Колыбельная для Луны (джен)

Прав был поэт (1), сказавший, что время сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий. Орландина испытала это на себе в полной мере. Конечно, страданием скуку и заключение в замкнутом пространстве можно было назвать с натяжкой, но привыкшей к комфорту, поклонению и вкусным человеческим эмоциям чародейке-гедонистке и этого хватало, чтобы посчитать себя очень несчастной. А ещё она тосковала по тем местам, где провела первые годы своей земной жизни, как блудное дитя, утомлённое длительными странствиями, тоскует по родительскому дому. Хорошо, что до полного освобождения оставалось совсем немного — какие-то три года. И коротая дни и ночи за нехитрыми занятиями, Орландина могла более-менее спокойно предаваться мечтам о будущем: представлять залитую солнцем роскошь неаполитанских пейзажей; вдыхать свежий, чуть горьковатый от морской соли воздух; утопать взглядом в чёрной бездне ночного неба, усеянной бисеринками звёзд; прогуливаться по нагретому за день песку у самой кромки накатывающих на берег волн.

Удивительно, но она, дух Хаоса, сменив несколько человеческих воплощений, почти научилась чувствовать. Не то чтобы в ней пробудилась человечность в том понимании, которое обычно вкладывается в это слово. Совсем нет. Совести и сострадания у чародейки по-прежнему не было, впрочем, и лютой, безадресной кровожадности тоже. Вряд ли Орландина стала бы тратить малейшие усилия на того, кто не представлял реальной угрозы — много чести! Другое дело, если кто-то вставал на её пути, вот тогда досадное препятствие устранялось без каких-либо сожалений. Однако ей, обладающей сильно развитым познавательным инстинктом, хотелось когда-нибудь испытать чувства, присущие по-настоящему добрым людям: любовь, сопереживание, дружескую привязанность. Сказалась ли длительная мимикрия под человека или то, что она терпеть не могла ограничений, но факт оставался фактом: Орландина стремилась стать цельной, в полной мере познать и добро, и зло.

Люди оказались непостижимы для её практичного разума. Размышляя об их истинной сути, она поражалась, сколь неадекватны существа, возомнившие себя любимыми творениями Господа, созданными по его образу и подобию. Хрупкие и недолговечные, на удивление уязвимые, способные жить лишь в узко обозначенных рамках, обусловленных физическими факторами, они всерьёз полагали, что представляют собой какую-то особую, уникальную ценность.

Человеческое сообщество по большей части представлялось Орландине мелочным, эгоистичным и злобным. А она, чёрная искра, рождённая из кромешной тьмы, нуждалась в эмоциональной теплоте, тянулась к свету — тому манящему, обволакивающему сиянию, что наполняло душу подрастающей Луны, постепенно превращающейся из ребёнка в юную девушку и притягивающей взгляды мягким очарованием безыскусной прелести. Не роза, а, скорее, ландыш, с мерцающими под неяркими лучами утреннего солнца алмазными капельками росы. Милое и доброе существо. Ей бы лесной феей родиться, пить воду из ручья, отдыхать под кронами вековых деревьев, вплетать в светлые косы нежные соцветия кукушкиных слёзок, слушать сказки старых болотниц, а не почти парией проводить дни среди тех, кто не в состоянии понять красоту её души. Но чистая сердцем Луна, казалось, заранее всем всё простила: и насмешки, и косые взгляды, и подножки из-за угла. Чтобы светиться от счастья, ей вполне хватало доброго здоровья отца и незримого присутствия Орландины, не оставлявшей свою подопечную наедине с грустными мыслями, всегда находившей для неё слова утешения и поддержки.

Приглядывая за Луной, чародейка старалась не упустить из виду и происходящие в магической Британии события, умозрительно прислушиваясь к ходу времени и общему магическому фону. И однажды, когда вроде бы ничего не предвещало беды, она уловила мощнейший всплеск тёмной магии, девятым валом прокатившийся на сотни миль вокруг. Настроившись на источник выброса, Орландина поняла, что существо, явившееся в этот мир, наполнено гневом, ненавистью, обидой и — что страшнее — совершенно, непоправимо безумно. Его энергетика была подобна серной кислоте — липкая и разъедающая до основ, несущая не жизнь, но смерть. Что со всем этим делать, чародейка пока не знала и на всякий случай решила держать ухо востро.

