Фазы неизбежности (гет)

— Убирайтесь к черту, пустоголовое создание, я более не намерен с вами спорить! — глядя в абсолютно черные, сверкающие бешенством глаза Их Сиятельства, Дарэм поняла, что, несмотря на выбранный тон, граф только что дал ей очень дельный совет, пренебрегать которым было бы попросту опасно. — Все, на что вы годитесь — своим присутствием отравлять мое существование, которое достаточно омерзительно и без вашего ослиного упрямства!

— Экий Версаль… — под нос себе пробормотала Нази, отступая к двери. Впрочем, бормотание это оказалось не настолько тихим, как она рассчитывала, и по исказившемуся лицу графа стало ясно, что сейчас в Дарэм, в лучшем случае, чем-нибудь швырнут, а в худшем — попытаются открутить ей голову, не прибегая к помощи подручных средств. — Все. Считайте, меня здесь нет, и никогда не было.

С максимально доступным в ее нынешнем немертвом состоянии проворством выскользнув из графского кабинета, Нази подчеркнуто аккуратно и тихо притворила за собой дверь, в которую лишь мгновением позже глухо ударилось нечто увесистое. По полу стремительно простучали шаги — и в замке со скрежетом провернулся ключ.

Интереса ради Дарэм еще несколько секунд прислушивалась к звукам, доносящимся из запертой комнаты — некоторое время Их Сиятельство молчал, мечась по собственному кабинету из угла в угол, а затем с губ его сорвалось ругательство настолько непотребное, что Нази только и осталось, что покачать головой и отправиться восвояси. Не сказать, будто она совершенно не ожидала от Кролока столь глубинных познаний — во времена войн, в которых некогда не повезло поучаствовать и графу, сами приказы нередко отдавались в формате далеком от куртуазной нормы, превращая поле сражения в поле брани в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Однако в обычное время фон Кролок не позволял себе подобных высказываний, считая ругательства недостойным способом выражения мыслей, так что потолком грубости в его исполнении по праву могло считаться выражение «черт возьми».

От нечего делать заглянув в расположенную этажом ниже гостиную, Нази обнаружила в живописной позе раскинувшегося на диване виконта, который, положив раскрытую книгу себе на грудь, глубокомысленно рассматривал потолок.

— Довела все-таки, — не отрывая взгляда от люстры, не без злорадства констатировал он. — Ну и какой же формальный повод папА нашел на этот раз?

— Сам как будто не слышал, — получив в ответ едва заметное покачивание головой, означавшее, что подслушивать Герберт начал слишком поздно, Нази пояснила: — Мы не поделили график моего питания. Он считает, что смысл имеют девятые сутки, а я — что десятые.

— Именно в такие моменты мной овладевает нестерпимое желание отправиться на пару недель в путешествие по Европе, — мечтательно сообщил в пространство младший фон Кролок. — Но, увы, увы… я слишком ответственный, чтобы поступить столь низко, и моя доброта, возможно, однажды меня погубит.

Дарэм промолчала, вслед за Гербертом тоже поднимая взгляд к потолку. Несмотря на тон юноши, явно напрашивающегося на встречную колкость, говорил он чистую правду. Именно ответственность, а еще вполне обоснованное беспокойство за отца надежно держали Герберта в замке, не давая ему на время податься в бега и тем самым облегчить себе существование. Впрочем, Нази приходилось признать, что и сама она временами испытывала некое подобие тревоги — не то за сохранность людей в округе, не то за целостность рассудка Их Сиятельства. Слишком хорошо Дарэм знала, как надрывно и тягостно дается вампирам борьба с собственной жаждой. Вот только Нази вела битву за несколько дополнительных часов, в то время как масштабы графской кампании были куда более впечатляющими. В последний раз восполнявший свои силы кровью самой Дарэм и в конце мая приблизившийся к своему прошлому рубежу воздержания, граф решительно через него перешагнул, ввязавшись в беспощадную войну за несколько дополнительных суток сразу.

Перемены в умонастроениях старшего фон Кролока поначалу казались Нази настолько незначительными, что в первую очередь она обратила внимание вовсе не на них, а на странное поведение фон Кролока младшего, смиренная молчаливость и покладистость которого сумели Нази заинтриговать.

На изъявленное Дарэм недоумение виконт лишь меланхолично махнул бледной ладонью, посоветовав Нази держаться от «папеньки» на максимально возможном удалении и вести себя, так, «чтобы монастырским послушницам стыдно стало за свою распущенность». В самом крайнем случае — бежать очень быстро и очень далеко.

В практической пользе этих рекомендаций Нази посчастливилось убедиться довольно быстро — с каждой ночью Кролок не только становился все более мрачным и молчаливым, но к тому же все более непредсказуемым и даже вспыльчивым, чего раньше за ним не водилось. Временами он словно впадал в странное оцепенение, до самого рассвета запираясь в собственном кабинете. Однако порой, как сегодня, от малейшего неверного слова или жеста в нем вспыхивала самая настоящая ярость, выплескивающаяся на того, кто не сумел вовремя удрать.

За минувшие пять ночей Герберту досталось трижды. Дарэм, если считать нынешнюю беседу — дважды. Куколь же и вовсе предпочитал завершать свои ежевечерние обязанности до пробуждения хозяина и укрываться в собственной комнате. Вплоть до особых распоряжений.

— Ах, да не переживай ты так, Дарэм, вот увидишь, еще до рассвета он придет извиняться, — тем временем заметил Герберт. — Если желаешь, можем даже заключить пари на десять крон.

— У меня нет десяти крон, — сказала Нази, припомнив, что в последний раз держала в руках принадлежащие лично ей деньги еще в своем родном мире, который покинула больше полугода тому назад. — И за что там извиняться, ко всему прочему? Твой отец даже в припадке бешенства до нормального оскорбления не дотянул. «Пустоголовое создание»… Как я только на месте не скончалась от такой кошмарной грубости, ума не приложу.

За свою богатую событиями жизнь Нази действительно довелось услышать в свой адрес немало куда более забористых ругательств. Причем, как от недоброжелателей, так и от собственных коллег по цеху. Да и сама она в выражениях никогда себя не ограничивала — бытность практикующего некроманта, равно как и бытность любого военного, была богата моментами, когда материться начинали все, вне зависимости от пола и возраста.

— Воспитание! — насмешливо донеслось с дивана. — И, что особенно отвратительно, даже могила уже бессильна его исправить. В то время как волна эмансипации катится по континенту, а британские суфражистки вовсю требуют для себя избирательных прав и всяческого равенства, отец с его замшелыми убеждениями по-прежнему не способен в лицо обозвать женщину дурой.

— Позор ему, — «согласилась» Нази и, не желая дальше продолжать этот, в сущности, бессмысленный разговор, поинтересовалась: — Что мы будем делать, если он все-таки сорвется?

— Спешно эмигрировать, — съязвил виконт, однако в его голосе женщина отчетливо различила нотки тягостного беспокойства. — Я не знаю, Дарэм. И надеюсь, что не узнаю как можно дольше. При мне он еще никогда не терял над собой контроль, хотя по части упорства и кошмарной привычки доводить себя до полного истощения он гораздо больший маньяк, чем мы с тобой, сложенные вместе. Так что я понятия не имею, чем обернутся его попытки приучить себя питаться воздухом и лунным светом. Прошлый раз был лет девять тому назад, и тогда он продержался шесть дополнительных ночей. Нынче пошла уже пятая и, похоже, сдавать позиции он не намерен, так что нам остается только положиться на его опыт. Отец всегда чувствует, когда пора заканчивать с экспериментами, — Герберт с напускным легкомыслием повел плечом и, покосившись на Нази, внушительно добавил: — Но знай, у меня уже семьдесят лет есть право его обезглавить, если он однажды рехнется окончательно. Вернее сказать, у меня есть право глупо попытаться.

— Не сможешь? — после недолгого молчания задумчиво спросила Нази.

— Увидь ты его хоть раз в момент, когда он сражается всерьез, а не просто развлекается, бряцая с тобой оружием в тренировочном зале, ты бы таких вопросов не задавала, — виконт раздраженно скривился. — Но ты, Нази, всегда можешь задействовать воображение и представить себе эти шесть с лишним футов мертвой красоты во всем блеске полной трансформации, приправленные тремя веками тренировок и полностью лишившиеся контроля. Ха! С твоей стороны весьма мило так в меня верить, но если отец и правда повредится в уме, признаем честно, я бы на себя не ставил, да и тебе бы не советовал.

Для того чтобы представить себе сорвавшегося с привязи, одержимого жаждой и полностью задействовавшего весь набор своих многократно обостренных рефлексов высшего вампира, Нази даже воображения не требовалось. Успела насмотреться вдоволь, пока участвовала в операциях упокоения, по завершении которых, согласно орденской статистике, из сцепки живыми выходили в среднем пять седьмых состава, а не пострадавшими — одна четвертая. Если прибавить ко всему этому «стаж» старшего Кролока, картина, пожалуй, вырисовывалась гаже некуда.

