К морю (джен)

«Давай сделаем вид, что я кошка?» Каждый новый шаг мягче и осторожнее, одними пальцами. Получалось отыскать на ступеньке такое место, что скрипучее дерево будто и не замечало её. Старую лестницу удалось перехитрить.

Лера спустилась в библиотеку, не разбудив даже кота. Очень лестно было думать так, по крайней мере.

Утро забралось в дом всего пару часов назад и тоже старалось вести себя тихо. Ещё робкий свет игриво тронул Леру за нос, узнавая в ней сообщника и единомышленника. Он исследовал просторную комнату, оглаживая деревянные поверхности шкафов и корешки книг, удивлённо рассматривал люстру в сонме жёлто-оранжевых стёклышек и рисунки с драконами и крылатыми рыбами на стенах. Сколько всего было в большой библиотеке для маленького любознательного света!

«И когда это я начала думать как Аня? Надо же, в этом доме всерьёз верится, будто вокруг всё живое. Часы уж точно смотрят на меня, как на идиотку».

Он был прозрачно-акварельным, чуть стеклянным и солнечным, этот неожиданно несонный утренний мир. Комнату взбудоражил свежий ветер, за окном говорили птицы.

«Шесть семнадцать», — она вспомнила, как собирала вещи с мыслью: «Две недели не услышу этот кошмарный писк будильника — ущипните меня кто-нибудь! Да я же там отосплюсь на полжизни вперёд!» Отоспалась…

Для человека, весь вчерашний день проведшего в дороге и толком не поспавшего, она чувствовала себя удивительно бодрой.

Предположив, что друзья-то у неё нормальные люди, а потому следующую пару-тройку часов придётся провести в одиночестве, Лера направила свои стопы к ближайшему книжному шкафу. Ворсистый берилловый ковёр проминался под босыми ногами как снег.

Все названия на разноцветных томиках оказались английскими. «Ну что, проверим, насколько я сдала… Впрочем, Аня наверняка тренировалась на домашней литературе. Что у нас тут, Честертон?» — и правда, среди страниц нашлись листочки с переводами особо страшных конструкций, а на полях плотно росли заметки. У Ани витой почерк, навевающий мысли об эльфийских письменах. Правда, весьма далёкий от каллиграфического — мелкий и местами нечитаемый, — но Лера когда-то навострилась разбирать его. Иначе у кого бы она списывала домашние?

«Наполеон Ниттингхильский». Эта сумасбродная, живая и совершенно философская книга была крайне в Анином духе. А то, что любила она, со временем прочитали и полюбили все трое — так уж был устроен их маленький мир.

В кухне встретили запахи. Малина, гибискус, корица, мята… Здесь было тесно и дерьвянно, стены облепляла аппликация из больших и маленьких дверок, и казалось, что какая-нибудь непременно ведёт в Страну Чудес. Лера любила тепло, яркие краски и всё, в чём бесилась жизнь, любила ни на что не похожие, колоритные места. И этот дом оказался одним из них.

Довольно быстро нашлась джезва, а вот с самим кофе, жестокая жажда которого привела её сюда, дела обстояли неоднозначно. Нос подсказывал, что искомое где-то рядом. Глаза разбегались. Догадки капитулировали.

Этой кухне не хватало только котла.

Лера встала на стул и наудачу распахнула первый шкафчик. Сушёные яблоки. Бессистемные поиски продолжились: собрание чаёв, пакетики со специями, мёд, липа, молочный шоколад, коробка крекеров, снова специи, варенье из чертополоха, «Jonathan Livingston Seagull »… ой! Кажется, это… а, нет, в банке с надписью «Чёрная Карта» — овсянка...

«Древние боги, нашла!»

В джезве с лёгкой руки оказались перец, корица и гвоздика. Лера не сильно задумывалась над их количеством и пропорциями, считая кофе территорией искусства, коллапсов и прекрасных случайностей, предвосхищённых вечностью. Подумав, сыпанула туда ещё молотого имбиря, залила и поставила на медленный огонь. Приключение началось.

Несколько минут она помешивала воду, напевая «Mein lieber Augustin», а потом затаилась: на поверхности начала образовываться пенка. Её любимое место… «В игру!» Лера не спускала широко раскрытых глаз с зарождающегося действа, подбираясь, как пантера перед прыжком, и готовясь к мигу, когда пахучая кофейная лава устремится вверх, чтобы низвергнуться на конфорку. Тут всего одна секунда решает, со щитом или на щите.

