Les Roses De L'Eden (гет)

Soundtrack — Parlami d'amore Mariu — Achille Togliani

Май, 2003 год

Царский май, Салазар великий! Солнечный свет подобен золотой пудре, устилающей сады. Янтарной струйкой в чашку — тонкой росписью цветок по белоснежному фарфору — льётся вишневый ароматный чай. Каждый день — благословение, туманный остров снова дышит жизнью. За окном сказочная тишина смородиновых сумерек, первые звёзды — бриллиантовой россыпью по голубовато-розоватому небу. Царский май — опьяняющий запах дождя, пыль на давно забытых сказках, старинные серванты.




Но Дафна, малахитовая статуэтка на фоне сверкающих рубинов, багряный дурман, заставляющий умирать раз за разом, сладость красного вина на губах, продолжает скучать. По натуре — живая и энергичная, серые дни для неё — наказание Мерлиново.




На веранде накрыт стол — кружевная скатерть, блюдо с вишней да две чашки чая.




Занимательная наука эта мифология, как-то раз подумала она. На первый взгляд — простые сказки, но загляни поглубже — найдёшь в разы больше. А ведь греческие боги и по сей день живы среди людей.

Так и есть: Дафна — страстность в поцелуях, нежность во взглядах, — прекрасная Персефона, носящая венец из золота как должное, неизменное. А Теодор — её Аид, до боли любящий и ни за что не отпускающий, тёмный, как сама ночь. История же, к слову говоря, развивалась вне сюжета древних мифов. Прекрасная Персефона сама пошла с Аидом, да, впрочем, её никто и не держал. Теодор, столь вовремя оказавшийся рядом и влюбившийся без памяти, с радостью забрал её с собой навсегда. Но она осталась всё-таки несчастна. Англия, прекрасно возвышающаяся в её мечтах, была в состоянии разрушенном и жалком, да и к тому же здесь было смертельно скучно.




Стоит ей вспомнить о Тео, у которого она сидит на коленях, вечер становится на пару тонов темнее.




Теодор — безмерное мрачное очарование, античная красота скуластого лица, существо совершенное, вышедшее из самых низов ада. Тео создан миллионами галактик; изрисованная венами бледная кожа пропитана запахом дорого табака; душа, темнее январской ночи и кричащая об этом, как о незабвенных семи грехах, полна лишь бесконечной любви к Дафне и скорби о матери. О таких, как он, не говорят, хоть и забыть их невозможно. Тео молчалив, ему не нужно лишних слов, до неприличия прост и сложен одновременно. Человек-загадка (а может, и не человек вовсе?), разгадать которую сможет не каждый.




Теодор Нотт одинок, но во всей вселенной не сыщешь человека, способного разделить его одиночество. В таинственной зелени глаз застыла сама Смерть, ежедневно невидимые бесы терзают его мигренью, заставляя, скорчившись, кусать ладони. Тео просыпается по ночам в холодном поту, мертвая мать тянет из могилы высохшие руки, и в тёмных волосах оставляет седой отпечаток беспросветный ужас.




Теодор — Богом подаренный*, правда, в его случае — уж точно самим Сатаной. Губы Тео на вкус точь-в-точь Courvoisier L’Esprit, терпкие, оставляющие за собой изысканное послевкусие. Он сходит с ума от Дафны, от её гордости и грации, для Аида его Персефона — единственное пламя, в котором он способен гореть даже дольше, чем вечность. Нотт любит, любит как никто, но не замечает, что в её глазах того же не найти.




— Тео, Тео, Тео, — певуче протягивает Дафна, сонной кошкой выгибаясь на нём, — как же мне скучно, Тео. Ах, если бы ты знал, mon cher, я словно умираю, — трагично откидывая голову, вздыхает она.




— Недавно писал лорд Малфой, — на губах расползается дьявольская улыбка, голос тихий, вечно хрипловатый.




В ленивом взгляде в один момент загорается лукавый огонёк, она деланно неторопливо обращает взор к мужу. Произнесённые слова производят свой эффект.




— И что же? О чём писал?




— Как я понял, нас ждут на приём.




— Так раз ждут, мы непременно обязаны появиться, — багряный вишнёвый сок по коже и размазанный поцелуй — губы Теодора сохраняют горечь табака.




— Завтра, Дафна, всё завтра.