* * *

Тот-Кого-Нельзя-Называть. Тёмный Лорд. Волдеморт, как он сам себя величал. Погибший и возрождённый. Орландина чутко внимала словам приехавшей на каникулы Луны. Удивительную историю о Гарри Поттере и волшебнике, погубившем его семью, она слышала и раньше, но не придавала ей особого значения. А теперь, выходит, этот самый волшебник снова жив, а Поттера, принёсшего сию неприятную во всех отношениях весть, обвинили во лжи. Власть предержащие оставались в своём репертуаре — будут делать вид, что всё нормально, до тех пор, пока кровища по стенам их собственного дома не хлынет. Орландина зло усмехнулась — уж она-то точно знала, что мальчишка не врёт.

— Скажи мне, милая, — обратилась чародейка к Луне, когда та закончила свой рассказ, — а что из себя представляет этот Поттер, какой он?

— О! — Глаза девочки восторженно засияли. — Гарри настоящий гриффиндорец, очень храбрый, умный, очень добрый. Никогда меня не дразнит. Правда, не думаю, что он вообще знает о моём существовании. У него Рон есть и Гермиона, учатся с ним на одном факультете. Они всё время вместе. Их так и называют: Золотое Трио… — Луна вздохнула.

— Он тебе нравится? Тебе хотелось бы с ним дружить?

— Хотелось бы. Очень.

Так, а вот теперь этот мальчишка начал напрягать Орландину даже сильнее, чем возрождённый могущественный безумец. Если Луна привяжется к кому-нибудь очень сильно, или — о, не дай, Великий Хаос! — влюбится, это всё осложнит. Чародейка гневно нахмурилась, но быстро взяла себя в руки.

— Хочешь, поиграем в карты на четверых? — меняя тему, весело спросила она, оставив на потом досадные мысли. — Думаю, мистер Чернохвост со своей синеволосой прилипалкой к нам присоединятся.

— Эй, я не прилипалка! — возмущённо завопила Мальвина и, расправив кружевные воланы на панталончиках, кинулась распечатывать новую колоду карт. — Я вас сейчас всех уделаю! — поплевав на даму пик, вызывающе заявила она. — На что играем?

Играли, как обычно, на желание, и мистер Лавгуд очень удивился, обнаружив на следующее утро в шкафчике для посуды спящую в обнимку со столовыми ложками голубоволосую куколку, однако проигрыш — есть проигрыш. Хорошо ещё, Орландина, пребывавшая в расстроенных чувствах, на этот раз не сильно изгалялась, иначе простыми прятками Мальвине бы не отделаться. Чего стоит её прошлое задание — просидеть всю ночь на крыше! И хоть после того, как Ксенофилиус снял чары с детской и разрешил куклам гулять по всему дому, трудностей с перемещениями не возникало, на крыше трусиха Мальвина натерпелась страху. Она вообще много чего боялась в своей кукольной жизни и, к несчастью, почти всегда проигрывала. Верный непарнокопытный рыцарь порывался исполнять желания вместо неё, но строгая Орландина говорила, что так нечестно, и несчастный кентавр уныло ждал, когда возлюбленная, выполнив задание, вернётся, клацая зубами от ужаса, и утешал ласковыми речами и хвалебными одами. Сногсшибательными и по содержанию, и по исполнению. Остальные куклы помирали со смеху, пока он заунывным голосом вещал что-то про ланиты цвета фламинго и васильковые локоны, струящиеся по пышным плечам. Его выступления веселили всех едва ли не больше, чем топочущая в ярости от очередного проигрыша Мальвина.

