Откат (джен)

— Венька! Что с ним?! Быстро!!!

На секунду Вениамина накрыло дежавю безумным зеленым рассветом с запахом горелого пластика. Бешеные глаза Станислава, вот так же ворвавшегося в медотсек, и тело, что держит он на руках, боясь как уронить, так и прижать слишком сильно, меньше всего напоминает живого человека — слишком изломанное, слишком безвольное, слишком обвисшее, живые так не висят, словно тряпочное, голова безжизненно запрокинута, глаза закрыты, лицо белое до синевы, с мокрых рыжих волос капает алым, пачкая капитанский китель и борт криокамеры…

Ф-фух!

Нет, на этот раз не алым — просто водой.

Доктор шумно выдохнул, проморгался, возвращаясь к сегодняшней реальности. Станислав уже укладывал Дэна на смотровой стол — осторожно и бережно, словно у несчастного навигатора действительно была переломана половина костей, а вторая половина по прочности уступала стеклу. Загудел включенный диагност. Руки у капитана заметно дрожали, на кнопку «вкл» он сумел нажать далеко не с первого раза. Похоже, дежавю накрыло не одного доктора — но лишь одного его отпустило так быстро.

Вениамин деликатно оттеснил Станислава от распростертого на столе киборга и, отметив, что на потрепанной униформе не появилось новых дыр и следов крови тоже не заметно, окончательно успокоился. С профессиональным интересом пощупал пульс. Оттянул голубоватое веко с короткими рыжими ресницами, посветил в зрачок маленьким фонариком. Убрал фонарик в нагрудный карман халата и достал из него упаковку одноразовых салфеток, вскрыл, вытащил одну — и аккуратно, уголочком, провел по роговице открытого бледно-голубого глаза с суженным в точку зрачком, проверяя корнеальный рефлекс. Рефлекс у киборга оказался в полном порядке.

Как и все остальные рефлексы.

— Растет мальчик, — сказал Вениамин, ощупывая челюсть и глядя на свернувшегося калачиком киборга с умилением доброго дядюшки, вновь получившего от любимого внука по лицу погремушкой, но нисколько этим не огорченного. — Раньше бы и убить сгоряча мог, а нынче, смотри-ка, не позволяет себе ничего лишнего. Не то что зуба не выбил, так даже и не дотронулся почти, только наметил — и сразу же в позу эмбриона, любо-дорого, сердце радуется! Контроль на уровне рефлексов даже в таком состоянии…

— Что с ним, Венька? Он… умирает?

У капитана было такое лицо, что продолжать шутить Вениамину показалось попросту непорядочным.

— Он спит, Стасик, — ответил он мягко. — Просто спит.

— Да какое там «спит»?! Я на него целый графин вылил!

— Спит, Стасик, спит, поверь мне как врачу. Я рад, что вы наконец поговорили и во всем разобрались.

— Да ни о чем мы не поговорили! — взвыл Станислав шепотом. — И ни в чем не разобрались! Не успели просто. Он нес какую-то чушь… несусветную. Я психанул, он вроде как тоже. Потом мы наорали друг на друга, и он вроде как закашлялся… или задыхаться начал. И вырубился, прямо посреди разговора. Я испугался. Он как печка был! Какое там спит! На середине фразы не засыпают даже киборги. Ты бы все-таки проверил, а? Вдруг у него что серьезное…

Венька вздохнул. Подтянул колпак медсканера, накрыл им Дэна. Пощелкал тумблерами, настраивая углубленную диагностику — уверенность уверенностью, а дополнительная проверка пока еще никому не вредила.

— Я, конечно, проверю, Стасик. Но в общих словах я и так могу тебе сказать, что с ним. Он просто спит. Естественная реакция организма на сброс запредельного напряжения. Я и без диагноста знаю, что у него в крови сейчас ядерный коктейль из гормонов стресса, видишь, какой он бледненький? И руки холодные. Он себя буквально выжигал, Стасик, спазмировал периферийные сосуды, вычерпывал ресурсы откуда только мог. Стандартное поведение боевого киборга в боевой обстановке, что я тебе такие азы объясняю, сам помнить должен. Кто из нас был десантником, в конце концов?

