Взаперти (гет)

Мистер Долгопупс спал, повязки на его еще немного колючих пальцах менять нужно было не скоро. Других пациентов сегодня не предвиделось и Кэтрин позволила себе снять косынку с волос. Ощущение рассыпавшихся по плечам волос дало ощущение окончания чего-то тяжелого и долгого.

Ощущение некого бессилия перед возможностью помочь давило тяжким грузом. Кэтрин не сомневалась, что совершенно секретная информация о драконах перестанет быть таковой в ближайшее время.

А мысль пойти прямиком к Гарри и попытаться навязать ему свою помощь вызывала у нее почти физическое отторжение. Это казалось ей верхом лицемерия — под видом поддержки вломиться в его и так разрушенные границы, стать еще одним взрослым, который что-то от него хочет, что-то требует, на что-то давит. Сродни издевке над и так уставшим от придирок и повышенного внимания подростком.

Она провела рукой по лицу, смахнув невидимую пыль усталости. Ее взгляд упал на шкаф с зельями, на аккуратные ряды склянок. Она могла вылечить тело. Но как исцелить атмосферу страха и недоверия? Как дать ему понять, что он не один, не нарушив при этом его и без того хрупкое пространство? Ответа не было. Только тишина палаты.

— Ты сейчас так ему нужен. Ну и какой смысл был бежать в пустоту, если и из этой пустоты ты можешь только наблюдать за него, а не дотянуться. Дурак.

Она представила, что он стоит здесь, прислонившись к косяку двери, с той своей старой, уставшей ухмылкой. И он бы ответил. Не вслух. А так, как они всегда общались — взглядом, полным понимания, в котором смешались бы боль и горькая ирония.

«Дотянуться, Кэт? А ты думаешь, я тут в изгнании от скуки картины пишу? Я тут каждый день до него дотягиваюсь. Мыслями. Злостью на всех, кто его тронет. Это моя веревка. И она тоньше волоса, но прочнее стали».

Она открыла глаза. Взгляд ее упал на стол, где лежали ее инструменты — точные, стерильные, бесполезные против невидимой боли. Если нельзя дотянуться... можно создать мост. Мысли понеслись, ища обходной путь, лазейку в стене, которую воздвигли вокруг мальчика.

— Письмо? Слишком опасно, его могут перехватить, это вызовет еще больше вопросов.

Через кого-то? Гермиона... Она умна, она поймет. Но это значит вовлечь ребенка в еще больший риск.

Через того, кому он доверяет... Хагрид? Но он уже на грани срыва.

И тогда ее взгляд упал на окно, в ночную тьму, за которой где-то был дом, ее дом…и камин. Мысль ударила как молния. Не прямой контакт. Не слова. Возможность. Возможность для него сделать шаг. Для Сириуса протянуть руку. Ее пальцы сжали край стола. Да. Это был риск. Но это был не ее риск — это был выбор, который она предоставляла им. Шанс, поданный так, чтобы его можно было принять или отклонить, оставаясь в тени. Она не могла быть тем, кто дотянется. Но она могла стать тем, кто даст веревку, по которой к Гарри сможет спуститься тот, кто действительно нужен. Решение было принято. Тихая, почти невесомая улыбка тронула ее губы.

— Ладно, Блэк, — мысленно бросила она ему. — Ты ждешь своего часа. А я... я подготовлю для тебя плацдарм. Посмотрим, что у тебя получится».

И она повернулась к столу, уже не чувствуя бессилия. Теперь у нее был план.

* * *

Следующим же вечером, вернувшись в свой домик в Ароншире, Кэтрин осторожно наложила на дверь и окна заклинания от подслушивания. Ритуал безопасности был отработан до автоматизма. Только убедившись в полной изоляции, она разожгла камин.

Теоретически, поговорить с гостиной Гриффиндора отсюда было возможно. Но защитная сеть Хогвартса, настроенная на отражение внешних угроз, безжалостно глушила такие попытки, превращая голос в шипящие, рвущиеся помехи, словно говорящие находились на разных концах земного шара.

И был только один человек, в чьих глубоких познаниях старой, обходной магии она не сомневалась ни секунды.

Она сделала глубокий вдох, отточенным движением бросила щепотку порошка в огонь и четко, почти отрывисто, произнесла адрес.

