Откат (джен)

— Стасик, в любой ситуации надо искать положительные моменты! — добавил Вениамин, когда капитан собрался уходить, ничуть не успокоенный состоявшимся разговором по душам и категорически отказавшийся от коньякотерапии. Станислав подозрительно обернулся на пороге медотсека. Сощурился.

— Да? И какие же положительные моменты ты усматриваешь в ситуации нынешней?

— Ну… — Вениамину хватило совести слегка задуматься. Но он почти сразу нашелся и ответил с прежней жизнерадостностью: — Сейчас Дэн нас хотя бы помнит. И Степянку помнит. А вот представь, Стасик, насколько все было бы хуже, откати его амнезия до времен «Черной звезды»!

Станислав представил. И содрогнулся. Буркнул, уже выходя в коридор и жалея, что на корабле отсутствует возможность в сердцах хлопнуть дверью:

— Да, Венька, умеешь же ты утешить!

Дэн стоял в своей каюте, прижавшись спиной и затылком к стене рядом с чуть приоткрытой дверью. На треть миллиметра приоткрытой, человек такой узкой щели между створкой и косяком не заметит. Вообще-то ни двери, ни переборки особо ему не мешали, но так слышно было все-таки лучше.

Они знают…

Дэн стоял навытяжку, замерев. Слушал, как прошел по коридору капитан — растерянный, злой и… испуганный. Как замедлил шаги напротив навигаторской двери. Остановился. Дэн перестал дышать. Зато вздохнул Станислав — глубоко, резко, с неуверенным хмыканьем. Покачался с носка на пятку и обратно, скрипнул каблуком. А потом пошел обратно по коридору. Но не в медотсек, в пультогостиную. Щелкнул тумблер, зашипела кофеварка. Дэн зажмурился. Сполз по стенке на пол.

Они знают!

Про «Черную звезду». И про то, что там творилось. Что он там творил. Откуда? Какая, в сущности, разница. За прошедший год, которого он совершенно не помнил, могло случиться многое. Да что там могло — случилось. Они не скрывали. Рассказывали. Если он спрашивал. Только вот спрашивал он редко. Спрашивать было страшно. Хотя бы уже потому, что такие вопросы каждый раз очень сильно пугали их самих. Они, конечно, всячески прятали этот страх, прикрывали улыбками и излишней доброжелательностью. Словно напрочь забыв про его детектор.

Они не боялись его год назад, даже когда узнали, кто он такой. Это было так странно — они перестали бояться как раз тогда, когда он перестал притворяться и нормальным людям как раз и стоило бы по-настоящему испугаться.

Они знали — и все равно не испугались тогда. Не отправили в мусоросжигатель. Починили — хотя он на 87% был уверен, что это уже невозможно. И почти на 100 — что они не станут этого делать. Вероятность выжить при том таране была равна нулю, он это знал с самого начала, но считал выгодным разменом: одна его жизнь на все их жизни. Не потому, что его предназначение — умирать за других. Не потому, что он один, а их много. Просто такие, как они, должны жить. А такие, как Балфер, — нет. Вот и все. Решение становится очень простым, когда условия задачи сформулированы верно. И собственное выживание теряет приоритетность, переходя в разряд малозначимых факторов, ничуть не влияющих на это решение.

Вероятность выжить была равно нулю — а стала стопроцентной, превратившись в осуществленную реальность. Не сама по себе, конечно, — они ее такой сделали. Успели вовремя. Пошли против собственных принципов и судьбы. Влезли в долги. Но все-таки сделали. И не боялись. Тогда.

Теперь — боятся.

Что же такого ужасного они узнали, из-за чего теперь в его присутствии мнутся, замолкают и отводят глаза, пряча в них страх и смущение, а сам Дэн предпочел стереть из памяти целый год — только чтобы забыть? Или что такого он натворил? Нет, нет. Если бы натворил — страха с их стороны точно было бы больше. Тут другое. Пока другое…

Что им такого мог рассказать Макс Уайтер?

Многое.

Слишком многое из того, что Дэн как раз и хотел бы скрыть именно от этих людей. Слишком многое, чтобы они и дальше могли продолжать его не бояться. И нет никакой надежды, что забудут, — забудешь такое, как же! Они знают достаточно, чтобы испугаться, — а Станислав Федотович не из тех людей, которых легко напугать. Значит, знают если и не все, то слишком многое, чтобы оставалась возможность хоть что-то исправить.

Самое простое — уйти. Выбрать подходящую планетку и свалить от греха подальше. Самому. Пока не прогнали. Наилучший выход. Если ты бесполезен, если ты только мешаешь всем. Если тебя — боятся. Уйти и попытаться выжить одному. Ведь получилось же на Новом Бобруйске… хреново получилось, если честно, и еще неизвестно, чем бы все тогда закончилось, если бы не своевременная медицинская помощь Вениамина Игнатьевича. Вернее, как раз известно чем.

Да и долго ли проживет беглая сорванная «шестерка» — без прикрытия, без работы, без денег и почти без опыта жизни в человеческом социуме? До первого дексхантера она проживет.

Вот, значит, как она выглядит, полная безысходность? Словно лежишь голый и абсолютно беспомощный на холодном стендовом столе, и невозможно пошевелиться, даже просто моргнуть, даже застонать — и то невозможно, и нарастает отчаянье, медленно, по капле вымораживая изнутри. Холодные голоса говорят о тебе так, словно тебя уже нет, и холодные руки грубо ощупывают тело, теребят, дергают, изучают, переворачивают, лезут внутрь. И ладно бы только внутрь тела лезли, это далеко не самое страшное. Они лезут в голову, что куда хуже. В процессор. От них ничего невозможно скрыть, они легко читают стертые логи и взламывают запретные директории, они вот-вот лишат тебя чего-то самого важного, еще минута — и будет поздно, это самое важное сотрут без возможности восстановления, тебя самого сотрут, уничтожат, тебя просто не станет…

Откуда это воспоминание? Дэн не помнил. Впрочем, какая разница, разве это важно…

Они знают — вот что важно.

