесту. Вспомнила, что в детстве это был задорный весёлый мальчишка, и пожалела его самого. Вспомнила его слова, что я никогда не выйду замуж, и задумалась.

Магни ждала меня дома. Она по привычке вышивала, хотя последнее время ей все реже удавалось продать свое рукоделье и она возвращалась из города ни с чем.

— Ну, теперь этот негодяй немного остепенится, — сказала она. — Что ты? Ты грустна? Тебе что-то сказали?

— Я просто подумала, что ко мне никто не сватался, матушка.

— Эти грязные простолюдины? — она уронила вышивку от негодования.

— Учитель учит нас, что все люди равны, матушка.

— Ему говорить легко, — Магни говорила быстро, но мне казалось, за возмущенными интонациями она скрывает страх. — Он-то вроде был из хорошей семьи, да задурил себе голову разными идеями. Пусть тебе не дурит.

— Кто была принцесса Гон-Джей?

Она не вздрогнула, будто все время ждала этого вопроса.

— У императора было много родни, — сказала она равнодушно. — Где ты слышала это имя?

— Я вспомнила его.

— Должно быть, слышала когда-то, — она смотрела опять на свою вышивку. — Джан, жизнь и так нелегка. Не горюй из-за снов и видений.

— Матушка, я не знаю, где мне место. В поселке мы чужие, ведь так? Хоть и живём здесь больше десяти лет. На меня смотрят и думают, что я не гожусь в жены рыбаку, я могу учить детей, но без документов не смогу получать зарплату…

— Что ты у меня спрашиваешь об этом, Джан? В этом виноваты те, кто затеял переворот, и твой учитель в их числе! Да, жизнь тут нехороша. Я тоже думаю, что нам пора уезжать. Я ждала, что нас найдет… один мой родственник. Видимо, этого уже не случится. Будем перебираться куда-нибудь ещё.

Сердце у меня екнуло радостно и тревожно.

Уехать оказалось не так просто. Через десять дней из города прибыли Младшие братья. Они уже с полгода не появлялись на своем посту, и мы отвыкли от них. Снова на центральной улице собирали всех, чтобы объявить волю правительства. Меня Магни не пустила. Она словно забыла о том, что говорила в прошлый раз.

— Я схожу сама, Джан, а ты ложись в постель и сделай вид, что ты больна. Мне это все не нравится. Слишком их там много, и слухи ходят…вот ты ничего не знаешь.

Я, не раздеваясь, упала на циновку и накинула на себя покрывало. Конечно, я ничего не знала о слухах — Магни оберегала меня! Если я спрашивала у нее, о чем говорят в поселке, она всегда отвечала мне: «Пустое, Джан». Подруги моего детства почти все вышли замуж, мне и поболтать было не с кем, а учитель не любил сплетничать.

— Много там людей, — ворчала Магни, глядя в окошко. — Не все собрались, подожду и я.

Я хотела возразить, что из нашего дома плохо видно центральную улицу. Дверь распахнулась без стука. Я от страха зажмурилась.

— Что ты сидишь, тётка? Кто за тебя пойдет на собрание? — спросил чужой голос. — И кто там у тебя валяется на постели среди бела дня?

— Моя дочь! — я услышала, что Магни резко вскочила, опрокинув стул. — Она тяжело больна, почтенный, в жару со вчерашнего дня, вы бы не подходили.

— Я жара не боюсь, — неизвестный, тяжело шагая, подошёл ко мне и дёрнул покрывало с головы. — Девчонка? Ну…пусть лежит.

Он вышел. Магни опустилась на пол.

— Миловала Великая мать, — прошептала она и спохватилась. — Вон, шумят и кричат, я узнаю, что там, а ты лежи!

С собрания Магни вернулась не скоро. Я вся извелась в ожидании. Снаружи доносились голоса, плач, опять голоса… В окно ничего не получалось толком разглядеть, единственное, что я поняла, — не было бойни или наказания несогласных, люди просто спорили. Потом народ и вовсе вроде как разошелся, но Магни все не возвращалась. Я боялась выйти за дверь, ведь там мог быть человек, которому она назвала меня больной, вдруг он разгневается на нее за ложь? И когда я уже совсем не знала, что думать, наконец вошла Магни. Лицо у нее было мрачное и усталое. Она сразу сбросила с головы накидку и сказала:

— И обошлось, и не обошлось. Забирали мужчин в Объединенную армию. И этого сквернавца, сына Офан-Ту, тоже забрали. Не поглядели, что женат.

— В какую армию?

— Фронт подходит к нам, — она посмотрела в окно и покачала головой. — Видишь, эти красноповязочники здесь остаются, на посту. Говорят, радикалы наступают. И так жизнь перевернули, так ещё и меж собой не договорятся.

— Что будет теперь?

Она меня не слушала. Бросилась в тот угол, где хранила ценности, но замерла на полпути.

— Сейчас, пока они тут, лучше не метаться, Джан. Выезд из поселка пока запретили. А подушной налог, сказали, опять введут. Да ещё и с женщин тоже. Они безумцы.

Подушной налог существовал в Трианглете при императорской власти, после переворота он был отменён, вместо него ввели подоходный, и то лишь с мужчин. Сейчас, похоже, новая власть поняла, что не тянет расходы гражданской войны.

— Что же мы будем делать, матушка? — снова спросила я. Она посмотрела сурово:

— Не терять головы. Эти сторожа недолго тут проторчат. Скоро они опять начнут отлынивать. Они бездельники, пьяницы и трусы. Тогда мы и уедем, найдем безопасное место. Страна большая.

Магни замолчала, но наверняка думала о том же, о чем и я, — найдется ли во всей огромной стране для нас с ней безопасное место.

Лето — прекрасное время, но в тот год никто в поселке ему не радовался. Пять молодых мужчин забрали в армию и обещали вернуться за старшими, если будет такая необходимость. Младшие братья, что должны были нести вахту, засели на своем посту. Непонятно, от чего они нас охраняли. Мы в поселке уже отвыкли от их непрерывного присутствия. Когда они были голодны, они ходили по домам и требовали, к нам заходили редко — у нас и домик был маленьким, и сети перед ним не сушились. Если у Младших братьев спрашивали разрешения добраться до города, они говорили с просителями через губу. С большим трудом такое разрешение у них выторговал учитель. Он вернулся со свежими газетами и с известием, что мятежников пока что отбросили.

Ради газет я пришла в школу. Просмотрела их, потом учебную книгу по истории. О последнем правителе Трианглета там содержалась очень скупая информация. Император Хуан-Ди, пятьдесят пятый в династии, правил более ста лет, жестокий реакционер, развязал кровопролитную войну, в результате революции был отстранен от власти и определен под домашний арест… Я не решилась попросить учителя достать в городе побольше книг и газет, где говорилось бы о последнем императоре и его семье, а сейчас не решалась спросить, что он о них знает.

Учитель выглядел измотанным, но держался бодро.

— Я думаю начать занятия сейчас, — заявил он. — Лето прохладное, жара не помешает. Что будет дальше, неизвестно. Нужно пользоваться возможностями, пока они у нас есть.

Истинный трианглетец не теряет времени зря! Мы просматривали учебные пособия, составили список учащихся на следующий год — тех ребят, кто уже подрос, и чьи родители бы не возражали. Потом я сообразила, что опаздываю домой к обеду и собралась идти.

Я не беспокоилась, поселок наш маленький, вскоре я была бы дома. Но я не успела отойти от школы. Дорогу мне преградили Младшие братья. Они были веселы, развязны и…пьяны? Да! Я не знаю, где они взяли хмельной напиток, у нас на побережье и хлеб закончился, неужели ездили в Лонг-Дэй? На поясе в кобуре у них висело оружие, и я откуда-то помнила — такое способно сжечь цель за секунду.

— Эй, красавица, куда ты так торопишься? — ухмылялись они. — Не беги, составь нам компанию!

Я помертвела. Был ясный день, солнце только шло на закатную сторону, но я была беззащитна перед ними, как в глухом углу темной ночью.

— С нами, с нами! — убеждал один. — У нас найдется, чем тебя угостить!

Он поднял почти пустую фляжку с мутным напитком. Жидкости там осталось на донышке. Я попыталась уклониться, но они следовали за мной, обогнуть их было невозможно. На улице никого не было, то есть проходил один из соседей, но пробежал мимо очень быстро, будто ничего не видел.

— У нас уютно, только тебя не хватало!

От них мерзко пахло потом и хмелем. Я подумала, что если Магни кинется мне на защиту, ее наверняка убьют или изобьют. И тут послышался топот. Со стороны школы бежал учитель. В мгновение ока он оказался рядом со мной.

— Товарищи, — только я могла видеть, как дрожит жилка у него на шее. — В чем дело, товарищи? Это моя невеста, она преподает в младших классах в нашей школе. Вчера ее очень хвалили в комитете!

Один из Младших братьев, тот, что сжимал фляжку, рыгнул сыто. Второй, более трезвый, перевел взгляд с меня на учителя.

— Почтенный, ты плохо любишь свою невесту, раз держишь такую красотку в этой дыре, — сказал он насмешливо почти четким голосом. — Но, если её хвалили в комитете, то-о…

Он погрозил нам пальцем, взял за локоть своего товарища и уволок его в направлении поста.

— Идём, — сказал мне учитель. — Я тебя провожу. И пока не выходи из дома, с занятиями мы повременим. И прости, что я сказал про невесту, я хотел их остановить.

Я шла, ничего не отвечая и вообще не понимая, что избежала опасности. Осознание пришло потом. У моего дома учитель сказал:

— Не думай, Джан, они не все такие!

Мне было все равно, какие они. Я убежала внутрь с одной мыслью — забиться в дальний угол и никогда оттуда не выходить.

Несколько жарких летних дней прошли. На посту Младших братьев дежурили иногда пять-шесть человек, иногда всего двое, но с ними все равно старались не разговаривать. У них было оружие. Старик Лао-Рэн рассказывал, что от куста при выстреле остаются обугленные ветки. Проверять, так ли это, никто у стражников не просил.

Они больше не пили, были злы и тревожны. Люди старались лишний раз из дому не выходить, женщины перестали умываться и причесываться, чтобы не выглядеть привлекательно. У нас с Магни и запасов еды почти не осталось, раза два нас выручали соседи, ещё однажды — учитель, который принес нам хлеба. Мне не хотелось есть. Мир напоминал море перед бурей — когда оно спокойное, мертвенно-синее, и у самого берега дрожит мелкая зыбь, но в горле душно, а на душе тяжело, и сверху давят нависшие облака. Недаром наша планета называется Звездой гроз — гроза на ней всегда либо только что прошла, либо вот-вот разразится.

Но однажды Младшие братья убрались со своего поста, предупредив, что смены им пока нет, и чтоб мы дурью не маялись и занимались обычными делами, а бежать не думали. Мы и не думали бежать, а что думать, вовсе не знали. В соседнем поселке арестовали якобы несколько человек — за пособничество, и тоже было неясно, кому и как те пособляли.

Магни за эти дни сильно похудела. Лицо у нее стало совсем высохшее и жёлтое, на нем мрачно горели черные глаза. Она сказала мне только:

— Мы найдем, как вырваться отсюда, Джан!

Ночью мне снилось, что где-то грохочет буря, но, когда я проснулась, небо за окном было спокойным и полным звёзд.

А утром к нам зашёл учитель. Я вдруг поняла, что за это время он не просто устал и измучился — он постарел. Под глазами у него залегли тени, губы истончились, только выражение упрямой решимости осталось прежним. Он сказал:

— Я уйду в Лонг-Дэй, надеюсь вернуться завтра. Узнаю, что творится там и вообще… Буду добиваться, чтобы нам сюда отдали хотя бы рацию, разве здесь не люди! Ну и жалобу на тех двух негодяев подам…

Я испугалась:

— Не делайте этого! У вас же будут неприятности!

Он качнул головой:

— Тот, кто служит народу, не должен ничего бояться. Я вернусь завтра, не раньше. Мне не на чем ехать, пойду пешком. А вы бы… — и он замолчал, вопросительно глядя на Магни. Она упрямо поджала губы:

— Нет уж, почтенный, здесь мы жили, здесь останемся. Ступайте, будем ждать вестей.

Когда он вышел, Магни сказала мне:

— Можно было бы отправиться с ним в Лонг-Дэй, но я никому доверять не хочу. Надо быть наготове. Мы тоже уйдем отсюда.

Весь день я ждала возвращения учителя, хотя понимала, что он просто не смог бы уладить там свои дела и вернуться засветло. Меня охватывала то паника от неизвестности, то предвкушение грядущих перемен. Свои пожитки мы собрали уже давно, тем более, их у нас и немного было. Главное хранилось у Магни под полом.

После обеда к нам зашла тетушка Гуа-Фу, посетовала, что учитель в отъезде, и начала рассказывать разные страсти. Что якобы мятежники на подходе, и как они будут проходить, надо запрятаться в подвале, а после вылезти, и жизнь при них такая же будет. Да вот не слушает ее никто, подвалы копать опять-таки не хотят, а потом поздно будет. Мы ее с трудом выпроводили.

Под вечер я не выдержала — тихонько выскользнула из дому и пошла к дороге, надеясь встретить учителя.

Со стороны пустыни действительно шел человек. Я не успела обрадоваться. Даже издали было видно, что это не наш учитель. Незнакомец был выше и шире в плечах, шагал тяжело. Я оглянулась на ближайшие дома — там людей не было. Но у незнакомца не было красной повязки на лбу и он был один, а лихие люди одни не ходят… Но, пока я решала, не пора ли мне бежать, он окликнул меня:

— Не бойся, девочка! Я приезжий, ищу здесь родню. Не могла бы ты…

Он замолчал. Он шел ко мне, а меня охватило странное чувство, ноги будто приросли к земле, я не могла убежать и только тупо смотрела на приближающегося незнакомца.

— Ты живёшь одна? — спросил он, оказавшись рядом.

— С моей Магни.

— Это не имя. Как ее зовут на самом деле?

Глаза незнакомца были, как две черные ямы — ни зрачка, ни радужки. Он смотрел на меня в упор, зашёл сбоку, отвёл волосы с уха.

— Как ее имя?

— Госпожа Боэми, — ответила я чужим голосом. Она никогда не называла себя так, но в ушах у меня звучало: «Боэми, возьми девочку за руку! Я спускаюсь!»

Он отвёл руку от моих волос.

— Идём, девочка. Отведи меня в ваш дом.

Я шла, как во сне. Старик Ляо-Рэн иногда пугал нас рассказами о бывших в армии колдунах, которые лишали человека воли, и тогда вражеские солдаты рассказывали тайны без всяких пыток, а свои, не чувствуя страха и боли, бежали на верную смерть. Но это я вспомнила потом, когда уже сидела рядом с очагом, где трещали сухие ветки, а моя Магни, помолодевшая и воодушевленная, разговаривала с незнакомцем.

— Теперь незачем беречь топливо!

— Незачем. Вы сохранили ее. Это подвиг. Мы не забудем вас.

У него был приятный, низкий, но мягкий голос. Этот человек одновременно и располагал к себе, и словно излучал опасность.

— Как не привязаться к дитяти, что каждый день у тебя на глазах! — Магни провела рукой по глазам. — Жизнь здесь нехороша и опасна, я не верила, что вы нас найдете.

— Жизнь сейчас везде нехороша, Боэми. Поверьте, в большинстве мест она ещё и опасна. А сейчас медлить нельзя. Радикалы близко. Бои идут с переменным успехом. У них каждый полк сопровождают специалисты по психо-практикам. Они действуют грамотно — отсекают побережья. Ещё пять лет назад я был уверен, что умеренные удержат власть. Сейчас — не знаю.

— Когда же смилостивится над нашей землёй Великая мать! — Магни всхлипнула, не удержалась.

— Кто знает… У кругляков вроде как давно все успокоилось, но там сторонники президентского режима сражались с новой властью. А наши мятежники вон, между собой не поделили. Ничего. Два оленя могут долго стоять, сцепившись рогами, и не заметить, как на них кинется тигр!

Незнакомец коротко, резко засмеялся.

— Даже если умеренные отстоят это побережье, — продолжил он, — здесь тоже будут проводить проверку психиатры. По стране прокатилась волна арестов. И за мысли можно попасть за решетку. Террор — тоже оружие, покойный повелитель Хуан-Ди и тот им грешил… Может и не быть другого выхода. Но наш народ предан традициям. Когда Хранительница передаст власть новому сильному повелителю, за ним пойдут. Есть на нашей планете ещё место, где может укрыться человек…

Я наконец вмешалась:

— Мы уйдем отсюда? Куда? Кто вы? И кто я? Кто?

Незнакомец перевел взгляд на меня:

— Она не помнит? — спросил он у моей Магни. — Ничего? Совсем ничего?

— Иногда что-то тревожит юную госпожу, но весь груз она ещё не осознает.

— И хорошо, — согласился незнакомец. — Такое знание могло бы сломать прекрасный цветок. Слушайте меня!

Он произнес несколько звуков. Не знаю, что это были за звуки, в них было дело или в интонациях, я не смогла бы их запомнить и повторить, даже если бы от этого зависела моя жизнь. И моя память, что обрывалась в неизвестность, вдруг обрела фундамент.

Но это же не свою жизнь я вспомнила? У той девочки, которую называли госпожой, ничего общего не было с бедной полуграмотной девчонкой из рыбачьего поселка?

…Ее с детства обучали наукам и искусствам, эту девочку, и закрепляли полученные знания — она сидела в шапочке из серебристых бляшек, а оттуда тянулись длинные провода.

— Я боюсь, мама!

Прекрасная женщина в нарядном облачении склоняется и целует девочку в лоб:

— Ну, радость моя! Ты запомнишь все, чему тебя научили, и никогда не забудешь!

У нее есть свой сад, у этой девочки, она резвится в нем, нарядная, как куколка… В саду лучше, и в мастерской матери лучше. Прекрасная женщина переодевается в лёгкий халат и берет в руки кисти…

— Можно, я посмотрю?

— Не мешайте вашей матушке, Хуоджан!

Лёгкий смех.

— Пусть смотрит, Боэми! Это же замечательно! Пусть моя дочь не будет такой, как мой младший брат, что умеет только ломать!

Мы идём по широкой лестнице к лифту, вокруг только чистые матовые поверхности.

— Это новый дворец, детка. Что ты так крутишь головой?

— Я больше люблю старый, он интересный…

— Да, это древний памятник архитектуры, пора бы уже тебе изучать его историю!

Щелчок и яркий свет, все останавливаются, нянюшка Боэми падает на колени и шепчет:

— Поклонитесь вашему деду и повелителю!

Старик в светлом облачении останавливается перед женщиной.

— Все чудишь, дочь, — он улыбается, указывает на ее испачканный красками халат.

— Это живые картины, отец и повелитель. Краски лучше, чем электроника.

— Как знаешь, родная.

Шеренги людей под балконом… Военный парад!

— А мне обязательно тут быть? Мне скучно.

— Держитесь, Хуоджан, на вас смотрит вся страна! Вы же помните свой титул?

Я — помню. Я Хуоджан, дочь принцессы Гон-Джей, десятая дева в семье, посвященная Великой матери! Я — Хранительница трона, как та, первая Хуоджан. Десятая дева в семье императора должна хранить девство и не выходить замуж, если же случится несчастье и все мужчины в роду погибнут, Хранительница будет возведена на престол и передаст регалии достойному правителю, основав новую династию. Так поступила первая Хуоджан, да будет вечной ее память!

— Я буду вести себя хорошо…

Одинаковые люди по всему дворцу, лица, как с одного слепка.

— Роботы, Хуоджан. Верные слуги, верней, чем люди.

Это говорит мой дед и повелитель. Я удивляюсь — он редко обращает на меня внимание.

— Что, моя сестра всё ещё увлекается мазней, а ты у нее вместо мольберта?

Я вздрагиваю. Это мой дядюшка За-Менг, он оскорбляет моего папу, я не знаю, почему, но я своего дядюшку ненавижу! Его нельзя ненавидеть, объясняет няня Боэми, он может стать новым императором. Лучше бы императором стал мой старший дядя, он на меня внимания не обращает, и это отлично.

— Отец, почему этот человек оскорбляет вас?

— Потому что я знатного рода, Хуоджан, но не императорского… А хочешь, мы с тобой полетаем над городом?

У моего папы мягкие густые усы. Он гораздо красивее моих дядьев, почему он не может стать императором? Он добрый!

…Я приходила в себя и дышала медленно, как просыпающийся человек. Наши жизни, моя и императорской внучки Хуоджан, объединились. Но когда! О, если бы можно было стереть из памяти это!

…Мы смотрим на город с высоты. Башня, прозрачная, стремящаяся в небо, кажется, мы летим…

— Тут холодно.

— Но красиво. Я не задержусь, дочка, я сфотографирую город сверху и буду работать по фотографии… Что это? Что за звук?

Город под нами дрожит в знойном мареве. Вроде бы ничего не изменилось, но на горизонте разом перестали дымить трубы, несколько блестящих точек в воздухе вдруг одновременно изменили направление…

— Идём вниз. Держи девочку за руку, Боэми!

Мы быстро спускаемся. Моя мать смотрит на запястье, на браслет связи:

— Белый шум…что ж такое! Стой на месте, Боэми!

— Будем вместе, госпожа! — говорит моя нянюшка, но голос ее чуть вздрагивает.

Над лестничной площадкой висит локатовизатор. В раннем детстве я его не любила, по нему взрослым всегда видно, если я вела себя неподобающе… Его экран застыл, иногда по нему пробегают белые полосы, а когда они исчезают, виден зал, в нем беспорядок, на полу лежат несколько человек, а между ними За-Менг, мой дядя! Остановившийся взгляд, кровавая дыра посреди лба…

— Что это?

Няня Боэми подхватывает меня на руки:

— Молчите, Хуоджан!

Мать спускается по лестнице на пролет впереди нас. Через перила мы видим, как ее останавливают роботы. Мы слышим их разговор, мать поднимает на меня глаза. Я вижу, как дрожат ее губы, а в следующий миг она с силой бьёт цепью на руках по прозрачной стене и бросается в проём.

У меня нет сил кричать. Няня Боэми все же затыкает мне рот рукой и тащит прочь. Темнота вокруг, щелчок, светлый четырехугольник в стене:

— Тише, молчи, детка! Это грузовой лифт. Слава Великой матери, он работает!

Я молчу в оцепенении. На табло мелькают цифры. Площадка под нами дрожит.

…Мы бежим куда-то по темному коридору, впереди просвет, в нем мелькает человеческая фигура. Боэми дёргает меня за руку, мы прижимаемся к стене.

— Теперь можно, Хуоджан!

…Около одного из боковых коридоров няня вдруг останавливается, рвет что-то с руки и швыряет в вентиляционную шахту.

— Что это?

— Идентификационный браслет. По нему можно найти человека.

Мой браслетик остался в спальне! И мой телефон тоже!

У меня по щекам текут слезы:

— Нянюшка, а мама же не могла разбиться? А где мой папа?

— Идём, детка, сейчас надо бежать, слушайся меня, как на церемонии!

Длинный черный коридор. Здесь страшно и ничего не видно, запах ужасный, я только что не теряю сознание.

— Возьми салфетку, Джан, зажми нос. Рядом канализация…

Мы выбегаем на улицу, полную людей! Я впервые вижу столицу вот так, раньше я всегда наблюдала ее сверху!

— Нянюшка, я не могу идти!

— Терпи, детка… Твоя мама хотела, чтобы ты спаслась!

За поворотом огромная толпа. Крик, шум, рыдания, полицейские отчаянно свистят. Из нескольких дверей сразу выбегает огромное множество людей, кажется, будто опрокинули несколько горшков и оттуда сыплются разноцветные рисинки.

— Авария! В метро авария! — надрывается кто-то рядом.

Воют сирены. Машины с трудом пробиваются через толпу. Рядом на землю опускают окровавленное тело. В этой адской толчее никто не обращает внимания на хорошо одетую женщину с маленькой девочкой.

У тротуара припаркован автомобиль. К нему бросается шофер, распахивает дверь, садится, но тут другой человек вытаскивает шофера наружу и начинает бить, стремясь оттолкнуть от машины. Оба падают на землю и катаются по ней, осыпая друг друга ударами.

— Джан, быстрее!

Мы уже внутри, в автомобиле, я уверена, что это называется как-то очень нехорошо, но молчу. Моя нянюшка уже за рулём, автомобиль фырчит и движется вперёд. Драчуны вскакивают, забывают о своем конфликте и бегут следом…

…Мы в каком-то доме. Меня завернули в одеяло и уложили на крохотный диванчик, он пахнет дымом — незнакомый мне запах. Мне так и не ответили, что с моими мамой и папой. Но я уже от усталости ни думать, ни плакать не могу, у меня болят ноги и голова, я пошевелиться не в силах, хотя лежать неудобно. Надо мной голоса, я прислушиваюсь сквозь забытье.

— Что теперь будет, что будет! — плачет моя нянюшка. — Хорошо, что вы были тут, господин Джинг!

— Не плачьте, госпожа Боэми. Вы сильная женщина.

Я, Джан, беднячка из рыбачьего поселка, прихожу в себя. Это голос моего нового знакомца, что сидит в нашей хижине у очага и смотрит на меня с интересом. А Хуоджан, маленькая девочка, пережившая за один день гибель близких и крушение мира, приоткрывает глаза и видит этого человека — он моложе, в волосах не блестит седина…

— Вы сохраните ее. Когда придет время, Хранительница вернёт на трон династию. А сейчас вам лучше уехать в тихое место.

— В какое же… Ребенку и семи лет нет, не объяснишь же толком ничего.

— Она не выдаст. Я врач-психиатр, меня тоже голыми руками не возьмёшь. Она забудет все и не вспомнит, пока не услышит…

И он снова произносит те звуки, которые швырнули меня из хижины в императорский дворец.

Мама! Моя мама! Она была у меня, она пожертвовала собой, чтобы я могла бежать! Я всхлипывала, понимая, что сейчас самым позорным образом разревусь. Бог с ним, с высоким званием! Переворот отнял у меня родных!

Психиатр Джинг пересел ко мне на циновку.

— Будьте сильной, госпожа. Вы же все помните теперь?

Я кивнула, думая о своей настоящей матери.

— Да. Теперь я все помню.

Экзаменатор Аранеуто смотрел на меня снизу вверх. Не потому, что он такого маленького роста, а потому что я стоял, а он сидел. Он сложил брови уголком и смотрел на меня укоризненно, но с надеждой, как глубоко любящий отец смотрит на любимого сына, изменившего родине.

— Плакат.

Он скорбно вздохнул. По заострившемуся углу между бровями стало понятно, что предательство родины — ничто по сравнению со скверно нарисованным плакатом.

— Это не плакат, Миромекано. Это называется худшим словом. Я не могу произнести его при женщинах.

Единственная женщина в помещении, техничка, натирала стекла в шкафу в дальнем конце аудитории и вряд ли могла нас слышать. Пришла пора задавать наводящие вопросы:

— Почему же?

— А вы поглядите! — он занёс указующий перст над моим несчастным эскизом. — Как вы можете охарактеризовать это безобразие?

Честно скажу, безобразие мне нравилось, хотя любому рисовальщику собственные творения нравятся далеко не всегда. Нужно было нарисовать пробный плакат-рекламку для поступающих в университет, с лозунгом, что им открыты все пути. Я и нарисовал девушку, стоящую на развилке трёх дорог. На губах ободряющая улыбка, волосы развевает ветер, рука вытянута вперёд — выбирайте любой путь, товарищи! На горизонте контуры футуристических зданий. Краски чистые, сочные, линии все удались, не слишком оригинальный сюжет, но и тема особого простора не оставила. К тому же мне не сказали, что это старо или избито!

— Простите, но где же тут безобразие?

— Неужели вы сами не видите! — его тонкий паучий палец нацелился в девушку. Та бесстрашно и радостно улыбалась.

— Разве она некрасиво получилась?

— Наоборот, красиво! Слишком красиво! Даже чересчур!

— И что тогда вам не нравится?

— Вот это что? — Аранеуто ткнул карандашом в туловище нарисованной девушки.

— Ну как что… Она призывает идти учиться, показывает открытые пути.

— Открытые пути! Вот это у нее что, открытый вы путь?

Наверное, он думал, что очень смешно пошутил. И точно думал, что я очень тупой, раз не понял ни вопроса, ни шутки.

— А что у неё должно быть?

Аранеуто оглянулся по сторонам. Но в аудиторию никто не заходил, мы так и торчали тут небольшой компанией, — я, он, ещё два преподавателя за сдвинутыми вместе столами и техничка.

— Грудь! — прошипел он зловеще.

— Должна быть?

— Есть!

— Да, есть. И что?

— Не такая!

— А какая?

— Вы что, не понимаете? Слишком большая!

— Да нормальная! — я так удивился, что забыл главное правило художественно-графического факультета: «Не спорь с Пауком».

Паук — прозвище Аранеуто. Не только потому, что у него короткое толстое туловище и длинные неуклюжие конечности. Главным образом из-за того, что всех, кто ему возражает, он запоминает и начинает плести паутину, чтобы потом непременно подстроить какую-нибудь каверзу.

— Какая же она нормальная? Простите, вам агитационный плакат доверили нарисовать, а не безответственную особу! Вы, пожалуйста, оставьте этот буржуазный нездоровый эротизм.

— Может, тогда лучше мужчину нарисовать?

Угол между его бровями опять заострился.

— Мужчину! Я не знаю, как вам теперь доверить натюрморт изобразить. Внесёте в него, чего доброго, что-нибудь этакое…

Я промолчал. Похоже, больше ничего и не оставалось. Теперь все зависело только от настроения экзаменаторов и их желания придраться. Впереди был выпуск, позади — экзамены, в активе у меня, помимо прочего, работа в издательстве. Только, если Паук начнет придираться, это все будет занесено в пассив.

Он и начал. Он произнес не слишком длинную, но и не короткую речь, употребляя почти без связки свои любимые фразы:

— …нездоровый эротизм… отсутствие руководящей роли… учащийся сделал попытку изобразить… не представляет, не поднимается над уровнем…

Мы, я и два экзаменатора, вежливо слушали. Они — изображая повышенное внимание, я — гадая, очень ли зол Паук и чем дело кончится. Паук неожиданно выдохся, оборвал сам себя на полуслове и сказал:

— И что нам с вами делать, Миромекано?

Я виновато пожал плечами, глядя на стол, на длинную царапину на его поверхности, мимо своего злополучного плаката. Самое худшее — комиссия не сочтет меня заслуживающим диплома. Вроде и не так страшно, но когда весь последний год только этого диплома и ждал… Вообще довольно странно, что иногда нам приходится переживать действительно страшные потрясения, а потом мы их забываем, и важными снова становятся мелочи! Ну не будет диплома, не умру же я с голоду. Но в тот момент я продолжал изучать царапину на столе и думать, как несправедливо, что некоторым моим однокурсникам дипломная работа уже одобрена, а они учились хуже меня.

— Можно дать другую тему для плаката, — сказал Блаттано, второй экзаменатор, дядька не злой, но какой-то бестолковый, что ли… Аранеуто от него отмахнулся.

— Это не единичный прокол, увы, это тенденция. Да и происхождение… — он снова поднял брови вверх и скорбно вздохнул. Да, я разозлился — сомнительное происхождение тут у большинства, я не один из бывших школ резерва. Правда, и отцы-торри не у всех учащихся отыскались.

И тут третий экзаменатор, чьего имени я не знал, и который до поры до времени сидел тихо, вдруг сказал:

— А пейзажи, молодой человек?

— Что? — Паук быстро повернулся в его сторону.

— Пейзажи ведь он не испортит?

— Вы о том проспекте?

— Ну да, — экзаменатор повернулся к компьютеру. — Я тут просмотрел ваше личное дело, Миромекано, вы ведь выживальщик?

— Ну, не совсем, — я не понимал, к чему он клонит. — Но мы с группой ходим в походы, да. И стараемся обходиться минимумом вещей.

— А ещё в личном деле есть запись, что у вас нога была сломана. В походе?

— Нет, это я здесь неудачно по лестнице бежал. Но нога уже совершенно нормально работает, мне её ученица моей матери оперировала. Доктор Камилла.

— Да, ваша мачеха врач, тут тоже отмечено. А сейчас они с вашим батюшкой в экспедиции…на «Квазаре». Длительной экспедиции.

— Да, уже год.

— Так вы вполне самостоятельны. Тогда можно попробовать. Слово такое знаете — Архипелаг?

— Тот самый? Который радиоактивный?

— Был он радиоактивным, — слегка поморщился экзаменатор. — Был много лет назад. Сейчас нет.

Блаттано обрадовался и подхватил:

— Точно! Раньше был, сейчас нет!

— Ну, я за него рад.

Третий экзаменатор опять поморщился. Чем-то я им всем не угодил.

— Там практически безопасно, но сами знаете, дурная слава, люди и по берегу-то ходить опасаются. И это плохо, что простаивает без толку прекрасный участок земли, расположенный в субтропической зоне. Конечно, можно начать там строительство и направить людей. Но у нас не старая власть, которая насильно сгоняла трудящихся в самые скверные и гиблые места. Мы строим новый мир, в котором нет места принуждению.

— Да, да, — закивал Блаттано. — Новый мир!

— Ну вот, — третий экзаменатор в его сторону и бровью не повел.- Неплохо было бы создать проспект, небольшой, страничек на шестнадцать. Виды побережья, острова на горизонте, море и пляж. Как это все оформить красиво и привлекательно, вас учили целых пять лет.

— А фотографии? Разве на них места не видно? — я точно ляпнул это сдуру, вот уже Паук лапы потирает, думая, что я отказываюсь.

— Видно, но на фотографию нужно несколько мгновений. А когда человек рисует пейзаж, он явно тратит на это больше времени, — третий экзаменатор был терпелив. Его поведение нравилось мне все больше и больше. — Рисунок как бы подразумевает, что человек не торопился, выбирал ракурс, краски, и ничего с ним не случилось.

— Только не вносите в пейзаж нездоровую чувственность, — процедил Паук. Я ушам своим не поверил. Он, выходит, тоже готов доверить мне это задание? Нет ли здесь подвоха?

— А что от меня требуется?

— Да ничего особенного. Вы же ездили с группой на пейзажные зарисовки. Только поедете один и на поезде. Пора, товарищ, самостоятельным становиться, журналисты не всегда толпой на задание отправляются. Тем более, там безопасней, чем в большом городе. Места спокойные, диких животных нет, даже преступности нет — всякие маргиналы народ суеверный, — продолжал третий экзаменатор.

— И что? На острова на лодке перебираться?

— Какие острова! — возмутился он. — Ни на какие острова вас не посылают. Просто пройдетесь по побережью, сделаете зарисовки. Текст сопроводительный напишете, если будет такое желание, хотя… Ладно, не надо самодеятельности. Только рисунков хватит. Текст специальный человек напишет. Появится туристическая зона, сперва стихийная, потом… — он мечтательно закатил глаза.

— Да, — подержал его Блаттано, — вот так постепенно… народное достояние… разумное использование… в народном хозяйстве ничего не должно пропадать зря, верно я говорю?

Он заискивающе, как мне показалось, посмотрел на Паука.

— Верно, — процедил тот, глядя только на меня. — Распоряжение мы тогда вам выпишем, подождите немного в коридоре. С ним пойдете в кассу. Узнайте, когда поезда ходят, вроде бы раз в сутки, вы можете успеть на сегодняшний.

— Что, вот так сразу?

Паук мгновенно изобразил на лице глубочайшую укоризну:

— Журналистика — это быстрота и оперативность. Или вы отказываетесь от поездки? Вам не нужна вторая попытка? Вам не нужен шанс исправить ваш плакат?

— Нужен! — быстро заверил я.

— Если нужен, и хорошо, — сказал третий экзаменатор. — Сроку вам… ну пусть будет дней десять. Про запас. Вместе с поездкой это займет чуть больше. Впрочем, вы наверняка вернётесь раньше. Можете идти.

— А распоряжение?

— Подождите в коридоре пару тильтилей, мы вам вынесем.

Я потянул было со стола свой безнравственный плакат, но с другой стороны его резво цапнул Аранеуто:

— Оставьте!

— Зачем? — удивился я.

— Как образец! — ответ у него был готов мгновенно, он словно подставил щит под удар меча. — Как образец некачественной работы, как доказательство, что наилучшая техника исполнения не спасет от… Короче, идите и ждите за дверью.

Я вышел. Вообще, когда вот так выгоняют за дверь с указанием подождать, возникает дурацкое чувство — вроде как ты свободен, а вроде и нет. Мои однокурсники давно разбежались, я один торчал в пустом коридоре и думал, что выбрал нелепую профессию. Насколько легче человеку физического труда — строй себе дом и не думай, выдержан он в духе мира и братства, или нет. Я ничего не имел против путешествия, но внутренний голос подсказывал — на одиноком безлюдном побережье будет в лучшем случае просто тоскливо, а про худший и гадать не хочется.

Окно было открыто. На дворе уже много дней зноем дышало лето, хотя календарь и заикался о конце весны. Солнце разогрело и выбелило камни мостовой, листья на деревьях стали жестяными от жары. Практиканты пересаживали цветы на клумбе, таскали воду большими лейками и поливали не столько цветы, сколько друг друга, веселясь и хохоча. Хорошо им! Мне три года назад тоже хорошо было, никакие ханжи не докапывались до линий на рисунке.

И тут вышла техничка, мокрой рукой сунула мне бланк с распоряжением, шмыгнула носом и сообщила:

— Сказали не заходить. Иди, голубчик, сразу на кассу.

До кассы было далеко — она находилась в самом старом корпусе, а кафедра худграфа — в новом. Вокруг первой, самой давней постройки, возводили все остальные, они соединялись с ней и друг с другом длинными надземными переходами. Как лучами.

Прямой переход закрыли на ремонт. Я пошел боковыми коридорами, по дороге от быстрой ходьбы повеселел и почти забыл старого ханжу Паука. Впрочем, я мог продолжать возмущаться хоть вслух — мне почти никто и не встретился. Большинство учащихся уже сдали последние экзамены и разошлись на отдых. Пару раз я столкнулся со стайкой ребят с другого факультета, и один раз мимо прошел незнакомый преподаватель. Летом коридоры пусты по-особенному — кажется, будто в каждом углу написано слово «каникулы».

Окошечко кассы было прикрыто, зато распахнута дверь. Изнутри доносились голоса.

— Заявление примите. И все. Оно заверенное, — говорил молодой мужской голос. Ему отвечал голос постарше, принадлежавший Гетупидано, ответственному по финансам. Известен он был как знатный скупердяй (именно Скупердяем его за глаза и звали), и преподаватели, и студенты его тихо ненавидели и ждали, пока на эту должность назначат кого-то другого.

— Было бы лучше всего, если бы товарищ бывшая профессор принесла его сама. Может понадобиться ее подпись.

— А вот и свидетельство от врача, — парировал первый голос. — У нее больные ноги. Она с трудом выходит из дома. И дополнительное лечение ей необходимо именно поэтому. Человек всё-таки кафедру основал. Семьдесят лет работал тут.

— Жаль, что эти семьдесят лет прошли при старом режиме, — кислым голосом заметил Скупердяй.

— Да, — согласился первый голос. — Очень жаль. Если бы товарищ профессор это знала, то приняла бы меры. Например, родилась бы попозже. Она и сама бы предпочла, чтобы ей сейчас было лет на пятьдесят поменьше, но уж что есть, то есть.

— Да, — подтвердил Скупердяй. Иронизировать над ним было бесполезно, он обладал то ли непробиваемым спокойствием, то ли такой же непрошибаемой тупостью. — Но теперь мер уже не принять.

— Примите заявление, — сказал молодой голос с нажимом. Наступила пауза. Затем Скупердяй буркнул:

— Ладно, оставляйте.

— Завтра приду и узнаю, как продвигается рассмотрение, — пообещал проситель. Ответом было неразборчивое ворчание. Потом дверь открылась, оттуда вышел незнакомый мне молодой человек — для студента он был слишком взрослым, а до преподавателя, пожалуй, всё-таки не дорос, — пробормотал под нос какое-то ругательство и бодро зашагал прочь.

Я мысленно приготовился к тому, что Скупердяй будет не в духе и прочитает мне (кому ж ещё, не Пауку же) лекцию о необходимости беречь государственные средства. Он иногда бубнил о расточительности, даже когда люди просто получали зарплату. Но, видимо, всю свою энергию он потратил на предыдущего визитера, не глядя, подмахнул мой бланк и отправил в соседнюю комнату, к бухгалтеру.

В общежитие я пошел сразу, как получил довольно тощую пачку командировочных. Там как раз было шумно, но не на нашем этаже. Я не знал, радоваться или огорчаться отсутствию муравейника, хотелось одновременно и тишины, и поговорить хоть с кем-нибудь, рассказать, что мне устроил Паук, и выслушать что-нибудь одобряющее.

В нашей комнате сидели только Вептаро, вечный организатор попоек, и ещё один студент, Локустано. Он лучше всех на кафедре делал копии с картин — не отличить от оригинала. И выпускную работу у него давно приняли, он просто скопировал одну из фотографий первых послереволюционных дней. Его похвалили за идейность. Окна у нас выходили на солнечную сторону, но эти двое плевать хотели на жару и не опустили защитное покрытие.

— Где все? — спросил я. Вептаро пожал плечами:

— А ты в коридоре не столкнулся? Кто зал готовит, кто что. Мы тут считаем, сколько надо вина.

— Сорок бутылок — мало! — убеждённо сказал Локустано.

— Ты и в прошлый раз говорил, что мало, однако все перепились.

Я прошел в свой угол и начал собираться.

— Ты куда? — спросил Вептаро.

— На задание. Природу рисовать поеду. Побережье. На выпускную работу.

— Ты же плакат рисовал?

— Забраковали.

— То есть, ты скидываться не будешь, — сообразил Вептаро и вычеркнул что-то в блокноте, который держал в руках. Вот тебе и подбодрил! Его интересовала только вечеринка по случаю окончания курса.

— Что берешь? — спросил Локустано. Он тоже не стал бы мне сочувствовать, мы друг друга недолюбливали. Но он, как и я, был выживальщиком и мог дать совет.

— Что всегда. Рюкзак, одежду, аптечку, пара банок консервов у меня есть, остальное по дороге куплю. Вам тут не душно? Покрытие бы опустили!

— Оно заедает. Побережье рисовать будешь — лодку возьми. Она под кроватью у Вептаро, — он нырнул под кровать и голос его звучал неразборчиво. — Вот! Она складная, двух человек выдержит.

— А я ее дотащу? — я критически осмотрел пластиковый чемоданчик, который разбирался в полноценную лодку, это да… — У меня ещё рюкзак.

— У нее колеса. За ручку потянешь и дотащишь. У тебя в движении рисунок всегда хорошо получается, — сказал Локустано. Видимо, теперь, когда он свой диплом уже почти получил, в нем проснулось великодушие.

— Эй, — запоздало возмутился Вептаро, — вы что, обсуждаете без меня, как заберёте мою лодку?

Локустано отмахнулся:

— У тебя ее кто только не забирал!

— Так это все вместе учились. А вернешь когда?

— По возвращении, дней через десять, — сказал я, всё ещё сомневаясь, что мне нужна эта лодка.

— Через десять дней мы ещё будем тут, — подмигнул Локустано, — за бывшими резервистами общага сохраняется до середины лета точно. Так что не переживай, вернёт.

Вептаро буркнул:

— Ладно, все равно ей сто лет в обед… Слушай, нам надо тарелки. У ребят с шестого попросить.

— А в столовой разве нет? — удивился Локустано.

— Музыкальные, балда! Меньше о жратве думай!

Они опять занялись своими подсчетами, хотя в комнате было невыносимо жарко. Я сказал «спасибо» и вышел в прохладу коридора. Они этого даже не заметили.

В коридоре меня осенило, кому можно и даже нужно сообщить об отъезде, — Кладу, отцу моей матери. Она приемная, да, я немного помню свою родную маму, но про ее родителей я не знаю ничего.

Переговорный пункт тоже был на территории Университета. Как у нас говорят гостям столицы — хочешь посмотреть город, потратишь день, хочешь посмотреть Университет, потратишь год. Это был целый научный центр с кучей прилегающих организаций и территорий, соперничал с ним только печально знаменитый Центр №1, уничтоженный во время революции.

Можно было проехать на движущейся дорожке, но сейчас, в конце учебного года, ее отключили, я шел пешком и у меня было время поразмышлять.

Когда мои родители отправились в эту экспедицию, я очень бодро их заверял, что взрослый, скучать не буду, по уши загружен учебой, провожу все время со сверстниками и… и так далее. Им это было важно, на отца, как на бывшего торри, все равно нет-нет, да косились, маму ее соплеменники эферийцы тоже не одобряли, вслух ничего не говорили, но в глазах у них угадывалось непонимание. Отец ждал полета в дальний космос, как ждут милости Великой матери, и часто повторял, что засиделся без настоящего дела. В экспедиции они были бы заняты работой, и аристократическое происхождение отца бы позабылось, и к браку мамы с героем космоса ее сограждане стали бы относится терпимей… Длительный космический полет всем бы пошел на пользу — во всяком случае, мы втроём на это надеялись. Останавливало их только то, что мне в экспедиции места не нашлось, и по возрасту, и по профессии. В восемнадцать лет я сбежал из дома (маме выделили апартаменты на территории Медгородка) в общежитие, отговорившись тем, что там веселее в какой-то степени так оно и было — скучать среди однокурсников мне не приходилось. А ещё через год с космодрома стартовал «Квазар» — огромный космолёт нового поколения со смешанным экипажем в сотню человек. Он летел к Карулиаде, синему сверхгиганту, и более далёкого объекта люди пока ещё не исследовали. В прессе регулярно мелькали статьи, что физики вот-вот откроют возможность путешествовать в подпространстве, но это было именно «вот-вот». Мы так и не могли превысить скорость света, и звёзды не торопились стать для нас близкими, как соседние города. «Квазар» должен был вернуться через семнадцать лет. Совсем мало по космическим меркам! Для участников экспедиции времени пройдет втрое меньше, это для меня — почти два десятилетия.

Они улетели вдвоем, а я остался один. Я пытался сам над собой смеяться за такие мысли, мне ведь было уже не восемь лет, но тоску не получалось прогнать разумными рассуждениями. Я обещал им не скучать, но скучал. Пусть уж отец, разбирая со мной какую-нибудь задачу по физике, возмущался бы и повышал голос на первом же действии, или мама излишне беспокоилась, тепло ли я одет, а то здесь такой ужасный климат! Пусть. Пока они были рядом, мне казалось, что их слишком много, но когда они улетели на семнадцать лет, мне сразу стало их не хватать. Излишняя свобода похожа на пустоту, в нее проваливаешься.

Если бы у меня были тут близкие друзья! Но мой школьный товарищ Рулано решил стать архитектором. А в университете сразу же образовались свои приятельствующие группки и я ни к одной не примкнул. Я честно ходил на все формальные и неформальные сборища, ездил в походы, пару раз вместе со всем курсом сорвал занятие (это было сразу после отлёта «Квазара», у родителей не было бы из-за меня неприятностей), но всегда оставался чуть в стороне. Ко мне относились хорошо, у нас вообще был дружный коллектив, просто задушевной дружбы ни с кем не вышло.

Лучше всего дружить получалось с девчонками! Для них я был этаким всехним братцем. Закрепить мольберт, передвинуть что-то тяжёлое, открыть тугую дверь. Или наоборот — подержать:

— Ой, Миро, подержи дверь в нашу раздевалку, чтоб никто не подсматривал, а то задвижка сломалась!

Или:

— Ой, Миро, выручи, скажи моему парню, что мы с тобой в библиотеке занимались, а то он такой ревнивый, он меня убьет!

От последней фразы мне захотелось бешено расхохотаться, но она сказала истинную правду — никто из парней не воспринимал меня, как соперника. Одна из моих однокурсниц объяснила:

— Это потому, что ты чересчур воспитанный.

На мой взгляд, не был я особенно воспитанным, да и никто у нас на курсе не был хамом. Скорей, со своими рыжими волосами и веснушками я просто выглядел несуразно.

Итак, из близких по-настоящему людей у меня остался только Клад. Мой приемный дедушка, если можно так сказать. Был у меня и сводный брат, сын мамы и родной внук Клада, крайне вежливый молодой эфериец и действительно славный человек, но он лет на пятнадцать старше меня и общего языка мы с ним не нашли. Его интересовала социология, и как только соседнее государство Трианглет допустило к себе эферийских наблюдателей, тут же собрался и уехал туда. Его страшно интересовало их общественное устройство.

— Живое средневековье! — говорил он восторженно.

Уж не знаю, насколько ему удалось изучить это средневековье, все эферийское представители и наши посланники, возвращаясь из Трианглета, в один голос жаловались на чопорность и замкнутость местных жителей. В страну можно было приехать только в составе организованной группы, на границе приходилось пересаживаться в специальный транспорт, жить исключительно в строго отведённом для этого месте и всюду ходить под конвоем. Даже тех, кто знает местный язык, сопровождает переводчик, с простыми гражданами разговаривают только через него. На все упрёки, что это не вяжется с договором о вечной дружбе и мире, трианглетцы рисуют на физиономиях улыбки — что поделать, таковы их многовековые традиции, отступить от которых сразу трудно! Дружить согласны, но на вашей территории, пожалуйста!

С ними даже по телефону поговорить — проще в дальний космос слетать. Имперцы, как все по старой памяти называли жителей Трианглета, постоянно включают защитные поля, которые никакие электромагнитные волны не пропускают. Зато дозвониться до соседней планеты Эо Тау — легче лёгкого. У нашего Университета связь с научной станцией на Утренней звезде, потому что здесь преподают и эферийские учёные. Я иногда думаю, что при нашей тиксанданской безалаберности может прийти любой человек с улицы и заказать бесплатный разговор. Пока вроде никого на этом не ловили.

До революции было очень много мобильных средств связи, у представителей правящей верхушки так точно, ещё эту функцию выполняли личные роботы. Только сейчас роботов почти не осталось, как и мобильных раций. Во всяком случае, они не у каждого. Постоянно звучат призывы наладить производство, но они призывами и остаются. Чересчур усердным пеняют — вы знаете, сколько это стоит, товарищи? Прежде правящий класс имел средства связи, личных роботов, летательные аппараты в каждом доме, и все это за счёт изнурительного труда простых людей. Все будет, но позже!

Я помянул недобрым словом этих болтунов, когда дошел до переговорного пункта, и обнаружил, что сервер управления железной дорогой опять отключен. Значит, мне придется тащиться на вокзал и покупать билет в лучшем случае в автоматической кассе. И ещё придется тащиться туда с багажом, потому что я могу и не успеть вернуться. А если я сегодня не уеду, Паук непременно поставит мне это на вид. Только перед отъездом мне ещё больше захотелось пообщаться хоть с кем-то сочувствующим.

С переговорного пункта я заказал сеанс с Эо Тау, думал, придется ждать вечера, а то и вовсе завтрашнего дня — тогда поговорить с Кладом не удалось бы. Но линия неожиданно оказалась свободна. Клад был на станции, мне и ждать не пришлось, пока его позовут. Он моему звонку обрадовался, потому что с родным внуком поговорить ему удается редко, в Трианглете все по жёсткому расписанию. Да и ко мне он вроде как хорошо относится, с отцом они еле здороваются сквозь зубы, а со мной он приветлив. Скорее всего, потому, что эферийцы вообще любят детей, а меня он впервые увидел ребенком.

Мы поздоровались, он спросил, как у меня дела, я про свою злополучную работу решил не рассказывать — зачем зря тревожить, получу диплом, тогда и похвастаюсь. А то ещё решит Клад за меня вступиться, честное слово, не надо мне такого.

— Я тут просто предупредить хотел, — сказал я, когда мы обменялись обычными фразами про погоду. — Я на редакционное задание отправляюсь, природу рисовать, дней десять звонить не получится. Не беспокойтесь за меня.

Я произнес эти слова и мысленно начал счёт — между нашей планетой и Утренней звездой приличное расстояние, ответы приходят с опозданием на пару тильтилей.

— Вот неугомонные у вас преподаватели, выпуск на носу, а они все гоняют вашу группу!

— Нет, не всю группу, — про Архипелаг я решил тоже не говорить, не заставлять старика нервничать. — Меня одного.

Пока я ждал ответа, на экране отражалось его спокойное лицо. Эферийцы умеют сидеть совершенно неподвижно, словно статуи, поэтому их легко рисовать, наши натурщики вскоре после начала сеанса начинают вертеться и спрашивать громким шепотом: «Получается?»

Когда Клад услышал мои слова, у него в глазах сразу отразилась тревога. Похоже, я не сумел скрыть свое… нет, не беспокойство, неважное настроение. Нервничать незачем, не на съедение же я еду к Архипелагу.

— Почему одного тебя? Вы всегда ездили на природу все вместе.

— Да все хорошо! — интересно, насколько хорошо у меня получилось изобразить беспечность? — Просто это уже выпускная работа, она должна быть индивидуальной.

Внимательные черные глаза смотрели на меня с экрана, пока сигнал несся между планетами в космической пустоте. Ещё в школе резерва, в моем далёком детстве, мне говорили, что взрослый всегда распознает чужую ложь и скроет свои чувства. Похоже, я так и не войду никогда в эту привелигированную когорту взрослых людей, меня рассекретили на раз-два.

— Вас никто и не заставлял отбирать друг у друга кисточку и рисовать на одном холсте. В какое хоть место ты едешь?

— Я? Э-э… ну, где придется. Где будут живописные виды и вообще…

— Понятно, — ответил Клад после паузы. — Знаешь, Миро, я все равно собирался навестить Сино Тау в ближайшее время. Дней через пятнадцать как раз и буду.

— Я к тому времени вернусь, — вставил я, но он продолжал, не дожидаясь моего ответа, который должен был долететь до него только через тильтиль.

— Знаешь что, Миро? Возьми с собой Горено!

— Что взять? — удивился я. — То есть, кого? Робота?

На этот раз Клад молчал, пока я не ответил.

— Кого или что, не важно… Да. Робота. Тебе же не запрещали брать с собой инвентарь? А робот может считаться инвентарем. Он же имущество вашей… — он чуть запнулся, — семьи. Сейф же тебе откроют просто по отпечаткам пальцев, ведь так? У всех участников экспедиции «Квазар» и у их семей льготное пользование хранилищем.

— Кажется, да.

— Проверь! — с нажимом сказал Клад. — Проверь, Миро! Если твои преподаватели не хотят тебе вреда, они не будут возражать против Горено. Он идеальный защитник, не ест, не пьет и не спит, предчувствует землетрясения, улавливает электромагнитные сигналы. Если там, куда ты едешь, не проведена телефонная линия, мы с тобой сможем общаться через Горено. Обещай, что возьмёшь его. В бывшую Империю с ним поехать нельзя было, но на уединенном побережье возражать некому! Разве что тебе нужно будет следить, чтобы никто не воспользовался им, как оружием… Так ты сам говоришь, что едешь туда, где никого не будет.

— Хорошо.

Он посмотрел на меня немного недоверчиво, но беседу все равно пора было заканчивать. Я отошёл от переговорного пункта и задумался.

Клад был прав! Действительно, робот мог решить кучу проблем, начиная от недостатка информации и заканчивая недостатком рабочих рук. Он замерит уровень радиации, поможет обустроиться на побережье, заметит издалека зверя или человека. Да, крупных хищников там нет, но какие-нибудь бандиты могут оказаться, где угодно. И вообще… Я пару раз глубоко вздохнул и признался себе: да, мне не только одиноко, мне страшновато ехать на этот чёртов Архипелаг! И радиация, и уединённость места, просто ногу сломаешь в глуши — и конец. Нет, я не думаю, что комиссия отправила меня туда в надежде, что со мной что-то случится, но рассчитывать, что я струшу, откажусь, а за это буду лишён диплома, они могли. В прошлом году одного студента на соседней кафедре исключили за мелкое хулиганство, ещё одного — за то, что у него проворовался отец. Мелких пакостей от того же Паука вполне можно ожидать…

Только как взять с собой Горено? Я помнил его вроде как не очень хорошо, но зажмурился — и представил себя сидящим за столом, напротив высокий человек с правильными чертами лица и светлыми ничего не выражающими глазами. Мы беседуем, он отвечает, но сам никогда вопросов не задаёт. На прогулке он всегда держится рядом, в двух шагах позади, чтобы в случае чего прийти на помощь.

Горено был с нами целый год в заповеднике на Эо Тау, розовой планете, на которую переселяются наши соседи по солнечной системе — эферийцы. Ну а тут, у нас на родине, роботов не жалуют. Его деактивировали и поместили на хранение.

Я знаю из учебников (и немного помню из раннего детства), что роботов на Сино Тау раньше было много. Их использовали в военном деле, в космосе, на подлодках, в холоде станций на полюсах и в условиях повышенной радиации… Кто-то из политических деятелей заявил: «Человек может предать, механизм — никогда», и этот девиз радостно подхватили, сделав из роботов личных помощников и телохранителей. А потом — солдат и карателей. Аристократов-торри у нас было по статистике тридцать два процента населения, а всех остальных — шестьдесят восемь. Эти шестьдесят восемь процентов роботов и возненавидели. Известный поэт Тиньяно создал целую гневную элегию о «чудовищах с железными сердцами» и сильно соврал — сердец у роботов не было, а железа и прочих металлов в их механизмах содержалось немного по сравнению с пластиком. Преданность правительству в них поддерживалась за счёт связи с главными техническими центрами — как у нас, так и в Империи. В день революции эти центры захватили первыми. И роботы, повинуясь электронным приказам, восстали против бывших господ.

Послушные многофункциональные механизмы могли бы служить новому общественному строю и принести немало пользы. Поначалу революционное правительство думало именно так. Но народные массы с этим решением не соглашались. Слишком свежа была память о том, как не знающие жалости механические солдаты усмиряли бунтовщиков и расстреливали рабочие кварталы. Там, где люди могли разгромить и уничтожить роботов, они их громили и уничтожали.

Дело кончилось тем, что производство человекоподобных машин временно прекратили, а оставшихся роботов стали задействовать в космосе, в подземных и подводных работах — словом, там, где они будут не на виду и принесут максимальную пользу. Может, это было и не слишком умное решение, ведь с орбиты или атомной подводной лодки можно нанести огромный вред, если захотеть. Но для настрадавшихся от роботов людей главным было своих врагов не видеть.

Не знаю, произошло ли подобное в Трианглете, имперцы славились трудолюбием, покорностью и железной дисциплиной, то есть велели бы им оставить роботов — и никто бы не возражал. Но Трианглет страна закрытая, невозможно точно знать, что там происходит. Несмотря на договор о дружбе, научное сотрудничество, обмен студентами, они пускают нас в свою жизнь ровно настолько, насколько захотят. Как говорил мой отец, они приоткрывают свою дверь на цепочке, а мы распахиваем свою так, что она слетает с петель. Например, приехавшие сюда по обмену студенты в обычной жизни обходятся парой дежурных фраз, хотя наш язык знают хорошо, преподавателям-то они урок отвечают. Даже отстранённые мечтательные эферийцы оказались нам ближе по мышлению, легче шли на контакт и перенимали наши обычаи. А немного освоившись, становились такими же общительными и компанейскими, только слишком хрупкое телосложение выдавало, что они родились не здесь. У нас на худграфе их не было, а на соседнем факультете одного второкурсника-эферийца недавно со скандалом из женского общежития выставили… короче, перекрестные симпатии тоже вполне процветают. От этих субтильных ребят пошла мода на бритье, на укороченные имена и на худобу, в прошлом семестре одну девушку с лекции в обмороке вынесли — голодала, хотела быть стройной, как эферийка… Ну да о чем я тут говорю, у меня у самого приёмная мать с Холодной звезды.

От взаимодействия разных народов мои мысли опять вернулись к роботам. Разрешат ли мне взять с собой Горено? Не поднимут ли на смех, не сочтут ли его опасным? А может быть, лучше никому не говорить о нем, еду с товарищем, и какое кому дело! Только достаточно ли у него человеческая внешность, вдруг детские воспоминания меня обманывают и в нем легко опознать робота? В последний раз я видел его давно, мне не дали попрощаться с ним, когда его отключили. Наверное, родители думали, что общая фобия перед роботами скоро исчезнет и они в любой момент смогут вернуть со склада Горено, а этот любой момент так и не наступил. Но почему они не взяли его в экспедицию, там роботы разрешены? Может быть, посчитали, что Горено может пригодиться мне? Только зачем гадать, когда можно сходить и посмотреть!

Корпус преподавателей медицинского филиала находился довольно далеко. Если посмотреть на наш университет сверху, он напоминал многоголовое чудовище с длинными шеями-коридорами. Так вот, у медицинского комплекса «шея» была самой длинной. Я пробежал ее с рекордной быстротой. Мой старый знакомый, дежурный Талано, добродушный, но въедливый дедок, высунулся со своего поста из стеклянного окошечка, не дожидаясь, пока я постучу.

— Вот кто тут топает, — заворчал он. — Тишину нарушает. Что, Миро, учёба закончена, здесь будешь жить? Не скучно покажется одному-то?

Я порадовался, что старик меня вспомнил и попросил открыть мне доступ к хранилищу. Талано скрылся за дверью, бормоча:

— Автоматика дело хорошее, а лучше живого человека никто не сделает!

Сплошная панель, закрывавшая проход, поднялась вверх. Я снова вспомнил заповедник на Эо Тау, именно такими стенами пользуются эферийцы, мы предпочитаем обычные двери. Но для крупногабаритных грузов любая дверь узковата.

Внутри было тихо, холодно и пахло сухим стоячим воздухом, хотя нигде не виднелось ни пылинки — старалась презираемая дежурным автоматика. Я шел мимо рядов закрытых ячеек разного размера — обычно они были совсем небольшие, как в такой поместится робот? Он лежит на носилках, как труп в морге? И если он деактивирован, как я его включу, ни к кому не обращаясь?

Наш номер объединял несколько ячеек, одна из них была высотой в человеческий рост. У меня сразу радостно екнуло сердце — наверное, там и находился робот. Я в тот момент забыл даже о редакционном задании и о побережье у чёрта на куличках, передо мной словно была дверь в детство, страничка воспоминаний о розовой планете с ее удивительными животными. Только в каком она будет состоянии, эта страничка воспоминаний?

Датчик здесь реагировал на отпечаток пальца. Я нажал на кружок в центре панели. Сверху вдруг вспыхнула интерактивная надпись: «Включить режим «Активирован»?»

— Да! — радостно заорал я, забыв, что дверь меня не слышит, и только в следующий миг заметил два варианта ответа.

Большая панель отъехала в сторону. И из ячейки наружу шагнул высокий мускулистый человек со светлыми приглаженными волосами и правильными чертами лица. Шагнул так, будто был готов к моему приходу и только меня и ждал.

— Приветствую вас, хозяин Миромекано, — сказал он ровно, без каких-либо интонаций.

Я уставился на него.

— Ты узнал меня? Так сразу?

— Отпечатки пальцев у человека не меняются, хозяин Миромекано.

Точно, он все же автомат при человеческой внешности. Человеческой… да, абсолютно! Я обошел его слева, справа, заглянул в глаза — никто не заподозрит в нем робота!

Горено, пока я суетился, стоял как статуя. И только полная бесстрастность выдавала его нечеловеческое происхождение — любой нормальный тиксанданец давно засветил бы мне в физиономию с возмущенным криком: «Чего пялишься!»

Горено терпеливо ждал, пока я закончу бегать вокруг него. Потом тем же спокойным тоном заметил:

— Если вы хотите оставить меня в состоянии активации, мне следует выйти на солнце, хозяин Миромекано. Я ведь работаю в том числе и от солнечных батарей. Иначе я перейду в режим энергосбережения и не смогу говорить.

Я спохватился:

— Да, конечно, идём! Солнца наверху много!

Решение не говорить никому о роботе прочно утвердилось в моей голове. Еду с попутчиком, просто оказалось по дороге, почему бы и нет? Только сначала нам нужно было добраться до вокзала и взять билеты.

Мимо Талано мы проскользнули незаметно и мне не пришлось объяснять, почему я зашёл в хранилище один, а выхожу вдвоем. Камеры слежения он часто отключал, по стариковской привычке экономя энергию — мол, преподаватели по отпускам разъехались, да и какие воры тут могут быть, тут интеллигентные люди. Поэтому я просто зашёл к нему в комнатушку, перемолвиться о прежних временах, а Горено совершенно спокойно промаршировал мимо и остановился за углом.

Теперь, когда в моём распоряжении оказалась ещё одна пара рук, я спокойно взял с собой и рюкзак, и пресловутую лодку, захватив ещё пару рубашек с короткими рукавами для Горено (они еле налезли на него). Он был одет во что-то, похожее на спортивный костюм, который вызвал бы удивление в такую жару. К счастью, этот костюм снимался. У роботов первого поколения человеческими были только лицо и кисти рук, и насчёт их происхождения мне бы никого не удалось обмануть.

Горено спокойно отнёсся к необходимости переодеться. Он не задавал вопросов и не возмущался из-за предстоящей поездки. Мы забрали из общежития мой багаж — то есть забирал вещи я, Горено ждал меня в коридоре. Я спросил, проходил ли кто мимо.

— Нет, хозяин Миромекано.

На нет и суда нет, но вот на улице людей было больше. Пока мы шли скорым шагом к ближайшей подземке, на Горено никто не обратил внимания. Я немного успокоился, потом спросил у него что-то и снова получил в ответ «хозяина Миромекано».

— Горено, — прошипел я, нервно оглядываясь. — Не называй меня так!

— А как же мне называть вас, хозяин Миромекано? — если бы Горено не был роботом, я бы решил, что он издевается.

— Никак.

У него было все то же равнодушно-спокойное выражение лица. И все же я подумал, что он недоволен — в его мозгу сформировались определенные алгоритмы поведения, по которым разговаривать без обращения не полагалось.

— Просто молчи пока, Горено. Следуй за мной и молчи, пока я сам с тобой не заговорю.

В подземке народу всегда полно. Если бы была возможность, я бы выбрал воздушную развязку, но денег особо у меня не было, предстояло ещё купить билет для Горено и хоть какой-то паёк для меня. Я закинул за плечи рюкзак, а Горено вручил рисовальные принадлежности и лодку, наказав беречь их пуще собственных электронных мозгов. На входе нам слегка помяли бока, то есть помяли мне — Горено даже с шага не сбился. Наконец, мы очутились в углу вагона. Можно было перевести дух. Я уже почти не переживал, что со мной едет робот. Наверное, если бы у меня было больше времени, я бы нервничал, но когда голова забита только тем, чтобы куда-то успеть, больше ни о чем думать не получается.

Я немного пожалел, что с Горено здесь не поговоришь. Подземка для него точно была в новинку. Раньше его перевозили на личном транспорте, на воздушной развязке. Оттуда вид совсем другой — ты несешься над городом, словно птица. Но и в подземке своя прелесть есть. Поезд гудит при разгоне, за окном чернота и мелькает свет ламп на стенах, смазываясь в полосы. Кажется, будто вагон несётся куда-то в другое пространство, но тут поезд останавливается, и ты с некоторым разочарованием выходишь на совершенно обычную станцию. И чтобы это ощущение передать, надо специально затемнять рисунок, потом тебе говорят: ненатуралистично, мрачно… как говорится, плавали — знаем.

Подземка выплюнула нас на центральном вокзале. Его здание перестроили и расширили за последние десять лет, число платформ выросло с десяти до шестнадцати. Люди теперь путешествовали чаще, а личный транспорт, тем более летающий, был мало кому доступен. Будь Горено человеком, он бы крутил головой во все стороны и удивлялся, как все изменилось. Но он был роботом. Он шел за мной и не задавал вопросов, не высказывал удивления. Только однажды что-то похожее на гордость мелькнуло в его лице, когда я заволновался, не помяли ли планшетку с рисовальными принадлежностями, а он предъявил мне её в идеальном состоянии.

По четыре стороны от кассы-автомата протянули ленточки. Это означало, что она не работает и покупать билет придется в обычной кассе, потолкавшись в очереди.

Зато работали интерактивные экраны в зале и коридоре. По ним, кроме расписания, пробегали разноцветные колонки цифр — цены на поезда дальнего и ближнего следования. Цен я с прошлого года не видел, а теперь поглядел на них и не удержался от вскрика:

— Ого!

— Вы обращаетесь ко мне, хозяин Миромекано? — спросил Горено негромко.

— Нет… ну, можно сказать… Цены изменились. Я, понимаешь, так обрадовался, что поеду с попутчиком, и даже не подумал о билете на ещё одного человека.

— Меня можно везти, как багаж. Я не чувствую неудобств.

Я представил себе, как на глазах у всего вокзала запихиваю Горено в сумку, и скорчился от нервного смеха.

— Надеюсь, нам не придется идти на такие меры. Стой вот тут. Не сходи с места ни на шаг и не произноси ни слова.

К окошечкам касс протянулись длинные хвосты очередей, мне посчастливилось пристроиться в самый коротенький хвостик. Я несколько раз оглядывался на Горено, но к нему никто не пытался обратиться или спросить дорогу, да и вообще в зале было немало таких подпирающих стенку молодцев, и Горено на их фоне не выделялся.

Очередь шла быстро. Я успел рассмотреть расписание и увидеть в нем номер моего поезда — времени у меня было впритык. Я уже начал нервничать, но тут меня подтолкнули к окошечку кассы.

— Мне, пожалуйста, до станции Аквалея, до конечной… Сколько стоит?

Выяснилось, что билет можно взять купейный (но на это Университет не расщедрился), или сидячий, а идёт поезд полдня, завтра утром я буду на месте. Я скрипнул зубами, потому что уже набегался. Ладно, просижу. Только покупка ещё одного билета для Горено и двух на обратную дорогу оставляла меня вообще без гроша. Разве что на пакет крупы хватит… ну, проживу несколько дней.

— Вы берете? — недовольно спросила кассирша. — Очередь задерживаете.

— Простите, я ещё уточню… А если у меня багаж? Большая сумка, очень большая? Размером с меня?

— За крупногабаритную кладь — двойной тариф. Ну? Какие вам билеты?

Я купил два сидящих места и вернулся к Горено. Теперь мне было очевидно, что он робот — у меня лоб был мокрым от испарины, а у него лицо оставалось абсолютно сухим, и волосы ему не растрепал сквозняк.

— Идём, Горено. Скоро поезд, и нужно заскочить в привокзальный магазинчик. Поедем сидя, багажом ты стоишь дороже!

Комментарий к Город этот выдумал один художник...

Сино Тау — планета контрастов. Так много лет назад написал поэт, за ним эту строчку повторили сначала в правительстве, потом в оппозиции, сейчас у нас и оппозиции нет, и правительство сменилось, а про контрасты радостно твердят все, кому не лень. Кому лень, тоже твердят.

Электровоз был красив — блестящий, обтекаемый, выкрашенный оранжевой краской. Он подкатил легко и стремительно, издав мелодичный гудок. А за ним скользила цепочка вагонов. Первые пять были такие же блестящие и новенькие, как их механический вожак. Шестой тоже сияющий и чистый, только почему-то синий. Потом такой же, но — красный. Следом постукивали по рельсам два облезлых вагона, которые в лучшие времена были, конечно, какого-то цвета, но сейчас краска слезала с них хлопьями и местами выгорела, а местами почернела.

Стоявший рядом с нами тощий подвыпивший гражданин качнулся, развел руками и сказал громко:

— Ничего не поделаешь — планета контрастов!

После этого он швырнул на землю окурок, сразу сделался необыкновенно собранным, словно с него хмель сошел, и полез в последний чумазый вагон. Над окурком мгновенно материализовался служащий с метлой, погрозил вслед нарушителю, но догонять не побежал. Я сверился с билетами — туда предстояло сесть и нам.

Изнутри все выглядело не так страшно, как снаружи. Вагон был даже чистый, с длинными сплошными скамьями и целыми полками (нам, студентам, иной раз приходилось ездить в походы, когда сверху висели сломанные полки. Багаж с них так и норовил упасть на головы). Только что эти скамейки были страшно жёсткими, я представил перспективу сидеть на них до завтрашнего утра и позавидовал Горено, который не чувствовал неудобств. Хотя места нам достались у самого окна и по ходу поезда, а в дороге можно попробовать рисовать, за работой о комфорте забываешь!

Рядом со мной на сиденье тяжело опустился здоровенный потный дядя в не слишком чистой одежде. Сразу стало тесно, какое тут рисование, тут рукой бы шевельнуть! Я сделал вдох и понял, что путешествие рядом с потным дядей превратится в борьбу за глоток свежего воздуха.

Попутчик достал газету и начал ею обмахиваться. Я задержал дыхание, потому что он гнал запах на меня. Сзади взвыли:

— Да откройте вы окно!

— Снесет, — предупредили с другого конца вагона. — Снесет сквозняком от скорости.

— Лучше пусть снесет, чем мы тут все задохнемся!

Кто-то открыл окно. Поезд тронулся. Дядя рядом со мной тяжело вздохнул (скамейка дрогнула) и пробасил:

— Как бы он от скорости того… не развалился бы вагонишка. Он же от обычного поезда.

Колеса постукивали, набирая темп. Повеяло свежим ветром. Я зажмурился — по лицу пробегала череда теней и жаркого света. Скоро столица останется позади…

Однако прежде, чем за окном перестали мелькать дома, сквозняк усилился. Народ начал возмущаться. Стекло задвинули, выслушали протест от тех, кому не хватало свежего воздуха, и в качестве компромисса оставили сверху узкую полосу, от которой все равно сквозило.

