Золотой ворон (джен)

Сесилия бежала по аккуратным дорожкам, стараясь никуда лишний раз не сворачивать. Она была уверена, что, спешившись, всадники пойдут к замку через главную аллею, что засажена липами, и теперь старалась добраться до главного фонтана раньше, чем кто-нибудь из них — иначе вряд ли кто-нибудь разрешит ей посмотреть на Стево. Принцесса торопилась изо всех сил — а их на это маленькое приключение уходило довольно много. Корсет ужасно жал, туфли были неудобными настолько, что впору было скинуть их и побежать босиком, а ещё Сесилия почти всё время жутко боялась запнуться о подол платья и упасть. И всё-таки девушка старалась успеть. И не шлёпнуться в грязь прямо веснушчатым носом, наступив на подол собственного платья. Подобная оплошность показалась бы Сесилии почти трагической — пусть мадам Милена и старалась изо всех сил отучить свою воспитанницу от излишней сентиментальности, девушка вряд ли поддавалась этому. Что плохого в переживаниях и эмоциональности? Редж говорил, что все эти чопорные девицы, что боятся выйти из дома без зонтика от солнца и никогда не улыбаются, ужасно скучны. Над ними, конечно, можно посмеяться, но даже это вряд ли доставит удовольствие — эти девушки вряд ли заслуживают даже этого. Сесилия была полностью с ним согласна — излишняя строгость в манерах её сестёр была просто отвратительной. А ещё — вряд ли можно было хоть как-то растормошить их. Даже закричать было нельзя! Только мадам Милена ругала за это — а сёстры делали вид, что не замечают, презрительно кривя губы и, должно быть, считая её дикаркой. И это раздражало ещё больше. Сесилия уже давно поняла, что Хаймотт ей совершенно не нравился. Он стал для неё самой настоящей тюрьмой, и принцесса никак не могла понять, как именно она может освободиться. В книжках, которые она читала тайком по ночам, припрятав свечу, оставшуюся от вечерних занятий, всё было просто — принцесс, которые томились в заточении в замке, спасал какой-нибудь странствующий рыцарь или, на худой конец, принц соседнего королевства, который и брал несчастную девушку в жёны, после чего всем её мукам наступал конец. А в жизни?.. Вот был ли в жизни такой герой, который спас бы Сесилию от злого огнедышащего дракона в лице мадам Милены и выкрал бы, чтобы на ней жениться и любить её до скончания дней? Девушка очень сомневалась, что такой вообще существовал. Впрочем, если он всё-таки на самом деле существовал, принцесса не была уверена, что заставлять девушку томиться от скуки и бесконечного рукоделия так долго — хороший тон. Пожалуй, этому рыцарю следовало преподать урок хороших манер. Разве можно было так медлить, когда Сесилия просто умирала со скуки?! В книжках всё всегда было так замечательно, что возвращаться в реальный мир после чтения совершенно не хотелось. Дело было не только в рыцарях, не всех из которых принцесса любила, особенно, если дело касалось легенд — слишком уж благородны и напыщенны они там были. Герои легенд были словно закованы в своё благородство, слишком прямолинейное и тяжеловесное, чтобы быть правдой, они видели только эту свою честь, и это казалось Сесилии просто невыносимо скучным и прозаичным. Вообще-то, ей иногда хотелось, чтобы у героев легенд тоже иногда бывали недостатки — в романах такое случалось часто, но романы ей читать не разрешалось, из-за чего Сесилии приходилось сидеть ночью и впитывать строчку за строчкой, пока не догорит тот маленький огарочек свечи, который ей удалось стащить после ужина. Обида — вот то, что говорило в девушке сейчас громче всего. Обида — вот то, что толкало её на это безумие. Девушка чувствовала себя обиженной на них всех — на мадам Милену и Эйлит, на Исабель, мать, Агату, Реджа, братьев... И будь она менее легкомысленна, в её душе уже давно разгорелась бы жажда мести — настолько жестокой, насколько только хватит воображения. Впрочем, Сесилии никогда не была свойственна жестокость. Она была довольно вредной девочкой, легкомысленной и вспыльчивой настолько, что все наставницы приходили в ужас, но злым ребёнком не была никогда. Гредвелл всегда был Жекренку врагом. И то, что одна из принцесс решила просто так посмотреть на гонцов из этого враждебного, мрачного царство, могли неправильно истолковать. Сесилия не имела права так поступать, обязательно сказала бы Эйлит. Только вот разве можно было противиться такому сильному соблазну?