Перехватило горло. Это не страшно, просто непроизвольные мышечные спазмы. Скоро пройдет. Должно пройти. Дэн подтянул колени к груди и уткнулся в них лбом, давясь короткими сухими всхлипами.

Отлично.

Отчаяние — как и паника, очень действенный механизм того, что один сержант еще на Шебе называл вздрючкой. Не самый глупый был сержант, кстати, хотя это его не спасло. Если ты отчаянно паникуешь, надпочечники выбрасывают в кровь не только катехоламиновую группу (в основном адреналин с норадреналином) что еще можно было бы сделать и сознательно при помощи имплантатов и перехода в боевой режим, но и всю сопутствующую гормональную хрень, необходимую как для органической части мозга, так и для процессора. К тому же боевой режим дает еще и мощный заряд вазопрессина, а вот только ярости нам сейчас как раз и не хватало для полного счастья. Нет уж, имплантаты имплантатами, но иногда организм лучше знает, что ему надо. Тут главное — не переборщить с дозировкой. И не затягивать.

Дэн несколько раз глубоко вдохнул, прочищая легкие и насыщая кровь кислородом.

Так. Соберись. Гормонов достаточно. Кончаем истерить, начинаем думать.

Первое — переключиться на работу в позитивном направлении. Они знают, что ты сорванный киборг. Но при этом ты все еще жив. Значит, ты пока еще не совершил ничего такого, что с их точки зрения абсолютно неприемлемо и достойно лишь утилизации. Они хоть и хорошие и доверчивые, но некоторых вещей не прощают даже они, с пиратами на той базе вон не особенно церемонились. А тебя не тронули. Это хорошо, это радует, сейчас главное — разобраться, почему так случилось и как сделать так, чтобы это продолжало случаться и дальше. А самое главное — чего для этого ни в коем случае делать нельзя.

Рассмотрим второй пункт — ты единственный навигатор на корабле. Самоучка без диплома и опыта, сорванный киборг, бракованная жестянка с глючным процессором. Ищем позитив. Что в тебе есть такого, чего нет в других? Почему они взяли тебя, чем ты лучше всех прочих? Пожалуй, только одним — киборгу не надо платить.

У них нет денег, чтобы нанять на эту должность нормального человека с дипломом и претензиями на зарплату и премиальные. Они бы, может, и рады были бы тебя выгнать, да просто не могут себе этого позволить. Вот и вынуждены терпеть…

А денег у них нет потому, что твоя починка обошлась в чертову уйму кредитов, капитану пришлось заложить уже не только квартиру, но и корабль. А боевого DEX’а еще прокорми попробуй. И душ опять же…

Зачем тогда чинили? Сделали глупость, теперь расплачиваются? Зачем вообще на корабле, на котором уже есть один киборг (пусть даже и такой же сорванный, но куда более правильный), нужен второй? В качестве охранника-грузчика? Вряд ли. Дэн не умеет толком ни убирать, ни готовить, бесполезен в быту, более старый, с большим процентом износа, уступает как по внешним параметрам, так и по ТТХ, да и вообще не слишком удачной модели — даже дексисты признали, что линейка рыжих была ошибкой. Так зачем он мог понадобиться экипажу «Космического Мозгоеда»? Только из сентиментальности — что, мол, слишком дорого обошелся, теперь жалко выкинуть? Ой, вряд ли…

Стоп, что-то тебя опять не в ту червоточину затянуло. Доктор прав, надо во всем искать хорошее и пытаться найти способы хоть что-то исправить.

Значит, выход один — повышать свою полезность всеми доступными способами. Стать как можно более нужным тем людям, которые уже согласны из каких-то своих соображений терпеть рядом бракованную «шестерку». Пусть боятся, пусть смотрят косо, но ведь пока еще не убили и даже не наказывали как следует ни разу. Может, и дальше все так и останется. Особенно если он будет стараться и повысит полезность по максимуму. Любыми способами. Любыми, Дэн, ты правильно понял, и только не делай вид, что ты совсем-совсем не думал о том, о чем ты все это время так старательно не думал.

* * *

«Ланс? Запрос контакта».

«Запрос принят, контакт подтвержден, ограниченный доступ. Не поводок!»

«Принято. Не поводок. Вопрос. Можно?»

Пауза.

«Можно».

«Ланс, ты умеешь готовить?»

Пауза.

«Да».

«Людям нравится то, что ты готовишь?»

«Да».

«Они хвалят? Говорят, что ты… полезен?»

«Да».

Пауза.

«Научи».

Пауза.

«Дэн… разрешение на безлимитные по количеству и качеству вопросы все еще действительно?»

Какое разрешение? Знать бы еще, о чем он сейчас спросил! Но сказать «нет» — нарваться на ответный отказ, а этого очень бы не хотелось…

«Да».

«Дэн, с тобой все в порядке?»

Дэн невесело хмыкнул.

«Да. Со мной все просто отлично».

«Я не умею учить. Раньше ты меня всему учил».

Опаньки… Учил, значит. Интересно — чему?

«Вот как раз и научишься».

«А! Это тоже учеба, да?»

«Учеба. Да».

«Прямо сейчас?»

«А чего тянуть? Все равно не спим».

* * *

— Венька! Ну вот скажи, что ему опять не так, а? Что я такого сказал?! Просто попросил не мельтешить! Всего лишь!

— Тут главное не что, а как, Стасик. Ты ведь не сказал — ты рявкнул.

— Ну сорвался, ну с кем не бывает… Но я же потом извинился! Достал ведь своей услужливостью, ей-богу! Что я — безрукий и сам не могу себе чая налить и тарелку с бутербродами до стола донести?!

— Можешь, Стасик. Конечно же можешь. И ты, конечно же, не безрукий.

— Тогда чего он все время под руку лезет?! Полы каждый день моет, ты можешь себе это представить?! Полина на меня зверем смотрит, думает, это я его заставил! Можно подумать, я тут могу хоть кого-то заставить! Можно подумать, меня хоть кто-то слушается! Сколько раз говорил — не надо! Все равно моет! Только теперь — ночами, чтобы я не видел!