— То есть ты, в случае чего, просто отойдешь в сторону, чтобы сохранить свою шкуру? — женщина оперлась ладонью о диванную спинку, испытующе заглядывая в голубые глаза своего собеседника.

— Знаешь, а я, пожалуй, готов согласиться с отцом. Подите-ка вы, маменька, к черту со своими вопросами, — протянул Герберт, демонстративно отгораживаясь от Дарэм томиком «Грозового Перевала». И только в тот момент, когда женщина, пожав плечами, уже потянулась к витой ручке двери, юноша напряженно, словно через силу, добавил: — Нет, не отойду.

— Что ж, по крайней мере, нас двое, — констатировала Дарэм. — Доброй ночи, Герберт.

— И куда это ты собралась? — настороженно уточнил виконт.

— Как это куда? — Нази обернулась, в притворном изумлении приподняв брови. — К черту, само собой. И ты, и граф сегодня так его рекламируете, что я, право, не смею и дальше пренебрегать вашими рекомендациями.

— И после этого отец еще говорит, что твое чувство юмора не настолько кошмарно, как мое?! Он же явно тебе подсуживает! — возмутился молодой человек, обращаясь, кажется, не столько к самой Нази, сколько ко всей вселенной в целом, а затем, подозрительно прищурившись, ехидно уточнил: — Опять пойдешь топиться? Дарэм, сколько можно, в самом-то деле?! Мне порой кажется, что из-за тебя даже склеп уже насквозь провонял тиной! И вообще, рискую тебя шокировать, но превратиться из вампира в русалку у тебя все равно не выйдет.

— Твое откровение поразило меня в самое сердце, — равнодушно сообщила виконту Нази, и вышла прежде, чем тот успел ответить, негромко хлопнув дверью.

— Чтоб вам обоим провалиться, милые родственники, — устало простонал Герберт, который в последнюю неделю всерьез не мог определиться, кто же из его «семейства» все-таки хуже: почти переставшая реагировать на хоть какие-то внешние раздражители фрау Дарэм, или начавший излишне бурно реагировать даже при отсутствии этих самых раздражителей приемный отец.

* * *

Сказать, что Нази Дарэм любила воду, означало не сказать ровным счетом ничего. Еще в детстве научившись не только хорошо плавать, но и нырять, Анастази, в те годы еще носившая фамилию Савар, часами пропадала на берегу Боденского озера, выбираясь из воды лишь тогда, когда от холода у нее начинали неметь руки и ноги. Из-за чего нередко получала нагоняй от разгневанного отца, пугавшего свое неразумное чадо тем, что ее утащат водяницы. Особенно, если она не прекратит плескаться в озерной воде после наступления сумерек.

Угрозы эти казались Нази пустым звуком ровно до того момента, как лет в двенадцать она, по традиции проигнорировав «комендантский час», действительно не наткнулась на поминаемую отцом водяницу. После этого столь нежно любимые ею вечерние купания будущая фрау Дарэм прекратила лет на семь, стараясь без особой нужды в темное время суток к стоячей озерной воде не приближаться вовсе. Слишком уж крепко отпечаталась в ее памяти неподвижно смотрящая из зарослей рогоза физиономия водной нечисти — синевато-серая, узкая, с глубоко посаженными, чуть фосфоресцирующими глазами, и почти безгубой, широкой щелью рта, полного мелких шиловидных зубов. Это потом уже водяницы для Дарэм из детского страха превратились в существ категории «В», которых походя можно шугнуть печатью третьей ступени, а можно и не шугать вовсе — промышляли «озерные девы» в основном пришедшим на водопой мелким скотом, или совсем уж маленькими детьми. Тогда же Нази осталась под очень глубоким впечатлением, которого хватило, чтобы держать ее вдали от озера — и днем тоже — целых три недели.

Ну а в возрасте двадцати семи лет, которым никогда уже не суждено было превратиться в двадцать восемь, проводя ночи на глубине горного озера, Дарэм точно знала, что конкуренции ей опасаться незачем — во-первых, потому что водяницы, как большинство нежити, старались селиться поближе к человеческому жилью, ну а, во-вторых, потому что водяниц здесь, похоже, и вовсе не существовало. Мир, в котором протекала смерть Нази, вообще предлагал куда меньшее разнообразие в плане нечисти, сполна, впрочем, компенсируя скудность выбора безрадостным постоянством, от которого Дарэм уже с души воротило.

Течения почти не было, и плотная, коричневато-зеленая толща ледяной воды казалась недвижной. Лишь там, где со дна били питающие озеро ключи, темные водоросли колыхались лениво и беззвучно, так же, как и волосы сидящей на камнях и лениво вглядывающейся в подводный мрак Нази. Холод и тяжесть с ранних лет полюбившейся ей стихии дарили странное, почти сонное умиротворение, в котором застывали, кажется, сами ее мысли, и именно к этому блаженному, не физическому, но мысленному растворению в водной толще Дарэм стремилась особенно сильно.

Жизнь некроманта едва ли можно было назвать особенно радостной, однако события в ней всегда шли настолько плотной вереницей, что на четвертый из семи смертных грехов у Нази никогда не хватало времени.⁽¹⁾ Зато сейчас ей, кажется, довелось разом расплачиваться за все двадцать семь лет вопиющего пренебрежения этим человеческим пороком — время, недостаток которого когда-то заставлял ее сетовать на краткость земных суток, свалилось на Дарэм неожиданно, и его оказалось чертовски много. Не часы, не месяцы и даже не годы — десятилетия и века, которые, по злой иронии, Нази решительно нечем стало наполнить. Будущее лежало перед ней — слишком огромное, пустое и лишенное любых ориентиров. В том числе, усилиями графа, лишено оно было и привычной, последней вешки в виде смерти, которая для живого человека была неизбежна и всегда маячила где-то впереди. Для кого-то — пугающая, для кого-то — долгожданная, но для всех без исключения обозначающая конец пути. Что делать с существованием, срок которого по человеческим меркам был приближен к бесконечности, Нази не имела ни малейшего понятия. И когда упрямство, а затем и продержавшаяся на несколько месяцев дольше ярость, гнавшие Дарэм вперед, иссякли, под ними обнаружилась одна лишь растерянность и тоскливый страх, не отпускавший Нази ни в темноте сна, ни в реальности, которая, как и пустота между тропами, оказалась такой же бессмысленной. Иди, куда вздумается — все равно так никогда никуда и не придешь. Как сама Дарэм когда-то говорила Кролоку — вампирское бессмертие было бессрочной стагнацией, и умереть, в понимании Нази, было не так сложно, а главное, далеко не так страшно, как «жить» вечно. Вот только чихать Их Сиятельству было на все ее страхи и желания. И он, пожалуй, даже чихнул бы — да пресловутое воспитание не позволяло.

«Ты должна собраться», — в очередной раз мысленно проговорила Дарэм, надеясь, что на двести сорок седьмом повторении эта фраза каким-то магическим образом возымеет эффект. Преодолевая упругое сопротивление воды, женщина запрокинула голову вверх, бездумно рассматривая матовую от пробегающей по ней зыби поверхность озера, сквозь которую сегодня невозможно было разглядеть неба. Немощный свет растущей луны бессилен был проникнуть в околодонную темноту, и лучей его хватало лишь на то, чтобы пустить изменчивую вереницу бликов по мелким, подгоняемым ветром волнам. Точно так же и события последних месяцев разве что вызывали рябь в восприятии Нази, механически продолжавшей путь своего вампирского становления, да и то скорее потому, что больше никаких дел у нее не осталось.

Последняя мысль заставила Дарэм хмыкнуть — от чего вверх потянулась тонкая вереница пузырьков — и, похвалив себя за вящее глубокомыслие, а заодно напророчив себе блестящее будущее, если не банкеточного философа, то, уж во всяком случае, захудалой поэтессы, она решительно поднялась и направилась к берегу.

Собственная медленная, но неумолимая моральная деградация, за руку ведущая ее по дороге, в конце которой маячила та самая уготованная каждому самопальному философу банкетка посреди изящно обставленной гостиной, приводила Нази в ужас. Ужас этот вел к отчаянию, отчаяние — к тоске, тоска — к унынию, а уныние — к апатии, что наглухо замыкало весь этот порочный круг, лишая Дарэм шанса как-нибудь из него выкарабкаться на твердую почву. Бытие было тщетно, и именно за неспособность придать ему хоть какое-то подобие вектора Нази готова была ненавидеть себя с полной самоотдачей. Однако даже ненависть у нее нынче выходила какая-то вялая — лишившаяся былой страсти в ночь, когда Дарэм не нашла в себе сил опустить занесенный для удара топор на любезно предоставленную ее милости графскую шею.