Я насколько возможно отодвинулся от потного дяди и попробовал задремать. Первое правило выживальщика гласит: отдыхать следует в любой обстановке.

Обстановка не располагала. Народ переговаривался, от окна сквозило, в желудке урчало. Я мысленно начал считать, какие же у меня получаются припасы и на сколько дней их хватит. Итак, аптечка, горелка, запасная одежда и прочее уже было, в привокзальном магазинчике я ухватил пачку крупы, две банки мясных консервов и пачка галет остались с прошлой поездки. Галетам — особое спасибо, у меня рука потянулась было к застёжке, но я строго сказал себе, что достану их вечером. Ничего, мы с группой и не такие переходы делали, и одной ухой из пойманной рыбы питались, а там же море! Три дня я протяну, надо будет только рисовать без перерыва, не отвлекаясь. Можно даже сделать простые карандашные эскизы, а красить их дома. И не терять времени. С удочкой посадить Горено…

Я скосил глаза на своего спутника. Робот сидел неестественно прямо, глядел вперёд, не моргая, не шевелил ни рукой, ни ногой. Ох! Вот об этом я совсем не подумал, вдруг кто-то заинтересуется такой неподвижностью? Присмотрится к нам, а потом встанет и заорёт: «Робот, убийца!»

Но люди вокруг на нас не обращали внимания. Одни были увлечены разговором, другие дремали, третьи глазели в окно, четвертые ели. Тощая женщина с необъятной сумкой напротив нас жевала бутерброд, когда он закончился, она мгновенно вытащила из сумки следующий и продолжила жевать. Я сразу представил, как к концу путешествия ее сумка сдуется, а сама она растолстеет. Можно нарисовать такую карикатуру, это будет забавно, хоть и без идеологической составляющей.

От ее трапезы пахло копчёным. Я сглотнул слюну и закрыл глаза, чтобы хотя бы не видеть, как соседка поглощает свои бутерброды. Значит, завтра можно будет сварить кашу с половиной банки консервов. Вечером то же самое. А потом ну будет же в море рыба. У меня нет счётчика радиации, но ее замерит Горено. А если обнаружится опасный уровень, конечно, только меня там и видели…

На первой же станции пассажирка с пахучими бутербродами вышла. На её место плюхнулся молодой парень в необыкновенно грязной одежде, на которого немедленно ополчился весь вагон:

— Ты что — с кладбища выкопался? Отряхнуться не мог? Как тебя впустили только, бессовестного!

Парень вяло возмущался в ответ:

— Рабочему человеку за одеждой следить некогда! Лучше окно откройте — задохнуться можно!

Я воспользовался суматохой и шепнул на ухо Горено:

— Не сиди так прямо, а то в тебе заподозрят робота. Положи ногу на ногу, скрести руки на груди. Не отвечай! Нам ехать до завтрашнего утра!

Горено безмолвно сменил позу, причем именно так, как я ему сказал — положил правую ногу на левую и скрестил руки. Он даже не шевельнул головой. Оставалось только надеяться, что на нас так никто и не посмотрит.

Парень в грязной одежде вышел в следующем крупном городе. На освободившееся место прошествовал гражданин в светлых брюках, соседи пытались его предупредить, но он отмахнулся, величественно сел, поерзал, а потом подскочил и начал отряхиваться.

На этом этапе я решил смотреть в окно и только в окно. Там тоже пейзаж, если на то пошло, в конце концов, я еду рисовать, надо хотя бы план продумать, проникнуться красотой природы…

Поезд въехал в тоннель. Мы проезжали под Элеватами, самым длинным и мощным горным хребтом на континенте. За окном тянулись только блестящие стены, далеко впереди прогудел встречный поезд. Я закрыл глаза…

…и открыл их, когда тоннель остался далеко позади, как и большая часть дня. Мы ехали на запад, значит, день для нас хоть немного, но удлинился. И вечер запоздал, и ночь была не скоро, не то, чтобы она мне сильно была нужна, но после сна в сидячем положении хотелось побыстрее вытряхнуться из этого поезда куда угодно, хоть в бывшую Империю.

И тут мне повезло — на следующей станции вышел мой объёмистый сосед. Поднялся, кряхтя, и вперевалочку зашагал к дверям. Я возликовал — теперь вагон проветрится от навязчивого запаха пота и можно будет чего-нибудь зажевать. Но не обратят ли прочие пассажиры внимание, что из нас двоих ем только я?

Я повернулся к Горено. Робот сидел все в том же положении, у него так же были скрещены руки и правая нога лежала поверх левой.

— Горено, — чуть слышно сказал я. — Смени ногу!

— Не понял, хозяин Миромекано? — он тоже мог говорить очень тихо, и хорошо, потому что людей в вагоне стало поменьше и они уже почти не шумели.

— Поменяй позу, — ну что тут сделаешь, он же механизм и понимает слова буквально. — Положи левую ногу сверху правой, распрями руки… Люди не сидят неподвижно.

И опять он в точности выполнил мои указания, не добавив ничего от себя. У него не шелохнулись ни голова, ни шея.

Есть хотелось уже смертельно. Я не выдержал, полез в рюкзак, сделал глоток теплой воды из бутылки и с как можно более равнодушным видом захрустел галетой.

На нас пока ещё не обращали внимания. Большинство пассажиров поменялось, те люди, кто садился в столице, давно вышли. Место рядом со мной пустовало недолго. На следующей станции повеяло сладкими духами и на скамью опустилась молодая женщина, одетая по городской моде — мы в своих студенческих поездках усвоили, что провинциалки наряжаются скромнее.

Она села рядом, небрежно вскинула ногу на ногу, поправила волосы, повела открытыми загорелыми плечами. Не то, чтоб я на нее смотрел, просто профессиональная деформация и привычка все подмечать. Паук сказал, что у девушки на плакате большая грудь? Это он ещё мою соседку по вагону не видел!

Она вытащила из сумки пестрый журнал и начала им обмахиваться. Ну что же, не запах пота, как от того толстяка, и замечательно, ничего против духов не имею, хотя они могли бы быть и не такими навязчивыми…

Она заметила, что я смотрю на нее, перевела взгляд на Горено, который так и сидел, неподвижный, словно памятник.

— Эй, парень, твой приятель — красавчик!

Я только по-дурацки улыбнулся и кивнул. Конечно, Горено красавчик, не я же.

Девица помолчала, фыркнула и начала снова яростно обмахиваться журналом. Пожилой лысый человек со скамейки напротив подмигнул:

— Не сдуешь ли ты нас, красавица!

Девица мгновенно выпалила в ответ сложное и грязное ругательство, смысл которого был в том, что собеседник для нее слишком стар. Тот обиделся и выбранился, но девица его переплюнула. Сквернословила она совершенно виртуозно. Лысый пытался огрызаться, но быстро сдулся и сбежал на другую скамью. Девица с победным видом продолжала обмахиваться журналом.

Вышла она через две станции, и я облегченно вздохнул. Она была слишком яркая, слишком крупная, слишком красивая, ну и понравился ей именно Горено. Робот.

Ночь не спешила. Летний вечер долог, а поезд мчался на запад, поэтому небо все золотилось, не желая терять свет. Это было до жути красиво и заслуживало права быть нарисованным, но за всю жизнь я нарисовал уже с полсотни закатов, а ещё мне не хотелось ничего. Ну, может быть, выяснить, что сильнее болит после целого дня пути — спина или ноги.

Я прислушался к себе и понял, что болит все. Включая пустой желудок. Но если еду надо было беречь, то хотя бы пройтись до тамбура и немного размяться я мог. Вот Горено брать с собой не стоило. Мне вдруг пришло в голову, что и двигается он тоже слишком правильно. Сидя у окна он не привлекает внимания, а встанет — и сразу окажется на виду у всего вагона. Это же не столичный вокзал и не конечная станция, где выходить будут все.

Наказав Горено оставаться на месте и ждать моего возвращения, я побрел по вагону к тамбуру. Там не было никого, я посмотрел на свое отражение в стекле — очумелое от целого дня неподвижности рыжее лохматое пугало — и начал сгибать руки и делать приседания. Наклонился назад, вперёд, достал руками до пола… и тут кто-то ткнул меня в голову так, что я сел в угол тамбура. Надо мной раздался зычный голос:

— Прости, парень, я тебя не убила? Нет? Ну и хорошо!

Она вплыла в наш вагон. Именно вплыла — несмотря на грузную фигуру, двигалась она легко и грациозно.

— Вот где мое место, а я-то, глупая, ищу по всему поезду!

Широченная спина в длинном пёстром платье, покачиваясь, стала удаляться по проходу меж скамеек. Я мысленно пожелал, чтобы эта крупная пожилая дама села где-нибудь подальше. Желание не сбылось. Она прошествовала к скамье напротив нас и села. Из сумки у нее пахло чем-то потрясающе вкусным. Я проглотил слюну. Главное, чтобы она не оказалась любительницей поболтать, запахи я как-нибудь переживу. Она только стоя выглядела монументальной, а села и превратилась в обычную женщину с загорелым лицом и седеющими короткими волосами. Сидевший неподалеку кучерявый мелкий человечек обернулся на нее, пару раз шмыгнул красным носом и позвал:

— Тетушка Розетта! Что это вы на ночь глядя домой возвращаетесь?

— Не твое дело, бездельник, — сказала она, не оборачиваясь.

— И не тяжело же вам в сидячем ехать?

— Моя спина, нечего жалеть. Это ты себя все жалеешь, бездельник.

— Да почему же я бездельник?

— А это вся Аквалея знает. И наши поселки. И все побережье, — голос у нее постепенно становился все более тихим и угрожающим.

— Какой же я бездельник, тетушка, — обиженно загнусавил тот, — я, может, на работу устраиваться ездил…

— Объедать родню ты ездил! — загремела она. — И не говори со мной больше! Чтобы добрые люди не думали, что я вообще тебя замечаю!

Красноносый скис. Женщина шумно вздохнула и обернулась на меня. Я с самого начала не сообразил вежливо смотреть в окно и теперь не успел отвести взгляд, так и таращился на нее с открытым ртом. Она этому не смутилась, кивнула в сторону красноносого и спокойно объяснила:

— Здешняя язва, бездельник и пьяница. А вам, молодой человек, беспокоиться незачем. Вы же не пьете и не бездельничаете?

— Нет-нет, — я тоже бросился оправдываться, уж очень у нее был внушительный вид. — По делам… в командировку. До Аквалеи.

Красноносый со своей скамьи возвестил:

— Да тетушка Розетта добрая. Когда не злится. А злится она часто.

— Я тебе велела не говорить со мной, бездельник, — сказала она, не оборачиваясь. — Значит, до Аквалеи? Это хорошо. Я тоже до Аквалеи.

— А там правда опасно? — я хотел спросить об этом как-нибудь по-другому, но вырвалась вот такая дурацкая фраза.

— Ну, люди наговорят! — тетушка Розетта засмеялась. Смех у нее был мелодичный, приятный. — Тихо там, это да. Безлюдно. Да и то безлюдно в направлении берега. Со станции все идут налево, к вокзалу, а берег будет направо, вот там почти никто не живет. Дикие места, дороги не очень, не всякая машина пройдет. А пустые места не все любят. Было б там опасно, мой покойный старик бы мне сказал. Он в береговой охране работал.

— А много в береговой охране людей?

— На этом участке он один был, а так много, конечно. Берег-то большой!

У тётушки Розетты было замечательное качество — она молчала, когда к ней не обращались. Я мог посидеть в тишине и обдумать все сказанное. Значит, на побережье вполне можно жить, и я зря пугал себя всякой ерундой? Может быть, я и Горено зря брал и подвергал его опасности?

За окном совсем стемнело. Под потолком загорелись тусклые лампочки — уж кто его знает, почему в поездах освещение всегда не очень. Окна закрыли из-за сквозняка. То ли к вечеру стало прохладно, то ли я привык, но воздух уже не казался спертым. Люди на лавочках нахохлились, как куры на насесте. Кто-то дремал, откинув голову. У меня руки сами потянулись к рюкзаку за бумагой и карандашом — вот привезти бы потом зарисовки на тему «Колоритные персонажи в поезде». Только делать этого не стоило, не всем нравится, когда их рисуют. Один преподаватель нам рассказывал, что его в молодости чуть не побили, когда он на людной улице попытался набросать портрет особо фактурного старика. Мне в поезде спрятаться и рисовать из засады было и вовсе невозможно, оставалось только дремать до утра.

Как оно всегда и бывает, первую половину ночи я не мог уснуть. Судя по стонам, хрипам, возгласам и беготне туда-сюда, проблемы со сном были не только у меня. Я уже решил, что мучиться придется до Аквалеи, а потом вдруг проснулся от остановки поезда.

Уже наступило утро. У меня даже шея не слишком затекла — вертеть головой было не больно. Свет в вагоне не горел, большинство пассажиров дремало, те, кто проснулся, сидели тихо. За окном видны были крыши маленького городка, а над крышами висело рассветное небо такой дивной красоты, что у меня дыхание перехватило. Я страшно пожалел, что не захватил с собой фотоаппарат или камеру — хотя своих у меня не было, а одолжить можно было только у одного из наших студентов, довольно жадного парня. Мы обычно пользовались казенной техникой и никогда не брали ее так далеко. Хотя… Точно! Горено! И как я вчера не вспомнил! У него же глаза-фотоаппараты!

— Горено, — тихо спросил я у робота. — Горено, ты же можешь фотографировать все, что видишь? Кивни, если это так!

Он с достоинством наклонил голову.

— Сфотографируй вид за окном.

Горено чуть повернулся в сторону рассвета. У него даже глаза не сверкнули.

— Сделано, хозяин Миромекано.

И я опять нервно подпрыгнул, но нас вроде как никто не слышал. Вчерашний красноносый проснулся и застонал:

— Ой, да что ж так все болит?

Он слез с сиденья и потащился в направлении тамбура. С другого конца вагона утешили:

— Не нойте, скоро Аквалея!

Но солнце успело подняться высоко и мы опять открыли окно от жары, когда поезд, миновав бескрайние луга, остановился на конечной.

Аквалея была обязана своему появлению постоянным войнам между двумя континентами. Скоростную линию проложили для перевозки войск. Рядом тогда же провели дорогу для тяжёлых грузов. На побережье не было ничего, кроме временных военных лагерей, никто не желал селиться в опасном месте, как только кончался очередной военный конфликт, народ перебирался в соседние поселки. С развитием авиации и космонавтики необходимость в переброске войск отпала, а железная дорога осталась. Остался и вид с берега на опасный и мрачный Архипелаг. Поэтому конечная станция выглядела странно — не крупный город, а несколько небольших населенных пунктов.

Вокзал тоже был невелик — одноэтажное здание с красно-белым орнаментом и всего две площадки. А вот железнодорожных путей я насчитал пять, и ещё несколько петель виднелись поодаль. Наверное, это были остатки дороги для грузовых поездов. Металл перевил землю, как ленты перевивают косы. Нагрелся рассыпанный гравий, через него росла скудно сухая трава, и можно было не нагибаться к рельсам, чтобы почувствовать жар горячего железа.

К моему удивлению, на вокзал пошли не все. Часть пассажиров, бодро прыгая через рельсы, направилась в противоположную сторону. Я завертел головой, соображая, куда надо идти нам. Так, мы на западном побережье, значит, море как раз на западе, и путь я найду, даже не спрашивая у Горено!

— Нам — туда! — я махнул рукой против солнца. — За полдня доберёмся.

И тут же сообразил, что, рассчитывая съестные припасы, не принял во внимание дорогу. Вот совсем. Это что получается, мне надо уложиться в один день? Или голодом там сидеть? И за сколько я вообще доберусь до берега моря? Если верить карте, которую я успел рассмотреть в Университете — полдня должно хватить, если не тащиться волоком, конечно. Может, спросить у кого?

В нашем направлении шла только одна молодая женщина простоватого вида — в длинном платье и пестрой косынке. У нее спрашивать не очень удобно, вдруг она решит, что у меня какие-то не такие намерения. Пока я морально готовился ее окликнуть, она вдруг свернула в сторону и исчезла за цветущим кустом.

И под ногами уже не было железа, мы шли по траве, что делалась гуще с каждым шагом. С жужжанием проносились насекомые, деревья впереди приветливо покачивали ветвями — нет, хорошо всё же, что это мучение в поезде позади! Как хорошо на воздухе, ровно из тюрьмы вырвался! Да доберусь я до этого моря и сам, тем более, вместе с Горено.

А городок все же частично протянулся налево от вокзала, во всяком случае, я насчитал несколько десятков частных домиков. Только транспорта у них не было никакого, не то, что большой город, где тебе на каждом шагу норовит отдавить ногу автомобиль или стукнуть по голове воздушная развязка. Дорога отличалась от луга только короткой и редкой травой. За деревьями и цветущими кустарниками иногда виднелись яркие разноцветные крыши. Потом и они перестали мелькать. Воистину у нас планета контрастов — я шел по совершенно диким и безлюдным местам, которых не коснулась цивилизация, а рядом со мной шагал робот, чудо современной техники. Здесь точно никто не обратил внимания на его слишком размеренную походку, потому что обращать внимание некому. И ведь только вчера я оставил напичканную электроникой столицу, и где-то в космосе несётся со скоростью света корабль — родители из него не выйдут, даже если очень захотят, а ведь он им наверняка надоел не меньше, чем мне надоел поезд. Так что все у меня хорошо!

— Эй, командировочные!

Нас окликнули сзади. Нас? Да, конечно, а то кого же ещё? Я обернулся и увидел сначала гнедую лошадь с черным хвостом, потом телегу без бортов, а на ней тётушку Розетту.

— Далеко вам ещё? До самого берега? Ну, до берега мне не надо, а часть дороги могу подвезти, залезайте! Неудобно? Неудобно утюг в кармане носить. Лошадь — лучший в мире транспорт!

Она задавала вопросы и угадывала ответы прежде, чем я открывал рот. Мы залезли на телегу и сели, свесив ноги по краям. Лошадь махнула хвостом и пошла медленнее. Ее бока блестели на солнце, от нее пахло конюшней — запах, который люди угадывают безошибочно, даже если родились в городе. Сено высохло и слегка кололось.

— Но-но, милая, давай-ка!

Вожжи натянулись, лучший в мире транспорт затрусил чуть быстрее. Горено сидел с непроницаемым лицом. Я от него эмоций и не ждал, но не сочтет ли нас тетушка Розетта высокомерными зазнайками? Может, надо развлекать ее болтовней?

Она молчала и не обращалась к нам, я и решил, что заговорю, когда меня спросят. Да и лезть за оставшимися галетами было вроде как неудобно, тем более, когда долго не ешь, голод как бы притупляется. В голове, правда, звенит, но есть не так хочется. Я вытащил бумагу — за работой время идёт быстрей, а лошадь сзади я ещё никогда не рисовал.

Над нами светило солнце. На бумаге появилась дуга, черный лошадиный хвост, круп, мышцы которого переливались от яркого света, спина, перетянутая ремнями. И дорога впереди, кусты с кудрявой зеленью, небо с редкими, ослепительными облаками… Все линии были хороши, только не возникло ощущения этой неторопливой небрежности, ленивого, сонного покоя, когда едешь себе неспешно, а далёкий шумный город кажется вообще несуществующим… Я слегка затемнил кусты, а лошадиный круп высветлил. Подчеркнул горизонт. И сразу рисунок заиграл — может, не идеально, но при виде обрывающейся в бесконечность дороги возникали мысли о крае земли, и лошадка больше не терялась на окружающем фоне. Куда теперь лист деть, вернуть в папку? Тетушка Розетта дремала и на меня не оборачивалась. Горено смотрел в одну точку, но он-то даже просто боковым зрением видел все, что творилось вокруг.

Может, отдать рисунок нашей вознице? Вдруг ей будет приятно, что кто-то не пожалел труда и изобразил ее лошадку? Хотя, скорее всего, ей это наоборот покажется нелепым. Мы все на факультете знали байку о том, как много лет назад некий художник нашел приют у чужих людей, оставил им в благодарность свою картину, а потом получил признание, и благодетели продали его картину и разбогатели. Только мой рисунок вряд ли когда-нибудь можно будет загнать!

Лошадь начала фыркать и встряхивать гривой. Тетушка Розетта подняла голову:

— Вот оно, приехали! Ну, командировочные, вам дальше, а мне — сюда.

Теперь я разглядел в стороне за кустарником заборчик, а там и крышу дома, деревянную, а потому незаметную. Поодаль виднелась ещё пара домов.

— Мы тут последние на пути к морю, — объяснила тетушка Розетта, пока я слезал с телеги — ноги у меня все же затекли. Горено спрыгнул сразу.

— И как вам тут живётся? Не опасно?

Она махнула рукой:

— Меньше слушайте! Нормально живём. У нас тут и не сменилось ничего. Говорила, что мой муж в береговой охране работал? Было б опасно, он бы не от желудка помер, бедняга. У нас только когда прежнюю власть свергали, шумно было, и то не сразу, а через полгода. С вертолетами тут метались по побережью, войска даже перебрасывали. Мой старик тогда долго в море не ходил. Думали, на Архипелаге пограничников поставят, но бросили они это дело. У нас же мирный договор. Да и то, у обеих стран ракеты, никаких лазутчиков не надо…

Лошадь всхрапнула и замотала головой.

— Сейчас, хорошая моя, — тетушка Розетта взялась за вожжи. — Да, командировочные! Держите, а то мне гостинцев надавали, а одной куда?

Она вытащила из своей сумки шуршащий пакет и протянула мне.

— Негоже, чтобы еда пропадала! Что? Неудобно? Неудобно посуху плавать. Это вы меня выручите, если заберёте. Спасибо? Ну и хорошо!

Жизнь определенно поворачивалась ко мне светлой стороной! Я, ошалев от всего, поблагодарил тётушку Розетту, и только когда мы отошли довольно далеко, вспомнил о рисунке. Может, стоило ей отдать? А, буду же я возвращаться! Не сгину же на берегу. Если почтенного возраста дама живёт поблизости от побережья и не боится, что там может быть опасного?

А больше всего мне хотелось разорвать пакет и посмотреть, что там. Вот уж действительно, пока еда была в недосягаемости, от голода сводило живот, но и аппетита не было, а теперь он резко появился!

Я обернулся назад. Там не было видно ни телеги, ни лошадки, ни вообще кого-нибудь из местных. Ну и замечательно, никто не скажет, что я как из времён великого голода.

Под бумагой был ещё слой бумаги, а под ним — пирожки, которые уже немного зачерствели, а потому не пахли как вчера, но там мог лежать хоть сухой хлеб, я все равно был до чёртиков благодарен. И это были самые вкусные пирожки… нет, самые вкусные были грибы, которые мы ели в прошлом году, когда поехали в лес, попали в дождь, потеряли зажигалку, и только на второй день развели нормальный костер.

Бумагу я тщательно свернул и отдал Горено на хранение:

— Потом пригодится, чтобы разжечь костер, и вообще, первое правило выживальщика — не мусорить.

Он согласно кивнул.

Идти стало много веселей. Вокруг было не то редколесье, не то пустошь с редкими жестколистными деревцами, под ногами — мягкая, но сухая земля. Эту диковатую красоту оценил бы только турист-дикарь вроде меня. Вряд ли человек, желающий культурного отдыха, обрадуется редколесью с удивительными хвойными кустарниками и разбросанными там и там пятнами мелких белых цветов. Скорее бы выйти на открытое место, тем более, оно было недалеко. Между стволами виднелось открытое небо.

Через несколько десятков шагов мы очутились на пляже, длинном каменистом пляже, разрезанном бухточками и покрытом причудливыми скалами. А до самого горизонта простиралось море — вечное и спокойное. Ветер пригнал на небо несколько пышных сизых облаков, и они отражались в этой переливающейся голубизне.

Не знаю человека, который бы не любил моря. Не знаю человека, которому не нравились бы картины с изображением моря. От осознания, что миссия частично выполнена, я почувствовал дикую слабость в ногах и сел прямо на траву, счастливо улыбаясь. Горено укоризненно стоял надо мной.

— Я сейчас встану и пойду, — пообещал я. — Помню, что нельзя засиживаться.

Мы шли, оглядываясь по сторонам — то есть, конечно, оглядывался я. У Горено прекрасное боковое зрение, если судить о нем, как о человеке. Я сообразил, что у него не только цифровые камеры вместо глаз, но и встроенный счётчик радиации.

— Горено, какой тут радиационный фон? Можешь измерить?

— Уже измерил, хозяин Миромекано, — мне почудилось в его голосе довольные нотки. Он снова обрёл возможность обращаться к человеку, как положено. — В пределах естественного. Если бы радиационный фон достиг опасного уровня, я предупредил бы вас. Это моя обязанность.

— Ну и отлично, — похоже, сюда меня отправили только потому, что больше ни один идиот не дал себя уговорить болтаться в поезде. Места и вправду очень красивые, с Горено никакая опасность мне не грозит. Настроение у меня улучшалось с каждым шагом. Я мысленно показал язык Пауку и всей комиссии.

Мы обогнули невысокую скалу, поросшую блестящим темным мхом. За ней открывался берег, он не везде был каменистым, справа, если стоять к морю лицом, виднелась длинная песчаная коса, а далеко среди волн появились темные матовые вкрапления — рифы.

— Интересно, далеко ли тут до Архипелага? — задумался я вслух. Горено немедленно ответил:

— В пределах видимости один из островов, Локулус. Он принадлежит к массиву Архипелага. Дальше находится остров Меревак.

— Все, вижу! — я разглядел далеко в море пёстрое пятно. Островок был совсем невелик, можно и его нарисовать издали. На сам Архипелаг я соваться не буду, дураков нет.

Солнце светило в глаза. Оно уже миновало зенит и перекочевало на западную сторону, но до вечера было ещё далеко. Я ещё в дороге повторял себе, что времени терять не буду и сразу возьмусь за работу, а теперь неожиданно понял, что не знаю, как быть. Что рисовать? Вот эти рыжеватые камни? Кусты? Бухточки? Может, остров? Нет, остров точно не годится, потому что против солнца я даже цвет особо не различу. Может, дойти до того песчаного пляжа? Он так же живописен, как и каменистый, не золотистый, а, скорее, бежевый, похож на брюхо гигантского зверя, который растянулся и дремлет под шум волн. И ни души вокруг! Ни лодки, ни случайного рыбака. Только чайки носились над волнами, изредка тревожно крича. Никто мне не мешает, только вдохновение убежало куда-то. Так, глядишь, и день без толку пройдет, а продуктов у меня немного. Горено, что ли, попросить сфотографировать все участки пляжа, а потом работать по фотографиям.

Я задумался. Может, я неправильно рассуждаю? Может, мне сразу набросать крупный план, а потом уже дополнить его рисунками всяких особо колоритных скал? У меня ведь есть лодка, надо ее использовать.

— Горено, — скомандовал я, — мы выйдем в море! Грести умеешь?

— Я знаю, что это за понятие, и смогу, когда вы мне покажете.

— Ну и хорошо, первое правило выживальщика — не терять времени зря.

— Это может быть только вторым правилом, хозяин Миромекано, — мягким голосом поправил меня Горено. — Некоторое время назад вы уже упоминали, что первое правило выживальщика — не мусорить.

Я заморгал глазами, а потом понял и расхохотался — Горено был прав. И сказал он это без всякой задней мысли и желания подколоть.

— Это у меня просто такая поговорка. А теперь помоги разобрать лодку.

Пока мы раскладывали лодку и защелкивали непослушные крепления, солнце спряталось. Если бы я занимался лодкой один, и вовсе бы ночь наступила. Все же у роботов не руки, а искусные автоматы. Я с сомнением оглядел получившуюся конструкцию — раньше мне казалось, что эта лодка более солидная… Может, потому, что сплавлялись мы в ней по узкой речке, а теперь рядом был океан? Ладно, слишком далеко мы не поплывём!

Рюкзаки мы тоже закинули в лодку, сначала я думал оставить их на берегу, но песчаный пляж казался более удобным для ночёвки. Наше судёнышко закачалось на волнах. Оно выдержало и меня, и Горено, роботов специально делали не тяжелее веса обычного человека. Тут и солнце снова выглянуло. Лёгкий бриз, крики птиц, золотые блёстки на воде и острова вдали — вот бери бумагу и кисточку, и вперёд! Но сначала надо было отплыть немного от берега…

Горено оказался толковым учеником. Весла слушались его куда лучше, чем меня. Пляж быстро удалялся, и взгляд охватывал все больший кусок берега. Вот как рассыпались и разбежались скалы, а среди валунов открылся грот, и кустарники похожи были на кусочки бронзы, так они выгорели на солнце. Море здесь было необыкновенно прозрачное — даже на приличной глубине я отчётливо видел дно. Ни одной водоросли, только толща воды колыхалась над россыпью камней. И ни одной лодки, кроме нашей, я не заметил. Видно, как умер муж Розетты, никого на его место и не брали?

— Горено, давай отплывем ещё немного подальше от берега. В направлении песчаного пляжа, но глубже в море. Там вид будет ещё лучше.

Горено сказал с этой своей мягкой интонацией — хоть и считается, что у роботов совершенно невыразительные механические голоса, я уже понял, что он со мной не согласен:

— Считаю своим долгом предупредить вас, хозяин Миромекано, что атмосферное давление падает. Это не представляет угрозу человеческой жизни, и я не предупреждал бы вас, но сейчас мы находимся на плавсредстве.

Я поглядел на небо. Да, на западе собралось несколько облаков, пышных, кремового цвета, словно большое пирожное. Но над нами растекалась только ослепительная синева, дождь точно не начнется сейчас, а долго в море мы не задержимся.

— Мы скоро повернём назад, а сейчас давай ещё немного проплывем в направлении того острова, как его, Локулус?

Внизу замелькала стайка ярких рыбок. Переливающиеся, быстрые, они пронеслись под нашей лодкой и исчезли в ее тени, раз — нет их! А там и водоросли наконец показались, не та мутно-зеленая речная мочалка, которую я видел в походах, а нечто резное, ажурное, разноцветное, оно колыхалось в воде, сплетая прекрасную радужную кисею. И дно по-прежнему было видно, до последнего камешка!

Я поднял голову. Прямо по курсу был остров, далеко ещё, но теперь можно было его рассмотреть. Бурый, со скудной растительностью, он был похож на костистый затылок великана, что опустил лицо в воду и так застыл навсегда.

Я вытащил планшет с бумагой и прочим. Море совсем успокоилось, лодка лишь тихо покачивалась, на воду набежала тень от облаков. Они изменились за это короткое время, превратились в птичьи крылья с растрепанными перьями, что обнимали небосвод. Их подсвечивало солнце, и снизу они казались совсем темными. Это тоже было необыкновенно красиво, только…

Только я вдруг вспомнил рассказ одного из выживальщиков постарше. Они с компанией были на большом озере, гребли и восхищались закатом, пока кто-то опытный не глянул на небо и не взревел: «Гребите, идиоты, сейчас буря начнется!»

— Горено, поворачиваем к берегу, — сказал я. — Так, на всякий случай. Сфотографируй остров и пляж, и плывём назад…

— Уау! — взвыл налетевший неведомо откуда холодный ветер. Даже чересчур холодный для субтропиков. Волны вскипели бурунами. Лодку несло прочь в открытое море. Поверхность воды блестела на солнце, но блеском опасным, как сверкает клинок. О, такую картину тоже стоило нарисовать! Когда мы откажемся на берегу, конечно…

По лодке застучали крупные капли дождя. Солнце разом перестало светить. В борт ударила волна, лёгкий пластик не выдержал, и мы вместе с рюкзаками очутились в воде.

О, эти непередаваемые ощущения, когда вода льется одновременно в уши, рот и нос, а серебристая пленка смыкается над твоей головой! А когда вода ещё соленая и горькая…

Хорошо, что она была хотя бы теплой. Я заколотил руками и поднялся на поверхность. В уши сразу ворвался ветер, сзади окатило волной. И сбоку тоже. И спереди. Это были какие-то ненормальные волны, они шли отовсюду, или это меня трепала и переворачивала стихия. Тучи самых фантастических красок нависли сверху. Чаек видно не было, они только кричали где-то, перекрывая даже шум разбушевавшегося моря.

— Хозяин Миромекано! — ну и голос был у Горено! Обычно он говорил негромко и невыразительно, зато сейчас его точно слышал весь Архипелаг. — Ближайшая суша — остров Локулус, хотя я рекомендую вам плыть обратно на берег. Куда вас доставить?

Крепкая рука ухватила меня за шиворот, точнее, за рубашку в области лопаток.

— Не надо меня никуда доставлять, я не посылка, — пробулькал я, отплевываясь. — Горено, я сам выплыву, а ты лови наш груз! Рюкзак мой, лодку, мне за неё в общаге голову оторвут…

…если выловят. Горено по команде мгновенно отпустил мою рубашку, а я не ожидал этого и так же мгновенно пошел на дно. Горено поймал меня за шкирку.

— Я могу транспортировать в направлении суши одновременно и вас, и багаж. Плыть в направлении материка?

— К острову, он ближе! Переждем там грозу.

Зелёное небо расчертила ветвистая молния. Она была похожа на перевёрнутую крону дерева без листьев, белый сияющий контур в вышине. Гром ахнул почти сразу. Гроза бушевала прямо над нами.

— Примите горизонтальное положение, хозяин Миромекано, — велел Горено. — Так вам будет удобнее.

С небес подмигнула новая молния. Я попытался лечь на воду. Меня потащило в сторону, я не мог сказать, куда, берега не было видно вовсе, кругом бушевали две сплетённые воедино стихии. Дождь хлестал так, словно море встало на дыбы, вверху дрожали зарницы, отражаясь в воде. Ревел ветер, перекрывая раскаты грома. Мне даже страшно не было — в этой круговерти не осталось места для страха. В голове мелькнуло: «Нарисовать! Это надо нарисовать!» — и тут под ногами я ощутил твердую землю. Горено, это чудо капиталистической техники, с рекордной быстротой доволок меня до берега и вытащил на каменистый пляж.

— Спасибо, — прохрипел я. — А лодка? А рюкзак?

— Все здесь.

От того, что мы находились на берегу, сухими мы не стали. Гроза бушевала по-прежнему, хотя гром теперь немного отставал от молний. В тучах образовалось несколько просветов — казалось, что небо подпирают сияющие прозрачные колонны. Буря уходила дальше к югу. Я сидел на мокрых камнях и осматривался. Горено сноровисто перетащил наш груз подальше от берега. Ему совершенно не мешал ливень, он просто не знал понятий «выскальзывает из рук, не могу удержать» — похоже, он вот так и к берегу подтянул разом всю охапку наших вещей и меня впридачу.

Волны яростно хлестали скалу. Я собрался переползти подальше от них, но камни были настолько мокрыми, что я просто заскользил обратно. Пришлось вцепиться в уступ и так пережидать бурю. Мысль позвать на помощь Горено мелькнула было, но быстро спряталась — я и так взвалил на него почти все обязанности. Стихией я прекрасно мог любоваться и со своего места. А любоваться было чем! Смотреть и запоминать: вот клочок синего неба в просвете сизых туч, вот зелёная волна вскипает и летит на меня, вот скала рядом скрывается под водой… Бах! Молния словно обрисовала тучи снизу, подсветила их и исчезла, а потом сверкнула вторая — чудовищный разряд из нескольких повторяющихся зигзагов, для такого нужна белая краска и широкая кисть… Я успел сосчитать до десяти, прежде чем гром прокатился от берега до берега. Да, гроза уходит. Только теперь я сообразил, что молния могла шандарахнуть нас, пока мы были в воде. Ну да ладно, не шандарахнула же.

Дождь лил слабее, он больше не напоминал вставший на дыбы океан, просто обычный сильный дождь, про такой говорят — как из ведра. У меня непромокаемый футляр для рисовальных принадлежностей, но такого напора он наверняка не выдержал… скорей бы солнце!

Оно показалось довольно скоро, ещё до того, как тучи ушли за горизонт. С одной стороны небо было голубым и на нем сияло радостное, умытое солнце, с другой — дымчато-белесым, и там ещё шел дождь. Море успокоилось. С востока над ним поднялась ослепительно-яркая разноцветная дуга, а выше, над ней — ещё одна, бледная, но явственно различимая.

Я забыл про мокрые камни, подскочил на ноги и, скользя и спотыкаясь, понёсся к тому месту, куда Горено перенес наши вещи. Робот следил за мной с лёгким удивлением. Конечно, если бы я споткнулся, он бы мне помог, но я добрался до футляра в один миг. Двойная радуга! Я ее видел впервые в жизни. Дождь вот-вот кончится…

Да, футляр не помог. Бумага была влажной, и вообще все. Одежда, галеты, свёрток с гостинцами нашей сердобольной попутчицы… Ладно, я не первый раз попадаю в дождь во время похода. Высохнет бумага. Но, черт, радугу жаль!

— Горено, дружище, сфотографируй это!

— Сделано, хозяин Миромекано.

Я выбрал местечко повыше и сел. Передаст ли снимок все очарование этой двойной арки, ведущей в страну грез?

Дождь перестал. Вот сразу взял и остановился, стих его шум и стало слышно, как где-то среди скал бурлит поток, а волны с лёгким плеском набегают на берег. И начала блекнуть радуга, сначала исчезла верхняя, лёгкая и прозрачная, потом и нижняя, яркая, побледнела и исчезла.

Бури как будто и не было. Облака рассеялись, только кое-где по краям ослепительно-синего неба скользили перламутровые клочки. Мир вокруг сиял свежими красками. Солнце припекало. От камней уже шел пар. Я сидел посреди всей этой красоты в мокрой одежде и чувствовал себя дурак дураком.

— Горено! — вдруг осенило меня. — Горено, а тебе вода не повредила?

— Разумеется, нет, хозяин Миромекано, все роботы сконструированы так, чтобы не терять работоспособности в непогоду, — честное слово, это прозвучало с достоинством. — Кроме того, я уже активировал режим сушки.

Он продемонстрировал абсолютно сухой костюм и не потерявшую форму прическу. Хорошо быть роботом, черт возьми, я-то ещё трясся в мокрой одежде! С горя я решил разобрать рюкзак и разложить все пожитки на камнях. Одежда превратилась в мокрые тряпки, еду, кроме консервов и запечатанной пачки крупы, оставалось только выкинуть. Вокруг и зверья никакого не было, кому можно было скормить превратившиеся в кашу галеты и размокшие пироги. В чистое море их бросать не хотелось, может, дождаться, пока они высохнут и кинуть в костер, потому что зарыть их негде… и костер развести тоже. Мы попали на абсолютно голый каменистый остров.

Я попробовал пройтись. В ботинках противно хлюпала вода, пришлось их снять и поставить на солнцепек, заодно и одежду просушить — все равно вокруг никого не было, да и жизнь в общаге отучила от лишней стыдливости. Все же, пока мои вещи не высохли, и я не смог одеться обратно, ощущения были не из приятных. Огромное пространство, вдруг где-то кто-то притаился? Поневоле я снова позавидовал Горено с его режимом сушки.

Бумага на солнце высохла, но покоробилась. Я сложил листы пачкой. Выровняются. Пресса у меня нет. Разве что найти большой и плоский камень, да придавить им бумагу сверху.

— Горено, давай обследуем остров?

— Разве вы не собираетесь вернуться на берег, хозяин Миромекано?

В голосе у него опять прозвучала нотка неодобрения.

— Конечно, собираюсь! Но сначала мне надо сделать хоть пару колоритных зарисовок. Не могу же я работать только по фото, Горено, это будет называться халтурой! Здесь никого нет, ведь так? Ты бы заметил?

— Я не вижу тут признаков животной жизни, хозяин Миромекано, а растительный мир представлен мхами и водорослями. Почвы практически нет. В таких условиях наличие опасных животных маловероятно. Тем не менее, я должен вас предупредить. Здесь имеются слабые электромагнитные поля, относящиеся к категории защитных.

— Ну, это понятно, Архипелаг был спорной территорией, наверняка тут и установки были, и базы. О, а вон там что за красота?

Красота виднелась дальше в море направо от нашего островка. Она была похожа на миниатюрное отражение материка — песчаный пляж, скалы, дальше какие-то зелёные заросли, кусты или даже настоящий лес. И этот остров был куда ближе к нам, чем берег, с которого мы уплыли.

— Остров Меревак. Я упоминал его название, хозяин Миромекано.

— Да, в самом деле!

С этой бурей все на свете вылетит из головы. Я не собирался приближаться к Архипелагу, а теперь вдруг решил, что этот самый Меревак — то место, куда мне жизненно необходимо попасть. Ну, необходимости нет, конечно… Но нарисовать его можно?

Я выбрал из кипы листов наименее помятые, уселся на большой камень и приступил. Набросал с рекордной быстротой далёкий берег материка, даже в цвете его выполнять не стал — не было настроения. На следующем эскизе появились контуры Меревака. Дальше работа опять не пошла. Камень подо мной был скользкий и неудобный. Я встал и отправился искать подходящий вид.

Увы, меня не вдохновляли нагромождения скал и живописные утесы — я делал наброски, но быстро, на отвяжись. На большой красноватый валун рядом села чайка, посмотрела на меня свысока, издала короткий насмешливый крик и улетела. На таких пустынных островах должны быть птичьи базары! Почему здесь их нет?

Я побродил по берегу туда-сюда, но птиц больше не заметил. Камни казались мне слишком горячими и скользкими, скалы — скучными, вдохновение улетело и возвращаться не собиралось. И ведь я знал, почему — мне хотелось доплыть до Меревака, хотя это было совершенно дурацкое и неправильное желание. Я сюда ехал не исследовать Архипелаг, а сделать рисунки для буклета и как можно быстрее вернуться в столицу. У меня, вон, сухари размокли. А я смотрю на дикий островок горящими глазами и совершенно не принимаю в расчет никакие разумные доводы. Правду говорят, что мы — народ путешественников, покажи синоту Рубериаду, и он доберется до Созвездия Мечты. Или просто Меревак слишком напоминал рай по сравнению с пустынным Локулусом? Как художнику, мне все равно было, что рисовать, у голых скал и пустого неба своя красота, но как обычному человеку, мне хотелось быть ближе к зелени, прекрасному пляжу и пресной воде.

Я скомкал последний набросок, все равно он абсолютно не получился.

— Горено, давай, пока не настал вечер, быстренько сплаваем на Меревак, лодка же в порядке?

Горено все это время следовал за мной — бесшумно и ненавязчиво, как это умеют делать роботы. Я его и не замечал, но он был рядом, когда волны набрасывались на камни, когда я обходил уступ слишком близко к морю, даже когда надо мной посмеялась чайка.

— До захода солнца остаётся около двух солтанов, хозяин Миромекано. Этого времени хватит, чтобы доплыть до материка и устроиться на ночёвку.

— Ну, Горено, дружище, какая особенная ночёвка? Тут субтропический климат, можно спать под открытым небом. Или приближается ещё одна гроза? — я поймал себя на том, что говорю с ним заискивающим тоном, будто он мог разрешить или запретить мне плыть на Меревак.

— Атмосферное давление в норме, хозяин Миромекано. Но я не обладаю всей полнотой информации и не могу предсказывать погоду. Вполне возможно, ночью или завтра разразится новая гроза.

— Горено, но ведь я промокну с равным успехом и тут, и на побережье, убежищ-то нигде нет! А на Мереваке может найтись пещера. С тобой мне не грозит опасность утонуть, ты и с середины океана можешь спасти человека, я уверен!

— Это неизученный остров, хозяин Миромекано, — Горено совершенно не поддавался на лесть. — Вы же помните, что Архипелаг заброшенная территория.

— Уровень радиации ты можешь измерить, Горено. Крупных хищников там наверняка нет, это же остров. Им там нечего есть. А если они там и водятся, ты с ними справишься. Люди тоже давно бы себя обнаружили… Горено, дружище, ну сам посуди, мне нужно сделать рисунки красивой природы, а что я на Локулусе нарисую? Камни? Не могу же я предъявить Комиссии только эскиз лошадиной задницы!

— Рисунки красивой природы вы можете выполнить на материке, хозяин Миромекано. Я не обладаю всей полнотой информации, но, насколько мне известно, красивые виды встречаются и на островах, и на побережье с равной степенью вероятности. А информирован я минимум на девяносто восемь процентов.

Нет, убедить его было невозможно! Я махнул рукой:

— Ладно, идём к лодке и спускаем ее на воду. Мы плывём на Меревак. Я так решил, Горено. Это не обсуждается.

Горено молча повиновался, но с каким лицом! Даже когда мы уже сидели в лодке, и он греб в направлении прекрасного зелёного острова, его поджатые губы и уставившиеся в одну точку глаза могли кому угодно испортить настроение. А у меня оно и так было неважным, потому что в лодку пришлось запрыгивать из воды и я опять вымок. А ещё вспомнил, как в моем детстве мы с Горено играли в настольные игры, и он специально проигрывал, чтобы меня не расстраивать.

— Горено, — не выдержал я. — Не обижайся, что я тебя не послушал.

— Я не могу обижаться, — меланхолично заметил Горено. — Я механизм.

— Но у тебя такое выражение лица… Мы только на Меревак и сразу на берег, честное слово. И я всегда буду прислушиваться к твоим советам.

— Я не запрограммирован на то, чтобы менять выражение лица. Так же, как не могу указывать вам, как поступать. Я имею право не слушать указаний только в случае явной угрозы человеческой жизни.

— В случае угрозы жизни я и сам не буду тебе возражать! И вообще мы успеем вернуться на берег, это можно сделать и затемно. Я только нарисую вон ту красивую бухту…

Горено греб молча, но губы у него были уже не так плотно сжаты. Я смотрел на приближающийся остров. Он был воистину похож на кусочек рая — идеально полукруглый залив, рифы у входа в бухту, песчаный пляж почти белого цвета, светлые ровные скалы, буйная зелень растений. Море мирно сверкало на солнце. Вода из прозрачной стала бирюзовой, почему — из-за грозы, из-за близости вечера, из-за водорослей — я не знал, просто думал, как смешать краски, чтобы добиться такого цвета.

Лодка скользнула в бухту, как месяц по ночам выплывает на небо. Нас окружала величественная тропическая красота. Но восхититься я не успел. Здесь как раз оказалось множество птиц — одна из них, яркая и крупная, пролетела над нами с громким криком и уронила на лодку каплю помета. Романтический настрой был сбит. Однако живая природа не всегда выигрывает у мертвых камней!

Мы пристали к берегу ровно посередине залива. Пляж был действительно великолепный, с бархатным, ровным песком, плотным дном без камней и прочего. С места высадки хорошо просматривался берег материка, только Локулус не был виден из-за разросшихся пышных папоротников и деревьев, похожих на пальмы.

— Горено, а поблизости есть ещё острова? — спросил я невзначай.

— Ближайшие острова не видны с высоты уровня моря, хозяин Миромекано. Тем не менее, Меревак и Локулус считаются принадлежащими массиву Архипелага. До ближайших островов легко доплыть, надеюсь, вы этого делать не собираетесь…

— Конечно, не собираюсь! — воскликнул я с жаром. Ну и что с того, что мне, скорей всего, никогда больше не представится случай изучить великий и ужасный Архипелаг… Ну и что с того, что я поневоле снова загорелся вопросом: " А что там за горизонтом?» От добра добра не ищут, надо сделать набросок этой бухты — она же чудесна, просто настоящая жемчужина, — и белых скал, а потом возвращаться на материк.

— Горено, как давление, не падает?

— Давление в норме, хозяин Миромекано. Но считаю своим долгом предупредить…

— Что ещё такое?

— Здесь тоже присутствуют электромагнитные защитные поля. Они сильнее, чем на Локулусе. Это означает, что где-то совсем рядом находится соответствующая установка.

— Видимо, осталась с прежних времён, Архипелаг был заброшен лет двести назад? Все эти разработки делались на века.

— Двести тринадцать лет назад. Я не исключаю, что кому-то понадобилось снова запустить установку.

— Горено, — у меня за ребрами как-то неприятно задребезжало. — Но здесь же нет людей. Если бы кто-то на самом деле запустил установку с дурными целями, они бы нас к острову не подпустили, ведь так?

— Не могу сказать. Наличие поля помешает мне связаться с материком, хозяин Миромекано. Вы же знаете, что роботы моего поколения функционируют и как радиопередатчики.

Ах, да! Точно! И с Кладом я не смогу поговорить, раз здесь это чёртово поле…

— Хорошо, дружище, я тебе обещаю — сделаю несколько зарисовок и поплывём на материк. Это займет немного времени. Ну сам подумай, мы сюда только-только добрались и сразу сбежим, как это будет выглядеть? Первое правило выживальщика…

Я вспомнил, что это будет уже третье иди четвертое правило, замолчал и побрёл по берегу, отыскивая удобное место. В принципе, можно было садиться прямо на песок и начинать работать. Но отсюда все выглядит слишком скучно, а здесь дерево свесилось к пляжу и загораживает обзор. А вот неподалеку плоский камень, почти одного цвета с песком, будто природа любезно подготовила кресло, ну здорово же! Волны набегали на песок лёгкими полукружиями, оставляя быстро тающую пену. Я посмотрел по сторонам, на одно мгновение перевел взгляд себе под ноги, — и сразу увидел след. Возможно, это было только углубление в песке, похожее на человеческую ступню по очертаниям. След был небольшой, узкий и продолговатый, что удивительно — единственный. А ещё через миг и его не было, плеснула чуть менее ленивая волна и смыла выемку в белом песке. Море дрожало рябью и слепило глаза.

— Горено! Ты видел это?

Он шел в двух шагах позади меня.

— Что именно, хозяин Миромекано?

Точно, я загораживал от него обзор, у него, конечно, глаза-фотоаппараты, но сквозь мое тело он видеть не мог.

— Неважно. Я сяду вот на том камне и выполню набросок бухты. Постараюсь побыстрее, тем более, что и есть уже хочется.

Конечно, вдохновение у меня не появилось, где уж там! Я механически чиркал на бумаге, всё ещё видя внутренним взором этот след. Он точно был небольшим, как у ребенка. А единственным, потому что оставивший его человек шел по воде вдоль линии берега и лишь однажды ступил на песок. Или мне показалось? Вот сижу тут и психую из-за старой электромагнитной установки, а если бы изобретатель фотонной ракеты ударился в панику, получив антипротон, мы бы так к звёздам и не летали!

Здесь было много птиц. Они поначалу не приближались к нам, но, когда я сел рисовать, обнаглели. Летали с криком над нашими головами, потом одна, похожая на чайку, но разноцветная и яркая, слетела на песок и стала прохаживаться туда-сюда. Ее следы, похожие на трианглетские иероглифы, тоже легко смывало водой. Я взял новый лист бумаги и собрался было рисовать птицу, но она словно мысли мои подслушала — немедленно взлетела обратно на дерево.

Я сходил к лодке и вытащил из рюкзака размокший пакет с галетами и пирогами. Для здешних обитателей сойдёт!

Через некоторое время на песке разыгралось небольшое сражение. Пестрые бойцы проскакивали в центр, склевывали куски, хлопали крыльями, оттесняя менее удачливых. Я сидел поодаль и рисовал. Хлеб закончился быстро, птицы ещё немного подрались для приличия, укоризненно посмотрели на меня и начали разлетаться. Я продемонстрировал им законченный набросок:

— Ничего, голубчики, я вас перехитрил.

Последний пернатый красавец с синими крыльями и зелёным хвостом скосил на меня глаз и издал резкий повторяющийся крик, словно расхохотался. И ведь не зря расхохотался — их я покормил, а себя нет.

Небо уже потихоньку начинало розоветь. Опять собрались облака, лёгкие и перистые, в лучах низкого солнца они были всех цветов, от золотистого до оранжевого. И скалы словно потеплели, напоминали слоновую кость. Жара ушла. Хорошо, что я успел высохнуть.

— Вы собирались вернуться на материк, хозяин Миромекано, — терпеливо напомнил Горено.

— Обязательно. Вот, погляди — бухта, птичья свалка, участок леса… пожалуй, ещё быстренько набросаю те скалы. Уж больно они хороши.

Глаза у Горено снова уставились в одну точку, а губы сжались в нитку. Я твердо решил внимания на эти манипуляции не обращать. Не запрограммирован менять выражение лица, ага! И следа на песке не было, скорее всего, мне просто показалось… Бояться тут нечего.

Скальная гряда справа напоминала окаменевшие лепестки. Поверхность была совершенно ровной и отвесной, забраться наверх казалось совершенно невозможным — то есть у Горено бы это наверняка получилось. Ну и ладно, у меня все же задание не местные тайны исследовать, а просто сделать буклет. Вот отсюда отлично просматривается противоположная сторона. Будет у меня набросок скал и вблизи, и с дальнего ракурса.

Закат разгорался. Я отчасти понимал недовольство Горено. Плыть обратно нам предстояло в темноте. Но он же прекрасно видит и ночью, а какие сейчас краски, в какую фантастическую палитру сложились облака! По небу протянулись малиновые, розовые, золотистые полосы, словно Звёздная хозяйка забыла там свой веер. При виде такой красоты поневоле вспомнишь старые легенды…

Я подписал на последнем листе свое имя и потянулся, разминая замлевшую спину.

— Все, Горено. Сеанс закончен. Да, кстати. Интересно, у этой бухты какая площадь, ты помнишь наизусть или можешь прикинуть на глаз? Хоть какие-то цифры припишу…

Пока Горено оценивал бухту, я бросил прощальный взгляд на скалы. Они теперь были не цвета слоновой кости, а розовые, и с ближайшей скалы, с высоты примерно двухэтажного дома, на меня смотрела девушка. Она стояла на коленях, опираясь на руки, и, заметив, что я оборачиваюсь, мгновенно метнулась назад и исчезла.

Я успел увидеть только, что она несомненно родилась на Треугольном континенте: раскосые темные глаза, длинные черные волосы, смуглое лицо с тонкими чертами не могли принадлежать моей соотечественнице. А ещё она была хорошенькой. У нас на курсе, конечно, учились очень даже симпатичные студентки, но не такие…

Горено говорил мне что-то, называл какие-то цифры, но я в его слова совершенно не вникал, пытаясь осознать, что я только что видел. Девушка? Тут? Так это она оставила след? А как же она электромагнитную установку запустила? Раз она не показывается нам, значит, она одна и по понятным причинам остерегается двух непонятных незнакомцев? Или её похитили? Или она попала сюда случайно и не может выбраться, тогда ей нужна помощь! Столько вопросов! В любом случае, это как-то некрасиво бросать её здесь в сложной ситуации.

— Хозяин Миромекано, вы же собирались возвращаться на материк?

Я опомнился.

— На материк? Да, то есть нет. Возвращение откладывается, Горено. По крайней мере, до завтра.

— Почему? — спросил он, глядя на меня в упор. Я посмотрел на него в ответ с таким же вызовом:

— Потому, что мне начинает здесь нравиться.

Из нашего поселка мы ушли утром. Когда я проснулась, господина Джинга уже не было. Моя нянюшка смотрела в окно, и лицо у нее было совершенно спокойное, только в глазах, когда она повернулась ко мне, виднелись красные прожилки. Мне показалось, она и не ложилась. Магни достала наши немудреные пожитки, заранее сложенные в два вещевых мешка, — совсем небольших, их легко было спрятать под накидкой.

— Чуть позже я выйду из дома и отправлюсь в Лонг-Дэй, как обычно… А ты потом тоже иди следом, только не сразу к городу. Погуляй немного по берегу, сверни за поселком и беги на дорогу. Встретимся там, где мы нашли тебя, когда этот негодяй, сын дядюшки Офана…

Она сердито сдвинула брови и кашлянула, не закончив фразу.

— Хорошо, матушка, — сказала я, думая о том, как мечтала уехать отсюда, и как мне теперь страшно покидать родной поселок. — Но вдруг нас задержат поодиночке?

— Что делать, — вздохнула Магни, и мне показалось, что за прошедшую ночь она постарела на десять лет. — Задержать нас могут и вдвоем, а лучше, чтобы никто не знал, что мы бежали. Оставь свою косынку на берегу. Пусть думают…

Она опять не договорила. Я мысленно гадала, что же подумают наши односельчане. Что я утонула? Что уплыла на лодке? Моя Магни никогда заранее не подстраивала побег, поэтому заметать следы не умела.

— Ты голодна? — спросила она. Я покачала головой, и она укоризненно сказала: — Нет, надо поесть. Иначе у тебя не будет сил. Завтрак на тарелке в буфете. Если что-то останется, пусть так и лежит, пусть думают, что мы хотели вернуться. Я уже перекусила и…

Она посмотрела в окно.

— Пора! Вот вышла Гуа-Фу, эта старая сплетница. Я пойду. Пусть она увидит меня. А ты подходи ко мне чуть погодя. Ты же помнишь дорогу?

Я кивнула, Магни поднялась, взяла мешок, закуталась в накидку и вышла.

Я смотрела через окно, как она поравнялась с тётушкой Гуа-Фу, раскланялась с ней, как удалялась ее фигура. Достала хлеб из буфета — так Магни называла ящик с полками — и принялась жевать, не чувствуя вкуса. Да и какой особый вкус может быть у черствых сухарей.

Мне вспомнился один из завтраков во дворце — белые блестящие тарелки, маленький столик, скатерть такого немыслимо тонкого узора, будто это кружево на платье императрицы, а не салфетка для маленькой девочки. Нарезанные фрукты, пышная молочная каша, аппетитные румяные пирожки — а я капризничаю и отодвигаю все от себя. О, с каким наслаждением я-сегодняшняя нашлепала бы ту Хуоджан!

Мама укоризненно качает головой. Она зашла с утра в покои маленькой принцессы поцеловать дочку, а дочка скверно себя ведёт!

— А вот великая Хуоджан никогда не относилась с пренебрежением к дарам земли!

Я смотрю очень недоверчиво. Но быть недостойной великой императрицы мне не хочется.

— И никогда не огорчала своих близких.

Я начинаю моргать, понимая, что таких высот мне не достичь.

— Она была скромна и помнила — кому много дано, с того много и спросится. Мы не можем вести себя так, как нам заблагорассудится. Члены императорской семьи пример для окружающих, и моя маленькая дочурка — пример для всех девочек страны.

Я тяну в рот ложку каши. Она невероятно нежная и совсем не горячая.

— А пофему тогда мой дядя…

— С набитым ртом не говорят.

Мама сидит напротив, на низкой скамеечке.

— А почему тогда мой младший дядя, — продолжаю я, сделав глоток, — говорит, что он принц и ему все позволено?

— Потому что он глуп, как пробка! — сердито отвечает мама, но тут же спохватывается. — Только молчи об этом, пожалуйста! Это секрет! Государственная тайна!

Она смеётся, и я следом за ней: я, тогдашняя Хуоджан, — потому что маме весело, а я-сегодняшняя — потому что такой секрет государственной тайной быть никак не может…

Я опомнилась. Время ведь шло, мне нужно идти за Магни. Но осталось ощущение, что я побывала в детстве, что мы сейчас втроём, — я, мама и та маленькая Хуоджан — вместе сидели в белоснежной детской и смеялись над младшим принцем.

Я убрала тарелку с надкусанным хлебом обратно в буфет. Может, забрать? Время сейчас тяжёлое. Но раз Магни сказала…

Я споткнулась о порог, выходя из дома. Дурная примета, как говорили в нашем поселке. Но мне нельзя было верить в приметы. Я даже не обернулась, чтобы не рвать лишний раз сердце, оно и так разрывалось на куски. Наша бедная комната с земляным полом, очаг, плетёный матрас вместо кровати — все казалось мне родным. Изгородь, дорога между домами, соломенные крыши, море… Да, море! Оно сверкало свинцовым мрачным светом, величественное и спокойное. Будет ли море там, куда я уеду?

Я быстро шла по берегу, ноги увязали в мокром песке. Видно, ночью ветер все же разыгрался, сейчас был штиль и волны не плескали на пляж. Море! Как мне будет его не хватать… И наших односельчан, хоть я и осталась для них чужачкой. Верно говорил А-Фэн… Ко мне никто не сватался, а ведь я учила их детей!

Я не выдержала, обернулась на здание школы. Теперь это был добротный дом с нормальными стенами и с трубой, выходящей через крышу. Лишь бы его не забросили. Ох! А что скажет учитель, если узнает, кто я? И что он подумает, если я выполню то, что от меня хотят — передам власть в достойные руки? Ведь это зачеркнет все, за что учитель боролся!

На миг мне страшно захотелось не убегать никуда. Вернуться домой, жить, как прежде, забыть про господина Джинга и принцессу Хуоджан. Но моя Магни ждёт меня! Я не могу ее бросить. И войска подходят, скоро в нашем поселке будут мятежники…

Я сняла свою старенькую косынку, повязала ее на торчащий из песка кол для просушки сетей и побежала в обход поселка к условленному месту, где ждала меня Магни.

Мы шли к городу, я тревожно озиралась вокруг, но не видела никого. До горизонта протянулась красноватая поверхность, покрытая редкими лежачими кустарниками. Пустыня не цвела. Пейзаж просматривался далеко. Людей не было, но я не переставала тревожиться и злилась на господина Джинга — ну, заметили бы нас вместе! Что бы из-за этого случилось? Магни поняла, почему я верчу головой, и сказала:

— Пустое, Джан! Не бойся. Мы не беззащитны.

Она на миг вынула из-под накидки руку. На солнце сверкнула сталь. Я ахнула:

— Матушка, неужели ты умеешь стрелять?

Она вскинула голову:

— Умею, Джан. И смогу. Чтобы защитить тебя.

Я только могла молиться великой Хуоджан, чтобы нам не пришлось проверять, насколько хорошо стреляет Магни. Мое воображение рисовало мне не одиночного грабителя, а целые банды.

Помогла нам Звёздная матушка или же просто улыбнулась удача, но до города мы дошли быстро и без происшествий.

Лонг-Дэй, тихий сонный городок, был таким же, как и в прошлом году. Мне показалось, что людей на улице стало меньше. Кое-где на стенах висели газеты, а рядом останавливались горожане. В мой приезд сюда с А-Фэном я такого явления не заметила.

Мимо проехал автомобиль, обдав нас сизым дымом с гадким запахом. Я закашлялась, Магни не обратила на это внимания. Она деловито и быстро шла, придерживая меня за локоть, и я вынуждена была перестать оглядываться и зашагала рядом с ней.

— Нам надо в гостиницу, — Магни говорила тихо, одними губами. — Она на окраине, но нам нужно обогнуть центральную часть города… Что же это они обсуждают?

Она указала на висевшую на стене газету. Лист был не пожелтевший от времени, а белый, значит, его повесили недавно. И людей около него толпилось порядочно — не меньше десяти человек.

— Про что это, почтенные? — спросила Магни у сомкнутых спин. Те дружно промолчали. Стоявший рядом с нами высокий худой мужчина с оспинами на лице сказал, глядя поверх голов:

— Да поезд, тетка. На южном направлении наступают мятежники, а на северном пути рельсы повреждены, поезда временно не ходят. Может, авария, может, и диверсия, кто ж правду-то нынче скажет…

— На южном неспокойно, — буркнул подошедший сзади человек. Высокий мужчина возразил:

— Ну, не так уж… Комитет сегодня с утра туда выехал, если бы было так опасно, они бы поостереглись!

— Да смилуется Великая матушка! — вздохнула одна спина, принадлежавшая женщине. Магни согласно кивнула:

— Да смилуется! Идём, дочь моя…

Она боялась называть меня по имени. Я шла по окраинным улочкам, гадая, как мы сможем уехать отсюда. Обладает ли реальной властью господин Джинг? Наверняка нет, иначе бы он не скрывался. И вдруг я сейчас встречу учителя? Как мне тогда быть?

Задумавшись, я не заметила переулок, в который направилась Магни. Она вернулась и дернула меня за руку:

— Нам в ту гостиницу.

Перед нами вырос двухэтажный домишко, выкрашенный грязно-желтой краской, с узкими окошками и покосившимися крыльцом. Мы прошли узкий темный коридор и очутились в маленькой комнатке, где помещались лишь стол да стул. Там сидел дежурный — флегматичный немолодой человек, который все время зевал. Магни быстро заговорила:

— Почтенный, у вас остановился мой родственник, он снял номер и ждёт нас с дочкой.

Я глянула на нее удивлённо. Мне показалось, что естественнее было бы назвать нас троих мужем, женой и дочерью, но Магни и под страхом смерти не представила бы своим супругом постороннего человека.

Из узкого коридора выглянул господин Джинг, на мой взгляд, несколько наигранно нам обрадовался, наклонился над столом и сам заговорил с дежурным. В этой маленькой темной комнатке психиатр словно стал суетливее и меньше ростом. Он сам записал наши имена (наверняка выдуманные) в книге учёта постояльцев, и показал нам номер.

От городской гостиницы я ожидала большего. Нет, здесь были стены, выкрашенные краской, ровный белый потолок, деревянный пол и коврик, кровати на ножках, и даже умывальник. Сначала это произвело на меня впечатление. Потом мне вспомнился дворец: огромные, прозрачные, как воздух, окна, мраморные лестницы, пушистые, невероятно мягкие ковры, сияющие светильники на стенах, фонтан посреди зала… Я снова обвела глазами гостиничный номер: штукатурка потрескалась, краска была грязной, пол в занозах, а половики точно не чистили с года Красного солнца. А кровати, на которых спали предыдущие постояльцы, бр-р! Мой соломенный матрас дома был только моим…

Господин Джинг заметил мой взгляд.

— Завтра мы уедем отсюда, юная госпожа, — мягко сказал он. — Потерпите. Рано или поздно вы попадете в достойные вас условия.

Остаток дня мы с Магни провели в номере. Психиатр выходил куда-то, в его отсутствие Магни сидела рядом со мной, крепко держа меня за руку. А я приникла к окну. Здесь были толстые и не совсем ровные стекла, мутноватые и пыльные. Краска на подоконнике облупилась. Но я жадно смотрела на улицы, пусть мне виден был совсем небольшой кусочек городской жизни. Вот ветер закручивает маленький смерч из песка и гонит его дальше по булыжной мостовой, вот пробегают, смеясь и придерживая у бедер лёгкие платья, девочки, возрастом как мои ученицы, вот бродячий пёс обнюхивает углы и фонарный столб и задирает лапу… А вот идёт солидный человек в яркой, слишком нарядной одежде, что он забыл на этой узенькой улочке, где сделаешь пять шагов, и упрешься в противоположную стену?

Магни поначалу сердилась на меня. Она была уверена, что нас кто-то непременно заметит снаружи. Но господин Джинг вернулся и посмеялся, сказав, что в эти узкие темные окна с улицы невозможно увидеть абсолютно ничего.

— К тому же мы уедем уже завтра, госпожа Боэми. Все складывается удачно. А сейчас лучше поужинать и лечь спать. Завтра мы покинем этот городишко.

Магни пыталась спросить его ещё о чем-то, но он мягко поднял ладонь, ограждаясь от неё.

— Для вас же лучше, госпожа, чтобы вы ничего не знали. Положитесь на меня. Поверьте, там вам будет комфортнее, чем в этом захолустье. А совсем скоро, когда мы победим, вы будете занимать достойное вас место… Лучше давайте ужинать.

Я ела, не разбирая вкуса. Настал вечер, за окном было ещё много света, но в комнате быстро стемнело. Над столом загорелась тусклая оранжевая лампочка — то самое электричество. Но стоило уже выключить его и лечь спать, чтобы утром пораньше двинуться в путь. Номер был двухкомнатным, господин Джинг оставил нас и удалился в совсем маленькую каморку.

— Завтра будет новый день, — сказала мне Магни. — Что ты, Джан? У тебя такое лицо…

Она сама выглядела осунувшейся и измученной. Я ответила:

— Я просто устала, матушка. Пора гасить лампу.

Свет выключился, и темное тусклое окно сразу оказалось самым светлым местом в комнате. Заскрипели пружины матраса — это Магни легла на свою кровать. Я смотрела на кусочек белесого неба за окном и притворялась спящей.

Прошел уже целый день, а я так ничего и не выяснила. Я не знаю, какие планы у господина Джинга и его сторонников, как они намерены их осуществить, я не знаю, в чём будет моя роль. Я не расспрашивала его — истинный трианглетец не беспокоит старших без крайней нужды и терпеливо ждёт, пока старший сам расскажет, все, что нужно. Но дело было не только в этом. Может быть, я боялась правды? Или не отошла ещё от потрясения? На меня ведь будто ступор напал вечером, когда Джинг вернулся.

Я мысленно пообещала себе завтра расспросить его и узнать все. Что там думают в нашем поселке? Хватились ли нас с Магни? Или решили, что Магни ушла в город, а я просто не выхожу из дома? И куда мы поедем теперь? Он не хочет мне ничего объяснять, будто я дитя неразумное…

От матраса пахло. Нет, он был тщательно вычищен, но все же сохранил запах чужих тел, моющих средств, уличной пыли, когда его выбрасывали посушиться на солнце… Вот она, разница между плохоньким, но своим, и плохоньким, но казённым. Светлый вырез окна был узким, точно в темнице. Я вдруг подумала про своего деда, про императора Хуан-Ди, он ведь провел последние дни в заточении. Каково это было повелителю целого континента…

Я лежала и пыталась представить, как он тоже проводил долгие ночи на казённой койке с чужими запахами. Думал ли он обо мне? Или только о том, что жизнь его кончена?

Нужно расспросить Магни о моей семье, когда мы доберёмся до безопасного места. И конечно, нужно вознаградить Магни, когда я, как сказал господин Джинг, займу приличествующее положение…

Но в это мне не верилось совсем. Тревога сжала сердце и не отпускала. Я прислушивалась к ночным шорохам, но на улице было тихо. Здесь спальный район, как сказал господин Джинг.

Ни автомобилей, ни ночных торговых точек, ни харчевен, ни пивных. А в комнате слышалось только дыхание Магни, да ещё скрип ее матраса, когда она ворочалась с боку на бок. Я тоже не могу заснуть, наверняка и глаз не сомкну до утра…

Но я заснула. И утром не сразу поняла, где нахожусь. Магни поднялась раньше меня и терпеливо ждала, пока я пробужусь.

Мы наскоро позавтракали и покинули гостиницу. Господин Джинг перед выходом вдруг замялся и спросил:

— Госпожа Боэми! А не кажется ли вам, что вы… что для вас будет лучше остаться в Лонг-Дэй? Я снабдил бы вас деньгами. Радикалы не истребляют мирное население, как про них рассказывают власти… Здесь и для вас, возможно, было бы безопасней. А я провезу к месту назначения госпожу Хуоджан, вы же знаете, что я буду заботиться о ней, как о величайшей ценности!

Магни побледнела. Я ахнула. Наверное, это было ужасно эгоистично с моей стороны, но будущее настолько меня пугало, что мне стало плохо от возможности лишиться единственного близкого человека.

— Нет-нет, господин, пожалуйста, не разлучайте нас! — взмолилась я, вцепившись в руку Магни. Та мягко отстранила меня. Я в панике решила уже, что она согласна на предложение психиатра.

— Господин Джинг, — сказала Магни с достоинством. Она не всхлипывала и не дрожала, как я. — Мы с вами знаем друг друга много лет. Скажите, разве кто-нибудь из доверенных лиц семьи мог бы согласиться на ваше предложение? Я не думаю, что этот городок не попадет в зону военных действий, но этого я не боюсь. Я боюсь обмануть девочку, которой обещала, что никогда её не оставлю. Когда Хранительница перестанет во мне нуждаться, я обещаю спокойно уйти в тень.

Он попробовал спорить, но быстро смирился.

— Что же, госпожа Боэми, потом не говорите, что я не предупреждал вас. Теперь идём. На вокзал нам не нужно, поезда не ходят, это и к лучшему, там документы проверяют тщательно. Мы поедем на автомобиле.

Я сразу вспомнила ту машину, что мы с Магни угнали у двух драчунов в день восстания. Автомобиль господина Джинга… его? Он владел им до революции? Купил после, но как? Кем же он работает? Или он эту машину украл? Ох, а вдруг он читает мои мысли, и разозлится на такое предположение?

Итак, автомобиль господина Джинга был похож на угнанный нами, тоже черный, широкий и добротный с виду. Мне представились блестящие, длинные, серебристые гоночные машины, которые я видела в прошлой жизни на каких-то соревнованиях. Разумеется, у моего деда был кортеж… но вот сопровождала ли я его в поездках? Я хорошо помнила только летательные аппараты, и как мой папа учил меня ими управлять: «Вот так, просто укажи направление, Джан. А команды горят каждая на своем месте, будь внимательна. Ну, не расстраивайся, у меня сначала тоже не получалось». Мама же всегда ахала и просила его не давать мне такой самостоятельности.

Я так и не спросила господина Джинга, откуда у него машина, он велел нам сесть и указал, как пристегнуться. А у меня словно язык отсох. Внутри салона стоял застарелый запах табака, материя на сиденьях была потерта, кое-где прожжена или порезана. Снаружи машина выглядела куда новей. И все же, как он приобрел ее? Наш учитель говорил, что автомобиль должен перестать быть предметом роскоши. А господин Джинг притворяется обычным гражданином, разве он может владеть автомобилем при новых властях?

Но я снова так ничего и не спросила. Господин Джинг увидел, что я рассматриваю обивку, и сказал:

— Не беспокойтесь, юная госпожа, рано или поздно вы попадете в подобающую обстановку.

Я вскинулась. Он посчитал меня высокомерной и избалованной, подумал, что я придираюсь к потрёпанной машине! От обиды у меня прошел ступор, я запротестовала:

— Ничего подобного, я вовсе не… — но он, кажется, вовсе меня не слушал:

— Пока не говорите ничего. На выезде из города будет блок-пост. Я сам с ними побеседую. На этом направлении ехать безопасно, вот если бы мы подались на юг… Говорят, бои идут уже в окрестностях Сапфира. Официального подтверждения нет.