— Это ещё почему, Теодор? — тон требовательный, напряжённый.




— А у меня были другие планы на этот вечер, знаешь ли, — алый отпечаток страсти на тонкой шее, тяжёлый вздох у уха.




— Безумно невежливо с нашей стороны…




— Плевать, поедем завтра. Терпела целый месяц, потерпишь ещё немного, — резонно отвечает он. — Кому нужны эти чертовы Малфои? Гнилые люди, все до единого. Вот-вот захлебнутся в своём лицемерии, — безрассудная искренность, странная потребность во всём и всегда быть честным. По крайней мере, с женой. — Кой чёрт они сдались тебе?




— Теодор, ты говоришь и о моей сестре, — Дафна пытается встать с его колен, но он крепко держит.




— Не строй из себя добродетель, милая. Тебе до сестры дела нет уже много месяцев.




— Неправда! — вскрикивает она.




— Мы не поедем никуда сегодня, ни к чему это.




— Нет, мы едем немедленно! Неужели ты не видишь? Я увядаю здесь, как роза. Я так молода, но сижу в четырёх стенах, и вся моя молодость пройдёт в них же. Пожалей меня, Теодор, я не твоя собственность.




Дафна сейчас — прелестной красоты маленький ребёнок, жалобно просящий не так уж и много.




— Но ты моя жена, и этого достаточно, — непреклонно, напряжённо.

Она несчастна, и всё же до невозможности прекрасна в своём страдании. Грудь вздымается так часто и глаза уже защипали от горечи обиды. Дафне кажется, что она не сдержится и расплачется, вот так вот просто расплачется, но когда она смотрит на Тео, то видит, что перебороть джентльмена он не в силах, и сама не понимает, что каждый раз заставляет его склонить пред ней голову.




— Ладно, Дафна, едем. Но больше на твои уговоры я не поддамся.




Ах, любовь, неизменный человеческий порок, заставляющий раз за разом совершать ошибки. Воистину уничтожающее чувство, такое же, как бокал дорогого виски — опьяняющий, непревзойдённый яд, убивающий медленно, но сладко. А ведь не отпусти Аид свою Персефону однажды, всё могло бы сложиться иначе.




«Абсолютно невыносим», — вздыхает Дафна, но поделать ничего не может. И упархивает собираться, взмахивая золотыми юбками, заметно погрустневшая. А древние мифы бесчестно солгали: любовь к самому дьяволу невозможна.




* * *

Малфой-мэнор — место, как и прежде, блистательное и помпезное, возвышающееся над скучным туманным Уилтширом. В мае по капризному приказу хозяйки Нарциссы здесь расцветают пурпурные розы, хрупкость красоты которых — лишь доказательство их совершенства.




Дафна, мятежная душа, нити горько-медовых прядей в каштановом водопаде кудрей, безукоризненно тонкая талия, влетает в залу ураганом, приковывая к себе сотни взглядов. Она была рождена в водовороте дорогих подарков и литров шампанского, красивых и уродливых пристрастий, огненном мерцании острых чувств. Урождённая Гринграсс — безудержная яркость, в ней не найти ни одного блёклого оттенка, её невозможно не полюбить. Такими, как она, восхищаются, им завидуют, желают их смерти и в одночасье — хоть одного поцелуя. Она всегда обладала отличительной чертой — ей удавалось стать центром внимания в любом обществе, ослепляя всех своей живостью и королевскими манерами. Не прогнившее пороками дитя далёкой Вены, маленький огонёк счастья, танцующий в темноте.




Сегодня леди Нотт в изумрудном атласе: открытая спина, созвездия родинок на ключицах. Глазищи — горький-горький шоколад. Блестящие, игривые, притягивающие. В руках бокал Martini Bianco, не обязывающий, едва ли опьяняющий. Она заразительно смеётся над словами старого знакомого, имя которого она вряд ли вспомнит, но всё это получается у неё настолько ненавязчиво, что невольно любуешься, теряя дар речи. В приёмах — смысл её жизни.




Сжимая в руке ещё один бокал, она натыкается на Асторию.




