Братья по чертогам (джен)

11 МАР

Почти, блин!

Почти вышло, ага-ага! Но почти — эт не того. Не считается, в смысле.

Эх.

Классный чел этот бек! Но тормоз — жесть! Просто плакать хоца. Но низя. Пока низя. Ну ниче, Мар потерпит, Мар сильный. Хотя и огаврошен уже по полной. И до полной, ага-ага! А че делать-то, ежли бек воспитуем трудно, а привыкаем быстро?!

С чужими беками всегда так, они трудно меняются. И долго. Почти как братья. Мар уж и так, и эдак, а он все равно рогом. Не понимает. И не выбешивается. Ни в какую. Ну по серьезу чтобы, до взрыва. Чтобы лестницу нафиг снесло. Чтобы он, наконец, сам увидел, какая все это хня. И понял бы, ну раз иначе никак. Не-а. Не выбешивается. Разве что самый децл. А децл — фигня, децл не взорвет.

И привыкает все быстрее.

Блин! Засада.

Приходится все больше огаврошиваться. Его только это и бесит. Пусть и децл. Но хоть че-то. Не бронебойка, так хоть хлопушка. Токо с каждым разом все сложнее. То ись проще. Замкнутый круг, ага.

Так ведь можно и ваще до нуля доупрощаться! И никаких братьев не надо. Да ну нафиг!

Че же делать-то, а? че же, блин, делать…

Стоп.

А если он — знает?

Что если он уже давно все понял — только не хочет вида казать? Почему? Да мало ли почему! На то он и чужой бек, чтобы иметь свои чужие бековские причины. Вот и прикинулся шлангом. Типа не при делах, типа не понимаю, взятки гладки, ага-ага! А если не понимаешь — то ничего и объяснять не надо. И даже на хотелку можно не ссылаться, хотя хотелка это святое…

Ха!

Но если он уже и сам давно понял — тогда ведь все намного проще становится! Тогда ведь можно и вслух сказать — он ведь понял уже, это не подсказка получается совсем, просто подтверждение. А подтверждение можно, на него запретов нету, все в точности по правилам.

Ха и еще раз ха!

Только не здесь, конечно же. Лучше, чтобы наглядно…

— Шер, ты пить не хочешь?

— Нет.

— А я хочу. Пошли, заглянем.

12 ШЕР

Хотелось взвыть, но только это ничего не изменило бы, пацан всегда и все делал так и только так, как хотела в данный миг его левая пятка. На этой площадке было три двери, он потянул на себя центральную, обитую старым дерматином. Ты потащился за ним с тяжелым вздохом и тоскливой обреченностью (в этот раз он решительно настроен зайти, да уже зашел, а значит, нужно зайти и тебе, не упускать же из виду единственного проводника?). Неторопливо так потащился, даже слегка запнувшись на пороге — и влетел кубарем, не удержавшись на ногах и скользя по паркету локтями, потому что попытался не просто замереть на пороге, а отшатнуться и даже попятиться, и получил круглой массивной дверной ручкой аккурат пониже спины. Ну и всей дверью, конечно, тоже, но ручкой больнее. И обиднее. Существенно так. Пружина на двери оказалась очень тугой, даже непонятно, как мальчишка с нею справился, открывая.

Пальто смягчило падение, но оба локтя отозвались неприятной болью, словно слабым током по нервам, на них пришелся основной удар. Кленовый лист, маячивший в десяти сантиметрах от глаз, был тошнотно оранжевым и деревянным, инкрустация на более темном фоне. Наборный паркет. Застонав, ты перевернулся на спину — и увидел с десяток точно таких же оранжевых листьев (только живых) с той стороны прозрачного потолка — там тоже была осень.

Бункер.

Бункер, мать его за ногу!

Столько времени и нервов потратить на чертову лестницу — и лишь для того, чтобы мелкий паскудник одним движением дверной ручки снова скинул вас обоих на самое дно. Впрочем, ничего другого, наверное, не следовало и ожидать — это ведь твое подсознание. Глупо было даже надеяться, что оно придет тебе на помощь.