«Вот оно!» В этом было что-то от духа вечной борьбы: каждое утро кофе пытается сбежать и каждое утро Лера пресекает побег. Рука метнулась к переключателю. Лера с облегчением выдохнула, подхватила джезву с плиты и, сняв пенку, опрокинула её содержимое в высокую красную чашку.

Довольная собой, она запрыгнула с ногами на подоконник. В глаз приветливо ткнулась дубовая ветка, и Лера, метнувшись, чуть не вывалилась в открытое окно. На колени залезло доверчивое утреннее солнце и устроилось на ярко-голубом подоле платья. Она выглянула наружу и улыбнулась блестящей мариновой полосе. Дом на высоком мысу, и спуск туда, должно быть, крут — к морю. Когда же она последний раз была у большой воды? Кажется, после девятого или десятого, в детском лагере. Забавное было время. Тогда она сказала бы «ужасно сумбурное и бессонное», но только не после поступления и одного года в Питере. Она подорвалась-то в несчастные шесть часов только потому, что привыкла вставать, как заведённая, и бежать: времени нет, его никогда нет!

Но здесь время было — нежилось вместе с ней на подоконнике, размеренно дышало запахом сосен и хвои и как будто останавливалось для каждого вдоха, прогуливаясь по тесной пёстрой кухне. Лера была ошеломлена медлительностью и текучестью минут. Она всё реже бросалась глазами к светлой полоске на том месте, где раньше в её тело впивался наручник часового механизма — стрелки и шестерёнки, винтики и болтики. Случайно забыла надеть их сегодня, и с этого момента на Леру опустилось спокойствие.

Она отпила кофе и чуть не задохнулась от пряности — так он жёг и перчил. Потом отдышалась и глотнула ещё — кофе был что надо. Лера открыла Честертона и утонула в стихотворении о городах и холмах, лучах улиц и лучах звёзд — когда снова читаешь предисловия уже после самой книги, обнаруживаешь в них куда больше смысла и предпосылок. Множество слов пришлось вспомнить и пропустить через себя, прежде чем ступить в первую главу.

Целых две недели впереди. Ветерок с моря качнул корабль под потолком. Стекло, звеня, забилось о стекло. На десятой странице (половину даже разобрала самостоятельно!) она оторвалась от книги, пересела лицом к востоку и закрыла глаза, греясь на солнце, как змея, к которой пришла весна. «Сегодня некуда спешить» звучит так хорошо…

— Где-то бродят твои сны, королевна?

Чёрная футболка, трусы в сердечко, белёсые волосы торчат во все стороны что твои перья. Вечное мальчишество. Непривычно сонная и рассеянная Тис неожиданно чудесно вписалась в общий антураж.

Она-то после своего вчерашнего марш-броска почему не спит?

— А, сегодня уже на ногах без пятнадцати три утра, — приняла вызов Лера, с удовольствием щурясь от солнца.

— Мы проверили снасти? — без секунды промедления продолжила оппонентка и присела, закинув ногу на ногу. Память на песни у Тис феноменальная, особенно на старый-добрый фолк.

— Как взойдёт заря, я уйду в моря с южным ветром, — коварно усмехаясь, ввернула Лера. У кого-то «цеплять» тексты — природный дар, а у неё — необходимый сценический навык.

— Берегись! Корсара губит темперамент, а не вода и не вино, — зависнув на несколько секунд, всё же парировала Тис. «Вот чертяка!»

— И тогда пойду я гореть в аду, это точно. Ты-то чего так рано? — «Ладно, ничья, но я тебя ещё перецитирую».

— Да как-то на автомате… — зевая. — Кофеёчек? Удачно! — улучив момент, она выхватила чашку из пальцев отвыкшей от подобного нахальства Леры. — Древние боги!!! Это кофе с перцем или перец с кофе?!

— Защита от детей.

— Как ты это пьёшь?!

Она приосанилась и глянула сверху вниз:

— Что б ты понимала в кофе?

— Ну, есть у меня кой-какая теория об общей съедобности, переваримости и предельно допустимых для человека концентрациях… — Тис приняла наигранно умный вид.

— Милый друг, если на вас снова начнёт паразитировать всякая логико-концептуальная муть, приезжайте ко мне — с удовольствием отправлю её на воздух! — Лера махнула ногой, обрисовывая траекторию предполагаемого полёта.

— О, не вонзайте! У вас особые счёты с логикой?