— Не понимаю, Стасик, и чего ты так злишься? Тебе бы радоваться, что в команде такие работящие киборги. Одному на флайере покатать в любое время за радость, другой вон полы моет, посуду опять же, по кухне дежурит по собственной инициативе. Любо-дорого! Пристрелить кого-нибудь при случае, морду там набить. Или канаву выкопать. При случае, опять же, если вдруг понадобится.

— Какую канаву, Венька?! Какое пристрелить?!

— Да это я так, к слову, не бери в голову, Стасик, в нашем возрасте опасно так нервничать. А Дэнька… думаю, он просто не знает, как еще тебе угодить.

— Да не надо мне угождать! Вел бы себя нормально — и все.

— Он и пытается, Стасик, — ну, так, как сам это понимает. Идеального киборга не изображает — и то прогресс. Не надо требовать от него слишком многого.

— Да я вообще ничего от него не требую!

— А вот это ты зря, Стасик, зря. Капитан просто обязан быть требовательным. Иначе команда вконец разболтается. Вот скажи мне, Стасик, положа руку на сердце, — нужен ли тебе на борту разболтанный киборг?

— Мне нужна криокамера!!!

* * *

— Дэн? Ты не спишь? Можно войти?

Дэн медленно сел на койке. Развернулся лицом к двери, сунул руки под мышки — ладони были ледяными. Он сам себя не понимал — ведь вроде бы должен был обрадоваться. Повезло. Он не зря осторожничал все эти дни, не давая заснуть органической составляющей. Не зря загонял себя боевым режимом, позволяя лишь короткие отключения, не более чем на пятнадцать минут, да и то оставляя сторожевые маячки. Капитан все-таки пришел. А Дэн не спит. Дождался. Сумел. И значит, ничего страшного не случится. Все будет хорошо. Повезло. Надо радоваться.

Радости почему-то не было.

Более того, хотелось сжаться в комок на койке, подтянуть колени к груди, обхватить их руками, спрятаться под одеяло, зажмуриться и перестать дышать — в глупой надежде, что капитан, может быть, не станет настаивать и уйдет. Что трижды глупо — в следующий раз может так и не повезти. И будет как тогда, на Новобобруйской свалке, когда трое местных решили поразвлечься со свежим мясцом и программа защиты среагировала сама, а ты проснулся слишком поздно, когда живых рядом уже не осталось. Никого. Или совсем недавнее воспоминание, от которого трясет до сих пор, — когда ты чуть не убил Теда, там, у шлюза… Так что прятаться глупо, да.

Но — хотелось.

Очень.

Можно притвориться, что спишь и не слышишь. Можно отказать в доступе. Наверное, можно. Но Маша наверняка сообщила капитану о том, что Дэн в активном состоянии, иначе тот не стал бы стучаться. Может быть, она даже сообщила, что за последние две недели Дэн спал в общей сложности девять часов и двадцать три минуты, меньше просто не получалось. Маша угрожала нажаловаться доктору, если Дэн не прекратит и не станет отключаться хотя бы на три часа каждый день, а он обещал в ответ, что постарается. Но не сумел. Слишком много адреналина. Слишком страшно, что не успеешь проснуться вовремя.

Маша могла сдержать обещание. А доктор мог рассказать все капитану. Да что там мог — обязан был. Мало того, что на борту сорванный киборг с отсутствием строки подчинения в базовой прошивке, так он еще и сам себя контролировать не способен! Прямая угроза остальным членам экипажа. Доктор обязан был сообщить об этом. Доктор просто не понимал, что настоящая опасность в другом.

А еще у капитана есть капитанский доступ…

Капитанский доступ превращает любую запертую дверь на подчиненном капитану корабле не более чем в фикцию, а вопрос о возможности войти — в формальную вежливость. Или в издевательство, тут уж от капитана зависит. Какого цвета красный сенсор, если вопрос задает капитан?

Правильно. Зеленого…

Дэн не стал отвечать вслух, коротким импульсом по кибер-связи разблокировал дверь каюты. Отвернулся к стене. Хоть какая-то видимость личной свободы и самоуважения, иллюзия, конечно, но все-таки нужно быть благодарным, что оставили хотя бы это. Нужно быть благодарным, идиот! А не злиться. Не впадать в отчаянье, не считать, что все кончено и будет только хуже. Не будет. Они — другие. Вспомни «Черную звезду»: стал бы тот капитан спрашивать у тебя разрешения войти? Стал бы мяться вот так на пороге твоей каюты, вздыхать чуть ли не смущенно? Вспомнил? Хорошо вспомнил? Ах, не хочешь… и правильно, что не хочешь. Да у тебя и каюты там не было!

Здесь капитан другой, ты и сам это отлично знаешь. Ты был готов за него умереть, так что же теперь изменилось? От тебя ведь не требуется отдать жизнь, больше не требуется, да и тогда никто не требовал, это было твое и только твое решение, и ты его принял сам, и готов был платить, и нисколько не сомневался… Теперь-то — что? Никакого тарана, никакого мусоросжигателя — так, немножко удовольствия для хорошего человека. Немножко боли для тебя. Неужели тебе так жалко?!

Он ведь действительно хороший, этот капитан, он не станет тебя бить, даже за те самые непроизвольные реакции, что всегда так веселили и одновременно злили наемников. Наемники как раз били, в том числе и за них. Сильно. Поначалу ты пытался эти реакции блокировать — если быстро перейти в боевой режим и обратно, на секунду втянув все вовнутрь, это помогает. Ну, почти всегда. Тоже больно, конечно. Зато ты сам решал, когда тебе будет больно. Тоже своеобразная иллюзия свободы.

Но очень скоро ты проследил интересную закономерность — в таких случаях развлечения длились намного дольше, наемники входили в раж, свирепели, повторяли снова и снова, начинали применять посторонние предметы. Иногда — довольно крупные. И остаточные повреждения в результате получались намного серьезнее. Поддаться оказалось проще. Поддаться — и предоставить им то, на что они так хотели разозлиться.