Впрочем, надеяться — это всегда глупо. И больно. Однако все продолжают — снова и снова. Отсюда вывод? Ну да, все идиоты. Ибо надеются.

Все. Раз за разом. На лучшее, на собственную ловкость или обаяние, на удачу, на изменение обстоятельств, в самом крайнем случае — на авось. Потом, когда вдруг оказывается (ну конечно же вдруг, какая неожиданность!), что надежды не оправдались, идиоты горюют. Но недолго — ибо тут же начинают надеяться по новой. На удачу, на авось, на собственные ловкость и обаяние, на то, что изменятся обстоятельства и их наконец-то полюбят и оценят по достоинству, дадут кучу денег, весь мир и фигурные коньки в придачу.

Смешно? Смешно, наверное. Но это помогает им жить. Человек — странная тварь, ему легче прожить без мозга, чем без надежды.

Но ты-то, ты-то мог бы и…

«Ты идиот».

Да. Что и требовалось…

Ты медленно подтянул ноги и сел. Тоже медленно, старательно не морщась и столь же старательно не смотря на мальчишку. Если этот не-Джон сейчас спросит что-нибудь про морфий или кокаин — это будет последний вопрос в его короткой и бессмысленной псевдо-жизни, и плевать, проводник он там или нет. Хотя бить его тебе уже и не хотелось. Совсем.

Хотелось убить.

13 МАР

В бункере Мар сразу понял, что прав.

Миссия выполнена, чужой защитник на достаточном взводе. Дойдет и сам. Уже сможет, ага-ага. И даже больше — Мар ему лишний. Перестарался чутка. Еще децл накрутить — и пружина лопнет.

Вот и отличненько.

Вот и не будем.

Эт Мар правильно придумал, ну что в бункер заглянуть. Главное, вовремя очень. Защитник уйдет на свой верх. Когда-нибудь Мар тоже туда пойдет. Когда вырастет совсем большим. А пока ему и тут ниче так. В бункере, в смысле.

Возвращаться к братьям Мар больше не собирался. Нафиг. Вот уж кто точно никогда не даст ему вырасти! А в бункере есть надежда.

Да и защитника в бункере вызвать проще. Намного, ага-ага! Не этого, хотя этот и клевый был. Другого. Которому Мар будет нужен до самого верха. Ну или который просто один не захочет. Стопудняк удастся! Пусть даже и чужого. Может, даже и лучше, если это будет именно что чужой. Тогда Мар больше вообще не встретится с братьями. Даже наверху.

На чужом верху…

А что?

Может быть, так и надо было! Давно уже. С самого начала. А Мар — просто балбесина, что сразу не понял. Ведь если уйти на чужой верх — там точно не будет братьев. Ни одного! Будет кто-то один, и вовсе не брат. А с не-братом договориться всегда можно! Мару ведь много места не надо. Ну и времени там. Так, самый децл.

Тот классный ФБРовец по имени Бут, к примеру, и сам предлагал. Клевый такой чел был, хоть и крезанутый. Совсем-совсем заблудившийся. Считал Мара своим сыном и утверждал, что вовсе не полицейский, но Мар-то лучше видел! Хороший чел. И имя хорошее, сильное такое. Правильное. И короткое. Эх, жаль, Мар с ним не ушел тогда. С таким было бы хорошо. Надежно. Это тебе не братья-чекисты с их заморочками.

Но Мар тогда еще не хотел прорываться на чужой верх. Да и вообще не очень-то рвался на верх. Даже на свой. Хотя как раз тогда и приходилось, Старший постоянно выдергивал. Бут случился давно, никаких чекистов тогда еще не было и в помине. Они тогда только вдвоем были, самый Старший и Мар.

Ну да ладно, чего уж. Может, Мару еще кого удастся вызвать. Такого же клевого и надежного. А может, и Бут вернется. Когда все вспомнит и поймет, кто он на самом деле. И снова предложит вместе уйти. И тогда уж Мар точно отказываться не станет!