— Дай только волю, — она отсалютовала перцем с кофе и сделала длинный глоток. «Как земля тебя носит?!» — откровенно пропечаталось на перекошенном лице Тис, а затем, показательно, затылке.

— Ещё спит? — Лерин голос изменился.

— Да, в обнимку со своим манулом — идиллическая картина.

Лера взглянула на зелёный край мыса за окном, стукнула пустой чашкой об стол и обхватила колени руками.

— Как она тебе?

На повернутой к ней спине изобразилась задумчивость.

— Знаешь, она вроде не выглядит грустной, а по сравнению с апрелем так вообще затмевает солнце, но какая-то она… — молчание, явные попытки подобрать слова, — задумчивая?..

— Это Аня, она всегда задумчивая. Я бы заменила на заторможенная. И слишком молчаливая даже для себя.

— Да, это я и имела в виду, Лер.

— У меня создалось вчера впечатление, будто она всё время ждала, что к нам придёт кто-то четвёртый. Не знаю, как набрела на подобную мысль, что-то в глазах было у неё… потустороннее. Наверно, у всех, у кого кто-то… бывают такие глаза. Она не говорила с тобой о нём?

— Нет почти, — замолчала, вхолостую щёлкая зажигалкой. — С тобой?

— Всего пару раз и обрывочно.

— Меня это беспокоит. — Высоко взлетело синее пламя. — Вряд ли ошибусь, если скажу, что ей кроме нас идти не к кому. Получается, Анька переживает это в себе уже четыре месяца. И до чего она там додумалась… — Тис поставила чайник на огонь.

— Человеку необходимо говорить, — кивнула Лера, массируя виски. — Вряд ли кто-то для Ани значил больше, чем Лев Павлович. Ты помнишь, какая она всегда возвращалась в сентябре? Будто солнце в неё влили — загорелая, бодрая, даже общительная. Я много раз видела вот это окно на её рисунках. И этот дом.

— Сколько она про него и здешнее лето рассказывала — я заслушивалась… А потом через пару месяцев наступала зима, и Аня медленно гасла.

— И серела. Мне кажется, таких людей, как Анька, выжимает город.

Тис напряжённо смотрела в огонь. В тишине между ними повисла мысль, долгое время гнетущая обоих.

— Я боюсь, она по-прежнему будет избегать любых расспросов на эту тему.

…Апрель первый курс посвятил постановке «Бременских музыкантов». Они и в мыслях не называли себя классными актёрами, спектакль готовился исключительно своими и для своих, это не были «Дни Турбиных», о которых грезила Лера, но — это было дело, к которому она отнеслась неожиданно серьёзно. И полностью ему отдалась.

Про неё когда-то шутили, что Лера тот ещё ходячий замок: была она то тут, то там и всюду сходила за свою, но корней не пускала нигде. В более раннем возрасте непринуждённо меняла подружек и увлечения, легко загоралась и пресыщалась, но была ненасытна. Она крутилась в эпицентре жизни своих сверстников и имела среди них успех, но ей всё время чего-то не хватало и всего через пару месяцев становилось скучно с любыми людьми — Лера Рейтар всегда искала большего.

Первым, что когда-то вышло за рамки этой круговерти из школьных архетипов и междупартовых интрижек, что она смогла назвать важным для себя, была дружба, завязавшаяся в начале седьмого класса, в осень, когда жизнь разделилась на «до» и «после Кораблевой». По правде говоря, то, что было до, стало казаться одним бездельным блёклым днём, затерянным в межсезонье.

Никаким.

«Властелин Колец», «Тринадцатая сказка», «Жив-человек», «Волшебник Земноморья», «Шоколад», «Энн с Зелёных крыш»… Что вообще было до того, как Леру заинтересовала отстранённая девочка, молчаливая и невзрачная ровно до того момента, пока не обратишься к ней напрямую? Видно её было больше на уроках, чем на переменах, на которых Кораблева вообще растворялась в пространстве. Лера почувствовала некую необычность и решила выловить и рассмотреть поближе это чудаковатое зеленоглазое существо. А в проторивании троп к чужим сердцам равных ей не было.

Чутьё не подвело. Аня поразила её.