Выбравшись на берег, Нази обнаружила, что за несколько часов купания она успела обзавестись весьма своеобразной компанией — на массивном выворотне, на котором Дарэм оставила платье, пристроился крупный дикий кот, очевидно, выбравший поваленное дерево в качестве удобного места для засады. Неожиданно появившуюся из воды незваную гостью он встретил неприязненным шипением, не выказывая, впрочем, особенного страха. Видно, рассчитывал, подлец, что в случае необходимости все равно успеет удрать. Стоило Нази приблизиться, как кот стрелой сорвался с насиженного места, в несколько скачков преодолел узкую полосу травы и, не сбавляя скорости, взобрался по стволу росшего на берегу бука. Примостившись на толстой ветке повыше от земли и чувствуя себя в безопасности, он грозно, на одной ноте завыл оттуда, сверкая на Дарэм плоскими желтыми глазами.

Все без исключения представители кошачьего племени к нежити относились резко отрицательно, однако, в отличие от прочих животных, вместо страха испытывали скорее негодование, словно порождения изнанки одним своим присутствием наносили им некое смертельное оскорбление.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы убраться подальше, кот остался сидеть на буке, утробными завываниями рассчитывая изгнать мерзкую вампиршу из своих охотничьих угодий.

— Напугал до смерти, — выжимая волосы, сообщила ему Нази и со вздохом добавила: — Сдалась мне твоя рыба… к сожалению.

Хвостатого собеседника, впрочем, ее слова решительно ни в чем не убедили, так что одеваться Дарэм все равно пришлось под аккомпанемент его угроз и ругательств. Только тогда, когда Нази удалилась на приличное расстояние от берега, кот, наконец, замолк, и своим обостренным слухом Нази отчетливо услышала, как он, победительно фыркнув, заскреб когтями по коре, спускаясь на отвоеванную территорию.

Ночь выдалась хоть и темноватой, но ясной и почти безветренной. Снег к концу мая уже стаял, давая дорогу свежей зелени, однако в темное время холод все еще заставлял траву и ветви деревьев покрываться инеем, так что каждый шаг Дарэм сопровождался тихим хрустом и потрескиванием. Решив совместить неблизкий путь до замка с чем-то полезным, Нази постаралась ступать как можно легче — при определенной сноровке немертвые вполне способны были передвигаться невероятно тихо, а то и вовсе беззвучно. Например, старший Кролок, навыки которого Дарэм в своем обучении предпочитала брать за ориентир, со своим огромным ростом и весом, по самым скромным прикидкам, никак не меньше девяноста килограммов, ухитрялся бесшумно двигаться даже по битому стеклу.

Печально известный своим близким расположением к замку поселок, в котором она когда-то прожила полтора месяца, Дарэм, как всегда, решила обогнуть по широкой дуге. Так, на всякий случай. И сегодня эта предосторожность, как почти сразу поняла Нази, оказалась не напрасной — даже с расстояния в милю она вполне отчетливо услышала тихое и переливчатое девичье хихиканье возле самой опушки. Хихикала девица, разумеется, не в одиночестве.

— Ну, все, все, пусти же ты меня, нахал! — если девушка и была чем-то недовольна, то недовольство это было каким-то на редкость неубедительным. — Светать уж скоро начнет, если кто дома хватится, несдобровать мне!

— Да как же пустить, когда мочи нет с тобой расстаться? — откликнулся тихий юношеский голос, и Дарэм отчетливо услышала звук поцелуя. — Слишком коротки ночи, чтобы на тебя, душа моя, наглядеться и наговориться вдоволь.

«Знаем мы эти разговоры», — саркастично подумала Нази. Сосредоточенно оценив свое состояние и придя к выводу, что выдержки ей сегодня, пожалуй, достанет, она решительно скользнула между деревьев, приближаясь к опушке.

— Вот сговорится твой батюшка с моим, тогда уж и наглядишься, а покуда терпения наберись, — Девушка, между тем, снова довольно захихикала. Во избежание последствий перестав дышать, Дарэм выглянула из-за дерева и, наконец, узнала дочку одного из завсегдатаев Шагаловского трактира, которая млела в крепких объятиях старшего из сыновей поселкового мукомола.

— Разве не говорили тебе, Ксилла Легель, по ночам носу на улицу не совать? — мрачно поинтересовалась она из темноты. — Так ведь до свадьбы можно и не дожить.

Эффект получился просто потрясающий. Наверное, из-за того, что голос у Дарэм вышел что надо — низкий, чуть хрипловатый и в меру «потусторонний». Влюбленная парочка исчезла с опушки в рекордно короткий срок, оставив Нази на память затихающий топот двух пар ног, да сиротливо валяющийся в траве девичий платок с бахромой.

— Не за что, — буркнула Дарэм в пространство, наконец, позволив себе вдохнуть колкий от предрассветного морозца майский воздух и, продравшись сквозь заросли дикого малинника, уже не таясь зашагала к замку по поросшей мхом дороге. Вот уж и впрямь, весна, равно как и влюбленность, действовала на неокрепшие юношеские умы сугубо разлагающе. И с учетом того, что в непосредственной близости от поселка сейчас, кроме Дарэм, был еще один чертовски голодный и потому опасно балансирующий на грани срыва вампир, такое слабоумие было особенно некстати.

Беспрепятственно миновав оставленные на ночь открытыми специально для нее ворота, Дарэм, и без того поганое настроение которой от встречи с местными сделалось еще хуже, спустилась прямиком в склеп, малодушно решив, что мокрые после купания волосы можно расчесать и завтра, а на жалобы виконта по поводу мифического запаха тины — и вовсе наплевать.

Герберта еще не было, и Дарэм не сомневалась, что молодой человек, пользуясь случаем, отправился прогуляться, и вернется лишь с первыми лучами солнца. Теперь, когда он вынужден был большую часть ночи «стеречь» отца, свободного времени у младшего фон Кролока оставалось совсем немного: около часа до пробуждения Их Сиятельства, и пара часов после того, как он погружался в сон. Как и ожидала Нази, саркофаг графа уже был закрыт — в последнее время «спать» Кролок ложился гораздо раньше обычного, то ли руководствуясь старой доброй истиной о том, что во сне время идет быстрее, то ли — что вернее — из-за затянувшейся голодовки слишком быстро исчерпывая отведенную на свой суточный цикл силу.

Чего Нази не ожидала, так это того, что на принадлежащем ей саркофаге обнаружится сложенный вдвое листок бумаги. Стоило Дарэм взять его в руки, как что-то, тяжело стукнув, со звоном покатилось по каменной крышке гроба, и лишь в самый последний момент женщина успела ловко прихлопнуть ладонью норовящую упасть на пол монету.

«Теперь у тебя есть десять крон, — узкий почерк графа Дарэм давно уже приучилась разбирать без труда. — Так что будь любезна, отдай Герберту его выигрыш».

Несколько секунд Нази озадаченно хмурилась, глядя то на записку, то на зажатую в пальцах монету достоинством в десять венгерских крон. Наконец, сообразив, в чем дело, женщина не удержалась от тихого смешка и, покосившись на графский саркофаг, проговорила:

— Извинения приняты.

* * *

Если бы у ныне покойного герра Дарэма спросили, есть ли на свете что-то более ценное, чем человеческая жизнь, он бы ответил не задумываясь: «Да. Две человеческие жизни». Нази не сомневалась — пострадай она во время одного из рейдов от вампирских клыков, Винсент убил бы ее, не позволив превратиться, а если бы от этих клыков досталось ему самому — с той же неколебимой уверенностью потребовал бы обезглавить себя, тем самым выменивая одну жизнь на десятки других. И Дарэм даже думать не хотелось о том, что сказал бы ее муж, узнай он, что Нази, оказавшись прямо в вампирском логове, не только сохранила «жизнь» двум представителям существ категории "А", не только превратилась из защитника племени человеческого в ту самую угрозу, бороться с которой некромантов учили любой ценой, но и — что гораздо хуже — вот уже несколько месяцев продолжает существовать. С точки зрения ее покойного мужа, оправданий предательству всего того, за что они сражались и во что верили, не было.

И сейчас, борясь с неискоренимым «побочным эффектом» существования всякого вампира, чувствуя, как скручиваются отвратительным, болезненным спазмом внутренности, усилием своей, все еще человеческой, воли пытаясь удержать контроль над рвущимися с ментальной привязи инстинктами, Дарэм отчетливо сознавала всю тщетность и бессмысленность этого боя. Несколькими часами раньше или несколькими часами позднее, жажда возьмет свое. Сотни человеческих жизней, десятки или единицы — это все равно гораздо больше, чем могло бы быть, если бы Нази Дарэм перестала существовать. Единственным верным решением в ее случае было вечное заключение между тропами — до тех пор, пока душа, лишенная шанса на посмертие, не угаснет окончательно, превратившись в туманный, утративший сознание призрак, медленно дрейфующий в темноте. И постыдный страх Дарэм, знающей, что последняя жертва должна быть принесена, но не решающейся сделать этот шаг в никуда, был предательством тоже, поскольку каждый месяц ее промедления стоил жизни нескольким людям.

