Главное - не паникуйте! (джен)

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,

Спотыкаясь, чуть бредет

По могилам; вдруг он слышит,—

Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал;— шагнуть не может.

«Боже!— думает бедняк,—

Это, верно, кости гложет

Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;

Съест упырь меня совсем,

Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем».

А.С.Пушкин

Кладбище — самое безопасное место на свете. Не верите? А зря! Три часа уже между могил брожу и ещё никого здесь не встретил. Ни живого, ни мёртвого. Поэтому и спросить, как отсюда выбраться, мне, горемычному, не у кого.

А во всем моя мама виновата. Действительно во всём! Сами посудите: родился я восьмого марта в двадцать три часа сорок пять минут. Неужели не могла ещё пятнадцать минут потерпеть? Да явись я на свет уже девятого, не стали бы шутники одноклассники из года в год меня вместе с девчонками с Восьмым марта поздравлять.

И за имя ей отдельное спасибо. Это ж надо было Митрофаном меня окрестить! Девчонкам при знакомстве я Митей всегда представляюсь. Всё лучше, чем Митрофан Фонвизин. Что имя, что фамилия! Убойное сочетание.

Вы, наверное, мои откровения послушали и решили, что мама моя — фанатка русской классики? Ничего подобного! Меня так в честь прапрадеда по отцовской линии назвали. А мама классику ещё со школы не любит и до сих пор свято уверена, что «Войну и мир» Пушкин написал.

Долго мог бы я рассказывать, что пришлось по вине мамы в жизни вытерпеть. Да только зачем? Несмотря на все её чудачества, мамулю я люблю. А когда человека любишь, то мелочей не замечаешь и многое ему прощаешь. Да и привык уже постоянно ожидать со стороны родительницы какого-либо подвоха, чтобы впросак не попасть.

Поэтому неожиданное предложение мамы навестить на выходных бабушку Глашу меня сразу насторожило. Как чувствовал, что никакой семейной поездки не получится, а придётся одному ехать. Так оно в итоге и вышло, когда маму вечером в пятницу вызвали в больницу на дежурство. Сменщица её внезапно заболела.

— Сын, ты у меня совсем взрослый, школу нынче заканчиваешь. Съезди один. Тебе же не сложно! — принялась меня мама уговаривать. — Бабушка старенькая, она давно никуда не выбирается из своего «медвежьего уголка». Ей будет приятно, если ты её навестишь.

По поводу старенькой и никуда не выбирающейся бабушки можно было и поспорить. На мой прошлый «день варенья» бабуля сама приезжала и выглядела совсем не «старенькой», а лишь слегка «пожилой». И что с того, что Глафире Петровне — так нашу бабушку величают — далеко за восемьдесят? Больше шестидесяти ей ни за что не дашь! А всё свежий воздух, активный образ жизни да овощи со своего огорода.

Но мне действительно было не сложно прокатиться на выходных до деревни. Почему бы бабулю не порадовать, раз есть такая возможность? Я дал себя уговорить и поехал. С этого и начались все злоключения…

* * *

Если честно, то на электричку я опоздал без маминой помощи. Сам виноват, не нужно было накануне с Люськой допоздна по городу гулять.

Нет, Люська не моя девушка, она — подруга детства. Вместе в песочнице крепости строили, потом соседских пацанов на пару лупили, когда они нашу башню безжалостно разрушили. С тех пор и сдружились. В первом классе как сели за одну парту, так до одиннадцатого вместе просидели. Не каждый может похвастаться, что у него такой верный друг есть.

Кто подробностей наших взаимоотношений не знает, считает нас парой. А мы друг друга в этом качестве никогда не воспринимали, потому что когда-то вместе в кустики пописать бегали. Какие уж после этого романтические чувства? Но друг Люська самый надёжный, всегда поддержит и поймёт. И я её тоже.

А вчера подруга в глубочайшей депрессии была. Познакомилась накануне с обалденным (по её словам) парнем, понравился тот ей очень. А этот дебил (ну, а как ещё его назвать?) стал демонстративно за её подругой ухаживать. Вот и бродили мы с Люськой от моего дома до её подъезда и обратно почти до двух часов ночи. Болтали о мужском непостоянстве и женском коварстве.

В итоге на электричку я безбожно проспал. И пришлось сначала на автобусе полдня пыль сельских дорог нюхать, а потом ещё трястись по колдобинам на случайной попутке.

Смешной дедок, похожий на Санта Клауса, довёз меня на старенькой Ниве до дорожной развилки. Ему в Ново-Петровку налево нужно было сворачивать, а мне — направо, в Петровку. А до неё от поворота, где меня дед высадил, ещё километров пять топать. Дедуля, видя мои моральные страдания, на прощание посоветовал через кладбище дорогу срезать. Сказал, что так в два раза короче, и все деревенские так делают.

И вот я на кладбище. Вначале немного не по себе было. С детства кладбища не люблю, с того времени, как отца хоронили. Он у меня дальнобойщиком был, попал в аварию — и сразу насмерть. Мне тогда четыре года только-только исполнилось, поэтому и не помню его почти. Что подарки с каждого рейса нам с мамой привозил, помню, а какой он был — нет. И похорон самих не запомнил, только розы, что на могиле неопрятным ворохом лежали, до сих пор словно перед глазами стоят. Не люблю с тех пор ни роз, ни кладбища. Да и кто их вообще любит?

Хотя если на ситуации не зацикливаться, то кладбище — самое интересное место на свете. Вон, какие забавные надписи на надгробиях встречаются: «Он был хороший муж, но плохой электрик». На соседнем памятнике ещё одна необычная эпитафия: «Тут похоронена теща моя». А чуть ниже, под датами и нечёткой размытой фотографией в овальной рамочке, корявым почерком чем-то острым нацарапано: «Проживи она ещё месяц — лежал бы тут я».

