Главное - не паникуйте! (джен)

Не дай судьба, подобному случиться:

По чьей-то злой, неумолимой воле

Испить воды из малого копытца

И потерять навеки чистый облик.

Идти брести под шкурою косматой,

Нести надежду, как травинку мая —

Залог преображенья и возврата,

Что где-то есть она, душа живая,

Которая из глубины всплывёт,

Раздвинет светлая, речные камыши,

И расколдует, и тебя спасёт.

А если в мире нет такой души?

Михаил Савельев

Серебристая гладь лесного озера возникает перед нами неожиданно. Так неожиданно, что мне вначале кажется — это просто-напросто мираж. Настолько сказочно-прекрасна открывшаяся моему взору картина.

Деревья, росшие по берегам волшебного озера, самые обычные: берёзы, осины, ивы. А вот само озеро! Кажется, будто голубое-преголубое небо неведомо почему вдруг упало на землю и затерялось среди сочного разнотравья — настолько прозрачны чистые озёрные воды. Каждая веточка или травинка, отражавшаяся в водном зеркале, выглядит абсолютно идентичной настоящим. Но долго любоваться этим чудом природы мне не дают.

— Сиди здесь и никуда не лезь! — жёстко командует Умир, указав на ствол упавшего дерева в нескольких метрах от воды.

Сожусь послушненько на брёвнышко, оглядываюсь по сторонам. Никогда не чувствовал в себе желания восторженно вздыхать над каждым кусточком или цветочком. Растут себе да растут. Обеспечивают нас кислородом да пищей — и ладно. Но сейчас я впервые совершенно бескорыстно любуюсь природой. Даже самый невзрачный кустик, отражаясь в озёрной воде, выглядит прекрасным райским деревом. Судите сами: листочки тоненькие, резные; а лимонные прожилки на изумрудном фоне смотрятся просто потрясающе. И почему я раньше на такие детали внимания никогда не обращал? Или это волшебное озеро решило мне помочь разглядеть необыкновенную красоту в самых обыкновенных вещах?

Но тут по воде пробегает мелкая рябь, и отражение резко меняется. Вместо невиданной красоты экзотического растения — снова самый обычный куст на пологом берегу торчит. Пройдёшь мимо такого — и даже внимания не обратишь. Ветви как ветви, листья как листья. Ничего особенного. И что я в нём мгновением раньше нашёл? Озадаченный резкой сменой восприятия действительности, несколько раз перевожу взгляд с отражения на куст и обратно. Что-то здесь не так, я это всем нутром чую, а что? Почему внешний вид одного и того же предмета так резко меняется? Смотришь прямо — видишь одно, а в отражении всё выглядит совсем по-другому. Фокус какой-то, что ли?

Умир между тем разувается, закатывает джинсы до колен и осторожно начинает входить в воду. Сделав несколько шагов по мелководью, он останавливается, разводит руки широко в стороны и застывает неправильной кособокой статуей. Солнечные лучи весело и задорно играют в догоняшки по гладкой поверхности озера, лёгкий ветерок ласково шевелит листву дерева, под которым я сидел. Трава что-то тихо шелестит. Полное умиротворение. Умиротворение и Умир. Символично!

Окружающий мир внезапно застывает неровным стоп-кадром. Первыми исчезают запахи и звуки. Потом что-то происходит со зрением. Я даже испугаться не успеваю, так быстро все эти изменения происходят. Вначале над широко разведёнными в стороны ладонями Умира вспыхивает фиолетовое сияние, затем разряды шустрых мелких молний рвутся вверх навстречу друг другу примерно под углом в шестьдесят градусов и сталкиваются где-то в полутора метрах над запрокинутой вверх головой упырёныша.

Боязливо вжав голову в плечи, напрягаюсь в ожидании трубного раската грома. Всегда грозы боялся, что тут поделаешь. Не все настолько безрассудно-бесстрашны, чтобы вообще ничего не боятся. Но привычного грохота следом за блеском молний не следует. Молнии, врезавшись друг в друга, с негромким треском рассыпаются в разные стороны ярким, но коротким фейерверком. И всё вокруг снова становится самым обычным, когда Умир медленно бредёт к берегу: шелест травы, плеск воды, шаловливое дуновение ветерка.