Винсент бы не сомневался — понимая, что его ждут века одиночества и абсолютной темноты за гранью, он бы все равно ушел. Ее муж всегда знал, как следует поступать, и у него, в отличие от Нази, всегда хватало на это силы, чести и храбрости.

— Поговорите со мной, фрау Дарэм.

Глубоко ушедшая в свои мысли Нази вздрогнула от неожиданности. Помимо того, что нынче шла девятая ночь ее «голодовки» — пока что последняя из тех, что Дарэм удалось выдержать — сегодня, к тому же, была ее очередь «дежурить» в замке. Впрочем, дежурство это оказалось относительно нетрудным — на ее счастье, у старшего Кролока была одна из тех ночей, когда его смело можно было приравнивать к мебели. За минувшие три часа Их Сиятельство не произнес ни слова и даже, кажется, ни разу не пошевелился, похожий в своем черном одеянии на облитую дегтем мраморную статую, которую кто-то водрузил в кресло возле пылающего камина. И эта молчаливая версия графа устраивала Нази гораздо больше, чем жаждущая жертв и разрушений версия раздраженная. В обществе такого Кролока она запросто могла для вида уткнуться носом в книгу, занявшись тем же, чем и граф — внутренней борьбой с собственным голодом. А заодно заведомо провальными попытками оправдать в глазах мертвого Винсента Дарэма свое нынешнее существование и найти в нем хоть что-то, доказывающее, что все погибшие за эти месяцы люди умерли во имя чего-то большего, чем ее трусость.

Тем страннее было для Дарэм услышать голос графа сейчас. Она даже заподозрила, что ей показалось, однако губы Кролока отчетливо шевельнулись, и он добавил:

— Разумеется, если вас не затруднит.

— Разумеется, — постаравшись ничем не выдать своего удивления, согласилась Нази, откладывая книгу, в которой за минувшие часы едва ли осилила пару страниц. — Однако вы, Ваше Сиятельство, мутно выражаетесь. О чем именно вы хотите поговорить?

— О чем угодно, — взгляд Кролока снова обратился к потрескивающему в камине огню. — О политике, о религии, о книгах, о погоде — на ваше усмотрение. Мне нужно на чем-то сосредоточиться.

— Все настолько паршиво? — секунду помолчав, спросила Дарэм, внимательно вглядываясь в своего собеседника и вновь отмечая, насколько «больным» он выглядит. Если подобное определение вообще можно было применить к трупу, конечно.

И без того жесткие черты лица старшего Кролока еще больше заострились, тени вокруг глаз стали гораздо глубже, характерная для вампиров восковая бледность сменилась откровенно жутковатой землистой серостью, морщины, раньше едва заметные, теперь проступили вполне отчетливо, и в целом граф выглядел не только мертвым, но при этом еще и ухитрившимся состариться за неполную неделю лет эдак на пятнадцать, если не больше.

— Достаточно, чтобы я унизился до просьбы, — коротко откликнулся фон Кролок, заставив Дарэм тихонько хмыкнуть.

Иногда у нее складывалось впечатление, что все Винсенты одинаковы — вне зависимости от того, в каком мире и в каком веке они родились, а заодно и вне зависимости от того, являются они людьми или богомерзкой нежитью. Назови кого-то Винсентом — и он со своими непомерными запасами гордости скорее сдохнет, чем признает, что ему временами тоже может требоваться чья-то помощь. С другой стороны, возможно, Нази на носителей этого имени попросту не везло. Ни в жизни, ни после смерти.

— Ваш сын с этой задачей справился бы намного лучше, чем я. Жаль, что сегодня он, стеная о том, как же угнетающе действуют на него наши с вами унылые лица, позорно бежал с поля боя, — сказала она вслух и неуверенно предложила: — Может быть, мне попробовать стабилизировать вас на ментальном уровне? С Гербертом у меня неплохо получалось, да и у вас со мной этот трюк отлично срабатывает…

Имея дело с менталистикой в своем мире, Дарэм и представить не могла, насколько на самом деле широки границы ее применения. Да и Орден, судя по всему — тоже. Люди, обладающие нужными задатками, встречались редко и, без преувеличения, ценились на вес золота, однако даже самые даровитые из них не могли уйти дальше способности по касательной влиять на сознание окружающих. Средненький менталист Ордена только и умел, что качественно «закрываться», не поддаваясь влиянию на собственный разум разнообразных тварей, среди которых, увы, немало было любителей копаться в чужих мозгах. Впрочем, именно это «скромное» умение зачастую становилось залогом выживания всей сцепки.

Нежить, в свою очередь, тоже не радовала исследователей многообразием ментальных приемов, используя свои возможности либо для одурманивания и подчинения жертвы, либо в качестве дополнительного оружия, деморализуя и сбивая противника с толку.

Поэтому для Нази стал настоящим открытием тот факт, что менталистика вампиров, базируясь ровно на тех же принципах, что и человеческая, могла использоваться десятками различных способов. Большая часть которых, как ни странно, была предназначена не для контакта со смертными, а для взаимодействия немертвых между собой. Вот только высшие вампиры крайне редко объединялись с себе подобными, и даже в тех случаях, когда они сбивались в подобие стаи или общины, большинством своих возможностей они все равно не пользовались. И причина на то была настолько же веской, насколько и банальной — зачастую для достижения результатов одному носферату требовалось довериться другому. Учитывая, что в эти моменты распахнутый разум оставался почти беззащитен, и при желании клыкастый собрат и потенциальный конкурент мог сотворить с ним любую дрянь, ничего удивительного в нежелании вампиров рисковать не было.

Как еще при жизни успела убедиться Дарэм, Кролоки во многих аспектах были тем исключением, которое лишь подтверждало общее правило. Не сказать, что они были так уж откровенны друг с другом в «бытовом» смысле, однако, в смысле глобальном между ними существовала такая степень доверия, какую Нази редко доводилось видеть даже у людей.

Да и у самой Нази, которую один черт знает, как занесло в эту немертвую семейку, причин опасаться графа или его приемного сына не имелось. Старший Кролок явно не затем приложил столько усилий, втравив ее в историю с вампиризмом, чтобы впоследствии вредить ментально. Как вынуждена была нехотя признать Нази, за полгода знакомства граф вообще ни разу не попытался причинить ей вреда, на свой весьма своеобразный манер заботясь о ее благополучии. Основная беда заключалась скорее в том, что представления Дарэм о благополучии, во-первых, местами сильно расходились с представлениями графа, а во-вторых, не котировались.

Именно благодаря уверенности в нежелании Кролоков ей вредить, а еще потому, что терять ей, по большому счету, было нечего, с таким занятным явлением, как «ментальная стабилизация», Нази довелось познакомиться лично. В конце марта — в роли «пациента», когда старший фон Кролок силами своего разума удерживал на плаву ее собственный во время все той же паршивой девятой ночи, которую в первый раз Дарэм никак не удавалось преодолеть самостоятельно. А в апреле — уже в качестве «врача», испытывая свои способности на виконте, который, невзирая на бурно выражаемые сомнения в способностях «матушки», все же согласился добровольно пустить ее в свое сознание. Благо с внутренней архитектурой этого самого сознания Дарэм успела неплохо познакомиться за время их тренировок друг на друге.

— Вынужден признать, Нази, что на сей раз план твой весьма коварен и даже в сравнение не идет с намерением меня обезглавить, — тем временем заметил фон Кролок, по губам которого скользнула блеклая, болезненная тень его обычной усмешки. — А также заметить, что фраза «она желала свести его с ума» обычно несет в себе несколько иной, не побоюсь этого слова, метафорический смысл. Я весьма ценю твой порыв, однако сейчас куда безопаснее было бы зажигать спички посреди порохового склада, поверь, — поймав вопросительный взгляд своей собеседницы, граф пояснил: — Видишь ли, сейчас я, если можно так выразиться, «вменяем» лишь потому, что сохраняю предельную концентрацию. Которую вмешательство даже в десятки раз более умелого менталиста, чем ты, неизбежно нарушит. Секундная потеря контроля — и лавиноподобное обрушение будет не остановить. Более того, поскольку ты и сама находишься на пределе, с трудом сдерживая собственную жажду, велика вероятность, что вовсе не ты меня «поднимешь», а я «утащу» тебя следом за собой. Не слишком приятная перспектива, не находишь?