И не страшно тут ни капельки. Тихо. Умиротворённо. Беспокоят только стремительно сгущающиеся сумерки. Надо торопиться — не хотелось бы ночевать среди могил. Но это не страх вовсе, а нормальное человеческое желание выспаться в мягкой постели, а не на мокрой пожухшей траве.

Вдруг невдалеке замечаю необычный памятник. Большой чёрный крест величественно возвышается над более мелкими своими собратьями, как великан над толпящимися вокруг лилипутами. Решаю взглянуть поближе, схожу с тропинки и приближаюсь к заинтересовавшему меня объекту.

Огромный, около трёх метров в высоту, чёрный каменный крест с затейливой резьбой по краю. Из чего его высекли — предполагать не берусь. На мрамор не похоже, на гранит вроде бы тоже. Я, конечно, не геолог, но столь повсеместно используемые минералы стыдно не знать. Странно, но никакой надписи на надгробии нет. Только аккуратный миниатюрный крестик с косой перекладиной выбит ровно по центру. И даже малюсенького холмика под памятником не заметно, словно этот крест и не на могиле установлен, а где-то посреди поля. Торчит себе эдакая громадина из земли, чуть покосившись влево, будто он сам, как диковинное растение, из земли взял да и вырос.

Издали этот крест весьма мрачно выглядел, а вблизи вообще жуткое впечатление производит. У меня от него мороз по коже, и виски вдруг ломит, как будто кто-то ледяным обручем голову пребольно стянул. Поворачиваюсь, а тропинка, по которой до этого шёл, куда-то пропала. Всего-то на несколько метров от неё отошёл, двигался строго по прямой, никуда не сворачивая, так что должна она вот прямо здесь быть, а её — нет. Оборачиваюсь: и крест исчез. Мистика какая-то! И куда же мне теперь идти-брести? Сократил, называется, дорогу!

Стою я, как дурак, среди могил и не знаю, что же делать. Со стороны кладбище таким миниатюрным и милым выглядело, а сейчас куда ни глянь — памятники, кресты, оградки, венки. И ни конца, ни края этому однообразию не видно. А главное — никого кроме меня здесь нет. А чего я хочу? Какой нормальный попрётся вечером на сельское кладбище? Только такой идиот, как я. Пойду, пожалуй, в сторону заходящего солнца. Так обычно в дамских романах пишут, которые моя мама на досуге читает.

В этой стороне кладбища могилы оказались совсем старые, и они как-то особо близко друг к другу «натыканы». Оградки одна к другой прилегают так плотно, что я еле-еле между ними протискиваюсь. Второпях цепляюсь курткой за какую-то вычурную загогулину на кованой решётке оградки. Дёргаюсь пару раз — отцепиться не получается. Такое впечатление, будто меня кто-то силой удерживает. Вцепился сильными костлявыми пальцами и ни за что не хочет отпускать.

И такая жуть вдруг меня охватывает, что в глазах разом темнеет. Как представил, что здесь навсегда и останусь. А как мама без меня? А Люська? А пацаны с нашего двора, с которыми время от времени тусовались? Дёргаюсь со всей дури. Раздаётся скрежет и противный треск. Жаль, куртку порвал, но зато свободен.

Между тем солнце скрывается за верхушками деревьев. Тени вытянулись настолько, что перекрывают собой всё свободное пространство. Мне даже на мгновение кажется, что я в какой-то другой мир попал. Так и хочется заорать: «Всем выйти из сумрака!» Только никакого другого мира не существует, просто фантазия разыгралась не на шутку. Небо становится всё темнее и темнее, а на душе у меня всё тягостнее. Все полузабытые детские страхи лезут из потаённых уголков сознания. Так и видится, как вон из-за того замшелого пня сейчас покажется чья-то костлявая рука и потянется ко мне, а за стволом старой берёзы замигают страшные кроваво-красные глаза.

Моргаю, и видения разом пропадают. Немного успокоившись, бреду дальше. Только с трудом обретённого спокойствия хватает ненадолго. Не только зрение играет со мной злые шутки. Слух внезапно обостряется настолько, что я слышу не только шелест ветра и шуршание опавших листьев под ногами, но даже тихий писк мышей в глубоких норах. Откуда на кладбище мыши? Или это не мыши вовсе?

Моё буйное воображение так и подкидывает ужасные картинки, одну невероятнее другой. То мне представляется заживо похороненный бедняга, который именно этот момент и выбрал для пробуждения, а сейчас всеми силами отчаянно пытается проделать путь на волю. То воскресают в памяти навеянные бульварным чтивом и посредственным кинематографом жуткие образы. Поэтому когда моя нога внезапно проваливается в пустоту, и я только чудом успеваю вцепиться в какое-то чахлое деревце, чтобы не упасть, паника буквально захлестывает меня. И я, зажмурив от ужаса глаза, ору благим матом.

— Чего шумишь? Тут кричать нельзя — это же кладбище, — раздаётся совсем рядом спокойный тихий голос.

Оборачиваюсь и вижу в двух шагах от меня худощавого светловолосого парнишку. Его внезапное появление должно меня испугать или хотя бы удивить, но я настолько измучен, что сил удивляться или бояться не осталось. Как и на то, чтобы обрадоваться. И я просто спрашиваю у незнакомца:

— Почему?

— Что почему? — не понимает он.

— Почему тут шуметь нельзя?

— Вот глупый, — снисходительно улыбается парнишка. — А вдруг кого разбудишь?

— Издеваешься? — усмехаюсь в ответ.

— Нет, шучу.

Шутка, прямо скажем, совсем несмешная. Но напряжение, до этого державшее меня в ступоре, вдруг редко спадает, и я от души смеюсь. Так, словно почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. А потом уже спокойно интересуюсь:

— Ты местный?

— Да, — кивает парень.

— Выведи меня отсюда, пожалуйста, — наплевав на гордость, жалобно молю я.

Парнишка смотрит на меня удивлённо, потом, по всей видимости, понимает моё состояние и соглашается:

— Пойдём.