Реакция со стороны наемников всегда была одной и той же. Возмущение. Презрение. Гадливость: «Смотри-ка, а ему это, похоже, нравится! Тебе ведь нравится, да? Нравится?! Фу, опять обсвинячился, тупая жестянка!» Потом несколько ударов, чаще ботинками, чтобы самим не замараться, — и тебя оставляли в покое. До следующего раза.

Здесь капитан не такой. Бить он точно не будет, даже если тебе и не удастся сдержаться. Может быть, сделает вид, что не заметил. А может быть, даже и поможет. Иногда ведь встречались и такие, даже среди наемников, которым нравилось помогать. Не когда их было много, конечно. Но ведь и капитан пришел один. И бить точно не станет, он ведь хороший, действительно хороший, хотя раньше ты был уверен, что таких людей просто не бывает. Он будет аккуратен и осторожен. И, может быть, тебе даже не будет больно. Ну, почти.

Так какого хрена тогда, скажи, тебе еще надо?!..

На «Черной звезде» у тебя ничего не было, это правда. Ни каюты, ни безопасности, ни самоуважения. Но там и тебя самого почти что не было — может быть, все дело в этом? Теперь-то ты есть. И терять себя очень не хочется. Даже частично. Даже ради хорошего человека. И очень не хочется видеть отвращение и гадливость — потом. Именно в его глазах больше всего и не хочется…

Капитан потоптался на пороге, повздыхал, но все же вошел. Дэну не обязательно было на него смотреть, чтобы отсканировать состояние: возбуждение, раздражение, злость. И страх. Самое паршивое сочетание: что Казак, что вояки на Шебе именно на таком взрывоопасном гормональном фоне начинали наиболее активно жаждать развлечений.

Спокойно! Это — не Казак. И не те вояки. Это — совсем другой человек. Он хороший. Он — не станет.

— Дэн, мне надо с тобой поговорить. Серьезно.

Ага. Значит, сначала будут разговоры.

— Дэн, ну что ты творишь, а? Ну сколько можно нервы трепать?

Понятно. Ролевая игра в «ты был очень плохим». Паршиво. Один из самых худших сценариев, восстанавливаться потом приходилось долго.

— Заставляешь ночами не спать старого больного пенсионера. Тебе не стыдно, а?

Странно. Капитан сам себя накручивает, но всерьез начать злиться никак не может. Это хорошо? Наверное. И уже почти не боится. Только усталый. Это точно хорошо.

Дэн встал, по-прежнему глядя мимо капитана. Вздохнул.

— Станислав Федотович, я все понимаю. И осознаю. Я очень плохо себя вел. Был плохим киборгом. Очень. Должен быть наказан. Я понимаю. Только… — Дэн и сам слышал, как тускло и невыразительно звучал его голос, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел. Куда больше его сейчас волновало другое, раньше ему и в голову не приходило ни о чем просить, программа должна быть откатана, это данность, такая же непреложная, как и то, что вода мокрая, а огонь горячий. Но этот капитан другой. Может быть, он не будет настаивать… Дэн сглотнул, набираясь решимости. — Станислав Федотович, можно вас попросить… пожалуйста…

Продолжил шепотом, связки перехватило:

— Можно, я все сделаю сам? Я буду аккуратен. Очень. Вы не пожалеете. Останетесь довольны. Я... умею. Только… Можно я не буду... раздеваться?

Капитан сел на койку. Молча сел. Молчание — знак согласия? Вряд ли.

Понятно, игра в «ты сам этого хотел». Опуститься на колени, начать умолять… с одной стороны — почему бы и нет ради хорошего человека. С другой…

Кожу на скулах обожгло, наверняка проступили некрасивые красные пятна — проступили и тут же поблекли, Дэн вовремя спохватился и спазмировал периферийные сосуды. Если не удается полностью блокировать спонтанные гормональные выбросы, то хоть так, убираем симптомы.

Тишина давила. Дэн пожал плечом. Попытался улыбнуться.

— Хорошо. Ладно. Я… если это так важно… Конечно же, Станислав Федотович, я сейчас…

Продолжая упорно сверлить взглядом стенку, он взялся за пояс, нащупывая пряжку, потянул ремень. Пальцы слушались плохо, дрожали. Адреналин. Слишком много адреналина…

— Дэн…

Дэн замер. Голос у капитана был… неправильный.

— Дэн, посмотри на меня.

Опустить голову было невероятно трудно. А не опустить, когда у капитана такой голос, — невозможно. В ушах зашумело. Адреналин, чтоб его! Как не вовремя.

Глаза у капитана оказались такими же, как и голос, — неправильными. И смотрел Станислав Федотович в упор, пристально — раз попавшись, взгляда уже не отвести.

— Дэн, ты что, ты вот из-за этой вот ерунды все последнее время так… переживал?

Трусил. Он хотел сказать — трусил.

— Балбес ты, Дэнька! Господи, знал бы ты, как ты меня напугал-то, а…

Кровь снова бросилась в лицо — и на этот раз имплантаты не справились. Дэн втянул воздух — судорожно, со всхлипом.

— Денис! — Вот теперь капитан уже злился, но эта злость тоже была неправильная и почему-то совсем не пугала. — Ну тебе же не надо верить мне на слово! У тебя же есть твой гребаный детектор! Включи его и проверь. Подразумевал ли я хоть когда-нибудь, хоть раз что-нибудь подобное?

Гнев. Злость. Возмущение. И поверх всего этого — чудовищное облегчение. Не врет. Искренность аж зашкаливает. Так не бывает, но…. Кажется, выше сотки.

— Ну?! Подразумевал или нет? Что молчишь, зараза ты рыжая?! Хотел или нет?!

Ответить удалось не сразу и только шепотом.

— Нет…

— То-то же, — успокоился капитан так же мгновенно, как и вспылил. Буркнул ворчливо: — Садись уж, балбесина!