Сам упырёныш как-то неуловимо меняется. Может, тени, глубоко залёгшие у него под глазами, такое впечатление создают, а может, во всём виновато его тяжёлое, прерывистое дыхание. Или искренний облегчённый вздох, неосознанно вырвавшийся, когда упырёныш, наконец-то, достигает суши. Как будто Умир долго-долго тащил на себе неподъёмную ношу, потом резко освободился от тяжести, а воздуха по-прежнему не хватает, потому что по привычке не решается вздохнуть полной грудью. Не обуваясь и даже не подняв обувь, Умир шлёпает босиком к поваленного дерева и тяжело плюхается на бревно рядом со мной.

— Теперь сидим и ждём! — говорит он и, увидев мой открывающийся было по привычке рот, тут же добавляет. — Молча!

Мой горящий праведным возмущением взгляд остаётся Умиром незамеченным, потому что в озере что-то шумно плеснулось. Крупная рябь идёт по воде. Волны сначала совсем мелкие, а потом всё крупнее и крупнее. Странный, тянущий за душу стонущий звук режет уши. Чуть левее того места, где ранее стоял в воде Умир, с шумом вспучивается огромный воздушный пузырь. За ним второй, третий. Вскоре из воды показалось нечто, напоминающее неумелую поделку начинающего мастера. Наверняка, вы такие не раз в своей жизни видели: голова из жёлудя, волосы из соломы, ручки — веточки. А теперь представьте это безобразие размером с рослого взрослого мужика, да ещё и целеустремлённо движущееся к нам.

Я намертво цепляюсь за Умира. Он, болезненно морщась, пытает освободиться от моих удушающих объятий, да где там. Далеко не сразу Умиру удаётся разжать мои закостеневшие руки. А только после того, как упырёныш покровительственно шепчет мне на ухо:

— Не бойся, ничего страшного. Обычная русалка.

От удивления ослабляю хватку, чем Умир тут же воспользовался, чтобы освободиться. А освободившись, спешит отодвинуться на безопасное расстояние.

Вот это непойми что и есть русалка?! А где миловидное личико, густые шелковистые волосы, роскошная девичья грудь? Где хвост, наконец? И, словно подслушав мои мысли, существо тут же начинает стремительно меняться. Всего через несколько мгновений оно становится таким прелестным созданием, каким обычно художники изображают русалку. Но я-то видел, какая она на самом деле!

— Здравствуйте, мальчики! — кокетливо стрельнув глазками в нашу сторону, вежливо здоровается новоиспечённая красотка.

В ответ Умир лишь расслабленно машет русалке рукой. Дескать: «Привет тебе, девица, привет». А я, как человек воспитанный, предельно вежливо хрюкаю. На всякий случай, чтобы девушку своим невниманием не обидеть. Ещё одно проклятье мне получить совсем не хочется. Моя нарочитая вежливость незамедлительно привлекает внимание ундины. Синие бездонные глаза как будто в душу мне смотрят, я себя под этим рентгеновским взглядом впервые настолько открытым и беззащитным чувствую.

— Как интересно! — ласково мурлычет русалка. — Умир, а ведь твой приятель — видящий!

В голове словно переключатель щёлкает. Понимаю вдруг, почему куст в отражении по-другому выглядит. Кто-то на него чары отвода глаз наложил. Читал где-то, а может слушал, что есть такой наговор, который внимание посторонних от заколдованного объекта отводит. И только тот, кому тот предмет судьбою предназначен, может его в истинном виде узреть.

Но при чём здесь обычный куст? Кому понадобилось его прятать? Может, дело совсем не в странном растении, а в чём-то другом? Например, в той жуткой живой коряге, оказавшейся вдруг прекрасной русалкой. Так это что же получается? Вот эта образима и есть моя судьба? Ну, уж нет! С облегчение вспоминаю, что страхолюдную внешность разглядел не тогда, когда на неё во все глаза смотрел, а отражение в озёрной воде увидел! А все знают (мне, по крайней мере, бабушка Глаша говорила), что наведённое колдовство не отражается. Так что русалка, к счастью, не моя судьба, и быть каким-то там видящим я никак не могу! Остаётся невыясненным кустик, с которого сомнения в собственной адекватности и начались, но вряд это важно.

Словно прочтя мои запутанные мысли, Умир тоже сомневается:

— Не похож Митрофан на видящего. Даже самый слабенький видящий уж разглядел бы опасность, грозящую ему лично. А он, — и небрежный и немного снисходительный кивок в мою сторону, — на Чубысь совсем никак не среагировал.