Она была постоянным источником чего-то удивительного: захватывающих книг, о существовании которых Лера раньше даже не догадывалась (и ставших после своеобразным маркером: если человек читал «Дом, в котором…», ты уже чувствуешь в нём своего), кардинально новых мыслей и идей, долгих разговоров, за которыми терялось ощущение времени, безбашенных приключений (тихая, скромная девочка!) и огромного количества маленьких и больших открытий. Аня была вещь в себе. Первый человек, на котором Лера остановилась с уверенностью, что такого ни в ком больше не найдёт, а если и есть похожие люди где-то, кроме хороших книг, это не имеет значения: Аня была для неё единственной.

Лера менялась. Рядом с кем-то, про кого вдруг понимаешь, что это твой настоящий друг, по-другому мечтается, думается и живётся. В это же время с ними сошлась Тис, которую Лера раньше не воспринимала из-за грубоватости, остроты и стойкого необщения с женской половиной класса, а теперь пожалела об этом. Их стало трое — свалившихся с разных полюсов и незаметно прибившихся друг к другу. Друзей.

Были это люди, без которых Лера не представляла себя ни в последующие школьные годы, ни после них. Они трое знали, чего хотели, и то, что их раскидало так далеко друг от друга, не было чем-то неожиданным: только первый значительный шаг к их большим мечтам. Москва, Питер, Висбаден? Они это переживут, даром что лучшие друзья…

…В пятницу взвинченная Лера вернулась с генеральной репетиции, когда её соседка по общежитию уже спала. «Что это я, мандражирую, что ли? Рейтар, живо возьми себя в руки: ты чувствуешь эту роль, ты знаешь этот текст и, чёрт побери, выложишься завтра на сто пятьдесят!» Невыносимо хотелось спать, но она нуждалась в том, чтобы её немного успокоили. Ну да, да, она волновалась, даже боялась, и самоубеждение не помогало. Необходим был якорь.

В Контакт Лера не выходила дней пять. Собирались они обычно по вечерам: двое были те ещё полуночники, третья жила на два часа назад. Пробежавшись по старым сообщениям (этого хватило, чтобы переключиться и выдохнуть, потому что у Тис жизнь кипела, и очередная байка про дружбу народов была сейчас очень кстати) до метки «сегодня», она отрыла в холодильнике вчерашний рассольник, вернулась с подогретой тарелкой и продолжила читать.

Через минуту Лера перестала чувствовать вкус.

Она замерла в темноте перед экраном, на котором светились фразы, настолько несвойственные Ане Кораблевой, будто писала не она. Короткие, выжатые насухо. «Атеросклероз». «Гипертонический криз». «Инфаркт миокарда». «Его нет».

В сообщениях Тис читались потерянность и невозможность выразить сострадание. В Аниных Лера не могла разобрать ничего, кроме боли.

«Кудесница…» — окатило, ударило, скрутило холодным, парализующим ужасом.

Если бы видеть глаза… Хоть немного понимать, что происходит с Аней где-то далеко отсюда. Насколько сильно её горе. Голос, хотя бы услышать голос! — рука непроизвольно потянулась к телефону, вслепую набирая номер…

Гудки… И ничего.

Оставались только чёрные буквы на белом экране — безэмоциональные, глухие, неживые.

Через них не дотянуться.

Что можно напечатать в ответ человеку, когда даже близко не можешь представить, какие чувства он испытывает? Как утешить, когда мысли о Льве Павловиче и о смерти просто не пересекаются в одной плоскости? Мысли о смерти и об Ане. Как, как, как это могло произойти?!

С той, которая невозможно ярко и по-детски переживает весь мир вокруг себя.

Невероятно много видит, слышит, понимает — и чувствует.

С самой открытой и ранимой среди них. Тонкокожей. Беззащитной.

За что это случилось именно с ней?!

Лера искала слова утешения, поднимала весь свой опыт — в тот день он, во всём богатстве и разнообразии, оказался вдруг совсем бесполезен. В книгах тех, с кем случилось подобное, молча брали за плечо, молча обнимали, молча же говорили: «Держись, я с тобой».

Аня на обломках своей катастрофы была одна.

Сжатые кулаки подрагивали на клавиатуре, Лера, давно отбившаяся от этой привычки, грызла ногти и лихорадочно соображала, что же делать. Её другу необходима была поддержка.

Люди воспринимают мир через призму пяти чувств. Для Леры, как для крайне выраженного эмпата, главный источник информации лежал в области эмоций и переживаний, улавливаемых ею отчасти интуитивно, отчасти благодаря хорошо развитой наблюдательности. Без возможности ощутить, прочувствовать Аню она была ослепшая, оглохшая и бессильная что-то предпринять.