В пламени возникло добродушное, умное лицо ее крестного. Тэдди Тонкс. Его глаза сразу же сузились, заметив ее напряженную позу и тень усталости на лице. Не задавая лишних вопросов, он провел рукой с своей стороны камина — и треск и шипение стихли, связь стала кристально чистой и устойчивой.

— Ну, привет, котенок, — его голос звучал спокойно, но в глазах читалась мгновенная тревога. — Час поздний. Что-то случилось?

— Привет, папа-медведь, — ее голос звучал устало, но она позволила себе маленькую улыбку. Его присутствие, даже виртуальное, всегда действовало на нее успокаивающе. — Мне очень нужна твоя консультация. В крайне... деликатном вопросе. Мне нужно обеспечить стабильный и, что важнее, безопасный канал. Между Хогвартсом и... отдаленной точкой. Через третий камин.

Тэдди присвистнул, его брови поползли вверх.

— Каминную сеть Хогвартса пробивать? Котенок, ты в курсе, на что это похоже? Если тебя поймают на взломе сетей... — он не договорил, но выражение его лица говорило само за себя.

— Я в курсе, — тихо ответила Кэтрин. — Думаю частично этот жест будет одобрен…

Он внимательно посмотрел на нее еще несколько секунд, и его выражение сменилось с отеческой тревоги на суровую профессиональную концентрацию. Он понял, что дело серьезное, и возражения бесполезны.

— Ладно. Вижу, тебя не переубедить. Слушай сюда. Старое, забытое заклинание. «Винкулюм Фокус». Направь палочку на свой камин, а потом мысленно, как можно четче, представь камин приемника. Заклинание создаст временный, устойчивый туннель. Но тебе понадобится третья точка — якорь. Желательно на территории Хогвартса. Твой камин будет как усилитель и стабилизатор. Без него связь будет рваться и искрить, как на дешевом порохе.

Он подробно, медленно и четко объяснил ей жесты, правильное произношение латинских слов и тонкости визуализации. Кэтрин слушала, не перебивая, впитывая каждую деталь.

— Спасибо, — выдохнула она, когда он закончил. — Ты, как всегда, спасаешь меня.

— Всегда рад помочь, котенок, — его лицо смягчилось. — Ты же помнишь, что на это Рождество ты у нас? Без отговорок. Мы соскучились. Андромеда испечет твой любимый ореховый торт.

— Без отговорок, — голос Кэтрин дрогнул, в нем впервые прозвучала искренняя легкость. — Я уже скучаю по вашим историям.

Он кивнул, и его взгляд стал серьезнее.

— И... Кэти. — Он сделал небольшую паузу. — Если этот канал для того мальца о ком столько сейчас шума в газете... передай ему, что старый медведь держит за него кулаки.

Связь оборвалась. Кэтрин еще несколько секунд сидела неподвижно, глядя на потухшее пламя.

Теперь у нее был не просто план. У нее был конкретный, опасный инструмент. И железная решимость им воспользоваться. Она тут же схватила перо и самый качественный пергамент. Письмо должно было быть коротким и емким, как шифровка.

«Сириус.

Мой домашний камин будет открыт и стабилизирован для связи с Хогвартсом в ночь с 21 на 22 ноября, с полуночи до часа ночи. Используйте этот адрес. Вам не придется рисковать, пробивая защиту замка.

— К.»

Она не стала писать «для связи с Гарри». Это и так было очевидно. Она приложила к письму небольшой конвертик с отборным Летучим порохом — не намек, а прямое указание к действию. Не экономьте. Дешевый дает помехи.

Позвав сову, оставленную ей Тонкс, она привязала послание к ее лапе.

— Лети к нему, — тихо прошептала она, глядя птице в глаза. — К большому черному псу. Скажи, что это от меня. И что дело срочное.

Сова глухо щелкнула клювом, словно подтверждая, что понимает все с полуслова, и бесшумно выпорхнула в ночное окно, растворившись в бархатной тьме.

И только когда птица исчезла из виду, напряжение наконец отпустило ее. Кэтрин почти без сил опустилась на потертый ковер перед камином, раскинув руки в стороны. Прохладная шерсть приятно холодила разгоряченную кожу.