— Он не пророк и не предсказатель, чтобы опасность заранее предвидеть. Видящий истинную суть вещей видит.

Упырь и русалка оживлённо спорят между собой, а я о предмете их спора не менее напряжённо думаю. Мне ведь и раньше у Умира когти на руках привиделись, когда мы в склепе на кладбище сидели. Истинную ли суть я его тогда увидел? Или мне просто со страху непойми что померещилось? Но в любом случае — рано пока какие-то выводы делать. Нужно притвориться непонимающим олухом, затаиться и наблюдать дальше. Всё непонятное рано или поздно проясняется. Или становится не настолько важным, чтобы из-за него переживать.

— Даже если Митрофан — видящий, — говорит Умир, размахивая руками. — То это никак не отменяет проблемы с проклятием. Надо срочно что-то с этим делать! Не хрюкать же ему до конца своих дней!

Испугавшись столь безрадостной перспективы, я разом отвлёкся от праздных размышлений о возможной принадлежности к видящим и начал более внимательно прислушиваться к разговору. Тут ни много ни мало, а, дальнейшая судьба решается.

— Нашёл проблему на пустом месте. К бабке своей его своди — та в миг с него все проклятия и наговоры поснимает, — безмятежно советует русалка.

— Нельзя Митрофана к бабке, — вздыхает Умир. — Во-первых, мы только что у неё были, чай с пирогами пили, пока Иван-дурак не заявился. Яга сразу нас взашей и выгнала. Как думаешь, обрадуется она, если мы вернёмся и ей помешаем?

Русалка молча пожимает точёными плечиками, видимо, сильно сомневаясь в радушии Яги.

— А во-вторых, Яга не должна заподозрить, что Митрофан не нечисть, а человек. Она же меня, если об этом узнает, на мелкие клочки порвёт!

Русалка весело улыбается, представив, видно, что может сотворить с Умиром разозлённая Яга. Потом спохватывается и, осуждающе покачав головой, вздыхает:

— Опять старая интриганка во что-то влезла!

— Не такая уж Яга и старая по сравнению с тобой, — усмехается совсем уж невесело Умир. — Вечно тебе всякие заговоры да вражьи происки мерещатся.

— Но, но, — непритворно возмущается русалка. — Воспитанные люди девушкам про возраст не напоминают, мы для них — вечно юные.

Ухватившись за нависавшую почти над самой водой ветку ивы и грациозно подтянувшись, она усаживается на корягу. А потом и на бревно к нам поближе перебирается.

— Меня Светозарой кличут, — лукаво улыбается ундина, обращаясь ко мне.

Вежливо склоняю голову, всем своим видом демонстрирую насколько рад знакомству.

— Какой симпотяжка, — соблазнительно выгибается Светозара и тянется всем телом ко мне. И не просто так, зараза, ведь тянется, а вроде бы случайно прижимается мимолётно и тут же, отшатнувшись, с любопытством мою реакцию изучает.

Я явственно почувствовал скольжение её волос по щеке и прикосновение маленькой, но крепкой груди. Это она меня так бездарно соблазнить пытается? В этом обличие Светозара, конечно, красивая, но вот её хвост! Рыбу я с детства не люблю. Да что там не люблю! Откровенно побаиваюсь. С того самого времени, как с Умиром (тогда ещё Женей) на ночную рыбалку сходил. Мне тогда такая огромная рыбина попалась, что не я её на берег вытащил, а она меня вместе с удочкой в воду утащила. Хорошо, что Умир успел меня за капюшон ветровки ухватить, а вещь качественная оказалась. Выдержала, не порвалась, пока они меня перетягивали, словно репку, с суши в реку и обратно.

Воспоминание оказалось неожиданно ярким. Меня даже передёргивает от отвращения. Странно, что раньше я об это происшествие и не помнил, а тут вдруг всё разом вспомнилось, да ещё в мельчайших подробностях. Колдовской эффект Иномирья сработал, не иначе.

Вот с тех самых пор рыбьи хвосты, даже нарисованные, у меня стойко с неприятностями ассоциируются. А кокетливо покачивающийся хвост русалки то рыбное страхолюдство, утопить меня пытавшееся, по размеру сильно напоминает. Прямо один в один. Какое уж тут соблазнение? Я только омерзение и чувствую. И ещё опасение, поэтому предусмотрительно отодвигаюсь подальше. Кто их этих русалок знает. Не зря же про них в народе дурная слава шла. То ли они путников заманивали и до смерти щекотали, то ли просто топили. Как по мне, так и то, и другое мало чем отличается в итоге.