Тис непрерывно писала, а у Леры в ушах звенело: нет, не то, мы должны ей говорить сейчас совсем не то…

Звон, звон, звон!

Сколько будет стоить билет на первый проходящий поезд до Москвы? Не отойдя ещё от шока, она заторможено оглядывалась вокруг в поисках необходимых вещей. Почти вся стипендия была спущена, но это ничего не значило: Лера уже прикидывала, к кому из нынешних ухажёров можно прийти занять глухой ночью…

«Я в Симферополь», — и Аня отключилась.

Тут стоит пояснить, что чета Кораблевых разительно отличалась от своей дочери — это были люди с акульим прикусом, успешные и прагматичные дельцы. Для них в ночь с пятницы на субботу достать билеты на самолёт, вылетающий через пару часов, не представляло проблемы. В отличие от студентки первого курса актёрского училища. Если повезёт найти деньги (предполагаемая сумма возросла минимум в четыре раза), если кто-то сегодня отказался от места…

«И что дальше?» — Лера осеклась.

«Под утро ты будешь на месте — что дальше?»

Завтра спектакль. Месяц многочасовых репетиций. Роль Принцессы, которую она зубами выдрала у Колодиной. Только начавшая складываться репутация надёжного и ответственного человека (качества, ранее к Лере не применимые в принципе).

В понедельник занятия. Хвосты, которые надо закрыть до мая. Через три недели — зачёты, к которым она не готова.

Чтобы влиться в новую жизнь, Лере за полгода пришлось вымуштровать себя, приучить довольствоваться малым и всё время исходить из расчёта на будущее. Чтобы чего-то достичь, нужна была идеальная внешность, идеальная успеваемость, идеальная репутация, сценический опыт и связи, и она только-только подошла к достижению меньших из этих целей.

Сорваться сегодня и куда-то улететь значило всё потерять.

Лера забилась под низкую кровать и рыдала, уткнулась лицом в колено, заглушая всхлипы. Ей было до боли жаль Аню. И она до боли ненавидела себя, потому что понимала, что никуда она не сорвётся. И тем более Тис, положение которой ещё более шатко и непредсказуемо.

Не будет как в рассказах Генри, как в книгах Крапивина. А она выросла на них по-человечески. А она с седьмого класса верила, что должно быть только так: закрыв глаза на любые внешние обстоятельства, броситься на помощь другу — самому дорогому, тому единственному, которого ставишь выше всех других людей.

Осознавать это было так же отвратительно, как если бы она обнаружила у себя нарыв на пол-лица. Одна часть Леры судорожно металась и пыталась найти выход. Другая уже сдалась.

После похорон Аня вернулась в среднюю полосу, закончила учебный год и снова улетела. Она больше не говорила с ними о случившемся и даже не предполагала возможности их помощи в эти дни. Она всё понимала.

Как же гадко от этого было…

— Время у нас есть… — обнадёжила то ли подругу, то ли себя Лера. Чётких планов она, в отличие от Тис, никогда не строила, предпочитая им стихию наития и погружения в чужие настроения. Полное присутствие в ситуации и быстрое мышление позволяли в любой момент взять с места в карьер. — Да мы видели-то её вживую всего один вечер. Может, всё уже в порядке. Присмотреться надо.

— Я не спорю.

Скрипнула дверь, обе молниеносно обернулись. И выдохнули с облегчением. Ветер.

Они полностью разделяли одно досадное, гнетущее чувство: ты не сделал то, что обязан был как друг. Ни в тот день, когда всё произошло, ни много дней после — не находилось ни слов, ни воли, чтобы спросить у Ани, действительно ли она не винит их в том, что их не было рядом. Спросить хотя бы, как она переживает это.

— Билеты дорогие были? — перекинулась на другую тему Лера, барабаня пальцами по обложке книги. Что ж, они здесь именно для того, чтобы исправлять свои ошибки.

— Повезло с подработкой в конце летнего семестра, — пожала плечами Тис, будто и не рассказывала о проблемах со съёмным жильём и невозможностью прервать работу без риска вылететь в трубу. — Стипендий в штудиенколлегах не платят, но в следующем году я поступаю дальше и ситуация должна улучшиться.

— Где на этот раз? — Тис никогда не начнёт рассказывать о себе, если прямо не обозначить заинтересованность.

— Прозвучит дико, но няней. Знаю, ни в жизнь не заподозрила бы себя в любви к детям, но я была почти на нуле, а брать в долг, ты знаешь, я не люблю.