Мы разворачиваемся и идём. Мучавшее меня до этого чувство полной безысходности постепенно отступает, и жизнь снова кажется прекрасной и удивительной.

— И часто ты ночами по кладбищу гуляешь? — спрашиваю у незнакомца, словно мне есть до этого какое-то дело.

— Во-первых, ещё не ночь, — резонно замечает мой проводник, — во-вторых, я тебя о том же спросить могу.

— Я-то просто дорогу к Петровке хотел сократить и заблудился.

Парнишка изумлённо выгибает бровь и насмешливо фыркает:

— Да уж, сократил, так сократил!

Смешно ему, да мне и самому теперь смешно. А провожатый, резко свернув направо и раздвинув колючие кусты, интересуется:

— А ты в Петровку к кому направляешься?

— Бабушка там у меня живёт. Савельева Глафира Петровна, может, знаешь такую?

— Естественно знаю, — кивает парнишка. — Мы же с ней соседи.

И немного помолчав, неожиданно добавляет:

— А я и тебя знаю. Ты — Митрофан. Когда ты в прошлый раз у Глафиры Петровны гостил, мы с тобой на рыбалку ходили.

Пытаюсь припомнить подробности моего последнего вояжа к бабушке в деревню. А это сложно, ведь пять лет с той поры прошло. Да, гулял я как-то у речки с удочками. И соседский пацан со мной по бережку ходил, рыбные места всё показывал. Смутно что-то такое белобрысое и конопатое в воспоминаниях мелькает. Как его там звали? Женя? Жора? Егор? Нет, не помню.

Иду и незаметно рассматриваю бредущего рядом парнишку. Выглядит тот настолько обыденно, что встретив такого в толпе, забудешь сразу, как с глаз скроется. Но есть в нём что-то неуловимо странное. Понять, что же именно, я с ходу не могу, хотя и честно пытаюсь. Почувствовав мой пристальный взгляд, попутчик поворачивает голову и смотрит на меня. Хочу его имя уточнить, но что-то меня останавливает. Так, молча, и дошли до уже знакомой тропинки, которая минут через десять вывела нас к покосившемуся забору и небольшой калитке. А вдали, среди крон почти полностью оголившихся деревьев, темнеют на фоне заката крыши домов той самой Петровки, куда я так упорно стремился.

— Ты какой-то неразговорчивый стал, — только тут, буквально в шаге от выхода, решаюсь нарушить тягостную кладбищенскую тишину.

— Так я и при жизни болтать не особо любил.

При жизни? Что за глупая шутка? Неужели парнишка хочет меня напоследок напугать? Так поздно уже, кладбище практически закончилось, и до деревни рукой падать. Но тут тусклый луч света от экрана моего смартфона падает на свежую могилу, где вместо памятника среди роз (опять эти проклятые розы!) — большая фотография в обычной деревянной рамке с траурной каймой в уголке. И я сразу узнаю на фото моего случайного попутчика.

А невдалеке опять мелькает огромный чёрный крест, и мир вокруг меня вдруг резко темнеет.

* * *

Прихожу я в себя медленно и как-то урывками, поэтому окружающая реальность фиксируется мозгом фрагментарно: мелькающие в неверном свете факела уходившие вниз стёртые ступени; дробный стук камешка, сбитого с насиженного места волочившейся по этим ступенькам моей правой ногой; паутина, прилипшая на повороте к щеке. Что из увиденного и услышанного происходит на самом деле, а что порождается буйной фантазией, определить даже не пытаюсь. Ясно одно: меня волоком кто-то куда-то тащит. Пыхтит, чертыхается, но упорно тащит по ступеням вниз. Тяжело, видать, неизвестному носильщику приходится, ведь я далеко не пушинка, как-никак под метр восемьдесят вымахал.

Пытаюсь вспомнить, как же до жизни такой докатился, что меня, как принцессу, на руках носят, но получается сие далеко не сразу. Память весьма дозировано выдаёт нужную информацию: кладбище, встреча, свежая могила. А потом? Потом я позорно грохаюсь в обморок! Стыдно-то как! Но вполне предсказуемо: покойников я всегда боялся. Одно время даже в готы подался, чтоб от страха смерти избавиться, только не особо это мне помогло.

От того периода у меня остались волосы до плеч, пирсинг да чёрная кожаная косуха с кучей молний и цепочек. Куртку я продолжал носить, потому что она удобная и практичная. А волосы стричь жалко. Зря, что ли, столько времени их отращивал?

Почему я из готов ушёл? Возвращались мы как-то с Люськой поздним вечером с тусовки. Оба в образе: чёрная одежда, пирсинг, мейкап. А в автобусе к нам два качка подвалили. Я поначалу подумал, что они к Людмиле клеятся, а оказалось — ко мне!

— Привет, красотка, давай знакомиться? Я — Артём, а он, — на приятеля показывает, — Вадим. А тебя как зовут?

Я к тому времени от шока отошёл и жеманненько так ему ладошку лодочкой подаю:

— Приятно познакомиться. А я — Митрофан!

Качки после моих слов едва ли не бегом в конец автобуса рванули и на первой же остановке вышли. Смешно получилось, но от этой истории у меня какой-то неприятный осадок на душе остался. Люська потом долго доказывала, что на девушку я не похож. Вот только быть готом после этого случая мне как-то резко расхотелось.

Между тем меня бесцеремонно роняют, а потом ещё и трясут, пытаясь привести в чувство. Ага, так я и сознаюсь, что уже очнулся и пытаюсь в происходящем разобраться! Но мои коварные планы быстро расстраивают, нагло облив меня холодной водой. Забыв про конспирацию, резво подскакиваю. Пусть я и не злобная волшебница Бастинда, чтобы от воды растаять, но всё равно неприятно.