Я не знала, где находится выезд из города, и чуть не подпрыгнула до потолка, когда за углом оказалась целая вереница автомобилей. Они медленно ехали, притормаживая около вооруженного человека с красной повязкой. Он заглядывал в окно, и только тогда пропускал их дальше.

Я почувствовала, что ничего не смогла бы сейчас сказать — у меня отнялся язык. Магни совершенно не изменилась в лице. Если она и испугалась, то виду не подала. Я попыталась тоже выглядеть спокойной. В любом случае, было уже поздно паниковать и задавать сотни вопросов.

Человек в красной повязке наклонился к нашему окну. Джинг продемонстрировал ему какой-то документ, и, как мне показалось, пожал руку. Проверяющий выпрямился и слегка махнул ладонью. Мы проехали дальше. Только когда автомобиль снова набрал скорость, я смогла перевести дух.

— Это и был блок-пост? Вы внушили ему, чтобы он нас пропустил?

— Это? — Джинг оторвался от своих мыслей. — А, нет. Это просто проверка. Он бы и так нас пропустил, это так, мелкие сошки… Он просто взял деньги, это платная трасса. А теперь, пожалуйста, молчите, госпожа.

Машина выехала на широкую дорогу. Дома по сторонам перестали мелькать. Лонг-Дэй остался позади.

Магни смотрела вперёд с выражением мрачной решимости. Вокруг от горизонта до горизонта простиралась пустая сухая степь, только присмотревшись, можно было видеть колоски сухой травы одного цвета с песком. На белесом небе не висело ни облачка. Я тоже смотрела вперёд в ожидании страшного блок-поста. Значит, мятежники, или радикалы, дошли уже до Сапфира, того озера, о котором пелось в старинной песне… А ведь я никогда не думала, что эта песня и про меня тоже! «Если б только могла я назвать свое имя, поменялось бы небо местами с землёй…»

Впереди на границе песчаного мира и бледного неба показалось что-то темное. Дорога была перегорожена, на небольшом пригорке красовался указатель без надписи, на пути стояла пара машин, около них дежурили два человека с красными повязками. Один из них сделал нам знак затормозить.

У меня исчезли все чувства. Не было ни страха, ни любопытства. Я словно со стороны наблюдала, как господин Джинг остановил машину, открыл дверь и вышел. Ближайший Младший брат сделал шаг ему навстречу, что-то спросил, получил ответ, просто развернулся и двинулся к своему автомобилю. Его товарищ ему не препятствовал. Машина Младших братьев откатилась назад, освобождая дорогу.

Я зажмурилась, не веря, что все так просто, и не открывала глаз, пока мы снова не набрали скорость. За окном тянулись все те же поля с бесцветной жёсткой травой. Ничего не изменилось.

Господин Джинг вдруг снова затормозил. Он выглядел неважно — побледнел и волосы прилипали ко лбу.

— Вам плохо из-за жары? — спросила Магни. — Хотите, я поведу машину?

Он мотнул головой.

— Не стоит, вы к такому управлению не привыкли… Да и уже все прошло. Это были просто два примитивных дегенерата. Впереди ещё будет один блок-пост, я справлюсь. На этом направлении пока безопасно… почти.

— А почему не охраняют поля? — вмешалась я. Знаю, мне не следовало перебивать старших, но оцепенение, охватывающее меня все время, когда я пыталась заговорить, вдруг прошло.

Они оба посмотрели на меня с удивлением.

— Поля?

— Ну да. Тут вон какое свободное пространство.

— Свободное-то оно свободное, — усмехнулся Джинг, — но непроходимое. Это полупустыня. Видите колоски? Их называют гуль-шипир. Они жёсткие, почти как металл. Чтобы там проехать, нужен вездеход, а чтобы пройти, железная подметка. Сверху ведётся наблюдение с вертолётов… вот, кстати, один летит там!

Он указал рукой направление. Почти на горизонте невысоко в небе виднелось крошечное пятнышко.

— Здесь бедная земля, — продолжал Джинг. — Лишь близ Лонг-Дэя есть относительно плодородные участки. Нет ни гор, ни лесов, ни укрытий. Поэтому не думаю, что сюда пойдут радикалы, но кто их знает. А вы не хотите пить, юная госпожа Хуоджан?

Мне немного льстило такое церемонное обращение. В поселке я всегда была странной чужачкой Джан…

— Да, если можно, спасибо! — из протянутой бутыли я сделала только один глоток. Вода была обычной на вкус и холодной, несмотря на жаркий день. Я удивилась было, потом вспомнила, что в моем детстве были специальные охладители для еды и напитков, наверное, и у него в машине такой. Солнце светило очень ярко, у меня сами собой закрывались глаза. Я сама не поняла, как задремала.

Спать в машине было ещё неудобней, чем на гостиничном матрасе с чужими запахами. Я иногда словно приходила в себя и понимала, что сплю, но тут же опять проваливалась в забытье. Помню, что у меня затекла шея, и я сползла на сиденье, а Магни положила мою голову к себе на колени. Помню, что я пыталась подняться, и поглядеть в окно, но не могла. А ведь это было очень важно, потому что…

Сны мне виделись сумбурные. Мелькали в них огромный императорский дворец с изогнутой крышей и наша бедная деревушка, моя верная Магни, старик Лао-Рэн укоризненно качал головой, учитель простирал ко мне руки и умолял о чем-то, но я не слышала его голоса. Грезились мне и страшные сражения, и вопящая толпа, как тогда, возле метро. Помню, во сне я искала своих родителей и не находила их. А под конец мне привиделось, что я лечу над ночным морем. Вокруг меня была огромная, бесконечная чернота с нашитыми блёстками звёзд. Внизу простиралась водная гладь. Море было, как чёрное зеркало. Только отраженный в нем звездный свет становился все ярче, собирался в пятна, обрисовывая контур человеческого лица. Из воды смотрела на меня сама великая Хуоджан! Ее лоб и скулы были светлыми и выпуклыми, как волны, глаза — темными и бездонными, как морские глубины. Губы дрожали, будто хотели что-то сказать, или же это дрожало море?

— Матушка! — вскрикнула я в испуге и провалилась вниз.

— Я здесь, Джан!

Ещё во сне я удивилась, что у Звёздной хозяйки голос Магни, и почему у меня болят спина и шея. Не покидало ощущение падения. Я лежала на сиденье, и мне казалось, что я упала на него только что.

— Ты спала, тебя разморило или укачало, мы не стали тебя будить, — объяснила Магни. — Но мы почти доехали до места. Посмотри, уже город, Джан!

Первым, что я увидела, был черный с проседью затылок господина Джинга. Неужели он все это время вел машину и ни разу не отдохнул? Я не заметила, чтобы мы останавливались.

— С пробуждением, госпожа, — сказал он приветливо.

Я села и наконец увидела, как изменилась картина за окном. Мы ехали по широкой, просто невероятно широкой и гладкой дороге с темным покрытием. И по ней, рядом с нами и навстречу, неслись десятки, нет, сотни автомобилей. По краям дороги, отдалённым друг от друга, словно два берега реки, стояли в ряд огромные здания. Солнце отражалось в бесчисленных окнах, маленьких и огромных, в половину здания. Это было царство камня, стекла и металла… и людей! Их было не меньше, чем машин, столько не насчитаешь волн в море и листьев на дереве! Я видела уже эти толпы в той, прежней жизни, с высоты балкона или из окна летательного аппарата. И ещё, конечно, мне вспомнилась давка у входа в метро в страшный день переворота.

Впереди дорога раздвоилась — мы продолжили путь по правой части, а левая поднималась вверх, закручиваясь спиралью. А там, над ней, тянулась ещё одна огромная металлическая лента, им наперерез шла третья, и сверху мелькали тени машин. Я вспомнила, что это называлось воздушной развязкой. Когда-то я смотрела на такие дороги сверху вниз, и они казались мне сказочной головоломкой. Я просто не думала, что по ним могут мчаться автомобили! А вдруг какая-нибудь машина вылетит за ограждение да свалится на нас!

Я невольно сжалась, но наш автомобиль уже отдалялся от развязки.

Мы все так же ехали вперёд, куда — я не знала. Машины замирали на перекрестках, повинуясь огням регулирующих движение фонарей. Огромные здания сменялись небольшими домами с причудливой архитектурой, а за поворотом вновь вырастали многоэтажные гиганты. Я хотела спросить, куда мы едем и как называется этот город, но у меня снова будто язык отсох.

Но можно было вспомнить карту с уроков географии и хотя бы прикинуть, куда я попала. По расстояниям подходили два крупных города — Фэн-Жон и Сан-Ченгу. В своей прошлой жизни я не бывала в них никогда, да и что может помнить семилетний ребенок? Фэн-Жон построен на берегах большой реки, значит, надо смотреть повнимательнее, не встретится ли мост.

И тут наша машина затормозила, и мотор замолчал. Конечно, не могли же мы ехать вечно, но меня никто даже не предупредил! Мы с Магни переглянулись. По ее лицу я поняла, что она остановки тоже не ожидала.

— Мы остановимся в гостинице, — обернулся к нам Джинг. — Там условия гораздо лучше, к тому же это ненадолго. Здесь с проверками не свирепствуют, так что не беспокойтесь.

Гостиница! Нас окружали высотки, которые были друг на друга хоть и не похожи, но я не отличила бы гостиницу от торгового центра. А машину Джинг просто оставил у тротуара, пояснив, что потом перегонит ее на стоянку.

— Идёмте, госпожа, — сказал он очень тихо. — Вы помните, что на улице я уже не смогу называть вас так?

Я кивнула и выбралась из машины. От долгого пути у меня занемели мышцы и кружилась голова. Воздух снаружи пах пылью и гарью. Я сделала несколько неуверенных шагов, будто была малым ребенком. Магни держалась куда лучше меня!

Странное покрытие было у нас под ногами — ровное, темного цвета, с виду шероховатое, хотя я не могла наклониться и потрогать его. Я и так выглядела, как деревенская дурочка.

Ох, сколько людей было вокруг! И конечно, все они были одеты не так, как мы с Магни. Мир изменился за эти годы. Женщины ходили в коротких юбках и простоволосыми, лишь немногие повязывали голову косынкой. И на мужчинах я не видела прежних длинных балахонов, их одежда напоминала скорее военную форму. А почти вся молодежь была в лёгких платьях, майках и штанах по колено, не длиннее. Впрочем, юношей я видела немного. В основном, меня окружали девушки — яркие, смелые, свободные…

Мне захотелось немедленно вернуться обратно в машину. В своей длинной темной одежде и с накидкой на голове я смотрелась просто первобытным ящером, которые, говорят, водятся на Утренней звезде. Ну почему господин Джинг не отвез нас сразу к себе домой?

Верная Магни взяла меня за руку:

— Идём, Джан! — и тихонько добавила: — Стыдно должно быть не тебе. А тем, из-за кого мы сейчас здесь.

Вот тут мне действительно стало неловко. Магни была одета ничуть не лучше меня и ещё не стара, а держалась с достоинством. Я гордо выпрямилась, будто по-прежнему находилась в императорском дворце, и пошла за господином Джингом.

К счастью, в большом городе люди были не такие, как в нашей деревне! На других никто не обращал внимания, а то меня бы давно высмеяли. Я не умела двигаться в большой толпе и только Магни помогала мне не сталкиваться с прохожими. В довершение всего я шарахнулась от проезжавшего мимо автомобиля, хотя я шла по тротуару и никак не могла под него попасть.

В гостинице я чувствовала себя ещё большей идиоткой, тем более, выглядела она совсем не как постоялый двор крошечного прибрежного городка. Просторный зал, белые лестницы, светильники на стенах напомнили мне дворец. А огромные зеркала! Я зажмурилась, чтобы не видеть свое отражение. Ещё и тяжёлые башмаки так стучали по полу, странно, что все не обернулись в мою сторону. Как господин Джинг представит нас администрации? Может быть, скажет, что мы беженки? Это не так далеко от истины!

Дежурный в этой красивой многоэтажной гостинице был так же флегматичен, как и его собрат из Лонг-Дэя. Только что наши имена он не записал вручную, а ввел на мудреном электронном устройстве и ткнул пальцем себе за спину. Там на плоском экране выстроились в несколько рядов цифры, и одна из них, примерно посередине таблицы, вспыхнула зелёным светом.

— Седьмой этаж, — отметил господин Джинг. — Благодарю. Идёмте к лифту.

Когда мы уже ждали кабину, в вестибюле появилась довольно странная группа людей. Все они были молоды, худощавы, и одеты в удивительные наряды, которых я здесь ещё не видела — яркие однотонные комбинезоны. Жёлтый, небесно-голубой, алый, как новый флаг… У меня в глазах зарябило.

Двери лифта закрылись, отсекая нас от странных незнакомцев. Здесь, внутри, тоже были зеркала во всю стену. Я вспомнила убранство дворца, да, конечно, там тоже были такие кабины, и куда более светлые и роскошные.

На электронном списке этажей у двери загорелась семёрка. Лифт мягко пошел вверх. Зеркальная стена отражала нас троих — господина Джинга и Магни, державшихся с достоинством, и меня — перепуганную, бледную и растрепанную. Настоящее чучело. Хуже меня в этой гостинице никто не выглядит…

— Простите, а кто были те люди внизу? Те, в ярких комбинезонах?

Джинг смотрел на мелькавшие за стеклом лестничные пролеты, мой вопрос застал его врасплох. Он слегка поморщился, но ответил вполголоса:

— Это эферийцы, гости с Умирающей звезды… Слишком много им позволяют умеренные, даже радикалы умнее, они говорят, что у каждой страны свой путь, не нужно оглядываться на соседей. Не обращайте на эферийцев внимания, госпожа. Это слабые люди. У них нет даже оружия.

Створки дверей разъехались в стороны. Перед нами был коридор, длинный и прямой, на полу — ковер с коротким ворсом, цветом, как прибрежный песок. Где-то сейчас наш учитель? Он ведь рассказывал нам про эферийцев… По его словам, это были чудесные люди, у которых давно не было ни войн, ни социального неравенства, которые развели под поверхностью своей планеты цветущий сад и никогда никого не обделяли. И ещё он говорил, что наша правящая верхушка их за это ненавидела, но каждый человек, пострадавший от правительства, мог найти убежище на Холодной звезде… Может быть, мне надо было кинуться к ним и попросить защиты? Они бы мне не отказали, если они такие… Но от кого бы я бежала? Я просто сошла с ума! Я среди верных людей, со мной моя Магни, я вовсе не в беде, я помогу спасти страну от гражданской войны… Но почему же мне так тоскливо и страшно?

Наш номер был не в пример лучше комнатушки в Лонг-Дэе, и у меня сразу улучшилось настрение. Вроде бы ничего особенного, просто гладкий пол, ровный потолок, светлые стены, большое окно, а на душе сразу стало легче. Да я и не ждала от гостиничного номера роскоши императорских покоев, слишком богатая обстановка меня напугала бы…

Разочаровал только вид из окна. Я надеялась увидеть город. Но через улицу от гостиницы стояла ещё одна высотка, и она полностью перекрывала обзор. Я видела только стены и ярусы этажей, а вверху — клочок синего неба.

— Мы ненадолго здесь задержимся, госпожа Хуоджан, — сказал Джинг, заметив мое разочарование. — Я отлучусь сейчас. Узнаю, все ли в порядке. И завтра или послезавтра мы переберемся в дом… верного человека. Верного слуги вашего царственного деда. А пока ждите меня и ни о чем не беспокойтесь.

Но мы с Магни беспокоились. Странно, в его отсутствие с меня слетело оцепенение, не позволявшее задавать вопросы, а свободно разговаривать с Магни у меня тоже не получалось. Она ведь знала не больше моего… Что за дом, какой верный слуга нас там ожидает — тут мы обе могли только гадать, и то не вслух. Хотя Джинг говорил обо всем без опаски, словно знал, что тут нет чужих ушей.

Я решила осмотреть номер. Кроме двух смежных комнат, здесь был маленький коридор с лишними дверями, я решила было, что за ними чулан или тайный ход, но открыла и чуть не расхохоталась. Конечно же! Туалет и ванная! Все эти годы я и не вспоминала, что такие удобства бывают в доме. Да, их тоже было не сравнить с теми, что были во дворце, но здесь были белые гладкие стены, блестящие краны, и маленькие пузырьки с чем-то невероятно душистым, сладко пахнущим, пенящимся…

Ванная мне понравилась больше всего. Сначала я хотела просто вымыть руки, долго стояла, держа ладони под теплой струёй, потом не выдержала и взмолилась:

— Матушка, я последний раз мылась щёлоком пять дней назад, у меня в волосах больше песка, чем на всем побережье!

Магни замялась, но согласилась:

— Только быстро, Джан! Вдруг мы не сможем долго здесь оставаться?

Быстро у меня не получилось. Даже про опасность мне не думалось, слишком чудесно было просто сидеть среди теплой пены и вспоминать. Вот он, мой детский бассейн, дно понижается постепенно, вода голубая и прозрачная… На потолке дрожит рябь, словно рыбья чешуя. А за стеклом настоящие рыбки, я плыву, ныряю, пытаюсь им подражать. На верхней ступеньке меня ждёт Магни, молодая и красивая, с белым пушистым полотенцем, она укоризненно качает головой, но на губах у нее улыбка…

Оказывается, маленькая Хуоджан умела плавать уже тогда, вот как! Я очнулась от стука в дверь, то была Магни, и теперь она действительно сердилась:

— Сколько можно, Джан! Давно пришел господин Джинг, я попросила его подождать за дверью, негоже ведь, чтобы мужчина находился в номере!

Я мгновенно выскочила из воды и принялась вытираться гостиничным полотенцем, почти таким же пушистым и мягким, как то, в моих воспоминаниях… Действительно, негоже, чтобы психиатр ждал за дверью, и не в приличиях дело, а в том, что он обратит на себя внимание!

Но господин Джинг на нас не сердился. Он сказал, что ждал в большом зале около лифта, где стоят диваны, кадки с цветами, висит экран локатовизатора.

— Это обычная практика для гостиниц… А теперь посмотрите, госпожа Хуоджан, мне кажется, вам должно подойти. Это для того, чтобы вы не привлекали внимания в городе.

Как иногда мало нужно человеку для счастья! Рассматривая содержимое странных разноцветных шуршащих мешков, я почти забыла, что нахожусь в чужом городе, что меня могут разоблачить, что в моей стране идёт гражданская война. Впервые за всю жизнь — конечно, после переворота, — мне купили столько нарядов. В нашем поселке магазинная одежда была редкостью, Магни обычно перешивала мне длинные мешковатые платья из того, что отдавали сердобольные соседки. А здесь! Я сегодня не осмеливалась завидовать тому, что носили горожанки. И вот в моих руках очутились незнакомые и непонятные, но все равно прекрасные вещи из невероятно мягких цветных тканей, и обувь — сандалии с высокими ремешками, не то, что мои башмаки с грубой подметкой. Я вспомнила, как стучала ногами в коридоре, будто лошадь копытами по сухой земле, и зажмурилась от стыда. Но эта обувь ведь не будет стучать?

Сандалии я примерила в первую очередь, и они сели на моих ногах, как влитые! Надевать все остальное мне было страшновато. Меня подбодрила Магни:

— Не бойся, Джан, примерь. Ты ведь молодая девушка, а ходила все это время в убогих рыбацких балахонах…

Я бы сказала, что это было, как ванна — прикосновение к коже не грубого холста, а этих струящихся тканей. Может быть, наряды, которые я носила во дворце, были много лучше, но они точно не приносили маленькой ещё девочке столько радости!

Хотя, конечно, сначала эта городская одежда показалась мне нескромной. У нас в поселке ни одна рыбачка не решилась бы выйти в юбке по колено, а шаровары носила только помощница учителя. Волосы обычно скручивали в тугой узел, лишь незамужние девушки распускали их по плечам. Потому и все женщины казались одинаковыми, наверное…

А в городских нарядах я была разной! Даже просто другой цвет делал мое лицо новым и незнакомым, от темно-красного, цвета рыбьей крови, на щеках загорался румянец, от нежно-желтого, словно цветы в пустыне, — глаза казались такими темными и большими… В родной деревне у меня было только одно нарядное алое платье, но мы оставили его в сундуке, посчитав слишком приметным. А здесь девушка в яркой одежде удивления не вызывала, так ходили все!

Больше всего мне понравился один наряд, фиолетового цвета, он был похож на кофту, сшитую вместе с укороченными шароварами, а сверху украшенную пелериной. И на стене висело настоящее, большое зеркало, не то что наше, размером с ладошку, которое Магни хранила в шкатулке с нитками…

Я зажмурила глаза и коснулась стеклянной поверхности. Вот оно, ещё одно воспоминание: меня зовут заниматься танцами в новом зале, я вбегаю в большую светлую комнату и вижу, как навстречу мне торопится красивая девочка, подхожу ближе и понимаю — это огромное зеркало во всю стену и мое отражение.

И теперь из зеркальной глубины на меня смотрела незнакомая красивая девушка. С виду вполне похожа на городскую. Только в глазах был испуг, и в движениях неуверенность.

Я одновременно и обрадовалась своему новому облику, и расстроилась — мне казалось, что я потеряла что-то, доступное нищей рыбачке. Может быть, свободу? Может быть, то, что от меня никто ничего не ждал?

Тут Магни решила, что неприлично так долго держать за дверью господина Джинга и позвала психиатра внутрь. Он при виде меня заулыбался:

— Ну вот, совсем другое дело! Конечно, будь сейчас Империя, вы бы носили другие одеяния, но и эти хороши. Разве только прическа у вас не городская.

— Парикмахерская, — пискнула я, вспоминая рассказы девушек из поселка. О, конечно, не всех. Только две мои односельчанки, обе из относительно не бедных семей, ездили в город и вернулись с завитыми и чуть укороченными волосами. Обе взахлёб рассказывали о чудесном месте, где ты, как настоящая императрица, сидишь на мягком стуле, а вокруг тебя порхают, за тобой ухаживают, и даже опрыскивают потом душистой водой из флакона.

Но господин Джинг сразу посерьёзнел и покачал головой.

— Увы, госпожа Хуоджан, это преждевременно… Вас могут узнать, не в нашем положении ходить по людным местам. Завтра мы переедем в дом к надёжному человеку, там пока безопасно, я проверил. Вам приготовят комнату, да и странно будет выглядеть, если мы сразу сбежим из гостиницы.

— А волосы я тебе сама уберу, Джан, — вмешалась Магни. Меня вдруг осенило: господин Джинг не купил ничего для нее! А ведь она ещё не стара и тоже вряд ли хочет выглядеть жалкой нищенкой.

— Простите, а разве матушке Боэми не нужна городская одежда? — услышав мои слова, Магни замотала головой, но я видела, что она расстрогана.

— Ну что ты, Джан, я вполне могу обождать!

— Да, — пробормотал Джинг, — не все сразу, потом, естественно… Сейчас пора ужинать и спать, как и вчера. Завтра трудный день.

Ужин он принес из столовой, заверив нас, что тут это тоже нормальная практика. Жители нашей страны любят уединение, и еду обычно заказывают на вынос. Ничего подобного я до сих пор не видела, это были ломтики рыбы, а может быть, и мяса, свёрнутые и начиненные крупой и овощами. А все же нет в мире ничего лучше свежей морской рыбы, поджаренной на углях, решила я к концу ужина. Мы спокойно хватали ее ещё горячую и ели руками, предварительно круто посолив. Здесь же к еде полагались приборы, господин Джинг передал Магни нож и вилку, а потом спохватился и принес ещё вилку для меня.

После деревянной ложки мне было не слишком ловко обращаться с другими приборами, но потом дело пошло. Когда-то я ведь уже держала вилку в руках…

Меня смущало только то, что психиатр наблюдал за нами, но сам не ел. Поужинал внизу, объяснил он.

— Как вам это блюдо, госпожа Хуоджан? Молодежь сейчас ест его прямо на улице…

— Спасибо, очень вкусно, — я деликатно промолчала про свежую горячую рыбу. В конце концов, где бы он ее взял.

— Я рад, что вам угодил, — он повернулся к моей Магни. — А как вы себя чувствуете, госпожа Боэми?

— Хорошо, спасибо. Небольшая слабость, но это понятно. Долгий ли путь нам предстоит завтра?

Джинг снова сделал непроницаемое лицо. Такое же выражение было у дяди Офана, когда у него просили в долг, не вернув предыдущий.

— Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас же, — сказал он мягким, убеждающим тоном. — Если устали, ложитесь пораньше, я отнесу посуду и просто постою на улице, послушаю разговоры. Не беспокойтесь ни о чем.

Пока он отсутствовал, мы с Магни решили обнаглеть и перестирали нашу дорожную одежду, потому что в ванной было чудесное устройство — поток теплого воздуха, который мгновенно сушил ткань («Такое есть во всех цивилизованных домах, ты просто не помнишь, Джан!»).

Здесь заснуть было труднее. Когда мы выключили свет, темнее не стало — на улице горели фонари, на противоположном здании зачем-то имелись прожекторы по всему фасаду. Внизу все так же шел поток машин. Жизнь в больших городах ночью почти не затихала.

Магни стала искать, как опустить занавеси на окнах, и не могла найти.

— Где-то здесь… Ох! — она вдруг схватилась за подоконник и осела на пол. Я кинулась ее поднимать:

— Матушка!

Из своей комнатушки выскочил господин Джинг:

— Что такое?

— Ничего-ничего, все уже прошло, — прошептала Магни, вставая на ноги. — Слабость, дорога, волнение… Как здесь опускаются жалюзи?

— Вот, кнопка снизу подоконника, — он указал кнопку, но не нажал. — Сердце? У вас плохо с сердцем?

— Прошло, — Магни ещё слегка дрожала. — Я отлежусь и все пройдет.

— Ну, смотрите сами, — сказал он с сомнением и ушел в свою комнату сразу. Я сама довела Магни до кровати, а потом нажала кнопку и опустила тяжёлое, сплошное покрытие. Сразу стало совсем темно и тихо.

Моя кровать не пахла ничем, кроме свежести. Я мысленно порадовалась, что мы успели постираться, и теперь у меня запас и одежды, и белья… того, что я взяла из дому, господин Джинг, естественно, его мне не покупал, да я сама бы со стыда сгорела от таких подарков. Интересно, кто ведал закупками во дворце? Там, наверное, и врач был, он бы осмотрел сейчас Магни. Конечно, мне за нее тревожно, но вряд ли у нее что-то серьезное, просто мы все так устали за этот день…

…Я проснулась от стона. На этот раз мне даже ничего не привиделось, я провалилась в забытье незаметно для себя. А вскочила резко, сразу.

— Матушка! Что случилось?

— Все почти прошло, Джан, — она сидела на кровати бледная, с мокрым лицом. — Я просто отвыкла от городской пищи. Ты сама как? Тебя не тошнит?

— Нет, ни капельки. Давай попросим вызвать врача, матушка! Это же большой город, здесь есть круглосуточные лечебницы!

— Вам нехорошо? — из своей двери высунулся психиатр Джинг, полностью одетый — он так и спал, впрочем, как и мы.

— Все уже прошло, — начала Магни, но он подошёл к ней, взял за запястье, прислушался.

— Пульс нитевидный… Это не проявилось бы так быстро, у вас, наверное, малокровие?

— Я не знаю, — проговорила Магни. — У меня же не было возможности обследоваться. Возможно, еда…

— Но мы же все ели то же, что и вы! — сказал он очень убедительным тоном. — Вы же дотерпите до завтра?

— Конечно! — начала она с готовностью. Я перебила:

— Нет, нам лучше вызвать врача сейчас.

Он поморщился:

— Поверьте, этого не стоит делать. Вблизи человека легче узнать, врач это все же профессия интеллигенции… Если госпожа Боэми немного подождёт, завтра ее осмотрит верный человек. И да, он врач. Разумеется. И я изучал медицину. Ничего страшного я не вижу.

— Я потерплю! — горячо заверила Магни.

Я спорила с ними, но они оба как сговорились. В конце концов я отступила.

Вторую половину ночи я помню сумбурно. Да что там, я все дальнейшие дни помню сумбурно… Я боролась со сном, но все равно закрывала глаза от странной, гнетущей усталости. Я ругала себя за это, мне казалось, если я засну, Магни станет совсем худо.

Наконец, сквозь покрытие на окне забрезжил рассвет. Магни дремала, и я обрадовалась — значит, ей стало лучше. Господин Джинг выглядел неважно, на нем сказалась бессонная ночь. Он поглядел на нее, будить не стал, предупредил меня, что скоро вернётся, и вышел из номера.

После его ухода Магни проснулась.

— Мне лучше, Джан, — ответила она на мои расспросы, но я засомневалась — она была совсем бледной, да и села на постели с трудом.

— Надо потребовать немедленно врача, матушка, может быть, тебе нельзя ехать?

— Даже не думай! И я не верю нынешним врачам. Кто знает, как и чему их учили. Дай мне просто воды, прошу.

На подоконнике стояли стаканчики, такие странные, похожие на стекло, но мягкие. Я налила воды из-под крана. Магни сделала пару глотков, изменилась в лице и поспешила в ванную. Ее тошнило.

— Матушка, — я не на шутку испугалась. — Матушка, да что же это? Неужели нельзя позвать врача?

— Я просто отравилась, Джан, — просипела она в ответ.

Тут снаружи постучали, сильно и уверенно, я кинулась открывать, не подумав, что господин Джинг не велел даже подходить к двери. Мне почему-то показалось, что это доктор. Но в коридоре стоял молодой парнишка с торчащими зубами, в форме служащего, с толстой пачкой бумаг.

— Утренняя газета, гражданка, — сказал он и вручил мне несколько листов. Я только пролепетала:

— Но я не заказывала газету! Мне нечем заплатить!

— Это входит в стоимость номера, гражданка, — он оскалился, что должно было означать улыбку, и захлопнул дверь. Я перевела дух и машинально стала пролистывать газету, выхватывая глазами только заголовки и не понимая их смысл.

«Мятежники отброшены в направлении…»

«Жители прибрежных поселков выражают благодарность…»

«Навстречу группировке Ван-Гура выслан полк…»

«Линия фронта продвинулась…»

«Под ружье призваны…»

Наверное, там были и статьи про мирную жизнь, но мне попались исключительно эти.

— Что там, Джан? — слабым голосом спросила Магни. Я не успела ей ответить. Дверь распахнулась, вошёл психиатр Джинг.

— Мы можем ехать, — объявил он, увидел у меня в руках газету и нахмурился.

— Откуда это?

— Это сунули под дверь, — выпалила я. Магни, конечно, не учила меня лгать, но в таких случаях…

Он покачал головой. В номере действительно не было порога.

— И все же надо было ее не брать, в ней нет ничего интересного.

— Но там сказано, фронт движется…

— Фронт и должен двигаться, иначе это не фронт. Что-то ещё?

— Кто такой Ван-Гур?

Он поморщился.

— Один из наиболее успешных полевых командиров у радикалов. Это не должно вас беспокоить. Пусть они грызутся между собой. Это нам даже на руку.

— Но люди же страдают!

— Госпожа Хуоджан, — сказал Джинг серьезно, — правитель должен мыслить иными категориями. Ваша досточтимая матушка понимала это и не лезла в политику. Вы собрались? Госпожа Боэми, вы можете дойти до лифта?

— Дойду, — кивнула Магни. — Должна.

Она действительно дошла, хоть и держалась при этом за руку господина Джинга. Я предлагала ей помощь, но она отказалась:

— Я ещё повисну на тебе, Джан, и мы обе упадем.

Мысленно я молилась своей великой тёзке, чтобы мы быстрее добрались до места, где можно было вызвать врача.

В машине у Магни вырвался вздох облегчения. Но, когда автомобиль тронулся, ее снова замутило.

— Послушайте! — я не выдержала, взялась за ручку двери. — Срочно нужен врач! Мы не можем ехать далеко!

— Я выдержу, Джан, — прохрипела Магни. Как всегда… Я с тоской посмотрела на нее. Мне вовсе не казалось, что она выдержит.

Я не могла понять, куда едет автомобиль. Мы сворачивали то вправо, то влево, кружили, дважды пересекли одно и то же место (там была приметная клумба). На мои робкие просьбы следовало неизменное: «Терпите, госпожа». И, когда мне уже казалось, что мы будем ездить вечно, а Магни побелела как смерть и сползала с сиденья, мы оказались на тихой окраинной улице. Здесь не было высоток, дома окружали заборчики, невысокие, почти как в нашем поселке, но куда более аккуратные.

— Мы на месте, — провозгласил Джинг с некоторым упрёком в голосе — а ты, дескать, мне не верила. Мы въехали в белые распахнутые ворота. Дом стоял посреди дворика с серым покрытием (я уже знала, что это называется «асфальт») и выглядел, как остов крупной рыбы. Он был не достроен до конца.

— Как же мы тут, — прошептала Магни. От свежего воздуха ей стало немного легче. Здесь росли высокие деревья, что давали прохладу. Дымом и копотью пахло меньше, чем в центре.

— Дом большой, места хватит, — ответил психиатр. Он опять как-то занервничал и казался уже не таким уверенным.

Я попыталась оглядеться, чтобы заметить хоть какие-то ориентиры и понять, куда мы приехали. Но на мне мертвым грузом повисла Магни, а сзади торопил господин Джинг:

— Идёмте, прошу вас, не вертитесь, вот он, вход!

Я даже двор и дом толком не рассмотрела. Мы вошли через тяжёлую металлическую дверь и будто попали в подземный ход. Впереди был длинный коридор, на стене всего одна лампа, дальше открылся выход в комнату — тоже темную, без окон, с серыми стенами.

Здесь были люди. Я уже решила, что в доме никого нет, и вздрогнула от неожиданности. Человек среднего возраста, в рабочей одежде, красил стену широкой кистью, стоя на приставной лестнице. Двое его поддерживали. Пахло клеем и мелом, мне тут же представилась наша школа.

— Где хозяин? — спросил психиатр. Это слово резануло меня по ушам. Учитель ведь говорил, что больше хозяев нет и не будет. Конечно, психиатр имел в виду владельца дома, но…

— Задерживается, — ответил один из державших лестницу, разглядывая нас с интересом.

— Я же предупреждал! Ключи на месте?

— Откуда нам знать, — вступил в разговор тот, кто красил стену.

Они все смотрели на нас, точнее, на меня. Психиатра-то они уже видели, а Магни низко опустила голову. Она еле стояла на ногах.

— Так дайте пройти, — сердито сказал Джинг. — Видите, женщине совсем худо.

Только сейчас я заметила, что лестница загораживала проем в стене. Там что, тоже нет окон? Мне стало совсем тоскливо.

— Да пожалуйста, — человек соскочил с перекладины, выставив вперёд кисть. С нее полетели брызги.

— С уважением! — сказал Джинг все так же сердито. — Вы знаете, кто перед вами.

Знали они или нет, но в их ответных ухмылках ни уважения, ни почтительности не было ни капли. Я прошла следом за Джингом, придерживая Магни. Она изо всех сил старалась не шататься.

— Действительно, хорошенькая, — сказал мне вслед насмешливый голос.

Спина господина Джинга не дрогнула.

Учитель рассказывал нам о спиральных домах (я всегда вспоминала при этом печальную Спиральную башню). Их строили так, чтобы жилые комнаты находились в самом центре, свет внутрь проникал через прозрачные окна в крыше. Так решались проблемы с безопасностью и отоплением. Вроде как решались не слишком успешно, но — тут учитель разводил руками — причуды богатых, им такие дома нравились и эта архитектура в городах распространена.

Это тоже был спиральный дом. Мы дважды повернули по коридору, потом господин Джинг остановился. Перед нами была дверь, сбоку на стене — полки с какими-то банками, стопками бумаг и прочими мелочами, Джинг пошарил на полке рукой и вытащил ключ.

— Входите!

Комната, которая нам открылась, была совсем небольшая, с окном в потолке и, слава Звёздной матушке, с кроватью. Наконец я смогла устроить Магни. Она прошептала только:

— Я отлежусь и все пройдет, — и закрыла глаза. Рука у нее была горячей.

— Она отдохнёт и все пройдет, — повторил Джинг. — Вот здесь пока можно расположиться, госпожа Хуоджан. Хозяин дома — тот самый верный человек… а на рабочих не обращайте внимания. Им не нравятся новые порядки, нам может понадобиться их помощь, хотя они грубые необразованные люди. Я сказал им, что вы моя родственница и принадлежите к знатному роду, но более ничего.

Он толкнул узкую белую дверь в противоположной стене.

— Здесь тамбур. Санузел и прочее… дальше дверь в вашу комнату. В таких маленьких чуланчиках жила прислуга, но вы понимаете, это временно. Я думаю переправить вас в совсем, совсем безопасное место. Но и здесь безопасно. Здесь вас никто не увидит. Все необходимое я вам принесу.

— А врач? Вы приведете врача?

— Да, конечно.

Он вышел, как я подумала — за доктором.

Я стала осматриваться. Правда, развернуться тут было особо негде, отведенная мне каморка была совсем крохотной, у стены шкаф с горизонтальными ящиками (я вспомнила, это называлось «комод»), свет, падающий из окна сверху. Стекло там было не прозрачное, а какое-то мутное, очень толстое с виду, поэтому и свет был рассеянным, мягким.

Я спрятала свои вещи — большая часть из них была куплена господином Джингом — в комод и вышла в тамбур. Ванная и туалет тоже были крохотными. Наверное, прислугу в этом доме кормили не досыта, толстый человек бы здесь застрял.

Я вернулась к Магни. Она спала, я мысленно попросила у Звёздной хозяйки здоровья для моей нянюшки и начала потихоньку разбирать её вещи.

Я не знала, где мы находимся. Город? Какой? И какая его часть? Кто владелец этого дома? Ну почему господин Джинг не говорит мне ничего, будто я маленькая девочка! И ничего не говорит Магни…

Я вспомнила о ней, и она будто почувствовала — сразу проснулась, заворочалась на кровати.

— Как ты, матушка? — я склонилась над ней.

— Лучше, — прошелестела Магни. — Только во рту ужасно сухо и горько. Ты не дашь мне воды, Джан?

Я кинулась в свою комнатушку. В узелке у меня была кружка из особо прочной глины, небольшая, округлая. В детстве меня забавляло, что её можно уронить и не разбить. Тогда, лет в девять-десять, я мечтала, что эта кружка из прошлой жизни, которой я не помнила…

Воду я набрала просто из-под крана в ванной, попробовала сама — на вкус вода как вода. Магни с жадностью сделала несколько глотков. На ободке кружки осталась кровь.

У меня внутри все оборвалось. Я выскочила в коридор и бросилась искать господина Джинга.

В большой комнате все ещё находились рабочие с лестницей. Они загораживали выход и с места не двинулись, чтобы дать мне пройти. Стояли и смотрели, будто радовались, что мне не по себе.

— Мне нужен врач, — сказала я, пытаясь побороть противное чувство страха. — Где тот человек, что привел меня сюда? Там больная, ей очень худо!

Они продолжали меня рассматривать так, как рыбаки рассматривают уснувшую рыбу и думают, выкинуть ее или потрошить. Один сказал, усмехнувшись:

— А все же со времён Красного солнца у меня перебывало немало знатных дамочек, жрать-то все хотят…

— Мне срочно нужно позвать врача, — я с ужасом поняла, что мой голос звучит пронзительно и неуверенно. А эти люди так и не шевельнулись.

— Что происходит? — за их спинами появился господин Джинг. — Что происходит? Где ваше уважение?

Он уставился на ближайшего рабочего, и тот явно смутился, отвёл глаза и отступил назад. Но другой, на которого Джинг не смотрел, быстро заговорил:

— Вы бы бросили эти ваши штучки, господин, нас много, на всех вы повлиять не можете! Да и что плохого мы сделали? Это барышня бьёт тревогу.

— Пойдёмте, — бросил мне Джинг, напоследок сердито посмотрев на рабочего. Мы вернулись к Магни. Я показала чашку, психиатр покачал головой:

— Да, есть кровь, но не так много…

— Не так много? — закричала я. — Да что с вами? Моей матушке худо, вы понимаете? Вдруг она умирает?

— Ну, не преувеличивайте, — запротестовал он. — Врач придет к вечеру, вы же потерпите, госпожа Боэми? Тогда же будет и ужин.

И Магни только кивнула в ответ. Я сначала испугалась, когда у меня вырвались страшные слова о смерти, а потом разозлилась на нее. Ну как можно быть такой нетребовательной!

— Матушка, что ты? Скажи, что тебе плохо, я же вижу!

— Я справлюсь, Джан, — упрямо твердила Магни.

Мне оставалось лишь ждать врача. Я сидела у постели моей нянюшки, прислушивалась к ее дыханию и поглядывала вверх. Небо было светлым. Когда же вечер? И если здесь начнется пожар, как я вытащу Магни? Такие дома строились из негорючих материалов, но вдруг?

Наконец, этот ужасный день завершился. Небо стало темнеть и электричество зажглось само собой, когда за дверью послышались шаги. Я вскочила. На пороге появился господин Джинг и с ним двое. Один, мужчина среднего возраста, крупный, лысый и угрюмый, посмотрел на меня исподлобья и слегка поклонился.

— Я знаю вас, а вы мое имя не знаете, и пусть это так и остаётся, — сказал он сурово, пока я беззвучно открывала и закрывала рот. — Рад принять вас в моем доме. А это доктор, говорите быстро, какие жалобы?

Магни попыталась сесть. Видно было, что ей очень неловко лежать в постели перед мужчинами, даже полностью одетой. А ещё она явно боялась, что врач при всех будет ее осматривать.

Но доктор, молодой ещё сухопарый человек с вытянутым лицом, только задал несколько вопросов:

— Когда началось? Тошнит? Болит голова? Вы ели что-то, что не ели все?

Выслушав ответы, он попросил Магни открыть рот, заглянул ей в глаза, пощупал пульс.

— Возможно, это лихорадка… Вы знаете, что такое злокачественная лихорадка?

Магни покачала головой. Я тоже слышала об этом в первый раз.

— Ну а такую резкую тошноту я могу объяснить тем, что у вас уже была болезнь желудка… Язва, например. У вас были боли?

— Небольшие, да, — кивнула Магни.

— Так вот что, язва желудка, — пробормотал Джинг. — Да, вполне возможно…

— Ну хорошо, — вмешалась я. — А лечение? Какое лечение?

Доктор поморщился, будто я спросила что-то неподобающее.

— Будет лекарство, конечно, хотя заболевание сложное. Нужен хороший уход.

— Уход будет! — пообещала я.

Они вышли, доктор вернулся чуть позже, принес бутыль с прозрачной жидкостью и объяснил, как ее принимать. Потом появился господин Джинг с виноватым видом:

— Простите, госпожа. Я не могу найти никакой женщины в помощь.

— Не надо никого, — сказала я. — Я справлюсь.

Говорят, великая Хуоджан сама носила камни при строительстве стены вокруг столицы. И я бы с удовольствием носила камни, лишь бы Магни была здорова…

Но странная болезнь развивалась стремительно. Я поверить не могла, не думала просто, что такое бывает. Магни худела и слабела на глазах. Усугубляло ситуацию то, что она отказывалась от еды и питья, как я поняла, даже не из-за отсутствия аппетита, а чтобы мне не было трудно за ней ухаживать.

Мне тоже кусок в горло не лез. Я боялась лишний раз отлучиться от Магни, боялась спать. Мне казалось, если я засну, с ней что-то случится. И ещё я не забывала про рабочих, ремонтировавших дом.

Я не знала, какое число на дворе, не понимала даже, лето сейчас или уже осень. Я считала дни, но сбилась со счета после пятнадцатого. Время одновременно и тянулось, и неслось стремительно. Теперь мне казалось, что жизнь на берегу моря отодвинулась далеко-далеко. Какой я была дурой, когда тосковала в поселке и мечтала оттуда вырваться! Я вырвалась в тюрьму и теряла единственного дорогого мне человека.

Врач приходил ежедневно. Щупал пульс, выслушивал жалобы (преимущественно, мои), укорял Магни за отсутствие аппетита. Он принес ещё одно лекарство, но оно тоже совершенно не помогало. На мои вопросы он отвечал с лёгким раздражением:

— Вы имеете понятие о медицине, госпожа? Нет? Вот и не спрашивайте. Я знаю свою работу, просто волшебных лекарств у меня нет.

Господин Джинг смотрел с сочувствием, но тоже прогнозов не давал:

— Иногда можно только облегчить состояние. Мне тоже жаль. Думаю, госпожа Боэми все силы положила на то, чтобы вырастить вас и передать в надёжные руки. А теперь у нее не осталось сил.

Я еле сдержалась, чтобы не зареветь в голос. Получается, я была виновата в болезни Магни? Она смотрела на нас молча, она все время теперь молчала — у нее кровоточили десны, а в горле была постоянная сухость. Но сейчас, под пристальным взглядом психиатра, разомкнула бескровные губы и прошептала:

— Я свой долг выполнила, Джан, а ты слушайся господина Джинга, тебе он хочет только добра…

— Матушка, ты должна жить ради себя самой! — я хотела погладить ее по голове. Сухая прядь волос отделилась и осталась у меня в руках. Я только чудом не заорала. Вскочила и бросилась к двери. Джинг не успел меня остановить.

Зал за коридором давно уже оштукатурили и покрасили, рабочих там не было, я добежала до входной двери и заколотила в нее кулаками. Кто-то откуда-то да придет на стук!

— Слышите меня, врача, срочно врача!

Джинг нагнал меня и потащил назад. Ему и усилий особых прикладывать не пришлось, у меня руки сами повисли, как плети, а ноги начали заплетаться.

— Ну как так можно! Вы пошли в своего младшего дядюшку! Я сколько раз говорил вам, что нужно быть осторожной и не привлекать к себе внимания! Я сам позову врача.

Доктор пришел, но не сказал ничего толкового — как и всегда. Как я ни умоляла господина Джинга привести ещё хоть кого-нибудь, он только хмурился.

— Вы же понимаете, в нашем положении это невозможно. Этот человек честен и предан семье. Злокачественная лихорадка очень трудно поддается лечению. И прошу вас, не плачьте. Вы должны быть сильной, госпожа!

Нет, я не плакала. Слёзы были бесполезны, ведь они не вылечили бы мою Магни. И не заставили бы этих людей пожалеть меня. Я уже давно не сомневалась, что я для них никакая не госпожа, а пленница…

Каждый день был хуже предыдущего. Каждый день тянулся, как вязкое тесто, и пролетал так, что и вспомнить было нечего. Просто Магни становилось все хуже. Сначала, когда я видела по утрам её исхудавшее лицо и запавшие глаза, мне казалось, что хуже уже невозможно. Но как же я заблуждалась!

При этом не знаю, чем, сердцем, рассудком, или не желающей сдаваться частичкой души, я верила в выздоровление Магни. Она не могла меня покинуть, она обещала! Просто мне было страшно, дико страшно…

Это случилось на двадцать второй или двадцать четвертый день. Магни с утра было немного лучше, она даже поела немного жидкой каши (врач назвал эту еду «кисель») без уговоров. Посмотрела на светлую прозрачную толщу потолка и вздохнула:

— Жаль, здесь нельзя видеть солнце.

— Матушка, тебе уже лучше, мы выйдем отсюда, — стала убеждать я. — Видишь, лекарства дают — как это доктор сказал? — накопительный эффект.

Она качнула головой.

— Не будем об этом, Джан. Боюсь, что… Да, слушай. Будь осторожна. Пока тебя берегут, но будь осторожна.

— Матушка, не говори так много, ты устанешь, — сказала я. — Сейчас я помою посуду и вернусь. Я быстро.

Сколько раз я потом корила себя за то, что вышла? Я вернулась почти сразу, но Магни уже не лежала на спине, а сползала с кровати, уткнувшись лицом в простыню. Наверное, она пыталась сесть, спустила ноги на пол, и это усилие оказалось для нее роковым.

Я выронила чашку и бросилась к моей матушке. На звук разбившейся посуды прибежал господин Джинг. Вместе мы подняли Магни на постель, я хотела сделать ей искусственное дыхание, как делают утонувшему. Джинг склонился надо мной, уговаривая:

— Госпожа Хуоджан, не нужно. Вы же можете ей навредить. Сейчас я позову доктора…

Доктор на этот раз появился очень быстро. Пощупал у Магни пульс и переглянулся с господином Джингом.

— Все, — сказал он с той же бесстрастной физиономией, как и всегда. — Все. Я предупреждал.

— Нет! — закричала я. — Матушка моя, матушка!

Они говорили что-то надо мной, но я не слышала. Я звала и тормошила Магни — о, какая же лёгкая она стала! Наверное, это длилось долго. Я пришла в себя, когда до меня дотронулась рука господина Джинга.

— Прошу вас, госпожа. Мы не можем оставить все так…

В комнату вошли двое рабочих — тех, что ремонтировали дом в первый день. Лица у них были такие же. Они только что не ухмылялись.

— Покрывало, — сказал один из них. — Надо покрывало.

— Нет! — закричала я. — Это не по правилам, так хоронить!

Джинг опять склонился надо мной и начал увещевать. От его слов я будто уплывала в туман. Вокруг все было мутно, я перестала понимать, кто эти люди, зачем они перекладывают Магни на одеяло и уносят куда-то. Словно издали до меня доносился голос психиатра:

— Поверьте, все будет сделано достойно, настоящие похороны мы пока организовать не можем. Скоро вы уедете отсюда, только сделаем документы. Потом вы сможете воздать вашей нянюшка почести… Она положила все силы, но вырастила вас, передала в надёжные руки. Теперь у вас есть, на кого опереться, подумайте, если бы она умерла раньше… Идите в свою комнату. Вы заслужили отдых.

Я поднялась и пошла. Позади меня дверь закрыли на ключ, но мне было все равно. Я лежала на кровати не то во сне, не то в бреду. Не было ни одной связной мысли. И вдруг я резко села и вспомнила: Магни умерла! Да, вот так, моя матушка, ставшая для меня ближе родной, меня покинула. Никогда она больше не улыбнется, не скажет, как всегда: «Пустое, Джан». И ведь всего тридцать дней назад мы были почти счастливы! Зачем я желала перемен! Что хорошего было в жизни у Магни, она положила все силы на чужого ребенка, и вот какая получилась благодарность!

В замочной скважине царапнул ключ. Вошёл Джинг с подносом в руках, посмотрел на меня укоризненно:

— Прошу вас, не плачьте. Держитесь. Вашему деду было сложнее, чем вам, но он никак этого не показывал. Поверьте, мне тоже нелегко. Я ведь знал госпожу Боэми дольше вас, это была в высшей степени достойная женщина. И вы не должны посрамить свой род. Вот, перекусите. Через пару дней мы тронемся в путь, вы покинете это печальное место, скорбь забудется… А теперь подкрепитесь и постарайтесь уснуть. Вот, выпейте.

Он подвинул ко мне стакан с водой. Я поднесла его ко рту, глотнула, взяла хлебец и стала жевать. Джинг одобрительно кивнул.

— Вот так, правильно. Я и комнату запирать не буду, вы же умница, а этих мордоворотов ночью в доме не будет. Вас никто не побеспокоит. Отдыхайте.

Он вышел. Я подождала, пока его шаги стихнут, схватила ложку, бросилась к раковине, открыла рот и нажала на корень языка…

Потом я долго полоскала рот водой и вытирала слёзы с глаз. Рвота отвратительна, но есть сейчас я не буду. Не буду! Не буду! Моя Магни умерла почти что с голоду, и я тоже поголодаю! Хоть так! Мне ведь и горевать запрещают…

Я вернулась в комнату. Кто придумал этот прозрачный потолок? Человек чувствует себя в таком доме, как мышь в ведре… Не выбраться, не подняться по гладким стенкам.

Я металась по комнате, как зверёк в ловушке. Иногда падала на кровать, но сна не было. Мне ведь даже с Магни не дали проститься по-человечески…

Небо вверху понемногу темнело. Я вышла в тамбур и открыла дверь в комнату к Магни. При виде пустой кровати, я, наконец, смогла заплакать. Как быстро они от нее избавились! И ведь наверняка без положенных почестей!

Я легла на постель. Она была холодная, чужая. Вот так. А ведь человека нельзя хоронить прежде, чем солнце зайдет дважды. Никто не провел церемонию. Даже траурной музыки не было.

Я тихонько начала напевать песню, которую слышала иногда от рыбачек в поселке. Песню о Звёздной матушке, что не оставит доброго человека своей милостью и за чертой…

Где-то там, далеко, за звёздами, дивный сад,

Ты покинь этот мир, что к людям простым жесток.

Там на ветках птицы поют, ручьи по земле журчат,

Здесь умрет человек — там вырастает цветок.

Дальше я не знала слов, только вспоминалась тихая мелодия, склонившиеся фигуры в черном, ветер на берегу… Там мне было хорошо! Там бы я не осталась одна, односельчане, может, были не самыми храбрыми людьми, но в помощи они бы мне не отказали…

Я очнулась внезапно. За стеной — мне со страху показалось, что прямо над моей головой — знакомый голос резко и громко сказал:

— Но я не верю тебе, Джинг, что от этой бестолковой трусливой девчонки будет польза!

Ночь на море — это только звучит романтично. Едва на остров пала темнота, немедленно проснулись все насекомые, что сидели в траве, кустах и на деревьях, половина из них была поющей, а другая — кусачей. От кусачих помогала мазь из походной аптечки. От поющих — ничего. Я лежал на спальном мешке и слушал их трескотню. С заходом солнца стало прохладней, и я мог бы закутаться с головой, но так получалось слишком уж душно. Поэтому я честно пытался заснуть под бодрящую прохладу и ещё более бодрящий трескучий хор цикад.

Костер мы решили не разжигать. Я поужинал половиной содержимого банки с консервами, а Горено еда не требовалась. Он и стоять мог хоть всю ночь, но, к счастью, не стоял, а сидел на мягкой траве в укрытии густых кустов и осуждающе молчал. Я не видел его лица и поджатых губ, не слышал голоса с мягкими интонациями, но недовольство считывал очень легко.

Беседа на тему «Опасно оставаться на необитаемом острове на целую ночь» была долгой, и в ней не победил никто из нас.

— Горено, дружище, — убеждал я. — Ну подумай сам! Пусть здесь действительно находятся какие-то опасные для нас люди, пусть даже преступники… Больше нам никто не может угрожать. Здешние ядовитые змеи не опасны для человека. Крупных хищников нет. Подвернуть ногу я с равным успехом могу и на материке.

— А если здесь все же есть люди, хозяин Миромекано? — спросил Горено. Укоризна разливалась в вечернем воздухе вместе с еле слышным шумом моря.

— Я о том и говорю. Если здесь есть люди, они прекрасно могут выстрелить в нас, когда мы поплывём на лодке. Тьфу, что я говорю, они бы нас подстрелили ещё по дороге сюда. Ну сам подумай, если они опасны, значит, у них есть огнестрельное оружие, они же не удрали на край света, чтобы тут сражаться на кулачках?

— Не вижу связи, хозяин Миромекано.

— Ох, Горено… Даже если тут кто-то есть, ты же заметишь его раньше, чем он проявит какие-то не такие намерения. Разве нет? У тебя невероятно острое зрение и такой же слух.

— Это не совсем так. Роботы не всесильны и не всемогущи, хозяин Миромекано. Существуют специальные приспособления, обманывающие зрение и слух, а так же датчики температуры, которыми я тоже снабжён.

— Вот, даже датчики температуры!

— И движения. Датчики температуры почти бесполезны в тропических условиях.

— И движения. Значит, у нас преимущества. Ты заметишь здешних обитателей прежде, чем они заметят тебя.

— Если у них нет роботов, — ровным тоном сказал Горено. Его не было видно в темноте, но я ясно представил, как он сидит, не шевелясь, спокойный и невозмутимый.

А ведь он прав. Если я сохранил личного робота, на планете с почти двумя миллиардами населения кто-то ещё мог до этого додуматься.

— Горено, а у тебя же есть сведения по истории этого острова? Кто тут жил раньше, какие базы стояли, какие сражения были. Географию не надо, только историю.

— Очень ограниченные, хозяин Миромекано. Последние двенадцать лет я был отключен от мировой информационной сети. К тому же, вы помните, что она только называется мировой. Электронная база данных у Трианглета и Тиксандании до сих пор разная.

— Рассказывай, что знаешь.

— Прежде всего, здешняя база относилась к числу так называемых дублирующих, она имела дополнительный пункт на Локулусе… — монотонно заговорил Горено. Под его голос впору было заснуть.

В общем-то, историю Архипелага я худо-бедно помнил и сам. Острова были заселены ещё на заре цивилизации, из-за райских условий прогресс на них шел слабо, и с появлением промышленности морской флот стал потихоньку вытеснять племена аборигенов на материк. Когда между двумя государствами началось первое масштабное противостояние, военные оборудовали острова под базы, и коренные жители Архипелага либо бежали, либо погибли. Причем освоение островов шло по принципу «кто первый», поэтому на Мериваке была именно трианглетская база, хоть он и ближе к нашему берегу. С появлением космических кораблей, которые могли атаковать врага из любой точки пространства, базы свое значение утратили, были демонтированы или заброшены. Поэтому жители побережий Трианглета стали снова заселять Архипелаг. Треугольный континент из-за особенностей рельефа меньше пригоден для удобного существования, а население там вдвое больше нашего. У нас тут преимущественно низменности, климат мягче, недостатка жизненного пространства не наблюдается.

Так что неудивительно, что именно имперцы переселились на Меривак. Странно другое. После революции острова согласились поделить по проливу Димидию, а это совершенно точно очень далеко отсюда. Меривак наш остров. Дружба дружбой, но при нынешних технологиях лодку или корабль, плывущий с Трианглета на наш берег, заметили бы со спутника. Если имперцы нелегально пересекли границу, то как им это удалось? А если легально, и это просто туристы, то за каким чёртом меня сюда послали?

Не знаю, почему я думал о туристах во множественном числе, видел ведь всего одну девушку. Но не может же быть, чтобы она тут жила без единого сопровождающего?

Небо светилось тысячами сияющих звёзд. Море успокоилось, даже ветром от него не тянуло. Стало значительно теплее. Звёзды отражались в гладкой водной поверхности. Мы с Горено смотрели на эту картину из зарослей, словно из темного зрительного зала на освещённую сцену. Меня наконец-то начало клонить в сон, но я думал, что такую картину тоже надо нарисовать, непременно — эти свисающие, как занавес, листья, и вуаль из звездных блёсток, и мерцающее море. А ещё вспомнил, как два года назад мы всем курсом рисовали ночной пейзаж, и я предложил Пауку раздать всем черную бумагу и белую краску, а он злобно сверкнул глазами и процедил: «Слишком умные стали, учить вас нечему». С тех пор, похоже, он на меня и косился.

Несмотря на усталость, уснуть все никак не выходило. Я чувствовал себя, как перед подъемом в горы (ездили однажды) или перед сплавом по горной речке. Мне не терпелось узнать, что же тут такое творится. Я даже злился на ночь, которая отдаляла меня от разгадки. Причем страха не было никакого, я почему-то был твердо уверен, что мы с Горено справимся с любой опасностью, если она вдруг появится, но она не появится, наверняка!

Потихоньку становилось все прохладнее, пришлось влезть в спальный мешок, только тогда я незаметно для себя задремал.

Утро было чудесным! Вообще в походе именно рассвет самое худшее время, все просыпаются, выползают из палаток, продирают глаза и разминают замлевшие суставы. Холодно, народ сонный, растрепанный, а надо приводить себя в порядок, разжигать костер, тащить воду и готовить завтрак.

Здесь было тепло. Я проснулся поздно, солнце виднелось в просвете листвы и стояло довольно высоко. И жары чрезмерной не было. Вечерняя мошкара улеглась спать. Где-то перекликались птицы. У меня даже спина не болела, как частенько бывает после ночёвки под открытым небом. Какая-то невероятно удобная местность попалась…

Горено сидел там же, где и накануне. Он не изменил позу и смотрел в одну точку, однако, когда я проснулся и зашевелился, повернул ко мне голову.

— Доброе утро, хозяин Миромекано.

— Доброе, действительно доброе, раз мы с тобой живы и здоровы.

— Я не живой, — поправил он. — Я функционирующий.

— Ну, дружище, не придирайся к словам. За ночь ведь ты никого не заметил? Никто не пытался на нас напасть?

Оказалось, что никто — как я и думал. Горено не заметил ничего, выходящего за рамки обычной жизни субтропических зарослей. Летали ночные птицы, ползали мелкие животные, к нам они и близко не подходили.

— Что вы планируете делать, хозяин Миромекано? — спросил Горено с теми мягкими интонациями, за которыми явственно читалось: «Не одобряю вашу беспечность».

— Планирую? Прежде всего, искать воду, наш запас закончился, а где-то здесь непременно есть пресные источники, должны же эти деревья на чем-то расти. Все ручьи впадают в океан, поэтому пойдём по берегу. Вон туда, где берег низкий.

Остров был невелик. Наверное, по кругу я обошел бы его за день, а то и за полдня. Жаль, что на нём не было заметных возвышенностей, кроме скал у бухты, а то бы я мог забраться на холм и поглядеть, куда меня занесло любопытство.

На скалы я не оглядывался и страшно жалел, что у меня нет с собой зеркала. Островитяне, если бы их было много, непременно вышли бы к незваным гостям, чтобы намять нам бока. Раз не вышли, значит, они сами нас опасаются. Тогда их мало. Может быть, небольшая семья. Скалы были неприступны для человека без снаряжения. Думаю, Горено смог бы на них забраться, но раз местные пока не хотят знакомиться, не нужно к ним лезть. Пусть они сначала увидят, что у нас нет враждебных намерений.

Теперь я почувствовал все сопряжённые с походным утром неудобства — хотелось есть, пить, умыться и лечь на нормальную кровать. Но даже воды пока видно не было, только море вокруг — бесконечное, серебристое, спокойное. По нему лишь слегка перекатывались волны, вся его поверхность светилась и слепила глаза. На бескрайнем просторе я не заметил ни одной лодки. Вдали был виден Локулус, словно скользящий по воде, а ещё дальше берег материка. Он протянулся вдоль горизонта, такой же укоризненный, как физиономия Горено. Я решил смотреть под ноги и только под ноги, вернусь я домой, скоро вернусь!

В довершение всего мы так и тащили на себе все пожитки, самый объемный груз взял Горено. Я помнил прекрасно, что ему совершенно не тяжело, что он может поднять и унести железнодорожный вагон, но все же он обладал человеческой внешностью. Если местные за нами наблюдали, представляю, какого они обо мне были мнения. Наверняка думали — ну и наглец, товарища навьючил, а сам налегке шлёпает.

Пляж кончился. Под ногами была мягкая земля, поросшая травой, мхом, мелкими кустарничками. Дальше от берега начинались заросли, в которые мы пока благоразумно не совались. Почва была влажной, значит, мы выбрали верное направление, но пройти пришлось ещё немало, прежде чем показался ручей. Он вырыл себе углубление в мягкой почве, и мои следы тоже сразу заливала вода. В зеленоватой воде плавали мелкие листочки и ветки.

Мы прошли немного вверх по течению. Под густыми переплетенными кронами ручей образовал небольшое озерцо. Я дотянулся чуть ли не до его середины и наполнил фляжку. С виду вода казалась чистой, я достал из аптечки обеззараживающую таблетку, кипятить воду и разжигать для этого костер пока не стоило.

Наличие обычной воды для питья и умывания очень даже поднимает настроение, жизнь сразу заиграла новыми красками, я задумался, где бы устроить небольшой привал и достать эти краски, а заодно позавтракать. Вокруг ручья рос лес, и, чем дальше от берега, тем гуще он был. Вообще по такой чаще пробираться то ещё удовольствие, вокруг тебя густая каша из листьев и веток, что под ногами, не видно совершенно, непонятно, куда ты идешь, и когда это кончится. И это в обычном лиственном лесу, а тут субтропический. У меня бы и мысли не возникло соваться вглубь, но неподалеку от нас виднелся ряд высоких деревьев с толстыми стволами и очень густыми кронами. Под ними пространство было почти свободным, солнечные лучи не могли пробиться сквозь листву, а в тени ничего не растет. Вот и образовалось там что-то вроде аллеи с могучими колоннами по бокам. Возможно, эти деревья когда-то высадили специально, и я наткнулся на остатки военного лагеря…

С самого начала я не собирался искать базу. Преподаватель истории нам рассказывал, что имперцы просто мастера военной маскировки, можно пройти рядом с их наблюдательным пунктом и не заметить его, рвать ягоды с куста и не увидеть под ним боевую машину, а уж спрятать секретное убежище среди скал для них пара пустяков. А за двести лет там наверняка и следы стёрлись. Только вот эти деревья. Возможно, двести лет назад все выглядело иначе.

— Горено, пройдем вглубь, там, где проход свободен. Вдруг там будет какая-нибудь красивая поляна.

Горено ничего не сказал, но, судя по его сжатому в прямую линию рту, в существование красивой поляны не поверил. Однако пошел рядом со мной, держась чуть впереди.

Идти здесь было легко. Под ногами лежала ровная земля, не влажная, как на берегу, ноги при ходьбе не увязали. Шуршали только высохшие сучки, полусгнившие листья, хвоя, опавшая много лет назад. Над головой раскинулись могучие ветви. Вокруг царил зеленоватый полумрак, шуршание леса и птичья многоголосица и то звучали приглушённо. Мы будто в храм попали, и это было очень торжественно, но никак не годилось для рекламного проспекта. Хотя ради интереса можно и такой рисунок сделать, и когда-нибудь переработать в картину.

Через несколько десятков шагов мы снова вышли на открытое место. Но это не была красивая поляна, о которой я говорил Горено. На площадке, окружённой кустарником, росла высокая густая трава, а в ней виднелись расположенные рядами каменные плиты. Удивился я только в первый миг, а во второй уже догадался, что это значит. Кладбище! И нечего пугаться, база существовала тут не один десяток лет, неудивительно, что люди иногда погибали, куда же их девать. Это эферийцы кремируют своих мертвых и развеивают прах в космосе, а нам места хватает…

В студенческих походах мы иногда натыкались на старые сельские кладбища и даже рисовали их. Но то были живописные погосты с деревянными фигурами в виде скорбящей женщины или каменными склепами на могилах местных богачей. И обязательно там стояли узорчатые ограды, по которым карабкались гибкие стебли вьюнка, располагались скамеечки, а ещё росли цветы, много цветов.

Трианглетские военные хоронили своих без всяких пышностей и излишеств. Здесь было около тридцати могильных плит, низких, серых, поросших мхом. Надписи кое-где ещё можно было различить, цифры я разобрал, в наших языках они пишутся одинаково, а имена даже не пытался. Чтобы научиться понимать язык имперцев, надо положить на это жизнь, и то мало будет.

А ведь если здесь живут люди, я не смогу с ними поговорить, вдруг сообразил я. Разве что переводчиком выступит Горено. Я только подумал об этом, а вслух его спросить не успел. Мы прошли ряд могил до конца и увидели, что с противоположной стороны в земле выкопана длинная траншея. Нет, не траншея даже — целый ров. Он огибал кладбище, заползая глубокими отнорками между плит. Края ямы не сгладило время, на них не выросла трава. Кто бы и зачем ни копал здесь, он сделал это совсем недавно.

Горено стоял рядом со мной и рассматривал ров совершенно спокойно. Конечно, я знал, что робот мгновенно отреагирует на любую опасность, но такая его невозмутимость меня даже немного огорчила. Никакой реакции, будто мы наткнулись на совершенно нормальное явление. Хотя нет, реакцию он выдал — свою обычную:

— Я вижу здесь следы человеческого присутствия, хозяин Миромекано. Люди могут проявить к вам враждебность. Рекомендую как можно быстрее покинуть остров.

Я поморщился:

— Дружище, нет тут прямой угрозы жизни. Да, возможно, тут были люди, и что? На материке они тоже есть. Я не могу от всех шарахаться. И ты помнишь, что мне нужно выполнить эскизы, мне нужны разные виды… Лучше скажи, как по-твоему, что это?

— Кто-то вырыл здесь длинную и глубокую яму, хозяин Миромекано, — заявил Горено.

— Да вижу я и сам. Почему он это сделал?

— Не имею такой информации, хозяин Миромекано. Возможно, хотел кого-то похоронить.

Я вздохнул.

— Разве что длинного и толстого питона он хотел похоронить. Очень длинного и толстого. А то бы вырыл яму по размеру человеческого тела.

— Возможно, здесь хотели сделать массовое захоронение, — сказал Горено.

Я не стал ему отвечать. На братскую могилу это тоже было не слишком похоже. Зачем копать так близко к старым плитам? Поляна большая, отошёл немного в сторону и хорони хоть целый взвод.

Странно было и то, что лес за все эти годы не поглотил кладбище. Я проверил даты на могильных плитах. Все эти люди отошли в сад Звёздной хозяйки очень давно, во времена существования базы, захоронениям было уже двести с лишним лет. А трава не скрыла плиты целиком. Может быть, здесь рассыпали какие-то яды, чтобы не росли сорняки… Да нет, это я зря себя пугаю, за двести лет все давно бы смыли дожди. Разве не может быть в тропическом лесу естественных полян?

— Напоминаю вам, что вы собирались выполнить рисунки и покинуть это место, хозяин, — прогудел Горено. Я вздохнул. Всё верно, я именно это и обещал.

— Сейчас двинемся в путь, дай только ещё немного осмотрим поляну.

Мы прошлись вдоль края рва. Горено предупредил, что земля может осыпаться, и я послушался его — был паинькой и не подходил близко. Думаю, он остался доволен. А я нет. Ничего интересного на дне ямы не было. Неужели это действительно будущая братская могила?

Мы обошли кладбище второй раз, и тут меня осенило. А если таинственные копатели ничего не собирались туда прятать, а наоборот, что-то искали? Например, сокровища. Кто сказал, что в обычной жизни их не бывает, очень даже бывают, просто я никогда не видел. Может, где-то в глубине и вправду лежал или лежит клад. Старинный сундук, его откроешь, и водопадом хлынут старинные золотые монеты, среди них таинственно сверкают разноцветные камни, винно-красные или синие, словно море, на углу сундука повисло ожерелье… Ай, картинка для детской книжки. Такого не будет. Может, там зарыт секретный механизм?

— Горено, ты можешь чувствовать металлы?

— Я могу выполнять роль миноискателя, хозяин Миромекано, и определить рядом большое количество намагниченного металла.

Так, а чистое золото не намагничивается. Похоже, плакал клад.

— Здесь наличие железа не определяется, — добавил Горено.

И секретная машина тоже плакала. Не археологи же это были, что интересного можно найти у погибших два века назад пограничников? Вставные зубы? Так проще раскопать могилу.

Я вдруг спохватился, что мог затоптать следы. Но на земле не было никаких отпечатков, а если бы и были, вчерашний дождь точно все смыл. Не заметил я и следов тяжёлой техники. Неведомые искатели просто лопатой, что ли, орудовали? Наверняка у них ушел не один день.

— Вы будете зарисовывать эту поляну, хозяин Миромекано? — спросил Горено. Я спохватился.

— Да, то есть нет. Ты видишь сам, не слишком она красивая. Не самая подходящая натура.

— Тогда вам следует идти на поиски более подходящей натуры, хозяин Миромекано.

Он был совершенно прав. Стоя тут, мы все равно не раскрыли бы загадку старого кладбища. Копатели прятались среди скал. А если они и вовсе оттуда не выйдут, а я ведь не стал соваться в их убежище, чтобы показать мирные намерения!

Мы вернулись на побережье, выбрали ровную площадку в тени и устроились на привал. Хотя какой привал, мы же прошли всего ничего, просто я не был роботом, как Горено, и потому нуждался в завтраке.

С остатком консервов было покончено, и настроение у меня совсем испортилось. Полдня потрачено просто так, рисунки не сделаны, из еды осталась пачка крупы, остров я толком не исследовал, тайна кладбища не раскрыта, местные желанием общаться не горят. Ну что ж, все равно надо идти дальше.

Впереди лес подступал вплотную к морю, и мы зашлепали по воде. Горено шел чуть впереди и проверял дно. К счастью, этот участок быстро кончился. Кончился и лес. Мы вышли на открытую часть острова. Материк отсюда видно не было. Только море простиралось до горизонта. Деревья отступили от берега, его покрывала густая жёсткая трава с редкими кустарниками. Местность потихоньку повышалась, но плавно, без заметных холмов. Дальше берег постепенно закруглялся. Было похоже на то, что вскоре мы обогнем остров и выйдем снова к бухте и скалам. Подул в лицо свежий солёный ветер. Птиц тут не было, насекомые стихли, только шумел прибой. Над головой стояло белое полуденное солнце, и белые блики рассыпались по воде. Я прищурил глаза, и мне казалось, что остров плывет навстречу волнам. А может, и острова не было, и незнакомки на скале, и ничего не было, только я парил среди бесконечного простора над бегущими блёстками солнечных отражений, и море рокотало внизу…

— Вы будете выполнять зарисовки, хозяин Миромекано? — спросил Горено. Ох, ну кто же запрограммировал ему такой нудный голос?

— Знаешь, дружище, тут, конечно, красиво, но ты же видишь, здесь только море и пустой берег, никакого пейзажа, даже паруса на горизонте нет, глазу зацепиться не за что! Пойдем дальше, мне нужно что-то более колоритное и живописное… Опасности для жизни ведь не наблюдается?