Умир, исподтишка наблюдая за нашими телодвижениями, откровенно развлекается. Весело ему! А вот мне что-то не очень. Столько всего приятного хочется этой парочке высказать, а никак. Тогда я сердито хрюкаю на русалку. Умир смеётся, а Светозара замирает на месте от удивления. А потом внимательно и изучающе на меня смотрит:

— Как интересно! Он не привораживается.

— Поиграли и хватит! — останавливает её эксперименты Умир. — Подскажи лучше, как снять проклятие без помощи Яги.

Светозара ненадолго задумывается, а потом говорит:

— Слышала я ещё от бабки своей Прасковии, что если в молочной речке с кисельными берегами искупаться, то всё наведённое как рукой снимет.

— Это же Смородинка! — в ужасе хватается за голову Умир. — Да до неё неделю добираться. А мне Митрофана уже завтра вернуть обратно на Землю надо, чтобы никто его отсутствия не заметил.

— Напрямую всего-то пара дней, — упрямо трясёт волосами русалка.

— Всё равно это очень долго, — не соглашается с ней Умир.

— Всему-то тебя учить надо, — вздыхает протяжно Светозара. — Запустишь при переходе время вспять на несколько часов — никто отсутствия Митрофана и не заметит.

Полученная от русалки информация заставляет Умира крепко задуматься. Потом он, видимо, признав её правоту, начинает рассуждать вслух:

— Петлю времени я создавать умею. И следы потом подчистить смогу. А до Смородинки вполне можно и верхом добраться. Это всего-то часов пять в одну сторону, а то и меньше.

Светозара с лёгкой насмешкой следит за Умиром. Словно умудрённая жизнью престарелая тётушка за неразумным ещё племянником-малышом. Страшно представить, сколько этой на вид юной и обворожительной деве лет, если Яга по сравнению с ней «не такая уж и старая». И если Умир для неё ребёнок, то я-то вообще младенец. А все её ужимки да прижимки — это так, для порядку. Напугать меня хотела или проверить что-то своё. Да и кто вообще знает, что и почему в её русалочью голову вдруг взбрело? Может, просто пошутила.

Между тем Умир, наконец, решается:

— Верхом до Смородинки поедем. Мне Яким ещё с прошлого праздника летнего равноденствия желание должен, так что, думаю, он не откажется нам помочь.

— Вот и правильно, — хвалит Умира русалка. — Так-то оно и быстрей, и верней будет. А Якима я по русалочьей почте сейчас кликну, чтобы вам время не тратить, его разыскивая.

Русалочья почта? Интересно, как она работает. Хотя на одно чудо-чудное в лице Чубыси уже насмотрелся, долго её не забуду. А Яким — владелец лошади, наверное. Умир же говорил, что мы верхом к реке поедем. Поэтому конский топот м реагирую спокойно, уверенный, что из-за кустов всадник покажется. И не понимаю поначалу, что за немалая такая фигура начинает мелькать в просветах между листьями. А когда, наконец-то, чётко вижу, кто к нам приближается, то едва рот не открываю от удивления. Почему что через пару мгновений перед нами резко, чуть присев на задние ноги, останавливается кентавр. Самый настоящий! Такой, каким его в учебнике истории для пятого класса изображают. Сверху до пояса — мужик мужиком, а от пояса и до кончиков копыт — конь конём.

— Не кентавр, а полкан я, — хмуро глядит на меня только что прибывший. — Полкан. Получеловек-полуконь. Полкан Яким.

Он что, мысли мои читает? Быть того не может. Видимо, у меня на лице все отражается, потому что никогда не умел скрывать, что думаю. И тут до меня доходит, что никакой лошади нет, и не предвидится. Значит, мы на полкане поедем? Так и оказалось.

Много чего о себе «приятного» наслушался, пока меня на спину полкана Умир со Светозарой взгромоздить пытались. «Тяжеленный», «неповоротливый», «бестолковый» — это ещё самые ласковые слова. Остальные лучше вслух не повторять, что бы себя самого не опозорить. Парень-то я городской, верхом только в детстве на пони в парке отдыха катался. Тут же передо мной не милая миниатюрная лошадка, а махина в холке ростом более двух метров. Попробуй, залезь на такого.