— Но здесь-то не война!

— У каждого из нас своя война, — философски пожал плечами Вениамин. — Главное, суметь вернуться с нее живым. Дэну повезло, он успел. И как только он сообразил, что войны больше нет, стрессообразующий фактор исчез и организм решил, что здоровье дороже. И вырубил слишком много о себе воображающий мозг, потому что с переведенным в режим сна мозгом организму восстанавливаться проще. Тебе, Стасик, кстати, это тоже не помешало бы, минуток этак на девятьсот.

— Да какое там! Венька, ты бы слышал, что он нес! Стрессы у него… Это у меня с ними со всеми стрессы! Они меня в гроб вгонят! Мозгоеды, мать их! Поседел уже, а скоро и облысею на нервной почве. Я теперь вообще не усну, после такого-то…

— Это плохо, Стасик. Спать полезно. Хочешь, дам таблеточку?

— Не хочу! Я хочу знать, что это было? И чего мне еще ожидать?!

— Тогда я сейчас ему пару укольчиков сделаю и пойдем отсюда, Стасик, не будем мешать человеку.

* * *

Люди покинули медотсек. Диагност продолжал умиротворяюще гудеть и перещелкиваться сам с собою, огонечки на экране экспресс-анализа кое-где были желтыми, но по большей части все же зелеными, красных не было вообще — организм киборга восстанавливался куда быстрее человеческого, если ему не мешать. А если слегка помочь — так и еще быстрее, два огонечка, например, еще минутою раньше прямо на глазах у Станислава поменяли цвет с желтого на зеленый.

Дэн спал и не слышал ни состоявшегося над ним разговора, ни гудения медсканера, ни того, что спустя некоторое время оно прекратилось. Примерно через двадцать минут после этого в медотсек заглянули Тед с Полиной, постояли, повздыхали, пошептались сочувственно, потом ушли. И снова вернулись — с клетчатым пледом, которым в четыре руки накрыли навигатора, аккуратно подоткнув со всех сторон.

Дэн спал. И не мог ничего этого ни видеть, ни слышать. Но гудение медсканера успокаивало, проникая на клеточном уровне даже сквозь сон. Внушало, что все самое страшное осталось позади. А когда гудение стихло, ему на смену пришло привычное колючее тепло. Спокойное. Неизменное. Умиротворяющее. И его внушение, пожалуй, было даже сильнее. Дэн глубоко вздохнул и улыбнулся во сне. Ему ничего не снилось. И это было хорошо.

А процессор продолжал работать, причем не только на внутреннем плане, радостно используя поступившие извне ресурсы для очистки крови от шлаков, восстановления баланса кальция и ускоренной выработки серотонина и эндорфинов — раньше-то вырабатывать их было попросту не из чего. Часть процессора параллельно вела мониторинг окружающей обстановки (приказ не был отменен и продолжал выполняться по умолчанию). И, что куда важнее, эта часть фиксировала разговоры объектов, помеченных как «значимые».

Записывая их в долговременную память.

* * *

— …Ну и что в итоге мы имеем с гуся? То есть со стресса. А имеем мы, Стасик, организм, находящийся на грани по всем параметрам. Плюс гипогликемия — Дэнька ведь во всем старался брать пример с Ланса, помнишь? Даже от сгущенки отказался. Ну и в итоге истрачен не просто ресурс — организм вынужден влезть в резерв и тащить все нужное из мышц и костей. Брать, так сказать, в кредит. Мозг этого может не понимать — понимает процессор, он-то все отслеживает и отлично знает допустимые границы как нормы, так и форс-мажоров. А потом внезапно бац — и стрессовое воздействие, запускающее эту систему, пропадает. И если во время стресса Дэн еще мог затыкать процессор (причина-то была, ну или ему казалось, что была), то теперь наступает то, что некоторые недобросовестные студенты, злоупотребляющие определенными веществами перед экзаменами, называют откатом. Приходят нейромедиаторные рэкетиры и требуют гормональный должок. И организм вырубается. Может быть, все-таки коньячка, Стасик?