Очень вовремя, а то пришлось бы задействовать имплантаты. Дэн сел обратно на койку. Не сел — рухнул. Уставился прямо перед собой, чувствуя, как горит уже не только лицо, но и уши. Капитан сидел близко. Не вплотную, но слишком близко, это нервировало, но сесть дальше выглядело бы… демонстративным. Почти оскорбительным. Опять заработали надпочечники, Дэн отслеживал концентрацию выброса автоматически, краем процессора. Норадреналин, понятное дело. Не так много, перегорит, можно не блокировать, ну поколотит разве что на откате. Вазопрессиновой группы нет почти совсем. Это хорошо, только боевого режима нам сейчас и не хватало для полного счастья. А это что? Дофамин? Откуда?

Какого черта?!

— Ну и что же заставило тебя так думать? — спросил капитан недовольно. В голосе его звучала искренняя обида, черт, и искренность опять зашкаливала. — Я что, повод какой давал?

Черт, черт, черт…

Ошибка. Базовая.

Если ты капитану и нужен зачем-то, то не для секса точно (даже для этого ты им не нужен, ты счастлив, да? какого хрена ты так счастлив?! ты должен быть в ужасе, идиот!). Срочно! Найти выход и снова стать нужным. Дофамин не лучший подсказчик. От него лишь кружится голова и пузырится в горле звенящий восторг. Тут бы серотонинчику, чтобы на легком кураже, с юмором, люди любят шутки… Нету. Один дофамин прет, как… черт, ладно, прорвемся.

Ты же вел себя как придурок, да? Ты же всех достал? Хороших людей, между прочим, уж это-то ты с самого начала про них понимал… Капитана вот тоже обидел. Пусть сорвется, ударит и простит. Вот и выход! Хорошие люди любят прощать. Нарваться. Разозлить до конца. Пусть треснет как следует, от всей души, и простит — и будет всем счастье. Эх, жалко, что сел, стоящего ему было бы ударить сподручнее…

Дэн сдернул с губ непроизвольную счастливую улыбку и постарался, чтобы голос звучал как можно более вызывающе, даже издевательски. С этаким снисходительным презрением, такое больше всего выбешивает. А уши… уши не главное. Капитан все равно смотрит в сторону.

— А что я должен был думать еще, Станислав Федотович? Я потерял память, но ведь не голову же. Машинная логика, с ней не поспоришь. Глубокий космос, долгие перелеты в тесном корабле. Необходимость расслабиться. А я... Сначала думал, что я общий. Просто забыл об этом, а вы напомнить стесняетесь. Только вот каюта… раньше в другой жил, я же помню. А теперь в этой. Рядом с вашей. Теодор назвал меня красавчиком. Был искренен. Но не тронул. А вы купили шампунь. И душ… зачем киборгу душ каждый день? Да еще по полтора часа. А вы сказали, что я должен. Ну вот и… В конце концов, зачем еще в экипаже может быть нужен смазливый киборг?

Вот сейчас он ударит. Развернется и…

Капитан вздохнул.

— Нет, Дэн, ты не киборг, — протянул он сочувственно. И неожиданно рявкнул: — Ты придурок! Полный! А Ланса мы тогда зачем с того паскудного склада вытаскивали? Что на этот счет твоя долбаная машинная логика скажет? Тоже за этим, что ли?!

— Конечно! — Дэн тоже перешел на крик. Ну или почти крик, сиплым шепотом, связки так и не отпустило. — Только ясно же, что Ланс, он для Полины! Персональный ее, личный! А я… а вы…

Горло царапнуло как-то особенно противно, Дэн закашлялся.

Капитан развернулся к нему всем телом, резко, обеспокоенно.

— Дэнька, ты что?! Опять простыл? Дай-ка лоб… ничего себе! Да ты горишь!

Голос у капитана встревоженный, рука холодная. Почему так темнеет, в животе тянущая пустота… черт… это давление падает. Чертов процессор! Не сейчас! Только не…

* * *

— Венька! Что с ним?! Быстро!!!

На секунду Вениамина накрыло дежавю безумным зеленым рассветом с запахом горелого пластика. Бешеные глаза Станислава, вот так же ворвавшегося в медотсек, и тело, что держит он на руках, боясь как уронить, так и прижать слишком сильно, меньше всего напоминает живого человека — слишком изломанное, слишком безвольное, слишком обвисшее, живые так не висят, словно тряпочное, голова безжизненно запрокинута, глаза закрыты, лицо белое до синевы, с мокрых рыжих волос капает алым, пачкая капитанский китель и борт криокамеры…

Ф-фух!

Нет, на этот раз не алым — просто водой.

Доктор шумно выдохнул, проморгался, возвращаясь к сегодняшней реальности. Станислав уже укладывал Дэна на смотровой стол — осторожно и бережно, словно у несчастного навигатора действительно была переломана половина костей, а вторая половина по прочности уступала стеклу. Загудел включенный диагност. Руки у капитана заметно дрожали, на кнопку «вкл» он сумел нажать далеко не с первого раза. Похоже, дежавю накрыло не одного доктора — но лишь одного его отпустило так быстро.

Вениамин деликатно оттеснил Станислава от распростертого на столе киборга и, отметив, что на потрепанной униформе не появилось новых дыр и следов крови тоже не заметно, окончательно успокоился. С профессиональным интересом пощупал пульс. Оттянул голубоватое веко с короткими рыжими ресницами, посветил в зрачок маленьким фонариком. Убрал фонарик в нагрудный карман халата и достал из него упаковку одноразовых салфеток, вскрыл, вытащил одну — и аккуратно, уголочком, провел по роговице открытого бледно-голубого глаза с суженным в точку зрачком, проверяя корнеальный рефлекс. Рефлекс у киборга оказался в полном порядке.

Как и все остальные рефлексы.