Агата вот не понимала... Боялась — то ли возможных кривотолков, то ли самих гонцов. По правде говоря, она всегда была трусихой, и Сесилия ещё не успела пожалеть о том, что прогнала кузину. Обычно принцесса всегда жалела о своей гневливости, когда появлялось время хорошенько об этом подумать. Только времени пока не было — все мысли девушки были заняты лишь таинственными гостями, которых она мысленно наделила всевозможными необыкновенными качествами, хорошими, плохими или отвратительными. Гонцы представлялись ей с каждым мгновением как-то иначе, чем в предыдущий миг, и принцесса никак не могла решить наверняка, каких именно людей она хотела бы увидеть, когда сумеет подобраться поближе.

Сесилия никогда не считала себя трусихой — ни в детстве, ни сейчас. Она всегда старалась не обращать внимания на то, что её сёстры считали пугающим или противным. Значит, и сейчас не стоило обращать внимания на все доводы Агаты, что считала, будто бы прятаться — разумно. Как будто бы гонцы не найдут их, если замыслили что-то дурное. Было просто глупо рассчитывать на то, что они, увидев, что их никто не встречает, развернутся и просто уедут обратно. А Сесилии хотелось увидеть их первой. В том, чтобы быть первой хоть где-то, было нечто приятное, и девушке хотелось почаще испытывать это чувство. В том, чтобы быть первой — нет ничего плохого, твердила себе принцесса. Пусть Милена и Эйлит думают, как им угодно, пусть матушка говорит, как ей хочется — Сесилия вряд ли готова им поверить. Не сейчас. Не тогда, когда у девушки появился первый за всю жизнь шанс увидеть что-то своими глазами, первой, шанс поступить так, как хочется именно ей, а не матушке, наставнице или брату.

Погода немного испортилась — небо, ещё совсем недавно совершенно чистое, заволокло облаками, а ветер стал слишком сильным, — и принцесса даже успела подумать о том, что ей всё-таки стоило захватить с собой шаль, если она не хочет снова неделю шмыгать носом под презрительные взгляды Эйлит, которая уж точно не позволит себе совершить такого рода глупость и простудиться, когда осень только-только началась, впрочем, Сесилия не была уверена, что сильно расстроится, если снова подхватит насморк и недельку мадам Милена не будет к ней подходить. Наставницу девушка невзлюбила с первого взгляда, и женщина платила ей взаимностью. И кому только пришло в голову сделать эту старую ворчливую курицу гувернанткой для королевских дочерей? Возможно, так говорить было довольно грубо. И даже — несправедливо. Но принцесса никак не могла понять, как эта строгая женщина с вытянутым морщинистым лицом, вечно недовольная всем на свете, могла наставлять их, готовить ко взрослой жизни?

Какой прок думать о приличиях, если неизвестно, сколько ещё осталось жить? Какой прок думать о приличиях, если, возможно, она уже несколько дней не является принцессой? Сесилия и не думала. Уже не могла. Она лишь бежала по саду, уже не только по аккуратно выложенным дорожкам, но и по клумбам, решив, что так будет намного быстрее, чувствуя, как жёсткий корсет впивается ей в рёбра.