Потому что гордячка, считающая, что способна самостоятельно выбраться из любой дыры. Не без оснований.

— То ли с детьми повезло, то ли во мне пропадает бэби-ситтер, но это оказалось очень даже увлекательно.

— Приятная семья?

— Да, что дети, что родители. Немцы вообще на редкость адекватные люди. Чужой труд и время, по крайней мере, уважают.

— Пунктуальность, прагматичность, прямолинейность?

— Ну, это ты уже возводишь в стереотип — люди как люди, хотя общее впечатление именно такое. Прямолинейны — да, однако никогда не бестактны с посторонними, например. Мне встречались хамы, но это ни разу не чья-либо национальная черта.

— Нет, я про то, что вы с этой страной очень подходите друг к другу, — засмеялась Лера.

— Ну, мне однозначно нравится там, — ещё бы Тис не нравилось, что с семьёй её разделяет целая Польша.

— Дальше будешь учиться на устного или письменного?

— Синхронного. Когда я схожусь с языковым материалом в живую, я имею в виду лицом к лицу с человеком, в момент вспоминаю чуть ли не по дороге услышанные разговоры. Легко воспроизвожу и перевожу, переключаюсь быстро… Да и нравиться мне стало только больше — поживи в тамошней культурной студенческой мешанине, начнёшь бегло говорить чуть не на всех языках Европы. Преподаватели, правда, кошмарно дотошные, тут, наверно, как раз менталитет.

— У меня таких тоже немало. Что ни экзамен — лотерея: на какой стадии женского цикла наша Сверла.

— Как у тебя с учёбой, кстати? — в начале года они знали отметки друг друга почти досконально, но после весенних событий всё отошло на второй план.

— Отличница.

— Серьёзно?!

— Это что, так удивительно?

— Для человека, который знает тебя больше трёх дней — да.

— Я взялась за ум, как ни странно это звучит. Знаю, знаю, раньше у меня не выходило на чём-то сосредоточиться дольше двух недель.

— И что изменилось?

— Кажется, я нашла то, чего действительно хочу.

— Мне сложно представить тебя прилежной ученицей, но я очень рада за тебя. Вы ставили что-то после «Музыкантов»?

— Да, в июне, «Русалочку». Хах, я играла морскую ведьму. Прибилась к старшекурсникам. Долго выслеживала их компанию — я устроилась в кафе, в котором крутится почти вся питерская творческая молодёжь. Одна девушка была сразу и ведьмой, и одной из сестёр русалочки, второе у неё получалось значительно лучше, и смена образов даётся не всем. Мне оставалось только должным образом обустроить своё явление.

— Интриганка, — усмехнулась Тис, разбивая яйца и заваривая кофе. — Будешь?

— Нет, спасибо. О, это ещё что…

— Ром-ансы крутим?

— Как же без этого! Во время одного из последних я открыла для себя изнанку питерских улиц. Навевает мысли о Севастополе, только северном — зелёные дворы, тихие, уютные, отдающие стариной. Такой Питер мне, пожалуй, нравится больше всего.

— Понимаю. Висбаден тоже цепляет каким-то отзвуком средневековья. Я немного поездила по Гессену, случалось даже, по другим землям. Невероятные места. Пару месяцев назад во время одного такого путешествия меня сбил велосипедист — они там считают себя какой-то высшей кастой.

— Какой интересный сюжет, — подколола было Лера, но тут же осадила себя. Некоторые свои недостатки она за последний год признала и постаралась искоренить, в том числе чрезмерно много болтать и лезть в чужую личную жизнь. — И что было дальше?

— В рожу я ему двинула дальше. Разошлись, правда, полюбовно. Сама с ними с тех пор катаюсь.

— Надо будет взять на заметку твой способ очаровывать мужчин.

— И далеко заводит это очарование?

— Мне нужно обзаводиться связями. Всё пристойно, — «Вот уж кто печётся о моей невинности больше меня самой», — да и не сказала бы, что кто-то из них меня особенно задевает. Были любопытные экземпляры, но чтоб я вдруг ощутила что-то особенное… Нет.

Кофе Тис неизменно пила без ничего — это была одна из привычек, на которых, по наблюдениям Леры, строилась её жизнь где угодно. Сюда же чёрные футболки и спортивная обувь. Это была константа: невозможно представить Тис, за день хотя бы раз их не надевшую. Она готова была обливаться кофе в маршрутке или обжигаться на ходу, но утро без него просто не могло произойти.