— Растет мальчик, — сказал Вениамин, ощупывая челюсть и глядя на свернувшегося калачиком киборга с умилением доброго дядюшки, вновь получившего от любимого внука по лицу погремушкой, но нисколько этим не огорченного. — Раньше бы и убить сгоряча мог, а нынче, смотри-ка, не позволяет себе ничего лишнего. Не то что зуба не выбил, так даже и не дотронулся почти, только наметил — и сразу же в позу эмбриона, любо-дорого, сердце радуется! Контроль на уровне рефлексов даже в таком состоянии…

— Что с ним, Венька? Он… умирает?

У капитана было такое лицо, что продолжать шутить Вениамину показалось попросту непорядочным.

— Он спит, Стасик, — ответил он мягко. — Просто спит.

— Да какое там «спит»?! Я на него целый графин вылил!

— Спит, Стасик, спит, поверь мне как врачу. Я рад, что вы наконец поговорили и во всем разобрались.

— Да ни о чем мы не поговорили! — взвыл Станислав шепотом. — И ни в чем не разобрались! Не успели просто. Он нес какую-то чушь… несусветную. Я психанул, он вроде как тоже. Потом мы наорали друг на друга, и он вроде как закашлялся… или задыхаться начал. И вырубился, прямо посреди разговора. Я испугался. Он как печка был! Какое там спит! На середине фразы не засыпают даже киборги. Ты бы все-таки проверил, а? Вдруг у него что серьезное…

Венька вздохнул. Подтянул колпак медсканера, накрыл им Дэна. Пощелкал тумблерами, настраивая углубленную диагностику — уверенность уверенностью, а дополнительная проверка пока еще никому не вредила.

— Я, конечно, проверю, Стасик. Но в общих словах я и так могу тебе сказать, что с ним. Он просто спит. Естественная реакция организма на сброс запредельного напряжения. Я и без диагноста знаю, что у него в крови сейчас ядерный коктейль из гормонов стресса, видишь, какой он бледненький? И руки холодные. Он себя буквально выжигал, Стасик, спазмировал периферийные сосуды, вычерпывал ресурсы откуда только мог. Стандартное поведение боевого киборга в боевой обстановке, что я тебе такие азы объясняю, сам помнить должен. Кто из нас был десантником, в конце концов?

— Но здесь-то не война!

— У каждого из нас своя война, — философски пожал плечами Вениамин. — Главное, суметь вернуться с нее живым. Дэну повезло, он успел. И как только он сообразил, что войны больше нет, стрессообразующий фактор исчез и организм решил, что здоровье дороже. И вырубил слишком много о себе воображающий мозг, потому что с переведенным в режим сна мозгом организму восстанавливаться проще. Тебе, Стасик, кстати, это тоже не помешало бы, минуток этак на девятьсот.

— Да какое там! Венька, ты бы слышал, что он нес! Стрессы у него… Это у меня с ними со всеми стрессы! Они меня в гроб вгонят! Мозгоеды, мать их! Поседел уже, а скоро и облысею на нервной почве. Я теперь вообще не усну, после такого-то…

— Это плохо, Стасик. Спать полезно. Хочешь, дам таблеточку?

— Не хочу! Я хочу знать, что это было? И чего мне еще ожидать?!

— Тогда я сейчас ему пару укольчиков сделаю и пойдем отсюда, Стасик, не будем мешать человеку.

* * *

Люди покинули медотсек. Диагност продолжал умиротворяюще гудеть и перещелкиваться сам с собою, огонечки на экране экспресс-анализа кое-где были желтыми, но по большей части все же зелеными, красных не было вообще — организм киборга восстанавливался куда быстрее человеческого, если ему не мешать. А если слегка помочь — так и еще быстрее, два огонечка, например, еще минутою раньше прямо на глазах у Станислава поменяли цвет с желтого на зеленый.

Дэн спал и не слышал ни состоявшегося над ним разговора, ни гудения медсканера, ни того, что спустя некоторое время оно прекратилось. Примерно через двадцать минут после этого в медотсек заглянули Тед с Полиной, постояли, повздыхали, пошептались сочувственно, потом ушли. И снова вернулись — с клетчатым пледом, которым в четыре руки накрыли навигатора, аккуратно подоткнув со всех сторон.

Дэн спал. И не мог ничего этого ни видеть, ни слышать. Но гудение медсканера успокаивало, проникая на клеточном уровне даже сквозь сон. Внушало, что все самое страшное осталось позади. А когда гудение стихло, ему на смену пришло привычное колючее тепло. Спокойное. Неизменное. Умиротворяющее. И его внушение, пожалуй, было даже сильнее. Дэн глубоко вздохнул и улыбнулся во сне. Ему ничего не снилось. И это было хорошо.

А процессор продолжал работать, причем не только на внутреннем плане, радостно используя поступившие извне ресурсы для очистки крови от шлаков, восстановления баланса кальция и ускоренной выработки серотонина и эндорфинов — раньше-то вырабатывать их было попросту не из чего. Часть процессора параллельно вела мониторинг окружающей обстановки (приказ не был отменен и продолжал выполняться по умолчанию). И, что куда важнее, эта часть фиксировала разговоры объектов, помеченных как «значимые».

Записывая их в долговременную память.

* * *

— …Ну и что в итоге мы имеем с гуся? То есть со стресса. А имеем мы, Стасик, организм, находящийся на грани по всем параметрам. Плюс гипогликемия — Дэнька ведь во всем старался брать пример с Ланса, помнишь? Даже от сгущенки отказался. Ну и в итоге истрачен не просто ресурс — организм вынужден влезть в резерв и тащить все нужное из мышц и костей. Брать, так сказать, в кредит. Мозг этого может не понимать — понимает процессор, он-то все отслеживает и отлично знает допустимые границы как нормы, так и форс-мажоров. А потом внезапно бац — и стрессовое воздействие, запускающее эту систему, пропадает. И если во время стресса Дэн еще мог затыкать процессор (причина-то была, ну или ему казалось, что была), то теперь наступает то, что некоторые недобросовестные студенты, злоупотребляющие определенными веществами перед экзаменами, называют откатом. Приходят нейромедиаторные рэкетиры и требуют гормональный должок. И организм вырубается. Может быть, все-таки коньячка, Стасик?