Голова чугунная сразу вниз тянет, перед глазами разноцветные круги в чехарду играют. Но чьи-то руки пребольно сдавливают плечи, не дав в очередной раз упасть. Меня опять тащат и усаживают на что-то мягкое. А под нос суют нашатырь (мама у меня медик, так что этот запах мне с детства мне знаком). Оглушительно чихаю и открываю глаза.

Небольшое, полностью закрытое помещение метра три на четыре с серыми каменными стенами и потолком, мрачное, как склеп. Только хрустального гроба со спящей красавицей для полного антуража не хватает. Зато имеется несколько грубо отёсанных каменных блоков разного размера. На одном из них, наполовину прикрытом пушистой меховой шкурой, я сейчас и сижу. Рядом находится камень поменьше, выполнявший роль стола. На нём стоит высокий подсвечник с пятью ярко горящими свечами, большой кувшин с узким горлом и приличного размера кубок. Всё это из какого-то тускло-жёлтого металла. Медь? Латунь? Золото? Впрочем, сейчас это не важно.

Голова болит просто адски. Как будто тысячу гвоздей одновременно в череп вбивают. Стискиваю виски руками, но легче не становится.

— Потерпи, сейчас пройдёт. Люди всегда тяжело переход переносят.

Люди? Переход? Что за бред! А голос-то знакомый... Перевожу взгляд выше и резко отшатываюсь. Мой провожатый стоит совсем рядом и тянет ко мне жуткую когтистую лапу. Верить в происходящее совсем не хочется. Может, упав, я ударился так сильно, что бредить начал? А на самом деле до сих пор где-нибудь там, среди могил, лежу себе и в ус не дую. Решив убедиться в своём предположении, я крепко зажмуриваюсь и тычу эту самую лапу пальцем. Если мираж, то она исчезнет. Не исчезает! На ощупь конечность оказывается твёрдой и теплой, вполне себе настоящей. Значит, всё, что меня окружает — самая что ни наесть реальность.

Присматриваюсь к «ожившему мертвецу» внимательней. А руки-то у него обычные, человеческие. Это мне с испуга, наверное, когти привиделись. А вот клыки есть, небольшие, едва заметные, но всё же клыки. Так вот что мне показалось странным в облике встреченного среди могил парнишки. Клыки. Упырь! И как я сразу не сообразил. Да мне конец! Всем известно, чем эта нечисть питается — людей едят! Прощаюсь мысленно со своей непутёвой жизнью, с мамой и Люськой. Жаль, и не пожил совсем, семнадцать всего. И я решаю заболтать нечисть:

— Не трогай меня! Не смей! Я не вкусный!

Реакция упыря на мои жалкие попытки заговорить зубы оказалась непредсказуемой, и я удивлённо смотрюл на согнувшегося от хохота нелюдя. Может, теперь у него аппетит пропадёт, и есть меня в ближайшее время никто не станет?

— Такой большой, а в сказки веришь, — отсмеявшись, говорит упырь.

— Какие сказки? Да все знают, что вы человечиной питаетесь!

— Человечиной каннибалы в Африке питаются! Неужели я на африканского каннибала похож?

— А что, скажешь, вы людей совсем-совсем не едите? И даже кровь из них не высасываете?

— Мы? Не едим! И ничего не высасываем! Сам же сказал, что невкусный! — снова смеётся этот… упырь, короче.

Я, можно сказать, с жизнью уже почти простился, напоследок разные способы остаться в живых изобретаю, а он, знай себе, посмеивается. От внезапно накатившей злости меня прямо на месте подкидывает, и, разом забыв свой недавний страх, я хватю упыря за грудки и несколько раз хорошенько трясу:

— Издеваешься, сволочь!

— Стой, стой! — пытается успокоить меня упырёныш. — И чего ты такой вспыльчивый! Сам себе что-то напридумывал, а на меня кидаешься!

— А не фиг тут издеваться! — всё ещё злюсь я.

— Да не едим мы людей, не едим! Разве что энергией человеческой иногда подпитываемся, если болеем или устаём сильно.

Подпитка энергией меня пугает куда меньше, чем возможность быть съеденным. Поэтому я успокаиваюсь, но сомнения ещё остаются:

— Если вы людей не едите, то почему все так уверены в обратном?

— Наша служба безопасности эту байку лет триста тому назад запустила, чтобы особо любопытных отпугнуть.

Мне бы, дураку, поинтересоваться, что эта служба безопасности с особо любопытными делала, если те с первого раза не отпугивались, но я зачем-то ещё раз уточняю:

— А вы точно людей не едите? Совсем-совсем?

Упырь смотрит на меня жалостливо, как на душевнобольного:

— Точно, точно! Успокойся, садись и слушай.

И он рассказывает мне удивительную историю. Оказывается, так напугавший меня чёрный крест — портал перехода между нашим миром и Иномирьем, где нечисть разная обитает. А сам упырёныш был на Земле наблюдателем. Его едва ли не с рождения в человеческую семью внедрили. Подчистили кому надо память, и все были уверены, что у дамочки двойняшки родились. А что один из «близнецов» и не человек вовсе — никому и в голову не пришло. Если же кто какие-либо странности за «новорождённым» замечал, так тому легко глаза отводили. Сначала другие наблюдатели, те, что внедрение организовали, а потом и сам упырёныш это несложное умение освоил.

— Тяжело тебе было? — проникся я невольным сочувствием к упырёнышу.

— А то! — кивает тот. — Особенно в самом начале. Я молоко ни в каком виде терпеть не могу, а мне постоянно титьку подсовывали!

И мы смеёмся уже вместе. А смех, оказывается, лучшее лекарство от страха. Мне уже не так страшно в компании нечистика, и я решаюсь, наконец, спросить:

— А с какой целью вы за нами наблюдаете? Собираетесь захватить и поработить? Или уничтожить?