* * *

Два месяца каникул, наполненные весельем, играми и задушевными беседами, пролетели быстро. Луна, расцеловав на прощание любимую куклу, уехала в Хогвартс, и Орландина вновь осталась наедине со своими мыслями, мечтами и сомнениями. Мальчишка Поттер очень её беспокоил, ведь, судя по тому, сколько раз о нём упоминали в этом доме за лето, он прочно поселился в мыслях Ксенофилиуса и его дочери.

Ненависть и ревность не давали чародейке покоя, но она ничего не могла поделать и очень надеялась, что Избранный, как называли Гарри Поттера, так никогда и не обратит на тихоню Лавгуд внимания. Однако всё вышло совсем иначе. Мало того, что этот сопливый герой довольно близко сошёлся с Луной в общении, так ещё и втянул в авантюру в Министерстве, подвергнув её жизнь серьёзной опасности. Наглый, безответственный щенок! О, как же Орландине хотелось убить дурачка Лавгуда, временно занять его совсем не привлекательную плоть и отправить в бездну и Хогвартс, и Поттера, и этого мерзкого Волдеморта, возомнившего себя чуть ли не богом, а уж потом без помех продолжать очаровывать девочку.

Но, к сожалению, для освобождения требовалось соблюсти принцип добровольности, и она не могла ни убить, ни заставить силой произнести нужное заклинание, тем более лунное затмение ожидалось не скоро. Учитывая это, ей оставалось лишь в бессильной злобе стискивать зубы и вести долгие беседы с папашей Лавгудом, который всегда был рад общению с любимицей дочери. Он почти год назад занялся вполне подходящим для себя делом — начал выпускать журнал «Придира», очень похожий на него самого — забавный, несуразный, не идущий на поводу у толпы — и поэтому обладал большим количеством информации, столь необходимой Орландине. Так она много чего узнала о Тёмном Лорде и, наконец, составила о нём окончательное мнение: очередной Караффа, упивающийся властью и разделивший людей на достойных и подлежащих уничтожению. Ничего нового! Разве что масштаб возможностей покруче.

Сама Орландина не стремилась к власти, находя это дело грязным и энергозатратным. Она не видела никаких приятностей в том, чтобы пролить чью-то кровь ради удовольствия, если только по необходимости. Волдеморта же считала ущербным. Одинокий ребёнок, страдающий от дефицита любви и стремящийся заявить о себе любой ценой, со временем взрастил свой комплекс неполноценности до мании величия и теперь с наслаждением омывал руки в крови волшебников и магглов. Даже его верные последователи, Пожиратели Смерти, не могли чувствовать себя в безопасности, потому что рядом с сумасшедшим не может быть никаких правил, которые он бы сам не нарушил. Впрочем, Орландина надеялась, что Гарри Поттер и этот помешанный на себе маньяк поубивают друг друга раньше, чем Луна отдалится от неё или серьёзно пострадает. Зря надеялась. Следующие годы девчонка только и делала, что, рискуя собой, встревала почти во все «приключения» гриффиндорской троицы, да ещё и на каникулах рассказывала об этом, как о чём-то выдающемся, под одобрительные восклицания Ксенофилиуса. Нет, это точно семья ненормальных — одна без какой-либо надобности подвергает себя опасности, другой — отец! — этому радуется. И обоим дела нет, что у кого-то из-за их легкомыслия могут рухнуть все планы. А потом случилось нечто, заставившее чародейку почти запаниковать: Луна повесила в своей комнате портреты (кто бы мог подумать?!) друзей. Пятерых — Золотого Трио, какой-то мерзкой рыжей девчонки и полноватого мальчика с испуганным взглядом.

— Смотри, Орландина! — радостно сказала она, указывая на их отвратительные физиономии. — Это мои самые лучшие друзья. Мы теперь — не разлей вода. Это Гарри Поттер. Это Рон Уизли и Гермиона Грейнджер. Они созданы друг для друга, правда, Рон совсем ещё ребёнок и не видит дальше своего носа. Это Джинни Уизли, сестра Рона. Она сохнет по Гарри. А это Невилл Лонгботтом. Он очень хороший. Я напишу здесь «друзья». Здорово будет, да?