— Хорошо, признаю, с моей стороны это была дурацкая инициатива, — со вздохом согласилась Дарэм, знобко передернув плечами.

Если бы у любого некроманта спросили, есть ли на свете что-то более поганое, чем окончательно спятивший высший вампир, каждый из них, не задумываясь, ответил бы: «Да. Два окончательно спятивших высших вампира».

— Скорее, я назвал бы ее «недальновидной», — поправил женщину фон Кролок и, прикрыв глаза, обессиленно откинул голову на спинку кресла. — Впрочем, как я уже сказал, у тебя просто чересчур мало опыта. Возможно, когда-нибудь… но еще не теперь. Вы пока слишком молоды, фрау Дарэм. Порой я даже забываю, насколько чудовищно вы молоды…

— Это скорее вы чудовищно стары даже для вампира, Ваше Сиятельство, — если четверть часа назад состояние Кролока Нази просто не нравилось, то сейчас оно не нравилось ей категорически: голос графа звучал глухо и рассеянно, словно он толком не мог удержать внимание на собственных мыслях. Похоже, дело принимало действительно скверный оборот, и мгновенный укол ужаса перед возможными последствиями отрезвил Нази куда лучше всех ее волевых усилий, вместе взятых. Поднявшись со своего места, Дарэм приблизилась к Кролоку и бесцеремонно уселась на широкий подлокотник его кресла, предварительно спихнув оттуда графский локоть. — Только не вздумайте выключаться. Вы хотя бы представляете, что я буду делать, если вы сейчас не возьмете себя в руки?

То ли от голоса, звучащего теперь прямо у него над ухом, то ли от того, что Нази для пущего эффекта еще и постучала ладонью по его плечу, Кролок слегка приоткрыл глаза и, бросив на свою мрачную собеседницу косой взгляд, предельно честно ответил:

— Не имею ни малейшего понятия.

— Вот и я ни малейшего понятия не имею, — твердо заявила женщина. — И, что характерно, я, как и Герберт, не хочу узнавать ответа на этот вопрос. Сколько еще вы планируете угрожать всеобщей безопасности?

— Согласно моим планам, еще около часа, — сообщил фон Кролок. — Если я верно помню, твой рубеж истекает в два пополуночи, так что ты отправляешься со мной.

— А я-то думала, вы еще, как минимум, сутки будете упираться, игнорируя тот факт, что на вас не только смотреть, с вами уже сидеть рядом, и то страшно, — немного успокоенная ответом Кролока, заметила Дарэм и добавила: — А помните вы не верно. У меня в планах значится выход на десятый цикл.

— Милая моя Нази, как ты только что изволила отметить, я чудовищно стар даже для вампира, — фон Кролок вновь прикрыл глаза. — И за двести семьдесят восемь лет, минувших с моей смерти, у меня было всего два срыва, произошедших в самом начале моей, хм… что ж, давай назовем это «карьерой». Так, как ты полагаешь, насколько хорошо я отдаю себе отчет в том, где пролегает грань, за которой благотворная выдержка превращается в губительную глупость? Что же до остального… В твоих планах может значиться все, что твоей душе угодно. Однако на охоту ты выйдешь в соответствии с тем графиком, который я для тебя определил, и, пускай пару ночей назад я выразился не слишком учтиво, суть моих слов с тех пор не изменилась. Ты слишком ненадежно удерживаешься на девятом цикле, чтобы после четырех удачных попыток, с первой из которых тебе потребовалась моя помощь, претендовать на десятый. Не раньше середины июня, Нази. И это не обсуждается.

— Я вам лошадь, что ли, чтобы вы мной командовали? — раздраженно поинтересовалась Дарэм.

— Ну, что вы, — граф хмыкнул. — С лошадью, бесценная моя фрау, договориться порой куда проще, чем с вами. Вы мне… что ж, давайте сойдемся на определении «ученица», за действия и состояние которой я несу некую ответственность. Скажи, Нази, обладаешь ли ты достаточным опытом, чтобы ставить под сомнение мои советы в том, что касается твоей вампирской сущности? Право, если ты приведешь хоть одну достойную причину, по которой ты в подобных вопросах компетентней меня, я готов переменить свою позицию.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, во время которой Кролок терпеливо дожидался ответа, а Дарэм делала мучительный выбор между здравым смыслом и желанием послать Их Сиятельство по короткому, но весьма нецензурному адресу, поскольку более «достойных» аргументов в свою защиту у нее и впрямь не имелось.

— Уели, — наконец, мрачно признала она, сделав, было, движение, дабы вернуться в свое кресло. Однако, стоило ей пошевелиться, как серовато-бледная ладонь графа мягко надавила на ее колено, не столько удерживая, сколько давая понять, что она, разумеется, вольна уйти, но будет проще, если она останется. Пожав плечами, женщина повозилась, устраиваясь на подлокотнике поудобнее и, привалившись боком к графскому плечу, так, чтобы его разуму проще было зацепиться за ее физическое присутствие, поинтересовалась: — И какова все-таки конечная цель?

— Фрау интересует конечная цель замысла Божьего? — фон Кролок чуть слышно хмыкнул. — Или конечная цель существования объективной действительности? Или, быть может, ты все-таки конкретизируешь вопрос?

— Фрау интересует конечная цель вашего вампирского мазохизма, — по мнению Нази, тот факт, что граф все еще находил в себе силы на какую-никакую иронию, свидетельствовал о том, что дела его плохи, но не безнадежны. — Злейший враг не посмел бы назвать вас альтруистом. А значит, сокращение количества жертв до минимума — это скорее побочный эффект. Вы прекрасно знаете, что обходиться совсем уж без крови вампир не в состоянии, и свой рубеж нельзя отодвигать до бесконечности. Предел однажды все равно наступит… так зачем?

Последняя фраза сорвалась у Дарэм с языка прежде, чем она успела себя остановить, и прозвучала она настолько тоскливо, что женщина сама невольно поморщилась от собственного тона. Однако менять что-то в уже сказанном было откровенно поздно.

— О, — в наступившей тишине произнес Кролок, — вот он, главный вопрос, который ты не решаешься задать кому-то, помимо себя, уже пару месяцев, предпочитая отсиживаться на дне озера, прости за невольный каламбур, утопая в воспоминаниях, унынии и бесконечных самообвинениях? Право, Нази, я с некоей ностальгией припоминаю те времена, когда ты предпочитала самокопаниям попытки борьбы с внешним врагом в моем лице.

— Кто вам сказал, что ситуация с внешним врагом в вашем лице с тех пор переменилась? -не желая комментировать остальную часть заявления графа, который с извечной своей проницательностью, черт бы его побрал, был абсолютно прав, спросила женщина.

— Все еще ненавидите меня, фрау Дарэм? — боком Нази прекрасно ощутила, как от короткого смешка дрогнули плечи ее собеседника.

— Да. Все еще не пожалели о своем скотском эгоизме, Ваше Сиятельство?

— Нет. Как видишь, Нази, и этому изменчивому миру не чуждо постоянство. Что же до целей и смысла… сейчас я, признаться, не в самом подходящем состоянии для столь значимого разговора. Однако, даю слово, мы вернемся к нему, как только подавляющая часть работы моего мозга не будет направлена на попытку не забыть, кто я такой. Но я готов ответить на самую несущественную часть твоего вопроса: люди меня и впрямь нисколько не заботят. Как я не раз уже говорил, это необходимость, которую диктуют условия нашего существования. Не меньше, но и не больше. Конечная же моя цель… в перспективе — надежно удержаться на отметке в шесть месяцев. То есть, на ночах зимнего и летнего солнцестояния.

— А потом? — осторожно спросила женщина, которую на самом деле интересовали куда более глобальные планы ее собеседника, — Что будет потом, когда вы достигните этой цели?

— Потом?... — фон Кролок запрокинул голову и, наконец, посмотрел Дарэм в глаза. — Потом, драгоценнейшая моя фрау, я, как и десятки раз до этого, просто выберу новую. А сейчас, прости, я вынужден тебя оставить. Мне необходимо переодеться во что-то менее примечательное. Боюсь, что в нынешнем веке мой камзол слишком сильно будет бросаться в глаза.

* * *

Центральная тюрьма Брегенца что снаружи, что изнутри оказалась точной копией той, в которой по долгу службы не раз приходилось когда-то бывать Нази. Те же толстые зеленовато-серые стены, местами, точно язвами, изъеденные грибком, те же узкие коридоры, каждый шаг в которых отдавался эхом, те же железные двери сектора одиночных камер, с узкими, зарешеченными окнами, прорезанными на уровне человеческих глаз. Охранник, последний из пятерых, что попались Дарэм навстречу, дернулся было, но почти тут же затих, застигнутый врасплох волной зова, применять который на таком «базовом» уровне Нази теперь удавалось почти без труда.