Упырёныш насмешливо фыркает:

— Фэнтези перечитал? Какой смысл нам вас захватывать и порабощать? От вас же никакой пользы, одни сплошные проблемы. И уничтожать вас нам тоже не за чем. Вы и сами с этим неплохо справляетесь: загрязнение окружающей среды, военные конфликты, новые штаммы вирусов...

— Зачем же тогда вы за нами следите? — упрямо продолжаю допытываться я.

— Опасаемся. Люди со времён средневековья столько ведьм, колдунов и прочей нечистой силы истребили, что наши старейшины до сих пор боятся: узнают люди о нашем существовании и решат всю нечистую силу окончательно и бесповоротно уничтожить.

— А мне зачем об этом рассказываешь? — удивляюсь я его беспечности. — Не боишься, что разболтаю?

— Да кто тебе поверит! — пренебрежительно отмахивается упырь от моей угрозы.

Это он так намекает, что моя несколько нетрадиционная внешность доверия окружающим не внушает, или в здравомыслии всего человечества сомневается? В любом случае как-то обидно.

— Кто-то может и поверит, — решаю поспорить я. — Если уж в зелёных человечков из космоса верят, то в нечистую силу и подавно поверят.

— Доверяю тебе, вот и рассказываю, — поясняет упырь как что-то само собой разумеющееся.

— Доверяешь? Почему?

— А ты не помнишь? — пристально глядя мне в глаза, словно гипнотизируя, спрашивает упырь. — Совсем ничего?

— А что я должен помнить?

Упырёныш как-то неуловимо грустнеет, словно на что-то всё это время надеялся, а я его в итоге так жестко обломал:

— Ничего. Что дальше со мной было, рассказывать?

Клятвенно обещаю самому себе при случае во всех его недомолвках разобраться и быстро-быстро, пока упырёныш не передумал, киваю:

— Конечно!

Слушаю о злоключениях юного шпиона, и страх мой безвозвратно уходит. Ну как можно бояться того, кого за шалости пороли и в угол поставили. Хороши наблюдатели! Доверить маленького беззащитного упырёныша таким бессердечным людям на целых шестнадцать лет! За обычные детские шалости — так наказывать.

Создаётся впечатление: те, кто с упырёнышем в связке работал, только и делали, что о спокойствии и благополучие его «родителей» и «брата» заботились, от разного рода переживаний избавляли. Даже известие о смерти «сына» и «брата» их особо несчастными не сделало. Так взгрустнули чуть-чуть, и всё. О людях-то заботились, а что упырёныш всё это время чувствовал, похоже, никого не волновало. А малыш столько всего пережил!

Не утерпев, озвучиваю свои мысли вслух.

— Быстро же у тебя мнение меняется, — усмехается собеседник, — то упыри — каннибалы; то люди — безжалостные монстры, которым маленького нечистика и на день доверить нельзя.

Да, есть такой недостаток: меня на раз-два переубедить можно. А может, и не недостаток, а, наоборот, достоинство. Всегда готов признать свою неправоту. Вот!

— Не такой уж маленький я был, — продолжает упырёныш, — первое совершеннолетие уже встретил. Мы при желании развитие физической оболочки замедлять можем. Вот я и выглядел младенцем, хотя был куда старше.

Удивительно, упырёныша я всё время младшим считал, а оказывается он старше меня. Может, он — ровесник моей мамы. Или вообще, бабушки.

Заметив моё шоковое состояние, упырь спешит пояснить, что живут они намного дольше. Лет триста-четыреста, а то и все пятьсот. А первое совершеннолетие в десять лет наступает. С этого момента индивидуум считается полностью самостоятельным и сам отвечает за свои поступки. Второе же совершеннолетие в пятьдесят лет справляют, так что упырёныш хоть по человеческим, хоть по иномирным меркам ещё подросток. Но пришлось ему «Родине служить» сначала наблюдателем, а когда возрастные изменения уже не удавалось скрыть при помощи амулета (вон, у упырёныша какие клыки прорезались), оператором на портале перехода. Нечисть туда-сюда переправлять. И сейчас мы не где-нибудь находимся, а в служебном помещении рядом с порталом перехода. Хочу попросить мне портал показать, но передумываю. Может, это секретная информация да и место секретное, а я тут навязываться буду.

Упырёныш ещё много что про Иномирье рассказывает. Про государственное и общественное устройство, про воспитание и образование. Оказывается, от рождения и до пяти лет нечистики воспитываются в семье, а после живут группами в заведениях типа наших интернатов, где и учатся. И только я хотел поинтересоваться, что они изучают, как прямо у нас над головой раздаётся оглушительный рёв сирены. Уши у меня закладывает так, что после долго ничего, кроме противного шума не слышу.

И ни чуточки я не испугался! Только если самую малость. Если у нас, на Земле, сирену в самых экстренных случаях врубают, то, по логике вещей, у нечисти тоже самое. А кто знает, что у них чрезвычайной ситуацией считается? Может, нашествие враждебных зомби или вообще конец света? Ошарашенный и оглушённый, я не сразу замечаю, что упырёныш посматривает на меня как-то смущённо и виновато.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Портал перехода на Землю закрылся, — огорчённо вздыхает нечистик. — Это я виноват, заболтался и не успел тебя вовремя назад вернуть, как раньше планировал.

Не успел или не захотел успеть? Может, никто и не планировал меня назад возвращать. Мерзкие мурашки страха медленно ползут по спине. Неужели, я навсегда в этом склепе останусь? Не хочу!

Бывший наблюдатель, заметив мой удручённое состояние, пытается меня успокоить:

— Это всего на сутки. А потом я тебя проведу через портал обратно.

— И мне целые сутки теперь здесь торчать?! — поняв, что никто меня похищать всё же не собирается, я начал качать права. Не желаю в четырёх стенах сидеть, и всё тут!

— Зачем здесь? Приглашаю тебя в гости. Посмотришь, как мы живём.