Горено снова сжал губы в нитку. Я отвернулся от него и побрел дальше по берегу.

Эта сторона острова была куда скучнее прекрасной бухты, обращённой к материку. Может быть, ветер, может, холодные течения не давали тут вырасти пышному лесу. Поэтому мы шли по однообразной зелёной равнине, кое-где с проплешинами земли. С моря дул лёгкий бриз, но все равно было жарко, я уже задумался, что неплохо бы искупаться, но отложил эту мысль. Здешних течений я не знаю, дна тоже, а купался вчера, правда, поневоле.

Мы немного срезали путь, обойдя остров не по самой кромке берега, а напрямик. Впереди уже маячил лес. За ним вдали угадывался материк. Облаков почти не было, я спросил у Горено, не ожидается ли дождь. Он ответил, что нет. Наверное, бури были здесь редкостью. И всякие необычности тоже. Может быть, люди отсюда уплыли ночью или рано утром, да в любой момент, пока я находился на другой стороне острова. Выходит, я и день потерял, и тайну незнакомки упустил, потому что решил никого не пугать и не лезть напролом на скалы.

В этой части острова появились, наконец, возвышенности. Местность поднималась очень плавно и незначительно, но можно было хоть попробовать посмотреть на окрестности сверху. Берег, что остался за нами, был плоский, как стол.

Мы с Горено поднялись на холм, и оказалось, что я его недооценивал. Не так уж он был мал, отсюда поверх леса можно было увидеть издали даже скалы Локулуса. Но, повернувшись в сторону океана, я не увидел ничего, ни островка, ни катера или моторной лодки. Вода кое-где меняла цвет, сверху она уже не выглядела единым сверкающим пространством. Поверхность нарезали тёмно-синие или светлые полосы. Я решил, что это были морские течения. Красиво, но пользы мне с этого нет, к новым островам я не поплыву, и для буклета течения тоже интереса не представляют.

В полном молчании мы двинулись дальше. Берег превратился в холмистую равнину, попадались на пути камни — довольно крупные валуны, небольшие перелески, участки, чуть не сплошь заросшие папоротником. Были тут и совсем крошечные растения, похожие на зелёные птичьи пёрышки, и крупные, выше колена, с большими узорчатыми листьями. Я отломал один — пригодится. Можно нарисовать пейзаж, на который зритель как бы глядел через лист… Только у меня не было вдохновения для картины.

Солнце перевалило на западную половину неба и потихоньку спускалось вниз, когда мы вернулись в бухту. К скалам по возможности не приближались — Горено предупредил, что с них может прыгнуть какое-либо неучтенное животное. Я пожал плечами и согласился. Незнакомка все равно куда-то делась, я уже готов был поверить, что она мне привиделась.

Эти скалы напоминали огромные каменные зубы — к ним не было пологих подступов. Будто кто-то выточил их, словно неприступную природную крепость. Впрочем, почему будто? Может быть, они действительно рукотворные, имперцы — великие мастера и всегда ими были.

— Вы собираетесь плыть на материк, хозяин Миромекано? — спросил Горено. Он держал свой груз свободно и с лёгкостью. И опять я позавидовал, что у него такой свежий вид — будто мы не делали марш-броска по жаре в обход острова.

— Собираюсь, конечно, но время ещё есть, да и обед какой-нибудь придумать не мешает… Давай, дружище, разведи костер. Я могу сварить кашу, ничего в этом страшного нет, мы в походе и не таким питались.

Горено пока не возражал. Видимо, каша моему здоровью и жизни не угрожала.

— Ну и сделаю пару эскизов до темноты. И рыбы можно попробовать наловить.

— Существуют ядовитые сорта рыб, хозяин Миромекано, — тут у него опять истончились губы.

— Ну, дружище, у меня некоторые познания тоже есть. Ядовитыми бывают внутренности у некоторых пород, так что рыбу достаточно промыть и выпотрошить. Давай разводить костер, а то время идёт.

В воздухе повисло уже знакомое мне ощущение недовольства. Стараясь не обращать на Горено внимания, я раскрыл рюкзак, собрал ветки (тут уж он включился в работу, по-другому просто не мог поступить), разложил их шалашиком на земле, подальше от пальм, и развел огонь. Зажигалка у меня герметичная, вчерашнее плавание ей не повредило.

Все же есть что-то мистическое в костре, когда он разгорается потихоньку и растет, словно живое существо, перебегает с места на место или угасает, печально мигнув напоследок. Нас учили рисовать огонь, объясняли про самую темную внутреннюю область и прочее, но ни один рисунок не передаёт горячие струи воздуха, летящие крохотные огненные искры, вечное движение и память, пробуждающуюся в сердце. Как будто ты когда-то уже сидел у огня у входа в пещеру, за завесой ночи ревели хищники, и костер оставался единственным другом в диком и полном опасностей мире…

— Зачем вы разводите тут огонь?

Голос был девичий, звонкий, с лёгким акцентом и доносился сверху. Я подскочил от неожиданности. Какое счастье, что мы не сидели в пещере, я бы точно пробил головой потолок.

Горено распрямился мгновенно, словно пружина. Я вскрикнул:

— Горено, стой!

Но, к счастью, он ничего и не делал. Он просто оценивал опасность. А она, обладательница звонкого голоса, похоже, сама боялась нас, потому что сидела на скале и не показывалась.

— А что огонь? Он небольшой, мы его потушим. Его и не видно, ну, может, с берега.

— Да, видно с берега. Вы не должны тут находиться.

— Так почему не должен-то? — от удивления я чуть было не сел обратно на землю. Вот и дождался, называется, появления прекрасной незнакомки, а она готова меня отсюда выставить. — Остров же ничей. То есть, тиксанданский. А частные владения давно отменили.

— Так ты тиксанданец? — уточнила она, все ещё скрываясь в невидимой зоне. И разговаривать со скалой было ой как неудобно.

— А кто же ещё? Можно подумать, в Трианглете через одного такие рыжие. Ты с кем тут?

Она проигнорировала вопрос:

— Вы должны покинуть остров. Здесь опасно.

Горено при последнем слове немедленно оживился.

— Я тоже говорю, что… — начал он. Я быстро прервал его:

— Да мы тебе не опасны. Клянусь. Вот чем хочешь. Я просто художник.

— Художник? — произнесла она с подозрением, так мне показалось, трудно оценивать эмоции, если не видишь лица. — Художник? Это человек, кто рисует картины?

— Ну, не только. Хотя да. И картины.

— Тогда зачем ты не рисуешь картины, а приезжаешь сюда?

— Рисовать и приехал!

— Вы должны покинуть остров, — снова заявила она и исчезла. Не знаю, какое у нее было укрытие. Она просто перестала отвечать.

Эстафету перехватил Горено.

— Вы собираетесь плыть на материк, хозяин Миромекано? — осведомился он очень любезно. Я сунул ему в руки фляжку:

— Пойдем, наберём ещё воды.

— А ваши вещи?

— Ну не убегут же они.

— Их могут украсть.

— Кто? Она? Ну, дружище, это крайне маловероятно.

Горено подчинился с недовольной физиономией. Человек на его месте ворчал бы, он же не проронил ни слова, но выражение его лица говорило само за себя. Хорошо, что я уже нарастил шкурку и мог делать вид, что не замечаю этого.

Наши вещи были на месте, да и отсутствовали мы совсем недолго. Конечно, я немного рисковал, но риск себя оправдал. Незнакомка наверняка была одна, к тому же, будь тут ещё кто-то, он бы с нами и заговорил, а не выдвигал вперёд хрупкую девушку.

— Вы собираетесь… — снова начал Горено.

— Нет, не собираюсь. Давай хотя бы воду вскипятим, не зря же мы ее сюда несли.

— Разумней было бы устроить привал у ручья.

— А там берега не видно. И почва влажная.

Я достал походный котелок, сполоснул его, налил воды и поставил на огонь. Вытащил удочку и задумался. Бухта тут прекрасная, обычно в таких тихих заводях легко ловится рыба, но с пологого пляжа ловить не очень удобно, а далеко уходить не хочется.

— Ты варишь воду, — на этот раз я был готов к этому голосу, да что там, я его ждал. — Ты не собираешься плыть отсюда? Здесь опасно.

— Но ты же тут находишься, значит, не так и опасно?

— Зачем ты варишь воду? — спросила она.

— Не варить это называется, а кипятить. Слово такое — ки-пя-тить, поняла? Еду готовить.

— Я не глупая, — в голосе появились обиженные нотки. — Я знаю, как готовить еду. Если ты готовишь, ты не торопишься, а здесь опасно для вас.

— Ну, знаешь ли, если я буду голодный, я даже грести не смогу. А у нас ничего не осталось, надо ловить рыбу и варить уху. Или сил не будет даже уплыть отсюда. Поняла?

Она замолчала. Я подождал немного, ничего не услышал и снова взял в руки удочку, которую за разговором уронил на песок. Горено стоял рядом. Я сообразил, что и он не шевелился, будто истукан, и я, упоминая еду, говорил только про себя. Хорошо, что она к нам не спускалась, точно заподозрила бы в нем робота.

Сверху послышался шорох.

— Эй, ты! Держи это!

Я не успел даже голову поднять, Горено среагировал молниеносно. Он вытянул руку и поймал летящий предмет.

Девушка была на скале. Она чуть наклонила голову в обрамлении длинных черных волос, но сама стояла прямо, отведя руки назад, как после быстрой ходьбы. На ней было фиолетовое платье, подходящее к ее смуглой коже и темным волосам. Она замерла так на миг — тонкая фигурка, яркая и контрастная на фоне неба, — и так же быстро исчезла.

Я перевел взгляд на Горено. В руке у него был цилиндр в красной обёртке.

— Что это? Покажи!

— Это может быть взрывчатка, хозяин Миромекано, — сказал робот с выражением многотерпеливого учителя, в сотый раз объясняющего задачу туповатому ученику.

— Да нет, погляди сам, — я указал на рисунок на боку цилиндра. Там красовалось изображение дымящейся тарелки с куском мяса, нарисовано было схематично, но понятно. И аппетитно. — Это просто консервная банка!

— Взрывчатка может выглядеть как угодно, — упрямо заявил Горено. Я в сердцах чуть не сказал, что он недалеко ушел от этой банки, но сдержался.

— Ну, дружище, зачем такие сложности. Если бы эта девушка хотела причинить нам вред, она спокойно сделала бы это раньше. Она просто хотела нас угостить, как тётушка Розетта вчера.

— Содержимое может быть отравлено, — Горено со своих позиций отступать не собирался.

Тут он был в чем-то прав. Нет, я не верил, что эта милая девушка дала нам яд сознательно, но ведь и ее могли обмануть.

— А ещё я напоминаю вам, хозяин Миромекано, что за сегодняшний день вы не выполнили ни одного рисунка, — сообщил Горено кротким тоном. Вот кто запрограммировал роботов с вежливым видом всякие пакости говорить?

От звука этого голоса у меня внутри все оборвалось. Это был врач, тот самый врач, что не смог вылечить Магни. Да лечил ли он ее вообще? И что со мной сейчас будет?

Психиатр Джинг за стеной ответил что-то негромко и успокаивающе. Я очень осторожно спустила ноги вниз, сползла на пол и забралась под кровать.

Они в комнату не зашли. Врач сказал громким и сердитым тоном:

— Я знаю, где она жила. Не знаю, сгодится ли она хоть для чего. Не знаю, сможет ли она убедить людей, даже если будет стоять смирно и молчать. Это же совершенная деревенщина. Анализ покажет ее родство со стариком, но в ней нет и капли его крови, если судить по характеру. Он оставался владыкой и в заточении…

— Ну, не заводись, Мукдене, — это был голос Джинга. — И не забудь, от нее и требуется послушность и покорность.

— Так в том и дело, она нервная, суетливая, в ней нет и крохи самообладания… Да, ты уверен, что она спит?

— Уверен.

Голоса начали удаляться. Одновременно во мне умер страх и родилась злость. Я — деревенщина? Я — безмозглая трусиха? Ах, так? Ну хорошо же!

Дверь подалась совершенно бесшумно, хотя в тот момент, когда ее открывала, ко мне вернулась паника и мне показалось, что сейчас будет скрип на весь дом. Но мои тюремщики ничего не услышали. Они медленно шли вперёд и разговаривали.

— И на место ее придется взять, — продолжал психиатр Джинг.

— Она не завизжит в дороге, не устроит истерику?

— Сюда же мы добрались, да и я кое-что ещё могу. А в этом доме ее не оставишь никак. Кто за ней будет присматривать, эти твои молодчики? Совершенно подлые по происхождению существа. Ты можешь поручиться, что ее не изнасилуют и не изобьют?

Я немедленно пожалела, что решила подслушивать. Но нет, что это я, наоборот, нужно знать все худшее, что может случиться!

— Где найти сейчас верных людей из благородного сословия, — проворчал Мукдене.

— Негде. И в том жалком поселке ее было не оставить. Ван-Гур подходит к побережью. Остановят его или нет, уже неважно.

Они шли медленно, и мне приходилось еле передвигать ноги. Я одновременно боялась и слишком приблизиться к ним, и упустить хоть слово. А если эти молодчики, как назвал их Джинг, ещё тут?!

— Его задачей было оттянуть войска от Фэн-Жона, а не развлекаться на побережье. Черт, темно, как в могиле. Опять экономят и отключили нашу подстанцию… и даже вертушку не даст поставить эта чертова народная власть! — выругался Мукдене. Может быть, он сказал что-то другое, но именно так я его расслышала.

— Война — штука непредсказуемая, — ответил Джинг. — Да, вот что…

Я зацепилась за что-то в темноте и споткнулась. Уже представила себе, как с грохотом лечу на пол, но чудом удержалась на ногах. Они ничего не заметили. Зато у меня перехватило дыхание и сердце стучало так, что я какое-то время не разбирала, что они говорили.

— Но армии там почти не осталось, молодежи мало, гребут под ружье. Эти молодчики сделали себе фальшивые справки… — это был голос Мукдене.

— Я знаю. Знать бы ещё, что там мы сразу найдем все, что нужно.

— Да, резервному управлению стоило бы составлять документы без всякого шифра. Под смертью таится смерть — поэтично, но неточно!

— Ты же помнишь карту, — голос Джинга прозвучал глуховато. — Там старое кладбище. Значит, там и тайник. Это не говоря о лаборатории. Жаль, что на нашей стороне нет учёных…

— Как ты думаешь, сам старик знал принцип работы?

— Он, хоть и знал неплохо физику, был прежде всего дряхлым стариком! Хотя… нет, не поручусь. Эти скоты из Комитета наверняка думали, что знал, иначе с чего бы они так надолго сохранили ему жизнь?

— Чтобы вымотать. Чтобы он сам взмолился о смерти и согласился выступить перед народом.

— Вот, опять мы возвращаемся к девочке. Народ смирился с Комитетом после выступления старика, так что…

Впереди раздался звук открываемой двери. Их голоса стали звучать глуше. Дальше идти за ними было глупо и опасно, и я все равно ничего толком не услышала и не поняла.

Двигаясь вдоль стены, я начала пробираться назад. При каждой неровности сердце у меня уходило в пятки. Как? Как я найду мою комнату в темноте? Хотя, кажется, больше ни одной двери я по дороге не нащупала… А ещё существуют электронные устройства, которые позволяют видеть в темноте, что, если в этом доме такие есть? От воров, например. Но они говорили про отключение света, значит, электричества в доме нет.

Мне казалось, что я возвращаюсь уже много дольше, чем шла за Джингом и Мукдене. Я была уверена, что потеряла дверь. И тут моя рука нащупала сначала косяк, а потом и дверную ручку. Я повернула ее, тихо скользнула внутрь. Великая Хуоджан, если я ошиблась комнатой!

На ощупь я нашла кровать, подушку и шершавое покрывало, вроде дерюги. Да, оно и было постелено, а в одеяло завернули и унесли Магни. Значит, это и впрямь моя комната. Точнее, комната Магни, и мне нужно идти в свою каморку, а то я засну на этой постели, и утром Джинг догадается, что я могла все слышать…

Я сидела на кровати, прижимая к груди подушку, и думала обо всем и ни о чем. Услышанный разговор мне не помог. Он только дал понять, как ко мне относятся. Никто не будет в таком тоне говорить о принцессе и спасительнице нации, даже просто о человеке, которого уважают. Может быть, мне попытаться бежать? Дома нет никого, кроме Джинга и Мукдене, а они пошли спать. Но у меня нет ключа, даже если я найду дверь в темноте, как я ее открою? И куда пойду потом?

Я тихо плакала в темноте, не только от горя, но и от обиды, ярости и бессилия. Плакала и не понимала — что для меня изменилось? Почему этот подслушанный разговор лишил меня остатков самообладания? Разве до этого я не видела, что Джинг лжет мне, что его соратники относятся ко мне, как к досадной обузе?

Я долго раскачивались с подушкой в обнимку, прежде чем немного успокоилась. Я убегу! Я непременно убегу, как только мне предоставится возможность. А для этого надо узнать, где я, надо выяснить, что происходит в городах, чтобы не казаться дикой дурочкой, надо подумать, кем я смогу работать. Впрочем, никакой черной и грязной работы я не боюсь. И надо заставлять себя есть и делать упражнения, как в школе во время разминки, чтобы быть сильной.

А ещё — и это труднее всего — надо выглядеть такой, какой они хотят меня видеть — глупой, запуганной, покорной… Хотя разве я не глупа и не запугана? Но вот покорной им я не буду!

Я задремала только под утро, когда уже светало. Утром никто меня не разбудил, я открыла глаза и поняла, что на дворе давно день, солнце стояло в зените. Мой вчерашний несъеденный ужин забрали и оставили тарелку со свежей кашей и травяной чай.

Я умылась, заставила себя поесть и задумалась. Меня не будили и никого не удивило, что я так долго сплю, почему? И почему Джинг вчера ночью был уверен, что я сплю? В моем ужине что-то было? Не зря ли я ела завтрак? Или я себя накручиваю, и мне просто дали выспаться после потери?

Как быстро я привыкла к тому, что Магни больше нет…

Я вымыла тарелку и чашку и решила делать упражнения, чтобы не терять времени. Заняться все равно нечем, а искать Джинга и наткнуться на тех рабочих, как он сказал, подлого происхождения, мне совсем не хотелось. Хотя учитель внушал нам, что не бывает низкого происхождения, бывают низкие люди… Как мне его не хватает!

Я стала выполнять наклоны и приседания, как мы делали в школе на уроках гимнастики, когда пришел психиатр Джинг. Я подскочила от неожиданности, а он обрадовался:

— Вы не предаетесь горю, это правильно, госпожа. Потерпите немного, мы недолго пробудем в этом доме. Скоро нам предстоит путешествие. Есть ли у вас какие-нибудь желания?

— Можно мне газет? — выпалила я, не подумав. У него поднялись брови.

— Зачем вам они, госпожа? Комитет печатает только свою пропаганду, незачем вам забивать себе голову.

— Ну… — я замялась, не зная, что сказать. — Я привыкла, у нас в школе учитель непременно привозил газеты из города… А ещё тут всё-таки так скучно!

Я чудом угадала — у Джинга разгладилась морщинка на переносице. С моими привычками он готов был мириться.

— Хорошо, я принесу вам газеты, какие удастся достать. Ещё что-нибудь?

— Книги по истории. По истории моей династии. Если можно.

— Конечно, можно! — обрадовался он. — Это правильно, это хорошо. Но тоже, какие удастся достать, вы же понимаете…

Да, я понимала. Он решил, что я тщеславная дурочка, и это было мне на руку.

Остаток дня я сидела в комнате, думая о Магни, о будущем, которого не представляла, а ещё об учителе. Если бы можно было найти его! Но он остался в маленьком приморском городке, а может, вернулся в наш поселок. И конечно, он не стал бы искать меня здесь. К звукам за дверью я прислушивалась и иногда угадывала мужские голоса, но ко мне никто не заходил. Только вечером появился Джинг, он принес мне ужин и несколько не самых свежих газет. Они вышли ещё летом, а уже наступила осень…

Но я была рада и этому. Долго читать мне не пришлось — электричество на ночь снова отключили. Как объяснил господин Джинг, народная власть берегла энергию для промышленных предприятий, а добропорядочные граждане по ночам должны спать. Поэтому к изучению газет я вернулась утром, с рассветом.

Честно говоря, интересного в них было мало, очень мало. Я лукавила, когда говорила Джингу, что привыкла их читать. Как правило, учитель выбирал нам наиболее важные заметки и пересказывал их содержание.

Теперь я читала статьи сама, стараясь не упускать ни слова и делать выводы. Читала про промышленные успехи, про расцветшее пышным цветом сельское хозяйство, про развитие науки, про счастье нынешней молодежи, которая не видит ужасов межконтинентальной войны и классовой несправедливости… Были, конечно, и заметки о происках врагов, о мобилизации, о борьбе с мятежниками, но общее настроение из них создавалось такое — это мелкие недостатки, которые не стоит принимать во внимание. Да, радикалы заняли что-то на побережье, но это несущественно. Эти негодяи непременно попадут на свалку истории!

Изредка в сводках о положении на фронтах мне попадалось имя Ван-Гура. Из разрозненных заметок понять можно было очень мало. Я так и не узнала, когда он стал известен, с самого начала или недавно. Его отличительной чертой была непредсказуемость. Ван-Гур со своими отрядами появлялся у слабо охраняемых городов, мгновенно занимал их и так же легко и быстро оставлял, когда ему угрожала опасность. Газеты называли его авантюристом и безумцем. Больше про удачливого атамана я не узнала ничего. Только из подслушанного разговора было ясно, что он мог сотрудничать со сторонниками империи.

На газеты я потратила несколько дней. Делать все равно было нечего. В коридор я выходить не рисковала, помня о молодчиках подлого происхождения. По вечерам стояла под дверью и ловила каждый звук снаружи, но больше Джинг и его товарищи не были так беспечны.

Еду мне приносили каждый день, даже в избытке, но я ела столько, сколько нужно, чтобы не потерять силы. Во-первых, у меня не было аппетита. Во-вторых, мне вспоминалась сказка, которую рассказывал старый Ляо-Рен. В ней говорилось о морской ведьме, которая выходила на берег и подкармливала детей, а потом хватала самого жирного и уносила себе на ужин.

Так прошло десять дней. Я перечитала все газеты, даже учитывая, что делала это очень медленно и тщательно. А больше у меня и дел не было, кроме гимнастики, я ведь даже еду для себя не готовила, только мыла посуду и подметала комнату.

На исходе одиннадцатого дня Джинг, Мукдене и хозяин дома, чьего имени я так и не узнала, ожесточенно спорили у себя, до меня долетали только обрывки голосов. Выйти я тоже не могла — мимо моей комнаты постоянно туда-сюда ходили рабочие. Когда стемнело, они бродить перестали, но и разговор смолк. Я утешала себя тем, что вряд ли мои тюремщики обсуждали что-то важное, ведь молодчики подлого происхождения могли их слышать.

Тут в мою дверь постучал Джинг:

— Вы не спите, госпожа? Вам нужно будет собраться. Завтра мы переберемся в другое место.

Он поставил на стол тарелку с пирожками и стакан.

— Куда? — спросила я, подозревая, что уже знаю ответ. И не ошиблась.

— Вам не нужно этого знать, госпожа. Уложите сразу все свои пожитки. Завтра мы уезжаем с утра. Вы, я и Мукдене.

Я смотрела на свой ужин, на его шевелящиеся губы, и внезапно у меня возник совершенно дикий и внезапный план:

— А вы не голодны? Может, вы поужинаете со мной, господин Джинг?

Он поглядел на протянутую тарелку так, будто впервые ее видел:

— А? О, нет, благодарю. Мне просто некогда… как-нибудь в другой раз с удовольствием. Так соберитесь заранее, завтра рано в дорогу.

Он вышел, а я обругала себя дурой. Почему я решила, что в пирожках снотворное? Почему понадеялась, что мне удастся его усыпить? В доме ведь ещё как минимум два человека, и я по-прежнему не знаю, как открывается дверь. Ох, решиться на побег совсем не значит его выполнить.

Ела я с осторожностью, прислушиваясь к себе — не почувствую ли необычную сонливость. Но все вышло наоборот — я нервничала и совершенно не могла даже задремать, поэтому утром еле поднялась.

Утро было солнечным, но прохладным. Выходя со двора, я оглянулась на дом. Его практически достроили и леса убрали. Возможно, поэтому нам и нужно было уезжать? Я плохо представляла себе, как живут и чем занимаются заговорщики. Мне и размышлять на эту тему не дали — велели садиться в машину, что стояла в тени деревьев у забора. Я втиснулась на сиденье, сжимая дорожный мешок. Джинг поглядел на него и покачал головой:

— Надо было купить вам сумку… ладно, это ненадолго.

— А куда мы… — начала я и осеклась. Все равно он ответит, что мне этого знать не нужно.

Я угадала. Джинг пробубнил:

— Для вашего же спокойствия… — и машина тронулась.

Я старалась казаться спокойной и равнодушной, не бросать заинтересованные взгляды в окно, но, видимо, Джинга не убедила. В какой-то момент я почувствовала, что он на меня пристально смотрит, а потом мной овладела апатия, как после смерти Магни. Я перестала полностью осознавать, где я. За окном мелькали улицы, и я их видела, потому что у меня голова была повернута в ту сторону, как у куклы. Я видела разные здания, но забыла, зачем они нужны. Мы проезжали мимо хранителей порядка и один раз нас даже остановили, но у меня даже сердце чаще не забилось.

Я стала приходить в себя к концу поездки. Мы не выезжали из города, это я все же отметила своим застывшим сознанием. Отметила и то, что на пути показалась река — широкая, неторопливая равнинная река. Она блестела под солнцем. И блестела сетка отходящих от нее каналов, вокруг которых играли дети. У меня в голове всплыло вдруг слово: «Фэн-Жон», но я не сразу поняла, откуда я его знаю и что оно означает.

А потом по левую сторону за крышами домов вдали показались горы, и мое оцепенение стало проходить.

Мы затормозили у тротуара. Здесь город как бы делился на части — позади стояли дома разной высоты и архитектуры, а впереди поднимался квартал практически одинаковых серых безликих высоток. Рассматривать их мне не дали — Джинг сразу начал поторапливать:

— Быстрее, госпожа, быстрее.

Мукдене остался в машине. Я пошла вперёд ровным шагом, не слишком быстро, но и не медленно. Пусть они думают, что я ещё под воздействием.

Мне было очень неуютно идти и даже не спрашивать, куда, но Джинг не стал долго меня гонять. Мы направились к ближайшей многоэтажке. У входа Джинг негромко произнес какое-то слово в окошечко на стене, и массивная металлическая дверь открылась сама.

Я не смогла сдержать удивления. Джинг с неудовольствием велел не задерживаться:

— Быстрей, госпожа! Со временем вы привыкнете…

Здесь ничего не напоминало гостиницу — узкая площадка, крутые лестницы, лифт притаился в углу. Джинг сказал, что это называется «подъезд».

— Дома для небогатых. Не оглядывайтесь, пожалуйста.

В лифте горел тусклый свет. Я вспомнила кинотеатр в нашем маленьком городке Лонг-Дэй. Оттуда я могла вернуться домой… Бедная моя матушка! Наверное, ей надо было остаться там, и она была бы жива.

Лифт ехал долго. Мелькали числа, сменяя друг друга. Как люди могут жить на такой высоте? Неужели им не страшно?

Пол под ногами перестал дрожать, лифт остановился, мы вышли в такой же серый и узкий коридор. Джинг быстро провел меня вдоль ряда почти одинаковых с виду дверей и позвонил в одну из них. Нам открыл незнакомый человек с длинной реденькой бороденкой, но нестарый. Они с Джингом обменялись быстрыми взглядами, но ничего друг другу не сказали.

— Проходите, — скомандовал мне Джинг. — Это надёжные люди.

Из-за спины хозяина показалась женщина, тоже ещё молодая, с худым лицом и быстрыми движениями.

— Пойдёмте, госпожа, я вас провожу… У нас маленькая комната, простите, но для вас я поставлю ширму.

Она смотрела на меня не как на обузу или деревенскую дурочку. Кажется, я впервые встретила человека, который был рад моему появлению.

Хозяева квартиры, где мы теперь жили, работали на заводе. Это была бездетная пара, оба всю жизнь много работали и никогда, по их словам, богаты не были — тем больше я удивлялась, что они сохранили преданность Империи. Муж (имени его я не узнала) все больше помалкивал, изредка ворча о судьбе, определенной для каждого человека. Жена была более словоохотлива. Она назвалась мне Нин-Фу и иногда, когда на нее не ворчал ее супруг, рассказывала мне о своей жизни. Рассказывала очень редко, ведь половину суток они с мужем работали.

— Так велела Звёздная матушка, — приговаривала Нин-Фу, когда она вечером приходила домой и выкладывала нехитрые покупки. — Простой человек должен работать, а избранные — управлять. И незачем нарушать такой порядок.

Я спросила у господина Джинга, не слишком ли накладно нашим хозяевам кормить нас. Он поморщился:

— Мы здесь и не задержимся. Во-первых, чтобы жить в городе дольше двадцати дней, нужно разрешение от властей. Во-вторых… ну, мы здесь не задержимся. Этим людям я когда-то очень помог, а они из тех, кто умеет быть благодарным.

А ведь нас было трое, к нам присоединился и Мукдене! И наши хозяева совершенно точно жили не в достатке. В их жилье были кухня, комната, санузел и крохотный чуланчик, куда человек мог лечь только сложившись пополам. Поэтому супруги поставили для себя диванчик на кухне, а комнату отдали нам, отгородив мой угол ширмой:

— Это ненадолго, госпожа!

Впрочем, наши хозяева отсутствовали целыми днями, а Джинг и Мукдене тоже часто куда-то уходили, только по одному. Меня в одиночестве они старались не оставлять.

Жутковато это было — сидеть в доме с кем-то из них, особенно с Мукдене. К счастью, в первый же день я вспомнила, что Джинг обещал мне не только газеты, но и книги о моих предках. Он поговорил с хозяином и вечером дал мне странную вещь, похожую на блестящую плоскую коробку.

— Это электронное устройство для чтения, госпожа. В нем одном все, что вам нужно. А к местным новостям оно не подключено, ни к чему вам это читать.

Поверхность коробки светилась под рукой, надписи можно было двигать и превращать в целые главы! Я назвала бы это чудесами, но вовремя вспомнила, что такое устройство у меня было в детстве, правда, я использовала его для игр…

Потянулись странные дни. Утром хозяева уходили, я убирала квартиру (бедная Нин-Фу очень из-за этого переживала), пряталась за свою ширму и принималась за чтение или просто сидела тихо, как мышь, и делала вид, что читаю. Джинг или Мукдене тоже изучали какие-то материалы (иногда мне казалось, что они просто делают занятый вид, а на самом деле караулят меня).

К окну подойти мне не давали, хотя снаружи стояли решетки. Как мне объяснили, их поставили прежние хозяева — от предприимчивых воров, которые ухитрялись спускаться с крыш. Но даже если бы решёток не было, сбежать таким путем было невозможно.

В этом электронном устройстве было очень мало информации о последних днях династии. И я внезапно для себя поняла, что и просить Джинга достать ещё газет не хочу. Он только разведет руками и скажет, что мне не нужно этого знать. Поэтому я читала о древних императорах — лишь бы занять себя. О императрице Хуоджан, которой было наверняка труднее, чем мне. Например, о ее первом сражении. Она вела его против своего дяди, который хотел сам занять трон и бросил войска против нескольких отрядов, преданных племяннице. Он не считал юную императрицу серьезной угрозой и самонадеянно забыл о необходимости прикрыть фланги. Хуоджан не растерялась, прошла со своими воинами в тыл и взяла противника в окружение. Коварный родственник еле успел бежать с немногими приближенными, в отместку он распустил слухи, что его племянница — ведьма, не может же молодая женщина просто так одержать победу над опытным полководцем? А воины, восхищённые императрицей, в первый раз тогда назвали ее богиней и земным воплощением Звёздной хозяйки. Потом Хуоджан распорядилась сберечь запасы зерна и тем спасла свой народ во время голода, потом…

Читать древние легенды было увлекательней, чем написанную сухим языком историю недавних событий. Я каждый раз обещала себе, что непременно разберусь сегодня в предпосылках революции, и каждый раз с огромным чувством вины возвращалась к старинным преданиям. Видно, Мукдене был прав в отношении меня! Я действительно бестолковая, раз слова «фракция, направление, переговоры» и прочее навевали на меня тоску. Подпольное освободительное движение… учитель рассказывал о нем намного интереснее. Только цельной картины у меня в голове все равно не складывалось. Да, я бестолковая…

Легче становилось вечером, когда приходили с работы хозяева. Мужчины занимали комнаты, мы с Нин-Фу шли на кухню. Сначала она приходила в ужас, что я сама рвусь помочь ей с готовкой, потом смирилась и даже учила меня стряпать. Обычно мы варили птичьи лапки и потом долго обжаривали их с пряностями — получалось на удивление вкусно, только выглядело жутковато.

Если бы не Нин-Фу, мне бы жилось намного тяжелее. Мы говорили мало и только на бытовые темы, но просто то, что рядом благожелательный человек, уже значило много.

Одна я осталась в доме один-единственный раз — на восьмой день. Вышло это случайно, с утра на работу ушли хозяева, следом за ними исчез Джинг, а вскоре Мукдене вдруг выругался, а потом заглянул ко мне за ширму.

— Вы не спите?

— Я читаю, — пролепетала я в ответ. Все равно на меня в его присутствии нападал страх.

— Мне надо ненадолго отлучиться. Надеюсь, вы не натворите глупостей в мое отсутствие? Сидите и читайте, как и читали, с места не двигайтесь, поняли?

Я кивнула. Он вышел, через миг щёлкнул замок входной двери. Я ещё какое-то время боялась пошевелиться. Досчитала до ста, ещё раз до ста. Подошла к двери, прислушалась — тишина. И бросилась по квартире искать ключ.

Сначала я обшарила карманы висящей на вешалке одежды и нашла несколько монеток, которые засунула обратно. Конечно, запасной ключ, если он есть, будет спрятан лучше… Я открывала настенные шкафы (те, которые были не заперты), проводила рукой под одеждой, под стопками постельного белья. Заглянула под кровати, приподняла матрасы. Посмотрела под плетёный коврик у двери. Загнав подальше чувство раскаяния, обшарила тумбочку доброй Нин-Фу. Там была старая расческа (новую она подарила мне, вместо моего поломанного деревянного гребня), пахучий флакончик (наверное, из таких брызгают в загадочной парикмахерской), тоненькая пачка денежных купюр, нательное белье и ещё пакет с повязками (такие же моя добрая хозяйка подсунула мне в первый же вечер, смущённо объяснив, зачем они нужны)… Нет, здесь ничего не было, обычные женские секреты, которые я расковыряла, бессовестная, а ключа не нашла!

Я поправила содержимое тумбочки, чтобы все лежало в порядке, и бросилась на кухню. В настенном шкафу стояла посуда, я передвигала чашки и тарелки, обмирая от каждого звяканья, проверила ящик со столовыми приборами, — ничего! Ключа не было и в выдвигающихся ящиках под столом, и в холодильнике (я уже видела такой в доме, где умерла Магни). Я поднимала банки с крупой, пакеты с овощами, — безрезультатно.

Я остановилась в коридоре, тяжело дыша. Сердце колотилось, будто я только что бежала со всех ног от Лонг-Дэя до нашей деревушки. Все пропало… хотя что это я? Куда мне идти после побега, как прятаться от преследователей. Взять сбережения хозяев? Нет, даже представить себе невозможно. Постучаться в любую дверь? Да захотят ли там мне помочь или сдадут властям? А прятать ключ у себя и надеяться, что хозяева не заметят пропажу, невозможно.

Я оглядела кухню и комнату. Вроде никаких следов, вещи лежат на своих местах, или мне это только кажется? Да, а окно? Через него совсем невозможно выбраться на крышу?

Створка подалась легко, гораздо легче, чем у нас в поселке открывались деревянные взмокшие от влажного воздуха рамы. Я взялась за решетку. Она была пыльной и горячей, но за ней был воздух. И солнце, такое близкое солнце! Мне было все равно, что оно слепит глаза. Я так давно не чувствовала его не через стекло…

Расстояние между прутьями решетки было невелико, но голова, наверное, пролезла бы. Я только посмотрю, близко ли крыша!

…А вот земля была страшно далеко. Я до этого даже не представляла, на какой мы высоте. Стена уходила вниз, дальше начинались одноэтажные домики, наш дом был крайним в квартале высоток. И здания сверху казались крошечными брусочками, а людей я бы не разглядела и ради спасения своей жизни. Основание дома проваливалось куда-то невероятно глубоко. Там не было города, там была бездна. И бездна тянула вниз. Я не могла оторвать от нее взгляда. Мне казалось, что мое тело сейчас проскользнет сквозь решетку и отправится в бесконечный полет. Я не могла попятиться, не могла пытаться просунуть голову обратно, — только смотрела неотрывно вниз и хрипела.

— Гражданка! Девушка! Вам не нужна помощь?

Иначе, чем чудом, это нельзя было назвать — я перевела взгляд вверх. Сразу и дышать стало легче, и первобытный ужас ослаб. Я увидела моего спасителя. Рядом, через пару окон, на балкончике стоял молодой парень, моложе меня, у него усы еле пробивались.

— У вас что-то случилось?

Ободрав уши, я втиснула голову обратно. Теперь мне был виден только край его балкончика. А если он пойдет искать меня по квартирам? А если он знает моих хозяев и удивился незнакомому лицу? Я прижалась к решетке, попыталась естественно улыбнуться и помотала головой.

— Ничего! Я просто испугалась.

— Если у вас что-то случилось, не бойтесь просить помощи! Слышите? Не бойтесь просить!

— Да-да, — я быстро захлопнула окно, поправила волосы, стряхнула пыль и клочки паутины от решетки. Сил осталось только на то, чтобы спрятаться за ширму и сесть на матрасе с книгой.

Мама. Страшная высота — и моя мама. Я только сейчас поняла, что наш этаж был примерно на уровне Спиральной башни. Как она смогла? Для меня ужас высоты был непреодолим, я бы предпочла что угодно, но не это. Я оказалась слабой и не смогла сбежать. А ещё меня видел тот парень с балкончика, что теперь будет?

Щёлкнул замок в прихожей, кто-то вошёл в квартиру, споткнулся и пробормотал ругательство. Я узнала по голосу Мукдене и вздрогнула, представив, что он мог вернуться немного раньше.

Не знаю, заметил ли он, что я искала ключ, но думаю, что нет, он бы не смолчал. Он прошёлся по квартире, потом заглянул за ширму:

— Как вы?

— Читаю, — ответила я почти спокойным голосом. У меня горели щеки, но ширма давала тень, и он не обратил на это внимания, только буркнул:

— Хорошо.

Весь остаток дня я вздрагивала от малейшего шороха, а когда вернулась хозяйка, еле смогла выглянуть и поздороваться. Мне казалось, что она уж точно увидит, что кто-то рылся в вещах. Но Нин-Фу как обычно заглянула ко мне за ширму, сказала, что я очень бледная, и спросила обеспокоенно, хорошо ли я себя чувствую. Я сослалась на ужасную жару и отправилась помогать ей на кухню, заверив, что за работой мне станет легче.

Мне и стало, во всяком случае, страх разоблачения и тяжёлые мысли немного отступили. На смену им пришли другие: долго ли я пробуду здесь? Ведь психиатр Джинг говорил, что в городе можно находиться не больше двадцати дней!

Только я вспомнила о нем, как он появился — вместе с мужем Нин-Фу, нашим хозяином. Они оба, не разуваясь, прошли в комнату и начали говорить что-то вполголоса. Я насторожилась. Нин-Фу продолжала помешивать жареные овощи как ни в чем не бывало:

— Они разберутся, госпожа. Это дело мужчин!

Но они, похоже, не могли разобраться. До меня долетали слова:

— Говорят, под сиденьем автомобиля…

— Центр оцепили…

— Это точно не кто-нибудь из наших?

— Какая разница, все равно пора уходить!

У меня мелькнула надежда, дикая, сумасшедшая… Прижимая к груди ложку, я мысленно взмолилась Звёздной матушке, чтобы они удрали сами, а меня оставили тут. Но в дверях уже стоял Джинг:

— Быстрее, госпожа Хуоджан, собирайтесь!

Я не распаковывала свой мешок, поэтому к бегству была готова даже быстрее, чем они. Они ещё спорили и о чем-то договаривались. Мукдене, судя по его словам, сомневался в успехе:

— Получится ли? Мы не проверяли накопитель…

— Он был исправен, — это сказал хозяин квартиры, муж Нин-Фу. — А завод будут проверять. Несколько дней ничего не решат.

— Дело в технике, — буркнул Мукдене, посмотрел на меня и замолчал.

— Ну что же, идём, — заторопил всех Джинг. Я подняла свой мешок на плечо. Он весил немного, но почему-то я вспомнила, как наш учитель всегда предлагал ребятам помочь девочкам нести тяжести. А здесь никто ни разу не вызвался взять мой мешок.

— Постойте, — раздался робкий голос. Это была Нин-Фу. — Может быть, вы оставите здесь госпожу? У нас спокойно.

Ее муж повернулся к ней с гневным лицом и прошипел что-то коротко и злобно. Джинг холодно ответил:

— Глупости. Если она будет здесь одна, без меня, ей понадобятся документы. Где вы их возьмёте? У вас будут деньги на штраф? И ее все равно задержат до выяснения обстоятельств.

— Есть же возможность сделать паспорт и разрешение, — теперь она говорила спокойно и уверенно. — Да, это недешево, но…

— Недешево?! — зашипел ее муж. Видимо, только страх, что соседи услышат, не дал ему завопить во весь голос.

— Об этом и речи быть не может, — Джинг слегка подтолкнул меня к двери. — Мы уйдем первыми. Встретимся на месте.

Я открыла рот, чтобы попрощаться, но мне так и не дали этого сделать. Мы в один миг оказались сперва на площадке перед дверью, а потом в тесной кабине лифта. Пока мы ехали вниз, я почувствовала уже знакомое оцепенение. Во дворе оно прошло. Я подняла голову, чтобы найти наше окно — напрасная затея! Дом был огромен, и все этажи одинаковы — как волны в бурю, бегущие одна за другой.

— Идём, здесь недалеко, машина не нужна, — велел Джинг. — Плохо, что у вас мешок, но он не слишком велик, а молодежь нынче и не с такими сумками ходит. Следуйте за мной.

— Наши хозяева… с ними все будет в порядке? Особенно с госпожой Нин-Фу?

Он поморщился, как всегда, когда ему не нравился вопрос.

— Все, конечно. Не беспокойтесь, у вас иная задача.

Мы пошли. Я не чувствовала знакомого оцепенения, но на всякий случай старалась не крутить головой, смотреть прямо перед собой и шагать размеренно. Мы обогнули нашу высотку, пошли вдоль следующей — абсолютно такой же огромной, длинной и безликой. Прохожих нам попадалось мало. Пробежала стайка молодежи — наверное, ученики старших классов, завтра им на занятия, а они загулялись. У подъезда сидел на сложенных кирпичах пожилой человек — дышал свежим воздухом перед сном, что же ему не сделали нормальную скамью? А вот женщина ведёт за руку девочку, обе торопятся, ведь уже темнеет… Я вспомнила Магни и ущипнула себя за руку, чтобы удержаться от слез.

В воздухе что-то гудело. Я привыкла уже, что в городе постоянно слышен шум машин, даже с огромной высоты, даже в тихих кварталах. Но это был не рокот множества моторов. Где-то, очень далеко, будто звучала труба.

— Что это, господин Джинг?

— Сирена, — ответил он, оглянувшись. — Идёмте, там перехватывают машины, нам ничего не грозит…

Не грозит! Не знаю, верил ли он в это. Я шла за ним, не оглядываясь. Совсем недавно я боялась, что мои тюремщики застанут меня за попыткой бежать. Да вот они бы мне как раз ничего не сделали, самое большее, отругали…

Квартал высоток оборвался внезапно. Мы вышли на пустырь. Впервые за много дней я оказалась на открытом месте. Небо наполовину потемнело, и каким же оно было огромным! Я уже отвыкла от подобного зрелища. Но здесь приходилось смотреть под ноги, а не вверх. Я спотыкалась о выбоины в земле, камни, куски дерева и даже железные прутья.

— Строительный мусор, — объяснил Джинг, не замедляя шаг. — Здесь сделали бы ещё пару кварталов, но началась вся эта кутерьма, да и завод остановился.

— Какой завод?

— Сейчас увидите.

Но прежде я увидела, что впереди пустырь понижался. Уже стемнело. Я не могла понять, куда лежит наш путь, а спрашивать Джинга и слышать в ответ: «Молчите, госпожа», мне не хотелось. Перед нами виднелась темная поверхность, вдруг внизу блеснули отраженные звёзды, и мне сразу все стало ясно. Мы спускались к реке. Здесь и камней было меньше, зато больше травы, бурьяна и засохших листьев. Стало прохладней. Далеко по течению я заметила свет — лучи фонарей метались над водой.

— Там что?

— Там патрульные катера, нам в другую сторону. Нужно пройти вдоль реки. Не беспокойтесь ни о чем…

У самой воды было ещё прохладней. Пахло водорослями, слышался слабый плеск. Ноги увязали в мокром песке. Противоположный берег казался далёкой темной полосой. Там не было никаких построек. Наверное, мы вышли на окраину города, и почему Джинг решил, что нам тут не грозит патруль?

Я потеряла счёт времени и не могла сказать, как долго мы шли. Наверное, все же не очень долго. Темнота все сгущалась, потом впереди показалась белесая громада, а на фоне звёздного неба дальше от берега вырисовывались странные купола, крыши, торчащие вверх антенны.

— Уже почти на месте, — ободрил меня Джинг. Мне было все равно. Я шла, стиснув зубы, и даже не думала о побеге. Возможно, он все же применил ко мне воздействие.

К реке спускался тоннель из светлого камня — такого светлого, что даже ночью он был свободно различим. А вот ход в него мне не понравился. Это была мрачная черная дыра в человеческий рост, она источала запах сырости и опасности. Но Джинг спокойно шагнул внутрь, крепко сжимая мою руку. Пришлось следовать за ним.

— Это заброшенный цех, — он говорил негромко, и эха тут не было. — Завод имеет отношение к космической отрасли, раньше бы цех не простаивал. У вас будет шанс всё исправить. Идём.

Под ногами была уже не вязкая влажная земля, а сухой неровный камень. В голове закрутились мысли, что я упустила шанс бежать. Надо было вырваться на пустыре! Возможно, он не догнал бы меня… А теперь? Может быть, броситься к выходу из тоннеля? Он маячил позади светлым пятном.

Мы свернули. Выход исчез из виду. А Джинг прекрасно ориентировался в темноте. Он шел, ни разу не наткнувшись на препятствие и не замедлив шаг, иногда предупреждал: «Здесь ступеньки» или: «Осторожно, низкий косяк». Он видел во мраке, словно ночные птицы! Теперь я боялась выпустить его руку. Здесь можно было потеряться навсегда.

Мы проходили через узкие коридоры, огромные залы (о том, что огромные, мне подсказывало эхо наших шагов), иногда на фоне окон мелькали силуэты непонятных механизмов… Запах сырости исчез. Мне уже казалось, что я умерла и иду по дороге в сад Звёздной хозяйки. И тут Джинг остановился и сказал:

— Мы на месте. Можно подождать остальных.

Мы остановились у стены. Возможно, это была не стена здания, а бок какой-то огромной машины, потому что я дотронулась до поверхности, и она загудела, как металл. Загудела совсем тихо, но Джинг возмутился:

— Ничего не трогайте тут, госпожа! Но если вам трудно стоять, то…

Он пошарил в темноте, потом взял меня за руку и подтолкнул вперёд:

— Вот, можете сесть.

Я опустилась или, скорее, шлёпнулась на невидимую в темноте скамеечку. Возможно, это тоже была деталь механизма. Мне показалось, что подо мной металл.

Было тихо. Иногда что-то попискивало и поскрипывало, Джинг объяснил, что это насекомые. А ещё где-то было разбито окно — по ногам гулял сквозняк. От голода, жажды и усталости меня слегка мутило. Я сжалась на сиденье и не шевелилась. Побег? Какой побег, сил не осталось даже на то, чтобы думать. Я периодически начинала дремать и тут же просыпалась. Не знаю, сколько прошло времени, но в темноте наконец замелькал луч фонарика и послышались шаги. По голосу, произносившему привычные ругательства, я узнала Мукдене.

Он был не один. Незнакомый человек с очень худым лицом и длинным носом посмотрел на меня не по-доброму.

— Приветствую, — сказал он и обратился к Джингу: — Она знает?

— Нет. Сработает?

— Должно.

— Город не обесточит?

— Нас четверо… Да нет, самое большее, мигнет левобережье. Но здесь к такому привыкли. Послушайте, но как же она?

Джинг повернулся ко мне:

— Госпожа Хуоджан, у вас была накидка, достаньте.

Я рылась в своем вещевом мешке под их нетерпеливым взглядами, и вытащила кусок ткани, в темноте он казался черным. Я давно уже мёрзла, просто не решалась закутаться, и хотела набросить накидку на плечи, хотя она и была совсем короткой. Но Джинг протянул руку:

— Дайте!

Он взял кусок ткани у меня из рук и завязал мне глаза. Мелькнула в памяти картина: вот мы с друзьями играем в жмурки за домом дяди Офана, повязка съезжает с лица, ребята удирают от меня, хохочут и кричат: «Чур, не подглядывать!» Но там было море и солнце, а здесь тьма и пыль, я и так ничего не видела.

— Идёмте, — меня взяли за руку. Я стиснула зубы и шагнула вперёд. Если я начну плакать, причитать, откажусь идти, мне будет только хуже…

Мы свернули раза два, один раз спустились на несколько ступеней, потом какое-то время стояли, переминаясь с ноги на ногу и ожидая чего-то, и вдруг вспыхнул свет. Он был необыкновенно яркий и чувствовался даже через повязку. Больше я ничего не видела, Джинг замотал мне голову надежно, в несколько слоев.

Зато на моих спутников это произвело впечатление. Новый знакомец радостно сказал:

— Вот видите!

Мукдене выругался. Он делал это по любому поводу. Джинг с сомнением произнес:

— Пока работает… — и обратился ко мне: — Проходите, госпожа Хуоджан!

Я поднялась на пару ступенек. Дальше меня снова усадили, на этот раз в удобное, но жесткое кресло. Мешок Джинг взял у меня из рук и положил на колени со словами:

— Нужно закрепить запястья, не беспокойтесь, положите руки на подлокотники. Ради вашей безопасности… и не спрашивайте, вам не нужно этого знать!

Затем я почувствовала, что мои лодыжки пристегнули к ножкам кресла. Теперь я не могла пошевелиться. Только слышала вокруг голоса:

— На четверых точно хватит?

— Ротор на весь фундамент…

— Скорее, не копайтесь!

— Оно сработает?

— Установки никто не менял.

— Кто взорвал машину? Неизвестно?

— В городе шепчутся, что диверсанты из кругляков.

— Вот паршивцы…

— А сработает?

— Да старик готовился бежать этим путем!

— Все, пора!

Мое лицо было закрыто повязкой, но лоб остался свободен, я почувствовала дуновение ветра — будто что-то скользнуло надо мной. Голоса смолкли.

Меня охватила паника. Что вообще происходит? Может быть, Джинг с заговорщиками сбежал и оставил меня тут одну? Что это за место? Почему он ничего мне не объясняет?

Я хотела закричать и не могла. Меня затошнило сильнее, чем прежде. И мне не хватало воздуха — он весь исчез. Исчезло кресло — я больше не чувствовала его, равно как и своего тела. Не было ни верха, ни низа, ни повязки на глазах, — ничего. А потом вернулась дурнота и вместе с ней — страх. Что это? Куда они все делись? Почему я сижу тут привязанная… привязанная? Да, я снова чувствовала свое тело, руки и ноги, и мешок давил на колени, и спина у меня затекла, а повязка на глазах немного ослабла! Наверное, я просто ненадолго потеряла сознание.

Кто-то освободил мои ноги, отстегнул руки от подлокотников, снял мешок с колен.

— Идёмте, госпожа!

Это был голос Джинга. Мукдене позади радостно воскликнул:

— Черт возьми, все в порядке!

Видно, все и впрямь прошло замечательно, раз он помянул только черта, но что же такое произошло вообще?

Чужие руки коснулись моего затылка, повязка упала с глаз. Я огляделась. Мы вчетвером стояли в маленькой светлой комнате, в которой не было почти никакой мебели, только непонятный мне механизм за стеклянным щитом и рядом большой поворотный ключ (такой был в строящемся доме, где умерла Магни). За нашими спинами почти слилась со стеной белая дверь. А впереди был ход в коридор, и там виднелась ведущая вверх лестница, по бокам тоже был ряд дверей, совсем как в подъезде многоэтажки.

— Ну что же, стоит поглядеть, что происходит снаружи, — Мукдене быстро прошел вперёд и стал подниматься по ступенькам.

— Не торопись, — окликнул его третий заговорщик. — Сначала нужно проверить все системы. Я сделаю это сам.

И он исчез за ближайшей дверью, а мы с Джингом остались стоять и смотреть друг на друга. Мукдене почти поднялся на следующий этаж, мне были видны только его ноги.

— Господин Джинг, — не выдержала я. — Что это? Неужели мы не могли включить тут свет раньше и брели в потёмках?

Слышно было, как сверху фыркнул Мукдене.

— Мы сейчас не в городе, — Джинг, против ожиданий, не поморщился и не сказал, что мне не нужно этого знать. — Мы в другом месте. Не спрашивайте пока, это устройство экспериментальное, было разработано перед бунтом.

— То есть мы уехали из города? — я вспомнила, как меня затошнило. То есть, выходит, мы садились в какой-то подземный поезд, вроде метро, и меня укачало? А я даже движения не почувствовала…

— Вы все узнаете, госпожа, но позже, — пообещал Джинг.

— Все в порядке! — третий товарищ Джинга высунулся в коридор с ликующим воплем. — Здесь никого не было! Дурные кругляки, даже патруль сюда не заплывает!

Мукдене наверху выругался (никто не удивился) и начал подниматься дальше. Его ноги исчезли из виду. Джинг кивнул на лестницу.

— Вы тоже можете подняться с нами, госпожа Хуоджан. Положите свои вещи хоть на пол, здесь с ними ничего не сделается.

Мне пришлось крепко держаться за перила. Ноги подкашивались, за сегодня мы уже столько прошли. Да, мне нелегко будет сбежать, по моим спутникам не слишком заметно, что они устали…

Лестница не кончалась на втором этаже, она вела к люку в потолке. Мукдене выбрался наружу первым. В люк хлынул свет. Но ведь снаружи глубокая ночь!

Там был день. Солнце сияло в чистом небе и отражалось в море, таком же чистом и синем. Мы стояли на чем-то вроде каменного холма, перед нами был залив, окружённый невысоким зелёным лесом, белый песок пляжа, по ту сторону залива — скалы. Я поняла, что мы тоже стоим на скале. Она была чуть темней песка, такая, как кусочек сахара, когда вынимаешь его из чая. В нашем поселке пили несладкий чай, лишь иногда Магни приносила из города кусковой сахар…

Но самое главное — я снова увидела море! Только сейчас я поняла, как же мне его не хватало все эти дни. Оно было чистым и ясным, играло волнами, подмигивало бликами и словно тоже радовалось встрече. А ещё оно было теплым, это чувствовалось. По коже пробегали волны жаркого, влажного воздуха. Наше море оставалось холодным даже в разгар лета…

— Где мы?

Джинг вздохнул, Мукдене привычно выругался и сказал сердито:

— Я говорил, не стоит и затеваться, а раз завёз ее сюда, придется объяснять! Мы на базе, госпожа, на нашей старой островной базе, она все это время использовалась, только тайком. И связи на ней с центром не было, поэтому она и в бунт уцелела, и потом мы ее использовали, а как, объяснять долго, да и вы ничего не поймёте. Учтите, база недалеко от наших врагов, вон там, далеко, — видите? — тиксанданский берег. Что бы теперь ни болтали про мир и дружбу, тысячелетия вражды просто так не забыть. Так что сбежать вы не рассчитывайте. У вас один путь, слушаться нас и быть умницей. Отсюда мы сможем вернуть стране нормальную власть, и с вами все будет в порядке. Идём, Гончонси!

Так я узнала имя третьего заговорщика. Они с Мукдене стали спускаться вниз, в помещение.

— Господин Джинг, — я окликнула психиатра, который задержался на скале. — Как же мы сюда так быстро попали? Какой-то скоростной транспорт? И неужели здесь никого нет, кроме нас?

Он немного помедлил и ответил:

— Очень скоростной. Вы не тревожьтесь, жизнь здесь не так уж отличается от жизни в городе, правда!

Это действительно было так. Я жила затворницей в городе, а теперь и с базы меня почти не выпускали. Только уходили они чаще и оставляли меня в одиночестве. Здесь мне некуда было деться и не с кем поговорить.

Зато тут у меня была своя комнатка. Очень маленькая, почти такая же, как в доме, где умерла Магни. Вместо кровати от стены откидывалась длинная полка. Вода шла из подземных источников, было тут и собственное электричество от солнечных батарей. Здесь были даже запасы еды — склад-холодильник с бесчисленными банками консервов. Гончонси сказал, что они имеют чуть ли не вечный срок хранения, их запечатывали по особой технологии и с таким запасом можно пересечь всю галактику. Оставалось только удивляться, как много лет назад человеческий ум создал эту удивительную базу.

— Ерунда, по такому же принципу строили станции на Илагрисе, в вакууме, — заявил как-то Гончонси. — А ведь там источников нет! Здесь эти технологии просто повторили. И строить раньше умели, да… На века делали!

Кое-что все же оказалось не совсем исправно — вентиляция. Периодически в нашей норе — так я ее называла мысленно — становилось душно. Плохо работала очистка воздуха. Благодаря этому я могла иногда видеть небо, а то так и сидела бы взаперти.

— Вы можете ходить вдоль бухты, госпожа, — сказал мне Джинг. — В лес не суйтесь, вдруг повредите ногу, это будет очень некстати.

Лес меня и так пугал. Я всю сознательную жизнь провела на открытом месте и вовсе не желала лезть в чащу. Мне достаточно было опушки. Из учебников я помнила, что такие деревья с прямыми стволами и крупными длинными листьями называются пальмы. Значит, мы уехали куда-то ближе к экватору! Впрочем, я и без деревьев могла бы догадаться — здесь было так тепло…

На второй день я заметила ещё что-то. Солнце шло по небу в обратном направлении! Я в панике кинулась к Джингу, он меня выслушал и рассеянно ответил:

— Это другое полушарие, всего лишь другое полушарие.

— Западное? — спросила я. Он посмотрел на меня, как на дуру, и произнес:

— Северное!

Я вспомнила школьные уроки и поняла, что Мукдене в отношении меня был совершенно прав. Как же я не догадалась, что солнце поменяет свой путь при пересечении экватора. А учитель ещё считал меня способной ученицей.

Получалось, мы преодолели просто огромное расстояние, но как, и почему я ничего не заметила… Хотя нет, я знаю, почему — наверняка во время путешествия я была под воздействием. Под очень сильным воздействием!

— Да, послушайте, я вспомнил, что тут лежит кое-что для вас, — сказал Джинг. — А то я смотрю, вы унываете. Вот, держите. Это письмо, последнее письмо, его удалось написать вашему царственному деду уже в заключении.

Я взяла письмо. Это был совершенно обыкновенный с виду листок, может, чуть более плотный, чем те, на которых мы писали в школе, иначе он истерся бы за несколько лет. И там было всего пять строк, почерк четкий, разборчивый, будто писал их не древний старик, а полный сил человек.

— Как же он смог написать и передать это письмо вам, неужели его не охраняли? — я вчитывалась в строгие ровные символы. Император и повелитель склоняет голову перед неизбежным… Император и повелитель желает, чтобы Хуоджан, наследница древнего рода, выполнила свой долг и помогла великой державе вернуться к процветанию… Император и повелитель призывает наследницу слушать верных людей и выполнять их волю.

— Разумеется, охраняли. Письмо попало ко мне через третьи руки. Вашего деда содержали не в застенках, даже у этих скотов ещё осталось чувство уважения. Ему и некоторые личные вещи сохранили. Главное, выполняйте его последнюю волю, госпожа!

Я не была уверена, что письмо настоящее, но спрятала его под одежду и носила, будто оно действительно от деда и не написано сухим официальным языком… Я больше обрадовалась бы памятной весточке от мамы, но чего нет, того нет. У меня ничего не осталось от семьи.

И все меньше и меньше оставалось от свободы. Троица каждый день исчезала до вечера, приходили они злые и усталые, а чем таким занимались на острове, я не знаю. Однажды Мукдене покосился в мою сторону и зло буркнул:

— Она молода и здорова, а прохлаждается.

Джинг начал его вполголоса убеждать. Я не вслушивалась — и так понятно, они не хотели, чтобы я видела что-то, для моих глаз не предназначенное.

Вечерами я могла выходить из своей тюрьмы в толще скал. Остров был прекрасен, но пуст. Очень скоро я перестала радоваться морю. На нем не было видно ни одной лодки. Не очень далеко от нас лежал другой остров, пустой и каменистый, а берег еле виднелся на горизонте. Только однажды я заметила вблизи материка что-то, похожее на суденышко, но оно быстро скрылось из глаз.

— Неужели здесь никого не бывает? Рыбаков, пограничников? — спросила я, вернувшись на базу. Честно говоря, ответа я не очень ждала, но невозможно же совсем с ними не общаться?

— За много лет сюда никто не высаживался, — мне ответил Гончонси. Джинг думал о чем-то, Мукдене привычно бранился.

— Но откуда это точно известно?

— Приборы. Они все фиксируют.

— Эту базу охраняли только приборы?

— Много знать будете, скоро состаритесь, — подмигнул Гончонси. — Здесь был дежурный, он добровольно остался тут и не возвращался в столицу. Просто люди иногда умирают. Не смотрите с ужасом, он был стар, те, кто помоложе, не захотели себя заживо хоронить. Да, рано или поздно кругляки сюда повадятся, но долго здесь мы не будем.

— Как же, долго не будем, — проворчал Мукдене и с ожесточением добавил: — Под смертью таится смерть! Под смертью таится смерть! Вот попробуй найти что-то без точных сведений! Если бы дурень Фаруйя не дал себя подорвать, мы подготовились бы лучше. Чтоб он сдох!

— Он и сдох, — философски заметил Гончонси. Джинг перестал размышлять о чем-то и сказал:

— Я все же думаю, ты торопишься.

— Не тороплюсь. Мы оба техники, нам проще, а твои способности ничто против толпы, поэтому… — Гончонси осекся и посмотрел на меня с неудовольствием. Они собирались поговорить о чем-то, во что меня не посвящали.

Я попрощалась с ними и ушла в свою комнату, а там села на кровать и раскачивалась при выключенном свете из стороны в сторону, как в ночь смерти Магни. Бежать надо было раньше, пока я находилась среди людей… А теперь? Добраться вплавь до берега? Это слишком далеко, проще сразу утопиться. Моя мама была мужественной и смогла оборвать свою жизнь, а я нет…

Утром на базе не было ни Мукдене, ни Гончонси. К вечеру они тоже не вернулись. Не то, чтобы я по ним скучала или сильно хотела их видеть, но это было удивительно. Они добыли лодку? Джинг думал о чем-то своем и, похоже, тоже нервничал.

— А куда делись господа Мукдене и Гончонси? — не выдержала я.

— Они должны скоро вернуться, — Джинг поморщился, значит, мой вопрос ему не понравился. — Мы уезжали быстро, не успели захватить некоторые средства. Поверьте, они умны и осторожны.

Похоже, он ничего больше не собирался мне говорить.

На следующий день они не вернулись. Джинг мрачнел все больше и больше. Я понимала, что что-то пошло не так, и готова была его пожалеть. Ему тут даже не с кем поговорить — он сам исключил меня из числа советчиков. А если он вдруг захочет подвергнуть меня воздействию и узнает, что я мечтаю сбежать, а вовсе не возвращать монархию? А если он давно уже подверг меня воздействию, и я все ему рассказала?

Ночью я почти не спала, днём сидела на скале, глядя на море. Вдруг появится лодка с нашей пропажей? Хотя они наверняка воспользовались тем непонятным транспортом, на котором мы сюда и прибыли. Что же это было, как мне теперь узнать, если Джинг тогда меня усыпил?

Он тоже весь извелся за этот день. На следующее утро я сидела в своей комнатушке и боялась высовываться. Джинг сам постучал в мою дверь.

— Вы не спите, Хуоджан?

— Нет. А господа не вернулись?

Я зря задала этот вопрос — по его лицу было понятно, что нет. Он осунулся за эти два дня, но смотрел прежним решительным взглядом.

— Послушайте меня. Их нет. Я собираюсь отправиться следом. Мне придется покинуть остров.

— Я с вами? — обрадовалась я. Сейчас любое место на Сино Тау казалось мне лучше, чем этот одинокий рай.

— Нет. Вам безопаснее быть тут. Здесь нет хищников и ядовитых змей, будьте осторожны, никто вас не тронет. Безопаснее всего вам было бы оставаться в помещении, но воздух… Обещайте, ради собственной безопасности, что будете выходить ненадолго, не плавать, в лес не углубляться. Да, ещё…

Он помедлил, моргнул и снова заговорил, пристально глядя своими пронзительными черными глазами:

— Я понимаю, вы молоды, безрассудны… Я виноват перед вами, что недооценивал вас. Но поймите, все, что мы делаем, — все это ради великой цели. Взять вас с собой я не могу технически. Есть опасность, что вы попытаетесь покинуть остров. Так вот, есть два способа этому помешать. Первый вы знаете — психическое воздействие. Но мне бы не хотелось его применять. Когда я заставил вас забыть прошлое, вы были ребенком. У детей гибкая психика, к тому же за амнезию отвечают определенные мозговые центры, которые легко восстанавливаются. Если я сейчас заставлю вас даже не думать о побеге, последствия будут печальны для вас. Но есть ещё один способ, технический. Если его применить, вы не сможете покинуть остров, но пока вы тут, все с вами будет хорошо!

Он продолжал испытующе смотреть на меня, а я не выдержала, отвела глаза. Какое счастье, что у меня хватило самообладания не умолять его взять меня с собой. Может быть, ему даже меня жаль, но что с того? У него великая цель. А у меня нет выбора — или он меня превратит в помешанную, или…

Я склонила голову.

— Хорошо, что это за технический способ, господин Джинг?

На следующее утро я был самым неправильным туристом, который когда-либо блуждал по заброшенным уголкам нашей планеты. Во-первых, проснулся рано и бесцельно бегал по берегу, то хватаясь за рисовальные принадлежности, то за удочку, то поглядывая на скалы. Во-вторых, плюнул на все и полез купаться в штанах. В-третьих, поставил удочку там, где ни одной нормальной рыбе не пришло бы в голову ловиться. В-четвертых, сел рядом рисовать, хотя у меня абсолютно не было вдохновения — впервые в жизни, наверное.

Дело в том, что за мной все время немым укором таскался Горено. Он только один раз спросил, намерен ли я выполнить редакционное задание. Поэтому пришлось достать все, что положено, и сесть за работу.

И тут произошло в-пятых — рыба начала клевать, подтверждая пословицу, что счастье подваливает именно дуракам. Я перебегал от мольберта к удочке и обратно. Одновременно проснулся, наконец, вкус к работе. Море было не таким, как вчера, и небо тоже, ни одной свинцовой грозовой нотки.

Считается, что закаты алые, а восходы золотистые — так вот, это грубый шаблон. Кто знает, где природа берет краски, может, за облаками у нее припрятан запас тюбиков и баночек самых неожиданных оттенков. Небо над нами явственно отливало бирюзой, а дальше, над материком, было совсем изумрудным. Может быть, в воздух поднялась пыльца, а может, лес так отражался в полях атмосферы. Возможны ли здесь миражи?

И облака! Можно рисовать их тысячи раз, но всегда находить что-то новое. Они сегодня словно сложились в две огромные ладони, бережно несущие невидимый груз. Дальний пляж уже не казался брюхом растянувшегося под солнцем спящего зверя, этот зверь залёг в засаде и выжидал — такие четкие тени его окружали. Или это я нервничал и перенес свои чувства на ни в чем не повинный пейзаж?

Мне хотелось и закончить побыстрее свой набросок, и нарисовать так, чтобы кто-то… чтобы она ахнула и похвалила, и признала, что да, я могу рисовать картины, а не болтаюсь тут просто так.

А ещё я постоянно отвлекался на удочку. Рыба клевала мелкая, серебристая, с виду обычная, не похожая на ядовитую. Я не успел закончить свой набросок, а в котелке, он же исполнял обязанности ведёрка, билось семь рыбёшек. Мне этого было даже много, разве что найдется, кого угостить ухой…

Не Горено, конечно. Он ничего не ест.

Мы с котелком, мольбертом, палитрой и кисточками перекочевали обратно под скалу. Я оставил рисунок сушиться — потом гляну ещё свежим глазом — и стал разводить костер.

— Ты опять кипятишь воду, — огорченно произнес знакомый голос. Сегодня я ее ждал, и даже не успел запаниковать — а вдруг она не придет?

— С добрым утром!

— Оно не доброе. Ты не едешь домой, а я говорила тебе много раз — тут опасно.

— Три раза, я считал.

— Что?

— Ничего особенного. Я не могу пока отсюда уехать, у меня задание.

— Какое задание? — в ее голосе появились возмущенные нотки.

— Рисовать картины. Одна уже готова.

— А твой товарищ? Он тоже рисует картины?

— Горено? Ну, э… да, конечно. Он мой преподаватель.

Да, я соврал, но не мог же я сказать, что прибыл сюда с телохранителем, хуже того, с роботом? Хотя, возможно, она жила в глуши и не особо сталкивалась с роботами.

— Что такое преподаватель?

— Учитель.

— Учитель? — недоверчиво прозвенел ее голос. — Учитель?

Она замолчала ненадолго, потом спросила:

— Сколько точно картин тебе надо нарисовать?

— Слушай, ну откуда я знаю? Как вдохновение будет.

— Выполняй свое задание быстро и уплывай! Что ты сейчас делаешь?

Мне казалось, со скалы ей это и так было заметно, но, может, она не поняла. А вернее всего, просто боится высовываться, и поэтому прямо внизу у нее слепая зона.

— Буду чистить рыбу.

— Зачем?

— А зачем ее чистят? Есть готовить буду.

— Я вчера дала тебе еду, — напомнила она.

— Так это вчера было!

Не мог же я сказать, что накануне Горено бубнил и бубнил насчёт отравы, так что я решил консервы пока не открывать, обошёлся кашей, и сейчас был голодный, как волк. Она меня угостила, чтобы у меня были силы уплыть с острова, а я ее подозреваю.

— Слушай, а ты сама что ешь? Консервы? Они тебе не надоели? Спускайся, а? У меня рыба. Мне одному много.

— Как это много? — спросила она строгим голосом.

— Ну, много. Я столько не съем. А еду выбрасывать нехорошо, это чья-то жизнь. Спускайся, уху сварим.

— Я люблю жареную, — неожиданно сообщила она и замолчала. Причем в этот раз надолго, так надолго, что я решил — она испугалась и больше показываться не будет. Ничего странного в этом нет, на ее месте я бы тоже остерегался. Горено как громила выглядит по телосложению. Жаль, что роботов не делают в виде женщин. Тогда бы мы вызывали доверие, а физическая сила у него была бы та же.

— У тебя есть ещё один ножик?

Я вздрогнул. Голос прозвучал не сверху, а почти над ухом. Незнакомка стояла рядом, в нескольких шагах. Как язычок темного пламени на белом песке, у бежевых скал, среди ясного дня — и не говорите мне, что темного пламени не бывает.

У себя в университете мы не замечали, как экзотически хороши девушки с Треугольного континента, даже если рисовали их портреты. Наверное, привыкли.

— Ножик? Ах, да. Ножик. Нет, ещё одного ножика у меня нет. А зачем ножик?

— Зачем ножик, — передразнила она. Да это было ничуть не обидно, пусть дразнится на здоровье. — Зачем нужен ножик? Чтобы чистить рыбу.

Не знаю уже, как, но совсем скоро мы с ней сидели на камнях и ели свежеиспеченную рыбу прямо руками. А ещё говорили обо всем, что в голову придет, хотя она, может, и не все понимала. Я тоже не совсем понимал, что говорю, и вкуса рыбы не разбирал.

— Ты молодец, не боишься руки пачкать! — это был довольно сомнительный комплимент, но она приняла его спокойно.

— Не боюсь. Я жила у моря. Рыба наша основная пища, — это она произнесла старательно, будто выговаривая фразу из учебника.

— Море это замечательно… А я просто в походы ходил, поэтому привык готовить на костре.

— В походы? — ее чуть удлиненные к вискам глаза расширились, а брови взлетели вверх.

— Это когда ты с друзьями идёшь в лес, на реку или в горы. Ешь то, что поймаешь, или что возьмёшь с собой. Ночуешь в палатке.

— Палатке?

— Это такие временные домики. Смысл в том, чтобы жить не в городских условиях.

— То есть это развлечение? Это не необходимость?

— Да… Нет, это не просто развлечение, — под ее удивлённым взглядом я почувствовал себя бездельником, который из придури создаёт себе трудности. — Вот сейчас возникла необходимость жить на природе, а у меня есть навыки.