Хорошо ещё, что Яким, сначала пренебрежительно фыркает, глядя на мои бесплодные усилия, а потом передние ноги в коленях подгибает. Будь он человек, я бы сказал: «Встал на колени». А так кроме «преклонил» ничего другого и на ум не приходит. Слишком уж полкан грозно и величественно выглядит, даже стоя на коленях. О таком не то что сказать что-то двусмысленное, но и подумать о подобном чревато.

Влезть же на спину полкану — это только полдела, ещё и удержаться на спине нужно. А я, как только Яким на ноги встаёт, тут же съезжаю на землю. И весь квест по подготовке к верховой езде повторять снова приходилось. И так несколько раз. Где-то на шестой или седьмой попытке Светозара даёт дельный совет: сначала упырёнышу верхом на полкана сесть, а уж потом меня позади него усадить да привязать к Умиру покрепче, чтобы вниз больше не соскальзывал. Привязывать себя я не позволяю. Жестами объясняю своим мучителям, что сам за упырёныша держаться буду. Чай, не девчонка, сила какая никакая в руках есть.

На этот раз всё получается как надо, и, угнездившись на тёплом крупе Якима и судорожно вцепившись в сидевшего впереди Умира, я гордо выпрямляюсь и свысока оглядываю окрестности. Раз свидетелей моего позора немного, можно и покрасоваться. Вряд ли когда ещё мне удастся на полкане вот так запросто прокатиться. Вот и воспользуюсь моментом.

Проезжая вдоль берега волшебного озера, рассматриваю прочие здешние чудеса: лешего с кикиморой, играющих на щелбаны в карты, и плескавшихся на мелководье страшненьких, но очень жизнерадостных малышей непонятной видовой принадлежности. Может, это дети кикиморы и лешего? Уж очень эта идеалистическая картина выбравшееся на пикник счастливое семейство напоминает: пока родители развлекаются, дети в озере до посинения бултыхаются.

Раньше я бы уже во всю пищал и визжал от восторга (мысленно, естественно!), но сейчас пресытившееся новыми впечатлениями сознание как-то слабо реагирует на происходящее. Леший? Кикимора? Да подумаешь! После знакомства с Умиром, Светозарой и Якимом остальное как-то не особо и удивляет. А если учитывать предстоящую нам дальнюю дорогу, наверняка ещё и не такого в Иномирье нагляжусь.

Интересно, а эта чудодейственная речка с молочными водами да кисейными берегами случайно не та самая Смородинка, о которой в сказке про Ивана-крестьянского сына упоминается? Той, где Иван на калиновом мосту с Чудо-Юдом поганым неравный бой держал да злодея победил. Только я об этом подумал, как Яким как захохочет, распугивая своим гоготом мелких пичужек, встревожено вылетавших буквально отовсюду. С крон ближайших деревьев, с кустов, из травы. Некоторые, как мне кажется, вообще прямо в воздухе возникают, как в толком не оттестированной компьютерной игре.

Птицы сердито кружат над нами, недовольные, видимо, тем, что их с насиженных гнезд беспардонно спугнули. Иначе чем объяснить совершенно безрассудную попытку двух особо наглых птах нас злодейски заклевать? Не закусить же они нами на самом деле пытаются, хотя и ведут себя чересчур агрессивно для обычных птичек-невеличек. Такое нестандартное поведение мелких пташек наводит на размышление. Не всё так просто, как кажется. Может, кто-то против нашей поездки и козни потихоньку строит? А с другой стороны — это же не Земля, а Иномирье. Раз здесь одуванчики на прохожих нападают, то чего от более развитых созданий ожидать?

Отогнав назойливых пернатых, движемся дальше. Странно, что Умир с Якимом будто никуда и не торопятся. Может, хотят совместить приятное с полезным, и не только мне помочь, но и от забот каждодневных отдохнуть? Я решаю не переживать попусту, а тоже поездкой насладится. Тропинка, по которой мы едем, петляет между зёлёно-пёстрыми холмами то вниз, то вверх. Мелкий ельник как-то незаметно и постепенно сменяется молодыми березками, потом перерастает в смешанный лес. Обычный такой лесок, каких и на Земле пруд пруди. И никаких иномирных чудес на глаза пока не попадается. Умир молчит, задумчиво глядя прямо перед собой. Видимо, о будущем размышляет. А Яким время от времени, будто вспомнив что-то смешное, утробно ухает, как филин.

— Над чем смеёшься? — интересуется вскоре у Якима Умир.