— Здорово, — скрепя сердце согласилась чародейка. — Значит, теперь не я твой лучший друг? — осторожно спросила она.

— Ну что ты! — Луна нежно прижалась щекой к Орландининой ладони. — Ты мой самый лучший друг. Самый-самый. Просто друзей же чем больше, тем лучше, верно? И тебе нельзя в Хогвартс. А я там раньше была совсем одна…

— Наверно, мне уже не нужно петь тебе колыбельные? — Орландина состроила печальную гримаску и даже пустила пару слезинок, искрящимися капельками скользнувших вниз по её белоснежному личику. — Тебе и без них хорошо?

— Ох, нет, пой, пожалуйста! — всполошилась Луна. — Я их так люблю. Наизусть все знаю. Смотри! «Спи, принцесса, баю-бай, поскорее засыпай! Все игрушки и зверушки спят на шёлковых подушках…» — запела она, пританцовывая в такт мелодии, но Орландина уже не слышала слов песенки, не видела сияющих глаз девочки, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и та начнёт уходить из-под её влияния. До инициации оставалось меньше года, и Поттер с компанией могли порушить всё, над чем она так долго и усердно работала. Орландина ненавидела их с каждым днём всё больше, но опасность пришла совсем с другой стороны — Луну похитили Пожиратели Смерти.

* * *

Ксенофилиус снова стал похож на тень. Полубезумный, с потухшим взглядом воспалённых от слёз и бессонницы глаз, он мог лишь слепо следовать приказам похитителей, надеясь, что его девочка вернётся домой целой и невредимой, хотя иллюзий по поводу милосердия Тёмного Лорда у него не было. Время шло бесконечно медленно, превращая дни и ночи в скользкую студенистую массу, в которой Лавгуд тонул и захлёбывался от ожидания хоть каких-нибудь вестей. Он, как того требовали, напечатал в «Придире» информацию о преступнике Гарри Поттере — нежелательном лице номер один, поклялся всеми силами содействовать его поимке и передаче в руки Пожирателей Смерти, готов был отдать себя взамен Луны. Но мог лишь ждать, ждать, ждать, забывая о пище и сне, перебирая дрожащими руками старые колдографии, шепча дочке ласковые слова, которые та всё равно не могла услышать. Бедняга совсем поседел и стал похож на гигантскую бледную пяденицу (2). Он почти умирал.

Глядя на него, и куклы перестали изображать жизнь. Больше не раздавались весёлые песенки, прекратились игры и танцы; японские фарфоровые красавицы-гейши спрятались в шкаф и, закрывшись шёлковыми зонтиками, застыли, будто никогда не умели ни двигаться, ни разговаривать; почти все остальные игрушки последовали их примеру, и даже всегда деятельный кентавр понуро лежал теперь у ног печальной Мальвины, не в силах заговорить с иногда заглядывавшим в детскую хозяином. Вся комната, как и дом, покрылась толстым слоем пыли, и даже портреты друзей Луны затянулись тонкими нитями паутины, в которой утопала кухонная утварь и рабочий стол Лавгуда. Так выглядело бы отчаяние, возьмись какой-нибудь художник его визуализировать. Крохотный огонёк надежды ещё слабо трепыхался в обитателях дома, но с каждым днём становился всё слабее и слабее, растворяясь в чёрной ауре магии Тёмного Лорда, нависшей над всей Британией.

Орландина нашла её не сразу. Малфой-мэнор — старинный особняк, где в подземелье томилась Луна — был закрыт мощными чарами и окутан вязкой энергией отрицательных эмоций, которые чародейка переносила с трудом: страхом, отчаянием, унынием, подобострастием. Так во все века пахло рабство. Эмоции преклонивших колена перед более сильным, живущих до тех пор, пока господину это угодно. Жалкая картина, ведь этот дом принадлежал гордым и самолюбивым людям, и совсем недавно они сами являлись источником преклонения. Орландина это чувствовала. «Sic transit gloria mundi» (3), — философски заметила она, зябко поёжившись, и, решив оставить размышления об изменчивости судьбы на потом, всем своим существом устремилась к той, ради кого здесь оказалась.

