Что с нами делает осень (гет)

Де­воч­ка спит, по­вер­нувшись на бок и су­нув ру­ку под по­душ­ку, воз­дух в ком­на­те проз­ра­чен и не­весом от лег­ко­го ды­хания.

Она заг­ля­дыва­ет к ней, нес­лышно сту­пая, смот­рит в ее ли­цо, бе­ле­ющее в свет­лых су­мер­ках, уби­ра­ет с ли­ца раз­ле­тев­шу­юся не­весо­мую пряд­ку, по­том воз­вра­ща­ет­ся к не­му. Са­дит­ся на край пос­те­ли, сбра­сыва­ет ха­лат. Тя­нет­ся за си­гаре­той. "Ты мно­го ста­ла ку­рить", — Ха­ус, за­кинув ру­ки за го­лову, по­вора­чива­ет­ся к ней.

Ноч­ные су­мер­ки здесь, на вто­ром эта­же, ка­жут­ся стран­но свет­лее.

…Она ле­жала у не­го на ко­ленях, теп­лой шел­ко­вис­той тя­жестью, спу­тан­ностью во­лос, за­тыл­ком упи­ра­ясь в ко­лено, по­тяну­лась за си­гаре­той — нем­но­го сдви­нулась, ще­коча раз­ме­тан­ны­ми во­лоса­ми, щел­кну­ла за­жигал­кой, при­кури­ла. По­том точ­но так же сдви­нулась, что­бы бро­сить си­гаре­ту.

Гля­дя в ее ли­цо, он вдруг явс­твен­но вспом­нил ее прос­нувшей­ся пос­ле ава­рии, на ре­ани­маци­он­ной кой­ке, из­му­чен­ную, с пят­на­ми за­пёк­шей­ся кро­ви на лбу и вис­ках. о, как я за те­бя пе­режи­вал, как ни за ко­го из па­ци­ен­тов — уже ду­мал — пе­режи­вать не бу­ду.

От­мо­тал вре­мя на­зад, вспо­миная воз­ню в кух­не у ок­на, быс­трые по­целуи, нер­вный шё­пот, об­рывки фраз: "ну что же ты…" "как ты мог…" "я те­бя столь­ко вре­мени…"

Ут­ро нас­ту­пало стран­ным, ту­ман­ным, по­луре­аль­ным-по­лус­ном, как буд­то здесь, в ком­на­те на вто­ром эта­же, все смес­ти­лось ку­да-то от ос­таль­но­го ми­ра, прид­ви­нулось к по­тол­ку, как буд­то здесь, где они двое ря­дом, прид­ви­нув­шись друг к дру­гу, в об­во­лаки­ва­ющей се­рой ре­аль­нос­ти мут­но­го ут­ра, как буд­то ни­чего не ос­та­лось в це­лом ми­ре, кро­ме них — и лез­ли в го­лову раз­ные вос­по­мина­ния жиз­ни.

Ночью пер­вые хо­лода сме­нились но­вым теп­лом, и прог­ля­нуло сол­нце. Вновь по­тяну­лись, рас­пра­вились по­жух­шие, при­битые тра­вин­ки. Сно­ва яр­ко за­жел­те­ли приг­ре­тые сол­нцем, ос­тавши­еся еще листья.

Де­воч­ка, иг­рая, убе­га­ет за кус­ты са­да — да­леко, к со­сед­ским кус­там. Бро­са­ет об­руч, из­да­ли мель­ка­ет ее по­лоса­тая ша­поч­ка.

Жел­тые ас­тры осы­па­ют­ся на сто­лике в гос­ти­ной. Ле­пес­тки под­сы­ха­ют и скру­чива­ют­ся сни­зу, как и листья.

Каж­дый раз они при­ходи­ли друг к дру­гу — ве­чером, пос­ле то­го, как ус­нет де­воч­ка; убе­див­шись, что она уло­жена и ус­ну­ла. Всег­да толь­ко в его ком­на­те, уг­ло­вой спаль­не для гос­тей на вто­ром эта­же. Ни ра­зу не ос­квер­ни­ли У­ил­со­ново суп­ру­жес­кое ло­же. И ночью бы­ло слыш­но, как глу­хо и тя­жело уда­ря­ют­ся о зем­лю в са­ду яб­ло­ки.

И сно­ва жел­те­ли, оран­же­вели, осы­пались все боль­ше листья с ве­ток. И сно­ва он шу­рудил пал­кой листья вок­руг до­ма, об­хо­дя в со­тый, бес­смыс­ленный раз гра­ницу учас­тка, сад, со­сед­ский за­бор с сет­кой. о, как я за те­бя — пе­режи­вал, как я те­бя — вы­нес, выс­тра­дал. Как бо­ял­ся за на­шу друж­бу с У­ил­со­ном, как бо­ял­ся, что он ни­ког­да не прос­тит ме­ня.