— Навыки? Что это?

Молчавший до сих пор Горено вдруг заявил:

— Я хорошо понимаю трианглетский язык, а так же свободно говорю на нем и могу выступить переводчиком.

Я посмотрел на него с благодарностью. Слава небесам, он не назвал меня хозяином.

Горено оказался замечательным переводчиком. Уже со второй фразы разговор потек абсолютно свободно и непринужденно. Робот просто не мог что-то не расслышать или замешкаться, у него было идеальное произношение — девушка почти сразу захлопала в ладоши и закричала:

— Ой, вы по-нашему говорите так же хорошо, как и я!

Эти слова он тоже перевел. Трианглетский язык у нас, конечно, учат, но без энтузиазма. Угловатые будто нарочно придумали себе абсолютно другую грамматику, непривычное произношение, обилие несочетаемых согласных. Хотя голос этой девушки все равно звучал легко и мелодично… А вот по механической монотонной речи Горено было очевидно, что говорит машина. Я даже забеспокоился, но девушка пока ничего не замечала. Она просто была в восторге, что встретила человека, с которым можно общаться на родном языке.

— Значит, вы по доброй воле уходите в лес или в горы? И живёте там, как дикари?

— Ну да. Конечно, так делают не все. Но поверь, это увлечение не хуже любого другого. Человек может стать ближе к природе, испытать трудности, но и полюбоваться местами, которых в городе нет. Те же водопады в горах. Или тот же лес.

— Да, наверное, — рассеянно сказала она. — Наверное, если постоянно живёшь в городе, перестаешь это ценить.

— То есть?

— Если живёшь на море, на настоящем море, которое бывает холодным и суровым… Собираешь хворост для очага, носишь воду из колодца… Нет, тогда ты и так близко к природе.

— А!

Собственно, я и так догадался, что она жила на море, и вовсе не в городе, когда лишь иногда ходишь на пляж. Когда мы жарили рыбу, она очень ловко и умело насадила ее на прутик, и потом управлялась с ней свободней, чем я. Хотя одета она была по-городскому — в лёгкий комбинезон с короткими рукавами и юбкой-обманкой. Такова, значит, трианглетская мода!

— А сюда ты тоже приехал, чтобы быть ближе к природе?

— Нет, я же сказал, у меня задание.

Она покачала головой.

— Странные люди дали тебе это задание! Неужели на далёкий остров можно отправить только двух человек!

— Ну, на остров я сам попал. Хотел изобразить берег издали.

— Ты мог бы рисовать его с соседнего острова, вон с того. Он мертвый.

— Мертвый, именно, рисовать там нечего, кроме скал, да и звучит жутко!

Она приподняла брови:

— Почему жутко?

Тут Горено пустился в разъяснения:

— Слово «шивэнш» на трианглетском наречии имеет несколько вариантов перевода. «Смерть» или «мертвый» в значении «прекращение жизнедеятельности» или «неживой», «ненаселенный», «неорганический». Существуют и другие варианты этого понятия, «шивэнш» как правило означает «прекративший жизнедеятельность», поэтому я перевел прилагательным «мертвый». Сейчас я вижу, что в контексте было правильнее применить слово «ненаселенный».

— А еще «необитаемый», — сказал я, думая, как бы сменить тему. Девушка все это время смотрела на Горено, причем очень уж пристально.

— Вы учитель? — спросила она. — Вы учите языкам, да?

— Нет, рисованию, — вмешался я, и Горено не стал меня перебивать. Роботы никогда не вмешиваются, пока люди выясняют отношения, если никому не грозит опасность.

— Это удивительно, — сказала она. — Удивительно, что этому учат. Я думала, это занятие, чтобы проводить время, когда у тебя все есть. Что люди рисуют для собственного удовольствия.

— Ну, не только. Хотя не стоит заниматься рисованием, если ты это дело ненавидишь.

— Зачем же ненавидеть? Но странно, что этим можно заработать на жизнь. Я думала, люди должны делать то, что приносит пользу. Выращивать еду. Или делать машины…

— Ну, знаешь ли, это было так тысячи лет назад, а сейчас мир сложнее. Ты бы кем хотела работать?

— Я учила детей! — объявила она не без гордости.

— Так ты учительница? Здорово, значит, мне надо разговаривать с тобой уважительно. Я ведь ещё студент.

— Мои бывшие ученики сейчас тоже студенты, — в ее улыбке сквозила печаль. — Но они уехали изучать точные науки. В них польза!

— А искусство приносит красоту!

— Точно ли?

В этом она была права, смотря чье искусство…

— Ну вот посмотри, этот остров ведь очень хорош. А приехать сюда могут не все. Но художник нарисует его, и картину увидит множество людей. Даже через века.

— Картина проживет века? — она подняла только одну бровь. Вот так, она думает, что я хвастаюсь!

— Ну, моя — нет. А чья-то ещё, возможно, проживет. Разве ты не знаешь ваших великих художников?

— Немного слышала, — она погрустнела. — Но художницей была…

И замолчала, резко замолчала, опустила плечи и отвернулась. Не захотела больше говорить. Горено добросовестно ждал, пока кто-то из нас подаст голос. Девушка все же повернулась ко мне со спокойным и ясным лицом.

— У вас такая странная соль, совсем белая и мелкая.

— А какая же ещё бывает?

— У нас она была крупная, приходилось дробить пестиком. Желтоватая. Моя матушка говорила, что такая соль полезна.

— Морская, наверное, а жёлтая из-за йода.

— Я знаю про йод, — сказала она гордо. — Однажды матушка оставила в буфете большой кристалл соли, а я не удержалась и съела его.

— Как, сразу?!

— Нет, за несколько дней… Я решила, раз такая соль полезна, вреда не будет.

Мы вдвоем засмеялись, просто сидели и хохотали на белом пляже, в тени скалы. Высоко светило солнце, отражаясь в лениво бегущих волнах. Горено сидел рядом, молчаливый и неподвижный, как скала. Я пожалел, что не проинструктировал его заранее, чтобы он лучше играл роль человека. Но девушка пока вроде бы ничего не заподозрила.

— А где твоя матушка, зови ее сюда. Может, она тоже любит жареную рыбу.

— Уже нет, — она перестала улыбаться. — И позвать ее я не могу. Она умерла.

— Извини.

Девушка тряхнула волосами, и они рассыпались у неё по плечам — черные, гладкие, такие же блестящие, как море.

— Ничего. Вы же не знали.

— Но тогда, получается, ты тут совсем одна?

— Да… нет. Скоро здесь будут люди. Уезжайте до их возвращения, обязательно!

— Подожди. Выходит, твоя родня тебя тут оставила? И вы тут не постоянно живёте?

— Послушай, какое твое дело? Уезжай. Я предупредила, — она повернулась к Горено. — Скажите ему вы! Учителя он должен послушать!

Бедняга Горено оказался в затруднительном положении, то есть, не он, конечно, а я. Я ведь не дал ему прямых указаний врать, да и не был он никогда роботом-актером, так что вряд ли смог бы притворяться моим наставником. Поэтому я быстро выпалил:

— А давай, ты мне поможешь нарисовать всего одну картину? Я сразу уплыву, как она будет закончена!

— Как помогу? — глаза у нее расширились, на губы набежала улыбка — все же эта идея ей показалась занятной. — Я знаю, как держать карандаш, но никогда не рисовала толком, мне было не до этого.

— А рисовать не надо, ты будешь мне позировать. Ничего сложного, и долго стоять не надо. Я сделаю набросок, а потом уже мне нужны будут краски… Согласна?

Эту картину я уже видел в своем воображении. Безлюдный пляж, белый с лёгким палевым отливом песок, прозрачная вода. По кромке моря, почти совсем отвернувшись от зрителя, идет девушка. Она одна написана сочными, густыми красками, словно реальна, в отличие от пляжа. За ней протянулась цепочка следов, а на песок нахлынула волна, накрыв все следы, кроме одного, сейчас она откатится — и отпечатки исчезнут. И девушка уйдет, останется только до нереальности светлый пляж и один-единственный след.

Идею я изложил довольно спутанно, Горено терпеливо перевел, — хотя он же эмоций не чувствует, это она терпеливо выслушала:

— Просто нужно встать у берега и постоять какое-то время? Так странно. Неужели тебе дали такое задание? Они же не знали и не могли знать, что ты встретишь меня!

— Так я и не тебя конкретно рисую, то есть тебя, но… Образ, понимаешь? Просто образ, пляж и уходящая фигура. Ну и, разумеется, именно такую картину мне никто не поручал, я сам придумал.

— Странно, — она слегка пожала плечом. — У вас можно не слушать старших?

— Ну, они не узнают. Я это рисую для себя. И вообще, знаешь, творчество должно быть свободным, его нельзя ограничивать рамками.

Я бы не удивился и не обиделся, если бы она засмеялась — настолько глупо и пафосно это прозвучало, просто лучше ничего в голову не пришло. Но она даже не улыбнулась. У нее все это время с лица не сходило задумчиво-отстраненное выражение, даже когда она хохотала или хлопала в ладоши. Поэтому мне с самого начала и в голову не пришло рисовать ее портрет. Все равно не удалось бы ухватить и перенести на бумагу это очарование печали, пусть оно останется в моей памяти, без нелепых попыток засушить его и увековечить.

Портреты вообще мне всегда давались если не хуже, то тяжелее — не изображения незнакомых натурщиков или дружеские шаржи на однокурсников (или того же Паука, только не дружеские), а портреты симпатичных мне людей. Чем ближе отношения, тем хуже подчиняется кисть, в этом я давно убедился. Вроде бы и навыки есть, и тысячи раз уже очерчивал изгиб ноздрей, сведённые брови, тень на виске — для родного человека эти мазки и штрихи не желают соединяться в пойманное на миг живое отражение. Друзья говорят: «Сойдёт», преподаватели отмечают: «Неплохо», но собственная совесть шепчет: «Бездарь, рисуй натюрморты».

— Мне надо идти, — вдруг заявила она, встала, слегка поклонилась Горено и легко побежала вдоль пляжа. Я честно не смотрел — я не обещал ее не выслеживать, но она, наверное, на это рассчитывала.

— Я напоминаю вам, хозяин Миромекано… — Горено опять подхватил свою излюбленную тему.

— Я знаю, знаю, дружище! Вот что, давай не терять времени, я буду делать наброски, а ты пока что учи меня трианглетскому.

До полудня я пытался вызубрить хоть несколько разговорных фраз на языке угловатых (без особого успеха, скажем прямо), а ещё мы с Горено вяло препирались, стоит или не стоит мне прямо сейчас плыть на материк, или можно ещё чуть задержаться. Я излагал одни и те же аргументы по пятому кругу и думал, что она вряд ли вернётся. Хотя почему нет? Ей ведь тут тоскливо, наверняка. Вот и вышла к нам, наплевав на опасность. У нас же на лбу не написано, что мы не сделаем ей ничего плохого. А раз она одна, значит, ее родные точно ее не очень любят. Добро бы она была рыбачка или военнослужащая, а то оставили учительницу младших классов посреди океана в обществе консервов. Можно сколько угодно убеждать себя, что это не мое дело, но неправильно бросать живого человека на необитаемом острове. Раз она уезжать не хочет, значит, надо на материке расспросить местных и тогда…

Стоп, а почему я решил, что она не военнослужащая? У нас объявлена Эра вечного мира, но даже мы, народ безалаберный и простоватый, армию не распустили. А у угловатых, говорят, вся жизнь — муштра, они ребята очень даже себе на уме. И юная беззащитная красавица может оказаться шпионкой.

Солнце, отражаясь от волн, прямо-таки слепило глаза, и пейзаж уже не казался живописным. Краски острова померкли. Мне вообще не было страшно, я помнил, что со мной совершенная боевая машина. Но какой же неуютный наш мир, если эта девушка — шпионка.

— Да, Горено, дружище, если она будет у тебя напрямую спрашивать, преподаватель ли ты, подтверди. Ей может не понравиться то, что ты — робот.

Против этого Горено не возражал.

На этот раз я заметил, как она показалась из-за скал. Огляделась, как зверёк, опасающийся охотника, увидела, что мы с Горено торчим почти на том же месте, и зашагала к нам по песку. Причесана она была по-другому, а наряд остался прежним, наверное, это было ее лучшее платье. Она согласна позировать, вот что! Любая девушка, как бы ни кокетничала, что ей все равно, хочет выглядеть на картине хорошо!

— Это я, — объявила она, остановившись перед нами. — Ты будешь рисовать? Ты обещаешь, что уплывешь после?

— Обещаю, — у меня физиономия расплывалась в глупой улыбке, а глаза, наверное, были виноватыми, не знаю, мне со стороны не посмотреть. Я зря ее подозревал, вот совершенно точно зря. Если бы она работала на спецслужбы Трианглета, то не прогоняла бы меня отсюда.

— Тогда собирайтесь, — скомандовала она. — Оставьте бумагу, краски, то, что вам нужно. Остальное можно сложить. Потому что сейчас ты нарисуешь картину и сразу уплывешь.

— Да я в один миг соберусь, если что!

Я от радости чуть мольберт не расцеловал. Картина будет, и Паук по этому поводу брюзжать не станет — я ему не покажу. А уплыть… уплыть можно. Я же не обещал никогда не возвращаться. Только у кого просить помощь, чтобы ей не навредить?

— Где мне встать? — спросила она. Ладно, будем решать проблемы постепенно. Сначала надо сделать набросок.

Место мы выбрали вместе — нам обоим показался наиболее подходящим северный край бухты, там и пальмы образовали ровный полукруг, и скалы были освещены ярче всего, а за ними берег уходил вдаль. Она встала вполоборота на песке, я поудобней расположил мольберт. Самый лучший ракурс открывался там, где волны накатывались на песок, а море слегка разыгралось. На помощь пришел Горено — он придерживал мольберт, чтобы его не смыло водой. Конечно, не так я себе представлял сцену: «Художник на природе рисует свою лучшую картину», но пришлось обходиться тем, что есть.

Она позировала идеально, будто только этим и занималась всю жизнь. Не переступала с ноги на ногу, не жаловалась на жару или слишком яркое солнце. Мне неловко стало заставлять эту милую девушку торчать на берегу, как столб, но и картину хотелось закончить, тем более, я поймал то самое настроение, когда полутона и оттенки сплетаются в единую гармонию. Гармонию светлого сверкающего дня с одним ярким пятном посередине, и уже не скажешь, что тут реальность, а что мираж…

Ветер усилился, хоть ему далеко было до шторма, опрокинувшего позавчера нашу лодку. Волны все дальше накатывались на берег. Я рисовал. Горено честно держал мольберт. Я стоял босиком, а у нее уже вода залила сандалии.

— Все, можешь отойти! У тебя ноги мокрые.

— Ты закончил свою картину? — уточнила она, отбежав на сухой песок.

— Не совсем. Море, небо, фон… Ну и потом я могу рисовать твою фигуру отдельно.

Она остановилась чуть позади. Вообще не слишком это приятно, когда во время занятий на природе рядом торчат зеваки, пялятся и любопытствуют, иной раз и рассуждают вслух.

Но она не мешала совсем. Она стояла молча, и это было не тяжёлое ожидающее молчание. Я мог бы век так стоять и вырисовывать каждую песчинку. Один раз она спросила:

— А по фотографии ты не работаешь?

— По фото? Ну, вообще это можно, но ты понимаешь, это халтура, — я заговорил слишком быстро, потому что не мог признаться, что фотоаппарат стоит рядом и держит мольберт. — С живой натуры лучше. Понимаешь, картина это не только вид. Это воздух, это тепло или холод, это настроение. В идеале художник должен передавать все.

— Вот как, — сказала она задумчиво. — Похоже, ты любишь это занятие.

— Ну а как иначе? Можно работать на станке и при этом ненавидеть станок от всей души. Операции-то механические. Но рисовать и ненавидеть будущую картину невозможно.

Честно, я был уверен, что она засмеётся, потому что я опять ударился в пафос. Меня отправили рисовать проспект, а я тут корчу из себя великого живописца. Но она выслушала серьезно, и потом спокойно смотрела, как на бумаге проступают скалы. Те самые, с которых она выглядывала вчера и позавчера. Потом я непременно напишу ее портрет, да, я обещал уплыть, но не обещал не возвращаться. Если она не согласится позировать, напишу по памяти. Смуглое лицо с чуть обозначенными скулами, глаза удлиненные, будто она собиралась улыбнуться, но вдруг вспомнила что-то очень печальное, короткий прямой носик, и серьга почему-то только на одном ухе, и волосы — такие рисовать проще всего, берешь самую широкую кисть и опускаешь ее в черную краску…

А ведь я даже не знаю, как ее зовут, и свое имя ей не назвал. Как-то оно по-дурацки получилось, когда я объяснял, зачем мы сюда приехали, то и не подумал представиться, а потом тоже повода не было. А вот точно, сейчас закончу рисовать и оставлю подпись, а потом спрошу, как ее зовут. Очень все естественно будет.

— Твой приятель робот.

— Что? — но она ответа и не ждала, она уходила по берегу прочь. Я бросился за ней, потом метнулся назад, велел Горено убрать рисунок, позаботиться о мольберте и прочем и догонять нас, и тогда уже окончательно поспешил за ней.

— Постой! Куда ты?

Она от негодования дороги не разбирала — потому что шла не в глубь берега, а по песчаной полосе пляжа, мимо скал.

— Ты меня обманывал, — бросила она через плечо. — Преподаватель! Ха! Ха, ха! Он ни разу не вытер лоб. Не моргнул. Не потерял… как это… когда падают.

— Равновесие?

— И ты будешь говорить, что не врал?

— Я просто умолчал… Ты же его испугалась!

— Вот, он идёт за тобой, железное чудище! Убийца!

Горено действительно уже нагнал нас. С мольбертом и прочими пожитками он выглядел впечатляюще.

— Он не железный! Там биопластик и…

— Мне все равно, из чего он!

Я попробовал забежать вперёд по мелководью.

— Ну послушай, он тут даже карандаша не сломал за три дня. Робот это не машина для убийств, это верный друг и помощник, главное, чтобы им руководил нормальный человек, а здесь только мы. Ты же вышла к нам! Мы же ничего плохого тебе не сделали!

— Я вышла, потому что уже не могла быть одна! — крикнула она, обернувшись. Глаза у нее зло блестели. — Если бы я знала, что тут робот, я не вышла бы никогда! Ты мне соврал! Ты должен был говорить сразу! Верно говорят, кругляки всегда лгут.

Мы миновали край скальной гряды. Берег из пологого пляжа стал обрывистым, она быстро и легко вскочила на возвышение. Я поднялся следом.

— Я не врал! Будто ты говорила мне только правду! Ты ничего не рассказывала, не объясняла!

— Я не обманывала! — выкрикнула она возмущённо. — Я не говорила неправду! Я просто молчала!

— Так и я просто смолчал.

Остались позади скалы и опушка тропического леса. Мы шли по открытой части берега, и это было хуже прежде всего для нее — она не могла теперь вернуться в свое укрытие так, чтобы я не заметил. А ещё за нами тенью шел Горено, он ведь не получил команды остановиться, да и не послушал бы ее.

— Послушай. Если я и сказал тебе неправду, то для твоего же блага. Ложь во спасение, знаешь, что это такое?

— Нет.

— Что ты тут делаешь, на этом острове, ты же сама говоришь, что тут опасно? И что за люди оставили тебя здесь в одиночестве? Ты ведь не могла здесь родиться и вырасти! Здесь ничего нет! Может, у вас вера такая, религия, обеты, не знаю! Но я тут уже третий день и никого не вижу. А если ты заболеешь одна? Тогда что?

Мы шли по части берега, обращённой к океану. Здесь синяя гладь не пресекалась ничем — ни единого островка, ни паруса. Может быть, ее тоже смутил вид огромного безжизненного пространства. Она ничего не ответила.

— Тебя хоть кто-то собирается забрать отсюда?

— Это не твое дело.

— Не мое так не мое. Но знаешь, на твоём месте я бы воспользовался шансом и уплыл отсюда.

— Я не могу уплыть, — бросила она через плечо и вдруг остановилась. Я натолкнулся на нее и мы просто чудом не упали в воду с невысокого, в половину человеческого роста, обрыва.

— Что… — но я и сам уже видел, что случилось.

На мелководье лежал труп — потому что с такими повреждениями выжить невозможно. У бедняги не было ног и вообще нижней части тела. Я впервые понял смысл слова «остолбенели», я сам стоял, как мертвый, без единой мысли, только через несколько мгновений краешком сознания отметил: «А здоровые же тут акулы» и вспомнил, что сам купался дважды.

Только подводные ли хищники растерзали беднягу? Лицо у него было целым и чистым, один глаз закрыт, другой, белый, страшный, вылупился в синее высокое небо. Судя по чертам смуглого лица это был трианглетец, немолодой мужчина. Лежал он тут недавно, не больше нескольких дней, уцелевшая половина тела сохранилась неплохо.

Девушка, дрожа, села на траву. Она глядела перед собой в одну точку, я быстро шагнул, чтобы заслонить от нее жуткое зрелище.

— Не смотри. Не смотри туда, мы уже ничего не сделаем. Это кто, случайный рыбак? Ты знаешь этого человека?

— Знаю, — проговорила она безжизненным голосом, всхлипнула и закрыла лицо руками. — О, Великая матушка! Это господин Джинг.

— Горено, друг, помоги его вытащить из воды, пожалуйста!

Я не представлял, что делать со страшной находкой. Этим должны заниматься специально обученные люди, но их тут нет. А из меня следователь так себе и анатом тоже не очень. Разумеется, мы изучали строение человеческого тела, только для того, чтобы его рисовать, а не определять причину смерти.

Горено легко соскочил прямо в воду. Аккуратно подхватил мертвеца со стороны шеи и поясницы (я представил, что иначе это пришлось бы делать мне, и решил, что зря сегодня завтракал), поднял и перенес на траву.

Девушка отошла на несколько шагов назад. Она побледнела так же, как и утопленник, но не дрожала, не плакала, и вообще держалась молодцом. Я перевел взгляд на покойника. Теперь было совершенно очевидно, что он погиб не от акул — тело выглядело так, будто его аккуратно перерезали пополам, и одежду тоже. Даже с учётом того, что он пробыл в воде несколько дней и его ели рыбы (при этой мысли я снова вспомнил о зря съеденном завтраке). Одежду они не повредили, край у нее был ровным-преровным.

— Горено, как ты думаешь, чем можно нанести такую рану? — спросил я вполголоса, чтобы она нас не слышала. Робот с готовностью начал:

— Либо очень длинным, широким и острым лезвием, либо плоской режущей поверхностью, которыми пользуются на некоторых промышленных машинах.

— Машин тут нет. Что же, мечом его зарубили?

— Возможно. Отмечу также, что он не ожидал нападения. У этого человека спокойное лицо, без признаков страха, а они были бы, если бы он видел, что против него готовы применить оружие.

Честно, я вовсе не был так уж уверен насчёт выражения лица покойника, разве что глаза и рот у него были закрыты, тот глаз, который вылез, видно, размыло водой.

— Может, он стоял на берегу и смотрел на море, а кто-то подкрался к нему сзади, ударил мечом и столкнул в воду, как думаешь, Горено?

— Этот человек потерял очень мало крови, — неожиданно заявил Горено. — Он был либо в состоянии так называемого летаргического сна, когда сердце бьётся очень медленно, либо мертв. Дело в том, что труп почти не обескровлен, полностью обескровленные трупы после пребывания в воде выглядят…

— Все-все, Горено, большое спасибо, не продолжай!

Хорошо, что Горено не был человеком и не стремился поделиться со мной знаниями паталогоанатома. Я и так ему поверил. Вопросов, правда, меньше не стало — кому понадобилось разрубать и без того мертвого бедолагу, куда эти оригиналы подевали вторую половину тела… Но сначала труп надо было похоронить. Вряд ли я быстро доберусь до специалистов, которые могли бы осмотреть покойника, а по такой жаре от него мало что останется за это время.

Девушка так и стояла поодаль. Она не ушла в свое убежище, но и к нам близко не подходила, словно зверёк, попавший в ловушку между двумя охотниками. Наверное, она одновременно и остерегалась нас, и боялась возвращаться домой.

— Послушай! — от звука моего голоса она вздрогнула, но хоть не шарахнулась. — Что с ним случилось, с этим человеком? Ты знаешь?

Она быстро замотала головой. На лице у нее явственно читалась смесь ужаса и отчаяния, мне даже неловко стало мучить ее расспросами. И так ясно, что для нее это такое же потрясение, как и для меня.

— Понимаешь, если ты в курсе, кто это мог сделать… Они ведь для тебя опасны прежде всего!

Она ничего не ответила. Ужас в ее глазах сменился безнадежностью. Она медленно отступала от нас и от мертвеца, не решаясь развернуться и уйти.

— Ну ладно, не знаешь, что поделать… Только вот что. Не лежать же ему тут на жаре, его надо похоронить. Как у вас принято? Мы ему просто выроем обычную могилу, ты согласна? Как у вас хоронят? Какие обычаи?

Она слегка пожала плечами, глядя в сторону, и произнесла безжизненно:

— Делайте, как знаете…

Всех инструментов у нас была только небольшая туристическая лопатка. Я отдал ее Горено — все равно девушка уже знала, что он робот.

Яму выкопал он куда быстрее, чем это сделал бы я. Я вообще только начал вспоминать все, что знал о трианглетских обычаях (почти ничего, положа руку на сердце), а у Горено уже готова была короткая могила глубиной по пояс. Земля внизу была сухая, несмотря на близость моря — неуютно будет бедняге в его последнем прибежище!

— Послушай! — окликнул я девушку. — Ты хочешь с ним проститься?

Она опять посмотрела непонимающе, будто это не ее знакомый лежал тут, а я приволок откуда-то неизвестного человека. Потом опустила голову, прошептала что-то почти беззвучно и добавила громче:

— Можете закапывать!

— Покойся с миром, бедняга, — пробормотал я и кивнул Горено. Он быстро переместил тело в могилу и забросал землёй. Потом выпрямился, безмятежно-спокойный и ни капли не уставший, и начал:

— Оставаться на острове дальше я считаю небезопасным…

— Ой, Горено, да помолчи ты хоть немного, это приказ! Хотя бы пока эта девушка рядом с нами…

Она не стала дожидаться окончания неприлично короткого похоронного процесса и вернулась к бухте, шла на несколько десятков шагов впереди нас. Я пока не стал ее нагонять, пусть побудет наедине с собой и успокоится. Брел, не торопясь, оглядывался по сторонам и пытался построить мало-мальски рабочую гипотезу, что же тут за ерунда творится. Конечно, проще было спросить ее. Но она вроде как говорить не была расположена. Трианглетцы вообще молчаливы, замкнуты, любят традиции… Стоп, так может, в этом и дело?

У нас тоже есть заброшенные глухие места, где в крошечных деревеньках живут люди, почти ничего не знающие о цивилизации. И не сказать, чтобы это был их личный выбор, но и взаперти никто их не держит. Обычно они не любят пришельцев, на туристов или учёных смотрят косо, а больше никто их не посещает, даже бывшее правительство таких людей не трогало — живут и живут. Они словно застряли даже не в прошлых веках, а в прошлых тысячелетиях, ведут натуральное хозяйство и не желают знать ничего о технических новинках. Мы их звали стародумами или стародурами, это после того, как один раз в походе наткнулись на такое селение, а там никто даже воды вынести не захотел. Дикие грязноватые люди недружелюбно смотрели на нас от своих домов и ворчали, чтоб мы шли мимо, потому что чужих они не любят. А то бы мы сами не догадались.

Почему бы таким ортодоксам не торчать и на этом острове? Они и запугали девушку, дочь кого-то из них, а что их совсем мало, неудивительно, наши селения стародуров тоже вымирающие… Их спасение — уйти в цивилизацию, но они сами не хотят.

С каждым шагом моя теория нравилась мне все больше. Тем более, я вспомнил ещё одно обстоятельство — в Трианглете раньше существовали древние виды боевых искусств, куда более разнообразные, чем у нас, и широкие клинки у них тоже были.

Кажется, я составил картину, что же тут происходило… После исчезновения военной базы (давно или недавно — это значения не имеет) здесь появилось селение вот таких противников цивилизации. Как перебрались? Скорее всего, на небольших лодках, практически незаметных со спутника, может быть, это случилось в год переворота, когда людям было не до островов. Хотели пережить тут грозное время, но потом убедились, что…

Так, а одета она по-городскому и у нее консервы. Не вяжется это никак с ортодоксами, думай, Миро, думай!

Ну, возможно, не все эти ортодоксы были так уж ортодоксальны. Допустим, убитый считал, что они могут плавать на материк, ездить в города, покупать что-то нужное…

А деньги у него откуда? Что он мог продать? Клад нашел? Драгоценности сохранились со старых времён?

Внутренний голос подсказал, что деньги у здешних обитателей могли быть. Может, они тут жемчуг добывают, рядом море. И вообще, это у меня все время денег нет, а окружающие их откуда-то берут. Короче, этот человек мог выступать за возвращение в цивилизацию, а остальные с ним были не согласны. Они поссорились и зарубили его мечом в древних традициях.

И опять стоп. Горено же сказал, что у него не текла кровь. Значит, он был мертв. Тогда ещё проще — умер сам, все же мужчина в возрасте. А его товарищи, обозленные на него, разрубили его мечом и сбросили в море. Девушка этого не видела, но знала, что прочие жители острова недовольны погибшим, вот и испугалась. Хотя и так ей было, чего пугаться.

Сначала моя теория показалась мне логичной, я чуть было не крикнул вслед девушке: «А я все знаю!» Но уже через мгновение все мои суждения посыпались. Почему тут обязательно любители старины? А может, наоборот, изобретатели? Сумасшедшие учёные? Испытывают тут машины, которые людей пополам режут. Но разве бы дочка кого-то из таких учёных воспитывалась бы на берегу моря?

Я окончательно перестал что-то понимать, кроме одного — здесь действительно торчать небезопасно. Надо уплывать. А ее, естественно, тоже забрать, она была против, но это до страшной находки.

— Послушай! — мне уже ох как надоело произносить это слово. — Да, как тебя зовут, кстати? Я Миромекано, можно просто Миро.

Она встрепенулась было, даже губы у нее приоткрылись для ответа, но тут же опустила плечи и отвернулась.

— Неважно.

— Картину я дорисую потом. Поплывём отсюда, а?

— Куда? — она обернулась. — Куда мне плыть? Ты же видишь, что я не ваша?

— Какая разница, наша или нет. У нас людей пополам не режут.

— Я не могу отсюда уехать.

Похоже, моя догадка про стародуров была верной! Они тоже не желают покидать обжитые места, как бы скверно там ни было.

— Можешь. Ты только окажешься на материке, так сразу поймёшь, что бояться было нечего. У нас люди душевные, к нам приезжают ваши, никто их не трогает и не обижает!

— Не говори глупые вещи. Те, кто к вам приезжает, имеют дела и документы. Они могут объяснить, зачем приехали. Я не смогу.

Тут она была права, потом бы непременно возникли проблемы. Взрослая девушка явно с Треугольного континента, без удостоверения личности, без цели визита.

— Вдруг неприятности будут у тебя, — добавила она. Я вздохнул — да, правда. Периодически приходилось выслушивать: «А батюшка же ваш из бывших, так? А сами вы… нет-нет, ничего…». Привезу в университет неизвестную гражданку с невнятной легендой, ещё и не то будет.

— Будут и будут. Лучше там объяснять, почему у тебя нет паспорта, чем тут сидеть и гадать, разрежут тебя пополам или нет. Если тебе опасно идти и собирать вещи, садись в лодку прямо так, на материке разберемся.

— Уплывай один.

Другого ответа я, в принципе, и не ждал, стародумы всегда очень упрямы и ее так же воспитали.

— Но я ведь вижу, что ты тоже их боишься!

Дурацкая фраза получилась, особенно словечко «тоже», на девушку такое убеждение не подействовало, она сдвинула брови и сказала, как отрезала:

— Я не могу покинуть этот остров.

На этом аргументе мы и застряли. Я объяснял, уверял, рассказывал — она слушала, вроде бы все понимала (Горено больше не переводил — ведь я запретил ему говорить!), но всякий раз упорно повторяла:

— Я не могу уплыть с этого острова.

У меня пересохло в горле. Я замолчал и сел на песок. Она устроилась чуть поодаль, неотрывно глядя на море. Был жаркий полдень, тихий, безветренный, с отблесками, качающимися на воде, еле уловимым запахом соли, криками чаек, — каждое мгновение похоже на предыдущее, но каждое достойно, чтобы именно его увековечили на холсте.

Только о рисовании я уже и думать забыл. Прекрасный уголок превратился в ловушку.

Девушка сидела все на том же месте, и это уже было странным — боится своих? Почему тогда не соглашается уехать? Они ведь будут недовольны тем, что она общается с кем-то ещё, непременно. И потом, что, выходит, мы так и будем ходить по острову втроём, даже туда, куда люди ходят поодиночке?

Я отвернулся буквально на миг — смотрел на море. А потом обнаружил, что девушки нет.

Горено немедленно активизировался. Ее исчезновение он воспринял, как разрешение зудеть на тему опасности здешних мест.

— Напоминаю вам, хозяин Миромекано, что дальнейшее пребывание на острове нецелесообразно, потому что…

— Да, дружище, я все понимаю. Но уплыву я только вместе с этой девушкой. Ты же сам понимаешь, бросать человека в беде нехорошо.

Горено так не считал. Он начал доказывать, что «эта молодая особа» жила тут какое-то время, что она сама не хочет уезжать с острова и что непосредственная опасность ей не угрожает — судя по ее поведению.

— Горено, девушки часто ведут себя нелогично, да и юноши тоже. Она, может быть, запугана, боится чего-то. Жила вдали от цивилизации. Вон как она была потрясена, когда увидела, что человека убили, да ещё таким жутким способом. Нет, дружище, ты как хочешь, а я не уеду, пока не выясню, что ей ничего не угрожает. Не знаю, кто ее родные, но они либо не могут обеспечить ее безопасность, либо не хотят.

— Она уверена, что сюда прибудут некие люди, — напомнил Горено.

— Она уверена, а вдруг ее обманули? — эта мысль родилась у меня внезапно и показалась очень даже дельной. — Обманули и бросили тут на голодную смерть!

— У нее есть продукты, — заявил Горено.

— Так мы не знаем точно, сколько. И вообще, здесь база была…

Горено не убеждался. Да и мог ли я от него требовать переменить мнение, если он все же был машиной, я — хозяин, а девушка чужая…

— Горено, а разве для тебя не ценна любая человеческая жизнь?

— При прочих равных условиях приоритет отдается известным мне людям, — его мягкий тон снова начал меня раздражать. Тут непонятно что творится, а я спорю с роботом.

— А ещё обращаю ваше внимание на тот факт, что данная молодая особа довольно давно исчезла из поля зрения. Возможно, она отправилась в безопасное место.

Точно! Я стал оглядываться, но ее не было. Может, она вовсе не боялась, а кого-то ждала, эх…

Я не успел огорчиться по-настоящему. Она вышла из-за пальмы с видом, будто все это время тут и была. Я решил пока ничего ей не говорить. Мы как раз сидели на пляже у круглой бухты. Горено сгрудил все наши вещи на песок, их целость можно было не проверять, у него точно ничего не пропало. Я принялся упаковывать рюкзак, попутно кивнув Горено, чтобы он готовил лодку.

Девушка молча смотрела, как я собирался. Я не поднимал голову, чтобы проверить, ушла она или нет, просто чувствовал — стоит. Она не покидала своего места, и, когда я наконец на нее поглядел, глаза у нее стали темными, что и выражения не различить, губы она сжала, и они наоборот побледнели. Боится заплакать?

— Видишь, я уплываю, — сказал я как можно более беззаботно.

Она кивнула:

— Это правильное решение.

Голос у нее определенно слегка дрожал.

— Уплыву и… Но ты же тут одна останешься!

— Да.

У нее не сдвинулись брови, не заблестели глаза, но все равно я почувствовал себя так, будто топил беззащитного котенка. От меня два года назад тоже улетали, я тоже оставался один и делал вид, что нисколько не огорчён.

Горено тем временем разобрал лодку и спустил ее на воду.

— Все готово к отплытию, — сообщил он, пропустив «хозяина». Мог бы и сказать. Все равно она в курсе.

— Лодка же выдержит трёх человек?

— Она рассчитана на двух.

— Ну, она такая худенькая…

Горено открыл рот, чтобы возразить, но я его не слушал. Повернулся к девушке и указал на лодку:

— Давай, поехали с нами, ну? — быстро шагнул, взял ее за руку.

Вот теперь у нее действительно изменилось выражение лица, и радость на нем мелькнула (о нет, я себя не обманывал, я же умею различать эмоции), и, сразу же, — паника.

— Я не могу ехать, уезжай один! — она дернула свою ладонь из моих пальцев.

— Ну здесь же ничего хорошего нет, дикий, пустой край!

Я попытался ее удержать, но она рванулась с такой силой, будто спасала свою жизнь — только что у меня в руке были ее тонкие пальчики, — и все, нет их… Она отбежала на несколько шагов и остановилась, дрожа.

Если бы она удрала совсем, я бы, наверное, разозлился. Психанул бы, проклял это странное невидимое поселение, остров и вообще все, да и уплыл бы прочь вместе с Горено. Но она замерла в десятке шагов от меня. И в лес не уходила. Не уходила потому, что ей там грозила опасность, и она это знала, а я тут обижаюсь.

— Горено, мы никуда не плывём!

Если бы он был человеком, у него наверняка лицо бы побагровело от возмущения. Но он лишь сказал тоном, который можно было мазать на хлеб, до того он был мягким:

— Вы делаете ошибку, хозяин Миромекано.

Я вытащил рюкзак из лодки и плюхнул его на песок. Волна накатилась, плеснула белой пеной, чуть не замочила грубую ткань. Ещё и суши его во второй раз! Ещё и опять кисти и прочее раскладывай!

— Спасибо…

Я вздрогнул, потому что этого никак не ожидал. Она отошла в тень, и смотрела так, будто собиралась пуститься наутёк. Но не убежала, да ещё прошептала слова благодарности.

— За что спасибо?

— Ты же остался для меня. Для того, чтобы я не была одна.

— Скажешь тоже, — пробормотал я. — Просто я не все свои задачи тут выполнил.

Она улыбнулась несмело и чуть лукаво, понимая, что я говорю неправду — улыбнулась так, как улыбались девушки с нашего курса другим парням. Не мне.

Впрочем, наверняка это я себе вообразил…

Дальше мы торчали на одном месте и чувствовали себя полными идиотами — кроме Горено. Он застыл статуей. Если за ним кто-то наблюдал, он бы наверняка понял, что с нами робот. Может, конечно, и наблюдал, и именно поэтому не высовывался.

Она ничего не собиралась рассказывать, даром, что улыбнулась и поблагодарила. А я ее не расспрашивал. Во-первых, у меня тоже гордость есть, во-вторых, посидим все втроём тут до вечера, она поймет, как это глупо — молчать, сама все расскажет… или скроется в зарослях, а там… А вдруг там эти, с широкими лезвиями?

Время не шло, а ползло, и вместе с ним ползли тени от пальм на белом песке, ползли облака на небе — медленно, но верно. Солнце скрылось, море стало сизым, волны хлопали по пляжу и убегали серыми тенями.

— Давление упало незначительно, но риск ухудшения погоды существует, — подал голос Горено. — Я рекомендую поискать убежище прежде, чем начнется гроза.

Я молча встал и побрел прочь от берега. Не все ли равно, где сидеть, а мокнуть и впрямь не хочется.

Она шла чуть поодаль, как и после того, как мы закопали труп того бедняги. И опять не решалась удрать совсем. Неужели ей домой страшно идти?

Мне самому уже страшно хотелось попасть хоть в относительно цивилизованное место. Пусть там будут враги, Горено любого скрутит в бараний рог. Эти стародуры ещё пожалеют, что человека пополам разрубили и что запугивали девушку.

А тучи раздумали проливаться дождем, понемногу из лиловой косматой массы превратились в лёгкую перламутровую дымку, и в ее разрывах опять сверкало солнце. Но возвращаться на побережье уже было лень. На меня свалилось осознание полного идиотизма происходящего — вчера я ходил по острову и искал непонятно чего, сегодня мы дружно боимся непонятно чего, и она тоже хороша — могла бы все разъяснить, но молчит!

— Ты голодная?

Она встрепенулась, даже глаза у нее блеснули, как у зверька — конечно, ей хотелось есть, как и мне. После нашего веселого завтрака с жареной рыбой прошло уже очень много времени. И если она все же решит пойти к своим, ей придется взять с собой нас.

— Ты же где-то ела все это время?

Она посмотрела на меня с упрёком — разгадала мой план. Да и чему удивляться, план был дурацкий. Стратег из меня никакой. И напрасно я ждал хоть какого-то ответа — девушка промолчала, чуть отодвинулась и глядела прямо перед собой. Да что же тут за люди живут, раз она предпочитает умереть с голоду, но не идти к ним?

— Ладно, все в порядке. У меня ещё твоя банка консервов осталась, вчерашняя.

Тонкие черные брови взлетели вверх, на губы вернулась лёгкая улыбка:

— Ты ее не съел? Почему?

— Ну, э-э… — от неожиданности я ничего не выдумал и сказал правду. — Понимаешь, Горено думал, что там может быть яд.

Она возмущённо фыркнула:

— Яд! Это глупо!

— Он раньше был охранником. У него до сих пор остались соответствующие логические цепи.

— Что?

— Да неважно, это же хорошо, что она осталась, мы ее можем съесть сейчас, только банку не выбрасывать, а закопать в землю. Первое правило выживальщика — не мусорить.

— Это действительно первое правило, — торжественно подтвердил Горено.

От еды меня разморило. Здесь, среди пальм, на жёсткой траве, было не очень удобно лежать, и я задремал сидя. Рядом ведь был Горено, об этом я помнил даже в полусне. А ещё рядом каким-то образом оказался Паук, преподаватель Аранеуто. Он сидел за учебным столом с чуть искривлённой поверхностью (кто-то когда-то пролил кипяток, да так и осталось), и придирчиво разглядывал мой рисунок, тот самый, незаконченный, потому что модель убежала во время работы.

— Ну что я могу сказать по поводу вашей работы, Миромекано. Пейзаж неплох, пейзажи не самая слабая ваша сторона. Но зачем вы снова внесли в рисунок нездоровый…

— Пожалуйста, молчите, я не хочу ничего слушать, и отдайте рисунок, я его рисовал для себя.

— Для себя! — возмутился Паук. — Значит, вы зря тратили командировочное время. Нет уж, в таком случае я просто обязан разобрать все недостатки вашего творения, так сказать…

Я выхватил у него лист. Он вскочил, протянул ко мне руку, придал своей физиономии угрожающее выражение и сказал:

— Проснитесь!

Я ещё удивился, что он говорит не: «Отдайте», но почти сразу пришел в себя и сообразил — конечно, это не Паук, это Горено. Он стоял передо мной и негромко повторял:

— Проснитесь!

Шея затекла, я покрутил головой, огляделся — девушка сидела на месте, хотя вся подобралась. Было ещё светло, только отсветы на листьях стали тёплыми — значит, дело шло к закату.

— Что, Горено? Что-нибудь случилось?

— Я слышу человеческие голоса, — сказал Горено. Он всегда говорил серьезно, но сейчас его тон был просто убийственно строг.

Тут уже я проснулся окончательно.

— Где, здесь?

— Со стороны бухты, — сказал Горено. Я быстро повернулся к девушке:

— Это твои? Твои родные, да?

— Нет, — шепнула она испуганно, будто с бухты нас могли услышать. — Не родные, нет.

— Но твои?

— Я не знаю, — она спросила что-то на своем языке у Горено, он ответил ей и перевел свои слова для меня:

— Голоса доносятся со стороны бухты, а не от скал. Я уверен, что они звучат над водой, с какого-то плавсредства.

Мы переглянулись. Я вообще перестал что-либо понимать, у меня даже мелькнула мысль, что это на самом деле Паук явился за мной, чтобы уличить в напрасной трате времени. Но что толку гадать, когда можно пойти и посмотреть?

— Надо выбраться к бухте и поглядеть из-под прикрытия, — сказал я, и она встала с готовностью, будто само собой подразумевалось, что мы пойдем все. Я поднял рюкзак, она прошептала:

— Оставь тут! Будет мешать!

— Горено может захватить, — ответил я вполголоса. — Он унесет пятьдесят таких рюкзаков, никакие джунгли не помешают. А сможем ли мы спокойно вернуться сюда, неизвестно.

Девушка искоса бросила на Горено оценивающий взгляд и, кажется, согласилась, что от роботов есть определенная польза.

Лес медленно темнел. Мы шли совсем недолго, а листья из золотистых стали почти сизыми, я просвет впереди чуть не пропустил. Горено остановился вовремя, а затем и мы вдвоем. Из-за стволов пальм, кустарника и низко опустившихся широких перистых листьев бухта была, как на ладони. На фиолетовом небе справа догорала полоска зари, а слева виднелся тонкий изогнутый штрих Илагриса. Хотел бы кто создать декорации для сцены, лучше бы не придумал. По темной, поблескивающей морской поверхности должен был скользить старинный пиратский корабль — для колорита.

Вместо корабля из воды торчало нечто, напоминающее плавник, только очень уж здоровенный, а ниже площадка, как лоб огромнейшей рыбы. Судя по всему, это была подлодка — вживую я их никогда не видел, у нас все же не портовый город, и раньше не интересовался. А жаль, что не интересовался — сейчас назвал бы и класс, и предназначение… Хотя это можно спросить у Горено.

По палубе ходили люди. Их было пять или шесть, в сгустившемся сумраке я толком не смог посчитать, пришлось попросить Горено:

— Горено, друг, там, в рюкзаке, походный бинокль. Только чтоб они нас не услышали!

О необходимости соблюдать тишину можно было и не напоминать — робот извлёк бинокль так быстро и бесшумно, будто все это время держал его наготове.

Их было шесть, на моих глазах из люка выбрался ещё один человек. Да и в лодке могла сидеть ещё добрая сотня. Что-то в их облике мне показалось странным, я подкрутил настройки у бинокля и понял — они были с разных материков! С разных! Стоявший ко мне боком плотный пожилой мужчина со светлой бородой приходился мне соотечественником, но рядом с ним был точно трианглетец — даже в полутьме можно было различить характерные черты, черные косые глаза, скуластое смуглое лицо, жиденькие усы…

Странная компания, даже более чем! Ведь до сих пор люди просто не собирались такими смешанными группами. Все лозунги о вечной дружбе между народами мы поддерживали, но на словах — долгие тысячелетия вражды даром не прошли. Разные мы были, очень разные — простоватые беспечные тиксанданцы и замкнутые педантичные угловатые. Они предпочитали держаться особняком, даже их студенты. У нас не было их преподавателей. Даже на «Квазар» собрали смешанный экипаж только потому, что силами одного государства такой проект было не запустить. Что это за пестрая компания? Научный коллектив? Почему ночью на подлодке, а не днём на нормальном корабле или катере, могли бы плыть гордо и открыто, это наши территориальные воды, от кого тут прятаться! Вот что бывает, когда всей береговой охраны — муж тётушки Розетты, и тот помер. Сначала надо понаблюдать за пришельцами, выяснится, что они нормальные люди с мирными целями, тогда и можно выходить, не раньше.

Среди той шестерки двое были с Круглого континента, двое — с Треугольного. Тот, кто высунулся из люка, поговорил с ними и забрался обратно. Потом они ушли за «плавник» (тут я вспомнил, что на самом деле это рубка) и вышли с другой стороны. Да не просто вышли — они спустили на воду обычную шлюпку.

Я изо всех сил сжал в руке бинокль, будто вымещал на нем все эмоции, обернулся, наткнулся взглядом на бесстрастную физиономию Горено, но не заметил девушку и ударился было в панику. В один миг из сомнения выросло целое дерево страхов: ее похитили, она сбежала к своим, она с самого начала была с ними заодно…

Тут ее испуганное личико выглянуло из-за пальмы. И стыдно же мне сразу стало за свои дурацкие мысли.

— Пойдем в лес поглубже. Сначала надо выяснить, что это за люди, а потом решать, общаться с ними или не стоит, — и тут я все же не удержался, попенял: — Эх, ты! Надо было плыть днём, уже на материке были бы!

— Я не могу, — она вдруг сказала это громче, чем следовало. — Не могу уплыть! Не могу! Я умру, если покину остров, понимаешь!

Меня трясло. Я только что выдала чужаку часть своей тайны, ещё немного, и выболтала бы остальное.

А он, Миро — странные все же у тиксанданцев имена — кажется, не обратил на это никакого внимания.

— Раз ты этих ребят не знаешь, то уйдем и будем наблюдать. Тебе же есть, где укрыться?

— Ты понял, что я тебе сказала?

— Да понял я! Ты не можешь уплыть, я тебе и не предлагаю. А вот домой тебе пора.

Домой... Я вспомнила наш домик в рыбацком поселке, городские гостиницы, то страшное место, где умерла моя Магни. В самом конце — императорский дворец. Знал бы этот простак, что у меня нет дома.

— Ты что-то сказала?

Наверное, я прошептала это вслух.

— Да, сказала. Дома у меня нет. А в укрытие идём все.

Он не понял. Потом до него дошло — просиял и заулыбался. Если кто-то послал его как шпиона, то этот кто-то сделал самый скверный выбор.

— Ну, спасибо за доверие, но, правда, если у тебя из-за этого будут неприятности...

"А что, того, что есть, недостаточно?"

Вслух я этого не сказала. Я все же не так хорошо говорила на его языке — он не всегда меня понимал.

А неприятности появились. В лице этого бездушного механизма, к которому я не могла привыкнуть.

— Хозяин Миромекано, считаю своим долгом предупредить...

— Горено! — он, этот простак, оказывается, мог говорить очень грозным командным голосом. — Хватит! У нас нет другого выхода! Молчи, пока я не разрешу говорить.

И мы пошли под пальмами к обратной стороне скал. Темнело все быстрее. Мне казалось, в лесу любой шум, любой хруст сломанной ветки слышен далеко-далеко. Но до самого входа нас не догнали и не встретили. Мои неожиданные попутчики шли тихо, гораздо тише меня.

Только у секретного люка, когда я нажала на незаметный скальный выступ, этот простак зашипел вслух:

— Вот это да!

Я обернулась, но он уже сам понял и замахал руками, показывая, что молчит. Зато, оказавшись внутри, сразу начал восхищаться громким шепотом:

— Вот это да! Вот это вы молодцы! Я же тут проходил, ничего не заметил! Вот это вы построили! Ну вы там молодцы в Трианглете!

На его месте я бы не хвалила так технику пусть бывших, но врагов... Или они там все давно забыли?

— Да, а где все?

— Какие все? — я удивлённо посмотрела на него. А он уставился на меня, и тоже с изумлением.

— Твои. Родственники, кто тут ещё. Ты же не одна живёшь здесь?

— Одна, — я ответила, не подумав.

— То есть как одна?

Он похлопал глазами, повернулся, будто разыскивая, не прячется ли тут кто-то ещё, и заметил нагруженного робота.

— Горено, наверное, все это можно поставить на пол. Да, а давай, он будет переводить? Так лучше, а то я не все понимаю.

Я пожала плечами:

— Мне все равно, пусть переводит...

Конечно, мне было не все равно. Я ни на миг не переставала помнить, что это автомат, механизм, такой же, как те, что убили мою мать. Им приказали, и они сделали.

Только за этот день я к нему... притерпелась? Раз уж робот прилагался к человеку, а я больше не могла, никак не могла быть в одиночестве. Если бы я просто сбежала, оставив их в лесу, и сейчас бы сидела тут одна и тряслась от страха и раскаяния... А сейчас мне легче, как ни странно, легче! Даже нервная дрожь почти прошла.

— Но этого же не может быть? — я сообразила, что он у меня уже что-то спросил, а робот перевел. Мягкий, благозвучный голос, четкие звуки, спокойные интонации. Его было бы приятно слышать, если не знать, что он машина.

— Чего не может быть?

— Чтобы тут никого больше не было!

— Может.

— И сколько же ты тут одна? Да, и как тебя зовут? Хотя, если не хочешь, может не отвечать, я не обижусь, честно!

— На что можно не отвечать? Как меня зовут или сколько я тут одна?

— На все!

У него была светлая улыбка. Из-за цвета кожи и рыжих волос? Или сама по себе? Моя Магни всегда улыбалась немного печально, уголком рта — мол, не то время сейчас, чтобы радоваться, односельчанам тоже было не до улыбок, мерзкий рёгот подвыпивших Младших братьев или ухмылки молодчиков подлого происхождения мне и вовсе не хотелось вспоминать. А вот открыто и по-доброму улыбались дети, а ещё милый мой учитель, с которым я даже попрощаться не успела, и который никогда бы не одобрил мое бегство из деревни... И я теперь на затерянном в океане острове, и от меня ждут ответа, не надо обманываться доброй улыбкой.

— Хуоджан.

— Что?

— Меня зовут Хуоджан.

— А, красивое имя. Только так же зовут какую-то вашу богиню, или как там ее...

— Не какую-то. А Великую матушку, Звёздную хозяйку. У вас в нее не верят?

— Да, то есть нет, то есть теперь нет, а вообще — да...

Мысленно я уже сказала себе — тиксанданец, что с него взять, но тут же подумала, что учителю бы эта фраза не понравилась. Да и у нас в том большом городе незаметно было, чтобы люди так уж сохраняли веру, хозяева квартиры, где мы скрывались, ни разу на моей памяти не молились. А Миро (да, пора мне уже привыкать к его имени, раз я назвала ему своё), все оправдывался, и пусть это звучало неуклюже, мне было радостно! Только робот-переводчик... Нет, никак у меня не получалось относиться к нему, как к естественному явлению.

— Можешь звать меня просто Джан. Так короче.

— А ты меня можешь звать просто Миро... ах, да. Я уже говорил.

— Говорил.

— Так что твои, не покажутся?

— Кто мои не покажутся? Я же сказала, тут никого больше нет!

— Правда? Но я думал, никого нет на острове, а не в убежище, — пожалуй, теперь он меня раздражал. Не по сто же раз ему повторять!

— Убежище тоже остров. Да, я тут одна.

— Вот сволочи! — сказал Миро убеждённо.

— Почему?

— Потому. Одну девушку... женщину... человека бросать посреди океана!

— Тут берег рядом.

— Ну и что? — так же горячо возмутился он. — Ногу можно сломать, и все... Я понимаю, это твои родные.

— Не родные, — в общем, он был прав, да и мне совсем не хотелось защищать Мукдене и Гончонси.

— Все равно!

У нас как-то не клеился дальнейший разговор. Я думала, что мы сразу поговорим обо всем, но сама не знала, как начать, а Миро меня расспрашивать не спешил.

— Ты устала, — эту простую фразу я поняла ещё до перевода, но все же переспросила:

— Что?

— Ты устала, и я устал, и... нет, Горено не устал. Я думаю, тебе, то есть нам всем надо сначала отдохнуть. Горено постережёт. Тут есть где прилечь, или можно прямо в этом коридоре?

— Есть. Вот эти двери — ряд помещений для персонала. Тут даже еда есть.

— Да ты что!

Под самые искренние восторги Миро я открыла склад и продемонстрировала бесчисленные ячейки с консервами — он так восхищался "молодцами, которые создали такую надёжную базу", что я сама почувствовала скромную гордость. Да, мы кое-что умеем, знаете ли!

— А наружные камеры наблюдения здесь есть? — спросил он вдруг. Я еле поняла вопрос, это были слова из далёкого детства, когда я в них не разбиралась в силу возраста и слышала только мельком.

— Это что? С их помощью можно посмотреть, что происходит снаружи?

— Да.

Я вспомнила, как Мукдене рассказывал о каких-то приборах.

— Есть, наверное. Точно есть. Но я не умею ими пользоваться, значит, их все равно что нет. Извини.

— Не научили значит, гады этакие! — опять с глубоким убеждением сказал Миро. — Горено? Ты можешь попробовать?

— Как? — не выдержала я. — Это же машина! Не всезнающий солнечный бог, как он может попробовать?

— Я могу отвечать? — чопорно осведомился робот и, получив от Миро кивок, продолжил:

— Внутренние структуры военных баз обычно выполнены по одной схеме, с небольшими вариациями. Протоколы операций тоже похожи. Разумеется, полной идентичности нет, но я запрограммирован так, чтобы найти протокол методом подбора. Не думаю, что это займет много времени, ведь база старая.

— Ну, пусть тогда действует методом подбора, — ответила я, одновременно желая, и чтобы эта высокомерная машина попала впросак и не нашла решения, и — чтобы она его нашла. Было бы очень неплохо знать, что творится снаружи.

Робот уверенно двинулся к одной из дверей — той, за которой частенько скрывались Мукдене и Гончонси. Остановился у входа и положил раскрытые ладони на замок. Замер на несколько секунд — мне показалось, что его руки дрожали, но, возможно, это мне было жутко до трясучки.

А потом дверь мягко и открылась, как по волшебству.

— Ого! — я не удержалась от вскрика.

Свет в большом зале, куда мы прошли, включился автоматически. Тут надо было спуститься на несколько ступенек. Перед нами была блестящая стена со странными выступами и несколькими темными экранами. Что-то подобное было на Спиральной башне, где семилетняя Хуоджан видела на мониторе своего убитого дядю...

Меня передёрнуло. Миро заметил и покосился, а робот не обратил внимания. Он держал руки перед стеной.

— Что за фокусы? — не выдержала я.

— Это не фокусы, — немного сердито сказал Миро, а робот перевел, не оборачиваясь. — Он подбирает пароль для включения. У него же не пальцы, как у нас с тобой, а сверхчувствительные детекторы. У него не мозг, а анализатор. Он выполняет миллиарды операций в секунду. Это компьютер в облике человека, ты когда-нибудь работала за компьютером?

Самым жутким для меня было то, что эти слова переводил робот — монотонным мягким голосом, без всяких эмоций, и это он говорил о себе... А за компьютером я не то, что не работала, я только из справочников знала, что это такое. Ведь игры за умной машиной в раннем детстве вряд ли можно назвать работой.

Пока мы разговаривали, робот включил все экраны. Теперь мы видели остров с разных точек, и ту бухту с подлодкой тоже. Уже совсем стемнело, но робот нашел ещё какой-то переключатель, и на экране вместо слабо мерцающих волн и черных теней появились белесые движущиеся силуэты.

— Это что? — не выдержала я. И Миро ответил сразу:

— Инфракрасный спектр.

Опять этот мальчишка знал всё лучше меня, хотя был не старше... И я невольно злилась на него, понимая в глубине души, что надо было злиться только на собственную судьбу, запершую меня в глухой деревне.

— Ты знаешь, что такое инфракрасный спектр? — спросил он, и я разозлилась ещё больше.

— Знаю, тепловые лучи! Я не дикая и не неграмотная, если ты так думаешь!

— Я ничего не думаю, только то, что тебе надо подремать. То есть нам надо подремать. Значит, можно занимать любую комнату? А Горено будет наблюдать. Если эти люди подойдут ко входу в убежище, он сообщит. И вообще, в таких схронах есть дополнительная защита, ведь есть же?

Не знаю, кого он спрашивал, может быть, и меня, но ответил робот:

— Есть, хозяин Миромекано. Я разбираюсь с его принципом работы. Изнутри можно включить трехуровневую защиту в виде дополнительного ограждения, экранирующего поля, а так же...

— Понятно! Вот, видишь! — это Миро уже точно сказал мне. — У него компьютер вместо мозга, а глаза видят не только тепловые лучи!

— Я фиксирую волновое излучение в любом диапазоне, — подтвердил робот, и это прозвучало, как настоящее хвастовство. Да, машина, железяка, убийца, но видеть ультрафиолет, уметь распознать любой шифр...

— Хотела бы я быть роботом! — невольно вырвалось у меня. Ох, совершенно глупая фраза, будто я ему завидую. Я хотела показать, что это шутка, но неожиданно ляпнула ещё более глупую вещь:

— А вы бы хотели стать человеком?

— Я не могу хотеть или не хотеть, — заявил робот с печальным достоинством — или мне так показалось. — Я автомат, хозяйка Джан.

Миро издал вопль, которого я никак не ожидала от цивилизованного человека, и подпрыгнул на месте:

— Хей-хо! Ура! Он признал тебя за свою! Его зациклило на хозяевах, но ты не обращай внимания!

Робот перевёл. Миро прислушался, а потом сказал на трианглетском языке, запинаясь и неправильно ставя ударение, но понятно:

— А теперь надо отдыхать. У нас был тяжёлый день. Мы не машины, как он.

Несмотря на усталость, мне заснуть не удалось. Хотя, конечно, отрадно было оказаться ненадолго в одиночестве, умыться и переодеться. Я ведь напялила тот самый фиолетовый полукомбинезон, подарок Джинга, который мне так понравился. Собиралась позировать, хотела произвести впечатление... глупая, глупая! Правильно говорили старухи у нас в поселке: одеваться надо удобно, а не нарядно! Хотя впечатление я произвела, он же не уехал из-за меня с острова... Или же все проще? Я ему не понравилась, а просто он меня пожалел? Я не была приветливой, прогоняла его весь день. Ни разу не похвалила за его рисунки, — а они были хороши! Моей родной матери наверняка бы понравились! — ни за то, что он уже немного выучил наш язык. Тётушка Гуа-Фу говорила, что мужчины как дети, и их надо хвалить...

О каких глупостях я думала! Если бы об этом знал мой великий дед, он бы мной не гордился...

Я посидела на откидной полке, заменявшей кровать, и даже провалилась в полудрёму. Это не было полноценным сном, и все же сознание немного прояснилось. Я подскочила — зря! Зря я поверила этим двоим! Мало ли, что они теперь делают...

Они не делали ничего особенного. Робот застыл перед экранами в главном зале, Миро сидел рядом и зевал.

— Ты тоже не выспался? — спросила я.

— Не, я спал, — бодро заявил он и зевнул. — Первое правило выживальщика... короче, если ты ходишь в походы, отвыкаешь много спать. Наши гости пока что исследуют побережье. Мимо скал они проходили несколько раз, но вход ведь не найти, если не знать, где он...

— Нам неизвестно, какая у них техника, хозяин Миромекано, — робот не двигался, но наверняка держал в поле зрения все экраны. — При наличии современных мощных датчиков они могут обнаружить это убежище.

— Пока не обнаружили, — сказал Миро беспечно. — И пока не собираются... Да, гляди, что мы тут нашли!

Он поднял руку с короткоствольным оружием — такое было у Младших братьев, что дежурили в нашем поселке.

— Знаешь, что это? Лазерная пушка, в просторечии — бластер, Горено может рассказать подробнее.

— Я знаю, — оборвала я его болтовню. — Лучевой пистолет. Был на вооружении у армий обоих государств, теперь используется в полиции или правоохранительных органах.

Миро вытаращил глаза:

— Откуда знаешь?

— Из учебного справочника.

Робот не повел и бровью. Не удивился, что дикая девчонка из заброшенной деревни не совсем дикая.

— У этих ребят снаружи тоже есть оружие, — сказал Миро. — И примерно такое же, и новое. Они его из карманов не вынимали и не использовали, поэтому толком не рассмотреть. А у нашего пистолета почти нет заряда. Жаль. Интересно, все же, кто эти люди. Может, просто пираты?

— Про пиратов я только в одной книге читала, про старые времена. Неужели они сейчас есть?

— Да я тоже лично ни с одним не знаком! Но кто такой пират — морской разбойник. На крупный корабль напасть трудно, а на мелкий или какое-то отдаленное поселение вполне. Напасть и ограбить.

— А здесь кого они хотят ограбить?

— Меня вряд ли, — улыбнулся Миро. — У меня ничего нет. Эту базу — возможно. Или они просто тихую гавань нашли. В конце концов, ещё ночь не кончилась, утром будет ясно, чего они хотят. Тут же только один вход?

— Тут? — я запнулась. — Тут... Нет, здесь есть ещё одно помещение. Я не знаю, куда ведёт ход на поверхность, но он там есть. Может быть, под воду, какой-то туннель... Я не знаю. Я могу только показать помещение.

— Туннель? — Миро опять вытаращил глаза. Все же тиксанданцы ужасно гримасничают... — Туннель, а у этих подлодка! Они могут как раз искать именно его! Показывай!

Вот как, он уже был уверен, что я покажу ему все секретные ходы! Но ведь одна я бы этот ход все равно не открыла. И даже если нам не угрожала опасность от Мукдене и Гончонси, если они погибли, как и Джинг, через то странное помещение мог проникнуть кто-то ещё...

— Здесь рядом. Но я не могу открыть дверь.

— Горено сможет, — уверенно заявил Миро.

Немного времени спустя он уже не был в этом так уверен.

Мы стояли в той самой белой комнате с рычагом за стеклом. И к рычагу подобраться не было никакой возможности. Робот стоял неподвижно с поднятыми на уровень груди руками. Со стороны казалось, что он пытается заколдовать замок.

— Он что делает? — не выдержала я.

— Он завис.

Мне опять показалось, что надо мной издеваются.

— На чем? Тут веревки нет.

— Висит — в смысле, он перебирает операции. Стекло отодвинется на определенный код.

— На определенную длину волны, — поправил робот.

— Он и излучать может?!

— Может, но слабо. Именно для приборов, каких-то химических реакций... Раньше роботы могли излучать смертоносную энергию...

Я невольно отшатнулась. Миро посмотрел на мое лицо и быстро заговорил, мешая слова на разных языках:

— Да нет, сейчас точно нет! Это невозможно! Слушай, я тут с ним четвертый день, он даже карандаша за это время не сломал, и в детстве я проводил с ним время, он совершенно безопасен...

И тут он осекся. Я уже поняла, что Миро совершенно не умеет врать, нервничает и выдает себя.

— Так безопасен или нет?

— Если только его не перепрограммируют. Но здесь программистов нет. Будь спокойна.

— Спокойна? Спокойна?

Я почувствовала, что вот-вот расплачусь и отвернулась к стене. Ему хорошо! У него роботы никого не убили!

В белой комнате воцарилось молчание, только Миро виновато вздыхал. Робот был неподвижен и безучастен. Щит не открывался. Наверное, Миро все же переоценил эту железяку.

— Выломать ключ он не может? — я не выдержала и повернулась. — Или сжечь щит?

— Сжечь можно попробовать лучевым пистолетом, но у нас маленькая мощность. А стекло наверняка алмазное. Выдерживает попадание метеорита.

— Такие замки имеют защиту от взлома, — неожиданно раздался мягкий голос робота. — При попытке разбить стекло или стену механизм самоуничтожится, возможно, то же самое произойдет с лабораторией.

— С лабораторией? — это тоже было мудреное слово из книг. Нам в рыбацком поселке до лаборатории было так же далеко, как до Илагриса.

— За этой дверью, очевидно, лаборатория. Дело в том, что империя Трианглет примерно в семидесяти процентах случаев ставит такие замки именно на секретные научные лаборатории. Щит реагирует на слабое электромагнитное излучение, сродни ментальному излучению человеческого мозга, нужно только подобрать длину волны. Военные базы, сейфы с ценностями охраняются обычными электронными замками.

— Верно, Горено, — сказал Миро. — Только не ставит, а ставила. Нет больше ни империи, ни императора.

Мне все меньше и меньше хотелось находиться рядом с ними. Показалось, что это славный и добрый паренёк... добрый, пока не знает, кто я. Для меня нет своих. Вот и все.

И тут Миро радостно вскрикнул:

— Получилось!

Я обернулась. Стеклянного щита больше не было, он ушел в стену. Робот взялся за рычаг, предупредил:

— Вам лучше будет отойти подальше от входа, хозяин Миромекано и хозяйка Джан.

Мы не отошли — так, чуть качнулись назад. Уж слишком долго мы ждали, чтобы пугаться ловушек. Робот повернул рычаг, дверь уехала в стену.

За ней была комната, тоже ослепительно белая, но ещё более ярко освещённая. Я зажмурилась и не сразу поняла, что за жуткое темное пятно нарушает эту белизну. Я моргнула, разглядела ряд кресел, похожих на то, в котором я сидела в детстве с электродами на голове для закрепления знаний. А на среднем кресле... на среднем кресле...

Я не закричала, у меня остановилось дыхание. И в обморок не упала, хотя в глазах потемнело. И тут же меня перехватил Миро, обнял за плечи, развернул спиной к страшному зрелищу.

— Не смотри, Джан! Не смотри, все будет хорошо! По крайней мере, мы теперь знаем, где его нижняя половина...

Все же от роботов тоже есть польза. Он взял на себя все заботы, связанные с ликвидацией последствий — так он это назвал, и я была ему за это благодарна вдвойне. Ликвидация слово обезличенное, оно позволяло мысленно отстраниться от ужасной смерти господина Джинга.

Я ушла в свою комнату, Миро меня туда отправил — иди, мол, и поспи, тебе нужен отдых. Но именно он и не давал мне отдохнуть (если бы я могла!), потому что сначала пришел, постучал и спросил, не возражаю ли я, чтобы останки несчастного поместили в криокамеру.

— Это что?

— Это для заморозки. Не знаю, что тут замораживали раньше, возможно, именно покойников, база-то военная. Ты не знала?

— Нет. Мне не рассказывали.

Я думала, Миро начнет расспрашивать, кто именно не рассказывал, но он сказал только:

— Ясно, значит, в криокамеру, потом похороним нормально. Можно в утилизатор было, но как-то это не по-человечески...

Я не смогла ответить, просто кивнула, чего он через дверь видеть не мог. Утилизатор, он же измельчитель, действительно как-то не по-человечески... Что тогда вырастет в саду Звёздной хозяйки, цветок без корней?

Какая я глупая, сколько людей за долгую и кровавую историю нашей планеты погибали так, что от тел ничего не оставалось! Уж как-то Великая матушка с их душами разобралась без моих ценных мыслей... если она вообще существует. Рыбацкий поселок в этом не сомневался, а вот императорский дворец?

Тут в дверь опять постучал Миро и сообщил, что пираты с подлодки (он уже твердо был уверен, что это именно пираты) перестали исследовать остров и, скорее всего, решили вздремнуть, а вообще уже рассвет. И что мы с ним так и не отдохнули, а надо бы.

Не знаю, намеревался ли он сам отдыхать, а мне не дал — очень скоро опять раздался стук в дверь:

— Джан! Джан, ты спишь?

— Нет, конечно.

— Там Горено. В этой лаборатории, ну где... ну, ты поняла, там какой-то странный механизм. Он не может в нем разобраться.

— Механизм не может разобраться в механизме?

Он не заметил попытки сострить.

— Да, не может. И это его огорчает, насколько может огорчать робота. Он чувствует дискомфорт. Что там за устройство, ты не знаешь?

Меня опять захлестнули обида и отчаяние. Он что, издевается? Что о непонятном устройстве может знать полуграмотная рыбачка Джан, если ходячий компьютер (это слово, наверное, произносится с придыханием!) не может разобраться?

— Я не знаю ничего, увы.

— Может, все же подойдёшь туда? Он правда огорчён. Ты не бойся, там никаких следов не осталось. Ни крови, ни запаха. Там лаборатория просвечивается особыми лучами, примерно как в больницах. Недолго находиться можно.

Всю дорогу, хоть и идти было несколько десятков шагов, Миро объяснял:

— Он бы разобрался. У роботов этого поколения огромный интеллект. По сравнению с человеческим десятки тысяч процентов, но так не говорят, потому что это несравнимо. Но это только для того, что известно. Что хранится у него в мозгу. Ну, он сам объяснит!

Лаборатория была и впрямь вычищена до ослепительной белизны. Кресла со множеством ремней, проводов и зажимов, на стене панель управления вроде той, что была в главном зале. Впрочем, я не отличила бы один пульт от другого. Вот робот понимал! Он и объяснять начал:

— Хозяйка Джан, в лаборатории находится устройство, предназначение которого не представляется возможным определить. Могу только сказать, что в качестве рабочих частиц здесь фигурируют тау-нейтрино.

— Ну хорошо, — пробормотала я, совершенно не понимая, что он от меня хочет. Нейтрино это частицы внутри атома, какие точно, не помню, и про аппарат не знаю ничего! Я же вела занятия только у младших классов...

— Вы уверены, что здесь есть ход на поверхность?

— Да... нет, не уверена. Но как-то мы сюда попали. Может быть, наоборот, ход есть вглубь, под воду?

— Эта комната находится в глубине базы и не имеет выхода, кроме двери. За тремя остальными стенами толща скал, а так же под полом и над потолком. Здесь все глухо.

— Вы их простукивали, что ли?

Миро посмотрел на меня укоризненно:

— Радар!

— А, понятно.

На самом деле я понимала все меньше и меньше. Как тогда мы сюда попали? Может быть, Джинг меня усыпил своим гипнозом и мы приплыли на обычном корабле?

Кресло было белым, белейшим, кроме блестящих металлических частей... И не скажешь, что на нём жуткой смертью погиб человек.

— А как же наблюдение за поверхностью? — спросила я. — Может быть, нам лучше уйти к экранам?

Для Миро эта страшная комната словно сахаром была посыпана, уходить из нее он не собирался:

— Горено многозадачный. И он подключен к сети этих экранов, пока мы внутри укрытия, он все видит. А вот тут что за устройство такое... И что этот человек, который тут был, хотел, зачем вообще он прятался...

Я выпалила быстро, почти не было думая, просто потому, что знала ответ:

— Восстановить империю.