Забавно. Впервые за долгое время она ощущала не тяжелую усталость, а полезность. Чистую, острую, как скальпель. Она что-то делала. Не наблюдала, не диагностировала, а действовала. И никто в мире никогда не узнает, что утром двадцать первого числа она оставила на пороге своего дома, в укромном месте, где когда-то оставляла угощения для Бродяги, аккуратный сверток. Внутри лежали теплый шарф и перчатки, немного едвы, бутылка доброго эля, чтобы согреться изнутри, и несколько флакончиков с зельями ее собственного приготовления — от простуды, для заживления ран и одно общеукрепляющее, горькое на вкус, но невероятно эффективное.

А примет ли он их… не важно. Сам жест был важен. Бросок в пустоту. Надежда, завернутая в холст. Она сделала все, что могла. Остальное было не в ее власти.

* * *

В ночь на двадцать второе ноября, Кэтрин заняла молчаливую вахту у своего камина в кабинете Больничного крыла. Мадам Помфри уже отправилась спать, а Кэтрин, под предлогом перепроверки всех готовящихся к первому испытанию припасов осталась одна в своем стерильном царстве.

Она только что закончила сложнейший ритуал — тройное заклинание стабилизации, сплетая магию своего камина с сетью Хогвартса и тем самым создавая призрачный, но прочный мост через пространство.

И вот он, знак. Пламя дернулось, окрасилось в болезненно-зеленый цвет и выбросило сноп искр. Связь была установлена, но она была хрупкой, неровной, как сердцебиение в лихорадке.

Сквозь шум и шипение пробивался голос. Не Гарри. Сириуса. Он звучал не так, как она помнила — не с дерзкой бравадой и не с язвительным юмором. Он был... уставшим. Глубоко, до костей, изможденно уставшим. В нем слышалась хрипотца недосыпа, грусть и та особенная, знакомая ей по самой себе горечь, что остается, когда ты слишком долго скрываешься и боишься.

— ...понимаю, Гарри... знаю, что не ты... — его слова тонули в помехах, но тон был успокаивающим— бесконечное, вымученное сочувствие.

Кэтрин не двигалась. Ее пальцы инстинктивно сжали край стола, костяшки побелели. Она слышала не просто слова. Она слышала цену, которую он платил за свою свободу. Цену одиночества, изоляции и постоянного страха за того, кто был ему дороже всего.

Ее собственная усталость, ее гнев — все это вдруг показалось мелочным перед этой тихой, бесконечной усталостью в его голосе. Он был загнан в угол, как зверь, но вместо рыка издавал лишь хриплый шепот поддержки тому, кто был в еще худшей ловушке.

Она не слышала Гарри, только ответы Сириуса. Но по ним она могла восстановить все: отчаяние мальчика, его страх, его непонимание. Ее сердце сжалось. Это был не просто разговор. Это была передача эстафеты. Один загнанный человек, из последних сил, пытался дать опору другому.

Кэтрин медленно выдохнула. Ее решение созрело окончательно и бесповоротно. Она больше не была просто наблюдателем или даже союзником. В этот момент, слушая уставший голос Сириуса Блэка, она стала сообщницей.

Она тихо подошла к камину и, не произнося ни слова, коснулась палочкой клубящегося зеленого пламени. Она не усилила связь — она и так была стабильна. Она сделала нечто иное.

— ...у тебя в замке есть друзья... Держись Грозного Глаза и м...

Кэтрин вплела в магический поток тихий, почти неощутимый импульс — не слова, а ощущение. Ощущение твердой почвы под ногами. Надежного тыла. Молчаливого понимания. Она ничего не сказала им. Но она дала понять то, для чего не было слов: «Я здесь. Я слышу тебя. Ты не один. Держись».

— ...Усыпляющее заклятие не применяй... Есть простое заклятие...

Пламя горело ровно еще несколько минут, разнося по кабинету обрывки его уставших, но теплых фраз. А Кэтрин стояла на коленях на холодном каменном полу, охраняя этот хрупкий мост между двумя людьми, сломленными обстоятельствами, но не сломленными духом.

* * *

Огонь в камине погас уже несколько часов назад, оставив после себя лишь горстку пепла и легкий запах гари. Кэтрин сидела в большом, пустом больничном зале за своим старым столом — том самом, что был ее рабочим местом в прошлом году. Такое далекое, спокойное прошлое, где самой большой неприятностью было случайно увидеть Августа Вана на очередной ротации министерских сотрудников.