В до­ме впер­вые за­топи­ли ка­мин, уг­ли прос­верки­вали ис­кра­ми, на них ле­тели поз­дние, вновь ожи­вив­ши­еся мош­ки.

Как-то он спро­сил ее:

— Ес­ли бы ты бы­ла тог­да на мес­те мо­ей же­ны — ос­та­лась бы со мной, ин­ва­лидом?

Она за­тяну­лась си­гаре­той, мор­гая не­пок­ра­шен­ны­ми рес­ни­цами, гля­дя на не­го.

— Нет ни­чего, что я бы для те­бя не сде­лала, — ска­зала она, и че­рез па­узу, за­тянув­шись и вы­пус­тив дым ему в ли­цо, при­бави­ла: — Хо­тя ты, ко­неч­но, ско­тина и это­го не зас­лу­жива­ешь.

Ве­чер­нее мяг­кое, блед­ное элек­три­чес­кое ос­ве­щение, те­ни ло­жат­ся по уг­лам, бе­лый аба­жур лам­пы ка­ча­ет­ся под по­тол­ком, дво­ясь, тро­ясь се­рыми кон­ту­рами те­ней. Все бы­ло сде­лано; все рас­ска­зано про У­ил­со­на, рас­кры­ты их ин­тимные сек­ре­ты, сда­ны яв­ки, па­роли, вы­бол­тан жал­кий шифр имен и проз­вищ для са­мых близ­ких ми­нут: Блед­ная Блуд­ни­ца, Кук­ла, Дол­ли, Бэм­би. Она жму­рилась на свет, ког­да за­жига­лась лам­па, щу­ря бе­лесые рес­ни­цы.

Что ду­мал он, во­дя паль­цем по блед­ной ко­же жен­щи­ны, ле­жав­шей ря­дом с ним, об­во­дя ро­дин­ку у ло­пат­ки? Сколь­ко знал он жен­щин? Сколь­ко из них бы­ло шлюх? Раз­ве мо­жет что-то но­вое дать соз­на­нию, раз­вра­щен­но­му шлю­хами, ка­кой-то оче­ред­ной секс? Все они на­до­еда­ют. И это на­до­ест, и на­до бу­дет ухо­дить. "Все жен­щи­ны — шлю­хи", — под­лая, са­мо­оп­равда­тель­ная мысль. Как прос­тецкие вуль­га­риз­мы, в лю­бую ми­нуту сле­тав­шие с ее губ, как ду­рац­кие пси­холо­гичес­кие книж­ки для до­мохо­зя­ек — хлам, ко­торый она пог­ло­ща­ет сут­ка­ми, ле­жа на тах­те.

Она ска­зала ему, что при­нима­ет про­тиво­зача­точ­ные таб­летки, в пер­вый же ве­чер. "Врешь ты все, Стер­ва", — рав­но­душ­но от­клик­нулся он, — Ты и У­ил­со­на так же под­ло­вила, я знаю". По­вер­нулся на спи­ну, за­киды­вая ру­ки за го­лову. "Толь­ко для ме­ня ты, ко­неч­но, с сы­ном пос­та­ра­ешь­ся".

Нас­ту­пал ве­чер, и ра­но за­жёг­ший­ся элек­три­чес­кий свет ка­зал­ся не­ес­тес­твен­но блед­ным. Ха­ус за­ходил в ком­на­ту, прос­то так гу­ляя по до­му, пос­ту­кивая тростью. Эм­бер си­дела на кро­вати и что-то вя­зала, вы­тянув но­ги в пес­трых вя­заных голь­фах, по­ложив од­ну на дру­гую. Он ух­мыль­нул­ся про се­бя. "Стер­ва…" Поз­дним ве­чером в до­ме так ти­хо, стук трос­ти, ка­жет­ся, раз­но­сит­ся по все­му до­му.

Поз­дно ве­чером яр­кая лам­па бе­ле­ет в се­рых су­мер­ках, поз­дние мош­ки ле­тят на свет, вь­ют­ся у сто­ла, где в су­мер­ках слы­шал­ся ти­хий ше­пот: "Ло­жись на ме­ня сов­сем. Мне не тя­жело". — "Не боль­но?" — "Нет". — "А но­га?" — "Я по­том по­мас­си­рую".

Вспы­хива­ли ис­корки, ос­ты­вая, в ка­мине. Пос­ледние муш­ки ви­лись, ле­тя на лам­пу. Гус­то-се­рые, как фо­то, су­мер­ки, пе­рехо­дили в ночь. В са­ду глу­хо всю ночь уда­рялись о зем­лю яб­ло­ки.