Столько моментов из детства — только Тори всегда бледной тенью в сторонке. Разговаривает робко, то и дело дёргает кружевные рукава — привычка вредная, раздражающая, — излишне мечтательная, не от мира сего. Рассеянно улыбнётся с утра, а позже вся в книжках да в вязании. Бесхарактерная и скучная, хоть на стену лезь. Пусть и младшенькая, но идеальный ребёнок, вечный пример для подражания. А ещё слишком похожа на нелюбимую мачеху — такая же ростом маленькая, на носу горбинка. Не в Себастьяна пошла, в Фоули.




Между девчонками Гринграсс — по-своему непереносимыми и диковатыми — бесконечная пропасть, разделяющая их на много миль.




— Астория, ma petite sœur, мы с тобой так давно не виделись! — обнимает её Дафна, моля Мерлина, чтобы никто не увидел её искривлённого раздражением лица, — Как ты, милая?




Астория холодно смотрит на сестру, не меньше раздраженная их встречей, огромными карими глазами (похожими, к слову, но всё равно не такими). Тори, англичанка из Австрии, чайная роза в окружении снежных бессмертников, грубый немецкий акцент в английских оборотах, ставшая причиной смерти их отца, пытается идти вровень со своей сестрой.




— Добрый вечер, Дафна. Прекрасно, — сухо, ровно.




Дафна же смотрит на неё свысока, как на существо, ничего из себя не представляющее и, на самом деле, жалкое.




— Может быть, расскажешь мне, Астория, каково быть женой Драко Малфоя? — хитрый прищур лукавых глаз, надменная ухмылка.




Дафна помнит его пьяный взгляд. Пьяный совсем не от вина.




— Можешь не волноваться, всё нормально, — а глаза-то совсем не живые, — я счастлива.




— Мне так и показалось, по тебе видно, — иронично улыбается леди Нотт.




«Ну конечно, тебе бы жаловаться… Поживи-ка с Теодором Ноттом хоть неделю — вешаться впору», — думается ей.




Дафна никогда не признает, что завидует — а уж тем более завидует своей сестре. Но зависть — зелёная, ядовитая, текущая по венам и изо дня в день мучительно о себе напоминающая, — растёт внутри естества. Зависть — бездонный океан разбитых об острые скалы надежд и мечтаний. Надежд и мечтаний о вечной любви, страсти и смехе. Дафна завидует чёрной завистью каждому, поэтому и сделала так, чтобы каждый завидовал ей.




— А где же Теодор? Он и сегодня болен? — невинно хлопает ресницами Астория, но кому уж, как не Дафне, знать, что скрывается за этим ангельским личиком.




— Сейчас Тео с лордом Мальсибером, — раздражённо отводит глаза. Так и хочется спросить в ответ о Драко, но что-то заставляет смолчать. — Увидитесь позже, Астория.




Она отходит от сестры, не желая её видеть.




* * *

Майские ночи — душистые грозди сирени, сахар на губах, страстные поцелуи, безумие во взглядах —почти такие же бесконечно сладкие, как знойный август. У майских ночей особенный запах крепкого вина и безграничной свободы, непередаваемый, едва уловимый. Они хранят в себе тысячи сокровенных тайн, под кобальтовым покровом переносимых лёгким ветерком, таких, что дышать тяжело становится.




— Ищите кого-то, леди Нотт?




Он появляется из-за мраморной колонны внезапно, застав врасплох. И Дафне уж очень не хочется признавать, что она выискивала весь вечер именно его.




— Вовсе нет, Малфой. — Она смотрит горящими глазами настоящей кошки, совершенно пьяными, и развязной походкой движется к нему. В горьком шоколаде золотыми искорками вспыхивают чертенята. А он такой же, такой же безбожно пьяный, готовый абсолютно ко всему.




Прохладный воздух майских ночей окутывает блаженной негой и опьяняет ещё сильнее. Драко целует протянутую руку, смеющимися глазами поглядывая на Дафну.




— Давно не виделись, — протяжно произносит Малфой.




— Не поверю, — лукаво шепчет она, — если скажешь, что скучал.




В такие ночи можно рисковать. В такие ночи хочется рисковать.




— Где ты была всё это время? Я не видел тебя вечность…




— Неважно, ничего не важно. Сейчас я здесь.




— Тогда позволь показать тебе розы, Дафна. — Он тянет её в глубь сада, уверенно, настойчиво.