— Твой обход прошел без происшествий, — подкрепляя мысленное усилие вербально, тихо сказала она. — Ты не видел ничего примечательного. Ночь была долгой и скучной, ты очень устал. Тебе следует немного отдохнуть.

После тренировок с Гербертом — точно так же, как и она сама, обладающим способностями к менталистике — беззащитный человеческий разум казался податливым, как гончарная глина, и именно из-за этого требовал гораздо большей аккуратности в обращении. Впрочем, «забрать» минуту воспоминаний, отсутствия которой охранник, проснувшись через пару часов, и вовсе не заметит, было не сложно. Сложнее было одолеваемой жаждой Нази позволить ему уйти прочь целым и невредимым. Именно путь к жертве, который для Дарэм всегда пролегал через десяток живых людей, был самым сложным испытанием на прочность. Сегодня — не только для нее.

Дождавшись, пока охранник скроется за поворотом, Нази судорожно выдохнула и с тревогой оглянулась на графа, которого в полумраке тюремного коридора можно было принять за ее собственную, непропорционально большую тень. Губы фон Кролока были плотно сомкнуты, руки скрещены на груди так, что длинные пальцы судорожно вцепились в предплечья, свет настенных электрических ламп тускло отражался в черных глазах. За все время, что они были здесь, граф не издал ни звука, и было очевидно — он целиком поглощен тем, чтобы удержать себя в руках до нужного момента. Нази страшно было представить, какова на самом деле должна быть сила воли у существа, после резкого «скачка» в восемь ночей способного не вцепиться в горло первому же попавшемуся ему на пути человеку. В обществе Кролока Дарэм вообще было некомфортно и жутко так, как никогда не бывало в компании Герберта, трансформировавшегося даже не частично, а целиком. Но в данном случае это было Дарэм лишь на пользу: инстинктивное, принадлежащее вампирской ее части желание — в присутствии куда более сильного хищника втянуть голову в плечи и сделаться как можно менее значительной, дабы не навлечь на себя его неудовольствие — неплохо удерживало от искушения ее саму.

К счастью, давешний охранник на их пути оказался последним.

Эти камеры находились в самом конце левого крыла — дальше всего от общих темниц, ближе всего к виселице. И, благодаря весьма жесткой законодательной системе Австро-Венгрии, камеры смертников пустовали редко. Вот и на этот раз Дарэм прекрасно ощущала за одной из дверей присутствие живого человека. Пока еще живого.

Нази с опаской коснулась локтя своего «подельника», и тот сразу же шагнул прямо сквозь дверь, в небольшую комнату, постояльцы которой после оглашения приговора суда никогда не задерживались здесь надолго.

Внезапное появление прямо из воздуха сразу двух незваных гостей застало узника врасплох. Мужчина примерно возраста Нази, невысокий с рыжевато-палевыми вьющимися волосами и неаккуратно отросшей щетиной, спросонок несколько раз осоловело моргнул, а затем сделал глубокий вздох, который явно должен был вылиться во вполне закономерное «Кто вы?», но не успел. Дарэм вообще старалась с такими вещами не затягивать, не давая жертве права последнего слова.

— Мы пришли тебе помочь, — скользнув вперед, сказала она, вглядываясь в недоуменно распахнутые серые глаза. Страх, безнадежность, бессильная злость, чувство обреченности накатывали на ее сознание, и взамен Нази отдавала собственное чувство умиротворения и спокойствия. Все, на какое только была способна, — Скоро ты будешь свободен, и тюрьма для тебя останется позади, словно страшный сон. Ты ведь хочешь уйти отсюда, верно? Так встань и подойди ко мне.

«Он все равно умрет. Завтра или через пару дней, задушенный веревочной петлей, которая убивает совсем не безболезненно и далеко не сразу. Какая разница, ты или палач? Это можно считать милосердием».

— Вы первый, — тихо, но твердо сказала Дарэм, обращаясь к графу. Благо арестант, убаюканный зовом, сейчас едва ли осознавал происходящее. — Вам нужнее.

Однако фон Кролок по непонятной причине колебался, и на лице его отражалась некая внутренняя борьба, природа которой Дарэм была пока абсолютно не ясна. Жадный взгляд высшего вампира с трудом оторвался от лица жертвы, обращаясь к Нази, и та, припомнив бал, тихо вздохнула, поражаясь тому, что даже сейчас графа способны были заботить подобные вопросы.

— Я ведь все равно однажды увижу… — пробормотала она.

Глаза Дарэм, тем не менее, послушно закрыла, отчетливо услышав, как спустя всего пару мгновений арестант коротко всхлипнул, когда клыки графа вонзились в его покорно подставленную под укус шею.

В нос ударил запах живой крови, и Нази скрипнула зубами, перестав дышать и не позволяя себе утратить концентрацию на сознании умирающего в двух шагах от нее мужчины, боль и страх которого она взяла на себя.

— Отпусти его, Нази, — голос фон Кролока прозвучал совсем близко, и ее запястье обхватила рука, показавшаяся Дарэм странно теплой. — Теперь о его разуме позабочусь я.

Все, на что у женщины хватило сил прежде, чем она позволила, наконец, вампиру в ней взять верх над человеком — отрывисто, судорожно кивнуть. В этом вопросе Кролоку и впрямь можно было доверять.

* * *

Лето в западной части Австрии, в отличие от Карпат, давно уже вступило в свои права, так что майская ночь здесь была хоть и ветреной, но теплой. Тугой ветер пах озерной водой и цветущим в садах клематисом — сочетание, знакомое Нази с детства и оттого вызывающее нежность и острую, почти невыносимую тоску одновременно. Как и заостренные шпили Храма Святейшего Сердца, на фоне темного неба похожие на стражников с покрытыми остроконечными шлемами головами. Как и красноватый камень нешироких улиц, по которым она, кажется, могла бы пройти с закрытыми глазами, ни разу не сбившись.

Дарэм и сама толком не могла сказать, почему сегодня решилась отправиться именно сюда, в то время, как в их распоряжении были любые города континента. Она долго оттягивала встречу с Брегенцем, боясь, что он окажется совершенно не таким, как в ее мире, и еще больше страшась того, что он окажется точно таким же — но где-то в глубине души знала, что эта встреча должна состояться.

Граф, на любезно подставленный локоть которого Дарэм опиралась ладонью, молчал, не задавая вопросов о цели их неожиданной прогулки, и Нази была благодарна. При всех своих недостатках, фон Кролок, пожалуй, был одним из немногих знакомых ей «людей», виртуозно умеющих молчать там, где слова были излишни.

Двухэтажный дом из красного кирпича смотрел на Дарэм темными рядами окон сквозь заросли неухоженного сада, и женщина, выпустив руку своего провожатого, шагнула вперед, к самой ограде. Отсюда невозможно было рассмотреть входную дверь, рядом с которой к стене была прикручена бронзовая табличка, и Нази точно знала, что не станет огибать дом, чтобы взглянуть на нее — слишком уж ей не хотелось узнать, что никакой таблички нет, или, что хуже, значится на ней совершенно иной владелец.

— Иногда сложно поверить, что мир вокруг меня совсем не тот, что год назад, — не повышая голоса и зная, что граф ее прекрасно услышит, сказала она. — Надо же… в точности такой, каким я его помню…

— Твой дом, — фон Кролок не спрашивал. Скорее, констатировал нечто для него очевидное.

— Был им когда-то, — тихо ответила Дарэм, с нежностью проводя рукой по кованным завиткам решетки. Металл казался чуть прохладным, и на пальцах от прикосновения остался слой рыжеватой пыли. — Дом моих родителей. Я родилась здесь, здесь жила все семнадцать лет до замужества. Потом следом за Винсентом переехала в Дорнбирн. Там одна из крупнейших «ставок» Ордена, так что и большинство некромантов высокой степени допуска живут поблизости. Но все самое лучшее, пожалуй, я оставила именно здесь… После смерти отца дом достался мне, но я за восемь лет так ни разу сюда и не приехала. Обещала себе непременно вернуться, но всегда находились дела поважнее. Сами, наверное, знаете, как это бывает… все думала, успеется. Не успелось.

— И именно по этой причине ты просила отправиться сегодня именно в Брегенц? — странно сухим тоном уточнил фон Кролок, тоже сделав шаг к ограде и став плечом к плечу с Нази. — Пытаешься раздать старые долги мертвецам из другого мира?

— Я должна была вернуться сюда. Пускай хотя бы вот так, — твердо ответила Дарэм и, невесело усмехнувшись, добавила: — Как думаете, раз уж между нашими мирами так мало отличий, может, здешний Винсент Дарэм жив и по сей день? Может быть, там внутри сейчас спит мирным сном еще одна Нази, вообще ничего не знающая ни о тропах, ни о вампирах, ни о некромантии, проживающая совсем другую жизнь?...