Но это потом.

А пока надо с имеющимся защитником разобраться. Отпустить. Объяснить, че не понял.

Ну и подтолкнуть, раз уж он такой тормоз.

14 ШЕР

Мальчишка хлюпал соком через соломинку. Хлюпал долго, будто специально — ведь не мог же весь его сок состоять из одних только остатков на дне стакана? Или мог?

— Ну ты уже понял-да? Верх и низ — они как суслик. В смысле, их просто нет. Ага-ага! Ты был когда-нить в космосе? А я был! Ну какой верх и низ в невесомости?! Вот и тут так же. Просо так удобнее. Вот и договорились считать. Это, типа, верх — а это, типа, низ. И все! Ну это как деление на плохих и хороших, понял-нет? Условность. Так делить удобнее, вот и все. Все разные, да, но не по черно-белому, это ведь и ежику… Какие могут быть плохие, если на самом-то деле все хорошие? Ну нагадил чел со страху, и че? Пугать его еще больше, в плохие записывать? Ну глупо же! Объяснить ему, что бояться нечего — он и гадить больше не будет! Вот и с верхом-низом так же, понял-нет?

Ты стиснул зубы. Сосчитал до десяти. И медленно повернул голову

Мальчишка слизывал оранжевые капли с края полулитрового бокала. Увидев, что ты обернулся, расплылся в своей фирменной лягушачьей улыбочке, отставил бокал на стол (стол? ну да, стол, массивный, темного дерева, словно всю жизнь тут стоял), кивнул три раза подряд, словно китайский болванчик. Уточнил с тревогой:

— Но ты ведь и сам это понял уже, да? Никакой разницы.

Подумал. Поправился самокритично:

— Не, ну не везде, наверное… Про везде я просто не знаю. Наверху, может, и есть. Но тут точно нет, зуб даю!

И снова растянул до ушей улыбку. Щербатую такую. Очевидно — в доказательство, что уже давал кому-то один из зубов.

— Видишь, сколько дверей? Каждая грань — ходка. Специально, чтобы куда хочешь! И откуда хочешь — сюда. Главное, хотелку настроить. Ну, чтобы правильно. Захотел — и шагай.

— А зачем тогда лестница? — спросил ты сквозь зубы, уже догадываясь.

У мальчишки хватило совести покраснеть и даже слегка смутиться. Жаль, ненадолго.

— Ну… ты же любишь ходить. И я люблю. А тут скучно. Ну и так правда проще. Ну, если не получается сразу правильно захотеть. Я так в бункер хожу, если сразу не получается. Пройдешься децл — и нормуль. Но шестьдесят четыре этажа по двадцать восемь ступенек каждый… не, ты как хо, но по мне так эт перебор!

Мальчишка ошибался — этажей было шестьдесят семь. Ты тоже считал. Только старался об этом не думать. Ты старался вообще ни о чем не думать.

Похоже, получилось.

— Логично.

Ты сам не заметил, как оказался на ногах, в этом отношении чертоги очень удобны, как там говорил этот пацан: раз — и в дамках. Главное — правильно захотеть. Или отвлечься.

Отвлечься сознательно — тот еще оксюморон, а правильно захотеть у тебя как-то не получалось, и вряд ли шестьдесят семь пройденных этажей что-то изменят. Или все-таки изменят? Или — уже изменили?

Мальчишка хихикнул.

— Ну, пока не попробуешь — не узнаешь, так?

То ли подсознание решило отбросить честные игры, то ли ты просто снова начал думать вслух. Все-таки череп в качестве собеседника лучше — он молчит и оттого кажется более умным.

Узкое стеклянное окно мало походило на дверь, и парк за ним отвлекал (интересная деталь — ни одно окно не выходит на город или даже деревню, одни леса, горы, реки, в крайнем случае — парки. И космос. Только одиночество защищает меня, чьи это слова? — Да, но я же тогда говорил не всерьез! — Хм… похоже, некая часть тебя в этом не особо уверена).