— Здравствуй, моя милая. — Услышала Луна родной голос в своей голове. — Вот я и отыскала тебя. Как получилось, что ты оказалась в таком положении, и почему друзья тебя не спасли?

— Орландина! — радостно воскликнула девочка, вскакивая на ноги. — Я знала, что ты меня найдёшь! Знала!

Остальные пленники (гоблин и старик Олливандер) посмотрели на подругу по несчастью с ужасом. Нет, они и раньше подозревали, что у той не всё в порядке с головой, но вот прямо в эту минуту Луна, казалось, окончательно спятила, и они испугались, что рано или поздно сами последуют её примеру, если, конечно, раньше их не сожрёт Волдемортова гадина или кто-нибудь из Пожирателей не запытает до смерти.

— Ты чего орёшь? — недовольно проворчал Крюкохват, пересаживаясь подальше и опасливо косясь на приплясывающую с блаженной улыбкой на лице Лавгуд. — Смотри, доорёшься до Того-Кого-Нельзя-Называть. Мало не покажется.

— Скажи гоблину, чтоб замолчал! — рявкнула Орландина, оглядывая помещение и с неудовольствием отмечая, что соседи вряд ли смогут оказать Луне поддержку. — И правда, не кричи так. Мы же можем общаться мысленно, помнишь? Ложись спать, всё будет хорошо. Обещаю, — уже ласково добавила она.

— Хорошо. — Девочка с готовностью кивнула. — Мистер Крюкохват, моя кукла просила вас замолчать, — вежливо обратилась она к гоблину. — Спокойной ночи.

Крюкохват отполз ещё дальше, как никогда ясно понимая, что, скорее всего, окончит свою жизнь в этом сыром подземелье вместе с измождённым истязаниями стариком и сумасшедшей девчонкой. Почему-то именно сейчас, когда Луна, по его мнению, окончательно рехнулась, до него дошло, что спасения не будет и смерть тихим неотвратимым шагом с каждой минутой подходит всё ближе и ближе, подобно прожорливой улитке, ползущей вверх по стебельку цветка, чтобы съесть его лепестки. Утром цветок ещё свеж и полон жизни, а к вечеру останется один стебелёк, который неминуемо засохнет. Хотя гоблин полагал, что от них троих вообще ничего не останется.

* * *

Своё шестнадцатилетие Луна встретила в заточении, получив поздравление только от любимой куклы. Они даже спели дуэтом по этому случаю. Глядя на радостно голосящую о «цветах и пирожках» девочку, Крюкохват забился в угол, зажал ладонями уши и тихонечко завыл, чтобы хоть как-то сохранить рассудок. Олливандер уже вообще не реагировал, проводя время в состоянии полубреда-полуяви. А Луна продолжала распевать, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно выберется отсюда, ведь Орландина обещала, что всё обойдётся.

На самом деле, та ни в чём не была уверена, хотя продолжала поддерживать в девочке надежду, ведь до шестого мая, когда на небе воцарится чёрная луна, оставалось достаточно времени. Но до этого вполне могло случиться непоправимое, и чародейка морально готовилась отложить планы на неопределённый срок — пока найдётся тот, кто добровольно прочтёт заклинание освобождения и примет её как часть себя. А если Луна всё-таки выживет, то инициацию можно будет провести в следующее затмение, хотя оставалась опасность того, что, попав под влияние новых друзей, девчонка станет более мнительной и захочет выяснить, кто на самом деле её любимая кукла, прежде чем провести обряд. Учитывая всё это, Орландина нервничала. Хорошо, другие куклы, будучи в печали, не донимали её, иначе на этот раз она точно спалила бы детскую.