Она собиралась добавить еще что-то, но фон Кролок, который с каждой секундой все больше хмурился, рассматривая свою спутницу, решительно взял ее за локоть и повлек за собой вверх по улице.

— Нет, — с непонятным Нази раздражением и как будто даже беспокойством сказал он. — Никого там нет, а даже если и есть, тебя это ни в малейшей степени не должно занимать. Прошлое, Нази, следует оставлять прошлому. Особенно, если между вами пролегает твоя собственная смерть. Возвращаться в места, дорогие твоему сердцу при жизни, стоит лишь по прошествии нескольких десятилетий, когда они достаточно переменятся, чтобы не становиться камнем на шее, который потянет тебя на дно. К тому, к чему вернуться невозможно. Если бы я знал заранее, фрау Дарэм, что именно связывает вас с Брегенцем, я бы выбрал иное место для нашей прогулки, сразу же сказав вам, что подобные ностальгические визиты — не лучшая затея.

Дарэм хотела было возразить, что не графу решать подобные вопросы, и что для самой Нази действительно важно было вернуться сюда, пускай даже на несколько минут. А еще, что именно прошлое делает немного человечнее даже вампира. Однако вместо этого она сказала лишь:

— Возможно, именно поэтому я вас заранее в известность и не ставила. Но, раз уж мы все равно здесь, можем ли мы еще немного пройтись? Я хотела бы увидеть озеро.

В ответ граф смерил Нази неодобрительным взглядом и, едва заметно поджав бледные губы, коротко, словно бы нехотя кивнул.

— Спасибо, — искренне поблагодарила его женщина, и между ними воцарилось молчание.

Людей на улице в этот час почти не было — слишком поздно для вора, слишком рано для молочника — а та пара человек, что попались навстречу, не обратили на них особого внимания, что, впрочем, и не удивительно. Если не присматриваться внимательно, сейчас Нази, как и Кролок, ничем не отличались по своему виду от людей, каждый день проходящих по улицам Брегенца, спеша по своим делам или праздно прогуливаясь под кленами, в изобилии растущими по всему городу. И возможно, некоторые из этих людей тоже кого-то убили.

«Он бы все равно умер».

Эти слова Дарэм повторяла всякий раз, глядя в лицо очередного осужденного на смертную казнь арестанта, пытаясь убедить себя, что забирает лишь то, что и без нее через несколько дней перестанет существовать. С самого своего обращения Нази знала, что убивать обычных людей она попросту не сумеет. Так что, когда первая жертва оставила ее один на один с реальностью, от которой Дарэм пыталась отвернуться, женщина поняла, что ей придется найти собственное решение проблемы. И в какой-то степени она действительно его нашла. Или ей просто хотелось в это верить.

«Какая разница, ты или палач?»

Уже сегодня утром охрана обнаружит в камере полностью обескровленный, обезглавленный труп, рядом с которым найдется и «орудие убийства» в виде топора. Случай этот, разумеется, тут же будет признан весьма загадочным и даже мистическим. Следствие с месяц поломает голову, пытаясь понять, что же могло произойти в запертой снаружи камере, дверь которой так и оставалась закрытой до прихода охраны, а потом все забудется, и дело это канет в бумажном море отчетов о куда более серьезных преступлениях, чем убийство висельника. Иногда Дарэм забирала тела с собой, заставляя следствие рассматривать версию о побеге, иногда бросала на месте… Но сколько бы ни напоминала она себе, что люди, которых она убивает — преступники, что в противном случае они погибнут смертью куда более страшной, полностью сознавая каждую секунду жизни, уходящей из их агонизирующего в петле тела, убийство все равно оставалось убийством. Как не перестала быть убийством смерть отступника, которого Дарэм принесла в жертву на ритуальном круге, твердя, что жизнь обреченного на казнь нужна ей гораздо больше, чем в сложившихся обстоятельствах нужна она ему самому.

«Спасать человеческие души — удел церковников, которые служат Богу, — так когда-то говорил ей покойный Винсент Дарэм. — Обеспечивать их благополучие — удел государства, которое служит обществу. Карать и миловать их за земные преступления — удел судей, которые служат закону. А мы служим людям, и наша главная задача — защитить их не друг от друга, не от той тьмы, что у них внутри, но от той, что угрожает им извне».

— Вы спрашивали, ненавижу ли я вас, — снова заговорила Дарэм, когда они с Кролоком, миновав небольшой парк, вышли, наконец, на набережную. Уличные фонари уже не горели, и в предрассветных сумерках подернувшаяся туманной дымкой гладь Боденского озера казалась пепельно-синей. — Я ответила «да», но это не совсем так. В конце концов, вы всего лишь позволили мне стать вампиром, Ваше Сиятельство. А стала им уже я сама. Все, что происходило после двадцать второго декабря — моя вина настолько же, насколько и ваша. Я ведь могла уйти, остаться на тропах и, в конечном счете, вы бы этому никак не смогли помешать, хотя и способны были создать мне определенные проблемы, не скрою, — облокотившись на широкие деревянные перила, Нази рассеянным взглядом уставилась на неспешно покачивающиеся возле пирса лодки. — Я и должна была уйти. Любой некромант вам сказал бы, что это единственно верный поступок в моем положении. А я вот все… трушу, что ли. Знаю, что надо, откупаюсь чужими жизнями, ненавижу себя за то, что делаю, и все равно существую. Пытаюсь найти себе какое-то оправдание, но штука-то в том, что оправданий нет, верно? Только мой выбор. Вот и выходит, что я сама поставила свою «жизнь» выше десятков других жизней, ничем не хуже и не лучше моей. Если бы Винсент меня сейчас видел… он бы побрезговал даже плюнуть в мою сторону. И был бы прав.

Фон Кролок слушал ее, не перебивая, и Дарэм понятия не имела, какие мысли в этот момент бродили в его голове, однако, когда он наконец заговорил, голос его, как всегда, звучал уверенно и ровно:

— Порою у меня создается впечатление, Нази, будто в моем замке вовсе не четверо, а пятеро обитателей: я, Герберт, Куколь, ты — и твой покойный муж. Твои представления о нем могут всерьез отличаться от реальной личности и, думаю, если он действительно любил тебя, а из того, что я о нем знаю, складывается впечатление, что так оно и было, полагаю, он не стал бы осуждать твое присутствие на этом свете. А даже если и стал бы… это уже совершенно не существенно, не находишь? В чем толк апеллировать к тому, кого уже нет, и на основании его представлений и его идеалов строить собственную «жизнь»? Я не знал его, но, тем не менее, между ним и тобой есть, на мой взгляд, одна существенная разница, — граф оперся ладонями на перила справа от Дарэм, как и она, щурясь от задувающего в лицо ветра. — С твоих слов выходит, что в нем некромант был сильнее человека. В тебе же, драгоценная моя фрау, напротив, человек — сильнее некроманта. Твой страх и твое нежелание веками оставаться в пустоте — это вполне естественные чувства, которые ты с легкостью прощаешь другим, однако не желаешь принимать в себе. Совершенно, осмелюсь заметить, напрасно. Ты исполнила свою присягу, Нази, и больше уже не некромант.

— Не некромант. Но и не человек. «Немертвая», «нежить». Сплошное «не», куда ни плюнь, — Дарэм повернула голову, сбоку глядя на своего собеседника. — Так кто же я, получается, в конечном итоге?

С трудом верилось, что этой же ночью в библиотеке Нази разговаривала с тем же самым «человеком». После трапезы граф выглядел не только в разы моложе, чем час тому назад, но и ощутимо моложе, чем в момент их нечаянной встречи возле трактира Йони. Вампиризм способен был лишь вернуть немертвого к его облику на момент инициации, а значит, именно таким, как теперь, в тысяча шестьсот тринадцатом застиг на ночном тракте Винцента фон Кролока укус фрау Борос. Сейчас ему можно было бы дать от силы лет тридцать пять, и только отчетливые проблески седины в длинных, забранных в хвост волосах свидетельствовали о том, что Их Сиятельство прожил чуть более долгую и гораздо более непростую жизнь, чем могло показаться по его лицу.

— Хм, по-моему, ответ очевиден, — почувствовав ее пристальный взгляд, фон Кролок тоже обернулся, разглядывая женщину внимательно и как будто даже оценивающе. — Впрочем, позволь, я присмотрюсь еще раз… Что ж, определенно, ты — Анастази Дарэм. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Издеваетесь? — мрачно поинтересовалась Нази.