— Не на розы смотрят в темноте…




В саду таинственно мерцает каждый куст, подсвечиваемый огоньками сотен фей, тянется шлейфом тонкий аромат прекрасных роз Нарциссы, заставляющий забыться. Они идут всё дальше и дальше, идут в темноту майских ночей, чтобы видели их только безумные звёзды. Потому что грехопадение позволено видеть лишь им.




Драко — её роковое искушение, прелестной красоты секрет, маленький грешок — такой волнующий и желанный. Каждое уверенное прикосновение его ледяных рук приводит в дрожь, она теряется совсем как девочка, совсем как в первый раз, и Мерлином клянётся, что не знает, когда успела пустить корни страсть.




Дафна — сладкоежка, а губы Драко даже слаще сахара, совершенные, мягкие, нежные. Дафне совершенно не стыдно, когда он прижимает её к себе, когда она чувствует его близко, Дафне впервые так хорошо. От Малфоя пахнет блаженной мятой, холодной и пряной;голубовато-зеленоватый дурман, мимолётный, заставляющий терять рассудок, а глаза-то совсем серебристые, породистые. Тихий стон, неаккуратно сорвавшийся с языка, мурашки по шее, горячие руки на её бёдрах. Весь мир сужается до Драко и в одно мгновенье распадается на части тысячей рубиновых осколков. На её шее расцветают алые розы желания, в зелени травы поблёскивают алмазами разбросанные заколки.




Шорох у фонтана… После — тишина.




— Стой, Драко, стой. Здесь кто-то был, — но Малфой не слышит абсолютно ничего, — остановись!




— В чём дело? — голос совсем хриплый, но не как у Тео.




Наваждение уходит вместе с вином, аромат мяты мягкими волнами ускользает, уступая розам, всё как будто бы светлеет в одночасье, и звезды начинают мерцать ярче, освещая тяжкий грех.




— За фонтаном. Там точно кто-то был! — Она боится и молит Салазара, в тоне играют истеричные нотки.




— Ничего страшного, Дафна, успокойся, никого здесь нет.




Но Дафна слышать ничего не хочет, она поспешно оправляет зелёные юбки и причёску трясущимися пальцами.




После пары минут вязкого молчания, тянущихся горьковатой карамелью, Драко спрашивает о том, что не даёт ему покоя.




— Ты боишься мужа? — тихо.




Она часто дышит, испуганно смотрит на Малфоя, нервно теребя на безымянном пальце кольцо.




— Он убьёт тебя. Убьёт нас обоих, обязательно убьёт. Тео страшный человек, настоящий дьявол!




— И из-за страха ты будешь терпеть этого мерзавца? — выкрикивает он. — Неужели ты будешь так жить?




— А что я способна сделать? Мы связаны кровью, только смерть нас разлучит. А этот чёртов собственник никогда не отпустит добровольно, слишком уж сильно любит меня!




Драко растерян как никогда, он умывается зеленоватой водой из фонтана, смывая румянец. С бледных щёк серебром стекают капли.




— Ты любишь его? — слова тяжелее самого свинца.




— Теодора? Нет, конечно, нет, — оседает на землю Дафна.




— А меня? — с надеждой в серебристых глазах.




Врасплох. Как и всегда.




— Драко…




Мальчишка совсем ещё глупый, думается Дафне (уж ей вообще порой кажется, что она старше его на много-много лет), он — желание, сладостная пытка, но пока ещё не любовь. Можно ли полюбить за несколько ничтожных минут?




— Я всё понял, Дафна. — словно читает по глазам все мысли. А после странно смотрит на чёртовы цветы. — Ты, конечно, красивее, чем они, но и шипы у тебя поострее будут.




И уходит к белокаменному поместью, своей золотой клетке. К родителям, к жене. К жене…




В саду так меланхолично-одиноко, и она одна остаётся среди пурпурных роз. Сейчас хочется забыть всё и броситься вдогонку, лишь бы не было так холодно. И даже, может быть, наврать, сказать, что любит, только бы остался, одной совсем уж тяжело. Но Дафна не побежит, конечно, это за ней должны бежать…




Всё в одно мгновение озаряется золотым свечением, светло почти как днём. Над территорией поместья, в каждом уголке, проносится радостная весть:




— Благородный дом Малфоев ждёт наследника!




И мраморный ангел, поэтично-пафосно изогнутый в страдании, обвитый жадными руками терновника, страшными пустыми глазами смотрит осуждающе на грешницу.




Великий Салазар, спаси её душу!