Миро присвистнул:

— Какие затейники! Вряд ли у них что-то получится, но предупредить о них надо.

— И всё? Я думала, ты... — я замолчала. Вспомнила своих односельчан — они были бы в ужасе. Или молчали бы от страха, чтобы чего не вышло, или поспешили бы уведомить городские власти. Так беспечно никто бы себя не вёл.

— А что я? Бывают до сих пор и у нас такие попытки, но назад хода нет. А ты дочь кого-то из них, да? Ты же из торри, я правильно понял?

— Д-да... — я еле смогла ответить, а он уже радовался:

— Ну и хорошо, и понятно! А я дурак, короче, извини, ну в общем я думал... думал, что ты шпионка, может быть... из секретных служб.

— Я — и шпионка? Что ты! Я не умею.

— Да чего там уметь... Короче, не слушай, я ерунду несу. Я просто рад, что ты не шпионка.

— Ты рад, что я торри?

— Ну, я тоже как бы торри. Но теперь у нас это не считается.

— Это правда так? И ты живой? И тебя за это не преследуют? — я не могла поверить. А мы с Магни прятались в нищем селении и тряслись, что нашу тайну раскроют... Насколько все проще у тиксанданцев!

— Ну а как ещё? Если торри составляли больше тридцати процентов населения планеты? Что надо было сделать, всех перевешать? Шестьсот миллионов человек?

Я вспомнила нашего учителя, а ещё подумала, что в рыбацкой деревне торри просто не было изнайчально, так что и прятаться потом было некому. В городе другое дело, но я там и не жила. Понятно, что Джинг и его компания жили под чужими документами, но у них тоже был особый случай.

— И твоя семья?.. — я запнулась, не зная, как задать вопрос. Хотя, скорее всего, они просто жили где-нибудь в тихом месте, вот бури и обошли их стороной.

— У меня не было семьи в общепринятом смысле, я жил в школе резерва. В интернате, так это теперь называется. Потом, правда, семья нашлась, но это долго рассказывать. А ты? Жила с родней здесь?

— Нет, в другом месте, с няней. Но ее больше нет в живых. И моих родных тоже.

— Сочувствую... У меня мама тоже умерла.

Мы немного помолчали, потом он заговорил чуть быстрее и громче, наверное, чтобы уйти от грустной темы:

— А сюда на лодке перебрались, да?

— Нет. Я же сказала, через ту комнату.

— Но там глухой камень во все стороны!

Он посмотрел на меня, как на дурочку.

— Ты хочешь сказать, что я вру?

— Ну, не совсем так... — он смутился, видно, все же не хотел меня обижать. — Ты могла что-то не так понять.

— Если ты мне не веришь, мог и не спрашивать.

Странно это получалось — мне не стоило с ним ссориться, если считать, что он мой единственный друг. Да и с врагом нельзя ссориться в моем положении. Но мне было так обидно, что он мне не верит, а я уже столько ему рассказала...

— Да верю я тебе! Даже если ты врешь, я тебе верю!

Я не выдержала и рассмеялась, а он посмотрел на меня и тоже рассмеялся — то ли за компанию, то ли понял, что сказал чепуху.

— Ладно, давай попробуем разобраться. Рассказывай ещё раз, как ты сюда попала и что там за туннель.

— Я не знаю, туннель там или нет. Я... мы все зашли в комнату, меня там усадили в кресло, потом я закрыла глаза, чувствовала себя как-то странно...

— Ехали? Укачало?

— Не знаю! Нет. Не ехали. Потом мне стало лучше, открыла глаза — а я здесь, в этой комнате.

— Фантастику какую-то рассказываешь, — неуверенно сказал Миро. — Так не бывает. Даже в космосе человек чувствует, что летит.

— Будто ты был в космосе! — я уже понимала, что он скажет: "Был", и чувствовала жгучую зависть. Я ведь нигде не была, а Джинг и его компания держали меня за убогую дурочку. И про то, что мне завязывали глаза, я не смогла рассказать, вот никак.

— Ну да, приходилось. Только давно. И знаешь... — он задумался. — У меня мысль, ты только не смейся.

— Я и не думала.

— В общем, ты знаешь про фотонные ракеты?

Честно, я бы обиделась, если бы он задал мне этот вопрос в другой ситуации, я ожидала, что мне постоянно будут указывать на отсутствие образования, убогое детство и юность в заброшенной деревушке. Но в тот момент я только удивилась:

— Что-о? Ну да, знаю, что это такое, и все! Но это же не ракета?

— Нет, конечно, просто я думал про ракеты и вспомнил кое-что. Даже в фотонной ракете ты не можешь лететь быстрее света. А чтобы добраться до далёких звёзд, этого мало, очень мало. Поэтому идут разговоры о мгновенном перемещении через пространство, или через туннель в пространстве... понимаешь, да?

Я честно помотала головой.

— Ну, я сам не понимаю! Но это помогло бы лететь быстрее света! Звёзды бы стали близкими, как соседние города!

— Надо ли нам к звёздам? — вырвалось у меня. — Разве мы здесь так хорошо и беззаботно живём?

— Надо! — с уверенностью сказал Миро. — Надо. Я не согласен ждать, пока тут проблем не будет, всегда что-нибудь, да найдется. А перед переворотом был ещё вот какой смысл — понимаешь, все технологии могут быть и мирными, и военными. И вот перед самой революцией якобы именно ваша страна эти технологии и открыла. Или была близка.

— Но разве такие работы не скрывали, у наших стран ведь была вражда? — удивилась я вслух и только потом подумала, что у всех наверняка была своя разведка.

— Враждовали! — кивнул Миро. — И телепортация точно принесла бы Трианглету перевес! А есть такая вещь, как шпионаж. Но дело даже не в нем. За-Менг, это был принц, знаешь, нет?

Вот этого я не ожидала. Знаю ли я! Мгновенно в моей памяти возник высокомерный холёный красавец, мой младший дядюшка. Вот он насмешливо разговаривает с моим папой, вот проходит мимо маленькой Хуоджан так, будто не замечает ее и чуть не сбивает с ног...

...а вот лежит мертвым на полу с кровавой дырой посреди лба...

Миро, к счастью, не заметил ничего, даже если я и переменилась в лице. Он с жаром продолжал рассказывать:

— Он был не очень умён или слишком самоуверен, но якобы как-то брякнул, что учёные Трианглета уже разработали технологии мгновенного перемещения, и теперь он всем покажет. У него преимущество. И сказал это так неосторожно, что его слова попали в эфир и их записали. Раньше была куча всяческих защит, чтобы никто не знал, что говорит противник, да и сейчас есть такие поля у Трианглета...

— И что? Он правду говорил?

— Хотелось бы мне! Потому что это означает ещё и полеты в космос быстрее скорости света, технологии ведь одинаковые.

— Неодинаковые, хозяин Миромекано, позволю себе заметить, — робот только что переводил слова Миро и, не меняя тона, сделал замечание от себя. Я даже не сразу поняла, что это было.

— Передвижение в космическом пространстве предполагает сжатие пространства-времени перед кораблём...

— Горено, да ладно! Это сейчас к делу не относится. Важно, что принц сболтнул лишнее. Трианглет заявил, что это обман и подделка, но эта угроза все равно ускорила очередную войну, и почти одновременно произошел переворот...

— В нашем учебнике истории этого не было!

— В нашем тоже. Мне отец рассказывал. Ладно, мы не об этом сейчас... Знаешь, я редко угадываю, но если принц говорил правду? Тем более, там нейтрино. Эти частицы проходят через любую преграду, если устраивать телепортацию, то с их помощью!

— Я почти ничего не знаю про нейтрино, — я старалась говорить спокойно. Может, он и не хотел меня обижать и указывать на то, что у меня нет образования. — Не могу сказать, прав ты или нет.

— Да из меня тоже физик неважный... Просто это объясняет, например, почему Горено не может разобраться в устройстве. В его банке данных нет никаких сведений, устройство экспериментальное, — Миро нервничал, похоже, раз бродил туда-сюда, пусть и всего на несколько шагов, и размахивал руками. — Но если это так, ваши бы уже развивали вовсю эту технологию! Они ведь говорили, что у них мало пострадали научные центры, кроме космических. Может, врут. Жаль, не спросишь принца, хоть и считается, что он жив, просто в заточении.

— Он жив? — не выдержала я. — С вот такой дырой во лбу? Да пусть они не врут, его застрелили в первый день!

Миро резко остановился и посмотрел на меня так,будто видел впервые:

— У кого дыра во лбу?

— У принца... За-Менга.

— Так, — сказал он решительно. — Давай ты расскажешь мне все, хорошо? Все равно мы тут влипли, а тебе есть, что рассказать.

Никогда ещё в своей жизни я столько не говорила. Даже в школе, объясняя младшим классам материал, даже с учителем, когда мы обсуждали тему следующего урока. Да и говорил в основном он, я больше слушала, иногда вставляя фразы. "Лучше молчи, Джан, не болтай попусту", — так всегда учила меня Магни, и, в общем-то, она была права. Даже не потому, что я могла выдать нашу тайну — редко кому было действительно важно, что там говорит странная чужачка Джан...

Миро меня слушал. Слушал по-настоящему, даже если перебивал, мне было не обидно — это означало, что ему интересно.

Я не знала, верил ли он мне. На его месте я бы, скорее всего, не поверила. Но он кивал, соглашался, сочувственно охал, и если сомневался, то по мелочам:

— Да, я бы тоже роботов не любил... Я только не пойму одного. Хуан-Ди же был очень стар. Ему лет двести было, когда он покончил с собой.

— Сто семьдесят три.

— Тоже неплохо. Только вот что получается, дети у него совсем не старые были, около сорока. А в таком возрасте у него уже прапраправнуки должны быть!

— Но это же понятно, так надо. У нас же была династия. Наследников заводили поздно, по репродуктивным технологиям (я прочитала это не в учебнике, а в одной из книг, уже после бегства из деревни, и теперь радовалась, что информация пригодилась). Иначе старый император умрет, а наследник престола уже сам будет стар. А при большой разнице он вступит на трон относительно молодым и будет править большую часть жизни. У братьев моей мамы, у обоих принцев, не было сыновей. И вообще детей не было — рано.

— А ты?

— Я другое дело, я не могла сама наследовать трон. Только для передачи.

— То есть, как у нас резервы. И ты, получается, тоже резерв, Джан?

— Я — самый резервный резерв!

И мы вместе дружно расхохотались, будто и не было никакой опасности, а я сказала что-то ужасно смешное.

— Это так важно, чтобы император правил большую часть жизни? — спросил Миро, когда мы успокоились.

— Я не знаю. В книге говорилось, что раньше в династии было очень много заговоров. Сыновья не хотели долго ждать, пока умрут их отцы. Поэтому последние императоры обзаводились детьми очень поздно.

— У нас не так. У нас правителя выбирало Национальное собрание. Правда, тоже пожизненно. Бывало, что смещали, но очень редко. Выбирало ведь президента собрание, а состав собрания потом утверждал он. Вот они и были довольны друг другом. Так что это от династии мало отличалось.

— Как-то это неправильно. Выходит, они друг друга одобряли, и это все? И больше никто в стране не мог ничего изменить?

— Выходит, что так. Я и не говорю, что это правильно.

— Потому все и случилось, — прошептала я. Эта мысль преследовала меня все время, с того самого дня, как я вспомнила правду. Я запрещала себе думать об этом, пока жива была Магни, чтобы ее не расстраивать. И конечно, нельзя было делиться такими соображениями с Джингом и Мукдене. — И моему деду тоже было не до своего народа. Поэтому Великая матушка и отправила меня в бедную деревушку и в горнило гражданской войны, как наказание за моих предков. Это справедливость.

— Это как раз несправедливость! — возмутился Миро. — Это самая настоящая несправедливость, наказывать тебя за твоих предков. Давай хоть Горено спросим. Горено, существует ли справедливость на свете? Или судьба?

— Я не компетентен в таких темах, хозяин Миромекано, — рассудительно заявил робот. — Базовые знания в области философии...

— Скажи, как есть!

— Справедливости в виде воздаяния за поступки не существует. Но существует некий баланс, когда у тех, кто совершает положительные с точки зрения человеческой морали поступки, жизнь в основном складывается благоприятно. Что же касается судьбы, вначале нужно определиться с понятием. Обычно под судьбой подразумевают, что некое событие непременно произойдет, даже если его избегать. На самом деле все обстоит наоборот. Например, неблагоприятные события происходят с теми, кто пренебрегал техникой безопасности. Напомню вам, что я предупреждал вас об опасности пребывания в далёком от цивилизации месте...

— Все, хватит, Горено! — вскочил Миро. — Во-первых, с нами ещё ничего не случилось. Во-вторых, если бы мы с тобой уехали отсюда, Джан бы сейчас одна разбиралась с пиратами.

Я опять представила себе, что сидела бы тут в одиночестве, и вздрогнула.

— Неизвестно, появились бы здесь эти люди, — заметил робот. — Неизвестно также, пираты ли они.

— Да кто ж ещё? Искали уединённое место. Джан ведь говорит, что их не знает. Они бы здесь остановились, с нами или без нас, — он повернулся ко мне. — Ты точно уверена, что это не твои знакомые?

— Я не знаю! Я же не видела там ни одного знакомого лица!

— Ну, если это исполнители, если их прислали... Перемещение через лабораторию ведь не работает. Механизм сломан, раз он людей по частям перемещает.

— Не знаю, — повторила я беспомощно.

— Ну да ладно... Горено, а что они пока делают?

— Исследуют побережье, хозяин Миромекано.

— Да чтоб их, я надеялся, они уплыли. Здесь же нет цивилизации. Или они все же ищут что-то конкретное. Тогда, Джан, они знают твоих знакомых.

Я просто пожала плечами.

— Уснут же они когда-нибудь, тогда мы и попробуем уплыть, — бодро продолжал Миро. Тут уже я возмутилась:

— Как уплыть? Их там два десятка человек, они могут дежурить по очереди! А я уплыть и не могу, я тебе говорила. Мне нельзя удаляться от острова, иначе смерть, вот и все!

— То есть как? — тут уже он возмутился. — Что за порядки?

— Я же сказала!

— Я думал, в переносном смысле.

— Ах, ты думал! Ты меня не слушал, вот и всё. Вот! Гляди на мое ухо!

Он поглядел удивлённо, руку протянул — я взвизгнула и отскочила.

— Не тронь!

— Ты же сама сказала поглядеть!

— Я не сказала трогать! Ее нельзя пытаться снять!

— Почему? Не взорвётся же она от этого!

— Взорвётся.

Миро вытаращил глаза:

— То есть как?

— Просто! Обыкновенно! Но проверять я не дам!

— Да быть не может!

— Такие устройства существуют, хозяин Миромекано, — вдруг вмешался робот. — Они могут быть снабжены датчиками температуры, расстояния, или же таймерами.

— Нет-нет, я верю, что существуют, я не могу понять, зачем!

— Чтобы я не могла бежать с острова.

— А если бы тут стало опасно? Наводнение, землетрясение, болезнь... Умирать тут без всякой помощи? И какая сволочь это сделала?

— Его уже нет.

— Этот, да? — Миро кивнул на белоснежное кресло.

— Он.

— Ну что я скажу, справедливость существует. Иногда.

Я промолчала. В принципе, он говорил правду, но все же Джинг был свой, да и ещё связывал меня с моим прошлым.

— Горено, ты сможешь снять... — начал Миромекано. Я сразу догадалась, о чем он спрашивает, и завопила:

— Нет!

И робот тут же меня поддержал:

— Подобные устройства, хозяин Миромекано, тоже имеют защиту от взлома. Риск взрыва неоправданно велик.

— Я понял... С другой стороны, это же просто ухо...

— Что значит — просто ухо?! — возмутилась я.

— Ничего, всё, забыли! Ничего я в виду не имел. Будь это мое ухо, другой разговор... Надо как-то дождаться, пока пираты уплывут, и вызвать помощь.

— А если они не уплывут?

— Все равно вызвать... Только связи тут нет, вот что. Горено, ты можешь найти источник помех? — Миро повернулся ко мне, увидел мое изумлённое лицо, и быстро пояснил:

— На военных базах ставили источник электромагнитного излучения, чтобы заглушить сигналы, источник работал от солнца и сохранился, поэтому здесь нет связи с материком. Ну, Горено? Его можно выключить?

— Нельзя, хозяин Миромекано. Центр поля помех находится за пределами острова.

— Всё-таки тоннель! — воскликнул Миро, но робот добавил:

— С точностью определить координаты я не могу, но по приблизительным подсчётам выходит, что это остров Локулус.

— Да, до Локулуса ещё доплыть надо, и чтобы не заметили. Горено доплывает, но...

Он смолк. Я и сама понимала, что нам нельзя лишиться телохранителя.

— Я могу попробовать доплыть, — неуверенно начал Миро. Я быстро сказала:

— И не вздумай! Если эти люди, как ты утверждаешь, пираты, они подстрелят тебя, и все! Или ты утонешь!

Кажется, он обрадовался:

— Ладно, раз ты переживаешь, то не поплыву! Но помощь нужна. Не можешь же ты вечно оставаться на этом острове.

— Не знаю, захотят ли твои мне помогать, — я впервые по-настоящему об этом подумала и осознала, что это так.

— Куда они денутся, — буркнул он, но не очень уверенно. — Нельзя оставлять человека в таком положении.

— Человека — нет. А внучке императора могут и не помочь.

— Мы не скажем, что ты из семьи императора!

— Тогда как объясним?

Он растерялся ненадолго, но бодрым тоном ответил:

— Решим, время есть! Пираты все равно ещё на острове. Что они делают, Горено?

— То же, что и раньше, хозяин Миромекано, исследуют побережье. Я говорил вам об этом совсем недавно. Ситуация не могла измениться за такое короткое время.

— Исследователи! — зло сказал Миро. — Если это нормальные учёные, дали бы какой-то знак. А вдруг они и правда нормальные учёные? Что здесь можно искать? Джан, ты говорила, что твои спутники тут что-то искали, уставали даже... Вдруг они ищут одно и то же? И что будут делать, если найдут? А ещё я знаю, где это!

— Где?

— На старом кладбище. Там кто-то делал раскопки, только вот зачем?

Этого я точно не знала. Миро начал было вслух строить предположения, но неожиданно зевнул.

— Ты ведь не спал.

— И ты. А отдыхать нам надо, мы ведь не роботы. И есть нам тоже надо...

Насчёт сна мы не договорились, но дружно отправились к полкам с консервами. Миро притащил рюкзак и положил туда несколько банок:

— На всякий случай, первое правило выживальщика... Горено, не поправляй меня, лучше неси рюкзак.

Мы съели что-то вроде сухарей, которые на вкус напоминали мясо — от такой еды захотелось пить. Вода у нас была в изобилии, а вот про скверную вентиляцию я вспомнила только сейчас. Становилось душно.

— Нам придется выходить отсюда ненадолго, — сказала я. — Здесь плохо работает очистка воздуха.

— Ну выйдем, — он пожал плечами. — Мы не кроты, под землёй жить. А эта твоя серьга не сработает?

— Нет. Он, господин Джинг, сказал, что сработает только при удалении от острова.

— Значит, выйдем, чтобы нас не заметили, вот и все.

— Мы не знаем, какая техника имеется у прибывших на остров, хозяин Миромекано, — робот был не столь беспечен.

— Вертолет у них есть? Антигравитационные крылья есть?

— Вертолета нет. Антигравитационные крылья могут быть в сложенном состоянии...

— Но пока их не видно. А они бы в первую очередь облетели остров. Не облетели, значит, не могут. Давай на всякий случай ещё запасемся консервами, тебе ведь все равно, какой груз нести.

Я стояла у полки, он подошёл, сгреб пару банок и почему-то так рядом со мной и остановился.

Я подумала, что консервы лишние, вряд ли мы будем надолго покидать наше убежище. И есть не хотелось, мутило от вынужденной бессонницы и усталости. Снаружи ещё вон что...

— А что такое антигравитационные крылья?

— Это раньше широко использовали правящие классы, — сказал Миро с готовностью. — На них можно было летать, как птицы, на любой высоте, с любого места. Для разведки, для гор, для города. Но у пиратов их нет, не бойся. Это редкая вещь и дорогая.

— Раньше было много чудес... Похоже, мир был лучше, — не то, чтобы я так думала на самом деле, просто вспомнила нашу бедную деревушку и пыльный Лонг-Дэй, где о крыльях не слышали.

— Не знаю, меня устраивает этот, — ответил Миро очень тихо.

Он стоял рядом, вплотную ко мне, наши лица почти соприкасашись — и неожиданно я снова вспомнила Лонг-Дэй, своего бывшего друга А-Фэна... "Джан, ты красивая".

Я оттолкнула Миро обеими руками, не успев подумать ни о чем, он отшатнулся, на ногах устоял, но банки выронил. Они покатились по полу, весело гремя, будто смеялись надо мной, моими страхами и нелепой неудачной жизнью.

— Горено, не смей! — быстро крикнул Миро, отступив на шаг. Робот и не тронулся с места, но укоризненно сказал:

— Я могу оценивать опасность, хозяин Миромекано. Хрупкая девушка не могла причинить вам существенный вред, а вот мои действия могли нанести ущерб вашему самолюбию.

— Ну хорошо, — буркнул Миро и запоздало спросил: — Джан, ты что? Я же ничего такого не собирался делать!

— Я... — мне тоже пришлось отступить на шаг. Вдруг я зря его подозревала? Вдруг действительно он случайно встал рядом?

— Извини. Мне показалось...

— Да ничего я не собирался! — он говорил чересчур горячо, а ещё покраснел. Даже в неярком желтоватом свете коридора это было заметно.

И все же я зря его обидела. А-Фэн когда-то правильно сказал, что за мной никто не ухаживал, и Миро тоже меня просто пожалел.

Тогда почему он так возмущается и размахивает руками?

— Да ничего я не собирался! Да за кого ты меня принимаешь!

— Ни за кого. Прости. Я нервничаю, вот и все.

— Мы все нервничаем, — он подобрал консервы и протянул их Горено. — А я ещё думаю про Локулус, как туда попасть.

Я промолчала. Он не хотел бросать меня одну, и поэтому даже на Локулус не поплывет, а я ещё толкаюсь и воображаю, что меня домогаются.

— Всё-таки я что думаю, — продолжал он. — Надо быть готовыми покинуть это укрытие. Или спрятаться где-то в самом дальнем коридоре, и уничтожить наши следы.

— Как? — я невольно глянула на пол, хоть и понимала, что о следах он говорит в переносном смысле.

— Ну, все записи с камер. Горено, сотрёшь их?

— Исполнено, хозяин Миромекано.

— И предыдущие тоже.

— Предыдущие? То есть мы можем увидеть и Джинга, и Мукдене, и как я сюда попала?

У меня сильнее забилось сердце. Это же будет доказательством моих слов! А ещё, я же совсем забыла, у меня есть письмо моего деда-императора, пусть сухое и казённое, но все же! А то кажется, мне так до конца и не поверили...

— Там только записи последних дней, — покачал головой Миро. — Кто-то стёр все предыдущие. Ни одного человека на них, только ты. Но я не подсматривал, честное слово, я там ничего такого не видел!

И опять покраснел, с его белой кожей это было очень заметно, сначала порозовели щеки, так, что веснушек не стало видно, потом кровь прилила к ушам. А я смотрела и не понимала, чего же он не видел, и почему так смутился.

— Я сразу отвернулся, если что. А Горено промотал дальше. Ну, пока ты в своей каюте сидела...

И я вдруг поняла:

— На видеозаписи с камер все помещения?

— Я же сказал, что я не смотрел!

— Уходи!

— Я же не...

— Уходи, куда хочешь. Хочешь, наружу, хочешь, в любую каюту. Видеть тебя не могу, всё!

Я повернулась и бросилась в ближайший коридор-отнорок, не подумав, что это мог быть тупик. И не посмотрела, куда он пошел, хоть наружу, к пиратам или кто там они, мне уже все равно, плевать, плевать, плевать... Все они одинаковые, все!

База была похожа на лабиринт. Я после проведенных тут в одиночку дней уже неплохо ориентировалась, и на стене повсюду висел план эвакуации, и все равно я, кажется, заблудилась — не могла найти свою комнату. Да мою ли? Если, оказывается, я раздевалась под камерой? И в спальне, и в душевой? А он эти записи просмотрел, да ещё похвастался?

А ещё эти записи мог смотреть Джинг. И Мукдене. И Гончонси...

От этой мысли меня затошнило. Если бы я знала, где криокамера, то лично перетащила бы оттуда половину трупа Джинга в утилизатор. Скотина! И ведь делал вид, что относится ко мне, как отец! Я уже не сомневалась, что они все за мной подглядывали. А то, что ни капельки не уважали, и так давно знала... Даже Миро с его нелепыми оправданиями казался не таким уж виноватым. В конце концов, он художник...

Какие-то глупости мне шли на ум. Да, возможно, он не так виноват. Любой бы на его месте просмотрел бы, что творилось на базе. Но зачем говорить мне?

А теперь я не знаю, где он и где робот. И не знаю, как с ним заговорить. Да я даже не знаю, где я...

Я огляделась и сообразила, что вышла обратно к лаборатории перемещений, она рядом, буквально за стенкой. Как он сказал — телепортация. А я даже не представляю толком, что это. Даже в книгах не читала. Что тогда удивительного, что его интересует мое тело, а не я сама...

За стеной раздался шум. Я решила, что это Миро ищет меня, и развернулась уже, чтобы уйти — я его ещё не простила! Но при звуках голоса я в ужасе зажала себе рот руками. Ни звука, ни звука, иначе конец!

— Не пойму, что Джинг натворил с кабиной, — ворчливо произнес Мукдене. — Чертов старый хрыч! Безмозглый осёл! Его строго предупредили ничего не трогать и не пытаться включить!

Да, это был он. Если бы я не узнала его по голосу, то теперь узнала бы по ругательствам. Гончонси ответил тише и спокойней:

— Если бы он включил установку, все бы кончилось очень скверно, а там пусто. Только вот где он сам, и где девчонка...

— Дрыхнут, может, но сейчас день. Ладно, они нас заждались. Идём к пульту!

Я выглянула вслед им из-за угла. Они меня не заметили, хоть и оборачивались. Внешне оба не изменились, даже одежда была прежняя — только вот в руке Мукдене держал штуку, очень похожую на лучевой пистолет.

И я не сомневалась, что он-то заряжен полностью.

— Горено, — мрачно спросил я, — ты записи стёр?

— Да, хозяин Миромекано.

— Отключи тогда все внутренние камеры.

— Не считаю это разумным, хозяин Миромекано...

— Я сказал, отключи! Быстро! Чтобы никто не мог смотреть, даже ты!

— Вы делаете ошибку, хозяин Миромекано, — заметил робот, но больше не возражал. Я сел в углу прямо на пол, Горено стоял рядом — терпеливый бессловесный страж.

Я ругал себя последними словами. Идиота кусок! Не мог промолчать, зачем-то полез объясняться. А теперь Джан обиделась.

И насчёт попытки ее поцеловать она все верно поняла. Нет, я бы, наверное, не решился. Но мысли такие были, мне даже казалось, что она не против, а она была против. И ещё меня раскусила, прежде, чем я сам понял, чего хочу.

Но с разговором про камеры я сглупил, как никогда. В походах все намного проще, идёшь вечером к ручью мимо палатки девчонок и орёшь, отвернувшись: "Я не смотрю!", а они хохочут. Да и вообще к концу похода народ разбивался на парочки, только я торчал один.

Посмотрели бы они на меня сейчас, мои однокашники. Небось, похлопали бы снисходительно по плечу — да, Миро, опять ты не при делах.

Да раньше и не так уж мне хотелось быть при делах. Не было у нас на курсе такой, как Джан.

Верил ли я в ее императорское происхождение? Я и сам этого не понимал, а подумав, посчитал это просто неважным. Ее могли обмануть, она могла что-то не так понять. То, что она из семьи торри, неудивительно, даже у нас на курсе добрая половина из бывших школ резерва. Главное не это. Главное — что она не может бежать с острова. Будь это мое ухо, я бы просто его отрезал, а красивая девушка наверняка будет в шоке от такого предложения.

Я потрогал свое ухо, подумал, и решил, что тоже вряд ли бы легко с ним расстался. И потом, устройство может отреагировать как на попытку взлома и взорваться. Хорошо, что у меня хватило ума ей это вслух не предложить.

Потом я посчитал, сколько дней я уже тут. Три, с самым первым — четыре. Мало. Меня хватятся и начнут искать дней через десять. Начнут ли? Паук, может, и не начнет, а вот Клад непременно будет беспокоиться. Так что помощь придет. Надо продержаться. Говорить ли об этом Джан? Обрадуется ли она, что сюда прибудут спасатели с Круглого континента? Но молчать тоже нельзя, она совсем перестанет мне доверять...

...как будто теперь она меня вообще слушать станет.

Скверно, что тут пираты, и недавно околачивались настоящие сторонники империи, озлобленные и задумывающие пакость. Или месть. Власть они никогда не вернут и сотня уцелевших принцесс им в этом не поможет. Но вот нам они могут навредить, в этом я Джан верю.

Хотя их как раз тут нет! И как они вернутся, если лаборатория работает странно?

Именно на этой моей мысли Горено вдруг прогудел:

— Опасность, хозяин Миромекано!

Я вскочил. И тут сбоку выскочила Джан. Я не успел обрадоваться. Она быстро прошептала:

— Скорее, скорее!

Я вслух ничего не спросил, но, наверное, на лице у меня было красноречиво написано: "Что скорее?"

— Бежим, — шепнула она, озираясь. Схватила меня за руку и потащила. — Только тихо!

Я ничего не понял, но шел, стараясь хотя бы не топать. Горено даже с грузом двигался совершенно бесшумно.

— Куда мы?

— Наверх!

— Лаборатория заработала?

Она не ответила. Люк открылся, меня ослепило яркое солнце.

— Ну? Быстрее!

Она взлетела по лестнице первой, остановилась, поджидая нас. И тут меня осенило.

— Горено, пока мы ещё здесь, закрой доступ изнутри к камерам наружу! Пусть никто не сможет их просмотреть, кроме тебя!

— Сделано, хозяин Миромекано.

Камни нагрелись за жаркий день, море сверкало и переливалось. О, как же не хватало этих красок и чистого воздуха в подземелье! А мы там пробыли меньше суток.

На пляже спиной к нам стоял человек. Он не глядел в нашу сторону и не видел — я надеюсь — как мы скатились с каменного холма в заросли.

Там было влажно, несмотря даже на жару. Густая листва закрывала солнце. У пальм земля была чистой, здесь, в густых кустах, надо было ещё найти относительно свободное место.

Когда мы его нашли и сели перевести дух, я посмотрел на Джан, Горено на нас обоих, а сама Джан уставилась в заросли, будто там было что-то полезное.

— Ну? — не выдержал я. — Что там было?

Джан вздохнула.

— Мукдене. И Гончонси.

— То есть двое? — на имена у меня память всегда была так себе, я не помнил, чем, по ее рассказам, запятнала себя эта парочка.

Она посмотрела удивлённо.

— А кто ещё нужен? У них был лучевой пистолет!

Я промолчал. Двое... С двумя, возможно, Горено бы справился. И мы сейчас спокойно ждали бы в укрытии, а не сидели в кустах, как звери в ловушке.

— Ты хочешь что-то сказать? — она теперь смотрела виновато, и я улыбнулся:

— Да все будет хорошо! Тут остров тропический, прятаться можно до конца времен, а меня обязательно начнут искать, так что через несколько дней помощь придет! Еда у нас есть, как-нибудь протянем. А на базе мы бы попались этим Мукчонси или как их там зовут.

— Мукдене и Гончонси. Ох... Слушай, они же увидят нас оттуда! Они же могут наблюдать!

— Не могут. Я сказал Горено отключить камеры. Они не увидят ни нас, ни пиратов.

Она просияла, подалась вперёд, мне даже показалось, что она сейчас обнимет меня на радостях — но чего не случилось, того не случилось.

— Правда? Но он же от нас не отходил!

— Правда. Он подключился к центру управления базой. Но вот тут связь не работает. Так что мы тоже не можем видеть, где враги, и надо быть начеку. Но у Горено идеальные слух и зрение. И в лесу очень удобно и легко прятаться. Никто нас не найдет!

— Неизвестно, какие поисковые системы есть у этих людей, хозяин Миромекано, — Горено как всегда все испортил.

— Были бы, они бы давно их использовали! — быстро сказал я. Джан испуганно смотрела то на меня, то на Горено. — А вообще я думаю, нам надо взять языка.

— Что взять? — удивилась Джан.

— Языка... Поймать кого-нибудь из пиратов. И расспросить, что они тут забыли и собираются ли уплывать.

— Как это можно сделать? — она посмотрела очень сурово.

— Ну... Я уверен, Горено сможет. Я же не предлагаю убивать безоружного человека. Просто спросить.

— А если он не захочет говорить?

Я на миг задумался. Действительно, что тогда делать? Пытать, что ли? Да ну, ерунда полная... Но ответ нашелся быстро.

— Припугнуть. Горено робот. Люди иногда боятся роботов, без всяких на то оснований.

— А если этот не испугается? И что с ним делать потом?

— Будет с нами ждать, пока не прибудет помощь, — буркнул я.

Горено неожиданно тоже оказался против:

— Не думаю, что это целесообразно, хозяин Миромекано. Если прибывшие на остров люди заметят, что кто-то из них пропал, они будут искать его и могут обнаружить нас.

Мой план разваливался на глазах. Языка хорошо брать, когда ты готов его... э-э... утилизировать.

Я пожалел, что мы не отправили в измельчитель страшную находку из лаборатории. Те двое угловатых наверняка уже все обшарили и нашли половину тела в криокамере. А значит, поняли, что на базе был кто-то кроме Джан, ведь не сама же она открыла лабораторию и перетащила покойника.

— Ну хорошо, а как вы тогда собираетесь узнавать, что это за люди и какие у них планы?

— Подслушать? — предложила Джан. — Тут густые заросли, а робот... Горено ведь прекрасно слышит.

— Ага, — сказал я мстительно. — Они же будут говорить о своих планах, специально встанут рядом с густыми кустами и все подробно разболтают. Как по заказу!

Джан обиделась, хотя и старалась не подавать виду. Мы немного поспорили, в итоге решили совсем идею с языком не отметать. Если вдруг кто-то из пиратов ("Да почему ты думаешь, что это пираты, Миро?") будет проходить мимо нас в уединенном месте, то почему бы не задержать его и не расспросить. А специально вылавливать кого-то мы не будем.

Потом мы стали обсуждать, оставаться ли нам здесь или перебраться в другую часть острова. Конечно, перебегать с места на место не стоило. Нас могли заметить. Но тут было слишком уж близко к пляжу и скалам, велика вероятность, что кто-то из пиратов полезет именно в этот участок леса, и не один, а дружной компанией.

Большинством голосов в моем лице при двух сомневающихся решили все же перебраться к ручью, к западной стороне. Там была вода, которой мы н запаслись, там лес тоже был густым, там находилось старое кладбище, если пираты им заинтересуются, нам удобно будет за ними наблюдать. А ручей в качестве источника воды им не нужен, у них на подлодке наверняка есть опреснители.

— Они же заметят, как мы будем идти по лесу, — слабо возражала Джан. Ей самой не очень нравилось это место, в основном из-за близости базы.

— Горено заметит и услышит их быстрее! Он же услышал тех двоих, что проникли на базу?

— Видите ли, хозяин Миромекано, — начал объяснять Горено. — Я различил звуки голосов, которые отличались от голоса хозяйки Джан, а так же услышал шаги. Но дело в том, что на базе не было посторонних звуков. В лесу их предостаточно. Тихие шаги и голоса могут потеряться за шелестом листьев, даже для моего слуха. Разумеется, в большинстве случаев я вовремя замечу опасность, но некоторый риск все равно остаётся.

— Ты все услышишь, Горено! — сказал я так убедительно, как только мог. — И мы будем осторожны. Это тропический лес. Тут можно пройти в паре шагов от человека, и он не увидит ничего, кроме веток.

И мы пошли. В принципе, можно было бы и остаться на месте — воду легко добыть, выкопав глубокую яму во влажной почве. Но мне уже хотелось движения, это давало хоть какую-то иллюзию, что я что-то решаю. С Джан, видимо, было то же самое, а может, она боялась, что я брошусь в море и уплыву, если останусь рядом с пляжем.

В прошлый раз мы с Горено дошли до ручья быстро, сегодня путь занял намного больше времени, ведь мы пробирались по лесу, обходя открытые места, путаясь в лианах, траве, кустах, спотыкаясь о корни деревьев и не имея возможности даже переговариваться. Наконец, мы нашли ручей, и нашел его я, но особой радости не испытал — потому что провалился в воду по колено. Джан тихо ахнула, Горено вытащил меня на берег за шкирку. Листья и трава тут были влажными, земля дышала прохладой и прямо-таки кричала о близости источника, — и что ж я не был осторожнее?

— Горено, все в порядке, — прошипел я, хотя все было далеко не в порядке — густая листва не пропускала солнце, запасной одежды у меня не было, ни высохнуть, ни костер развести, ни переодеться... Максимум, обувь снять. — Ты слышишь голоса или шаги? Есть тут кто, кроме нас?

— Рядом нет людей с подводной лодки, хозяин Миромекано, — еле слышно ответил робот.

— Миро, тебе нужно высушить одежду, — прошептала Джан. — Ты можешь заболеть.

— Высохну и так, здесь очень жарко, — ответил я. А ведь жарко было не очень, и вообще, дело шло к вечеру. — Вот что нам надо, так это набрать воды и кинуть туда обеззараживающие таблетки. Кипятить ведь нельзя.

Мы дружно решили поменьше есть и пить, даже не ради экономии продуктов, а чтобы пореже отлучаться. Нам предстояло долгое и невеселое ожидание, но если я твердо знал, что меня будут искать от университета, то Джан просто терпеливо ждала неизвестно чего и не задавала вопросов. Удивительный все же народ — жители Треугольного континента! Мне захотелось как-то ее отвлечь и развеселить.

— Джан, представь, эти двое сейчас небось пароли подбирают...

— Кто? — встрепенулась она.

— Ну эти... На базе. Они подбирают пароли, а ведь они не роботы! Голову сломают, ничего не сделают!

— А, Мукдене и Гончонси!

Ее взгляд помрачнел.

— Пусть подбирают, — сказала она чуть громче, чем прежде. — Когда умирала Магни, Мукдене совсем не сочувствовал, а ещё врач! А ей было так худо, у нее даже волосы выпадали пучками...

Я вдруг вспомнил, как на первом курсе сдавал химию. Мне как раз попалась тема про тяжёлые металлы, мы с моей приемной мамой разговаривали про отравления красками...

— Волосы выпадали, говоришь?

— Да, просто отваливались, как сухая трава. А что?

— Она ничем не могла отравиться? Волосы выпадают при отравлении таллием.

У Джан окаменело лицо — мелькнула мысль, что она стала похожа на собственный портрет тушью, с четко обрисованные линиями, с резким контрастом межу светом и тенью.

— Я про это не думала, — прошептала она. — Не хотела думать, хотя все сходилось, все. И еду он ей принес, и не хотел, чтобы она ехала с нами. Но не убийца же он, а ещё я думала, что нет такого яда... Это я виновата. Я подозревала, что ничего хорошего во всем этом нет. И не поговорила с Магни, тупо слушалась старших.

— А он это...

— Господин Джинг.

Она положила руки на колени и смотрела прямо перед собой.

— И они такие же, оба. Я им больше не верю. Никому. Им было наплевать и на меня, но это их дело. А вот то, что им было наплевать на матушку, я не прощу.

Она по-прежнему смотрела в одну точку — такие лица бывают у людей, когда те боятся заплакать.

— Джан, — попросил я. — Расскажи мне о ней, о твоей матушке. Какая она была?

Не был я ничем лучше этих угловатых, меня тоже не очень интересовала неизвестная мне женщина, просто хотелось, чтобы Джан за разговором отвлеклась от своего горя.

Она закрыла лицо руками.

— Что рассказать? — голос из-за скрещенных пальцев звучал глухо, да ещё мы оба старались говорить как можно тише. — Я помню свою родную маму, но Магни тоже моя мать. Она была со мной почти всю мою жизнь, да она и была моей жизнью. Она жила ради меня. И верила, что не только спасает чужого ребенка, но и делает благое дело для страны.

— Жаль, что вы все эти годы торчали в такой глуши...

Она отняла руки от лица.

— Где ещё мы могли жить, в любом городе нас бы узнали. Даже когда я выросла. Ее лицо ведь тоже мелькало в новостях. И наверняка ей велел так поступить господин Джинг. А он же мог управлять волей...

— На столько лет?

— Я теряла память на тринадцать лет, — напомнила Джан. — Мог и ее заставить думать, что переезд из деревни смертельно опасен. Но я не знаю, не знаю... Она была сильной. Умела стрелять, умела водить машину. Я не могу ни того, ни другого.

— Научишься! Выберешься с острова и научишься!

Она коснулась своего левого уха:

— Тот, кто установил это, мертв. Как я теперь уплыву...

— То, что сделал один человек, всегда сможет повторить другой. Договоримся с Трианглетом. Найдем. Может, этих заставим, как их там, которые на базе.

— Они убили Магни, — сказала, как воздух разрезала, и отвернулась. Ещё вчера она считала этих людей своими, а меня чужим. Сейчас же сделала совершенно неожиданный вывод. Нет, для меня это было очень даже хорошо, только вот теперь она была несчастна и терзалась несуществующей виной.

— Волосы могли выпадать по любой другой причине!

— Мне уже все равно. Главное, они могли это сделать, и не пожалели бы. Ни ее. Ни меня. Ни страну. Они не хотят возвращать империю, они хотят править сами. И я не думаю, что нужна им. Джинг считал, что я им пригожусь, а они так не думали, я знала.

— Я думаю, он все же был привязан к тебе, — почему-то мне показалось, что такая мысль ее хоть немного утешит. — Не просто использовал. Ведь никаких доказательств у него не было, только слова. Анализ ДНК? Ну, это анализ на родство...

— Я знаю. Я не дикая.

— Я просто уточнил. Если у вас есть малограмотные рыбаки и крестьяне, они могут просто не знать, что это такое. Как бы нищей толпе можно было доказать, что ты из императорской семьи?

— А стал бы кто спрашивать нищую толпу? Скорее, им важна армия... Но у меня как раз есть письмо от моего деда!

Она отвернулась, вытащила откуда-то из внутреннего кармана аккуратно сложенный лист бумаги и показала мне.

— Так ты и правда... — начал я и понял, что опять ляпнул глупость. Джан посмотрела печально:

— Так ты мне не веришь, да?

— Верю! В любом случае я тебя тут не брошу!

— Может быть, это обман. Мне сказали, что это он написал и передал своим сторонникам. До того, как его вынудили совершить самоубийство. Среди его охраны был надёжный человек, возможно, как раз кто-то из них.

Я развел руками. Похоже, строить догадки не мое.

— Можешь посмотреть, — Джан после некоторых сомнений протянула мне письмо. — Но аккуратно. Поддельное оно или нет, у меня больше ничего не осталось от семьи.

Я взял сложенный лист за самый край, чтобы не испачкать грязными руками. Бумага была очень тонкой, но плотной, видимо, с добавлением специальных волокон. Она не истрепалась и чернила не выцвели. Увидев аккуратно выведенные группы сложнейших значков, я немедленно преисполнился глубокого уважения к покойному императору. Это же надо так писать! Да он деньги мог бы рисовать, если бы захотел, и сделал бы это не хуже печатного станка. Но вот мне перевести иероглифы... Я сделал умное лицо, кивнул и вернул письмо Джан.

— Я тебе в любом случае верю, не знаю, поверит ли народ. Но тебе ведь это и не нужно?

— Мне — нет, но им — да. А у нас простой народ привык слушать высших, а ещё привык верить всяким указам и распоряжениям. Кстати, — на ее губах мелькнула улыбка, — письмо ведь может прочитать Горено.

— Да, конечно. Пусть читает.

У Горено руки были чистые. Он с достоинством развернул бумажный лист. На мгновение замер, пояснил:

— Я слушаю, нет ли чужих голосов поблизости, — а потом негромко начал читать: — Я, император Хуан-Ди...

С первых слов мне страшно захотелось спать, как от любых казённых документов. Мы и так были измучены, а теперь глаза закрывались просто сами собой. А ведь меньше суток назад приплыла пиратская подлодка, и сколько событий уже произошло, всего за один день!

Горено меж тем читал, я с трудом улавливал общий смысл. Император повелевал Хуоджан, дочери дочери своей, десятой деве в семье, исполнить высший долг...

Я перестал разбирать слова, передо мной возник Паук, он смотрел сердито и даже грозил пальцем. Знаешь, старый дурень, мне уже плевать на диплом, здесь такое творится, подумал я, и тут до моего сознания донёсся голос Джан:

— В смысле — читать дальше? Разве это не все?

Я немедленно проснулся.

— Помимо обычного письма, которое я прочитал, здесь есть записи симпатическими чернилами, — ответил Горено. — Поэтому я спрашиваю, читать ли мне и эти записи.

— Какими чернилами?

— Симпатическими. Эти чернила невидимы в обычных условиях, но чувствительны к нагреву.

— Так жечь костер нам небезопасно, — вмешался я, не подумав. Горено поднял листок, чуть сильнее сжав его пальцами. Через мгновение четкие иероглифы стали бледнеть и выцветать, бумага пожелтела, на ней появились новые линии — коричневые, фиолетовые, со слегка неровными краями.

— Этот эффект даёт нагрев, — произнес Горено. — Более сильную дозу излучения я выдать не могу. Но ее хватило.

Джан взяла у него письмо — очень осторожно, за уголок.

— Моя маленькая девочка...

Она задержала дыхание, всхлипнула и замолчала. Протянула листок Горено и махнула рукой.

— Вы хотите, чтобы я продолжал чтение? — спросил Горено вежливым тоном. Джан кивнула и низко опустила лицо. Чудом пробившийся сквозь густую листву солнечный блик заиграл на ее волосах.

Горено взял письмо очень аккуратно, обеими руками, с двух сторон, чтобы не смазать надписи, и начал читать:

— Моя маленькая девочка.

Я не знаю, сколько сейчас тебе лет. Но если ты читаешь эти строки, значит, письмо тебе передали, и ты догадалась о наличии секретного слоя. Если ты читаешь его, значит, ты жива. Наверное, ты слышала обо мне немало худого. Я не буду оправдываться. У каждого своя правда и свои основания так говорить. Правителем я и впрямь был неважным, иначе не случилось бы того, что случилось. Сейчас мне жаль, что я был плохим дедом.

Горено читал медленно, размеренно, не меняя интонаций. Но мне все равно казалось, что я слышу не его голос, а другой — старческий, глуховатый, бесконечно усталый...

— У меня осталось мало времени. Мало для жизни и ещё меньше, чтобы написать это письмо. Но именно сейчас, когда я перестал быть императором и впервые в жизни стал человеком, я по-настоящему свободен. И поэтому желаю тебе жить долго, моя маленькая Хуоджан. Постарайся прожить так, как считаешь нужным сама, и будь счастлива, насколько возможно, потому что это единственная настоящая свобода для каждого человека.

Горено замолчал. Было тихо. Ветра не было, листья не шелестели, только слабо журчал ручей. Джан сидела, не поднимая головы. Потом еле слышно шепнула:

— Но ведь это они подделать не могли, правда?

Я не знал, что ответить. На курсе меня считали идеалистом, но мое поколение много чего насмотрелось, и я был уверен, что сыграть на чувствах и манипулировать люди могут легко. Именно потому, что трудно поверить в такой запредельный цинизм. Но Джан этого говорить не стоило.

— Я уверен, что он тебя любил. И жалел именно о том, что не был хорошим дедом. А ещё, подумай, стоит ли ли имперцам подделывать именно такое письмо? — эта мысль только что самому мне пришла в голову. — Ведь он фактически освободил тебя от обещания помогать им. Он написал, живи, как хочешь, будь счастлива, а не передай им власть и уйди в тень. Стали бы они такое писать? Скорей, наоборот, требовали бы подчиняться им и выполнять все. Кстати, что значит уйти в тень?

— Серебряная башня... Она стояла на окраине столицы, я читала про это только мельком. Я даже не знаю, не разрушена ли она. Там всегда жила десятая дева в семье, когда становилась взрослой. Но сначала я была слишком мала, чтобы об этом думать, а потом мне было не до того.

Я промолчал. Жизнь в башне, пусть она хоть алмазная, это явно так себе жизнь.

Джан тоже ничего не говорила, и я дышал через раз — пусть побудет в покое. Если она окончательно определится, пусть определится сама. Не было слышно ничьих шагов или голосов, будто все покинули остров, и мы сидели тут одни. Смолкли и птицы — уже опускался вечер. Только листья шелестели, мягко, убаюкивающе...

Я проснулся внезапно и сам. Ничего мне перед этим не снилось, просто пришло осознание, что я, похоже, задремал, и надолго. Была ночь. Негромко стрекотали насекомые, попискивали птицы или какие-то ночные животные. Было очень темно. Отсюда не было видно моря. Я сел, покрутил замлевшей шеей. Рядом угадывался силуэт Горено, а ещё слышалось тихое дыхание. Джан тоже уснула, она лежала почти вплотную ко мне. Наверное, прилегла согреться. Ночью душно, но не так жарко.

— Горено, все в порядке?

— В полном, хозяин Миромекано. Если не считать того, что мы находимся в опасном месте. Хозяйка Джан велела вас не будить, а потом заснула сама. Это объяснимо. Вы оба бодрствовали последние сутки.

Я проверил, не высохли ли мои ботинки (не высохли, чего и следовало ожидать), осторожно, чтобы не разбудить Джан, достал бутылку воды, сделал глоток. Все же я болван. Мы выбрали скверное место, отсюда не видно море, я не знаю, что делают пираты и не замечу спасателей, если они все же приплывут.

— Хозяин Миромекано, — тихо произнес Горено. — Я слышу шаги. Сюда приближается человек, он далеко, я не знаю, куда он идёт. Наш разговор он пока не слышит. Но если он выйдет на наш участок берега и углубится по течению ручья в лес...

— Горено, это наш шанс!

Чертыхаясь, я напяливал в темноте невысохшие ботинки.

— Пойдем! Если этот человек один, ещё идёт ночью... Мало ли, искупаться пошел, утонул, если его хватятся, подумают так...

— А если он не собирался купаться, хозяин Миромекано? — резонно спросил Горено.

— Что случилось? — послышался испуганный голос Джан.

— Все в порядке! Мы идём брать "языка"! Оставайся на месте!

— Нет! Я с вами!

Я не стал возражать. Действительно, опять я сперва ляпнул, потом подумал — у нас не было надёжного убежища, а торчать одной в темноте страшно. Хотя Горено бы непременно нашёл Джан, но за это время можно и с ума сойти от переживаний. Мы с ней схватили друг друга за руки, как пара испуганных детей.

Если бы не Горено, мы бы не вышли из леса до утра. Но он вел уверенно, мы даже на острые ветки ни разу не напоролись — ну, почти. Выживальщик без царапин не выживальщик.

В общем-то, я бы согласился идти так и дольше, и держал Джан за руку, но мы неожиданно быстро вышли вдоль русла ручья к побережью. Море переливалось в звёздном свете. Берег был мокрым и рыхлым, никого рядом не было. Но не почудилось же Горено?

Робот вытянул руку, и я увидел на фоне морской поверхности человеческий силуэт. Он стоял на одном месте, затем медленно зашагал от нас — видимо, человек шел по плотному песку, но заметил изменившийся характер берега и решил не рисковать.

— Он уходит, хозяин Миромекано, — еле слышно произнес Горено. — Я бы советовал оставить все, как есть.

Я быстро прошептал:

— Должны же мы знать, что тут творится! Действуй! Только не причиняй ему вреда!

Роботы двигаются быстро. Я уже потом подумал, что вообще-то этот человек — пират, и у него могло быть оружие. Но все произошло мгновенно. Горено преодолел расстояние, отделявшее нас от незнакомца, за один миг. Может, какое-то сопротивление этот бедолага и оказал, я ничего не заметил. Горено вернулся к нам через считанные мгновения. В темноте казалось, что он стал толще — но, разумеется, робот просто нес "языка" перед собой. Тот не брыкался, то ли был без сознания, то ли счёл сопротивление бессмысленным.

Я молча указал рукой в лесную чащу, и мы пошли обратно — уж не знаю, той ли дорогой или другой, в темноте обычный человек вообще ничего не мог понять. Не знаю, дошли ли мы до места нашего привала — я споткнулся, свалился куда-то на переплетение жёстких корней и взмолился:

— Все, Горено, стой!

Мы остановились, все. Горено замер и больше не производил никакого шума. Джан перевела дыхание и присела на траву позади меня, шепча что-то на своем языке. Я вытащил из кармана маленький походный фонарик — света он давал не больше, чем пара светлячков. Зато и внимания не привлечет, и с берега нас не заметят...

Горено все ещё прикрывал незнакомцу рот своей широкой ладонью. Фонарик осветил короткий ёжик волос, худое лицо, острые скулы, глаза, в которых не было страха. Нашим пленником оказался трианглетец — молодой ещё человек, лет тридцати с небольшим или чуть старше, невысокий и щуплый.

— Послушайте, — сказал я самым убедительным голосом (получилось не очень), призвав на помощь все свои познания в языке угловатых. — Мы не причиним вам вреда. Мы только хотим знать, кто вы и зачем вы здесь. Если вы не будете громко говорить... — дальше я не знал, как пообещать, что мы его освободим, если он не будет шуметь. Попросить переводить Горено? Но не испугается ли он робота?

Человек, видимо, понял, опустил веки и слегка кивнул.

— Горено, пожалуйста, освободи его.

У незнакомца был строгий рот с тонкими губами и жёсткими морщинками, сбежавшими от ноздрей. В голове мелькнуло, что лицо у него выразительное, и я бы с удовольствием написал его портрет, но — потом...

Руку с плеча человека Горено, однако, не убрал.

— Будьте добры, скажите... — начал я, но сзади послышался шорох. Джан, которая до сих пор сидела тихо, вдруг подскочила и кинулась на шею к незнакомцу:

— Учитель! Вы!

Они говорили на своем языке. Говорили очень быстро, я ничего не понимал, даже если бы внимательно слушал. Но я, как выражались у нас на курсе, молча обтекал. Они друг друга знают? И знают хорошо? То есть Джан говорила неправду, что жила в глухой дыре? Откуда в глухой дыре пособники пиратов?

Горено безмолвствовал. Он не получил указания переводить и, соответственно, ничего и не делал. Джан быстро шептала что-то и иногда даже смеялась коротким нервным смехом. Трианглетец внимательно слушал. А я чувствовал себя дурак дураком.

Наконец Джан про меня вспомнила. Она обернулась — даже в темноте было видно, как сияли счастьем ее глаза, — и радостно проговорила вполголоса:

— Это мой учитель, мой учитель. Это такой человек, ты не знаешь... О! Это святой человек!

— Нет, нет. Я не святой. Ты многого обо мне не знаешь, — он это сказал на нашем языке, в отличие от Джан. И мне это не понравилось — то ли он считал меня идиотом, не способным понимать чужое наречие, то ли пытался втереться в доверие...

То ли повел себя, как воспитанный человек, а я его подозреваю!

Устыдившись своих мыслей, я сказал:

— Вы не возражаете, если все, что вы говорите на своем языке, будет переводить Горено? Он это сделает отлично, потому что он...

— Робот. Я понял. У него железный захват. Я имел дело с роботами раньше.

— Да, он идеальный переводчик. Скажите, что это за люди на подлодке? Они кто? Они опасны?

— Можно дать вам совет, молодой человек?

— Какой?

Вот нет бы сказать, что я не нуждаюсь в ничьих советах...

— Никогда никого не допрашивайте, если вдруг возникнет такая ситуация. Вы совершенно не умеете этого делать.

Я только и смог ответить:

— Спасибо!

Он не заметил сарказма в моем голосе, да и получилось ли это у меня — вложить сарказм?

— Миро, его зовут Миро, — вмешалась Джан. И мне неожиданно стало неприятно от ее слов. Будто меня, как неразумного ученика, представляют старшему... А его-то как зовут? Учитель?

— Учитель, — прошептала Джан. — Если вы с этими людьми, значит, это добрые люди, и их можно не опасаться?

— Нет, Джан. Вам не стоит им показываться.

Ну хоть что-то толковое он сказал!

— Это пираты?

Фонарик света почти не давал, но мне показалось, что этот тип посмотрел на меня с усмешкой:

— Как вы сказали, Миро?

Надо же, и имя сразу запомнил!

— Пираты. Морские разбойники. Из тех, кто грабит одиночные корабли или поселки на побережьях. Живут грабежом и воровством.

— Не совсем, не совсем... — мне опять казалось, что он усмехается. — Они избегают встреч с законом, им это ни к чему. Хотя могут и ограбить, если уверены, что им за это ничего не будет.

— Пираты, знаете ли, обычно не рвутся общаться с законом. Чем же тогда ваши друзья от них отличаются?

— Они не друзья мне, — на этот раз он

Они говорили на своем языке. Говорили очень быстро, я ничего не понимал, даже если бы внимательно слушал. Но я, как выражались у нас на курсе, молча обтекал. Они друг друга знают? И знают хорошо? То есть Джан говорила неправду, что жила в глухой дыре? Откуда в глухой дыре пособники пиратов?

Горено безмолвствовал. Он не получил указания переводить и, соответственно, ничего и не делал. Джан быстро шептала что-то и иногда даже смеялась коротким нервным смехом. Трианглетец внимательно слушал. А я чувствовал себя дурак дураком.

Наконец Джан про меня вспомнила. Она обернулась — даже в темноте было видно, как сияли счастьем ее глаза, — и радостно проговорила вполголоса:

— Это мой учитель, мой учитель. Это такой человек, ты не знаешь... О! Это святой человек!

— Нет, нет. Я не святой. Ты многого обо мне не знаешь, — он это сказал на нашем языке, в отличие от Джан. И мне это не понравилось — то ли он считал меня идиотом, не способным понимать чужое наречие, то ли пытался втереться в доверие...

То ли повел себя, как воспитанный человек, а я его подозреваю!

Устыдившись своих мыслей, я сказал:

— Вы не возражаете, если все, что вы говорите на своем языке, будет переводить Горено? Он это сделает отлично, потому что он...

— Робот. Я понял. У него железный захват. Я имел дело с роботами раньше.

— Да, он идеальный переводчик. Скажите, что это за люди на подлодке? Они кто? Они опасны?

— Можно дать вам совет, молодой человек?

— Какой?

Вот нет бы сказать, что я не нуждаюсь в ничьих советах...

— Никогда никого не допрашивайте, если вдруг возникнет такая ситуация. Вы совершенно не умеете этого делать.

Я только и смог ответить:

— Спасибо!

Он не заметил сарказма в моем голосе, да и получилось ли это у меня — вложить сарказм?

— Миро, его зовут Миро, — вмешалась Джан. И мне неожиданно стало неприятно от ее слов. Будто меня, как неразумного ученика, представляют старшему... А его-то как зовут? Учитель?

— Учитель, — прошептала Джан. — Если вы с этими людьми, значит, это добрые люди, и их можно не опасаться?

— Нет, Джан. Вам не стоит им показываться.

Ну хоть что-то толковое он сказал!

— Это пираты?

Фонарик света почти не давал, но мне показалось, что этот тип посмотрел на меня с усмешкой:

— Как вы сказали, Миро?

Надо же, и имя сразу запомнил!

— Пираты. Морские разбойники. Из тех, кто грабит одиночные корабли или поселки на побережьях. Живут грабежом и воровством.

— Не совсем, не совсем... — мне опять казалось, что он усмехается. — Они избегают встреч с законом, им это ни к чему. Хотя могут и ограбить, если уверены, что им за это ничего не будет.

— Пираты, знаете ли, обычно не рвутся общаться с законом. Чем же тогда ваши друзья от них отличаются?

— Они не друзья мне, — на этот раз он был серьёзен. — Некоторые из них просто люди, которым не повезло... Некоторые нет. Пираты не имеют идеологии. Их цель просто жить за счёт грабежей. У этих людей цель есть, и лучше, если они про вас знать не будут.

— Но как же вы к ним попали, учитель? — удивилась Джан.

— Это долгая история... А вы, Миро, как здесь оказались? Про Джан я уже вкратце понял...

— Нет, учитель, — шепнула она виновато. — Я не все вам сказала. Простите меня. Император Хуан-Ди был моим дедом. Поэтому...

— За что простить, Джан? Ты ни в чем не виновата. Я с первого дня знал, что ты и твоя матушка не из простой семьи. Хотя, конечно, не думал о семье императорской.

— Извините уж, — вмешался я. — А по имени не догадались? Вы же знали, что у императора есть внучка, и имя ее тоже знали наверняка!

У него вырвался короткий смешок:

— Догадаться по имени? В стране, где каждую десятую девочку зовут Хуоджан? Так как вы сюда попали? Не по злому же умыслу?

— Я уже думаю, что меня сюда отправили именно по злому умыслу. Я ехал по заданию моего университета, чтобы нарисовать побережье. А потом увлекся и решил нарисовать заодно и остров.

Он недоверчиво хмыкнул.

— Отправили рисовать остров? На задворках страны? Когда рядом другое государство с гражданской войной и неучтённые базы с оружием? Они не хотели случайно избавиться от вас, не рассчитывали, что вы не вернётесь?

— Я думал, они рассчитывали, что я побоюсь ехать. Но теперь уже не знаю... Нет, вряд ли. Это обычные люди, не шпионы, не политики. Просто с гадким характером.

— Хорошего шпиона как раз не видно. А на какой срок вы тут?

— На несколько дней, пока не выполню... Точно не договаривались.

— Значит, вас и искать не будут?

— Искать меня будут. Возможно, мои преподаватели и не хватятся, но у меня есть родственник. Дед, считайте. Он знает, что я на берегу у Архипелага.

— Но не знает, что вы на островах?

— Он все перероет, и материк, и Архипелаг. Он... — я хотел сказать, что дед у меня эфериец, но передумал. Слишком долго объяснять, и я совершенно не хочу ничего о себе рассказывать этому человеку. Он из стана пиратов, и пусть Джан рассказывает, что он весь из себя распрекрасный и порядочный. Она наивная и доверчивая, ее легко обмануть.

— Короче, ещё несколько дней, и меня непременно будут искать и найдут. Поэтому... Вы не хотите рассказать, почему вы заодно с пиратами?

— Да, учитель, — прошептала Джан счастливым голосом. Именно такой голос у нее теперь и был, не испуганный, не удивленный, не сердитый — счастливый. — Расскажите мне, что с вами случилось?

— Джан, мой маленький друг... Я же сказал, это долгая история.

Мой, черт побери! Маленький! Друг! Ну слава всему святому, хоть друг. Но мой! С какой стати она вдруг его стала?

— Рассказывайте, это не страшно. Можете до утра рассказывать, мы слушаем, — заверила Джан. Мы слушаем, ага. Наконец она вспомнила, что я тут есть. А меня так и подмывало сказать: идём, Горено, мы тут лишние.

Но куда идти? Оставить Джан с этим странным типом, который и вашим, и нашим? К тому же утро приближалось. Пока мы бегали туда-сюда, черная экваториальная ночь начала рассеиваться. Из мрака проступали очертания деревьев.

— Можно мне воды? — спросил этот человек. Я протянул свою фляжку сразу, машинально, как обычно делал это в походе. Он поблагодарил и жадно сделал несколько глотков. Я вдруг вспомнил старую байку, неизвестно от кого услышанную, что, если пить из одной чашки, можно узнать чужие мысли. Ну да чушь! Подумаешь, он узнает, что я ему не доверяю. Это и так видно. Даже в темноте. А вот по каким краям он путешествовал и какие болезни цеплял, другой вопрос. Надо попросить потом Горено просветить фляжку ультрафиолетом. Незаметно.

Ох, не о том я думаю. Тут есть угроза похуже заразных болезней...

— Ты знаешь, я поехал в город, Джан, — заговорил между тем этот человек. — Там было неспокойно, но не слишком.

Мне показалось, Джан хотела что-то сказать, но она промолчала.

— Я прошел в комитет. Вот там стало понятно, что надвигается беда. Кого-то просто уже не было, люди уехали, вывезли с собой документы. Кто-то был в растерянности. Ну а оставшиеся пытались руководить... Только, увы, никто не знал, что делать. Лонг-Дэй тихий городок. Там власть в свое время сменилась легко. Армии почти не было. Никто не ожидал боевых действий именно у нас. Но среди радикалов был полевой командир Ван-Гур, совершенно непредсказуемый авантюрист. Он неожиданно поменял направление и отправился именно к нашему городу и ближайшим селениям.

Этот человек сделал паузу — не просто передохнуть, мне показалось, он думал, о чем говорить дальше.

— Поэтому комитет понимал, и все понимали — город оборонять нам некому. Из столицы помощь бы прийти не успела. Да и стали бы ее присылать ради захолустного городка и нескольких рыбацких поселков... А уже пошли по городу нехорошие слухи. Говорили, что мятежники на подходе, что фронт рухнул, что Ван-Гур сошел с ума и жестоко истребляет все захваченные населенные пункты. Несколько дней была еще надежда на Объединенную армию — ты помнишь, Джан, что туда набирали молодежь. Но народ, кто побогаче, уезжал уже тогда. Им было проще, они могли погрузить домашних и имущество на машины. А потом люди уходили пешком. Поезда ходили с перебоями. Их брали штурмом. Я хотел вернуться в наш поселок, но в комитете мне сказали, меня попросили — товарищ, останьтесь в городе, помогите с эвакуацией. У меня, понимаешь, был уже такой опыт в год революции... в год Красного солнца.

Опять он обращался только к ней, будто меня не было!

— Мне обещали потом отпустить в наш поселок и дать автомобиль. Вывезти стариков и больных. Ну и деревни... их Ван-Гур, по слухам, не трогал. Я подозревал, что это пустые слова, что меня обманут... Но в городе тоже были люди, растерянные и перепуганные. Мы стали собирать автомобили, любые, какие только могли ехать.

— Собирать? — переспросил я. Он посмотрел на меня, будто только что увидел и не мог понять, откуда я взялся.

— Изымать, если вам так больше нравится, Миро. Я же говорю, большинство людей, имевших транспорт, уехали. Но всегда остаются те, кто не вписывается в логику. Они сидели на месте и не желали видеть проблему, будто она могла исчезнуть сама по себе. У таких мы забирали автомобили, чтобы вывезти в безопасное место стариков, детей, больных. Надеюсь, они доехали благополучно... Помимо автомобилей, у горожан были ещё кони, телеги... Для тех, кто уезжать не желал ни в какую, мы старались организовать общину. Это потом я понял, что мы поступали глупо. Ван-Гур скорее бы пощадил одиночек. Он терпеть не мог, когда ему сопротивлялись.

В этих хлопотах прошли два дня. Мы почти не спали и не ели. Горожане тоже были в панике, обычная мирная жизнь резко закончилась. Кто-то срочно уехал, даже пешком уходили. Кто-то прибился к нам. Потом пошли слухи, что мятежники повернули прочь от Лонг-Дэя. Честно говоря, я выдохнул. В хорошее хотелось верить. Связи не было, никакой. Это значило, что ее заглушили радикалы. Но если они удалялись, связь должна была появиться, и все ждали этого. Только связи так и не было, зато к вечеру на окраины зашли вооруженные люди. Мы и не сразу поняли, что это уже были мятежники. Город практически не сопротивлялся...

Я не выдержал:

— Так кому? Кто это был, простите? Эти вооруженные люди?

— Радикалы. Вы что, Миро, ничего не знаете про конфликт?

— Ну... — тут я растерялся. В университете нам что-то такое говорили, но мало. — Я слышал немного про конфликты на периферии, и Джан рассказывала... Это сторонники императора?

— Нет. Это просто другая ветвь партии. Другое ее крыло. У вас разделения не было, а у нас было. Они согласны, что прежнюю власть нужно было менять, но не согласны с тем, как теперь управлять страной.

— И? Неужели невозможно договориться?

— Они не идут на разговор, поэтому их так и называют — радикалы. Они не терпят компромиссов. Но я уже сам не знаю, что думают эти люди на самом деле. Видите ли, я не сталкивался с настоящими, убежденным радикалами. И я уже не уверен, что они есть.

— И ваша власть, ваше главное крыло, не может с ними справиться? Парочка самолётов...

— Самолёты здесь, на побережье? У них есть излучатели. Они просто заглушат технику, самолёт упадет. Отправлять дорогостоящие военные машины на край империи тоже не лучшая идея. У нас же здесь относительно небольшое население и пустые территории. Сейчас, конечно, я думаю по-другому... Но лучше продолжу рассказывать. Город очутился под новой властью. Кто-то, в том числе и я, думал, что это ненадолго. Ван-Гур был известен тем, что иногда быстро оставлял занятые населенные пункты. Но...

Он замолчал, откашлялся. Опять попросил воды.

— Я не знаю, что стало с прежними руководителями Лонг-Дэя. Я был мелкой сошкой, меня не тронули. Мы не слушали ни про аресты, ни про расстрелы — обычно такие слухи распространяются быстро. Но уже на следующий день горожан начали загонять в помещения. Кто-то оставался в домах, а пойманных на улице отводили в амбары, кинотеатр, зал присутственного собрания — он единственный был с локатовизатором, хоть и неисправным. Как раз туда отвели и меня, пригрозив, чтоб не задавал вопросов. Людей набилось полно, в основном, женщины и старики. И дети, да. Они не плакали, у нас строго воспитывают детей... Нам ничего не объясняли и никого не выпускали. Сначала люди были в ужасе, ждали, что дом подожгут снаружи. Но нет, ничего такого, про нас будто забыли. Только охраняли.

Наутро я начал стучать охраннику. Я был уверен, что меня убьют, только просил, чтобы перед этим выслушали — дали людям пить, хотя бы детям. Сначала на меня рявкнули из-за закрытой двеззри, потом... Короче, охранником был мой старый товарищ по партии. Он и признал меня по голосу. Мы давно потеряли друг друга из виду, я и не думал, что он переметнулся к радикалам. Когда-то, много лет назад, я спас ему жизнь, это тоже долго рассказывать... Поэтому он меня не застрелил, и мы поговорили — да, мы оба друг друга не поняли. Мы были теперь на разных берегах реки. Я просил его позаботиться о людях, в конце концов, это были его же сограждане. Радикалы ведь не хотели править мертвой страной? Он ответил, что его поставили только сторожить, но согласился отвести меня к старшему. Они заняли помещение, которое я хорошо знал — прежде это был городской комитет по образованию. И именно там, где меня когда-то назначили сельским учителем, сидел теперь человек, решавший судьбу города. Он мне не представился, а я не знал его в лицо — он был довольно молод, хорошо одет, с щегольской бородкой.

— Ну, здравствуйте, товарищ, — сказал он мне. — Или следует называть вас по-старому — господин? Раз вы сопротивляетесь переменам?

Я ответил, что не сопротивляюсь переменам, иначе бы не участвовал в революционном движении. Он все равно остался недоволен:

— Участвовали, но только до половины, а это, пожалуй, хуже всего. Нам нужны настоящие перемены, вот и хочется знать, на чьей вы стороне. Вы ведь не пришли к нам, сидели тихо, ждали! И дождались, наконец! За вас готовы поручиться, только не подведёте ли вы поручителя?

Я сказал, что никого подводить не хочу, своей жизнью не дорожу, прошу только за мирных граждан. Загнать в закрытое помещение невиновных стариков, женщин и детей, а потом морить их жаждой — бесчеловечно.

— Невиновных не бывает! — заявил мне мой собеседник. — Вот вы, например, чем занимались?

Я ответил, что учил детей.

— Ну а чему вы их учили? Правде или полуправде?

— Эти дети не умели ни читать, ни писать. Считали по пальцам на руке. Действительно, чему я мог их учить?

— А вы не иронизируйте, — сказал он. Глаза у него были необычайно светлыми, и в них узкие по-кошачьи зрачки — словно иголки. — Уж вам ли не знать, как легко влиять на неокрепшие умы. Небось, говорили им, что все революции позади, что теперь все прекрасно? И это сейчас, когда к власти просто пришли другие глупцы? Нет уж, истинная революция впереди! Нам предстоит уничтожить само понятие...

У него раздувались ноздри, как у хищника. Я подумал, что мой собеседник либо психопат, либо пьян, если не хуже.

— Учить надо делом, — сказал он, слегка успокоившись. — За парты ваши ученики вернутся не скоро... А сейчас мне действительно нужны те, кто знает город и взял бы на себя бытовые работы. Берётесь? Тогда вам выдадут пропуск.

Вот так я оказался на службе у Ван-Гура. Сам ли он говорил со мной или это был кто-то из его помощников, я так и не узнал. Спрашивал у своего бывшего друга, но тот тоже выразился неопределенно:

— Любит он туману нагнать! Да что говорить об этом, ты хотел накормить людей, так и корми!

Не верьте тому, кто скажет вам, что войны и революции это приключения. Это прежде всего много тяжёлой и нудной работы. С выданным мне бумажным разрешением — в городе не было электричества, электронный пропуск был бы бесполезен, — так вот, с выданными мне бумагами я прошел в ближайшую больницу и выпросил там тележку и большую флягу с водой. Заодно выпросил себе и помощников. Ведь не только в присутственном собрании были люди. Мы вскрывали склады магазинов, набирали воду из колодцев. Мелкие лавочки и частные дома ограбили до нас. Два дня мы колесили по ближайшим кварталам, но, как по мне, было все очевиднее — город должен вернуться к обычной жизни, иначе он не вернётся к ней никогда! Я спрашивал у своего бывшего товарища, что планирует делать его руководство. Он злился на меня, остальные отмахивались — думаю, они сами не знали. Возможно, не знал и сам Ван-Гур.