— Ничуть, драгоценная моя фрау, ничуть. Все мы, обращаясь в вампиров, проходим через своеобразный «кризис самоопределения», когда окончательно осознаем, что перестали быть людьми. У кого-то это осознание происходит позже, у кого-то — раньше. Для тебя подобный момент настал весьма быстро, полагаю, из-за того, что многое в прежнем твоем образе жизни идет вразрез с нынешними законами существования. Рискни же довериться моему личному опыту и не причисляй себя ни к кому: ни к некромантам, ни к вампирам, ни к людям. В нашей бытности и без этих ярлыков довольно весьма жестких ограничений. Ты — это всегда только ты. С твоими мыслями, знаниями, с твоими чувствами, предпочтениями и выбором. А уж к какой... хм, «фракции» ты будешь со всем этим принадлежать в каждый момент времени — не имеет никакого значения, — мужчина по всегдашней своей привычке чуть склонил голову к плечу и, едва заметно улыбнувшись, спросил: — В сущности, Нази, кто такой граф фон Кролок? Вампир? Разумеется, он живет в мрачном замке в горах, пьет человеческую кровь, днем спит в гробу, сердце его давно не бьется. Человек? Что ж, он никогда не убивает без нужды, у него есть понятие о морали и чести, он по-прежнему верит в Бога, хотя больше не имеет возможности рассчитывать на его снисхождение, он контролирует популяцию вампиров в окрестностях, тем самым защищая живущих там людей. И способен, положим, спасти жизнь едва знакомой ему женщине. Он ученый? В каком-то смысле. Он веками изучает природу и возможности немертвых, а заодно и человека, выучил с десяток языков, неплохо разбирается в психологии, медицине и неврологии, в частности, продолжая постигать новое. Ну а в целом — граф фон Кролок — это не больше и не меньше, чем граф фон Кролок.

— Но каков смысл существования графа фон Кролока или, положим, Анастази Дарэм? — поневоле «включаясь» в предложенную Их Сиятельством игру, серьезно спросила Нази.

— О, этот вопрос, любезная фрау Дарэм, чуть сложнее. Ответ на него для каждого свой, однако, смею думать, мне есть что сказать и на этот счет, — выпрямившись, граф галантно предложил Нази руку, предлагая двигаться дальше. — Вся сложность в твоем случае состоит в том, что ты, насколько я могу судить, большую часть времени не жила «для себя». Ваш Орден и его заветы предполагают служение интересам не столько собственным, сколько интересам других, и ценность свою ты пытаешься измерить в приносимой тобой пользе. Все это, Нази, напоминает мне военное время, где существует три основных понятия: «свои», «чужие» и… хм, «гражданские». На войне цель — убить как можно больше врагов, защитить мирное население и, если, конечно, получится, выжить. Последнее, впрочем, вовсе не обязательно. Однако все войны имеют свойство раньше или позднее заканчиваться, фрау Дарэм. Закончилась и ваша. И вы ее, пускай весьма условно, но пережили.

— Хотя и не должна была, — со вздохом заметила Нази, вызвав у графа негромкий, но отчетливо различимый смешок.

— Если прибегнуть к военной терминологии, тебя взяли в плен, и ты, волей провидения, в которое я, признаться, не слишком верю, очутилась в самом центре вражеской территории, — сообщил он. — Однако, это вовсе не означает, будто единственное, что ты могла бы предпринять, это покончить с собой, Нази. Ты, на мой взгляд, способна на нечто большее. Тебя интересовало, помнится, в чем нахожу смысл существования я сам? Что ж, для меня смысл и интерес заключается в познании. Мир, любезная фрау, в некоем смысле оставаясь прежним, постоянно меняется. Наука, прогресс, литература, если угодно — все это постоянно дает пищу для моего ума, возможность изучать нечто новое, такое, о чем в моем веке даже и помыслить было невозможно. Но знания — лишь инструмент, не так ли? Сами по себе они занимательны, но, увы, бесполезны, если не применять их на практике. Поэтому, куда выше познания я, пожалуй, ставлю… борьбу, вызов, сопротивление. Сохраняя здравый рассудок, и раз за разом все дальше отодвигая рамки, которыми сковывает нас жажда крови, я испытываю некое личностное удовлетворение. Можно сказать, что и я, и Герберт являемся частью некоего эксперимента, призванного определить границы возможностей немертвых, а главное — узнать, насколько вампир, сама природа которого налагает на него серьезные ограничения, способен обрести свободу, приблизившись к человеку и в чем-то даже превзойдя его. Полагаю, ты, Нази, при желании могла бы стать в этом эксперименте куда большим, нежели еще одним объектом для моих наблюдений. Оправдав, заодно, и смерти людей, кровь которых необходима тебе для дальнейшего существования.

На этот раз Дарэм молчала гораздо дольше, и на лице ее Кролок, помимо сомнения, видел отчаянную работу мысли. Состояние женщины, в одночасье лишившейся не только всего, что у нее было, но и большей части собственной морально-нравственной базы, вызывало в нем беспокойство и жалость одновременно. Как он и предполагал с самого начала, именно этот этап преодолеть оказалось труднее всего — не упрямство, не ярость, а отсутствие стОящей причины для существования. Нази Дарэм не прельщало бессмертие, скорее уж, оно пугало ее больше, чем толпа собравшихся на балу немертвых, намеренных разорвать ее в клочья. Нази Дарэм не склонна была, подобно Герберту, жить исключительно для собственного удовольствия, наслаждаясь всеми благами мира, до которых получится дотянуться. Самому строю сознания Нази Дарэм чуждо было убийство людей, продиктованное сугубо поддержанием ее собственного существования, поскольку в ее глазах это существование чего-то стоило лишь до тех пор, пока приносило пользу кому-то еще. Даже то ритуальное жертвоприношение, из-за которого она оказалась в этом мире, женщина совершила ради того, чтобы вернуть не свою жизнь, а чужую.

Чтобы удержать ее по эту сторону реальности, требовалась цель. И фон Кролок, неплохо успевший изучить фрау Дарэм, знакомя ее с собственными устремлениями и желаниями, надеялся, что он не ошибся еще тогда, перед балом, и Нази действительно окажется похожа на него самого в степени достаточной, чтобы эти устремления разделить.

— Не вы ли в январе так пренебрежительно отозвались о моих изысканиях, на пару с Гербертом утверждая, что излечение от вампиризма — чушь собачья? — наконец, скептически поинтересовалась Дарэм, однако в тоне ее граф прекрасно различил легкие нотки интереса.

— Разумеется, я, — без колебаний согласился граф. — Потому что это действительно, как ты выразилась, чушь собачья. И, полагаю, ты сама об этом прекрасно осведомлена. Сделать живое мертвым не составляет труда, однако никакие силы не могут сделать из уже мертвого существа — живое. Это, милая моя Нази, антинаучно и противоречит всем законам о материи. Мои исследования ставят перед собой цель не «вылечить» то, что не больно, а, как бы ни настаивал на вирусной природе вампиризма достопочтенный профессор Абронзиус — попросту мертво. Скорее уж, я пытаюсь понять, существует ли возможность пить кровь, не убивая и не заражая при этом жертву…

— …или найти энергетическую альтернативу крови вообще… — пробормотала Дарэм, заставив графа удовлетворенно улыбнуться.

— Именно, — сказал он. — Должен признаться, около пятидесяти лет назад мои изыскания зашли в тупик. Первый вариант, кажется, попросту не реализуем, поскольку кровь, покидая жертву, мгновенно теряет свою ценность и становится бесполезна, так что никакие переливания и донорство проблемы не решают. В случае же второго варианта я, признаться, исчерпал все свои идеи, коих было не так уж много, и пришел к выводу, что мне остается лишь тренировать свою выдержку и ждать дальнейшего развития человечества, которое, возможно, в будущем наведет меня на полезные мысли. Однако ты с твоими весьма специфическими навыками и знаниями, приобретенными в совершенно другом мире… знаниями, в чем-то существенно отличающимися от всего, что известно мне, могла бы, скажем, внести некий вклад. Благо теперь в твоем распоряжении есть не только теоретические сведения о высших вампирах, но и возможность изучать их, сколько пожелаешь.

Дарэм посмотрела на озеро, подсвеченное первыми проблесками занимающегося над лесом рассвета. Едва заметное розоватое свечение уже тронуло верхушки деревьев, дымка над водой сделалась еще гуще, превратившись в плотный молочно-белый туман, и откуда-то издалека до ее слуха донесся плеск весел и глухие, хриплые голоса вышедших на промысел рыбаков.

— Скажите, Ваше Сиятельство, есть ли на свете что-то более ценное, чем человеческая жизнь? — задумчиво спросила она и, повернувшись к графу, наткнулась на пристальный взгляд чуть прищуренных светло-серых глаз, секундное изумление в которых почти тут же сменилось едва заметной насмешкой.

— Определенно, Нази. И если ты дашь мне пару часов, я, пожалуй, успею составить для тебя примерный список.

1) В западной системе семи смертных грехов четвертым значится уныние. И не могу не согласиться — уныние это та еще проблема

Вернуться к тексту