Вряд ли когда-нибудь в жизни ей подвернётся такая возможность, думалось принцессе, и на душе становилось совсем грустно — если уж все на свете изо всех сил стараются запереть её в каменных стенах замка и не выпускать до тех пор, пока она из юной девушки не превратится в дряхлую старуху! В конце концов, это было просто ужасно несправедливо, что только из-за того, что она родилась принцессой, теперь её заперли в Хаймотте и не устраивают здесь даже званных обедов! Сесилия никогда не простит себе, если упустит такой шанс — увидеть самого царя Стево и его свиту, или кого-нибудь другого, кто мог бы удовлетворить её любопытство. Хоть кого-нибудь — даже одного из тех рыцарей, что служили её брату. Но интереснее, конечно, было бы, если бы всадники всё-таки оказались свитой самого Стево.

Уж это точно заставило бы мадам Милену на некоторое время замолчать и забыть про хорошие манеры и гостеприимство, Эйлит — про свою гордыню, а остальных сестёр — про разговоры о вышивке и лентах! Сесилия готова была отдать всё на свете за то, чтобы Хаймотт наполнился жизнью. Ей очень хотелось, чтобы её жизнь снова стала такой же, какой была при жизни отца. Ей очень хотелось, чтобы её королевство снова засияло всеми красками. Только вот вряд ли это было возможно при характере её старшего братца.

Любопытство, между прочим, просто распирало девушку изнутри, не давая ей хорошенько обдумать возможные недостатки своего почти неприличного внимания к гостям. Ей ужасно хотелось увидеть царя Гредвела — хоть какое-то событие в Хаймотте за последний год. Пожалуй, девушке не стоило так говорить — присутствие здесь царя Стево сулило беду не только ей, но и её сёстрам, брату, матери, всему её королевству. Только вот Сесилии было настолько скучно, она чувствовала себя настолько обиженной, что ей было всё равно — как и что стоило говорить и понимать. Пусть Эйлит всё делает правильно, если она чувствует себя настолько умной! Пусть Эйлит кичится своими манерами и выдержкой, сколько угодно, если уж она не может вообразить, чем ещё можно гордиться девушке её возраста.

Вообще-то, принцесса не была уверена, что её старшая сестра настолько умна, насколько хочет казаться. Однако все остальные почему-то считали иначе, и вряд ли девушка имела хоть какое-то право спорить с ними. Только вот ей хотелось спорить. Хотелось не соглашаться, хотелось иметь своё мнение по каждому вопросу и никому не подчиняться, даже тем, кто по определению её лучше, умнее, порядочнее... Хотелось жить своей жизнью и не советоваться по каждой мелочи с наставницей, матерью и братом. Хотелось чувствовать себя свободной и решать всё самостоятельно.

Все на свете твердили, что юность — золотая пора, годы, о которых всю дальнейшую жизнь будешь вспоминать с тихой грустью о том, что юность прошла. Вероятно, они были правы — Сесилия вполне понимала, что, пожалуй, вряд ли она когда-нибудь в жизни будет настолько переполнена этой бурлящей, бушующей энергией, что каждый миг хотела лишь вырваться наружу. Все на свете твердили, что когда-нибудь она будет вспоминать о Хаймотте с тёплой улыбкой, о мадам Милене — с благодарностью, а об Эйлит — с сестринской любовью. Вероятно, так и будет. Когда-нибудь. Лет через двадцать или тридцать, когда Сесилия станет почтенной матроной во вдовьем наряде, располневшей от родов и с поседевшими волосами, которые будет обязательно убирать под чепец. Тогда ей позволят делать то, что она захочет, только вряд ли к этому времени у принцессы останется достаточно энергии, чтобы воплотить все свои девичьи мечты в жизнь.