Я бы тоже об этом спросил, если бы мог. Есть подозрение, что именно надо мной полкан ухахатывается. Думаете, у меня паранойя? Нет, ибо так оно и оказалось.

— Твой приятель о Иване-крестьянском сыне и Чудо-Юдо недавно вспоминал, вот меня и насмешил, — отвечает полкан.

Я недовольно соплю, а Умир, заинтересовавшись, уточняет:

— Это тот самый Иван, что круглый год гигантской репой на базаре торгует?

— Да, тот самый, — кивает величественно Яким. — Оказывается, люди до сих пор считают, что Иван-крестьянский сын во времена заповедные с самим Чуда-Юдо на Калиновом мосту бился да Чудо-Юдо и победил.

Умир удивлённо умолкает, а потом весело смеётся.

— На самом деле всё совсем не так было, — объясняет он, отсмеявшись. — Чудо-Юдо действительно тогда огромное войско собрал, на нас коварно напал да до самой Москвы почти дошёл.

«У вас тоже столица Москвой зовётся?» — спросил бы я, если бы не это чёртово проклятие. Но Яким опять мысли мои подслушивает, поэтому повернув голову, утверждающе кивает. А Умир между тем продолжает:

— Только его совсем не Иван-крестьянский сын победил. Иван, конечно, огородник знатный, способен даже среди зимы репу вырастить. Но человек он сугубо мирный и ничего опаснее мотыги в руках сроду не держал. И не головы поганые ей он рубит, а землю в огороде рыхлит. А с Чудо-Юдом тогда Кощей Бессмертный бился. Он-то змея и победил, да и то только потому, что у Кощея регенерация быстрее, чем у Чудо-Юдо Поганого. Не успевал змей новые головы отращивать.

Сказочная история в пересказе Умира звучит вполне логично. Куда логичнее, чем в сказке. Действительно, откуда крестьянскому сыну разные воинские приёмы знать да мечом виртуозно владеть, чтобы с напастью такой стравиться? Только почему сказочники эту историю так переиначили? Тоже служба безопасности Иномирья постаралась?

— Нет, — отвечает на мой невысказанный вопрос Яким. — Иван-крестьянский сын тогда в похоронной команде служил. Вот он после побоища Чудо-Юдовы головы к оврагу на тачке свозил да там и закапывал. Не оставлять же их гнить в чистом поле? Вот тогда-то Ивана с чудо-юдовыми головами пришлые людишки и заприметили. Так и родилась эта байка про победу Ивана-крестьянского сына над Чудо-Юдо.

— В те времена, — продолжает Умир, — люди ещё беспрепятственно туда-сюда с Земли в Иномирье и обратно ходили. Пока служба безопасности под руководством Кощея...

— Под руководством славного Кощея! — уточняет недовольно Яким. Похоже, он ярым фанатом Кощея был.

— Да, да, под руководством славного Кощея, — беспрекословно повторяет вслед за Якимом Умир. — Пока служба безопасности перемещение между нашими мирами под постоянный контроль не взяла и визовый режим не организовала.

Я перевариваю услышанное, а Яким между тем продолжает:

— Так что ты, Митрофан, не сильно-то свою человеческую сущность афишируй. Этим ты и Умира подведёшь, и сам в момент от человеконенавистников отгребёшь.

Значит, не всё так просто в Иномирье, как на первый взгляд кажется. То-то мне всё подозрительным казалось, что меня так радушно принимают. Просто я с наиболее адекватными и лояльно к людям настроенными сущностями встречался. А есть, оказывается, и те, кто людей на дух не переносит и посчитаться с оными мечтает. Только вот предупреждение Якима тут явно лишнее. Я и раньше никому рассказывать или демонстрировать, что я — человек, не собирался, а теперь-то уж и подавно. Зачем самого себя по глупости опасности подвергать? Да и проклятье рыжей чубаси мой рот покрепче иной клятвы запечатало.

— Это я к тому сейчас говорю, — неспешно поясняет мне Яким. — Чтобы когда с тебя проклятье спадёт, ты на радостях кому-нибудь постороннему о своей сути случайно не проговорился.

Полкан насмешливо косится в мою сторону тёмным блестящим глазом, словно опять прислушивается к тому, о чём же это я сейчас думаю. Опять мои мысли внаглую читает! Это даже хуже, чем просто подслушивать! А хуже всего, что ничего я с этим поделать не могу. Придётся терпеть вмешательство в своё «личное» пространство какое-то время. Поэтому, чтобы успокоиться, я начинаю полкана рассматривать. Раньше-то как-то не до этого всё было.