— Обойдусь.

Друзья сидели в Венькиной каюте, куда предусмотрительный доктор притащил чайник, понимая, что разговор будет долгим, а капитан сейчас вряд ли согласится на какое-либо иное успокоительное, кроме крепкого сладкого горячего чая. Ничего, чай тоже может сгодиться в качестве релаксанта — особенно если заварить его с изрядной порцией мяты и еще кое-каких других травок, о которых Стасику лучше не сообщать заранее, а то еще откажется, не ровен час. А так выпьет и не заметит, в том концентрированном чифире, который капитан лишь по недоразумению полагает благородным напитком, можно хоть ложку хины растворить, вряд ли это существенно повлияет на вкусовые качества. Теперь же доктору оставалось только бдительно следить, чтобы кружка Станислава не стояла пустой. Что он и делал.

— А я-то думал, что с новобранцами сложно… — Станислав механически вертел в руках капитанскую фуражку, иногда с такой яростью дергая за козырек, словно считал именно его виновником всех своих неприятностей. — Стресс у него, понимаешь… У боевого киборга! Скажи кому — пальцем у виска покрутят и будут правы. Нервы у него, понимаешь… Это у меня нервы! И, между прочим, не стальные!

— А думаешь, у него стальные? — Вениамин медленно и вдумчиво вращал ложечкой в полулитровой кружке, позвякивая о стенки и не столько размешивая давно уже растворившийся сахар, сколько ненавязчиво задавая неспешный умиротворяющий ритм. — Как бы тогда, наверное, все было просто. Но в том-то и дело, что нет, Стасик. И если он прячется за типовое выражение лица из разряда «морда кирпичом», то это вовсе не значит, что внутри он такой же спокойный и непрошибаемый. Скорее, наоборот. Да и прятаться у него получается все хуже, ты заметил? Помнишь Олега Васильева? Ну, когда он к нам на борт заявился…

— Забудешь такое, пожалуй! Но при чем здесь Олег? — Станислав подозрительно нахмурился, резонно предположив, что доктор просто хочет сменить тему. Но фуражку все-таки отложил на край стола, рядом с кружкой. Опустевшие руки срочно потребовали их чем-то занять. Станислав машинально потрогал кружку за ручку. Поднял. Отхлебнул. Поморщился, отхлебнул еще.

Чай был такой же фальшивкой, как и Олег. Интеллигент в худшем значении этого слова. Тряпка. Слабак. Ребенка обидел. А еще фуражку надел!

Вениамин поспешил продолжить — хотя бы для того, чтобы его удовлетворенная улыбка не была столь заметна и не выглядела такой вызывающе неуместной:

— Как ты думаешь, почему Дэнька тогда не прикинулся идеальным киборгом? Ведь это, казалось бы, был самый лучший вариант. Многократно проверенный и отработанный. Он уже проворачивал такое прежде, и с нами в том числе, да и с другими случайными пассажирами. Он знал, что мы бы подыграли. И сразу бы отпали все вопросы: оборудование и оборудование, мало ли на какой распродаже ты его приобрел? Олег бы потерял к нему интерес довольно быстро, как только Дэн пару раз выдал бы со своей каменной мордой что-нибудь типа «информация отсутствует» или «уточните приказ». Притворяться в таких условиях человеком было намного опаснее и вызывало куда больше вопросов, ведь Дэн не мог рассчитывать остаться неузнанным, не с его приметной шевелюрой. Он должен был это понимать. И все равно…

— Ну и почему? — Станислав тогда, помнится, и сам голову сломал над этим вопросом, но в конце концов пришел к выводу, что логика киборгов хуже женской, и на том успокоился.

— Да потому что не смог, Стасик. — Улыбка Вениамина стала грустной. — Просто не смог. Ты что, не замечал? Дэньку же тогда буквально трясло каждый раз, когда Олег оказывался рядом. А при первой встрече, похоже, шарахнуло так, что он перестал себя контролировать и прикинуться раздолбаистым дерганым психом оказалось единственным выходом. Он не смог бы удерживать типовое выражение лица и оставаться бесстрастным, просто не выдержал бы. Как и не смог бы подчиняться своему бывшему командиру — даже в ограниченном режиме. Не смог бы выслушивать все эти «А помнишь…» — и отвечать каждый раз: «Информация отсутствует». Ты вспомни, как он на того пса смотрел. Он же ему завидовал по-черному. А потом, как он потом сказал, что навигатором быть лучше, чем овчаркой? И при этом смотрел такими голодными глазами, как у лисицы из старой басни… ну, помнишь, про виноград? «Он зелен, не люблю кислятины»…

Станислав молчал. Басню он не помнил, а вот глаза Дэна и его улыбку над теми десятью банками сгущенки — очень даже. Потому что от этой улыбки ему тогда впервые захотелось плюнуть на все и найти и придушить на месте блестящего офицера, отличного командира и в общем-то совсем не плохого человека Олега Васильева. Ну или хотя бы дать ему в морду.

— Но даже не это главное, Стасик... — осторожно продолжил Вениамин, поглядывая на Станислава и по стиснутым кулакам друга догадываясь о ходе его мыслей. — Еще он запаниковал. И вот причины этой паники куда интереснее, чем все остальное. Он боялся не того, что Олег его сдаст и что у нас потом из-за этого будут неприятности. Эту ерунду он для нас придумал — как оправдание. Уж настолько-то он в людях разбирается. Даже в три года — уже разбирался. Олег не мог его сдать. И Дэн это знал. А помнишь, как он боялся Казака при нашей первой встрече у Ясеня? И чего он тогда боялся больше всего? Не потери свободы, не того, что Казак мог бы ему приказать сделать, если бы увидел и узнал, хотя и этого тоже боялся, кто спорит. Но куда больше — того, что Казак мог нам рассказать. Про «Черную Звезду». Про то, что там творилось. Про то, что Дэн там творил — нечто такое, что в корне изменило бы наше к нему отношение. Ну, так ему тогда казалось, во всяком случае. Вот и с Олегом — то же самое, понимаешь, Стасик? Он боялся, что если Олег его узнает, то он обязательно ударится в ностальгические воспоминания. И расскажет нам про Шебу. Про то, что творилось там…

— Венька! — Станислав поморщился. — С Казаком я соглашусь, но тут ты, прости меня, загнул. На Шебе Дэну было чуть больше трех лет, он только-только учился осознавать себя, даже говорить толком не умел. Что он там мог такого ужасного натворить? Плюнуть в чью-то тушенку? Обоссать вещмешок? Детский садик же, ну Венька, ну право слово!