Скоро рассветет, и профессор Люпин придет пригласить ее позавтракать в его кабинете и поболтать до начала занятий. А потом неспешная, любимая рутина больничного крыла захлестнет все ее внимание. В пять часов обязательно чай с мадам Помфри и профессором Стебель. Наверняка снова прибегут братья Уизли с очередным «шедевром» своих экспериментов, или профессор Флитвик в очередной раз, доведенный до состояния «Срочно, капли… те самые… ваши… это немыслимо!». А вечером — неспешный обход остающихся на ночь пациентов, завершение дня подсчетом расходников, составление списка на приготовление зелий и эликсиров, один для себя, второй для профессора Снейпа. Дальше Римус осторожно заглянет в дверь и предложит проводить ее до границы замковых чар.

Этот спокойный, устоявшийся мир отделяло всего полгода, но как же он был далек от нынешней реальности.

Вместо спокойного и дорогого сердцу Римуса — гротескная гаргулья в лице вечно настороженного, как бешеный еж, Грюма. Вместо приятной, почти медитативной рутины по приготовлению зелий — вечная внутренняя борьба, когда настает момент идти в подвал к профессору Снейпу. Благо, мадам Помфри, чуткая и понимающая женщина, почти полностью забрала эту роль на себя, оставив Кэтрин лишь самые необходимые, безличные поручения.

Но куда более неприятным персонажем, чем даже Снейп, оставался Игорь Каркаров. Его бьющийся в нервном тике глаз что-то остро высматривал каждый раз, когда в поле его взора попадала Кэтрин. Его взгляд был тяжелым, скользким, полным невысказанных подозрений и какого-то старого, затаенного знания, которое заставляло ее внутренне сжиматься.

И не было, пожалуй, более капризного и требовательного персонажа во всем Хогвартсе, чем мадам Максим, когда речь касалась ее студентов. Болели французы эстетично и жеманно, превращая каждую занозу или насморк в шекспировскую трагедию, требующую немедленного внимания всего медицинского персонала и личных заверений в их исключительности.

Интересно, болгары не обращались в больничное крыло вовсе — то ли по каким-то своим суровым соображениям, то ли в их среде действовал неписаный принцип: «Пока топор в спине не мешает спать, он не нуждается в извлечении».

Она сидела в тишине, и эта тишина гудела контрастом между прошлым уютом и нынешней, напитанной напряжением реальностью. Она скучала по тому миру. Но этот, нынешний, нуждался в ней гораздо сильнее. Именно поэтому, когда в ее открытое окно бесшумно влетела ее же сова и выронила на стопку отчетов не конверт, а камень, это нарушило хрупкий внутренний порядок. Он был идеально гладким, холодным куском кварца, отполированным морем. Мерцающие искры в его глубине казались пойманными звездами.

Первой реакцией был гнев. Наглец. Циник. Ее пальцы резко сомкнулись вокруг камня, чтобы швырнуть его прочь.

Но холодная тяжесть кварца заставила ее замереть. Побережье. Это был не булыжник. Это была частица его изгнания. Его одиночества.

Гнев испарился, сменившись щемящей, физической тоской. Она перевернула камень, и ее палец, привыкший к тончайшим неровностям, нащупал царапину. Это не была случайная черта. Это была метка. Знак. Как тавро на коже животного. Как зарубка на тюремной стене, отсчитывающая дни.

И вдруг она поняла. Не умом, а кожей, нервами, всем своим существом, измученным годами такой же, но молчаливой тоски. Этот камень — не просто «привет» или «спасибо». Это был ключ.

Он не скучал по ней. Он скучал по молчанию, которое не давит. По пониманию, которое не требует объяснений. Он вырос в роскоши, а потом годами жил в грязи и предательстве. Единственное, что у него осталось — это его воля. И он доверил ей кусочек этого одиночества. Не потому что хочет его разделить, а потому что знает: она не попытается его разбить.

Он сказал: «Я существую. И это существование — пытка. И ты — единственное живое существо, которое видит это и не отворачивается».

Она сжала камень так сильно, что его острые грани впились в ладонь. На идеально белый фартук капнула алая бусинка крови. В горле встал ком. Не от слез. От признания. От этой чудовищной, невыносимой чести быть хранителем его тихой исповеди, высеченной на камне.

Она положила его в ящик стола не как сувенир. Как артефакт. Как доказательство того, что даже в самом темном подземелье можно найти другого пленника, который поймет тебя без слов.

Их связь была не теплой. Она была оголенным нервом. Была шрамом, который болит на погоду. Он показал ей свое одиночество, потому что оно было единственной правдивой частью себя, которую он мог ей предложить.