Первое, что ты сделал — затемнил его до полной непрозрачности. Потом высветлил и добавил металлического блеска. Чуть утопил бока, выгибая центр на себя, закруглил края и украсил их ровными рядами заклепок. Иллюминатор по центру образовался сам собой, но ты быстро сделал шторку задернутой изнутри — прозрачность снова бы отвлекла и могла все испортить. Слева и ниже от иллюминатора (ладони на две) медленно — очень медленно! — проступила ручка. Оформилась. Углубилась, блеснула гранями. По виду — скорее автомобильная, но ты не стал придираться и переделывать, получилось — и ладно, не важно, как выглядит, лишь бы работала.

Ручка работала. Дверь поддалась с обманчивой легкостью, качнулась в сторону, задев тебя прокладкой из толстой черной резины. Салон самолета за ней тонул в полумраке, словно шторки были задернуты на всех иллюминаторах, а внутреннее освещение никто так и не включил. Это и к лучшему, не отвлекает внимание. Тебе ведь надо дойти до кресла, а потом еще и как-то… ладно, по этапам, сначала дойти. Второе справа. Ты шагнул в салон…

И оказался на лестничной площадке.

— Жалко. Я думал, получится

Площадка была той самой, с которой мальчишка затащил тебя в свой бункер. Ну, или очень похожей. Тебя это не удивило, даже скорее обрадовало. Как и то, что к ведущим наверх ступенькам пришлось продираться словно сквозь вату, а стремительно густеющий воздух слегка отливал янтарем. Это было уже похоже на что-то реальное, что-то, что нужно (и можно!) преодолеть. Любые преграды лучше, чем пустота. На них можно опереться.

— Просто ты, походу, не лентяй, понял-да? А я вот не сразу просек.

У первой ступеньки ты обернулся. Хотя и знал, что не стоило этого делать.

— Ну, лентяи — они хотят, чтобы сразу и быстро, а не лентяи — чтобы помучиться. Это не плохо! Просто разное. Ну, понимаешь, есть каюкеры, а есть ухайдакеры, это ведь тоже разное. Как процессоры и результаттеры.

Дверь в бункер оставалась открытой. Словно это вовсе не у нее совсем недавно была такая тугая пружина. Мальчишка на площадку не вышел, даже от стола не отошел. Стоял, смотрел.

Если бы он при этом еще и молчал!

— Я вот лентяй, хотя ходить и люблю, но мне главное результат, потому не сразу и понял.

Слышно его было отлично, словно в самое ухо трындел. У чертогов свои законы.

— А тебе важно, чтобы долго и трудно. Иначе ты не поверишь. Это нормально!

Дышать здесь вовсе не обязательно, но ты все же втянул загустевший воздух сквозь стиснутые зубы. Мальчишка не затыкался:

— А я тебе ходку проложил, ну, в бункер. Дважды привел — значит, сможешь уже и сам, без меня. Ну, если захочешь вдруг… в гости там или просто так поболтать. Походить опять же, ты же любишь… поиграть во что… А то тут скучно… бывает.

Что ж.

Тебе показали часть тебя. Маленькую часть. Очень маленькую.

И чья же, скажи, в том вина, что эта часть бесит тебя настолько, что ты готов наглухо залить быстро твердеющим янтарем подвальный ярус чертогов, лишь бы никогда не увидеть ее в зеркале?