Предложение заманчивое. Надеюсь, что за сутки меня потерять не успеют. Мама на работе, а бабушка о моём приезде знать не знает, поскольку мы с мамой сюрприз ей сделать хотели. А посмотреть, где и как обитают эти чудики, которых большинство людей нелепой выдумкой считают, мне очень хотелось. Но напоследок я всё же предусмотрительно интересуюсь:

— А это не опасно?

— Да никто тебя не съест, — а сам так лукаво улыбается. — Разве что Баба Яга.

— Баба Яга — не выдумка? Она — настоящая?! Вот бы на неё хоть одним глазком глянуть!

Мне с детства хотелось посмотреть на первую женщину-лётчицу. Интересно, как она на самом деле выглядит? Неужели, как в сказках: «костяная нога, зубы торчком, нос крючком». Или это всё завистники придумали?

— Увидишь, обязательно увидишь. А чтобы в тебе опасная нечисть человека не почуяла — мой амулет наденешь, что я носил, когда среди людей жил, чтобы изменения во внешности скрыть.

Я с радостью соглашаюсь, в ожидании невиданных чудес совсем забыв народную мудрость о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Да и кто в такой момент о плохом думает?

Упырь между тем подходит к дальней стене, отсчитывает от пола семь камней вверх и пять влево. Сунув руку в едва заметную щель, нащупывает там что-то и тянет на себя. И кусок каменной стены бесшумно и послушно сдвигает в сторону, открывая проход в таинственный мир. Я, затаив дыхание, смотрю во все глаза. Но особо смотреть оказалось не на что. Такое же небо, только чуть голубее, такие же деревья, только ещё с листвой, и трава совсем летняя, ярко-зелёная.

— Ну, чего застыл, как истукан? Пошли! — весело командует упырёныш.

Вот так просто и буднично началось моё путешествие в Иномирье.

В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает чёрт качели

Мохнатою рукой.

Качает и смеётся,

Вперёд, назад,

Вперёд, назад.

Доска скрипит и гнётся,

О сук тяжёлый трётся

Натянутый канат.

Снует с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И черт хохочет с хрипом,

Хватаясь за бока.

Держусь, томлюсь, качаюсь,

Вперед, назад,

Вперед, назад,

Хватаюсь и мотаюсь,

И отвести стараюсь

От черта томный взгляд.

Над верхом темной ели

Хохочет голубой:

— Попался на качели,

Качайся, черт с тобой!

Федор Сологуб

Сказать, что я дико разочарован — это ничего не сказать. Попал, называется, в другой мир! А тут всё — то же самое. Те же деревья, трава и небо. Разве чуть ярче, словно их только что начисто вымыли. Замечали, наверное, какая пыльная бывает листва у деревьев, растущих вдоль автотрассы? Зато, сразу после дождя, даже там трава и листва так и блестят от первозданной свежести.

Удивительно яркие и чистые цвета природы — первое отличие, на которое я внимание обращаю. Второе — время года в Иномирье оказалось другое. У нас сейчас начало октября, поэтому деревья уже повсеместно листву сбрасывать начали, а здесь, скорее всего, середина лета. Но всё равно слишком уж тут обыденно. Где разные там чудеса да чудища?

— Подожди, всё будет, — обещает мне упырь. И не обманул ведь ни капли!

* * *

Знаете самую печальную историю о молодой загубленной жизни? Нет, это не про Ромео и Джульетту. Про Бабу Ягу! Неужели не слышали? Жила-была на белом свете юная и прекрасная девушка. Женихи к ней, как пчёлы на мёд, со всех концов света слетались. Гордая она была, ибо цену себе хорошо знала. Не хотела абы на кого свою красоту и молодость потратить, всё ждала принца на белом коне.

Долго ждала, пока однажды не приехал почтальон и не привёз ей пенсию. Глянула она в зеркало и ужаснулась, насколько за время ожидания постарела: волосы седой паклей висят, всё лицо в морщинах, зубы торчком, нос крючком. Кому она теперь такая страшная нужна?

Осерчала старуха на весь белый свет, что её неземную красоту по достоинству вовремя не оценили. Стала мстить всем молодым и красивым, чтобы им, как и ей, счастья испытать не довелось. А в наказание за нрав злобный да мстительный «одарили» её боги вечной жизнью. И живёт она уже так долго, что настоящее имя её давно забылось, и все зовут старуху просто Бабой Ягой.

Поверили? А я пошутил! На самом деле всё было иначе. По словам упырёныша, Баба Яга действительно когда-то первой красавицей на всю округу была. И жених у неё красивый да богатый имелся — сам Иван-царевич! Да, да, тот самый, про которого столько разных сказок придумывали. Только что-то у Яги с царевичем со временем разладилось, и Иван женился на царевне Несмеяне, а Баба Яга так и осталась одна-одинёшенька свой век вековать.

Хотя упырёныш и уверял меня клятвенно, что никто на всём белом свете не в курсе, какая кошка между влюблёнными пробежала, мне кажется, что основная причина тут в социальном неравенстве. Вот сами посудите: кто такая Яга? Живёт она в дремучем лесу в избушке на курьих ножках, то есть самая что ни на есть провинциалка. А Иван-царевич — штучка столичная. Да ещё и царских кровей. А Яга без титулов, без роду-племени, то ли мещанка, то ли вообще крестьянка. Не ровня она царскому сыну, короче. Наверняка папка с мамкой не позволили Ивану на простой девушке жениться, присмотрели невестушку более подходящую. А жениху родительской воли ума не хватило ослушаться. Вот и разошлись в итоге царевич с Ягой, как в море корабли.

Печально, да? Только неизвестно ещё, кто от такого развития событий больше выиграл: Яга или Иван. В царском-то тереме жить — не щи лаптем хлебать. Всяк тебя норовит носом ткнуть, что ты рожей либо родословной для царских палат не вышел. Жаль только, что Яга так себе спутника жизни и не нашла. Может, любила царевича сильно, а может, в мужиках с того времени разочаровалась.