— Как там тётя Лёна?

Незаметная для постороннего уха пауза, прикрытая горьким глотком.

— Вроде всё в порядке. Мы не очень-то общаемся. Да и вспоминают обо мне раз в месяц, больше для приличия. Ведём диалоги из разряда: «Как ваши дела? — Хорошо. — И у меня. Ну, до свиданья». Я им про учёбу пару общих слов, они мне про то, как вырос младшенький, как поумнел, куда только ни ходит… Им без меня лучше, Лер, — она отвела взгляд и стала изучать пейзажи на стенах.

По её выражению лица Лера заключила: Тис по-прежнему тяжело от мысли, что родной ребёнок всегда лучше, чем приёмный. С тех пор, как тёте Лёне удалось родить сына, старшая дочь сначала резко отошла на второй план, а потом совсем сделалась пятым колесом. Классе в девятом она переболела убеждённостью в том, что никому не нужна (вытащить оттуда было сложно, но вытащили), а потом решила, что раз так, то и ей, собственно…

В то время как они с Аней даже думать не хотели о том, где будут учиться и кем работать, Тис прозондировала почву, остановилась на переводчике и стала готовиться к поступлению за границей. Она заарканила и выдрессировала эту идею, разложила её на составляющие и решила, что денег на первый год заработать за оставшееся время вполне сможет, на отличный аттестат и так идёт, а сдать экзамены по немецкому в языковой школе — вообще не задача.

Тис захотела уехать — Тис уехала. Тот ещё таран была, особенно когда решила подорвать все мосты. Никто не ждал её в Германии с распростёртыми объятиями, говорить на немецком и жить на немецком оказалось двумя разным вещами, но она ни за что не возвратилась бы домой проигравшей. Это был тот характер, который подстроился под новые условия, зацепился и встал намертво.

И пока она выстаивала. Лера полагала, что для человека подобного упорства, в принципе, всю жизнь наперёд можно просчитать: вот она закончит — разумеется, с отличием, потому что по-другому у Тис быть не может — тамошний престижный университет, вот найдёт себе хорошее место, поездит по миру, пойдёт в гору, найдёт такого же надёжного мужа, желательно дипломата, родит трёх детей…

— А больше у тебя в России никого не осталось?

— Только вы. Ну, а кто ещё, одноклассники наши, что ли? Я уже и лица их, наверно, забыла. Да и кто мы были друг другу? Одиннадцать лет отсидели в одном здании, каждый день здоровались, списывали друг у друга и прощались. Многообещающее общение.

Чего-то подобного Лера от неё и ожидала.

Из коридора послышался смех. Разговор моментально застыл, ибо обе они, обратившись в слух, уставились на дверь.

Непрестанно обо что-то спотыкаясь, вошла Аня. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в ногах у неё старательно путался кошак, причём Абсурд на то и был Абсурдом, что при огромной своей туше мог гордиться проворностью сайгака. Он всеми силами давал хозяйке понять, что голоден ну просто ужасно — интересно, почему тогда не спустился раньше и самостоятельно?

Аня заливисто хохотала.

«А умная ты, однако, зверюга».

— В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана… — прогнусавила Тис, заражаясь ввалившимся в кухню весельем, — в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат!

Распущенные волосы текли по Аниным плечам и спине как шоколад с кленовым сиропом, она стояла в квадрате света, и её щуплая фигурка казалась квинтэссенцией абсолютной радости. Глядела на них своими светлыми чайными глазами, и во взгляде этом было: «Я счастлива, что вы здесь, я счастлива, что я здесь, я счастлива».

— Доброе утро.

Лера смотрела на неё и очень хотела поверить, что каждый день начинается у Ани так. Она бросила на стол голубую тетрадь, доковыляла до холодильника и достала коту куриную ногу, а потом уставилась на сковородку:

— Силы небесные, вы хотите сказать, что меня теперь ещё и кормить будут? — голос Анин, как и весь её вид, выражал аномальную жизнерадостность.

— Милосердие призывает заботиться о братьях наших меньших.

Абсурд, урча, вгрызался в кость. Ему нравилась идея милосердия.

— На самом деле, мы рассчитывали съесть всё до твоего прихода и стребовать завтрак, — не удержалась от ёрничанья Тис.

— Негодницы.

Она по-турецки уселась на стуле и принялась строчить в тетради. Тис поставила на стол три порции яичницы. Стали завтракать.