— Но ты, наверное, тоже не сможешь, ты ведь защитник, у тебя дел куча. Еще никто не возвращался, ни разу. Наверное, просто очень заняты, они же тоже защитники. Тоже куча дел. Все такое. Я понимаю. Много кого провожал. — Пацан пожал плечом, улыбка сделалась виноватой. — Своего пока ни разу не получилось. Вызвать, в смысле. Только чужих. Каждая дверь — чья-то ходка. Теперь вот еще одна будет. Жалко, что ты тоже не сможешь прийти. У тебя ведь тоже, наверное, куча дел…

Тряпка. Рохля. Инфантил, пробы ставить негде. И взгляд щенячий до отвращения. Какое все-таки счастье осознавать, что больше эта часть тебя тебе не нужна. Тебе теперь и без нее есть от чего отталкиваться и через что продираться. Какое же это счастье — иметь возможность прервать надоевший до оскомины полубред громким и решительным ПРОЩАЙ…

Мальчишка замолчал слишком резко, буквально на полуслове. Улыбнулся, но как-то странно, одними губами. Глаза оставались тревожными

— Ты не вернешься. Я знаю. Но дверь все равно оставлю. Вдруг…

— Нет.

И тут улыбнулся ты. Господи, с каким же облегчением ты ему наконец улыбнулся, выплеснув всю накопившуюся ярость одним коротким словом, даже не криком, нет, кричать не понадобилось, и даже янтаря не понадобилось тоже, спрессованной ярости хватило вполне. Дюраль вспыхнул, словно конфетный фантик, дымно ахнула резиновая прокладка, переходя в газообразное состояние, вспенилось, закипая, стекло, стена выгорала словно бы изнутри, и было неважно, что нечему там гореть, в огне твоей ярости горели и плавились камни. И, выгорая, делались лишь прочнее и монолитнее.

Ты остыл так же мгновенно, как и взорвался — и так же мгновенно остыла и стенка. У чертогов свои законы. Черные стеклянистые потеки по центру служили единственным доказательством, что огонь тебе не привиделся. Ну и еще то, что теперь на стене не было и намека на дверь.

Все.

С этим покончено.

— Зачем?

Вздрогнув, ты обернулся. Мальчишка стоял несколькими ступеньками выше, смотрел с недоумением и обидой. Огорченным он выглядел еще противнее, чем улыбающимся. И глупее.

Тебя затрясло.

— Неужели мне от тебя никогда не отделаться?!

— Да пошел ты!

Мальчишка сверкнул глазами, сдвинул бровки и очень решительно сбежал по ступенькам. Мимо. На миг показалось — сейчас ударит (и это было бы, наверное, забавно, получить в челюсть от собственного инфантильного подсознания), но он даже не задержался, даже взглядом косым не мазнул. Смотрел лишь на стенку, в которой раньше была дверь. Подошел вплотную, пощупал, ковырнул ногтем окалину, словно надеясь, что это обои такие, их можно проковырять, а дверь под ними никуда не делась. Посопел. Обернулся. Выглядел он скорее растерянным, чем обиженным или злым.

— Скажи, ну вот зачем ты так, а? Теперь новую ходку искать.

Ты поискал в себе ярость — но оказалось, что выплеснул всю, не нашлось даже самой капельки. Спросил почти равнодушно:

— Так и будешь за мной ходить?

Мальчишка немного подумал. Пожал плечами. Ответил так же спокойно и равнодушно:

— Не-а. Ты наверх уйдешь. А я тут останусь.

Может быть, вы бы так и разошлись, спокойно, вежливо, как цивилизованные люди. Если бы он (Ты!!!) только этим и ограничился

Но как же ж…

Ты не успел сделать и шага, как за спиной раздалось задумчивое и вроде как даже и не к тебе обращенное:

— Я тоже туда пойду. Когда-нибудь. Наверх. Не сейчас, конечно, а когда вырасту. Сейчас-то мне нельзя, а вот вырасту — так обязательно…

Ярости в тебе действительно больше не было. Ни капли. А вот презрения — хоть залейся. И странная сила переполняла до краев, пузырьками щекотала горло, рвалась наружу язвительным смехом. Ты развернулся, с обреченной ясностью понимая, что в ближайшие минут пять точно никуда не уйдешь.