Все эти глупости у меня в голове крутились, пока мы с упырёнышем брели по лесу, и я у него об обитателях Иномирья выспрашивал. Брели, брели и у избушки на курьих ножках оказались. Легендарное недоверие Яги к сильному полу напрочь опровергает старая берестяная грамота, криво-косо приколоченная к покосившимся воротам большим ржавым гвоздём: «Дружбу не предлагать, только замуж. Коротко о себе: волшебная на всю голову». Ниже ещё что-то накарябано, но береста столь густо покрыта копотью, что прочесть невозможно. Заметив, с каким интересом я рассматриваю кривоватые буквы, упырь — оказывается, его зовут Умир, что означает «умиротворение» — поясняет:

— Бабуля так развлекается. Замуж она не собирается. Кащей ей давно руку и сердце предлагал — отказала. Сказала: «Я ещё слишком молода для столь серьёзных отношений».

Бабуля? Это упырёныш так ласково Ягу называет? Или Умир действительно её внук? Только я собрался это уточнить, как скрипучий, но приятный женский голос у меня за спиной произнёс:

— Давно поняла, что выходить замуж надо после ста пятидесяти, когда скучно станет. А лучше после трёхсот, когда жить надоест. А мне и в триста пятьдесят ещё не надоело!

Резко поворачиваюсь, и вот передо мной она — Баба Яга! Помните старый-престарый анекдот про то, как Баба Яга на дискотеку собиралась? Стоит Яга перед зеркалом, смотрит на свои оставшиеся три волосинки и думает: «Какую бы мне причёску сделать?» Решила косичку заплести. Косу плела — вырвала случайно один волосок, огорчилась: «Придется теперь делать хвостик!» Пока волосы в хвост собирала, ещё один волосок у неё выпал. Плюнула с досады: «Да чёрт с ней, с этой причёской! Лучше с распущенными пойду!»

Наглая ложь! Волосы у Бабы Яги длинные и густые. И седина эту ухоженную гриву совсем не портит, а даже наоборот — придаёт особый шарм. Удивляет наличие сучков да листьев в волосах, но, подумав, я сообразил, что таким «украшением» Яга пытается создать эффект полной и неухоженности своей шевелюры. Дескать, расчёсываюсь исключительно по праздникам, не чаще. Я ж Баба Яга, что с меня взять!

Лицо у Яги приятное, и даже крючковатый нос его совсем не портит. Стоит заглянуть в её чуть поблёкшие синие глаза, в которых отражается вся доброта и мудрость мира, и нос кажется не таким уж и большим. А небольшая чёрная бородавка на остром подбородке старательно замаскирована кокетливо повязанным красным платочком в белый горошек. Спина, согнута не горбом, а тяжестью прожитых лет. Руки ухоженные, с маникюром. Ногти, на мой вкус, слегка длинноваты, но видали и куда длиннее. Некоторые из моих одноклассниц такие когти отрастили, что любая нечисть обзавидуется. Всегда удивлялся, как они шариковую ручку не только держать умудряются, но ещё и пишут.

— Это кто же к нам пожаловал? — притворно удивляется бабуся, радостно всплеснув руками. — ВнучОк! Да ещё и с приятелем! Не зря мне сегодня всю ночь пёстрые куры снились зря. К гостям! Заходите, коль пришли. Пирогами со смородиной вас угощу.

И вот мы за дубовым столом, застеленным домотканой вышитой скатертью, едим ещё горячие пироги да смородишным чаем с молоком запиваем. Вкуснотища! Не зря баба Глаша мамуле как-то выговаривала: «Чайный пакетик — деньги на ветер! Настоящий чай — листовой. А если ещё и с травками полезными да душистыми заварен — это вещь!» Полностью с бабулей согласен: хороший чаёк лучше всякого лекарства иной раз помогает. Попьёшь такого — и на душе полегчает, и в голове разом проясняется.

Вспомнил бабулю, к которой в гости направлялся, и так сразу грустно стало. Успокаиваю себя тем, что иномирная экскурсия скоро закончится, и я вернусь туда, откуда сюда и попал. А от ворот кладбища до бабушкиного дома буквально рукой подать. Пока же нужно наслаждаться тем, что есть: пирогами, чаем, неспешной беседой Яги с Умиром о каких-то пустяках. И никто не мешает незаметно осматривать место обитания этой загадочной старушки.

Крутобокий, начищенный до блеска самовар гордо возвышается посреди множества мисок и плошек со всякой вкуснятиной. Большое блюдо с румяными пирогами рядом испускает аромат на всю избушку, светлую и уютную. Русская печь, занимающая не меньше четверти избушки, разрисована цветами да петухами. Крупный серый кот расслабленно дремлет на лежанке, да не столько дремлет, сколько притворяется. Вон как на меня исподтишка жёлтым глазом заинтересованно позыркивает. Любопытно ему, видать, кого это в гости чёрт принёс.

А главное — нет нигде и в помине ни паутины по углам, ни ужасных гирлянд из сушеных змей да мышей, как обычно в сказках жилище бабы Яги описывают. Только аккуратные пучки засушенных душистых трав ненавязчиво намекают на колдовскую сущность хозяйки. И так мне захотелось узнать, какими же волшебными способностями Яга на самом деле обладает, что рот у меня сам собой открывается, чтобы об этом гостеприимную хозяйку спросить.

Да только как открывается, так и захлопывается, потому что приходится в спешном порядке очередной пирожок пережёвывать, который Умир молниеносно в открытый рот и сунул. Желание пообщаться у меня сразу пропадает, стоит заметить бешеный взгляд упыря. А у него уже глаза красным отливают и клыки удлиняются. Видать, разозлился не на шутку. Ну и ладно. Нельзя так нельзя. Буду нем, как аквариумная рыбка. Мне же лучше — больше пирогов достанется. Вон их ещё на столе сколько!