Сесилии же хотелось начать жить как можно скорее. И пусть сегодняшняя выходка даже теперь казалась девушке ужасно глупой, она ничего не могла с собой поделать и как-то перебороть любопытство. И она даже почти была готова простить несносной сестрице Исабель её вчерашнее упрямство и оправдать его фамильной несговорчивостью — отца тоже было невозможно переубедить, когда что-то приходило ему в голову, только бы та не встала на сторону правильной Эйлит, когда мадам Милена станет её ругать за сегодняшнее поведение. Исабель всегда поступала именно так, как считала нужным, и на её решение не влияло мнение других людей — в отличие от той же Сесилии, что из вредности вряд ли поступила бы так, как кто-то ей велел, даже если бы считала веление вполне правильным. Исабель же никогда ни на кого не смотрела, правда, всегда слушая то, что ей говорили, но довольно редко соглашаясь с чьими-то доводами, даже если мадам Милена грозилась её наказать.

Туфли ужасно жали, и принцесса, решив, что босиком ей будет бежать намного удобнее, наклонилась, чтобы снять их. Сесилия поморщилась. Как и следовало ожидать — появились волдыри. К счастью, ходьбе без туфель они не мешали, и девушка двинулась дальше, оставив неудобную обувь лежать рядом с одной из клумб. Пожалуй, сейчас было куда важнее, чтобы никто из сестёр не увидел её в таком виде — растрёпанную, без шали и без туфелек, с раскрасневшимся от бега лицом, взволнованную только одной мыслью о подобной выходке и распалённую ещё больше запретом мадам Милены на прогулки без сопровождения нянюшек и гувернанток даже в саду.

В саду замка было множество фруктов, почти все из них были очень сладкими и сочными, настолько, что их хотелось есть почти постоянно, и принцесса обязательно сорвала бы хотя бы один, если бы платье не жало так сильно, что Сесилия боялась, что ей придётся каким-то образом порвать корсет, чтобы не свалиться в обморок — шнуровка была на спине, и девушка никак не смогла бы расшнуровать платье самостоятельно. Принцесса уже находилась неподалёку от главной аллеи, и могла всё видеть из своего укрытия. Однако никого не было. Ровным счётом никого. И Сесилии хотелось закричать от досады, топнуть ногой и разозлиться на весь мир за такую чудовищную несправедливость.

Немного подумав, Сесилия залезла на дерево, чтобы посмотреть, где находятся эти всадники. Пожалуй, их будет видно, если она сделает это, решила девушка и тут же стала воплощать свою задумку в жизнь. Чтобы взобраться на одну из веток, ей не требуется слишком много усилий — когда она была маленькой, они часто сидели с Реджем в саду на одном из деревьев и болтали обо всём, о чём хотелось поговорить маленькой и капризной Сесили, да и дерево словно предназначено для того, чтобы девушка на него залезла (оно не было подстрижено настолько ровно, как это было принято в Хаймотте). С дерева, действительно, видно больше. Правда, принцесса даже отсюда не может разглядеть лиц незваных гостей. Они идут прямо сюда, и девушка понимает, что ей нужно слезть с дерева как можно скорее, пока никто не увидел её в таком положении.

Неудачный шаг — и Сесилия срывается с дерева. Она пытается цепляться руками за ветки, но пальцы соскальзывают, и девушке кажется, что вот-вот она должна упасть, удариться об землю и, быть может, в этот раз она отделается не просто ушибами, а даже не сможет некоторое время ходить. Однако ничего не происходит ни через секунду, ни через десять, и Сесилия пытается понять, что могло с ней случиться. Голова почти не соображает, и только некоторое время спустя до девушки доходит, что кто-то из «гостей» Хаймотта успел, всё-таки, её заметить. Это было очень даже неплохо, учитывая обычную невезучесть третьей дочери короля Арана.

— Вам стоит быть намного осторожнее! — услышала принцесса незнакомый звучный голос.