— Вырастешь?! С такими-то базовыми установками? Умоляю! Да как ты вообще жив до сих пор, хотел бы я… Бункер у него… Убежище, твою же мать! Со стеклянными стенами и настежь открытой дверью! Да о чем я? У тебя же там и стенок-то нет, одни двери! Настежь распахнутые, заходи кто хочешь! Убежище, ха! Проходной двор! Перекресток! И как тебя только еще не… Сколько тебе лет, мальчик? Тридцать? Сорок? Впрочем, о чем это я… видишь ли, ты мне настолько омерзителен, что меня все время так и подмывает забыть, кто ты такой на самом деле. Что ты такое. Помнишь, я говорил про синдром Питера Пэна? Ты — та часть меня, которая упорно не желает взрослеть. Закрывает глаза, сует голову в песочницу и отказывается воспринимать мир таким, каков он есть на самом деле. Как хорошо, что тебя так мало и что ты никогда не вылезешь на поверхность. И — да, ты был прав, я не приду сюда больше. Никогда. Вот где-то так. Надеюсь, я был достаточно доходчив и ты меня услышал. И понял. Да.

— И че было так орать? Я не глухой. — Мальчишка не улыбался, смотрел пристально, словно впервые увидел. Голос его был ровным. — Ты совсем как мой брат.

— Да? Достойный, наверное, человек. Жаль, мы не были представлены. Он тоже реалист?

— Он тоже родился старым.

У мальчишки дернулась щека, но вряд ли это можно было назвать улыбкой.

— И, знаешь, ты прав. Если стать взрослым — значит поверить, что все люди сволочи и что надо наглухо ото всех закрываться, то… то — да. Я действительно не хочу взрослеть. И, наверное, не вырасту. Никогда. Потому что никогда в это не поверю. Вот где-то так. Надеюсь, я тоже был достаточно… ну, доходчив.

— Ну и сиди в своей стеклянной конуре! Один!

— И буду. Дверей много. А будет еще больше. Кто-нибудь да придет.

— Ну да, конечно! О господи, с кем я спорю?..

— С тем, у кого есть конура. Пусть и стеклянная. И двери. Которых у тебя нет.

Мальчишка развернулся — четко, словно королевский гвардеец на параде — и пошел вниз. Нарочито медленно, чеканя каждый шаг, с неестественно прямой спиной и высоко вскинутой головой. Словно давая тебе возможность одуматься и окликнуть. Словно с какого-то перепугу считал, что тебе такая возможность — нужна.

От ехидного комментария в духе «да неужели?!» ты удержался. От кривой глумливой улыбочки вслед — не сумел. Конечно, некрасиво издеваться над слабым и лишний раз обижать и без того судьбой обиженного, но улыбочка вряд ли могла так уж ему повредить, ведь глаз на затылке у него точно нет.

Может быть, это было случайным совпадением (Шерлок, мальчик мой, что мы думаем о совпадениях? — Майкрофт?! Мне что, одного Джона мало в роли Капитана Очевидность?! — Очевидно, если ты вызвал целого адмирала), а может быть, здешние создания действительно умели видеть затылками. Но стоило тебе улыбнуться, как мальчишка споткнулся и чуть не упал. Вцепился правой рукой в перила, как-то сразу весь сник, передернул плечами, втянул в них голову. Сделал пару неуверенных шагов — не чеканно уже, а ломано, словно у него подгибались колени. А потом вдруг обернулся — и тебя шатнуло назад, словно в грудь ударило сильным порывом ветра, хотя ты мог бы поклясться, что отливающий янтарем воздух остался совершенно неподвижным.

— И дверь от тебя запру, слышишь?! — крикнул мальчишка звенящим от слез голосом. — Только твою! Одну! Вот! Чтобы ты не смог войти! Вообще! Никогда! Даже если найдешь! Даже если… захочешь!

И опрометью бросился вниз по ступенькам, прыгая через две и не падая только каким-то чудом.

Минутою позже внизу хлопнула дверь.