Ксенофилиус тоже почти не доставлял ей хлопот, делая всё, что ему приказывали, и ни разу не поставил под угрозу жизнь дочери. Чародейка, поощряя примерное поведение, иногда добавляла ему животворной энергии и проводила душещипательные беседы на тему: «Весь мир — ничто, Луна — всё». Он, кивая, соглашался и тихо плакал, утирая слёзы грязным носовым платком. А потом пил крепкий чай с чёрным хлебом и сахаром, ведь любимая кукла дочки говорила, что это необходимо. И снова плакал. А однажды к ним в дом явились гости: Избранный, Уизли и Грейнджер, ещё более противные, чем их портреты. Золотое Трио, мать их! Дикая ненависть застилала глаза Орландине при одной мысли, что эти жалкие людишки могут воспрепятствовать её планам. Если бы за их выдачу не обещали вернуть Луну, она растерзала бы всех троих, оставив их внутренности в приятном беспорядке сушиться на солнышке. Хотя с мальчишкой Поттером пришлось бы повозиться — тот был явно силён, и даже не собственной магией, пусть её мощь и поражала, а двумя посторонними: светлой энергией бесконечной любви и ещё какой-то тёмной, жадной, неуравновешенной, похожей на ту, что тучей окутывала страну последние годы. Зато с его друзьями проблем бы точно не возникло.

Пока чародейка аккуратно изучала нежданных визитёров, Ксенофилиус, нервно вздрагивая, заговаривал им зубы, пытаясь задержать до прибытия Пожирателей Смерти, которым успел подать знак. Орландина очень надеялась, что Луну в обмен на Поттера освободят уже сегодня, однако папаша Лавгуд в очередной раз не оправдал её ожиданий — старый дурак упустил троицу, ещё и разрушив при этом собственный дом почти до основания. Девочка осталась в неволе, а перепуганные куклы, лишившись жилья, перебрались в небольшой сарайчик во дворе, где сбились в кучку возле груды старого тряпья и затихли.

Ксенофилиуса арестовали в тот же день. Орландина, проводив злым взглядом красные аврорские мантии, от безысходности немного побилась головой о дверцу сарая и решила заняться единственно доступным делом: разговорами с Луной. Можно было бы, конечно, прикончить авроров и восстановить дом, но тогда она выдала бы себя, а это в её планы не входило.

Опять потянулись тяжёлые дни ожидания, похожие друг на друга словно близнецы, и чародейке казалось, что конца им не будет, как вдруг судьба внесла свои коррективы. Однажды Орландина, незримо присутствовавшая в подземелье Малфой-мэнора, почувствовала наверху знакомую магию. Удивившись, что Гарри Поттер дал себя поймать (ведь в то, что он явился сюда как победитель и освободитель, верилось с трудом, хотя бы потому, что ни звуков боя, ни выкриков заклинаний, ни каких-либо мощных всплесков магии слышно не было), она мысленно потянулась к мальчишке. Представшая картина оказалась весьма интригующей. Некто с обезображенным лицом, несомненно, являлся Гарри Поттером. Он стоял на коленях, удерживаемый черноволосой кудрявой ведьмой с безумным взглядом. Гермиону и Рона крепко держали другие маги, весьма, кстати, неприятные на вид.

Хозяева замка, Малфои — их Орландина определила без труда — стояли неподалёку. Эмоционально раздавленный мужчина явно не отказывал себе в спиртном, заливая горячительными напитками собственное бессилие. Почти такая же кукла, как и автоматоны Жаке-Дроза, — красивая и покорная воле хозяина. Наполовину сломанная. Женщина же словно затаилась в ожидании, будто самка, защищающая детёныша. Туго сжатая пружина. Малейшая опасность — и сорвётся в последний прыжок, продлевая на мгновение жизнь того, кого произвела в муках на свет. Оба — пленники в собственном доме, и хоть спали они не на холодных каменных плитах, а на мягких кроватях, по своему нынешнему положению от тех, кто томился в подземелье, отличались немногим.

А вот и детёныш явился. Орландина улыбнулась. Что за нелепое создание?! Бледный до невозможности, с затравленным взглядом серых глаз, он точно состоял из одних изломанных линий — худой и угловатый. Держался прямо, расправив плечи, не позволяя расслабить тело ни на минуту. Делал вид, что не боится. Новорожденный ягнёнок, с трудом поднимающийся на непослушные дрожащие ножки и делающий первый шаг, выглядел бы убедительнее. Страх, подавляющий страх, владел его слишком юным для таких испытаний разумом. В нём не было ни отчаянной храбрости Гарри Поттера, ни его выносливости и силы, и тот, кем наследник Малфоев пытался выставить себя перед присутствующими, имел мало общего с ним настоящим — сжавшимся в комок от ужаса и безысходности, истекающим невидимыми слезами.