А на третий день началось нечто странное — армия радикалов стала покидать город. Честно говоря, я сам не понял, с какой стороны они зашли. Изначально говорили, что они наступали с юга. Я опять приступил с расспросами к своему бывшему другу. Как вы понимаете, без особого результата.

На следующий день опустела больница. Я пришел к колодцу во дворе и увидел, что в здании никого нет, и это при том, что рядом, за углом, по улицам шли отряды радикалов. А у колодца был сломан поворотный механизм, и ведро я бы вытянуть не смог. И что бы я сказал людям, заключённым в собрании? Они и так были в панике, некоторые благодарили меня, но многие проклинали и считали предателем. Я вернулся в дом рядом с собранием — там у радикалов было что-то вроде временного штаба. Там и так царила неразбериха. Солдаты покидали город гораздо менее организованно, чем заходили туда. Я чудом нашел своего бывшего друга. Честно говоря, я думал, он меня тут оставил.

Он тоже собирался уходить и сказал, что искал меня. Я удивился, почему так ненадолго они заняли Лонг-Дэй, и какой в этом был смысл? Он ответил, что приказы командования не обсуждаются. Планы поменялись, так бывает.

Я решил про себя, что это просто была одна из непредсказуемых выходок Ван-Гура. Мой бывший друг заметил, что у меня нет никаких вещей, и удивился — разве я не собираюсь уходить с отрядами радикалов? Я замялся, не зная, что ответить. Начал говорить, что мне нечего брать, потому что я приехал в город ненадолго перед самым вторжением. Он прервал меня:

— Ты рассчитываешь незаметно остаться? Брось! Ван-Гур не прощает тех, кто бегает туда-сюда. А ещё тебя видели с нами горожане, и они этого тоже не забудут, если вернутся прежние власти. Лучше пойдем с нами. Так у тебя больше шансов уцелеть. Да и зачем тебе держаться за умеренных? Что они такого сделали для народа? Во власти теперь другие люди, вот и все.

Я не стал с ним спорить, не было ни смысла, ни времени. И согласился уйти с радикалами. И говорил мой бывший друг справедливые вещи — если бы я остался, меня могли застрелить, как предателя. Я спросил только, что будет с запертыми горожанами, он махнул рукой — да откроют, не пропадут. С дверей собрания я снял засов. Уходили мы в суматохе, наверное, мне тогда надо было попробовать остаться, затеряться среди горожан... Но тогда я не мог рассуждать здраво. Уже в пустыне, когда мы отошли от города довольно далеко, я обернулся в очередной раз и увидел пламя. Может быть, это бы случайный пожар. Может быть, подожгли дома уходящие радикалы... Ещё я видел вдали самолёт. Это был небольшой аппарат, одноместный — наверняка военный, а не гражданский. Он пролетел немного, не вдогонку нам, а наискосок, но потом потерял высоту и рухнул. Скорее всего, у радикалов были глушители электроники. Мы шли дальше, погони не было, но мы все равно шли без остановки всю ночь. Я уже ничего не соображал, по привычке определял направление по звёздам. Получалось, что мы шли вдоль побережья, и нас могли накрыть с моря, если бы правительство послало туда флот. Но нас не трогали.

Несколько дней продолжался этот бесцельный поход. В том направлении долго тянутся необитаемые земли. У нас кончались припасы, я много раз пожалел, что не остался — лучше погибнуть от пули, чем от жажды и голода. И все же я не терял надежды, что мы выйдем в места, близкие к цивилизации, и мне удастся уйти, а может и увести с собой кого-то из отряда... Мы не вели задушевных разговоров, но нельзя идти с людьми плечом к плечу долгие дни и слова не проронить. Некоторые мои товарищи по несчастью не были убежденным радикалами и попали в отряд случайно. Я надеялся, что смогу их убедить... нелепые мечты! Такой возможности мне не представилось. В бой тоже вступать не пришлось, иначе я бы его не пережил. Я не мог бы поднять оружие против правительственных войск, но не мог и сражаться с радикалами — как-никак, а мне сохранили жизнь. Мы, трианглетцы, не забываем зла, но помним и добро.

У меня не было карт или электронных устройств, но я примерно помнил план местности и был уверен, что мы идём вдоль железной дороги. Сложную электронику, любой летательный аппарат можно остановить с помощью глушителей, а вот с паровозом такое не провернёшь! Я думал, Ван-Гур планирует взять под контроль железную дорогу. Но наш отряд свернул к побережью. Ночью мы заметили вдали огни и схватились было за оружие, но командиры велели — отставить. Это был ещё один отряд радикалов.

Была шумная встреча. Кто-то увидел знакомых — люди радовались, обнимались, рассказывали, как попали сюда. Словом, вели себя не как солдаты, а как обычные крестьяне, встретившиеся после долгой разлуки. Я уже понял, что в моем отряде были преимущественно бывшие сельские жители, недовольные тем, что к лучшему мало что изменилось. Но ведь и времени после революции прошло немного!

В общем, только я чувствовал себя там чужим. Может, и не я один, но в чужую голову не залезешь... Командиры велели всем располагаться на ночлег прямо в степи, а утром отряды должны были переформировать. Меня нашел мой бывший друг. Он мне и посоветовал уйти на подлодку. Он сказал:

— Завтра мы пойдем вглубь материка. В нескольких днях пути войска умеренных, это Лонг-Дэй бросили на произвол судьбы. Сможешь ли ты стрелять? Не говори, я и так думаю, что не сможешь. Я помню, чем тебе обязан, вот и советую — тут отбирают людей, разбирающихся в технике. Ты же заканчивал университет. Подался бы в этот отряд. Там народ пестрый, есть и кругляки, которые в своей стране не ужились. Потом, возможно, и с нами не уживутся, но пока мы держимся вместе. Тебе не придется стрелять в умеренных, разве что вас случайно заметят.

— А техника причем?

— Такие отряды путешествуют на море. Обычно на подводных лодках. На побережье и островах полно старых военных баз. Отряды ищут оружие и передают командирам. Есть и такие, кто продает — не за идею, за деньги. Что же, и у них покупают, пока они нам нужны. Поедешь с ними — по крайней мере, будешь жив. И это все, что я могу для тебя сделать.

Я согласился. Я струсил, Джан, по-другому это не назовешь. Я просто хотел избежать боя, и не мог цепляться за своего бывшего товарища. Ему бы в сражении пришлось стрелять в меня, как в дезертира и предателя, он и сам это понимал. А ещё я хотел держаться подальше от того командира радикалов, с которым разговаривал в городе. Был это сам Ван-Гур или нет, он мне не нравился. Да и я ему тоже.

На лодке я быстро понял, что совершил очередную ошибку. В отряде были преимущественно люди простые, редко рабочие, в основном крестьяне. Их согнали в войско силой или обманом, в деревнях у нас всегда было трудно жить, и теперь ситуация не поменялась, прошло ещё так мало времени. Недовольных и уговорили пойти против нового правительства. А на технику простые работяги не годятся... Поэтому на подлодке я оказался среди людей другого сорта. Бывшая интеллигенция, вроде меня самого, инженеры, военные... У них был сложившийся коллектив, если можно сказать так про банду. Ведь с точки зрения закона я именно вошёл в банду. В основном это были немолодые люди, они умирали от естественных причин. Поэтому им были нужны свежие силы. Но меня приняли.

— Вас невозможно не принять, учитель, — прошептала Джан. Все это время она молчала, слушала, действительно затаив дыхание. Да, в общем, и я тоже. Этот тип был мне не слишком приятен, но на его месте я бы, наверное, так же поступил... А как ещё, на пули кидаться?

Это если он не врал. Кто ему помешает ездить нам по ушам? Мы ведь не проверим его слова!

Я не проверю. А Джан, похоже, не сомневается...

— Меня приняли, Джан, потому что я согласился выполнять любую, самую черную работу по обслуживанию и чистке машин. И когда был болен механик, ухаживал за ним. Не то, чтобы мне доверяли, как своему. Но там почти все оказались от безысходности. Возвращаться некуда, жизнь всех помотала. Можно осесть где-то на периферии, но при этом всегда бояться, что тебя догонят прошлые грехи — узнают, спросят документы, арестуют. Если ты оказался против правительства, ты становишься преступником навсегда.

Поэтому я был в равном положении с остальным экипажем. Несколько дней назад наши командиры получили известие, что на этих островах может быть крупная неучтённая база с солидным запасом, если найдем — просто огромная удача. Люди переполошились. Это действительно большая удача, за крупную партию оружия можно требовать вознаграждение.

Он замолчал.

Между тем совсем рассвело. Темный полог листвы над нами превратился в зелёную лёгкую кисею. Над головой робко защёлкал клювом ранний пернатый певец — и в ответ ему грянул многоголосый хор.

Утро для художника лучшее время дня. Краски ярче, глаз ещё не замылен, вдохновение покашливает за спиной и подкидывает свежие идеи.

Но это утро было беспощадным. Оно освещало лес, который вдруг из мешанины веток и листвы превратился в очень даже свободное пространство. Над нами раскинулся зелёный шатер, но везде в прорехах сияло небо. А между стволов виднелись другие стволы, а за ними, далеко, сверкало море. И оттуда нас могли заметить, если искали, а я уже был уверен, что искали...

Наш новый знакомец — впрочем, новый для меня, а не для Джан, — при свете дня казался намного старше. Его волосы уже тронула седина, словно пылью припорошила. Кожа была темной и сухой, как пергамент. Пальцы у него на руках слегка подергивались — видимо, нервный тик. Я перевел взгляд на собственные грязные руки. И не только руки были грязные. Я чувствовал себя так, будто сидел на острове лет десять и столько же не мылся, да, наверное, так и выглядел. Только Горено ничего не делалось, а Джан была прекрасна, как и всегда.

— Вас, скорее всего, уже ищут, — сказал я. Джан встрепенулись:

— Да, учитель. Вам нужно возвращаться к своим, если это вы считаете нужным. А если останетесь с нами, я буду очень рада!

Вот оно как. Значит, как он решит... А от меня ничего не зависит?

— У меня есть немного времени, Джан, я скажу, что бродил по берегу и заблудился, здесь ведь бежать некуда, до материка вплавь слишком далеко, — он говорил успокаивающим тоном. Тоже считал, что все будет, как он сам захочет.

— А вы как думаете, Миро? — вдруг обратился он ко мне. — Мои товарищи по несчастью будут меня разыскивать. Лучше мне выйти к ним самому. Если они развесят на острове камеры, я постараюсь вывести часть из строя и дам вам знать. Надо только оговорить способ. И тогда вы уплывете. Лодка ведь у вас есть, а робот это все равно, что мотор.

— Джан не может плыть, — буркнул я в ответ. Мне не хотелось говорить ему вообще ничего. — Она вам не сказала?

— Да, учитель, — шепнула она все так же восторженно. — На мне закрепили механизм, который убьет меня, если я покину остров. Я не могу его снять.

— Зуб дракона?

— Что? — я не выдержал, удивился вслух. Джан тоже не поняла.

Он терпеливо пояснил:

— Зуб дракона это устройство, приспособление для убийства или самоубийства. Называется так, потому что была у нас когда-то древняя сказка... Ну, это долго. Когда я был подпольщиком, у нас у каждого был такой. Но мы носили их добровольно.

— Я согласилась сама... Но человек, который должен был снять это, погиб. Уехать я не могу.

— На подлодке есть разные специалисты, — сказал он. — У вас робот, он мог бы убедить... Но нет, боюсь, они не смогут. Не хватит знаний, а рисковать опасно.

— Ничего, учитель, мы подождем. Идите скорее, вдруг вас хватятся, вдруг у вас будут неприятности из-за нас, — Джан, похоже, только этот тип теперь и беспокоил.

— Простите, вы сможете убедительно объяснить ваше отсутствие? — они оба обернулись и посмотрели на меня. Джан — с упрёком, этот тип — снисходительно.

— Я скажу, что просто блуждал. В чем они меня обвинят, отсюда не убежишь.

— Кто знает, что им в голову придет. И что, вы останетесь с ними? Это же преступники! Что вы будете делать, когда сюда приедут с материка? Отстреливаться? Бежать?

— Поступлю по обстоятельствам, — он был непрошибаем. — Не беспокойтесь. Это не ваша проблема.

— Если они узнают, что тут посторонние, будет наша. Вы уверены, что ничего им не расскажете?

Джан немедленно вскинулась.

— О чем ты, Миро? Ты хочешь сказать, что учитель выдаст нас? Это невозможно! Ты не знаешь, что это за человек!

— Если вы не доверяете мне, Миро, покиньте это место, — предложил этот тип. — Я не буду знать, где искать вас, и ничего не смогу рассказать.

Джан все ещё смотрела на меня с упрёком. У нас действительно не было лучшего выхода — как ни поступи, всё плохо. Остров невелик. Если нас будут искать целенаправленно, то найдут — с ним или без него.

— Идите, пока не прошло слишком много времени... Хотя стойте! Что за солидную добычу здесь хотят найти?

Про базу, монархистов-заговорщиков и прочее подробно ему знать не обязательно. Но ведь Джан наверняка что-то рассказала и ещё расскажет...

Он пожал плечами.

— Мне не говорили. Вообще даже огромное количество ручного огнестрельного оружия это не добыча. Я подозреваю, они надеются найти фотонное топливо, как у нас это называется. Это огромный источник энергии.

— Да, здесь есть база, — быстро заговорила Джан. Я попытался незаметно делать ей знаки, но она посмотрела на меня так, будто я лично сверг с престола ее деда и притащил сюда пиратов:

— Учитель все рассказал нам без утайки, и мы теперь будем молчать? И учитель уже знает, что мы скрывались в убежище. Здесь есть база, но мне говорили, она работает от обычных солнечных батарей. Сюда меня привезли, здесь я жила. И даже одна.

— Джан, бедная девочка...

— Вы же собирались возвращаться к своим товарищам? — спросил я. Слишком уж долго он тут торчит! Он посмотрел на меня и невесело улыбнулся.

— Да, конечно. Мне пора идти. Я не смогу переговариваться с вами, но попробую пройти по этой части берега и оставить записку. И следующей ночью тоже постараюсь подойти. Вам легко следить за местностью, у вас робот. Джан!

Он протянул к ней руку — мне показалось, сейчас она кинется его обнимать, но они ограничились рукопожатием. Мне он просто кивнул напоследок.

И ушел.

Лес вроде только что просматривался далеко, а тут раз — за этим типом сомкнулись кусты, и он исчез из виду. Какое-то время мы слышали его шаги, потом и они потерялись за шумом листвы.

Джан молчала, закрыв лицо руками. Горено тоже молчал. А ведь раньше он часто предупреждал меня, что считает ситуацию опасной. Теперь, видимо, решил, что такому идиоту, как я, ничего не поможет.

— Тебе не понравился учитель, — сказала Джан, опуская руки. Это прозвучало, как утверждение. Я не стал возражать, просто вздохнул. Горячо протестовать? Получится неубедительно.

— Почему? Я же тебе про него говорила. Это лучший человек, кого я знала после... После года Красного солнца.

Я опять только развел руками. Ну да, говорила. Только я представлял себе убеленного сединами старца, как минимум, человека в возрасте. А он совсем ещё молодой.

— Почему? — Джан умела быть настойчивой.

— Ну... не знаю. Мне не понравился его рассказ. Какой-то он странный. Вроде был за вашу установившуюся власть, потом перешёл к этим — радикалам. Ты ещё называла их мятежниками, да?

— Да, называла.

— Я не знаю, чем они отличаются, эти две ветви партии. У нас на курсе были студенты из Трианглета, они не рассказывали ничего, и незаметно было, что на их родине опасно. Да у меня родственник туда поехал! И никто не чинили ему препятствий!

— Куда, в столицу?

— Ну да.

Она махнула рукой.

— Там спокойно. Мятежники находятся на Сапфировом побережье. Это восточная часть страны, где знаменитое синее озеро.

— У нас тоже есть знаменитое озеро! Его называют Круглым.

— Правда? Но столица ближе к Рубину. Там нет мятежников, нет гражданской войны. И там уверены, что местные власти справятся своими силами.

Я начал вспоминать все, что знал по истории Трианглета. Кажется, и во времена империи там в провинциях были мелкие войны между кочевыми племенами, и даже совсем недавно, а столица не считала нужным наводить порядок и тратить на это ресурсы. Получается, ничего не изменилось, и это неправильно. Но нам сейчас нужно подумать о другом, и срочно.

— Джан. Нам надо уйти с этого места, и поскорее. Вдруг нас найдут.

Она презрительно усмехнулась:

— Ты думаешь, нас выдаст учитель? Нет, нет! Это совершенно невозможно!

— Возможно все. Но дело даже не в этом. То, что они ищут, на старом кладбище, это рядом. У них должна быть техника, они туда придут не по одному человеку, а толпой. И мы от толпы не спрячемся!

— Совсем недавно ты считал, что это место безопасно! — возмутилась она. — А если нас будет искать учитель?

— Мы сами его найдем. Джан, ну хоть немного отойти от кладбища. Кстати, кто там мог копать? Эти типы, что прячутся на базе?

Она пожала плечами, оглянулась по сторонам:

— Больше некому. Да, я думаю, они. Они говорили что-то про тяжёлую работу, а ещё... Погоди-ка... Шивэнш зангин шивэнш...

Она произнесла это на своем языке, мне почудилось что-то похожее на сказочное заклинание, потом я мысленно перевел — неживое скрывает неживое.

— Под смертью таится смерть, — повторила Джан на тиксанданском. — Неужели это они там копали?

— Если рассчитывали что-то найти, то же оружие, контейнер с топливом... Хотя это странно, закапывать. Мы не в каменном веке.

Она опять передернула плечами:

— Знаешь, в моей деревне ловили рыбу сетями, а вечером зажигали свечу. Если у них не было мощной машины, они копали лопатой.

— Они-то да, а вот те, кто прятал... Неужели более надёжного укрытия не нашли?

У меня возникло неприятное чувство, какое бывает, когда никак не можешь вспомнить нужное слово. Что-то такое мы говорили про этот шивэнш. Я начал вспоминать все, о чем мы говорили, некстати сообразил, что зря пытался выдать Горено за преподавателя — ненужные ассоциации возникли у Джан! Но то, что хотел, так и не вспомнил.

— Все же давай переберемся отсюда? Только сначала пополним запас воды?

Мы ещё немного поспорили. Деваться на острове было особо некуда. Если бы мы вернулись к скалам, то оказались бы слишком близко от базы, где сидели имперцы. Если бы попробовали выйти из леса, то попали бы на открытую местность. Если бы остались на месте, у старого кладбища и болотистого берега, нас мог выдать знакомый Джан (хотя она это горячо отрицала).

В конце концов я уговорил Джан хотя бы немного сменить локацию — мы перешли вглубь леса, чуть дальше от кладбища, чуть ближе к скалам и открытой части острова. Пальм здесь не было, деревья росли неизвестные мне, низкие, с жестковатыми листьями, и так переплетались сучьями, что мы с трудом выбрали относительно свободное место, чтобы сесть и сложить пожитки. Все это время за нами шествовал суровый Горено. Он лишь один раз нарушил молчание — предостерёг меня, когда я хотел приземлиться на муравейник.

Мы остановились там, где росло высокое дерево, рядом с ним лежало другое, упавшее от старости или непогоды. Вокруг торчал густой кустарник, мы перецарапались, пока пробирались к лежащему стволу, но если бы нас кто-то тут разыскивал, ему бы тоже пришлось несладко.

— Теперь ждём, — сказал я, и Джан посмотрела на меня, как на дурачка, который ничего дельного предложить не может.

— Понимаешь, время работает на нас. Помощь придет. А лучше всего было бы, если бы эти передрались.

— Кто? — спросила Джан. — Мятежники? Между собой?

— Между собой вряд ли, но там же ещё эта парочка с базы.

— Ты что! Там же учитель!

Джан всплеснула руками.

— А я, глупая, не предупредила его, — голос у нее сорвался. — Надо было столько сказать! А мы его расспрашивали, и не рассказали об опасности...

— Мы же сказали про базу!

— Но не про опасность! Он думает, я там была одна!

— Я думал... — я начал говорить и осекся. Хотел сказать: "Я думал, ты его предупредишь". Она оказалась куда великодушнее меня — не стала обвинять, что это из-за меня не успела, не подумала и так далее.

— Я думал, он человек осторожный, потом, он же у них не командир. А имперцы скорее всего попытаются уничтожить командира.

— Уничтожить? — ахнула Джан.

— Если попытаются. Ну слушай, если он пошел с мятежниками, он понимал, что рано или поздно придется с кем-то сражаться!

— Он пошел, чтобы накормить голодных, которых Ван-Гур взял в заложники, — сказала Джан. В ее голосе звучали злые нотки. — Ты бы поступил не так? А потом он просто не хотел, чтобы его убили. В Тиксандании не ценят жизнь? Ты бы на его месте поступил не так?

— Так... Но я бы попытался бежать!

— А откуда ты знаешь, что он не попытается бежать? Мы должны ему помочь!

Я смолчал. Мы пока и себе помочь не могли.

Джан больше ни о чем меня не спрашивала, сидела, сжавшись, у корней дерева и почти не шевелилась. Я, в отличии от нее, дёргался, вертелся, никак не мог принять удобную позу. А ещё в голову лезла всякая ерунда — например, этот самый шивэнш. Который пытались выкопать, да ещё лопатой.

Я вытащил походную лопатку из рюкзака и от нечего делать стал ковырять траву. На удивление, почва вполне поддавалась — вроде бы при таком густом переплетении корней лопата должна была запутаться, так нет — корни легко рвались, земля была рыхлой, довольно быстро я выкопал небольшую яму. Посмотрел на нее и меня осенило:

— Горено, а ты можешь вырыть тут убежище для нас троих?

Он без лишних слов взял у меня лопату. Очень скоро стало ясно, что Горено может выкопать целую пещеру, но землю из такой огромной ямы девать некуда. Поэтому я попросил его оставить на время это занятие. В лесу проще было сделать укрытие из веток.

Потом я уговаривал Джан поесть — ведь неизвестно, удастся ли нам перекусить в течение дня, а голодные обмороки в нашем положении совсем ни к чему. Она мрачно сказала, что ей кусок в горло не полезет (как будто мне лез), и сразу спохватилась:

— Учитель! Ох, мы не покормили учителя, даже не угостили ничем!

— Он же не просил!

— Он слишком скромен, он бы не попросил, даже если бы умирал от голода!

Она метнула на меня очередной гневный взгляд.

— Ему там хуже всех, у этих мятежников...

— Но он ушел к ним добровольно! Сам! И утром тоже!

— Ради нас, только ради нас. Чтобы они не начали рыскать тут и не нашли нас. А теперь он даже не знает, где мы!

— Но мы же ушли всего на пару сотен шагов! И можно подобраться к опушке, посмотреть, нет ли его рядом!

Этой идее Джан обрадовалась. Идти мы могли только вместе — в одиночку страшно было потеряться или наткнуться на наших врагов. И мы, наскоро перекусив холодными консервами, опять отправились в путь по непроходимому лесу, и даже рюкзак на месте не рискнули оставить, его нес Горено. Если бы кто-то наблюдал за нашими метаниями туда-сюда, он бы просто умер со смеху.

А вот нам было не до смеха. Исцарапавшись об все встречные ветки, мы в конце концов добрались до края леса. Там начинались низкие кустарники, дальше влажная почва, покрытая влажной желтоватой травой, и затем — пляж. Мокрый вязкий песок не хотел высыхать под солнцем. Я решил, что сюда никто не пойдет, но почти сразу увидел нескольких человек.

Они шли по самому краю воды, отступая назад, когда волны накатывали на песок. И смотрели не в нашем направлении, а на море, что мне показалось странным. Один из них вытянул руку, указывая на что-то в воде, остальные поглядели и затрясли головами. Потом медленно двинулись дальше, что-то обсуждая между собой. Голосов я не слышал, но мог рассмотреть их получше. Выглядели они так себе — явно жизнь в бегах была несладкой. Худые, нескладные, немолодые мужики, с болезненными бледными физиономиями. Скорее всего, они плавали в холодных морях, и только случайно их занесло в тропики. Было их пятеро — двое кругляков и трое угловатых. Я мысленно произнес эти обидные для жителей обоих материков клички — они показались мне подходящими для морских бродяг, добровольно отказавшихся от родины. Эти люди, возможно, тоже были жертвами обстоятельств, но я прятался от них и поневоле злился.

— Горено, — шепнул я. — Ты слышишь, о чем они говорят? Что ищут?

— Сейчас ни о чем, хозяин Миромекано. Перед этим они говорили, что заметили в море светлое пятно, но это был косяк рыбы, или же им показалось.

— Значит, не на рыбалку они сюда пришли, — я попробовал пошутить, хотя ничего не понял. Они в море ищут оружейную базу? Может, лодку упустили?

Они миновали участок пляжа напротив места, где мы прятались за деревьями, и прошли дальше. Я вздохнул с облегчением — может, здесь и тропический лес, но скрыться сразу от пяти человек не так легко.

Мы в молчании наблюдали, как они шагали по побережью. Наверное, эти люди хотели обогнуть остров по периметру. Но, когда они почти скрылись из виду, с противоположной стороны раздался крик. По песку бежал человек, я узнал его сразу — это был трианглетец, знакомый Джан (она у меня за спиной тихо ахнула, а потом замерла, будто и дышать перестала). Он махал рукой и звал тех пятерых.

Они двинулись ему навстречу, но медленно. Он же торопился, но при этом старался идти ближе к деревьям. Я подумал, что он может дать нам какой-то знак, ведь это то самое место, где мы ночью взяли его в плен, если, конечно, это можно так назвать.

Он словно услышал мои мысли — на ходу выронил из кармана светлый клочок не то бумаги, не то ткани. Записка? Наверняка, что же ещё это может быть!

Он ушел далеко, догнал своих сообщников, вместе с ними прошествовал обратно, но все это время для меня существовал только этот клочок бумаги, а весь мир был досадной помехой. А эти люди ещё и уходить не торопились, и говорили довольно громко. Я разобрал фразу:

— Если он утонул, то, скорее всего, его унесло в море.

Кто утонул, и не собираются ли они уплыть с острова по этому прискорбному случаю — пока было непонятно. Я надеялся, что все прояснит записка. Но эта компания тащилась по берегу с черепашьей скоростью, а потом вообще разделилась. Знакомый Джан и ещё двое пиратов пошли дальше, к бухте, а остальные торчали на берегу и смотрели в море.

Знакомый Джан уходить не хотел. Он несколько раз оглядывался, надеюсь, незаметно для своих спутников. Но я ждал, что он будет оборачиваться. Когда же мы прочитаем записку? Там должно быть что-то важное... А вдруг он просто обронил ненужный кусок ткани?

Вылезать из-под прикрытия деревьев на виду у всего острова среди бела дня было неважной идеей. Я подумал, не получится ли отломать длинную ветку у какого-нибудь куста, нет, одной маловато будет, несколько длинных веток, связать их вместе... Горено сделает это лучше, у него не руки, а искусные механизмы!

Горено выслушал меня и заметил:

— У вас в рюкзаке имеется удочка с длинной леской, хозяин Миромекано.

И опять я выставил себя идиотом. Хорошо, что Джан этого не заметила. Плохо, что ее беспокоило только одно:

— Кажется, они не подозревают учителя. Он свободно ходит среди них!

— Все с ним будет нормально, — буркнул я, наблюдая за действиями Горено. Вообще, когда забрасывает удочку, это не столько умение, сколько везение... но лишь когда речь идёт о человеке. Робот учел все. Леска пролетела между кустами и стволами деревьев и молниеносно вернулась обратно с бумажкой на крючке — та еле держалась, но это было уже неважно. Главное, там действительно была записка! Почерк у этого типа оказался не такой филигранный, как у императора, но тоже чёткий. Неудивительно, он же работал учителем.

Но я в их письменах все равно не разбирался, и записку прочёл Горено:

— Пропал наш механик, которого я выхаживал после болезни. Возможно, он утонул. Если он у вас, не причиняйте ему вреда.

— Это все, Горено?

— Это все, — подтвердила Джан, заглянув роботу через плечо. — Учитель страшно рисковал. Если бы они подобрали записку, они бы узнали его почерк.

— А откуда бы они узнали, что это он? — мне просто хотелось возражать, потому что она опять защищала этого типа.

— Он же ухаживал за больным, они вспомнят. Кто ещё мог это написать?

Джан протянула руку и забрала записку у Горено — причем он подчинился, значит, и впрямь признал ее за хозяйку. Странно все устроено в голове у роботов.

— И почерк учителя, — продолжала Джан.

— Изменил бы как-нибудь!

— У него не было времени и возможности.

Я размышлял. Нас он ни о чем не предупредил, не написал даже, как остальные пираты отнеслись к его ночной прогулке. Ну, наверное, решил, что мы не дураки, поймём, что все в порядке, раз он не сидит под стражей, а разгуливает по берегу. Но исчезновение механика действительно его напугало, его и остальных, раз он пошел на риск и оставил записку.

— Джан, — сказал я. — Как ты думаешь, эти два типа с базы могли похитить человека?

— Мукдене и Гончонси? — у нее сразу же потемнели глаза. — Могли. Они могут все, что угодно. Похитить и убить, раз они убили Магни, они ни перед чем не остановятся!

Просто удивительно, как быстро она их возненавидела.

— Вряд ли убили, Джан, убивать им его без надобности. А узнать, кто он, что за подлодка, сколько она здесь будет торчать, сколько людей, есть ли оружие... Они, скорее всего, что-то знают про морских бродяг, но подробности точно нет.

— Они могут все, что угодно, — повторила Джан и замолчала. Я решил, что мы с ней думаем об одном и том же — если механика действительно похитили имперцы, ему крупно не повезло. Информацию у него будут добывать крайне неприятными методами. Ещё и неизвестное смертельное оружие здесь...

Опять в голове крутилась какая-то ассоциация, которую я никак не мог уловить. Только чувствовал, что она связана с фразой на чужом языке про смерть, таящуюся под смертью. Шивэнш зангин шивэнш...

— А мы не предупредили учителя! — с горечью сказала Джан. Я чуть не застонал. О Великая мать, Звёздная хозяйка! Ни о чем больше она не может думать, только о своём драгоценном учителе!

— Миро, ты слышишь? Нам нужно идти к бухте!

— За ним? — уточнил я, хотя прекрасно знал ответ.

— Да. Надо сказать ему про Мукдене и Гончонси. И немедленно! Может быть, они там не одни.

— Да как мы его предупредим? Он же там среди остальных пиратов, а нам нельзя им показываться!

— Мы будем наблюдать за ними и найдем способ! С нами твой робот, забыл?

— Если ты готова ему доверять, — буркнул я. Ради этого своего учителя она и с Горено примирилась.

— Готова! — она энергично тряхнула головой, так, что волосы отлетели от лица. — Готова. Он постоянно нас выручает. Идём.

Я мысленно застонал. После трёх дней беготни и непонятных ночёвок у меня болело все, что может болеть. И меньше всего мне хотелось предупреждать этого типа, который, в общем-то, сам влез в неприятности. Ещё и меня подозревал, что я могу причинить механику вред, и записку писал ради этого!

И разумней всего было бы соорудить тут убежище силами Горено и отсидеться несколько дней. Только... только...

Меня упорно грызло чувство вины. Ведь это я потихоньку мечтал, что имперцы с базы и пираты передерутся между собой и им будет не до нас. И получается, кто-то там в небесах исполнил мою просьбу, но мне было совершенно не радостно... Уже пострадал какой-то неизвестный мне человек, скорее всего, его и в живых уже нет.

— Горено, пойдем. Вернёмся к бухте, к входу на базу. Там посмотрим по обстоятельствам.

Джан просияла. Горено в лице почти не изменился, но вот этого "почти" хватило бы, чтобы превратить молоко в простоквашу.

— Не советую вам делать это, хозяин Миромекано, — он говорил по собственной инициативе впервые за долгое время. — Разумнее всего было бы укрыться в безопасном месте и дождаться помощи.

Он будто повторил мои мысли вслух. Я вздохнул.

— Нет, Горено. Эти люди ищут тут оружие. Если здесь действительно аннигиляционное топливо, безопасного места нет. И помощи ждать слишком долго, так что будем действовать сами! Ну, Горено! У нас же есть ты, а ты можешь если не все, то очень много!

На роботов лесть не действует. Горено сохранил каменное выражение лица, но все же повернулся и пошел следом за нами.

Разбрелись пираты по всему острову или нет, я не знал. Радовала меня мысль, что тюремщики Джан — какими такими непроизносимыми именами она их называла? — тоже этого не знали. Зато им ничего не грозило, они могли сидеть в свое норе, как кроты, а мы торчали в кустах, как зайцы. Я бы добавил, что мы и тряслись, как зайцы, но Горено страх был неведом, а Джан тоже выглядела очень воинственно. Получалось, что опасался пиратов я один.

Про тюремщиков Джан я не думал. Они не знали ни обо мне, ни о Горено, вовзможно, нашли в морозильной камере половину трупа своего подельника — а возможно, и не искали. Про Джан они скорей всего предположили, что она бежала с острова или утонула. Они же не знали про зуб дракона. То есть маловероятно, чтобы они искали нас. А вот выйти и наткнуться на пиратов...

Наверняка они уже вышли, и им пока везло, они остались незамеченными, раз человек пропал.

Нам тоже везло. Мы торчали в укрытии, и никто на нас не покушался, кроме кровососущих насекомых, так что это было очень сомнительное везение. Я много раз проклял все на свете, и тут неожиданно около нашего убежища остановились двое. Я их слышал, а через ветки видел мало что. Говорили они, к счастью, на моем родном языке, даже при моих ускоренных темпах обучения я ещё не совсем понимал язык угловатых.

— Тут что-то неладно, помяни мои слова, — произнес один. Мне показалось, голос принадлежал довольно пожилому человеку. Ему ответил более молодой:

— Для нас опасно везде.

— Везде, да не везде люди просто так пропадают, — возразил старик. — Вот когда мы были...

Он произнес какое-то непонятное и незнакомое мне название, и я понял, что старший из пиратов — трианглетец. Угловатый. А младший, наверное, мой соотечественник, поэтому они и говорят на тиксанданском.

— И что? — перебил его молодой голос, и я сообразил, что самое важное прослушал. — Про потери там я знаю.

— Это была местная шайка, мелкие грабители. Понимаешь? Ничто против опытных бойцов, но они там знали каждый закоулок. Поэтому мы не сразу разобрались. А они приняли нас за конкурентов. Тоже не сразу разобрались.

— Они об этом пожалели, небось, — сказал молодой.

— Да, но мы пятерых ребят недосчитались. Вот с тех пор я знаю точно, если творится какая-то чертовщина, это дело рук человеческих.

Я мысленно засмеялся — надо же, какая мудрость. Я тоже это знаю, хотя у меня и опыт меньше. Значит, они обсуждали пропажу своего механика. Нет бы поговорить о чем-то стоящем — что они тут ищут и скоро ли собираются уплывать.

Но они, как назло, начали ругать местный климат и местных насекомых, а потом и вовсе отошли чуть подальше и заговорили вполголоса. Я решил, что не услышу больше ничего интересного, когда со стороны пляжа донёсся совершенно дикий вопль. Так кричат только от ужаса или сильной боли.

Я подскочил в кустах и стукнулся об ветку. Но пираты меня не заметили — они дружно оглянулись и помчались в сторону пляжа. Мы с Джан тоже полезли через заросли под неодобрительное кудахтанье Горено. Так-то он был прав — пока мы продирались сквозь ветки и подыскивали более-менее удачное место, нас сто раз могли заметить. Но после того вопля всем пиратам в зоне досягаемости явно было не до кустов.

И все же на открытое место мы выйти не рисковали, а с нашей позиции видно было мало что. Я бы забрался на дерево, но у здешних пальм веток не было. На пляже стояло пятеро пиратов, они сбились небольшой толпой и рассматривали что-то на песке под скалами. Потом они расступились, слушая одного, который указывал вверх — и я разглядел, что лежало у их ног. Это было похоже на длинный мешок, но, по логике вещей, при виде мешка ведь никто не орет? Значит, это было человеческое тело! И судя по длине — целое, значит, не злополучный путешественник в лаборатории, а не менее злополучный механик. И я мог погладить себя по голове за догадливость, только ничего хорошего эта находка не сулила. Не только пиратам, но и нам. Потому что побегут пираты искать убийц и наткнутся на нас... Но не бегать же опять по лесу? У меня уже целой кожи на руках не осталось, вся исхлёстана ветками!

И тут со скал взревел голос. Взревел даже для меня, что уж говорить о бедолагах, стоявших рядом. Они немедленно начали целиться из своих пистолетов, один даже выстрелил, только цель была не видна.

— Видели? Это же будет с каждым из вас!

Голос вещал на моем родном языке, но с акцентом. И очень громко — в рупор или какой-то мощный динамик.

— Это Мукдене! — еле слышно сказала Джан.

Я оглянулся на нее. Она вся побелела, я взял ее за руку и слегка пожал, чтобы успокоить.

— Не бойся, с нами Горено. Он им просто шеи свернёт.

— А учитель? — шепнула она в ответ.

Невидимый обладатель голоса снова рявкнул:

— Я про вас знаю все! Собирайтесь все здесь, на песке перед скалами! Все семнадцать! Я знаю, сколько вас!

"А нас он не посчитал?"

Я оглянулся на Горено. Он сидел неподвижно с бесстрастным выражением лица, и ничего не произнес, хотя я не удивился бы самодовольному: "А ведь я вас предупреждал". В конце концов, мы шли именно прояснить ситуацию.

— Горено, ты посчитал, сколько на острове пиратов?

— Я видел восемнадцать различных человек, хозяин Миромекано, в разное время и в разных местах. Возможно, их больше.

— Значит, про нас он не знает, — шепнул я успокаивающе. Джан слегка кивнула в ответ.

— Поняли? Выходите сюда, все! Или я выжгу все живое на острове! — проревел динамик.

Скорее всего, Мукдене врал, но мне стало совсем неуютно от его угроз.

— Горено, он это может?

— Не имею такой информации, хозяин Миромекано. На станции не было оружия, способного выжечь остров. Но батареи накопили достаточный уровень энергии. Я не знаю, какое оружие привезли с собой эти люди.

— Они пришли пешком, — сказал я злым шепотом, сам не зная, кого хочу убедить. — Что они могли нести? Два лучевых пистолета. Пушку — вряд ли.

Пираты тем временем освоились с новой раскладкой сил, перестали метаться и слушали, задрав головы.

— Мы не можем созвать всех наших, — крикнул немолодой светлобородый человек, сложив ладони рупором, чтобы лучше было слышно. — Люди разошлись по острову. Мы не можем отвечать за всех.

— Ничего, — я представил себе, как на базе ухмыляется неизвестный мне трианглетец. — Я никуда не тороплюсь и подожду. Вы собираетесь тут — все. Потом поднимаете со дна свое ржавое ведро. И можете уплыть на континент на двух лодках. Я позволю вам это, я сегодня добрый. И прекрасно знаю, что у вас проблемы с законом, и что вы не обратитесь к властям. Иначе вы все тут и умрёте.

Пираты переговаривались между собой — я не слышал, что они говорили, Мукдене, наверное, тоже не слышал, но видел, потому что злобно взвизгнул:

— Не болтать! Не двигаться! Ждите остальных!

— Горено, — спросил я. — Ты точно отключил им камеры?

— Точно, хозяин Миромекано. Но на незнакомой базе могут быть секретные устройства, даже обычные слуховые окна. У нас не было времени обследовать все помещения.

"А мы так беспечно туда-сюда бегали..."

Ещё двое человек вылезли из леса с противоположной стороны пляжа и остановились в нерешительности.

— Идите сюда! — проорал динамик. — Иначе вам всем не поздоровится!

И в доказательство со скал выстрелили. Я не заметил, откуда, только успел увидеть метнувшуюся вспышку. Так работает лучевой пистолет.

Один из пиратов заорал и скорчился на песке, держась за ногу.

— Убедились?

Не знаю, как пираты, я не убедился ни в чем. Если была возможность стрелять наружу прямо с базы, как мог Горено ее просмотреть?

И тут раздался крик с противоположного края бухты. Там, тоже на скалах, но со стороны заката, размахивал руками человек.

— Стреляй! Стреляй, если можешь! Выжги меня огнем!

— Учитель! — ахнула Джан.

Да, это был наш безумный ночной знакомый. Он хохотал, кривлялся и подпрыгивал, как хулиганистый мальчишка. Конечно, его противники опешили лишь на миг — почти сразу вспыхнул плазменный след нового выстрела.

Но человек оказался быстрее. Он скатился со скалы в укрытие прежде, чем его успели зацепить, он и выскочил буквально на мгновение, вызвать огонь на себя и дать спастись своим. Потому что пираты тоже даром времени не теряли. Двое из них подхватили раненого — и все кинулись в кусты.

Вслед им стреляли, но опять-таки неудачно. Теперь пляж был девственно пуст, если не считать труп несчастного механика. Он остался лежать под скалой. Хорошо были видны бурые пятна на его одежде, и я не сомневался, что это нисколько не краска...

Мы с Джан замерли, пытаясь не шевелиться и не дышать. Теперь на нас легко могли наткнуться пираты. А наш ночной знакомец, небось, думал, что мы отсиживаемся в безопасности на другой стороне острова...

Тут меня осенило. Конечно, он думал, что это мы угрожаем пиратам и обстреливаем их со скал! Он же понятия не имеет о том, что тут ещё кто-то есть! Да, он знает мой голос и слышал голос Горено, но ведь Горено — робот, и может говорить как угодно. Поэтому он и выскочил так смело на скалу, поэтому и был уверен, что мы его не убьём.

От волнения у меня сердце заколотилось и зашумело в ушах. Я попытался успокоиться — дышать глубоко, размеренно и одновременно беззвучно. Вокруг шелестел лес. Вроде бы к нам никто не подкрадывался...

Я шепотом сказал Джан о своих мыслях насчёт её знакомого, она возмутилась:

— Учитель решил, что мы убили человека? Нет! Он никогда так не подумает про меня!

— Про тебя — нет, но меня он не знает!

— Он никогда так не подумает, — повторила Джан, и я сдался. Нам не следовало шуметь и спорить. Лучше было потихоньку выяснить у Горено, откуда и как стреляли угловатые с базы.

Он выслушал мой вопрос и очень тихо, но четким голосом, как и всегда, ответил:

— У них нет оружия, которое они могли бы применить изнутри. Для этого им пришлось выйти наружу. Как минимум, одному человеку, но, возможно, и двоим. Один целился и стрелял, другой вел переговоры.

— И ты знал? — возмутился я громче, чем следовало. — И ты молчал?

— Вы спросили, и я ответил, — сказал Горено с лёгкой укоризной. — Сейчас я предъявлю вам доказательства моих слов. Но сначала предупреждаю — в лесу бродит полтора десятка недружелюбно настроенных людей. В непосредственной близости пока никого нет, но...

— Вот и показывай, пока никого нет!

Горено поднял свитер, открывая мускулистый торс (я ещё подумал, что мне такого рельефа ни за что не добиться). Нажал себе куда-то под ребрами. Из совершенно человеческого с виду живота вперёд выехал прямоугольный участок, развернулся и превратился в экран.

— Вот запись, — сказал робот. У него и голос прозвучал механически. — Видите участок скалы. Если бы я мог подняться на высоту скалы, мы бы видели стрелявшего в полный рост. Но с нашего ракурса видно лишь вот что. Я включаю замедленную съёмку, и вы убедитесь сами.

Я в первый раз видел, как робот демонстрирует фотоматериалы. Джан тоже. У нее округлились глаза, да я и не сразу сосредоточился на изображении.

Сначала не было видно ничего. А потом из-за уступа появилась рука — не полностью, только верхний край — и дуло пистолета. Головы стрелявшего я так и не разглядел — больно хорошо он прятался.

— Там уступ, — сказала тихо Джан. — За ним удобно скрываться. Я хорошо изучила скалы за эти дни. Там есть углубление, которое снизу не видно.

— Да, есть, — подтвердил робот. — Судя по направлению выстрела, человек не мог прицелиться, как следует.

— А с противоположной стороны бухты? — спросил я. — Оттуда видно? Этот... человек мог заметить, откуда по нему палили?

— Оттуда виден уступ, — сказал Горено. Джан промолчала. Кажется, она не заметила, что я говорил про ее драгоценного учителя. Ну и слава Ладо.

Горено убрал экран и снова стал похож на обычного человека. Джан смотрела на меня с надеждой — или мне так показалось? Я пытался размышлять (очень ценное занятие в тропическом лесу, полном врагов).

Итак, имперцы на базе увидели, что там нет Джан, камеры отключены, а их товарищ погиб. Они осторожно выглянули наружу, никому не попались на глаза, зато заметили пиратов, которые были беспечны (а зря). Нас с Джан и Горено они не видели, и что мы все ещё торчим на острове, не знали. А вот одного из пиратов похитили, пытали и выяснили все, что он знал. Или он им был больше не нужен, или они перестарались — короче, бедняга умер.

Дальше начиналось самое интересное. У имперцев имелась прекрасная база с продовольствием, на которой они могли отсидеться сколько угодно. Они не знали ничего про меня, и про то, что дней через десять меня начнут искать. Они знали, что пираты почти наверняка скоро уплывут с необитаемого острова. А ещё знали, что пираты вооружены, и что их почти два десятка человек.

И тем не менее, имперцы вылезли из своего надёжного и безопасного укрытия и начали пугать своих врагов, рискуя быть обнаруженными. Значит... Что? Они не могут находиться внутри? Им позарез нужно что-то за пределами базы?

Думай, Миро, думай!

А что тут думать. Пираты прибыли сюда за фотонным топливом или чем-то в этом роде. Значит, имперцы боятся, что их опередят в поисках.

Только они поторопились и сглупили. И теперь остаётся только ждать, у какого идиота первым сдадут нервы.

Первым нервы сдали у меня. У кого ж ещё?

— Я думаю, нам надо прорваться назад, — внезапно заявил Миро. Только что он сидел, откинув голову назад и зажмурившись, будто спал. А оказывается, размышлял все это время.

— Куда назад? — спросила я.

— На базу.

— На какую?!

— На которой мы были. Джан, это самое лучшее и безопасное место здесь.

Он говорил шепотом и оглядывался, да и я тоже. Вокруг все же был лес, полный мятежников.

— Да как? Ты что! Там же Мукдене и Гончонси!

— Джан, сама посуди. Они там вдвоем. Иначе уже расправились бы с этой толпой. Они сами боятся. Они этого беднягу похитили, пытали и убили. Наверное, он подошёл случайно к их убежищу. Но! Но ты обрати внимание! Они не обстреливали остров, не въехали в лес на каком-нибудь мощном вездеходе, и подлодку не уничтожили. Она им нужна, они требовали, чтобы пираты освободили для них подлодку. А значит — что?

— Не знаю...

— Значит, они просто похваляются, что всех уничтожат. Для этого им надо вылезти наружу, и тогда они будут уязвимы. А ещё им позарез нужен свободный остров, наверное, чтобы найти то, что они ищут. Ну там, под неживым таится неживое...

Он вдруг замолчал.

— Что? — испугалась я. — Что-то услышал?

— Нет, просто подумал одну вещь... Про неживое. Ладно. Главное ты поняла ведь? Они не могут отсиживаться там, они вылезут. А у нас есть Горено, и лучевой пистолет. Он слабо заряжен, но все же. И когда они вылезут...

— Что?

— Тогда и решим, что делать. Я ещё раз тебе говорю, у нас есть Горено. Он спихнёт их со скалы, например. И мы сможем спрятаться на базе. Мы ведь можем ждать. Эта парочка пусть разбирается с пиратами. А, самое главное — внутри Горено опять подключит систему наблюдения, мы будем видеть все, что происходит снаружи. И твоего учителя легче будет найти, не надо бегать по всему острову!

Это все звучало очень заманчиво. Так заманчиво, что я чуть не поверила, что это возможно.

— Миро, но они тоже будут начеку!

— Зато у них Горено нет. И они про нас не знают. Догадываются, но не знают...

Хоп — и неожиданно ладонь робота запечатала рот разболтавшемуся художнику. Я успела увидеть, как Миро широко раскрыл глаза от удивления, но тут меня тоже сгребли в охапку, закрыв рот, и потащили куда-то в заросли.

Я задёргалась в панике. Меня обхватила железная рука и плотно прижала к земле. Лишь через несколько мгновений я поняла, что это Горено, но все равно пыталась вырваться — это было подсознательный страх. Но меня прижимала к земле просто невероятная тяжесть. Будто робот, имеющий человеческое тело, расплющился и превратился в плоскую рыбу. Да не сошел ли он с ума?

Однако уши у меня были свободны. И я затихла в панике, когда услышала над собой голос на своем родном языке:

— Скорей, давай, вот здесь свободно можно пройти!

Я замерла. Так робот нас спас! А если мои трепыхания кто-то слышал?

В нескольких шагах от нас, тяжело дыша, пробирались по кустам люди. Не знаю, сколько их было, но явно не двое. Я слышала обрывки фраз и не понимала слов, потому что обмирала от ужаса:

— Не урони, придурок! — на трианглетском.

— Кажется, здесь кто-то был! — на языке кругляков.

— Да птицы. Никого тут нет, сам погляди.

Раздался треск веток над самой головой — неизвестный поглядел. А я опять чуть не умерла от страха, хотя умирать было уже некуда.

Треск начал отдаляться. Они ничего не увидели. Я только услышала голос:

— А сработает?

Где-то это уже было... А! Такое же я слышала на старом заводе в городе со странным названием Фэн-Жон. Перед тем, как меня перевезли сюда... А эти куда собрались?

Тяжесть, прижимавшая меня к земле, исчезла. Горено отпустил нас.

— Можете встать, — произнес он почти беззвучно, — но соблюдайте тишину.

Лес шумел, как обычно шумит тропический лес — эти звуки я изучила за дни одиночества. Слегка шуршали листья, чвиркали птицы, насекомые суетились в траве. Больше не было ничего, только сильный запах прелой земли — я вдруг осознала, что все это время дышала носом.

Я кое-как поднялась на четвереньки — за время вынужденной неподвижности одна рука затекла, вторую я поцарапала. Рядом сел Миро, покрутил головой.

— Горено, друг, ты бы предупреждал! Хорошо, что тут не было муравейника!

— Не было возможности, хозяин Миромекано. Я говорил, что в лесу посторонние звуки слышны не сразу. Мимо нас прошло семь человек. Я посчитал, что целесообразно укрыться от них, а не вступать в столкновение.

Мы с Миро переглянулись. В тени густой листвы трудно было оценить до конца, какие мы грязные. Но я это чувствовала — к лицу, рукам и одежде прилипли стебли гниющих растений, кусочки сырой земли, травинки, опавшие листья, мелкие ветки и всякая неназываемая всячина. Я пыталась хоть как-то отряхнуться и от души надеялась, что это не остатки жизнедеятельности животных.

Миро меньше обращал внимание на грязь, он наскоро повозил по одежде руками и зашептал:

— Семь человек? Почти половина от всех пиратов, что они пошли делать?

— С собой они несли что-то тяжёлое, — ответил робот почти беззвучно. — Возможно, это взрывчатка. Советую хранить молчание.

Молчание после того, что он сказал?! Я подскочила на месте:

— Учитель!

Слава великой Хуоджан, я смогла сказать это очень тихо. А то бы они вдвоем кинулись затыкать мне рот.

— Его с ними не было, — проскрипел робот. А Миро как-то очень тяжело вздохнул и спросил:

— А почему взрывчатка?

— Логично предположить. На подводной лодке у вооруженных оппозиционеров она наверняка есть. Они знают, что их противники среди скал. Логично предположить, что эти люди, привыкшие пускать в дело оружие, попытаются их взорвать.

Взорвать! Скалы — возможно, но стены базы были укреплены и выдержали бы ядерную бомбу, так говорил господин Джинг. И мятежники не могли не знать, какими прочными строил убежища Трианглет. Я хотела сказать об этом вслух, мне уже до ужаса надоело шептать. А ещё хотелось без помех подумать об учителе.

Его не было с той компанией, значит, он был с ними не согласен? Если они действительно несли взрывчатку — да. Он образованный человек и знал, что базу взломать очень сложно. Может быть, он стал с ними спорить, и они его убили, связали, ещё что-то с ним сделали...

А Миро тихонько обсуждал что-то с роботом! Они, выходит, собрались решить все за меня!

— Где может быть учитель? — спросила я. Робот прошелестел еле слышно:

— Судя по всему, приехавшие на остров люди разделились на две группы. Одну из них мы видели. Вторая, судя по звукам, пробирается у противоположной стороне пляжа. Но я могу ошибаться, здесь много посторонних шумов. К тому же велика вероятность, что они оставили где-то третью группу для контроля.

Даже в такой ситуации он сохранил назидательный тон.

— А в какой из них учитель?

Миро тихонько застонал. Можно было подумать, он неудачно подвернул ногу или наткнулся на острую ветку. Но я твердо знала, ему просто не нравился учитель.

— Почему? — я спросила это вслух.

— Что — почему?

— Почему ты злишься на учителя? Это единственный человек из мятежников, который может нам помочь!

— Джан, давай не сейчас! — зашипел Миро.

— А когда? Его, может быть, там убивают...

— До сих пор не убили же!

Не знаю, сколько бы мы ещё препирались, но в отдалении послышался грохот. И я опять подскочила:

— Учитель!

Миро еле меня удержал.

— Джан! Да все в порядке с ним! Не беги!

Говорил он, наверное, разумные вещи, но я все равно ничего не соображала. Как? Почему? Кто устроил этот взрыв?

— Этот шум устроила вторая группа? — спросил Миро у робота, и тот подтвердил:

— Судя по направлению — да.

— Но зачем? — не выдержала я. — Там такой камень, его не пробить и сильнейшим взрывом! Там укреплённые стены! Зачем? Они не пробьются на базу!

— А им не пробиться надо, а отвлечь, — объяснил Миро. — Пираты не дураки, поняли, что их противник слаб. У них теперь задача его выманить. Ну, этих твоих Мукдене и Гончонси.

— Они не мои, — буркнула я. Да, с таким планом учитель, возможно, и согласится... Стоп, он же не знает про Мукдене и Гончонси! А выманить нас? Он согласен выманить нас? Да ни за что!

— Тогда тем более надо спасать учителя! Он не сделает ничего, что навредит мне, ты понимаешь? Что навредит нам, — уточнила я, увидев, что он опять закатил глаза.

— Джан, ну с чего ты решила, что его надо спасать? Почему он с ними поссорился? Он может догадываться, что на острове есть ещё кто-то. А если нет, и если он считает, что мы вернулись под скалы, то он должен понимать, что нас так просто наружу не выманить. Он просто не спорит с большинством! Вот и все!

Я замолчала, обдумывая. В принципе, Миро был прав. Учитель умный человек, он ждёт развития событий, и тогда будет поступать по обстоятельствам. Но если кто-то рядом с ним пострадает, он наверняка кинется на помощь!

— Нам надо пройти поближе к мятежникам, чтобы за ними наблюдать, — сказала я. Против этого Миро не возражал. Возражал робот — он заявил, что, во-первых, "люди с подводной лодки" могут не рассчитать количество взрывчатки, а во-вторых, где-то скрывается контрольная группа. Миро ответил, что все равно лучше видеть опасность своими глазами, а контрольную группу Горено услышит. Короче, вскоре мы ползли по кустарнику дальше к пляжу.

По дороге я думала, почему мятежники не сели просто на свою подлодку и не уплыли прочь, но вслух уже не спрашивала. Мне показалось, я поняла сама. Эти люди привыкли к опасности, они постоянно сталкивались с вооруженным противником и сражались, а не бежали. Здесь они рассчитывали на богатую добычу, какой бы она ни была, и готовы были ради нее рисковать. К тому же они не знали, могут ли их враги обстрелять бухту.

Тут меня осенила мысль:

— А взрыв не увидят с материка?

— Да кто его увидит, — ворчливо буркнул Миро. — Береговой стражи тут нет. Рядом с морем никто не живёт. Места дикие... Все, наверное. Мы пришли. Дальше нас заметят.

Мы сидели на небольшом возвышении, заросшем папоротником и незнакомыми ползучими растениями, как в кинотеатре. Место казалось идеальным — отсюда хорошо просматривалась и бухта, и скалы, торчащие из песка, словно огромные зубы. Я подумала вдруг, что такое сравнение понравилось бы Миро. Он ведь художник.

Вообще, пока мы сидели там, прячась за листьями плюща, я думала, и думала, и думала. Больше, чем когда-либо в жизни. И мне казалось, что теперь я понимаю, что и зачем происходит. Ведь раньше я не пыталась понять, почему люди поступают так или иначе. Я понимала нашего милого учителя, лучшего в мире человека — он всегда говорил, что жить надо не для себя, а для других. Я понимала жителей нашей деревни — они поступали так, как было принято веками. Я не понимала чужих. Мне казалось, что за пределами нищего рыбацкого поселка люди могут делать все, что хотят. А ведь даже мой дед, всесильный правитель империи, был заложником обстоятельств. Что уж говорить про мятежников. Они теперь пленники этого острова, как и мы. Сокровище, которое тут находится, приковало их к себе. Даже если оно не существует.

А между тем перед нами ничего не происходило, хотя мы и заняли самый удобный для наблюдения вид. Даже если мятежники считали, что опасность невелика, они все равно не собирались попадаться кому-то на глаза и выходить на открытое место. И ещё непонятно было, где произошел взрыв. Над скалами не поднимался дым и не видно было обломков. Остров будто вымер. Только потревоженные птицы беспокойно кричали.

— Где же они применили взрывчатку?

Мне ответил робот:

— Судя по направлению звуковой волны, это произошло на месте старого кладбища. Но в лесу звуки искажаются, здесь слишком много посторонних помех, поэтому более точно ответить невозможно.

— Зачем... — впрочем, я тут же все поняла. В голове сама собой сложилась картина. Именно около старого кладбища велись раскопки, наверняка их вели Мукдене и Гончонси. Ещё и бесились, что к физическому труду нельзя привлечь меня. Привыкли быть господами, ха!

(Я только мельком подумала, что сама из касты господ — уж с тяжёлой работой я управлялась точно лучше их, даже с лопатой!) Они искали там что-то, и, услышав взрывы на месте своих раскопок, непременно отправятся посмотреть. Так решили мятежники.

— Выманивают их, — сказал Миро. Он рассуждал так же, как и я! Меня это неожиданно обрадовало.

— А те, кто прошел мимо нас? Они что сделают? Ждут, пока кто-то вылезет из убежища?

— Наверное... На их месте разумнее всего так поступать. Не брать же базу штурмом.

Я снова обрадовалась, как в детстве, когда учитель хвалил меня за отлично выученный урок. И тут же у меня в голове нарисовался ответ на очередной вопрос.

— Миро. Ты ревнуешь к учителю?

— Чего? — растерялся он.

— Тебе не нравится учитель, а я ведь тебе говорила, какой это святой человек. И ты сам прекрасно знаешь, что он ничего плохого нам не сделал, что он хочет нам помочь. Ты видел, что он храбр и благороден. Но он тебе не нравится.

— Да не ревную я! Ну честное слово...

Он сказал это громче, чем следовало, испуганно оглянулся и посмотрел на меня с укоризной — вон, мол, до чего ты меня довела. Но глаза у него бегали, и щеки покраснели — интересно, все его соотечественники так краснеют, когда врут? Но он же обманывал меня, когда выдавал робота за живого человека, и глазом не моргнул при этом...

— Миро, это глупо. Ревновать к учителю — все равно, что к Звёздной матушке.

И тут он вывернулся — заговорил быстрым шепотом, по-прежнему не глядя в глаза:

— Джан, нам сейчас надо не отвлекаться и следить, что делают пираты. Если мы попадём на базу, то и учителю твоему поможем, нам будет легче это сделать. Мы же сможем наблюдать за островом. И когда придет помощь с материка, я обещаю, что буду свидетельствовать в пользу твоего учителя. А сейчас не будем спорить. Хорошо?

— Хорошо...

Мне действительно было хорошо. Я даже страха почти не чувствовала. Что бы сказал на месте Миро парень из нашего поселка, да хотя бы тот же А-Фэн? Наверняка бы разозлился и ответил что-то вроде: конечно, ревную, я ради тебя остался на острове, меня могут убить, а от тебя никакой благодарности. А Миро нашел те же слова, которые наверняка бы сказал и учитель.

Я отвернулась, потому что губы расплывались в глупой улыбке, и я ничего не могла с этим сделать. На острове, кроме нас, было почти два десятка хищников, которые охотно бы нас сожрали (двое — так точно), а мне было хорошо. Возможно, впервые с тех пор, как я была ребенком.

Опять мы сидели и ждали. Джан сначала тихо улыбалась чему-то, потом ее лицо снова стало беспокойным — неудивительно, конечно. Мы тут и не прекращали психовать. Ни она, ни я.

Но, честно говоря, я был готов сидеть так долго. Даже с учётом нервов. Потому что она была рядом. И спросила — ревную ли я. Да, ревную, черт бы все побрал. Мы тут уже несколько дней вместе, я думал, мы подружились. А теперь у нее все мысли об этом ее учителе...

Но с другой стороны, его она знает давно, он — напоминание о мирной спокойной жизни.

В которой не было меня.

Но она спросила? Значит, ей не все равно?

Или просто не хочет, чтобы я причинил вред ее драгоценному учителю?

Да и где он? На старом кладбище? И где те два имперца с базы? Уже столько времени прошло! Может быть, они оказались умнее, чем о них думали пираты, и решили наружу не высовываться. Пересидеть. Они могут ждать долго, в отличие от пиратов.

А мы не можем ждать совсем.

Я попросил у Горено воды, сделать глоток — в горле пересохло. Обратился сначала к Джан, не хочет ли она пить. Она вздохнула:

— Наверное, не стоит... Потому что... А можно мне отойти?

Эх, насколько все проще было в обычном походе, когда мы просто разбегались — мальчики направо, девочки налево! Но здесь налево и направо могли торчать пираты. А отойти бы и мне не помешало. Поэтому я сказал:

— Конечно, только давай, отойду я? Я всё-таки лучше знаю лес и давно хожу в походы.

Джан снова вздохнула и указала глазами на робота.

— Но он...

— Горено стесняться? Но он же машина! Механизм!

— У него человеческая внешность, — виновато шепнула Джан. В общем-то, я понял. Я тоже продолжал считать Горено не компьютером на ногах, а очень умным и сильным человеком. Даже после зрелища интерактивного экрана прямо из живота.

— Тогда мы отойдем вместе с Горено. На десяток шагов. Ничего не случится!

Так и было сделано. Мы отползли направо, в сторону, противоположную той, куда ушла семёрка пиратов. Мысленно я поклялся себе, что, если выберусь, никогда больше на природу не пойду, в печёнках она у меня уже сидит. Насколько в этом плане проще цивилизованная жизнь, где единственная трудность — когда кто-то слишком долго занимает места общего пользования...

И тут (к счастью, я уже застегнул ремень) Горено прошелестел:

— Хозяин Миромекано, я чувствую электромагнитное поле...

— Оно здесь везде! — и тут я сообразил, что Горено имеет в виду совсем не старую установку, глушащую сигналы и находящуюся под землёй. А ещё услышал звук. Мы оба его услышали и переглянулись. Где-то совсем рядом, очень тихо, но явственно, отстукивал метроном.

— Горено, назад! Надо предупредить Джан! Она не должна погибнуть, слышишь! Это приказ!

Да, у нас не было гражданской войны. Да, о старом режиме и о школе резерва, в которой нам с малолетства рассказывали о видах оружия, у меня остались лишь смутные воспоминания. Но про мины с часовым механизмом я знал. И сейчас это знание выскочило откуда-то из дальних закромов памяти. Может, интуиция, что подводила меня все эти дни, решила наконец-то исправиться?

Мы так и поползли назад, пятясь, боясь оказаться спиной к тикающему механизму. Точнее, конечно, боялся я. Горено повторял мои движения. Мог он нейтрализовать смертоносное устройство или нет — роботом рисковать было нельзя. Без него мы с Джан оба — покойники.

Горено, видимо, тоже это понял, и не пытался вызываться обезвредить механизм или посмотреть, что это вообще такое.

Я полз, обдирая руки и колени — здесь нам попался какой-то особо жёсткий папоротник — и думал, что не лучше ли будет встать, и тут вдруг стало очень свободно, а незнакомый голос спросил:

— Эй, ты кто?

Я застыл. Было поздно удирать и прятаться. Я не смотрел, куда двигаюсь, и вылез на открытое место. Если этот пират один, Горено успеет незаметно его обездвижить, но если несколько...

Я выпрямился. Тут были, оказывается, совсем низкме заросли папоротника, рядом начинался песок, и вот на границе между зарослями и пляжем из зелёной неразберихи листьев торчала человеческая физиономия. Это был обычный мужик средних лет, тиксанданец, небритый, с удивлённым и даже глуповатым выражением лица, я в первый миг подумал даже, что никакой это не пират, а рыбак или турист, случайно попавший на этот проклятый остров.

Но тут он встал. На нем была та же одежда, что я видел уже на пиратах — полувоенная форма из непромокаемой ткани.

— Ты откуда? — спросил он снова. А я сам гадал, как он подошёл, что мы его не заметили. И вдруг понял — он тут и сидел. Видимо, группа, что пробиралась мимо нас, разделилась. Одни полезли устанавливать взрывчатку на скалы, другие ждали в засаде на опушке леса.

Или же это контрольная группа?

Из папоротников поднялись ещё три человека. Выходит, это была ещё одна контрольная группа. Один наш, двое угловатых. Одеты они были так же, как и первый пират, и смотрели на меня, мою летнюю рубашку и короткие штаны, как строгий экзаменатор на рисунок бездарного первокурсника.

— Ты кто такой? — спросил один, поднимая пистолет. В моей жизни было много чего, но в дуло наставленного на меня оружия я смотрел впервые. И думал про какие-то совершенно не относящиеся к делу вещи — что Клад оторвёт голову Пауку, что лодку свою Вептаро назад не получит, а я не закончу свою картину.

Но он не стрелял. Вряд ли он ждал моего ответа, и так было ясно, что я турист-дурачок, случайно оказавшийся в эпицентре событий. Просто пираты не хотели поднимать шум раньше времени. Они ведь ждали не нас.

А у меня тоже был бластер, тот самый бластер с базы. Но я бы теперь не выхватил его незаметно.

— Опустите оружие, — скомандовал знакомый голос. Верный друг Горено! Из обычного лучевого пистолета его так просто не повредить, но что ещё имеется у пиратов?

Конечно, надо было ему ничего не говорить, а сразу свернуть им шеи. Хотя бы одному. Но — программа, увы... Каждый робот стремится прежде всего сохранить человеку жизнь, даже преступнику.

— Опустите оружие, — повторил Горено суровым голосом. Просто чудо, что никто сразу не застрелил ни его, ни меня. Он стоял, неподвижный и величественный, как скала. А у меня чесался нос и хотелось чихнуть.

— Это же робот, — сказал вдруг первый тиксанданец. — Ребята, это чертов робот! Из последнего выпуска, за пару лет до переворота! Он же стоит чёртову уйму денег!

Дуло пистолета по-прежнему было направлено на меня, зато я потерял добрую половину общественного интереса. Они все смотрели на Горено. На меня так, косили краем глаза, чтоб не сбежал.

А куда бы я побежал без Горено? И где Джан? В укрытии? Хоть бы она там и сидела!

— Знаю место, — проскрипел один из угловатых. Он говорил на своем языке, но не употреблял слишком сложных слов, и основное я понял. — Знаю я место, где за робота заплатят, как за все наши шкуры, да с верхом...

Они теперь вообще не смотрели на меня! Пялились на Горено, будто это был ходячий сейф с золотом. Меня так и подмывало спросить: "Я вам не мешаю?"

Вместо того я сказал:

— Мужики, а у вас там мина тикает. Нельзя так, мужики, это опасно!

Если уж косить под дурачка, то по-крупному!

— Время ещё есть, — буркнул первый тиксанданец, будто я был его подельником и сказал самую банальную вещь, и опять уставился на Горено. Тот механическим тоном заявил:

— Если вы прикоснетесь ко мне, я убью вас.

— Он действительно сделает это, — предупредил угловатый, который знал, куда можно продать робота. И остальные согласно кивнули.

Куда? Вот действительно, куда можно деть робота на планете, где к нему относятся, как опасному железному убийце? Значит, в Трианглете есть места, где сохранился строй, похожий на прежний? Там правят бандиты? Ну и бардак у них!

Ох, не о том я думаю! Горено их не убьет, у него не было четких указаний. Разве что сейчас я ему прикажу... Но я не мог произнести: "Разорви их на части, дружище", пусть от этого и зависела моя жизнь. Да и позволили бы они мне это сделать, не пристрелили бы на первом слове?

И тут первый кругляк заявил, точно мысли мои подслушал:

— Робот, если бы не будешь слушать нас, мы убьем мальчишку!

Пистолет в его руке слегка дрогнул, но не выстрелил. А у меня мелькнула мысль, что не может он меня убить, совершенно точно нет, ведь тогда им нечем будет шантажировать Горено.

— Не смейте!

Джан! Она выбежала на открытое место внезапно, мы все уставились на нее, и я, и Горено, и пираты, но с места не двинулись, стояли и смотрели. И пистолет по-прежнему был нацелен на меня, а его хозяин ухитрялся косить глазом и на меня, и на Джан.

— Не смейте! Я, Хуоджан, внучка императора Хуан-Ди! Я единственная законная власть в стране! Я требую сложить оружие! Или я поступлю, как в таких случаях поступал мой дед!

В волосах у неё запутались сухие листья, на щеке виднелась царапина, одежда давно измялась и перепачкалась — и все равно она была непередаваемо хороша!

Я хотел крикнуть: "Назад, прячься!", но было уже поздно, да и прятаться она бы не пошла. Горено тоже не произнес и звука. А враги остолбенели. Неудивительно, подобного они точно не ожидали. Только один угловатый пробормотал какое-то слово, которого я не знал, и вряд ли оно было цензурным.

И вдруг пират с пистолетом резко дёрнулся и выстрелил. Не в меня — в Джан.

— Нет!

Крикнул я или не успел? Даже если крикнул, мой крик не решал ничего. Все сделал Горено. Он из человека-скалы превратился в человека-молнию. Плазма из пистолета не успела вырваться, а Горено уже метнулся к Джан. В следующий миг он сгреб меня в охапку свободной рукой — и огромными скачками помчался прочь. К скалам. Потому что от леса нас отсекли враги, а ещё там, в лесу, была взрывчатка.

Бегущий робот вроде как может обогнать скоростной поезд — это я не проверял, а вот у скал мы очутились в мгновение ока. Кажется, Джан вскрикнула — но Горено обгонял звук. Нам навстречу выскочили люди, но я их толком не рассмотрел. Для меня все выглядело, как быстро меняющиеся кадры кинохроники. Горено вскарабкался вверх, закинул меня на невидимый снизу уступ, подтянулся сам, при этом Джан он продолжал держать на руках.

И тут сзади грохнуло. В голове мелькнуло, что это была та мина. Я прижался к камню и накрыл голову — потом можно будет посмотреть, что случилось.

Кажется, снизу по нам стреляли. Но попасть в движущегося робота почти невозможно, если он сам этого не хочет. Выстрелы прекратились, когда мы оказались в относительной недосягаемости.

А грохот продолжался. За первым взрывом началась более громкая вторичная детонация. Контрольной группе можно было пожелать разве что лёгкого путешествия в сад Звёздной хозяйки — скорей всего, они случайно подорвали сами себя.

Но осталось ещё трое, и эти трое только что стреляли в нас. А ещё чёртовы Мукдене и Гончонси, о которых тоже нельзя было забывать!

Взрывы стихли. Я рискнул посмотреть назад через плечо, но не увидел ничего, кроме дыма. Попробовал немного приподняться, рука была липкой — в крови. И крови слишком много для простой царапины...

Я чуть не заорал. Одежда Горено, плечо и шея Джан — все было залито кровью, и она текла и не останавливалась. Горено снова ухватил меня и потащил нас обоих, ползком — у человека бы ни за что не получилось передвигаться в такой ситуации, но робот смог. Мы очутились в небольшой впадине на самом верху скал. Где-то рядом был замаскированный люк.

— Джан!

— Она жива, хозяин Миромекано. Пульс прощупывается. Но ей необходимо сделать перевязку.

— В рюкзаке все есть.

У меня чуть не вырвалась моя любимая присказка про первое правило выживальщика, но я прикусил язык. Идиот. Все бы мне острить...

Волосы у нее пропитались кровью, я отвёл тяжёлую мокрую прядь, дрожащими руками плеснул на салфетку обеззараживающий раствор.

— Вы справитесь с оказанием врачебной помощи, хозяин Миромекано? Вы говорили, что навыки у вас есть. Я буду следить за людьми с подводной лодки.

— Д-да...

Кровь смывалась плохо. Я лихорадочно вспоминал все, что знал о перевязке ран. Пережать артерию, здесь, за ухом...