Ты присел на ступеньку — восхитительно твердую, — прислушался к наступившей тишине. Улыбаться уже не хотелось. Немедленно вставать и бежать наверх — тоже, хотя ты и знал, что теперь получится. Воздух все еще был достаточно густым, хотя больше и не пах янтарем и рыжиной не отблескивал. Ступеньки останутся такими же твердыми и надежными, лестница не превратится в эскалатор и не упрется в тупик. Теперь уже нет. Но как раз именно поэтому можно было и не торопиться. Ты откинулся на ступеньки спиной, поерзал, устраиваясь поудобнее.

Неужели все так просто?

Неужели это и есть выход? И надо было всего лишь прогнать того, кто тебе помог и рассчитывал на твою ответную помощь (минус на минус он сказал, да? ай, брось, какой альтруизм, просто ему тоже было не выбраться одному, а очень хотелось, вот и…)

Буддисты называют такое «убить свою мать». На первый взгляд звучит достаточно цинично и даже жутковато, но… работает. Много веков работает, череда далай-лам тому порукой.

Отказ от привязанностей.

А что, вполне логично. Привязанности — те же кандалы. Они вяжут по рукам и ногам, не давая двигаться вперед. И вверх. Конечно же, вверх. Все просветленные всегда сначала убивали своих матерей и лишь потом достигали просветления. Без этого никак. С тобою же подсознание сыграло в поддавки, подсунув вместо матери несчастного придурка, которого пристрелить бы из жалости, чтобы не мучился… да и то не пришлось. Да и какая привязанность, о чем вы? К кому? К этой мелкой болтливой занозе в заднице?! К инфантилу и тряпке?! Не смешно.

Вот и хорошо, что ты даже не успел к нему привязаться. Так лучше. Для всех…

Привязанности — зло, и даже не потому, что цепи из цветов разорвать труднее, чем цепи из металла. Просто привязанности убивают. И от помощи часто куда больше вреда, чем от вреда откровенного и недвусмысленного. Если бы ты сразу прогнал слишком привязчивого щенка, а не начал кормить его конфетами — он бы не заболел, и твоим родителям не пришлось бы его усыплять.

Привязанности убивают.

Благие намерения — это ступеньки, и ведут они вовсе не вверх, а слишком привязчивых щенков надо учить, и чем раньше, тем лучше, и только псих будет валяться на жестких холодных ступеньках, когда его ждут наверху. А ведь тебя на самом деле ждут…

Ступеньки действительно никуда не ускользали из-под ног, ты взбежал по ним легко и даже попрыгал на верхней, чтобы окончательно убедиться в их благонадежности. Когда ты самодостаточен, это ведь так возбуждает, правда? Когда ты сам хозяин своим чертогам. Когда тебе больше никто не нужен. Это так окрыляет, что, кажется, можно взлететь. Впрочем, почему кажется? Можно. Теперь, когда не мешают разные раздражающие факторы, можно все. Открыть эту вот дверь, а за ней обнаружить балкон. Или крышу. И можно будет шагнуть с ее края, и… Ну, или лифт вот тоже, хорошая штука.

Раз — и в дамках…

Или просто пойти. Пешком. Раз уж ты не лентяй. Ножками. По ступенькам. Шаг за шагом. Медленнее, но надежнее. Так же, как шел и раньше.

Раньше ты не замечал, какое здесь гулкое эхо. Впрочем, и неудивительно: попробуй заметь, если рядом все время крутится мелкое незатыкабельное дерьмецо. Создаваемый мальчишкой белый шум служил надежной звукоизоляцией, в которой тонули все прочие звуки. Сейчас же каждый твой шаг казался неестественно громким, словно ты нарочно старался заполнить образовавшуюся пустоту, малейший шорох метался и множился, отдавался под сводами, многократно усиливался и искажался до неузнаваемости. Как всегда и бывает в пустых и лишенных мебели помещениях.

Пустых…

— Я прав! — сказал ты.

— Прав, — ответило эхо.

— Всегда. А сейчас — особенно! — сказал ты.

— Конечно, — ответило эхо.

— Твою же мать, — сказал ты.

А потом развернулся и решительно зашагал по ступенькам.

Вниз.