Сесилия почувствовала, как её щёки начали гореть от стыда. Возможно, ей действительно хотелось найти себе приключений, но только вот оказываться в таком дурацком и унизительном положении девушке совершенно точно не хотелось. Ей хотелось провалиться под землю от стыда. И впервые в жизни принцессе стало стыдно за то, что на её платье много платьев, косы не спрятаны под жемчужную сетку, а на ногах нет тех противных туфель. Впервые в жизни Сесилия почувствовала себя неряхой и замарашкой, каких свет не видывал, и которой немедленно стоило попросить служанок наполнить чан горячей водой, а ещё — принести новое чистое платье и обувь. Пожалуй, мадам Милена удивилась бы, выскажи принцесса такое рвение — обязательно решила бы вызвать лекаря, чтобы убедиться, что её подопечная не заболела чем-то очень серьёзным, так как в обычное время дождаться от Сесилии желания надеть новое чистое платье было практически невозможно — обычно девушка считала переодевание бессмысленной тратой времени, так как быть аккуратной она не умела.

Принцесса даже не успела испугаться, так быстро сильные руки подхватили её. Только вот почувствовать, что её кто-то держит, девушка смогла не сразу — некоторое время она просто не могла понять, почему не падает на землю, почему до сих пор её не пронзила острая боль и она не закричала.

И теперь Сесилии было ужасно стыдно, что она не подготовилась к первому в своей жизни приключению как следует — Исабель, если бы решила предпринять нечто подобное (пожалуй, из всех своих сестёр только от неё девушка могла ожидать подобной безумной выходки), сначала обязательно убедилась бы, что выглядит настолько элегантно и изящно, насколько это вообще возможно, к тому же, она спокойно пошла бы к дому, чтобы увидеть гостей первой, а не побежала через весь сад, думая, что таким образом она избежит самой встречи, но вполне сможет разглядеть этих людей получше. Впрочем, жалеть о подобной неосмотрительности было, пожалуй, удивительно глупо, к тому же, совершенно несвоевременно, но, пожалуй, принцесса никогда и не считала себя очень умной — совершать глупости ей всегда удавалось лучше всего. Мадам Милена была бы просто в ужасе, если бы увидела одну из своих воспитанниц на руках у какого-то незнакомого мужчины, да ещё и босую и без криспинетта.

— Спасибо, сир, — машинально пробормотала девушка, стараясь не показывать незнакомцу своего смущения.

Её почти сразу же поставили на ноги. Сесилия некоторое время стояла неподвижно, стараясь сообразить, всё ли с ней хорошо. Руки несколько болели — она содрала кожу с ладони, и теперь ранки саднили, — однако ничего серьёзного с девушкой не произошло. Принцесса не знала, сколько времени она стояла и пыталась прислушаться к собственному телу. Наконец, она обернулась, чтобы разглядеть своего спасителя. Им оказался тот самый мужчина, которого девушке удалось разглядеть, когда они с Агатой гуляли по саду. Теперь принцесса могла, наконец, увидеть его лицо, пусть для того, чтобы встретиться с ним взглядом, ей, пожалуй, следовало встать на цыпочки. Сам мужчина производил довольно зловещее впечатление, но Сесилия старалась об этом не думать — о подобных глупостях она вполне успеет подумать позже, когда будет отходить ко сну и думать о том, как прошёл сегодняшний день. Человек этот был высок ростом, принцесса не доставала ему даже до плеча, ему, казалось, было лет сорок, сильно загорелое лицо его было испещрено шрамами и морщинами, нос был похож скорее на клюв хищной птицы, левый глаз закрыт тёмной повязкой, а волосы были почти черны. Люди, которые стояли позади этого мужчины, были одеты в чёрные плащи, на которых красовался вышитый золотом орёл (так искусно из её сестёр вышивать умела только Эйлит, да и то, неизвестно, смогла бы она повторить нечто подобное, и Сесилии стало ужасно любопытно, кто вышивал гредфелльский герб на одежде этих людей), только вот он сам был одет полностью в чёрное, и принцессе показалось это несколько странным. Впрочем, пусть плащ у него выглядел куда проще и даже беднее, чем у людей, что стояли рядом с ним, девушка была почти уверена, что её спаситель занимает положение среди них положение куда более высокое, нежели его спутники. Вряд ли в ином случае он держал бы себя столь властно и почти высокомерно.