«Давай же, Драко, подойди, милый, — прерывая размышления чародейки, позвала вцепившаяся в Поттера ведьма. — Посмотри внимательно. Это он? Он?» Детёныш нехотя, преодолевая себя, скользнул взглядом по лицу пленника и ошеломлённо распахнул глаза. Узнал. Вне всяких сомнений, узнал. Орландина рассмеялась почти торжествующе. Похоже, сейчас Избранному придёт конец. Драко мало соответствовал своему имени — от огнедышащих могучих тварей у него ничего не было, и, трусливо надеясь на эфемерную милость свихнувшегося маньяка, он непременно выдаст героического мальчишку, тем более, отец настойчиво втолковывал ему, что, если они преподнесут Поттера Повелителю, тот их помилует. Чародейке тут же вспомнились лица тех, кто ради собственного спасения и выгоды отправил её на костёр. Ну ничего в этом мире не меняется! Во все века алчность и трусость идут рука об руку и в конечном итоге правят миром.

Уплыв в воспоминания, Орландина не сразу поняла, что Драко сделал вид, будто не узнал Поттера. Она растерялась, что случалось редко. От молодого Малфоя по-прежнему несло страхом, он боялся почти до обморока, но вместе с этим в его эмоциях появились тонкие нотки милосердия и сопереживания. Повинуясь безотчётному порыву, чародейка коснулась разума юноши ласковой волной и прошептала самым проникновенным тоном, на который была способна: «Не бойся, Драко, всё будет хорошо. Наступит новое утро, и взойдёт солнце; тьма сменится светом; взамен увядших цветов, распустятся новые; на заброшенных пустошах заколосятся пшеничные поля. Страх — всего лишь неуверенность в завтрашнем дне, а завтра никогда не наступает. Жизнь состоит из вчера и сегодня. А сегодня ты жив, значит, на самом деле, всё хорошо. Поверь мне, просто поверь. Никогда не исполняй чужой воли, следуй за своим сердцем, как сейчас, и увидишь, что всё гораздо лучше, чем кажется».

И он услышал: заозирался по сторонам; нервно дёрнул уголком рта, решив, что сходит с ума; прогоняя наваждение, несколько раз зажмурился и открыл глаза; всхлипнул панически. Но Орландина уловила в его ауре сладкий аромат зарождающейся надежды. Окатив его ещё раз тёплой расслабляющей энергией, она вернулась в подземелье, а чуть позднее, к её радости, Гарри Поттер спас всех троих пленников, и Луна наконец-то оказалась в безопасности. На какое-то время. Потом случилась битва за Хогвартс, и Орландина всё-таки потеряла контроль над собой, когда, воспользовавшись исчезнувшей Защитой Школы, рванулась на помощь девочке, ограждая её (насколько было возможно) от проклятий и рушащихся стен.

Эта битва оказалась последней для многих, в том числе и для того, кто называл себя Тёмным Лордом. Светлая сторона победила, Луна осталась в живых, но сарай, в котором находились куклы, рассыпался в прах вместе с его обитателями. Орландина, оглядев плоды своих трудов, уселась на обломках и легко улыбнулась, посчитав, что для неё всё сложилось наилучшим образом. Одного лишь чародейка не учла: не все игрушки погибли и кое-кто видел всепоглощающую тьму её глаз. Кое-кто, спрятавшийся неподалёку в густой траве, онемевший и дрожащий от ужаса…

__________________________________________________________

(1) Имеется в виду Ричард Олдингтон, английский поэт, прозаик, критик. Цитата: «Время — это мираж, оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий».

(2) Ночной мотылёк

(3) Так проходит земная слава (лат)