— Обойдусь.

Друзья сидели в Венькиной каюте, куда предусмотрительный доктор притащил чайник, понимая, что разговор будет долгим, а капитан сейчас вряд ли согласится на какое-либо иное успокоительное, кроме крепкого сладкого горячего чая. Ничего, чай тоже может сгодиться в качестве релаксанта — особенно если заварить его с изрядной порцией мяты и еще кое-каких других травок, о которых Стасику лучше не сообщать заранее, а то еще откажется, не ровен час. А так выпьет и не заметит, в том концентрированном чифире, который капитан лишь по недоразумению полагает благородным напитком, можно хоть ложку хины растворить, вряд ли это существенно повлияет на вкусовые качества. Теперь же доктору оставалось только бдительно следить, чтобы кружка Станислава не стояла пустой. Что он и делал.

— А я-то думал, что с новобранцами сложно… — Станислав механически вертел в руках капитанскую фуражку, иногда с такой яростью дергая за козырек, словно считал именно его виновником всех своих неприятностей. — Стресс у него, понимаешь… У боевого киборга! Скажи кому — пальцем у виска покрутят и будут правы. Нервы у него, понимаешь… Это у меня нервы! И, между прочим, не стальные!

— А думаешь, у него стальные? — Вениамин медленно и вдумчиво вращал ложечкой в полулитровой кружке, позвякивая о стенки и не столько размешивая давно уже растворившийся сахар, сколько ненавязчиво задавая неспешный умиротворяющий ритм. — Как бы тогда, наверное, все было просто. Но в том-то и дело, что нет, Стасик. И если он прячется за типовое выражение лица из разряда «морда кирпичом», то это вовсе не значит, что внутри он такой же спокойный и непрошибаемый. Скорее, наоборот. Да и прятаться у него получается все хуже, ты заметил? Помнишь Олега Васильева? Ну, когда он к нам на борт заявился…

— Забудешь такое, пожалуй! Но при чем здесь Олег? — Станислав подозрительно нахмурился, резонно предположив, что доктор просто хочет сменить тему. Но фуражку все-таки отложил на край стола, рядом с кружкой. Опустевшие руки срочно потребовали их чем-то занять. Станислав машинально потрогал кружку за ручку. Поднял. Отхлебнул. Поморщился, отхлебнул еще.

Чай был такой же фальшивкой, как и Олег. Интеллигент в худшем значении этого слова. Тряпка. Слабак. Ребенка обидел. А еще фуражку надел!

Вениамин поспешил продолжить — хотя бы для того, чтобы его удовлетворенная улыбка не была столь заметна и не выглядела такой вызывающе неуместной:

— Как ты думаешь, почему Дэнька тогда не прикинулся идеальным киборгом? Ведь это, казалось бы, был самый лучший вариант. Многократно проверенный и отработанный. Он уже проворачивал такое прежде, и с нами в том числе, да и с другими случайными пассажирами. Он знал, что мы бы подыграли. И сразу бы отпали все вопросы: оборудование и оборудование, мало ли на какой распродаже ты его приобрел? Олег бы потерял к нему интерес довольно быстро, как только Дэн пару раз выдал бы со своей каменной мордой что-нибудь типа «информация отсутствует» или «уточните приказ». Притворяться в таких условиях человеком было намного опаснее и вызывало куда больше вопросов, ведь Дэн не мог рассчитывать остаться неузнанным, не с его приметной шевелюрой. Он должен был это понимать. И все равно…

— Ну и почему? — Станислав тогда, помнится, и сам голову сломал над этим вопросом, но в конце концов пришел к выводу, что логика киборгов хуже женской, и на том успокоился.