Девушка сделала один шаг, чтобы понять, сможет ли она дойти до замка без посторонней помощи. И почти тут же заметила, что правый рукав платья у неё порвался, левого нет вовсе, а подол настолько грязен, что вряд ли даже самая искусная прачка сможет привести наряд в порядок. Пожалуй, оправдываться перед мадам Миленой девушке придётся довольно долго, если только не возникнут какие-то обстоятельства, которые смогут отвлечь эту невыносимую женщину от Сесилии и её платьев. И теперь девушка ещё больше надеялась на то, что подобные обстоятельства возникнут.

Ноги почти не болели. К тому же, идти босиком было куда удобнее, чем в обуви, которую приходилось носить принцессам. Девушке, пожалуй, почти нравилась теперь та ситуация, в которую она попала по собственной глупости и неосмотрительности — ей нравились люди, рядом с которыми она теперь находилась, ей нравилось, что солнце светит ей прямо в глаза, и что её спаситель — кажется, она обладал довольно высоким положением в обществе — держится с ней не просто учтиво, как и подобает держать себя рядом с принцессой, но и почти уважительно.

Люди, обладающие титулами и званиями, иногда смотрят на принцесс почти снисходительно. Во всяком случае, на Сесилию — быть может, к другим дочерям короля Арана они питали куда больше уважения, только вот к ней обычно обращались просто учтиво, что девушку несколько раздражало. Сесилия с детства терпеть не могла снисходительность.

— Вы — царь Стево? — спросила принцесса с нетерпением, которое уже никак не могла сдержать. — Ну отвечайте быстрее! Вы или нет?

Мужчина удивлённо посмотрел на неё, словно не мог и подумать, что подобный вопрос мог у неё возникнуть. И Сесилии на мгновение стало несколько стыдно за свою невежливость и торопливость — подобное и раньше случалось с ней довольно часто, но обычно невежливой она была лишь с теми людьми, которых знала достаточно хорошо, чтобы не бояться произвести на них дурное впечатление своими манерами. Но теперь это казалось принцессе не слишком-то важным. Впечатление впечатлением, думалось ей, однако никто на свете за неё не узнает, кого именно она встретила, если девушка не сделает этого самостоятельно.

Сесилии показалось, что она услышала, как кто-то фыркнул от смеха. И принцесса почти успела надуться от обиды, как в голову ей пришла мысль, что обижаться сейчас — не слишком-то хорошая идея. Настроение ей всегда сможет испортить и мадам Милена, если до неё дойдут новости о сегодняшней прогулке Сесилии, и Эйлит, если решит снова начать читать нотации бестолковой младшей сестре о том, насколько важно соблюдать приличия в любых ситуациях (тем более, настолько дурацких, что хотелось провалиться от стыда). Обижаться же на людей, которых принцесса даже не знает, казалось девушке довольно глупым. Пусть лучше кто-нибудь другой обижается, а Сесилия уже давно — около часа назад — решила, что настроение ей сегодня никто не сможет испортить, раз уж даже мадам Милена не ворчала на неё всё утро.

К тому же, вряд ли принцесса сейчас казалась знатной дамой или кем-то, над кем лучше было не смеяться — её светло-жёлтое когда-то платье превратилось практически в лохмотья, и вряд ли даже уважающая себя крестьянка посмела бы где-нибудь появиться в таком виде. А Сесилия умудрилась ещё стащить с себя туфли, оставить их в какой-то клумбе, потерять криспинетт и свалиться с дерева — вряд ли кто-либо мог посчитать её недостаточно смешной. К тому же, Сесилия никогда не умела сохранять достаточно невозмутимый вид, так что по её взволнованному лицу, должно быть, было прекрасно ясно, насколько она переживает из-за своего глупого внешнего вида.

— Я Атанай, миледи, — сказал мужчина с усмешкой, в которой Сесилия почти смогла услышать боль, которую едва ли могла понять, разве что почувствовать. — Я служу генералом у Стево.