Хоть верхняя часть полкана — торс, плечи, руки и голова — выглядит совсем по-человечески, глаза у него грустные и влажные, как у пасущейся на лугу коровы. Помню, в детстве я любил бабушкину бурёнку чем-нибудь вкусненьким подкармливать, так она на меня точно так же тёмно-сливовым глазом настороженно косила. Яким обиженно фыркает и отворачивается. Ну вот, опять я ненароком полкана обидел. А ведь даже близко не хотел. Я бы перед ним извинился, да вот беда — не могу. Надеюсь, он сам в моих мыслях всё прочтёт.

Полкан трясёт головой, норовисто, словно конь, показывающий характер новому хозяину. И едва слышно бормочет:

— На блажных не обижаются.

Ну и ладненько. Обидно, конечно, но хоть так. Я успокаиваюсь и задумываюсь. Что-то мне в рассказанной Умиром истории, как и в самой ситуации, в которой я невольно оказался, интуитивно не нравится. Об этом стоит поразмышлять обстоятельно, только изрядно напрягает, что полкан меня, как открытую книгу, читает. О чём ни подумаешь — ему сразу всё известно становится. Как же мне надоело себя идиотом чувствовать каждый раз, когда моё сокровенное общим достоянием становится. Попробовать, что ли, ни о чём важном не думать?

В какой-то фэнтезийной книжке главный герой, чтобы телепата обдурить, детские песенки, не переставая, мысленно пел. Хочу так поступить, да как назло ни одного куплета не вспоминается. Даже «В лесу родилась ёлочка» дальше второй строчки у меня не идёт. Думаю, ничего страшного, если песня будет не детской, а любой, какая первой в голову придёт. И я как можно противнее мысленно «тяну»:

— Ай-я-я-яй! Убили негра, убили негра. Убили! Ай-я-я-яй! Ни за что ни про что!

Яким сразу с шага сбивается и недоуменно так на меня косится. Думает, наверное, что я от пережитых потрясений умом тронулся. Когда же до него доходит причина моего столь внезапного «веселья», полкан буквально молит:

— Да не буду я твои мысли читать! В них и интересного-то ничего нет. Только перестань так усиленно это непотребство мне транслировать.

Умир недоуменно глядит сначала на него, потом на меня. Качает осуждающе головой, но ничего вслух не говорит. Понимает, видимо, насколько неприятно, когда личное становится всеобщим. Сдерживает Яким своё слово или нет, утверждать не берусь. Но я ещё немного, в профилактических целях, решаю берёзки посчитать, благо мы как раз через рощицу белоствольных красавиц едем. К чему столь безобидное занятие привело, догадаться нетрудно. Я, убаюканный мерным покачиванием и мельканием бело-чёрных стволов, как-то незаметно сам для себя погружаюсь в дрёму.

И снится мне нечто странное и тревожное. Раннее-раннее утро, ещё только-только небо светлеет. Речушка за околицей бабкиной деревни, молочно-белый туман, неспешно уползающий по своим делам. Я, ещё мелкий, лет так десяти с удочкой на берегу стою. А рядом со мной кто-то ещё рыбачит, только кто — не вижу. У меня поплавок спокойно на воде лежат, словно заколдованный, а у соседа моего раз за разом вглубь ныряет. Клюёт, не переставая. Завистливо кошусь на чужой улов. Обидно до слёз: стоим рядом, наживка одинаковая, а мой крючок рыба едва ли не демонстративно игнорирует. И вдруг мой поплавок резко дёргается вниз, а потом его в бок везёт. Тяну удочку на себя. Щука! Огромнейшая! Вот так улов!

Я довольный донельзя, тороплюсь вытащить долгожданный улов. А щука, оказавшись наполовину на берегу, вдруг открывает страшную зубастую пасть, хватает меня за полу куртки и со страшной силой тянет в воду. Пацан, что рядом рыбачит, шустро кидается на помощь. Долго они перетягивают мою тушку то в воду, то на сушу. Поэтому когда щука сдаётся и меня отпускает, сил хватает только облегчённо выдохнуть. А щука вдруг резко прыгает и впивается жуткими зубищами моему спасителю в запястье левой руки. Он орёт благим матом, а в воде начинают расходиться мутные круги. Кровь! Не слабо же в него эта тварюга вцепилась. И теперь уже я пытаюсь со щукой потягаться. Хватаю пацанёнка за пояс и тащу к берегу что есть сил. А сил у меня не так уж и много.