— Да потому что не смог, Стасик. — Улыбка Вениамина стала грустной. — Просто не смог. Ты что, не замечал? Дэньку же тогда буквально трясло каждый раз, когда Олег оказывался рядом. А при первой встрече, похоже, шарахнуло так, что он перестал себя контролировать и прикинуться раздолбаистым дерганым психом оказалось единственным выходом. Он не смог бы удерживать типовое выражение лица и оставаться бесстрастным, просто не выдержал бы. Как и не смог бы подчиняться своему бывшему командиру — даже в ограниченном режиме. Не смог бы выслушивать все эти «А помнишь…» — и отвечать каждый раз: «Информация отсутствует». Ты вспомни, как он на того пса смотрел. Он же ему завидовал по-черному. А потом, как он потом сказал, что навигатором быть лучше, чем овчаркой? И при этом смотрел такими голодными глазами, как у лисицы из старой басни… ну, помнишь, про виноград? «Он зелен, не люблю кислятины»…

Станислав молчал. Басню он не помнил, а вот глаза Дэна и его улыбку над теми десятью банками сгущенки — очень даже. Потому что от этой улыбки ему тогда впервые захотелось плюнуть на все и найти и придушить на месте блестящего офицера, отличного командира и в общем-то совсем не плохого человека Олега Васильева. Ну или хотя бы дать ему в морду.

— Но даже не это главное, Стасик... — осторожно продолжил Вениамин, поглядывая на Станислава и по стиснутым кулакам друга догадываясь о ходе его мыслей. — Еще он запаниковал. И вот причины этой паники куда интереснее, чем все остальное. Он боялся не того, что Олег его сдаст и что у нас потом из-за этого будут неприятности. Эту ерунду он для нас придумал — как оправдание. Уж настолько-то он в людях разбирается. Даже в три года — уже разбирался. Олег не мог его сдать. И Дэн это знал. А помнишь, как он боялся Казака при нашей первой встрече у Ясеня? И чего он тогда боялся больше всего? Не потери свободы, не того, что Казак мог бы ему приказать сделать, если бы увидел и узнал, хотя и этого тоже боялся, кто спорит. Но куда больше — того, что Казак мог нам рассказать. Про «Черную Звезду». Про то, что там творилось. Про то, что Дэн там творил — нечто такое, что в корне изменило бы наше к нему отношение. Ну, так ему тогда казалось, во всяком случае. Вот и с Олегом — то же самое, понимаешь, Стасик? Он боялся, что если Олег его узнает, то он обязательно ударится в ностальгические воспоминания. И расскажет нам про Шебу. Про то, что творилось там…

— Венька! — Станислав поморщился. — С Казаком я соглашусь, но тут ты, прости меня, загнул. На Шебе Дэну было чуть больше трех лет, он только-только учился осознавать себя, даже говорить толком не умел. Что он там мог такого ужасного натворить? Плюнуть в чью-то тушенку? Обоссать вещмешок? Детский садик же, ну Венька, ну право слово!

— Не он, Стасик. — Вениамин шутки не поддержал, остался серьезным и даже тревожным. — С ним.

Станислав хотел было снова возразить или даже отмахнуться, но внезапно понял, что друг имеет в виду, и лишь со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Нецелевое использование. Весьма распространенная и даже неофициально поощряемая альтернатива дедовщины. В своем подразделении он никогда не допускал ничего подобного, да его бойцам это бы просто и в голову не пришло. А если бы и пришло — то было бы оттуда выбито сразу и напрочь! Уборка плаца, сто дополнительных отжиманий и повторный кросс на пять километров хорошо прочищают мозги, расставляют приоритеты и отбивают лишние мысли.

Но при этом Станислав вовсе не был наивным и знал, каким нецелевым образом и чуть ли не с негласного одобрения офицеров скучающие на отдыхе солдаты используют подведомственное оборудование. Особенно если сержант позволяет солдатам скучать — но для этого сержант должен быть идиотом, лентяем или законченной сволочью.

— Твою ж мать… — протянул Станислав с тоской. — А я-то, старый идиот, еще и обниматься полез! Как он меня вообще не пришиб! Венька! Ну почему ты сразу не предупредил?!