— Не он, Стасик. — Вениамин шутки не поддержал, остался серьезным и даже тревожным. — С ним.

Станислав хотел было снова возразить или даже отмахнуться, но внезапно понял, что друг имеет в виду, и лишь со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Нецелевое использование. Весьма распространенная и даже неофициально поощряемая альтернатива дедовщины. В своем подразделении он никогда не допускал ничего подобного, да его бойцам это бы просто и в голову не пришло. А если бы и пришло — то было бы оттуда выбито сразу и напрочь! Уборка плаца, сто дополнительных отжиманий и повторный кросс на пять километров хорошо прочищают мозги, расставляют приоритеты и отбивают лишние мысли.

Но при этом Станислав вовсе не был наивным и знал, каким нецелевым образом и чуть ли не с негласного одобрения офицеров скучающие на отдыхе солдаты используют подведомственное оборудование. Особенно если сержант позволяет солдатам скучать — но для этого сержант должен быть идиотом, лентяем или законченной сволочью.

— Твою ж мать… — протянул Станислав с тоской. — А я-то, старый идиот, еще и обниматься полез! Как он меня вообще не пришиб! Венька! Ну почему ты сразу не предупредил?!

— Да нет, Стасик, ты все сделал правильно, и я все сделал правильно, все очень даже хорошо получилось. — Доктор, в отличие от капитана, сиял оптимизмом и праведным самодовольством человека, только что завершившего тяжелую, неприятную, но крайне необходимую работу. — Он заснул, Стасик! У тебя на руках практически. Понимаешь, что это значит? Ну, Стасик! Ну не будь же таким тормозом! Он тебе поверил, понимаешь? Он ведь боялся, боялся панически. Настолько, что спать не мог, отключался по несколько минут каждый день, когда уже совсем с ног валился, — и снова. Я Машу попросил приглядывать, но поделать ничего не мог. Только следить. Думал, если совсем отключится, ну вот как сейчас, силком в медсканер засуну и хотя бы накачаю витаминками и антидепрессантами по самые уши, это тоже могло сработать и разорвать замкнутый круг. Но все вышло даже лучше.

Станиславу внезапно захотелось побиться головой о переборку. Он сдержался, подумав, что вполне успеет сделать это и запершись в каюте, без лишних свидетелей.

— Ты был прав, Венька. Паршивый из меня капитан. Запугал ребенка до полусмерти — и даже не заметил…

— Да при чем тут ты, Стасик? — недоуменно моргнул доктор. — Он не тебя боялся! Он себя боялся. Того, что ты придешь, когда он будет спать, — и программа отреагирует на тебя, как… ну, как не на тебя, понимаешь? И ответит. А он не успеет проснуться. Два дня назад он разговаривал с Фрэнком. Просил его восстановить командную строку назначения хозяина. Догадываешься, кого он там хотел прописать, Стасик? Вижу, что догадываешься. Мне даже представить страшно, до какого отчаяния он должен был дойти, чтобы решиться обезопасить тебя подобным образом. А теперь он больше не боится. Тебе удалось его убедить! Причем он ведь не просто насмерть перепуганный и не умеющий никому доверять мальчишка, а сорванный боевой киборг, чей детектор работает в параноидальном режиме. А тебе удалось. И теперь все будет хорошо, это я тебе как врач говорю. Перелом пройден.

— Но предупредить-то ты мог?

— Не мог! — внезапно довольно жестко обрубил Вениамин, воинственно выпятив объемистый животик и словно бы на миг даже став выше ростом, но тут же спохватился и снова вернулся к обычной манере общения, ласковой, улыбчивой и самую чуточку то ли ехидной, то ли виноватой. Пожал плечами, словно извиняясь.

— Ну вот скажи честно, Стасик: знай ты все заранее, ну вот все-все-все… ну вот скажи — пошел бы ты к нему разговаривать один на один, да еще и ночью? Да ни в жизнь! Ты попытался бы поговорить днем, причем как о не особо важном и когда вокруг много народа. Искренне бы попытался, да. И Дэнька, возможно, тебе бы даже поверил. Днем. А по ночам бы все равно ждал и боялся. Потому что день — это день, а ночью другие правила… Так что не страдай ерундой, Стасик, отличный ты капитан. А я, надеюсь, не самый плохой врач. И мой тебе совет как врача — пятьдесят грамм внутрижелудочно. Не морщись, Стасик, тебе это сейчас действительно необходимо, иначе теперь уже ты точно не заснешь и мне придется снова ломать голову и просить Машу отслеживать уже твое состояние. А оно мне надо, такой геморрой на старости-то лет? Тем более когда все так хорошо устроилось. Нет, Стасик! Оно мне совсем не надо. И вот давай за это и выпьем!

Радостно улыбаясь. Вениамин выставил на стол початую бутылку коньяка. Станислав посмотрел на нее тоскливо — пить не хотелось совсем. Но и спать не хотелось тоже, тут Венька был прав. А значит, отвертеться не удастся: или коньяк — или укольчик успокоительного, с Веньки станется, подкрадется с инъектором, ты и не заметишь. Лучше коньяк. К тому же какая-никакая альтернатива Венькиному чаю…

Поморщившись, Станислав с облегчением отодвинул так и не допитую кружку и не удержался:

— Что за гадость ты пьешь, Венька? Трава травой…