От удивлённого восклицания принцесса чудом сумела удержаться — о генерале Атанае экономка особенно любила рассказывать небылицы, в которых он обычно изображался редким чудовищем. Впрочем, пожалуй, действительно, этот человек казался довольно пугающим, хотя Сесилия думала, что вряд ли ей сейчас стоит его бояться — она старалась держаться как можно более весело, подсознательно понимая, что весёлого и озорного ребёнка за любую шалость простят куда с большей охотой, нежели ребёнка замкнутого и испуганного. От генерала веяло какой-то силой, и Сесилия едва могла понять, что именно приходит ей в голову при виде этого спокойного лица. Он не казался принцессе чудовищем — вполне обычный человек, разве что любящий власть и собственную силу, но в целом довольно спокойный и хладнокровный.

Экономка говорила, что генерал не имел никакого титула — был незаконнорожденным сыном какого-то князька из Гредвелла и женщины с островов айи-Шеввет. Только вот Сесилия не чувствовала собственного превосходства перед ним по праву рождения — генерал, казалось, даже в мыслях не допускал возможности стоять ниже кого-то, чувствовать себя виноватым за грех своих родителей. Он был исполнен некого мрачного, но достоинства, которое не позволяло вырваться чему-то пугающему, страшному из его груди. И Сесилия чувствовала себя немного неловко от мысли, что её сёстры могли отнестись к происхождению генерала с предубеждением, вполне свойственным девушкам их происхождения. Должно быть, принцесса и сама не смогла бы даже стоять рядом с этим человеком, если бы в детстве ей не приходилось столь много общаться с Реджетом. Мысли в голове девушки ужасно путались и столь быстро сменяли одна другую, что Сесилия уже была не в силах выделять какие-то из них, стараясь прислушиваться к ним, а только плыла по течению и думала обо всём, что приходило ей в голову. Она даже не старалась остановиться на чём-то одном.

Генерал взял её за локоть, и принцесса едва не вздрогнула от его прикосновения. Он почти не сжимал пальцы на её руке, и девушка была почти уверена, что он не станет грубо удерживать её, если ей захочется вырваться. Сесилии, правда, совершенно не хотелось вырываться. Она чувствовала себя вполне хорошо. Солнце светило над её головой, и девушке совсем не хотелось что-либо предпринимать. Она чувствовала себя почти уставшей, ей не хотелось что-либо делать. И даже идти по аллее было совершенно невыносимо. Когда Сесилия бежала, у неё была хоть какая-то цель, пусть даже совершенно глупая и недостойная какого-либо внимания, но теперь никакой цели не было, и девушка никак не могла заставить себя забыть о том, как жмёт корсет, как саднят её ладони и запястье, как сильно она устала за сегодняшний день...

Генерал молчал, и его люди тоже молчали, и из-за этого принцесса чувствовала себя совершенно лишней. И ей становилось скучно. Девушке хотелось даже разозлиться, но только что-то её от этого всё же останавливало. Она не знала, чем может занять себя, и продолжила разглядывать Атаная, и увидела, что на мизинце его правой руки не хватает фаланги, и что через кисть его руки тянется некрасивый неровный рубец, конец которого скрывается под рукавом. Разглядывать генерала можно было, пожалуй, довольно долго — он казался девушке вполне интересным, но идти к замку совершенно молча довольно быстро наскучило принцессе.

— Вообще-то, Хаймотт — самое скучнейшее место в мире! — серьёзно сказала Сесилия, поправляя волосы, чтобы они перестали спадать ей на глаза.

Как можно начать разговор иначе — девушка совершенно не представляла, потому и решила сказать то, что первое пришло ей на ум. Во всяком случае, это позволило бы ей не сбиться с темы, если её невольный спаситель станет задавать какие-то вопросы.

— Самое скучное, быть может? — улыбнулся генерал лишь краем рта, и это почему-то показалось Сесилии почти забавным. — И, всё-таки, я думаю, что вы не совсем правы. Мне кажется, здесь довольно уютно.