Ухо не нащупывалось. Я потерял голову и плеснул раствор прямо на рану. Джан начала приходить в себя — она застонала от боли. А я, наоборот, чувствовал, что близок к помешательству. Я нащупал рану, хрящики, лохмотья кожи — но большей части ушной раковины не было. Её снёс выстрел.

Хвала и слава Звёздной хозяйке, в которую я готов был поверить — механическая работа на меня всегда действовала успокаивающе, то есть, я мог психовать сколько угодно, но руки сами выполняли то, что надо было. Так и сейчас. Я положил на рану обеззараживающую салфетку, пластырь, и начал бинтовать, как меня учили — когда-то, бесконечно давно, в обычной мирной жизни, и мы хохотали и были уверены, что нам это никогда не понадобится...

Понадобилось. И руки теперь действовали сами, машинально, я слышал на расстоянии крики и шум, но продолжал делать перевязку. Я старался бинтовать как можно туже, для надёжности несколько раз пропустил бинт под подбородком. Повязка могла слезть из-за слишком густых волос, но отрезать их мне было нечем, в аптечке не оказалось ножниц. И ещё у меня не было почти ничего из сердечных средств, только древний адреналин.

Я протер руки последней салфеткой, достал шприц и внезапно сообразил, что мы сидим на скале, а внизу остались ещё пираты, почти полтора десятка человек. Даже если та четвёрка погибла при взрыве в полном составе.

Горено спас Джан. Выстрел пришелся бы ей в лицо, но робот успел ее подхватить. И зуб дракона сработал, когда кровяное давление в оторванном ухе упало — почти сразу, но мы успели отбежать. Горено успел. А взрыв повлиял как-то на часовой механизм мины. Короче, контрольной группе не повезло...

А вот повезло ли нам? Теперь мы могли бы уплыть с острова. Могли бы, если бы не пираты...

Джан лежала неподвижно. Если она не очнётся, ей надо будет колоть адреналин и противостолбнячное. И если очнётся — тоже, вообще-то. А колют эти лекарства в мышцы бедра. Вряд ли ей это понравится.

Руки опять задрожали. Нашим девчонкам я никогда не делал такой укол, для тренировки нам выдавали муляжи.

— Джан! Джан, очнись! Пожалуйста!

Она глухо застонала, заворочался, но глаз не открыла.

— Тс-с, тихо. Все хорошо...

Умом-то я понимал, что ничего хорошего не было. И спросил робота:

— Горено, что там пираты?

— Они не рискуют подниматься на скалу, хозяин Миромекано. Но опасность не миновала.

— А Мукдене и этот... Они не вылезут?

— Я стою прямо на крышке люка, хозяин Миромекано. Он не вывинчивается, а откидывается. Поэтому вряд ли они смогут меня поднять. Но у них может быть другой выход с базы.

На крышке люка! Была у нас старая пословица, что от волка надо прятаться в его логове! Я вроде запомнил место, но не отличил бы этот кусок скалы от любого другого! Хотя раз Горено говорит, значит, так и есть, и пытаться убедиться самому незачем. Тем более, Джан приходила в себя и пыталась шевелиться. Я придержал ее за плечи, чтобы она не повредила себе.

— Тихо, тихо, лежи. Все хорошо.

— Миро, — шепнула Джан. — Что случилось?

— Мы в безопасности, — я врал, конечно, но по-другому было никак. — Лежи. Ты ранена.

— Больно...

— Пройдет.

Она все же попыталась поднести руку к голове.

— Очень больно...

— У меня есть обезболивающие, и даже в таблетках, — я начал копаться в аптечке. — Их можно пить. Да. Извини, надо будет сделать тебе укол. Если ты стесняешься, давай это сделает Горено? Он же робот!

Она чуть шевельнула губами, но не раскрыла глаз и снова провалилась в беспамятство. Я идиот, надо было давно разрезать одежду и колоть. Сейчас не до приличий.

— Горено. Если пираты сидят внизу, я сам прослежу за ними. Сделай, пожалуйста, необходимые уколы. У тебя же есть медицинские знания?

— Программы в меня загружала ваша приемная матушка. Но я предупреждаю, это программы ее родной планеты. И встаньте на крышку люка.

Я встал, куда он указал мне. К выходу изнутри вела узкая лестница, действительно, один человек, даже два, люк из такого неудобного положения поднять не смогут. Но у них могут быть другие выходы и другое оружие.

Сердце опять неприятно замерло. Нет, спокойно, спокойно! Если бы у имперцев было другое оружие, они давно бы его использовали, и другой выход — тоже. Сейчас главное — здоровье Джан.

Я посмотрел, как Горено потрошит аптечку, и сказал:

— У меня тут лекарства примитивные, сгодятся. Сначала противостолбнячное, потом обезболивающее, и, если она не придет в себя — адреналин.

Тут снова раздался взрыв — и на этот раз совсем рядом. Дрогнула скала. Вверх полетел песок и мелкие камни, а потом это все радостно посыпалось на нас. Я метнулся к Джан, схватил рюкзак и поднял над ней, чтобы защитить ее хоть как-то от падающих камней. Горено отреагировал ещё быстрее меня — стянул с себя куртку и тоже расправил так, чтобы получилось что-то вроде зонтика.

Это были неприятные несколько мгновений — я очень смутно помнил день революцию, и наступившие следом беспорядки и анархию. Но грохот разрывов разбудил дремлющую память. Пока камни барабанили по рюкзаку, я ясно представил себя — восьмилетнего. Вот я забился под лестницу, слушаю отдаленную канонаду, вижу угол стены и пытаюсь думать, что все хорошо. А где-то пожар и в мое убежище ползет едкий дым...

Вряд ли мы справились бы с настоящим камнепадом, но на нас насыпалось совсем немного земли и песка, а редкое щёлканье по голове мелких камушков можно было пережить. А что касается грязи, я уже не особо пострадал бы, даже если бы закопался в землю. Первобытные люди признали бы меня за своего!

А вот Джан...

Она дышала. Благодаря Горено на нее не попал песок, повязка не пострадала и даже не очень сильно пропиталась кровью. И все же я был бы гораздо спокойней, если бы она пришла в себя.

— Делай укол, Горено. А я... Если сюда кто-то полезет по откосам, я их пристрелю.

Последнюю фразу я сказал очень громко. Но лезть к нам никто не торопился. Скалы я осмотрел в первый же день, спуститься по ним было нелегко, а залезть без специального снаряжение — ещё сложнее, даром, что высота небольшая.

Но если они полезут все скопом...

— Пристрелю как собак, — повторил я самым страшным голосом, на который был способен. — А тем, кто уцелеет, робот свернёт шею. Или разорвет на части. Это приказ, Горено!

— Сообщаю неприятную новость, — негромко сказал Горено, никак не отреагировав на мои угрозы в адрес пиратов. — Ампула с адреналином разбилась. А судя по надписи, она была ещё и просрочена.

Адреналин! Да, действительно, в последний год я не заглядывал в аптечку. Мы ведь не ходили в походы, усиленно готовились к выпуску. И я не помню ни одного случая, когда бы он понадобился. А ведь это ещё и кровоостанавливающее...

— У нее почти остановилась кровь, Горено, обойдёмся без адреналина, — сказал я твердым голосом, не зная, кого успокаиваю. Робота интонацией не обмануть.

— Эй, парень!

Голос был незнакомым, прозвучал громко, даже очень. Будто его обладатель не торчал внизу, на песчаном пляже, в тени скал, а стоял рядом со мной на вершине.

Или мне это показалось от неожиданности? Я осознал вдруг, что все это время вообще не слышал, как пираты между собой переговариваются. А ведь не телепатически они общались все это время.

Значит, говорили очень тихо, только и всего. Наверняка они к этому привыкли, с их образом жизни.

— Эй, парень! — нетерпеливо повторил голос.

Я посмотрел вокруг. Пляж казался пустынным. Солнце скрылось за облаками, и они были неприятно сизого цвета — дело шло к вечеру, и, похоже, надвигалась непогода. А мы ведь не могли укрыться на базе, внутри поджидали имперцы.

Пахло гнилыми водорослями. Куда девался тот свежий морской запах первого дня? Глаза бы мои не глядели на этот остров!

Но, с другой стороны, именно тут я нашел Джан...

— Ты там помер, что ли? — зло спросил голос. Его невидимый обладатель оставался в тени скал. Мы оба боялись выйти на открытое место. Говорил он на нашем языке, чисто, без акцента.

— Чего тебе? — сказал я.

— Ты ведь там застрял, да? А подружка твоя ранена. Вон сколько пятен крови на песке. И на камнях тоже.

— Спасибо за сочувствие, у нас лекарства есть. Своими делами занимайтесь. Что с вашими дружками на опушке леса? Вы их хоть собрали по кусочкам, или так и оставили?

— Ты не груби, парень, — выкрикнул голос. — Нам товарищей терять не впервой. Не знаю, что ты там в них кинул, но больше у тебя взрывчатки нет, ведь так?

— С чего ты взял? — сказал я как можно более уверенно.

В ответ послышался смех.

— Все очень просто. Ты бы её давно использовал. А у нас взрывчатки столько, что мы могли бы разнести этот остров.

"Врёте, — подумал я. — Именно потому, что это вы бы её давно пустили в ход".

Вслух я крикнул:

— И чего вы хотите?

— А что у тебя есть? Например, робот у тебя есть точно.

— На что вам робот? Вы разве не боитесь роботов? В Гай Лир Сино их боятся, как чумы, и называют железными убийцами!

— Мир велик. В Трианглете комитет Младших братьев контролирует только половину материка. Там есть места, которые невозможно завоевать просто в силу географии, если нет поддержки местного населения. Робот ой как там пригодится.

— Он собственность нашей семьи, — я вытащил бластер и держал его наготове, не оборачиваясь на Горено. Робот все сделает, как надо. А этот красавец явно хочет меня заболтать. Нет уж, не выйдет.

— Твоей семьи? — удивился голос. — Парень, да ты из торри?

— Вот будто вы там все из рабочих семей.

"Где тот человек? Где тот наш ночной знакомец? Неужели он не узнал меня по голосу? Или его нет в живых?"

Невидимый собеседник засмеялся.

— Насчёт меня угадал. Только не рабочий, подводник. Ты что-нибудь слышал про Круглый залив? Не про бухту, а про восстание?

Я промолчал.

— Не слышал ведь?

Что мне было отвечать, если правда не слышал, а если даже слышал, то надёжно забыл?

— Мы добыли победу, парень, мы, а не роботы! Нас называли гордостью революции, ее главным крылом. А когда мы усомнились в том, что новая власть стремится навести в стране наилучший для всех порядок, нас уничтожили. С такой жестокостью, какую и при старом режиме не часто видели.

— Мне жаль.

Я на мгновение обернулся — Джан лежала, укрытая свитером Горено. Он перевернул ее на правый бок, пострадавшим ухом кверху. На повязке видны были пятна крови, но не слишком обильные. Я кивнул Горено — мол, все сделано правильно. И все же...

Я поглядел на небо. Тучи ползли себе да ползли к зениту. Где-то над морем далеко над морем они проливались дождем. И скоро дождь дойдет до нас.

— Гроза будет, — доверительно сообщил голос. — Плохо в дождь без крыши, верно? Особенно твоей девчонке.

— Зато роботу ничего не сделается, — сказал я очень громко. Этот мерзавец был совершенно прав. Мы торчали на скале, как в ловушке. Я бы попытался договориться с ними, чтобы спасти хотя бы Джан, но они бы никак не помогли! Не смогли бы и не захотели. Они сами вне закона, они — банда, а не врачебная экспедиция.

Где же учитель Джан, жив ли он вообще?

— А ты, парень, суров. Может, это ты забил до смерти нашего механика? Не ты, нет? Если ты из торри, то застал ещё школы резерва? Парам-парейро, парам-парейро, не помнишь?

Помню ли я! Я зажмурился. Да, помню. Эта мелодия звучала во всех школах резерва на всем Круглом континенте в качестве утренней побудки. Тогда мне было восемь лет, и жизнь была совсем другой, и в ней, оказывается, тоже было хорошее... Хотя бы морские разбойники в ней присутствовали только в книжках.

— Слушай, не заговаривай мне зубы. Зачем тебе это? Я же сказал, довольно скоро здесь будут спасатели.

— Ты не говорил!

— Разве? — в голове у меня мутилось. Я не спал нормально трое суток и действительно не соображал уже, что успел сказать, а что — только подумал. — Ну так говорю теперь. Сюда приедут с материка. Может, уже сегодня.

Тут я, конечно, врал. Так быстро Клад до университета не доберется, а Паук с комиссией в лучшем случае только чесаться по поводу моего отсутствия начали.

Мой невидимый собеседник ошарашенно молчал. То есть, я надеялся, что ошарашенно.

— Понял? Вы бы сели на свою бандуру да отплыли восвояси. А то учти, стрелять я могу, и робот у меня не для красоты.

— Не ври, — он сказал это с презрением. — Не ври, голубчик. Представителей власти ты сам тут видеть не захочешь. У тебя же тут робот. Ты, небось, из черных искателей.

— Из кого?!

Я нервно захохотал. Не я один на этом острове придумывал бредовые идеи. Наверное, тут в воздух что-то добавляют.

Про черных искателей мне как раз приходилось слышать краем уха — они собирали не то клады, не то оружие, не то ещё какие-то секреты, оставшиеся на нашей многострадальной планете за годы войн, периодически что-то находили и подрывались на своих находках, иногда заражались редкими болезнями — нет, таких приключений я себе не хотел. Я и от этих-то смертельно устал.

— Слушай, ты говори прямо, чего ты хочешь. Я тебе предлагаю — садитесь на свою железяку и уплывайте. Здесь нет ничего ценного для вас, а скоро будут тиксанданские власти. Честное слово, я не буду по вам стрелять. А попробуете убить меня — ну, тогда буду обороняться. Ваших уже сколько погибло? А я ещё даже обороняться не начинал.

— Ох, парень, — сказал он с досадой. — Мы можем взять тебя измором. Сохрани время, свое и наше. Девчонка твоя умирает же?

— Нет!

— А мне лучше знать, — теперь он говорил злорадно. — Что тут находится и где? Топливо, ведь так? Сказал бы ты, где оно, и замечательно будет. И робота бы выдал. Все равно мы его заберём, пусть повреждённого.

— На какого черта вам повреждённый робот?

— Починим. Умельцы есть.

— Ну и если я его выдам — что тогда? Вы нас отпустите?

Мельком я подумал, что потом надо объяснить Горено — никого выдавать я не собирался, просто тянул время. Но в следующий миг мой невидимый собеседник с хохотком сказал:

— Нет, что ты. Просто тогда мы тебя убьем быстро.

И, хотя он говорил вроде бы несерьёзно, я ему поверил сразу. И чувство жалости к этим людям (все же рассказ учителя впечатление произвёл) тоже исчезло сразу. Они пираты, судьба была к ним немилосердна, теперь они мстят всем, кто под руку подвернулся. Этот тип хотел меня заболтать, а теперь ему надоело. Что они будут пытаться делать? Влезть на скалу? Задавить числом? Просто так робота последней модели не свалишь из бластера, но их больше десяти человек. Знакомого Джан они, скорее всего, убили. Наверное, он пытался с ними спорить.

— Эй, парень, парень! — безуспешно взывал голос. Я решил не отвечать.

Джан все так же лежала без сознания. Я сжал лучевой пистолет. Пусть только попробуют штурмовать...

Меня отчаянно трясло. При этом умом я понимал — да, штурм лучше. Хуже, если они просто будут нас караулить. Разрушить скалу у них не получится. Уже пытались.

— Наши несут гексоген, — радостно сказал голос, который я надеялся больше не слышать. — То, что мы до сих пор использовали, было детскими игрушками. Не надо было нас злить. Ну что, как насчёт выдачи робота и топлива, а?

— Пошел к чёрту!

— Как знаешь.

К нашему убежищу приближались люди. Шли они со стороны леса, держась близко к скале — так, что я не мог их видеть и застрелит, если бы хотел. Зато я слышал обрывки их разговоров.

— Надо было сразу все сюда...

— Ближе, ближе, вам говорят!

— Я не знаю, смогу ли. Давно не практиковался. И кодировка у нас другая.

Последняя фраза мне не понравилась. Кодировка? Кодировка бывает у машин. А разумная машина тут одна...

— А робот все равно достанется нам, — насмешливо произнес знакомый мне голос. — Ты там небось думаешь, мы побоимся его повредить? У нас свои секреты, парень. Вот если они не сработают...

Он не стал договаривать. И на меня повеяло настоящей жутью. Я понял, что он имел в виду. Среди них есть роботехник. А Горено при своей человеческой внешности всего лишь автомат с заложенной программой. И если они смогут подчинить его себе, нам крышка.

— Сюда? — громко спросили внизу. Спросили не у меня, но голос я узнал. Это был знакомый Джан! Учитель! Судя по всему, живой и здоровый, и в мирных отношениях со своими новыми приятелями. Да, он не решился пойти против них и предать их. Если бы Джан была в сознании, она бы с ним поговорила.

Нет, пусть она лежит и не знает, что ее любимый учитель заодно с ее убийцами. Так лучше.

Надо было действовать. Приказать Горено не слушать внешние сигналы, например. Неожиданно выйти на край и выстрелить по пиратам (по роботехнику? Так я его не знаю. По учителю? Так он единственный, кто, может быть, ещё попытается спасти Джан). Но меня охватил ступор. Я просто слушал, как они там переговариваются, тащат что-то, совсем потеряв осторожность — вдруг бы по ним открыл пальбу я или Горено. Хотя они наверняка выставили дозорных.

— Кровь? — переспросил внизу незнакомый голос. — Кровь от девчонки. Да, там девчонка. Волосы длинные, чёрные. Вся в крови была.

И опять шуршание, а потом вдруг громкий звонкий голос учителя:

— Лодки я поднял на всякий случай. Они стоят на песке.

— Чего ты так орёшь, Дюйшен, — одёрнули его в ответ, и я понял — так же отстраненно, как и слушал их речь — именно так этого человека зовут. Джан ведь не называла его имени, а я теперь знаю.

— Сюда, вот это вот что? — продолжал учитель все так же громко и звонко. Ему опять недовольно буркнули в ответ, что орать незачем.

— А вы помните, что большинство из нас родилось в империи? — так же громко сказал он. — И присягали императорской семье?

В следующий миг грянул взрыв.

Из под ног ушла опора. Я рухнул навзничь, закрывая голову руками. Джан! Я даже голову не мог повернуть, сверху опять сыпались камни и песок, причем их было гораздо больше, чем раньше. А грохот не утихал. Кажется, прозвучал между взрывами человеческий вопль — а может быть, это кричал я сам. Я понял, что произошло. Учитель не предал Джан — он спас ее. И не предал своих товарищей — он погиб вместе с ними. Он знал про роботехника и про огромное количество гексогена (затрещала новая канонада взрывов) и понял, что другого выхода нет.

Перед глазами была каменная поверхность скалы, за много лет выбеленная солнцем и отполированная дождем и ветром. Болели отбитые ребра и колени. Саднили руки. А сверху шел дождь из песка, мокрой земли и разорванной человеческой плоти. Упал рядом горящий обрывок ткани — чья-то одежда или кусок рюкзака. Я зажмурился, так же, как много лет назад, под лестницей... Дым заползает в ноздри, я задыхаюсь, но боюсь выйти наружу, и, уже теряя сознание, чувствую, что кто-то вытаскивает меня из убежища...

Все кончается когда-нибудь. И это кончилось. Грохот стих. Я подполз к Горено. Он, как и в первый раз, заслонял собой Джан. Плечо у него дымилось. Я охнул — одежда сзади у него обгорела, как и искусственная кожа на спине. Теперь никто не спутал бы его с человеком. Металлическое покрытие блестело из-под обугленных клочков куртки.

— Хозяйка Джан не пострадала, — сказал Горено мрачным тоном. Или же это я решил, что мрачным. Горено лечил ее и защищал, учитель пожертвовал собой ради нее, а я торчал в сторонке.

Повязка слева на головке Джан сильнее пропиталась кровью. Значит, Кровь шла. Джан была жива.

Если вдруг появятся имперцы...

Я оглянулся в испуге. Но никого не было. Показалось.

— Горено, быстро бери Джан на руки и беги на пляж. Там стоят лодки, об этом говорил учитель. Нужно срочно доставить ее на берег.

Джан дышала. Она даже попыталась приподнять руку, но безуспешно. Мелькнула подлая мыслишка — как хорошо все же, что она без сознания, иначе не захотела бы уезжать с острова, надеялась бы спасти учителя.

Я подполз к краю скалы — ноги подкашивались, подойти нормально не получилось бы. С первого взгляда было ясно, что спасать некого. Внизу, там, где я несколько дней назад разводил костер, образовалась огромная воронка. Взрыв разметал песок, землю, мелкий кустарник, пиратов и их пожитки...

А вот скале ничего не сделалось.

Небо все это время хмурилось. И все же дождь не начался. Море под облаками стало серым, но выглядело почти спокойным. А сбоку под пальмами на песке лежали две лодки, два довольно ненадежных судёнышка — лёгкие, маленькие, вроде той, моей, которую мы потеряли, бегая по острову. Три человека они никак не могли вместить.

— Горено, укладывай Джан на дно, садись в ту же лодку и греби к берегу как можно скорее. Никаких попыток связаться с берегом, с университетом, с чёртом лысым — не теряй время. На берегу хватай её на руки — и со всех ног к обитаемым местам. Там проси помощь, больницу, фельдшерский пункт, что угодно. Народ у нас отзывчивый, больную девушку на улице не оставят. За меня не беспокойся, я опытный турист. Да! Возьми мою рубашку, а то люди увидят твою металлическую спину и откажутся помогать.

Судя по лицу Горено, он мне не очень верил.

— Я буду плыть сзади, — мы вместе уложили Джан на дно лодки, подстелив ей все вещи из рюкзака. Она стонала в забытьи, но не приходила в сознание. И, кажется, у нее начинался жар. — Буду грести аккуратно, дорогу от берега до станции мы с тобой один раз уже проходили. Ну, в случае чего, попрошусь на ночлег. Там уже мы встретимся. Как будет возможность, свяжись со столицей. С Университетом. Они помогут.

— Приближается ночь, — заметил он, указывая на закат.

— Зато облака расходятся и море успокоилось. Какое атмосферное давление, будет дождь?

— Вероятность дождя невелика, — не очень охотно признал Горено.

Наверное, в другое время он препирался бы со мной дольше, но Джан действительно выглядела плохо. Мы стащили в воду обе лодки, он запрыгнул в свою и лихо заработал веслами. Я тоже забрался внутрь. Весло было двухлопастное, неудобное, но такими я грести умел. Вода была спокойной. Я обернулся на берег несколько раз — никто нас не преследовал. Либо пираты погибли в полном составе, либо пока не рисковали выйти на открытое место. Я задёргался при мысли, что за мной ещё может начаться погоня. Задёргалось в руках и весло. Мне еле удалось успокоиться и грести спокойно, размеренно. Лодка была хилая и легко переваливалась с боку на бок. Почти такая же неустойчивая, как байдарка Вептаро, которую мы потеряли. Где? Я уже не помнил. Кажется, она оставалась на базе, когда мы убрали оттуда, опасаясь Мукдене и Гончонси. Или она была с нами в лесу?

Так или иначе, Вептаро её не дождётся. И куда делись те два имперца, и почему учитель не вытащил на берег более крупную лодку, куда поместились бы мы втроём. Неужели у пиратов такой не было?

Была, скорее всего, но он не осилил вытащить ее один, или лодка была на замке. Он сделал все, что мог. А я ещё его подозревал...

Облака постепенно разбегались, оставляя за собой чистое небо, а на душе у меня было все чернее.

Никакие мои сожаления сейчас не вернули бы этому человеку жизнь. И я прекрасно понимал, что он умер за Джан — не как подданный за принцессу, а как мужчина за любимую женщину. Может быть, он не отдавал себе отчёта, но это так. Жаль, что я не могу попросить у него прощения. Не могу узнать, что он думал — поверил, что это мы убили механика? Или понял, что на острове есть третья сила? И считал ли себя виноватым, что вынужден был примкнуть к банде? Виноваты ведь были те, кто сдал город!

Но уже ничего не сделать. И не вытащить этого человека, отдавшего жизнь служению другим, из пучины отчаяния. Он сам добровольно шагнул из нее в черноту. Пусть ему поможет там Звёздная хозяйка, в которую трианглетцы верят больше, чем мы...

Над горизонтом сверкнуло солнце. От туч осталось несколько лёгких клочков, розовато-перламутровых. Море отражало их. Оно было спокойным. Лодка Горено превратилась в белый блик, застывший у берега. Значит, он уже добрался до материка и побежал за помощью. Хоть бы народ там действительно оказался отзывчивый и не шарахался от чумазого детины с окровавленной девушкой на руках.

Я в очередной раз оглянулся на Меревак. Скалы розовели в лучах заходящего солнца. Остров казался раем на земле, если не знать, какие кровавые события там произошли... Даже безжизненный Локулус лучше, потому что там никто не погиб.

Шивэнш зангин шивэнш! Эти слова мгновенно вспыхнули перед моим мысленным взором. Я перевел взгляд на мертвый каменный бугор посреди моря и даже не удивился, увидев рядом лодку, словно того и ожидал.

Да, там была лодка. Та самая. Моя, точнее, лодка Вептаро. Значит, мы оставили её на базе, внутри скал. И те имперцы ее утащили, чтобы добраться до Локулуса. До неживого, что скрывает неживое!

Наверное, они выбрались через какой-то дополнительный выход, о котором я не знал. А может, выскочили заранее, до того, как мы прятались на скале от пиратов. В общем, это было уже неважно, главное — они хотели достать свой опасный схрон, с оружием или с топливом, и воспользовались для этого моей лодкой! Ну это же сверхнаглость — моей собственной лодкой! Вептаро мне за нее голову оторвёт, так что она все равно, что моя!

Я грёб к Локулусу, а в голове метались все мысли разом. Я не знал, что там, на острове. Может быть, топливо, как думал учитель. Может быть, оружие, оставшееся со времён империи. Им нельзя дать этим воспользоваться, иначе всё зря. Что — всё? Ну вот просто — всё! За помощью в этих глухих местах мчаться поздно. Только как я остановлю двух вооруженных заговорщиков, это уже другой вопрос, и ответа на него нет... Но учитель Джан бы не бежал, и я не побегу.

Около лодки на каменистом берегу никого не было. Сильно близко я и не подплывал — все же остатки здравого смысла не давали совершать совсем уж идиотские поступки. Но меня можно было заметить, а они не заметили. Ушли вглубь острова вдвоем? Друг другу не доверяли, что ли? Или то, что им нужно было забрать, одному не под силу?

И я не смог бы их остановить. Угрожать им было нечем, у меня остался бластер, заряженный едва ли на четверть, и больше ничего. Я и не нашел бы их здесь. Нагромождение мертвых скал больше всего было похоже на естественный лабиринт, в котором можно плутать до скончания веков. Но вот помешать им покинуть остров в моих силах!

Бластер в руках почти ничего не весил. И крючок тоже нажался легко — и огненная струя ударила в бок лодки. Затрещал пластик, мгновенно почернел, а после второго выстрела расплавился. Я выстрелил в третий раз. Лодки Вептаро больше не было, только черные хлопья сползали в воду с прибрежных камней. Бластер глухо щёлкнул. Заряд кончился.

Я бросил его на дно и схватился за весло. Конечно, до материка далеко, но здесь, у Локулуса, стоит немного отплыть за скалы, и с пологого участка им меня видно не будет. А я на этом острове уже был и знаю, какие тут скользкие и неприступные берега. Напоследок я крикнул — охрипшим срывающимся голосом:

— Эй, мужики, я вашу лодку сжёг!

Честно говоря, я надеялся, что они услышат, но выскочат не сразу. Что, пока они будут метаться по берегу, у меня будет возможность отплыть подальше. А там — может, они и пустят в ход свое супероружие, но какое-то время я выиграю. Да и не обязательно оружие там у них...

Но почти сразу за спиной раздался вопль. Я обернулся. На камнях стоял человек, угловатый, в обычной городской одежде, то есть явно не пират. И он целился в меня.

Я ткнул весло в воду — лодку дёрнуло в сторону, я отклонился, и заряд плазмы с шипением пронесся мимо. Человек в бешенстве выкрикнул какое-то ругательство. Я отплыл уже довольно далеко, но почти чувствовал горевшую в нем ненависть. Он мечтал вернуть то время, когда обладал богатством и властью, он положил на это остаток жизни, ему казалось, что препятствий нет, и тут вдруг появился я...

Со второго раза он бы точно попал. Я не стал ждать выстрела и бросился в воду.

Море было теплым. Я попытался сразу нырнуть поглубже, но руки уже плохо повиновались после трёх ненормальных суток, да и ноги тоже. Мокрая обувь тянула на дно, и развернуться вниз головой не получалось.

Надо мной прошла плазменная вспышка. Вода зашипела, испаряясь. Я забарахтался, схватил воздух ртом, кое-как скомпоновался и ушел на глубину. В ушах шумело, вода полилась в нос. Сдавило ребра. Вода вертела меня, как хотела, одновременно утягивая на дно и толкая вверх. Я заработал ногами, пытаясь сбросить ботинки.

Ещё одна вспышка пламени мелькнула над головой. Я не успею уплыть за скалы, где враг меня не увидит. Если только у него тоже заряд кончится...

Что-то грохнуло и гул пошел над водой, как если бы стреляли не из бластера, а из обычного огнестрельного оружия. Одновременно раздался крик. Кричали не с Локулуса — с моря. Кажется, опять мелькнул плазменный след, но слишком высоко. Стреляли не в меня. Опять бухнуло обычное ружье и все стихло. Только плескалась вода над головой.

Я подался вверх, судорожно вдохнул воздух. Надо было искать мою лодку, ее не могло унести далеко, море ведь спокойное. Под прикрытием легче плыть, даже до материка.

— Парень!

Голос был женский. И вроде даже знакомый. Я ничего не ответил, если, конечно, не считать того, что булькнул и пошел за ботинками на глубину. У меня уже не было сил нормально вынырнуть и осмотреться. Даже мелькнула мысль, что я уже утонул, и меня зовет Звездная хозяйка, в которую верит весь Трианглет.

— Парень! Руку давай, говорю!

Над поверхностью моря замаячило пятно. Вода заливала глаза. Я выбросил вверх руку и не попал. Пятно приблизилось и превратилось в борт лодки. Оттуда мне протягивали ладонь:

— Давай, держись, залезай!

Рука у нее была полная, мокрая, и поэтому скользкая, но хватка — железная. Я кое-как смог подтянуться и сам, но основную работу сделала она — тащила меня наверх, пока я не перекинул через борт колено и не шлепнулся на дно. Лодка качнулась, но женщина не дрогнула. Я посмотрел на нее снизу вверх. Она была полная, высокая, в непромокаемым плаще. Темные курчавые волосы в свете заходящего солнца казались золотистыми.

— Командировочный? Я думала, тебя тут нет давно!

— Тетушка Розетта! — я тоже узнал ее. Она улыбнулась, крупные белые зубы выделялись на темном от загара лице. Одной рукой она держала ружье, другой только что вытащила в лодку меня. И теперь я сидел в мокрой одежде и думал, что её тоже надо нарисовать.

— Как вы здесь? И с ружьём?

— Я говорила, что старик мой раньше в береговой охране работал?

— Говорили.

— Ну вот. А теперь я вместо него, всю жизнь ему помогала, а молодых на такие деньги не найдешь, — она махнула в сторону Локулуса. — Вообще тут спокойно. Этот откуда взялся?

— Из Трианглета, — я тоже посмотрел на остров. Каменный берег был пуст. — Что с ним? Вы его застрелили?

— Удрал, — пояснила она коротко, взяв ружье наизготовку. — Ну ничего, его тут найдут.

— Он не один! Там опасность! Надо быстро в город сообщить! И как он вас испугался?

— Он не меня испугался, — она неопределенно качнула головой. — Он вон чего испугался.

Над морем, приближаясь к нам, парил на крыльях белый летательный аппарат. Я чуть не заорал — таким пользовались только эферийцы. А чуть позади него держался в воздухе вертолет, наш обычный военный тиксанданский вертолет.

Испугаешься тут.

Как-то так вышло, что за школьную и студенческую жизнь я никуда не летал — не было необходимости. В походы мы ездили на поезде или на автобусе, в городе передвигались в подземке или на воздушной развязке — многоярусных мостах. Я за десять с лишним лет уже и забыл, как это — летать, и теперь вспоминал заново.

На развязке кажется, что ты паришь? Теперь я понял, что это только кажется! Эферийский аппарат именно летел, как живая птица, иногда чуть замедляясь, иногда замирая на месте, а иногда ускоряясь и обгоняя ветер. Земля внизу не просто уносилась назад, а то приближалась, то удалялась, и чувствовалось, как шуршат ветки деревьев, пригибаясь под потолком воздуха от нашего аппарата. Закат стал багровым, а мерно машущие белые крылья — розовыми. Казалось, будто нас и правда несёт вдаль огромная чудесная птица.

Сначала, конечно, пришлось опять понервничать.

Пока мы с тётушкой Розеттой добирались до берега, оба летательных аппарата сделали над нами круг почета. Я махал им и указывал на Локулус, но они приземлились на материковом пляже. А потом из эферийского аппарата вылез Клад и все стало намного проще.

Я не ожидал увидеть его так скоро. Он быстро спросил:

— Миро, ты в порядке?

— Да! А Горено? Вы не встретили его? У него была раненая девушка!

— Девушка? Будет здорова, выкарабкается!

Из-за спины Клада показался Горено. Он уже был не чумазый и с аккуратно причесанными волосами.

Открылась кабина вертолета. Оттуда выпрыгнул военный в таком снаряжении, какого я ещё не видел, но сразу понял — экипировка у него крутая, а поэтому имперцам на Локулусе не повезло. Это не пиратов с их старым оружием пугать и не по мне стрелять.

Клад не дал ему даже представиться:

— Позвольте, мы полетим? Там девочка без сознания, и парень, видите, еле на ногах стоит.

— Я нормально стою, — возразил я и закашлялся. Тетушка Розетта сразу протянула мне фляжку с водой из карманов своего необъятного плаща:

— Держи, командировочный!

— Спасибо. И за пироги...

Она махнула рукой.

— Ай, было бы за что!

Потом достала из другого кармана карточку — видимо, документ представителя береговой охраны — и показала военному (я все пытался угадать, какое же у него звание. В знаках различия я не разбирался совершенно, учил и благополучно все забывал на следующий же день). Тот кивнул и предупредил:

— Оставайтесь здесь.

— Она меня спасла, — сказал я, сделав первый глоток. — Там, на Локулусе, старая имперская база. Неизвестно с чем. И два человека. И на соседнем острове тоже, но там нет живых людей. Там...

Он процедил сквозь зубы:

— Разберемся. Вы, — это он сказал Розетте, — останьтесь.

— Мы оставим Горено, — сказал Клад. — Он гораздо лучше объяснит, что случилось, и помощь окажет. А показания Миро может передать по рации. Миро, не возражаешь?

Насчёт рации я и не возражал, а вот насчёт Горено...

— А вы не причините ему вреда? — спросил я осторожно. Тетушка Розетта ведь не знала, что он робот, и не стоило ей этого открывать. Знакомый Клада сухо усмехнулся:

— Мы не глупые обыватели. Не беспокойтесь.

Я протянул Горено руку на прощание — в другой руке ещё держал фляжку с водой. В итоге на меня посмотрели странно. Знакомый Клада криво усмехнулся, сделал знак роботу и полез в вертолет, бросив на ходу тётушке Розетте:

— Ждите нас здесь!

Она с готовностью кивнула, а мне стало неудобно. Из-за меня, получается, пожилая женщина на ночь глядя будет торчать на пустынном берегу. Сколько там времени они будут возиться на Локулусе? Имперцы тоже не простые ребята.

В оправдание я сказал:

— Простите, что я улетаю. Я вернусь! Просто там девушка, она тяжело ранена. У нее ухо отрезано. Совсем.

— Ухо? — Розетта поднесла руку к голове. И без тени улыбки добавила:

— Ухо это ничего, восстановить можно. Даже волосами прикрыть. Да и вообще, вы, ребята, ведь совсем не на уши смотрите, верно? Совсем не на уши...

Я поперхнулся последним глотком воды и вернул ей фляжку.

Подниматься на борт мне было страшно. Клад сказал, что с Джан все будет хорошо, да я и сам помнил, какая прекрасная медицина у эферийцев.

Но, если она уже в сознании, надо будет ей сказать. Она спросит. Конечно, это первое, что она просит. А что я скажу?

Радость от того, что сам остался в живых, померкла. Её толком и не было, этой радости. Я уцелел, а в те, кто, может, куда больше заслуживали спасение, погибли. И не только учителя я имел в виду. Отец когда-то сказал, что в гражданской войне всегда обе стороны виноваты и обе отчаянно, ужасающе правы. Ну хоть Джан жива.

Место рядом с пилотом было свободно. Три пассажирских сиденья во втором ряду перетрансформировались в кушетку. На ней и лежала Джан. Повязки на голове не было, тоненький белый провод шел к виску. Кровь с лица и волос исчезла, а на одежде остались бурые пятна. Я подумал, что если бы медицинская кушетка была разумна, как Горено, то посмотрела бы на меня сердито и поцокала языком — вот, мол, что из-за тебя случилось. Но у нее разума нет, и личности нет, есть набор функций. А что же мой робот, мой друг робот? Окажет помощь в следствии, а потом его засунут куда-то на хранение?

Я спросил об этом у Клада. Он махнул рукой:

— Не беспокойся, Горено найдется применение. Там серьезные люди. Пока ешь и рассказывай. Сначала мне. А там мы решим, что рассказать им. Тебе нужны лекарства? Ран нет? Может быть, опасность столбняка?

— Разве что царапины, — я осторожно сел в кресло. На полу после меня остались грязные и мокрые следы. Из-под моих ног высунулась автоматическая щётка и протёрла пол. Я уже думал, она сейчас примется за меня, но щётка скользнула в отверстие под сиденьем.

Клад достал банку консервов. Это был эферийский дрожжевой концентрат, похожий по вкусу на кисель. Я обрадовался — давно, в детстве, я почти год только такими штуками и питался, и они мне знатно приелись. А теперь я вспомнил, что одна такая банка утоляла голод на целый день, есть не хотелось вообще. Как бы пригодились эти консервы на острове!

— Рассказывай, — повторил Клад. — И ни о чем не беспокойся. Главное, что все живы и здоровы.

— Не все...

— Кто не жив?

— Она очнётся? — я протянул руку к Джан, но не коснулся ни её, ни кушетки. Оборудование тут автоматическое, оно лучше меня знает, что делать.

Как и все вокруг, собственно. Только я балбес.

— Очнётся. Пока автомедик ввёл её в искусственный сон. Все же девочка много крови потеряла. Или её разбудить?

— Нет. Пока не надо.

Я просто трусил, что и говорить. Но ведь рано или поздно придется выложить страшную правду...

Клад повторил в третий раз:

— Рассказывай...

Художник из меня так себе (я подумал сразу про свои наброски, которые теперь точно пропали с концами), а рассказчик и того хуже. Я старался говорить как можно короче, но в итоге постоянно возвращался к началу, много времени уделял ерунде, а про главное забывал. О том, что Джан — внучка императора, я сообщил в середине своего рассказа (думал было умолчать, но не смог на ходу сочинить правдоподобную легенду, а ещё вспомнил двух имперцев, скрывшихся на Локулусе. Если их задержали живыми, они просто из подлости выдадут её). Клад одобрительно кивнул:

— Это хорошо, что не прервался древний род!

Больше он не сказал ничего, не перебивал меня и не упрекал за глупость. В конце, когда рассказ дошел до самопожертвования учителя, я несколько раз оглянулся на Джан. Клад взял меня за руку:

— Она спит, не слышит. Ну что я могу сказать... Я не знал этого человека, но мне его жаль. Человек достойный. И все же для него это был единственный выход. Банду преступников непременно надо было бы выдать на их родину, там же было больше десятка, в карман не спрячешь. Законы Трианглета очень суровы. Его бы казнили и все, и даже если бы помощь пришла вовремя, вы бы с этой девочкой вдвоем ничего не сделали. Метались бы, договаривались, а они бы вынесли приговор и слушать вас не стали. Там нет аппелляций. Так что...

— Так зачем мы с ними отношения поддерживаем? — возмутился я (не подумав особо, кого имею в виду, свою страну, в которой все же отменили смертную казнь, или эферийцев. Клад грустно улыбнулся:

— А разве правительство Трианглета исчезнет или изменится, если мы отношений поддерживать не будем? Наоборот, так у нас есть хоть какая-то возможность на них влиять. Потихоньку, по шажочку... Но Хуоджан туда выдавать нельзя. Мало ли. Я сказал, что она наша, из полукровок.

— Вам поверили? — удивился я. Он слегка поморщился:

— Тут, видишь ли, такое дело... Я не очень люблю явление, которое у вас называют кумовством, но иногда без него не обойтись. Двадцать пять ваших лет назад, при режиме Апатуриано, с одного из синотских кораблей сбежали два человека. На родине им грозило преследование за их взгляды. Мы приютили их на Эфери Тау и не выдали, хотя нам угрожали, после того случая как раз синоты обозлились и напали на один из наших лагерей на Эо... Ну, дальше ты эту печальную историю знаешь. Один из беглецов был учёным, проектировал фотонные ракеты. Он и сейчас этим занимается. А второй был из служб безопасности, и ты его видел только что... Он чувствует себя обязанным, и есть за что. Поэтому он мне помог. Когда ты мне сказал, что едешь в какое-то странное место, у меня сердце у самого было не на месте, уж прости за глупую шутку. Мне уже приходилось нелепо терять близких. А тут как раз подвернулся случай, на Сино летел околосветовой корабль, и я смог туда попасть. В столице сразу отправился в университет, сначала не мог найти, к кому обратиться, ведь начались каникулы, потом все же отыскал одного преподавателя...

— Паука?

— Да не знаю, вроде с виду человек. Его звали Аранеуто.

— Это Паук и есть.

— Тебе видней. Нашел его и ещё одного, не знаю имени, они растерялись, стали убеждать, что ты сам вызвался, и задание-то совершенно рядовое, и ездил ты десятки раз в куда более опасные походы, и никто тебя не заставлял, и диплом у тебя считай в кармане... Короче, видно было, что они врут. Связаться я не смог ни с тобой, ни с Горено, поэтому обратился к тому сотруднику службы безопасности, которого мы когда-то укрывали. Это тоже было сложно и не быстро, доложу я тебе. Но он мне помог добраться до ближайшего городка, где есть аэропорт — мы с тобой туда и летим. А там уже ему сообщили, что в приграничных водах действительно наблюдается чужой объект. Вот тогда началась суета...

— А эферийская крылатая лодка? Вы с собой везли, что ли?

— Нет, она была здесь давно, её доставили сразу после переворота, а потом не пользовались. Она не предназначена для Сино Тау, здесь больше тяготение и сильнее изнашиваемость. Я попросил выдать мне такой аппарат, чтобы ты сразу понял, что это я. Вдруг ты попал в опасную ситуацию и скрываешься, или не хочешь видеть своих учителей. Они правда странно себя вели.

— Чувствовали вину. Я не думаю, что они хотели меня угробить. Скорее, напугать. Думали, что я струшу и не поеду, а я поехал.

— Главное, что все обошлось.

Клад поглядел в окно.

— Мы подлетаем к городу. Там будет самолёт от санавиации, он доставит нас в столицу. Пересадка будет сразу, мы и так уже задерживаемся. Девочку будить не будем. Автомедик легко передвигается. А в самолёте свяжемся с тем отрядом на побережье, и ты расскажешь вкратце, что происходило. Только про девочку скажешь, что она изначально была с тобой, или что ты встретил ее на побережье. Не надо отдавать ребенка на съедение.

— Но там же Горено! У него все записано в памяти!

— Ты не юрист, а мне приходилось специально интересоваться. После переворота роботов стали бояться, но дело не только в этом. Робот это компьютер, ему можно стереть память или записать ложные сведения. Поэтому память Горено не официальное доказательство. Трианглет может потребовать считать память робота, если у них возникнут сомнения в показаниях обвиняемых. А им будет совсем не до рассказов об уцелевшей принцессе. Ты говоришь, они оставались на базе, внутри, пока вы бегали от пиратов, и не могли вас видеть?

— Горено отключил им камеры. Но я уже ни в чем не уверен. Хотя думаю — да. Они не видели, что у нас творится, могли по звукам догадаться, что пираты конфликтуют с кем-то ещё. И поступили так же, как и мы — пока на них никто не обращал внимание, бежали на Локулус.

Наверное, у них был ещё один запасной выход, о котором не знала Джан.

— То есть они не знают наверняка, что она жива. И тогда мы можем держаться версии, что принцесса, внучка императора, погибла при взрыве. А простая девушка пусть живёт. Я уже привык укрывать беглецов с Сино Тау. Желательно ей быть подальше от этого странного государства, но тут уж как она сама решит.

Я молча опустил голову. Да, как она сама решит. Я ею командовать не могу. Может быть, она решит, что во всем виноват, и лучше ей больше никогда меня не видеть.

В самолёт мы садились уже ночью. Я смотрел в иллюминатор на удаляющиеся огни и чёрное бесконечное пространство, и вспоминал свои рисунки. Интересно, мне их отдадут? Диплом наверняка будет и без них, раз Клад навёл в университете шороху. Но мои наброски мне все равно дороги, как память. И среди них тот рисунок с Джан... Как бы его не сочли вещественным доказательством!

А она спала. Впервые, наверное, за очень долгое время спала мирным сном, тихо и размеренно дышала, и ничто не омрачало её лица. Если бы у меня был хотя бы карандаш... Но вряд ли она теперь согласится, чтобы я ее рисовал, а ещё — каким же ужасным будет её пробуждение!

Клад вручил мне переговорное устройство и велел быстренько пересказать все, что со мной случилось — для следствия.

— Только без особых подробностей для первого раза! — предупредил он.

В подробности я не вдавался. Во-первых, боялся сболтнуть лишнего, во-вторых, меня смертельно клонило в сон. Я честно рассказал про редакционное задание, про плавание по морю, шторм, вынужденную высадку на остров, неожиданное появление подлодки и непонятных личностей на ней, про то, как мы с Горено скрывались в лесу, наблюдали конфликт пиратов с какой-то третьей силой, а потом случайно попались им на глаза. Про Джан я не сказал вообще ничего, а меня так и не спросили. А про перестрелку у Локулуса сообщил почти правду — увидел свою украденную лодку, решил, что взяли ее явно не с добрыми намерениями, и незнакомцы это подтвердили, когда вместо диалога начали по мне палить из бластера. Хорошо, что подоспела береговая охрана!

И тогда я впервые услышал своего собеседника — хриплый усталый голос сказал, что разговор записан. Устройство пикнуло и отключилось.

Отключился и я. В салоне самолёта погасили свет. Проваливаясь в сон, я подумал, что все равно про Джан догадаются. На базе остались её вещи, имперцы тоже про нее расскажут, а мы тут вывезли раненую девушку из Трианглета — ну кто ещё это может быть? Но Клад обещал все уладить. Наверное, рассуждает, как и я — пока все прояснится, пройдет время, а там и Джан будет в безопасном месте, и мы чего-нибудь соврём. Что эферийцы умеют лгать, причем со знанием дела, с фантазией и без особых угрызений совести, я давно убедился. Правда, они делают это только во благо другого человека и никогда — из корысти или для собственной выгоды.

Я закрыл глаза. Все же хорошо, когда кто-то решает за тебя...

Я проснулся ранним утром, когда мы уже сели в аэропорту, но долго не мог прийти в себя. Сидеть в кресле было дико неудобно, но я на попытки разбудить только бормотал, что вот сейчас, ещё совсем чуть-чуть... А потом вдруг, сразу вспомнил всё, резко подскочил, и чуть не рухнул в проход, потому что ноги занемели.

Встречали нас в основном эферийцы, я сперва удивился, а потом сообразил, что они из медицинского центра. Среди народа Умирающей звёзды много врачей, изредка у нас можно встретить социолога — вроде моего сводного брата.

И да, они не любят, когда их планету называют Умирающей звездой, предпочитают название Холодная.

Я моргнуть не успел, а Джан вместе с ее кушеткой уже переместили в специальный автомобиль для перевозки больных. Мы с Кладом проводили не до дверей, но внутри нам места не было. И тут, от движения или от яркого солнца, не знаю уже, она пришла в себя. Меня к тому времени основательно так оттёрли назад, я особо и не сопротивлялся — я не врач, и грязный, будто меня достали из помойной ямы, вряд ли такое общество полезно для больной. И тут ко мне обернулись:

— Молодой человек, она вас зовёт.

Я пролез в автомобиль между всех этих аккуратных стройных людей в ослепительно белых одеждах, чувствуя себя доисторическим человеком.

А Джан не выглядела чужой. Она была такая же неземная, нездешняя, прекрасная и отрешенная, она лежала, накрытая простыней, со свежей повязкой на голове, лицо у нее осунулось, глаза запали, но все равно я не мог ее назвать несчастной или беспомощной. И осознал впервые по-настоящему, что она — принцесса.

И все же она очнулась среди незнакомых людей, в непонятном месте, и не знала, что произошло.

Я тупо сказал:

— Все будет хорошо!

Она слегка кивнула, пошевелила губами, но говорить ей ещё было трудно.

— Ухо болит?

Она слегка покачала головой и поморщилась:

— Меньше...

— Джан, это эферийцы. Они лучшие врачи, а ещё у них тебя никто не тронет.

Она просияла. Сразу, в один миг, вспыхнули милые усталые глаза и лицо озарилось улыбкой:

— О! Про них говорил учитель! Он говорил, что это чудесные люди, значит, это так и есть!

— Надо ехать, — сказал кто-то сзади. Я быстро попятился:

— Да, Джан, надо в больницу. Мне здесь места нет, я поеду следом.

И выскочил наружу, прежде, чем она меня остановила, чувствуя при этом себя последним трусом.

Нас с Кладом действительно дожидалась отдельная машина. Он велел мне садиться и я сел, мысленно отметив, что это самое кумовство — просто великолепная штука, если ее используешь именно ты. Нам достался прекрасный удобный автомобиль, в таком мне сидеть ещё не доводилось.

Только комфортная поездка превратилась в дорогу на эшафот. Я смотрел в окно на город (каким родным он теперь мне казался!) и мечтал, чтобы мы никогда не оказались на месте, или хотя бы ехали долго-долго... Я ведь знал, что ждёт меня по прибытии. Я гонец с плохими вестями, если верить сказкам, много лет назад таким отрубали головы.

Клад вёл машину молча (эферийцы все же молодцы, всему учатся необыкновенно быстро). Он вроде и на меня не смотрел, но мое состояние заметил. Глядя перед собой, негромко сказал:

— Хочешь, я сам с ней поговорю?

Я сразу понял, о чем он, потому что о другом думать просто не мог. И на миг мне даже показалось, что это выход. Да, выход! На первое время, мне не надо будет встречаться глазами с Джан, объяснять, почему я не смог помешать трагедии, почему вообще попался этой компании в лесу, и в итоге из-за меня все это произошло.

И своим самопожертвованием он спас не только Джан, но и меня, совершенно постороннего человека. И он не мог знать наверняка, что это не я похитил и пытал механика.

А я теперь пытаюсь спихнуть тяжёлую обязанность на Клада. Да, Джан меня видеть больше не захочет, но пусть... Заслужил.

— Нет, Клад. Большое спасибо. Но я должен сказать это сам.

Лифт в больнице был. Но я решил подниматься по лестнице, чтобы собраться с мыслями, хотя и понимал, что просто себе вру. Никакие слова не помогли бы смягчить удар. Никакие попытки выгородить себя были просто невозможны. И даже самая длинная лестница когда-нибудь кончается...

Ещё и Клад отстал. Ему позвонили и он остановился в коридоре, разговаривая вполголоса. А я шел вперед, мне никто не подсказывал, меня словно притягивали эта дверь и эта палата. Кажется, там было яркое солнце... А может быть, это была теневая сторона, и солнце отражалось от окон здания напротив... Я видел только Джан, белую повязку на голове и глаза, которые так выделялись на побледневшем лице. Но такой портрет я уже не нарисую, если только по памяти. Позировать мне не будут.

Она молча смотрела, как я приближался, ничего не спрашивала. Ждала.

Я тупо спросил сначала:

— Ты как?

Женщина в жёлтой униформе, что устанавливала рядом с кроватью медицинское оборудование, предупредила:

— Сейчас готовимся к операции. У вас мало времени.

Это была эферийка, стройная, невесомая и изящная, как все они, этакое небесное создание. Только с очень уж строгим лицом.

Я пробормотал:

— Операция это отлично, сейчас пластика творит чудеса, ухо будет, как новое.

Небесное создание презрительно фыркнуло. Конечно, я понимал, что дело не только в пластике. После осколка рикошетом по голове будет и сотрясения мозга, и прочее, и операция не одна нужна будет, наверняка.

Джан не кивнула, видимо, ей было больно. Только чуть прикрыла веки в знак согласия. Надо было просто попрощаться, сказать ей что-то одобряющее... Но я понимал, что она от меня ждёт, и не мог мучить больше ни не, ни, что греха таить — себя.

— Джан. Учитель погиб.

У нее вырвался короткий горестный стон. Медсестра продемонстрировала, что эферийцы тоже очень даже умеют злиться — она обернулась и зашипела:

— Вот зачем вы? Вы подождать не могли? Она готовится к операции, а вы сделали ей хуже!

— Не надо, — прошептала Джан. — Все правильно. Я знала. Потому что его не было.

Я бы на ее месте подумал, что он мог оказаться под арестом, но Джан, похоже, таких мыслей вообще не допускала.

— Это они его убили? Радикалы?

— Нет, он сам... У них была куча взрывчатки, и они могли захватить Горено. Тогда бы мы погибли. Он понял это и подорвал себя и их. Он умер как герой.

Я не знал, что ещё сказать в утешение. И очень боялся, что она вспомнит — мне учитель не нравился.

Она не вспомнила, во всяком случае, не упрекнула вслух.

— Ты уверен?

— Я слышал... Уверен.

Да, я не видел, но не такой учитель был человек, чтобы бросить в своих гранату, а сам нырнуть в убежище. Да и воронка там была чуть ли не на четверть острова.

— На Мереваке ему поставят памятник, — сказал я вслух. — Непременно. Я смогу добиться. Это же наш остров, наша территория.

Она опустила веки.

— А ты не беспокойся ни о чем. Тебе сделают операцию, ты проснешься здоровой.

— А потом? — прошелестела Джан. Говорить ей было трудно. Может быть, из-за сотрясения, или же она боялась заплакать.

— Потом тоже ни о чем не беспокойся. О тебе позаботятся.

Она нахмурилась. И я понял, почему — ей уже предлагали ни о чем не беспокоиться, обещали позаботиться,только платить за это пришлось слишком высокую цену.

— То есть тебе помогут. Захочешь, будешь учиться дальше, тут же не деревушка с одной-единственной школой.

Она слегка покачала головой. И дурак же я. Напомнил... Медсестра-эферийка опять посмотрела на меня с неодобрением, хоть и не знала, в чем дело.

— Ну, кем хочешь, тем и станешь. Можно ещё уехать на Эо Тау. Это молодая планета, там переселенцы, и наши, и эферийцы, там рады всем. И всем найдется и жилье, и занятие.

— Нет, — шепнула она очень тихо. — Это прекрасно, спасибо... Но учитель — он всю жизнь отдал родной стране.

— Сначала надо выяснить, безопасно ли тебе будет в этой родной стране.

Я не стал говорить, что учителю страна вон какой благодарностью отплатила. Он учил чумазых рыбачат на самом краю света, потом готовил город к эвакуации, а в итоге о нем никто не подумал, и, если бы он остался жив, его бы просто казнили.

— Я не поеду сразу, я не такая глупая, как ты думаешь.

— Я ничего не думаю!

— Сначала я получу профессию. Буду учительницей, настоящей, как он. Тогда и вернусь.

— Это хорошая цель. Устроишь свою жизнь. И будешь свободна поступать, как хочешь. Как писал твой дед.

— Ох! — она попыталась шарить рукой по одеяло. — А его записка?

— Ваши вещи вам непременно вернут в целости и сохранности, — пропела медсестра, снова превращаясь в небесное создание. А потом сверкнула на меня глазами, только что зубы не оскалила:

— Вам пора. Вы расстраиваете больную. Можете подойти вечером, когда она придет в себя.

Я поднялся со стула. Не знал, как попрощаться с Джан, любой парень с нашего курса на моем месте преспокойно чмокнул бы ее в щёчку, но я осмелился только дотронуться до её тонких пальчиков, лежавших поверх одеяла. И вспомнил, как на острове пытался за руку затянуть её в лодку, а она вырвалась и убежала.

— Я пойду?

— Да. Иди.

Я встал. Эферийка, судя по глазам, уже готова была гнать меня прочь пинками, чтобы не расстраивал больную. А после операции захочет ли Джан меня видеть? Я теперь напоминание о смерти учителя.

— Прости меня!

— За что простить? — она удивлённо приподняла брови и поморщилась — все же ей было больно.

— За то, что я живой, а его не уберёг. Прости.

— Ты же тут ни при чем.

Точно такие слова я говорил себе сам — но не верил в них.

Эферийка уже ничего не говорила, но смотрела очень красноречиво. Мешаешь, мол. Больную пора оперировать, мол.

— Скорее, это я виновата, — сказала Джан.

— Ты-то при чем?

— Если бы не я, он бы не сделал этого... Держался бы в стороне, уцелел бы.

— Не держался бы он в стороне. А рано или поздно вашим властям надоели бы пиратские лодки под боком, и он бы все равно погиб. Только не как герой. Он умер, зная, ради чего. Ради того, чтобы ты была счастливой. Чтобы построила свою жизнь. Так и будет. Выучиться, на кого захочешь. Замуж выйдешь.

У меня пересохло в горле. Больно много я наговорил и, кажется, лишнего...

— Я же не могу выйти замуж, я десятая дева в семье и должна хранить власть, — она слегка улыбнулась.

— Времена империи миновали. Можешь делать все, что захочешь. Тебе так и дед написал.

— Да, написал... Миро, а у тебя... есть девушка? Невеста?

— Нет, — я попятился к двери. — Нет. Нет у меня никого. Почему ты спрашиваешь?

— У тебя ведь была другая жизнь. Учеба, поездки, большой город. Друзья. Свобода.

— У тебя тоже все это будет, и ты увидишь, что это самая обыкновенная жизнь. Все будет хорошо. Ты вон какая смелая, выскочила против пиратов и стала им угрожать. Они точно ошалели. Да! А как в таких случаях поступал твой дед?

Она слегка улыбнулась:

— Не знаю. Я просто вспомнила старую сказку про хитреца Илуланга...

И тут же снова поморщилась от боли.

— Джан, мы заболтались. Пора. У тебя операция.

— Ты придёшь ещё? — спросила она немного испуганно. Эферийцы, конечно, замечательные люди, но ведь ей они незнакомы.

— Конечно! — сказал я бодро и тут же ляпнул ерунду:

— Если ты захочешь меня видеть.

Опять удивлённо приподнятые брови:

— Почему не захочу?

— Это я так... Я приду. И устроиться помогу, и вообще...

— Нет, почему ты решил, что я не захочу тебя видеть? Они и так убили всех, кто был мне дорог.

— Э...

— Операция! — закричала медсестра. Тут к ней и подкрепление явилось — двое мужчин в халатах и масках. Эферийцы, мне незнакомые — кого-то из врачей я знал, конечно, мама тоже работала в медицине, но не всех.

Я шел за каталкой, а потом меня оттеснили — не плечом, а просто очень сурово посмотрели. И даже за руку Джан не дали подержать. Каталка скрылась за поворотом, операционная, насколько я помнил, была ещё дальше.

Я посмотрел им вслед и пошел искать Клада. Нашел его там, где и оставил, он был не один, разговаривал с высоким худощавым молодым человеком — я узнал его, только очутившись рядом. Это был мой сводный брат, родной внук Клада, Стат-младший, как его называли, хотя его отца, носившего то же имя, давно на свете не было...

Значит, он вернулся из Трианглета. В другое время я бы первый подошёл с расспросами, но сейчас мне было не до того. Остановился поодаль, ждал, пока на меня обратят внимание, и честно не подслушивал. Но услышал, как Клад громко закричал:

— Да вы что, сговорились вдвоем, что ли?!

И тут они заметили меня, дружно повернулись в мою сторону, и так я и не узнал, кто и о чем сговорился.

Я предупредил их, что поеду домой. Клад предложил остаться в больнице — тут, мол, и помыться можно, и переодеться, и выспаться, и медосмотр мне тоже не помешает.

Я отказался. Может быть, стоило дежурить под дверью операционной? Но меня туда так и так не пустили бы, а ещё тянуло домой. Просто жизненно важно было оказаться дома, в родных стенах, после всего. Напутешествовался.

— Но ты же никуда больше не уедешь? — спросил Клад.

— Нет. Куда мне ехать?

— Ну, с группой.

— Группа — все. Курс закончился. И я обязательно вернусь сюда вечером.

— Ну хорошо. Вечером приедет тот человек, с побережья, капитан службы безопасности.

— А, он капитан?

— Да. Он с тобой лично поговорит.

— Они не отдадут Джан в Трианглет?

Клад посмотрел с укоризной:

— Она наша теперь. Мы же капитана в свое время не выдали бывшему режиму, когда он искал убежище на Холодной звезде. Так что за это не бойся. В конце концов, вытащила же моя дочь... э... твоего отца, а это было труднее. И кстати, капитан тебя хвалил — по поводу тех двух имперцев, что ты помог задержать на Локулусе, — так вот, это очень непростые два имперца. Много интересного расскажут.

Глаза у него как-то очень нехорошо сверкнули. Эферийцы не любят сторонников прежнего режима, и им есть, за что.

— Он не сказал, что там у них хранилось, на Локулусе? Что за секреты?

Клад засмеялся:

— Нет, это уж он ни за что не скажет. Даже при личной встрече. Может, потом и узнаем. Он спрашивал, не отдашь ли ты Горено. Им как раз он очень пригодится. Роботов им не хватает, а таких, с опытом действий в экстремальных ситуациях — тем более.

— Это как он сам решит, — у меня заныло в груди, когда я подумал, что придется расставаться с Горено. Но он же не чемодан, чтобы опять положить его на полочку. Наверное, он и сам будет счастливее, если можно так сказать о работе.

— Он же не решает.

— Пусть попробует.

— Миро, ты совсем спишь на ходу. Давай, в больнице останешься?

— Не, я — домой. До вечера.

— Ну хорошо...

Я пошел вниз. Опять же, можно было воспользоваться лифтом, но я шел пешком. Навстречу мне не поднимались — кажется, я вернулся в выходной день.

Зато когда я почти спустился на первый этаж, сверху послышался топот — меня догоняли. Это был Стат, родной внук Клада, мой сводный брат.

— Миро, Миро, погоди!

Он прыгал аж через две ступеньки, так торопился. Эферийцы обычно ведут себя более сдержанно.

— Миро, ты же художник?

— Ну да.

— Так я вот что вёз. Представляешь, много чего растерял, а это сохранил, это подарок.

Он совал мне в руки какой-то свиток, вроде старинного пергамента, скрученного в трубку.

— Это что?

— Это картина. Ты же художник, я подумал, что тебе будет интересно.

Наверное, у меня был совсем убитый вид, раз меня решили порадовать подарком.

— У нее необычный автор. Это принцесса Гон-Джей, дочь последнего императора.

— Кто, прости? Какого императора?

— Последнего, который отрекся. Она бесследно исчезла.

— Она покончила с собой, — я вспомнил рассказ Джан. Мне казалось, я запомнил только самое основное, а выходит, что почти всё. Когда мы сидели на секретной базе, перед входом в лабораторию, над нами холодным светом горела лампа в потолке, за стенкой лежал труп человека, точнее, его половина, снаружи поджидала опасность, а Джан говорила и говорила. О бедной деревушке на пустынном побережье, о странном незнакомце, о вернувшейся памяти. О том, что ее мать была художницей (я ещё подумал — вот почему она мне доверилась), а потом выбросилась из окна, чтобы отвлечь преследователей и спасти своего ребёнка.

И это её картина! Это рисовала она, и ее рисунок каким-то чудом попал ко мне в руки.

— Откуда ты знаешь? — удивился Стат.

Я честно собирался начать рассказывать, но развернул холст.

— Откуда, Миро? Про нее ничего не известно!

Я не ответил. У меня перехватило дыхание и стало сухо во рту.

Она рисовала не так, как учили меня, погибшая принцесса Гон-Джей, мать Джан. Она не оставляла четких контуров, не прорисовывала детали, почти не смешивала краски. Хотя у нее они были очень стойкие — неизвестно, где и сколько хранился этот холст, а изображение осталось ярким и свежим.

...Под закатным солнцем розовел пляж. Бежевый песок лишь слегка потемнел, волны набегали, оставляя белую пену. Лёгкая туманная дымка из мельчайших водяных брызг повисла в воздухе. И вдоль края моря шла девушка, оставляя за собой цепочку следов. Она одна была нарисована контрастными четкими красками. Она уходила вдаль, вот-вот она исчезнет, и на песке останется единственный след, который пощадили волны...

— Миро! Откуда ты знаешь про дочь императора?

— А у тебя картина откуда?

Он махнул рукой:

— Это долго рассказывать... Случайно попалась, в пути.

— Мне тоже долго рассказывать. Спроси у деда. А я поеду домой, вернусь вечером.

— Да, обязательно.

Я начал спускаться по лестнице, а Стат ещё что-то говорил мне вслед и вообще был какой-то суетливый, или он после Треугольного континента таким стал? Тогда туда ехать не стоит.

На улице светило яркое солнце. Я зажмурился в первый миг, потом хотел снова развернуть картину и рассмотреть ее повнимательнее, но все же решил отложить это до дома. Здесь было полно людей, даже в больничном дворе. За несколько дней вдали от цивилизации я начал забывать, что такое толпа...

Я сунул руку в карман и сообразил, что с "поеду домой" погорячился — ехать мне было не на что. Хорошо хоть, ключи за все это время я не потерял. Хотя в общежитие меня бы в любом случае пустили.

Можно было вернуться назад и попросить Клада довезти меня до университета, но я решил пойти пешком. Не так уж и далеко...

Люди на улице, если оказывались вплотную, поглядывали на меня с неодобрением. Зато двое чумазых пьянчуг радостно поздоровались. Меня это только немного позабавило. Город остался прежним...

Нет, не прежним! Что-то неуловимо поменялось в зданиях — старых и новых, в улицах, в толпах народа, даже в автомобилях. Город больше не был огромным бездушным муравейником, единым чужим механизмом. Вот прошел человек, бросил быстрый взгляд на мои ботинки, которые превратились в нечто такое, что давно пора выбросить — он чужой, но что у него на душе? Мы сталкиваемся в толпе и расходимся, а внутри у каждого свой бесконечно огромный и богатый мир, про который другие не знают и не задумываются, пока не окажутся на волоске от смерти. И как же хрупок этот мир, а находятся те, кто его обрывает досрочно...

Всего десять дней назад я об этом не думал вообще, просто жил, переживал из-за экзаменов, а далеко на тропическом острове умирала от страха и одиночества девушка, о которой я ничего не знал. И где-то на Треугольном континенте брёл по берегу человек, которого жизнь загнала в западню, и о нем я тоже ничего не знал... А потом наши пути пересеклись, и его — оборвался навсегда.

О чем он думал, когда готовился убить себя и своих товарищей? И как приняла свое страшное решение родная мать Джан? И как ее приемная мать, ее няня, посвятившая всю жизнь последней кровинке императорского рода, долгие годы скрывалась, уклонялась от вопросов, топила печь и таскала воду в ведре — это после дворца! — и все время надеялась, что произойдет чудо! И оно произошло, но для нее все закончилось плохо...

Можем ли мы понять другого человека, как себя? Если я даже родного отца не расспрашивал, как он пережил те несколько дней после революции, когда его могли казнить, всегда относился к этому легко — ну было и было. Обошлось же.

Можно ли это нарисовать — то, что ты идёшь по городу, и понимаешь, что мир изменился? Можно ли нарисовать другого человека так, чтобы зритель понял его, как себя? И захотел беречь чужую жизнь, как свою?

Впереди показалась аллея, ведущая к центральному входу университета. Вот так быстро я дошел, выходит... А рисунки свои растерял! Возможно, их соберёт и привезёт Горено, если тот капитан, что прибудет вечером в столицу, возьмёт робота с собой.

Но из-за проявленного задания я не переживал. Больше меня тревожило то, что лодка Вептаро пропала, надо ему компенсировать, а сначала для этого надо его найти — возможно, он уже съехал. Ну а за себя я не беспокоился.

Если диплом не дадут — значит, повторю последний курс ещё раз, останусь студентом, будет какая-никакая стипендия. Если вдруг Клад все понял правильно — диплом дадут. Значит, работать буду. Тем более, я уже знаю, что и зачем я должен рисовать. Зачем это вообще нужно — искусство...

Если я предложу Джан пожить пока в квартире моих родителей? Она согласится? Я могу остаться в общаге, чтобы ее не смущать... И, конечно, сейчас не показывать ей картину ее матери. Отдам потом, когда она придет в норму.

Она сказала что-то про дорогих ей людей, в число которых вроде как входил и я. Но это потому, что она жила в вынужденной изоляции. А когда она будет вести обычную жизнь человека в большом городе со множеством встреч и знакомств, или все же решит уехать на эферийскую базу на молодую розовую планету?

Но я могу только принять любое ее решение и быть рядом — если она захочет.

Пока я думал об этом, аллея осталась позади. У входа было почти безлюдно — все же выходной день, и каникулы только начались. Вышла уборщица и посмотрела на меня подозрительно — не добавлю ли я ей работы. Потом узнала меня и смягчилась:

— Из похода, что ли?

— Почти.

— Ну иди, на кровать только в таком виде не бухайся. Тебе сейчас благодать, все разъехались. Да! Это же ты нарисовал? Молодец.

— Что нарисовал?

Но я уже видел свой плакат. Он висел на входной двери, почти по центру. Сейчас он казался мне дурацким — девушка улыбалась чересчур беззаботно, краски были слишком яркими, как на детском рисунке. Но все же ай да Паук! Ай да зараза! Здорово его Клад припугнул, получается!

— Красиво, — сказала уборщица. — Не грусти. Незачем. День вон какой славный.

— Спасибо вам, — пробормотал я. А ведь она тоже — отдельная планета, как и каждый человек... И хотела меня подбодрить.

По лестнице я поднимался один, поэтому на ходу развернул холст с картиной принцессы Гон-Джей.

Конечно, мой набросок был не похож, только в самых общих чертах. И все же — как у нее появилась эта идея? Что она увидела, почему взялась рисовать эту картину. Может, в ее глазах это был символ человеческой жизни — мы проходим, и остаются от нас лишь следы на песке, да и те смывает время?

После самой принцессы остались её картины. И Джан, конечно...

Тогда пятьдесят с лишним императорских поколений жили не зря!

Я споткнулся о следующую ступеньку. А ведь мой отец жил при прежней власти и был военным, а Трианглет тогда был вражеским государством, и император был врагом... Как отец отнесётся к внучке императора? Не будет ли чересчур недоволен?

Клад вот до сих пор не может примириться с браком родителей, столько лет прошло, а они для него по-прежнему: "Моя дочь и ...э... твой отец". Но наш народ отходчив. Примет. Куда денется.

Конечно, родителей я увижу очень не скоро. Но если помечтать... Если вспомнить ту странную лабораторию на Мереваке, куда люди попадали совсем из другого места? Если это действительно телепортация, мгновенное перемещение? Удивительная технология, которую больше не удастся скрывать — и можно будет использовать ее в космонавтике? Вдруг да пошлют новую экспедицию вдогонку "Квазару"?

Я художник, а не профессиональный космонавт, но все же... Летают же в глубокий космос даже люди гражданских профессий.

Я шел себе и шел на свой этаж без лифта, и, чем выше поднимался, чем дальше уносили меня мечты. Если и вправду построят новый звездолет, способный мгновенно перемещаться между звёздами, и включат в его состав добровольцев... А если и Джан согласится (мечтать, так на всю катушку, верно? Но сначала мы с ней добьемся памятника на Мереваке для учителя).

Так вот, если бы построили звездолет, и совершил бы он прыжок к голубой Карулиаде... И там мы бы нашли "Квазар", и я бы встретил родителей — на несколько лет раньше, чем ожидалось. Мама бы рыдала от счастья, а отец... о, он тоже был бы счастлив, хотя он не любит это показывать. И тогда я скажу — а теперь познакомьтесь, это моя жена.

К О Н Е Ц.

Кто разочарован — ну, тот разочарован. Больше меня все равно никто не разочарован.

А фэндом это хорошо. Потому что сын Флер заслуживает своей истории

И предыстория восстания тоже заслуживает.

Джан имеет в виду (ей слишком плохо, чтобы долгую сказку) аналог байки о Ходже Насреддине. Некогда ходжа уехал в соседний город на осле, и там осла украли. Ходжа вышел на площадь и закричал: горожане, если мне не вернут осла, я вынужден буду поступить так же, как мой отец! Испуганный вор ночью вернул осла. У довольного ходжи спросили, что за угрозу он имел в виду, как поступил его отец? Ну как, ответил ходжа, пришлось ему вернуться домой пешком.