— Да нет, Стасик, ты все сделал правильно, и я все сделал правильно, все очень даже хорошо получилось. — Доктор, в отличие от капитана, сиял оптимизмом и праведным самодовольством человека, только что завершившего тяжелую, неприятную, но крайне необходимую работу. — Он заснул, Стасик! У тебя на руках практически. Понимаешь, что это значит? Ну, Стасик! Ну не будь же таким тормозом! Он тебе поверил, понимаешь? Он ведь боялся, боялся панически. Настолько, что спать не мог, отключался по несколько минут каждый день, когда уже совсем с ног валился, — и снова. Я Машу попросил приглядывать, но поделать ничего не мог. Только следить. Думал, если совсем отключится, ну вот как сейчас, силком в медсканер засуну и хотя бы накачаю витаминками и антидепрессантами по самые уши, это тоже могло сработать и разорвать замкнутый круг. Но все вышло даже лучше.

Станиславу внезапно захотелось побиться головой о переборку. Он сдержался, подумав, что вполне успеет сделать это и запершись в каюте, без лишних свидетелей.

— Ты был прав, Венька. Паршивый из меня капитан. Запугал ребенка до полусмерти — и даже не заметил…

— Да при чем тут ты, Стасик? — недоуменно моргнул доктор. — Он не тебя боялся! Он себя боялся. Того, что ты придешь, когда он будет спать, — и программа отреагирует на тебя, как… ну, как не на тебя, понимаешь? И ответит. А он не успеет проснуться. Два дня назад он разговаривал с Фрэнком. Просил его восстановить командную строку назначения хозяина. Догадываешься, кого он там хотел прописать, Стасик? Вижу, что догадываешься. Мне даже представить страшно, до какого отчаяния он должен был дойти, чтобы решиться обезопасить тебя подобным образом. А теперь он больше не боится. Тебе удалось его убедить! Причем он ведь не просто насмерть перепуганный и не умеющий никому доверять мальчишка, а сорванный боевой киборг, чей детектор работает в параноидальном режиме. А тебе удалось. И теперь все будет хорошо, это я тебе как врач говорю. Перелом пройден.

— Но предупредить-то ты мог?

— Не мог! — внезапно довольно жестко обрубил Вениамин, воинственно выпятив объемистый животик и словно бы на миг даже став выше ростом, но тут же спохватился и снова вернулся к обычной манере общения, ласковой, улыбчивой и самую чуточку то ли ехидной, то ли виноватой. Пожал плечами, словно извиняясь.

— Ну вот скажи честно, Стасик: знай ты все заранее, ну вот все-все-все… ну вот скажи — пошел бы ты к нему разговаривать один на один, да еще и ночью? Да ни в жизнь! Ты попытался бы поговорить днем, причем как о не особо важном и когда вокруг много народа. Искренне бы попытался, да. И Дэнька, возможно, тебе бы даже поверил. Днем. А по ночам бы все равно ждал и боялся. Потому что день — это день, а ночью другие правила… Так что не страдай ерундой, Стасик, отличный ты капитан. А я, надеюсь, не самый плохой врач. И мой тебе совет как врача — пятьдесят грамм внутрижелудочно. Не морщись, Стасик, тебе это сейчас действительно необходимо, иначе теперь уже ты точно не заснешь и мне придется снова ломать голову и просить Машу отслеживать уже твое состояние. А оно мне надо, такой геморрой на старости-то лет? Тем более когда все так хорошо устроилось. Нет, Стасик! Оно мне совсем не надо. И вот давай за это и выпьем!

Радостно улыбаясь. Вениамин выставил на стол початую бутылку коньяка. Станислав посмотрел на нее тоскливо — пить не хотелось совсем. Но и спать не хотелось тоже, тут Венька был прав. А значит, отвертеться не удастся: или коньяк — или укольчик успокоительного, с Веньки станется, подкрадется с инъектором, ты и не заметишь. Лучше коньяк. К тому же какая-никакая альтернатива Венькиному чаю…

Поморщившись, Станислав с облегчением отодвинул так и не допитую кружку и не удержался:

— Что за гадость ты пьешь, Венька? Трава травой…