Остальные люди шли довольно далеко позади, и Сесилия никак не могла удержаться от того, чтобы не поворачиваться к ним каждые несколько минут, чтобы убедиться, что они по прежнему идут на таком же расстоянии от неё и генерала Атаная. Принцесса было ужасно любопытно, почему они здесь оказались и с какой целью, но её спаситель ничего не говорил о цели своего визита, а девушке было не очень-то удобно его расспрашивать. Да и, пожалуй, она попросту не знала, как начать этот разговор.

Принцесса просто не могла не вертеться. Ступать чинно, как и следует девушке её происхождения, Сесилия совершенно не могла. А ещё ей хотелось болтать и не хотелось ничего слышать одновременно. Любопытство просто разрывало её на части, и принцесса никак не могла сообразить, что именно ей хочется посмотреть или понять больше всего. Она чувствовала себя ужасно глупой, но в то же время ей было довольно весело, и принцессе совсем не хотелось, чтобы сегодняшний день когда-нибудь заканчивался. А ещё Сесилии хотелось хохотать. И кружиться в танце. И бегать. И говорить всё, что только придёт в её голову.

— О! Вы бы так не говорили, если бы были юной девушкой и вам пришлось бы целый год здесь безвыездно находиться! — от невнимательности Сесилия наступила себе на подол, и платье затрещало, отчего девушка разозлилась. — Вам и самому стало бы ужасно, просто безумно скучно в Хаймотте!

Генерал усмехнулся и помог ей удержаться на ногах, когда девушка всё-таки умудрилась почти упасть, снова наступив себе на подол. Вероятно, она казалась ему довольно забавной, подумалось принцессе. Она чувствовала себя ужасно маленькой и глупой сейчас, и это ощущение ей нравилось и не нравилось одновременно, что заставляло её чувствовать себя ещё более глупой и неловкой.

У генерала ужасная репутация, почему-то вспомнилось Сесилии. Он — вдовец, и незадолго до своей смерти его жена от него сбежала. И принцесса помотала головой, чтобы избавиться от этих мыслей, смысл которых даже ей самой был не очень-то понятен.

— Должно быть, мне стоит благодарить судьбу за то, что я — не юная девушка, — сказал Атанай спокойно и даже без усмешки.

Принцесса улыбнулась и едва не хлопнула в ладоши, обрадовавшись чему-то непонятному и необъяснимому. Девушка чувствовала себя довольно уставшей, словно бы на её выходку ушли силы многих дней, и Сесилия в один миг стала такой же беззащитной, как Агата.

Солнце было ещё ярким, но девушке почему-то казалось, что уже почти вечер, и она ничего не могла поделать с этим ощущением, впрочем, принцесса не особенно и пыталась как-либо себя переубедить. Сесилии, пожалуй, даже нравилось чувствовать себя уставшей. Это придавало ей в её мыслях даже некоторую романтичность, и девушку это вполне устраивало.

— Суть вы уловили! — рассмеялась принцесса, чувствуя, что страх перед этим человеком у неё исчез окончательно.

Генерал, улыбнувшись, сказал, что ему нравится тишина Хаймотта, и что, пожалуй, действительно, подобная глушь подходит скорее для человека, который стремится отойти на покой, а не для тех, чья жизнь только-только начинается. Пожалуй, принцессу вполне устраивало такое объяснение. Она продолжала слушать то, что он говорил, сквозь полудрёму, в которую проваливалась сильнее с каждой минутой, а в голове летали драконы и рыцари, которые почему-то тоже сумели подняться в воздух.

Поэтому, пожалуй, звучание ровного и чистого голоса Исабель, которая, казалось, была несколько взволнованна случившимся, было для Сесилии полной неожиданность. Сестра стояла довольно далеко от них, но на её лице была написана та холодная решимость, которую принцесса обычно так боялась.