Внезапно щука изворачивается и со всего маху хлещет меня хвостом по лицу. Больно! Пригляделся: а это и не щука вовсе. Только пасть да хвост у твари щучьи, а извивающееся по-змеиному тело со множеством коротеньких, но когтистых лап явно не рыбье. Какое чудище отвратительное! Получив ещё раз хвостом, я отлетаю в сторону и больно ударяюсь головой о ствол дерева. В глазах — темнота, и ни одной, даже самой захудалой, звёздочки нет. Прихожу в себя в тесном и душном автобусе. В том самом, на котором из города да райцентра добирался. Я снова семнадцатилетний, и все сегодняшние события повторяются. Автобусная остановка, дед на «Ниве», развилка, на которой я выбираюсь из машины и бреду пешком к бабушкиной деревне.

Только на этот раз иду не через кладбище, а напрямки, через поле. И бабушкина деревня уже виднеется вдали, как прямо вокруг меня из земли начинают стремительно прорастать зелёные побеги, быстро догнавшие, а затем и перегнавшие меня в росте. И уже буквально через несколько минут я оказываюсь среди исполинских деревьев. Извилистая тропинка, взявшаяся незнамо откуда и подвернувшаяся, как домотканый половик, прямо под ноги, манит в чащу леса. Это непонятное притяжение поневоле настораживает.

Но беспокойный характер настоятельно требует, не медля ни минуты, пойти и разгадать загадку таинственного леса. Ибо не может столь стремительно выросший лес быть обычным. И я, отбросив сомнения, всё убыстряю и убыстряю шаги, пока не перехожу на лёгкую рысью. Заинтересованно осматриваюсь, удивляясь чудовищно перекрученным стволам деревьев, и спешу дальше.

— Митрофан! Просыпайся! Да очнись же ты, наконец! — чей-то голос органично вплетается в липкую паутину сна, но тот не спешит меня отпускать.

Миновав несколько буераков, выхожу на поляну, посередине которой возвышается местами поросший сизым мхом огромный валун. Обойдя сей камень, замечаю на нём три кривые, расходящиеся в разные стороны стрелочки. Никаких поясняющих надписей нет. Чувствую себя обманутым: настроился на мистику и фантастику, а тут такой облом. Сажусь рядом с камнем и задумываюсь: стоит ли углубляться дальше в лес или, пока не поздно, повернуть обратно?

— Митрофан! Да проснись же ты, наконец!

Крутившиеся на задворках сознания обрывки воспоминаний о моей встрече с упырёнышем на кладбище и прочих приключения заставляют усомниться, что всё это реальность. И Умир, и остальные иномирцы могли мне просто-напросто присниться. Задремал, пока на попутке добирался, вот и снится сон настолько яркий, что явью кажется. А на самом-то деле я всё ещё к бабушкиной деревне иду. В лесу же оказался, потому что дорогу срезать решил. А голоса разные мне мерещатся, потому что присел под камнем отдохнуть и задремал. Ночью-то я толком не выспался, так что ничего удивительного, что постоянно в сон клонит.

Пока я пытаюсь разобраться в реальности-нереальности происходящего, на поляне происходит какая-то чертовщина. Валун, к которому я прислонился, вдруг мелко-мелко завибрировал, и стремительно откатился в сторону. Потом, словно воздушный шарик, поднялся над землёй, прокрутился несколько раз влево, затем вправо и рассыпался на мелкие осколки. Застыв истуканом, флегматично наблюдаю, как разнокалиберные обломки стремительно ползут навстречу друг к другу, а затем складываются в кривобокую, но вполне читаемую надпись: «Выбери свой путь». И от каменных осколков тянутся в разные стороны узкие песчаные тропинки. А голоса, зовущие меня, становятся куда настойчивее.

Бороться с ними становится всё сложнее, но я упорно противлюсь их зову. Пока не пойму, что происходит — с места не сдвинусь. От напряжения перед глазами мелькают разноцветные круги, настолько яркие, что смотреть на них невыносимо. Открываю глаза и не сразу понимаю, где я и кто рядом со мной. Одна только мысль крутится в подкорке: «Неужели я всё это время просто спал?»