— А знаете, что мне сегодня приснилось? — через некоторое время уже с ноткой задумчивости спросила Аня. — Будто мы втроём — в лодке на море. Сумерки, вокруг всё такое призрачное, по воде идёт белый-белый туман. Я едва вас видела и почти ничего не слышала, всё происходило очень медленно. Мы продрогли и начали разводить костёр. В деревянной лодке. Разумеется, очутились в воде. Оказалось, что это туман был такой промозглый, а вода под ним — тёплая, и приятная… Лера предложила нырнуть в глубину. Потом лежали на дне и смотрели вверх — луна была!.. яркая, голубая, с полнеба, а над нашими головами плавали скаты и медузы. Мои пятки щекотали водоросли, а мы лежали и пели… Странный сон.

Аня умела рассказывать — играла интонациями, погружала в картины, которые одинаково хорошо рисовала руками и раскрывала словами. И особенно сказки. Низкий её голос концентрировал и насыщал необыденным смыслом пространство вокруг, как будто делая его глубже. Многослойнее.

— Да… мне сейчас если и снится, всё какой-то треш, — хмыкнула Тис. — То гоняется за мной кто-то по улицам ломаным, безобразным, то война у всех против всех, то вообще апокалипсис. Ещё и оружия, как назло, вечно нет. Это всё быстро забывается, правда: пара часов, и как не было. Жаль, потому что они хоть и жуткие, но интересные.

— Записывать не думала? Я давно тетрадку веду, всё у меня здесь, — улыбнулась и провела кончиками пальцев по голубой обложке Аня. — А у тебя, Лер, что?

— Моя память как видеокамера, по ночам я обрабатываю плёнки и пересматриваю старые кассеты. Постороннее приходит редко — ситуации, воспоминания, предвкушения, и только. Прочитаешь ещё что-нибудь? Люблю тебя слушать.

— Поддерживаю просьбу.

Аня согласно зашуршала страницами.

— Я ехала на старой папиной машине по провинциальному городу. Жаркому, сухому и пустому. Улицы его вымерли давно до меня — оставленные дома, открытые магазины, брошенные авто. Тишина, только гул мотора и шорох шин. Я уезжала оттуда, и мне было солнечно и немного грустно, я прощалась с чем-то, что некогда очень любила, но забыла — осталось только ощущение невозвратности, и оно всё росло и заполняло меня. Когда выехала за городскую черту, за спиной увидела колючую проволоку. Вышла и хлопнула дверцей, плакала, но не знала, отчего. Горизонт впереди лежал в облаках, дороги дальше не было, только степь, и я пошла по жёлтой игольчатой траве, потому что надо же мне было куда-то идти. Вскоре пропали и машина, и силуэты крыш… В лицо бил горячий ветер, рвал цветы и стебли и уносил их в небеса. Я то шла, то бежала, то останавливалась, не понимая, где я и зачем. Ощущение пустоты глодало меня. Хотелось просто упасть ничком и исчезнуть навсегда. А потом из травы вынырнул первый дельфин. Он был большой, с серой блестящей спиной и чёрными глазами. Ещё один и ещё появлялись вокруг меня — они прыгали, кувыркались и кричали, и голоса их были такими детскими! Степь колыхалась, я смотрела на них, как завороженная. И вдруг тоже оторвалась от земли, хотя у меня не было ни крыльев, ни плавников — била ногами во воздуху, как они хвостами, и будто плыла, а не летела. Выше и выше, извиваясь и танцуя в воздухе. Это было такое потрясающее чувство…

— Красиво.

— Да, я помню этот сон почти детально, так сильно он врезался в память… Это только слова, а там было… — она вздохнула и увела взгляд вверх. Потом спохватилась и вернулась на землю. — Так. Чем хотите заняться?

— Гулять, — отмерла увлечённая Тис и встала из-за стола, сгребая посуду.

— На пляж! — страстно воскликнула Лера, снова запрыгивая на подоконник. Сказывалась тяга к сцене. — Здесь ведь совершенно нет людей?

— Со-вер-шен-но, — с видимым удовольствием подтвердила Аня.

— Тогда да здравствует беспредел! Купаться до посинения и до Турции, зарыть кого-нибудь в песке ради науки грядущих цивилизаций, хлестать из горла абсент и бегать голиком по пляжу в наркотическом бреду!..

Об пол с громким звоном ударилась уроненная Тис ложка. Левая Анина бровь высоко поднялась.

— Да шучу я. С вами и без абсента для мемуаров достанет.