Умяв ещё пару пирожков, добрею и решаю, что обижаться на Умира глупо. Что ни говори, а вовремя он меня остановил! Ещё чуть-чуть — и я бы спалился. Вряд ли Яга в лицо всех представителей молодого поколения Иномирья помнит, но мои странные вопросы могут посеять у неё подозрения. Уж местные-то про Бабу Ягу, наверняка, всё-всё знают!

От дальнейшего самобичевания меня отвлекает громкий стук в дверь и истошный вопль:

— Бабка, пусти переночевать!

— Да ты что, милок! Стара я уже для этого! — кокетливо приосанивается старушка, почуяв бесплатное развлечение.

— Бабка, зубы-то не заговаривай! — доносится в ответ из-за двери.

— А у тебя, касатик, зубы болят? — неподдельное сочувствие в голосе Яги почему-то заставляет усомниться в её искренности. — Так я такое средство эффективное знаю — вообще забудешь, что они у тебя есть, зубки-то!

— Тьфу ты, Яга! Переночевать пусти!

— Да ты что, соколик! Какое переночевать? — непритворно изумляется Яга. — Белый день на дворе!

— Ты что, старая, совсем из ума выжила? — злится неизвестный гость. — Пароль это! Мне его Кащей под большим секретом сообщил. Сказал — ты поймёшь, что к чему!

— Ох, и впрямь запамятовала я! Сейчас щеколду отодвину, — а сама нас за плечи цепко так хватает и к окну подталкивает, шепча, чтобы мы быстрее убирались.

Мы с упырёнышем переглядываемся недоуменно, но послушно через окно и ретируемся. Присаживаемся, не сговариваясь, на завалинку, и прислушиваемся к тому, что в избушке происходит.

— Иванушка! Как я тебя, соколик ты мой, видеть-то рада! — разливается соловьём Баба Яга, впуская в избушку разобиженного гостя.

— Ты, старая, из меня дурака-то не делай! — ворчит уже не так сердито в ответ густой мужской бас.

— Да кто же, Ванечка, из тебя дурака делает? Всё что можно уже и так сделано...

И именно этот момент Умир выбирает для того, что бы толкнуть меня в плечо и молча указать на калитку. Приходится бросить подслушивание и, пригнувшись, вслед за упырёнышем бежать.

— Ну что, посмотрел на Бабу Ягу? — шёпотом спрашивает Умир, когда мы оказались за оградой.

— Да. А она и вправду твоя бабушка?

— Самая настоящая, — кивает упырь.

— А дед у тебя кто? — продолжаю допытываться.

— Не знаю. Сколько я у Яги не выпытывал — не сознаётся. Есть, конечно, некоторые предположения. Только она их и не отрицает, и не подтверждает.

Встреча с Ягой оставила странное впечатление. С одной стороны — я примерно такой её и представлял. А с другой — осталось ощущение какой-то незавершённости. Таинственный гость с паролем от самого Кащея. Что-то явно затевается. Не скажу, что недоброе, но непонятное и таинственное уж точно. Чую, неспроста это. Тьфу ты, уже сам как в сказке говорю! Но как бы мне иномирские интриги боком не вышли.

Извилистая тропинка стелется под ноги, как ковровая дорожка. Солнышко светит, птички чирикают, и вдруг упырь хватает меня за руку и тянет у огромному, обросшему серым мхом валуну.

— Прячемся! — шипит мне прямо в ухо. — Совсем забыл, что сегодня Колобок «обход территории» делает. Быстрей, вон он уже сюда катится!

Плюхаюсь сходу на травушку-муравушку и осторожно выглядываю из-за камня. Где это ожившее хлебобулочное изделие? Воображение рисует огромную буханку хлеба, которая, как снежный ком, неотвратимо надвигается на нас, потешно моргая выпуклыми чёрными глазками. Да, воображение — штука опасная. Такое придумываешь, что и сам потом испугаешься. Лежу тихо, как мышка-норушка, почуявшая кошку, и терпеливо жду, когда же это диво дивное появится.

А на поляну тем временем неспешной трусцой выбегает низкорослый полноватый парень с волосами цвета соломы и, ласково поглаживая бутыль с чем-то мутным, неспешно направляется к росшей невдалеке берёзовой роще. Проследив за удаляющейся вспотевшей спиной незнакомца ошарашенным взглядом, поворачиваюсь к упырёнышу:

— Это кто?

— Колобок! — улыбается он.

— Не похож совсем. А где тогда заяц, медведь, волк, лиса? Бабушка с дедушкой, наконец?

— Баба с дедом, как положено, дома сидят да пироги с чаем едят. Медведь Берендей полицмейстером служит, волк Волколак на каторге срок за грабёж мотает, заяц Заян на базаре семечками торгует. А Лиса Патрикеевна… Да вот же она сама! — и рукой в сторону показывает.

Поворачиваю голову и вижу: громко пыхтящий «колобок» шустро выбегает из-за берёзок и топает обратно. А за ним следом бежит мощная рыжая особа со скалкой в руках.

— Погоди у меня, — грозится она, размахивая скалкой, — догоню и мозги на место вправлю!

— А вот и Лиса, жена колобка, — просвещает меня Умир.

Вот и ещё одна сказка была полностью развенчана. Где тот весёлый румяный свежеиспеченный колобок, которого мне в детстве было так жалко? А этого постоянно потеющего поддатого мужика и не жалко вовсе. А чего жалеть-то, ведь его, оказывается, никто не съел!

Видимо, последнюю фразу я произношу вслух, потому что пробегавший рядом «колобок» тормозит и жалуется:

— Каждый день поедом ест. Ни с ребятами в трактир, ни с удочками на рыбалку. Ничего нельзя. Знал бы раньше — ни за что не женился!

— Я тебе покажу — не женился бы! — Патрикеевна буквально полыхает от злости.

Шваркнув в сердцах скалкой по скрывавшему нас мощному камню, она совершает немыслимое. Сломана не только скалку, но и многострадальный валун, который сначала с громким треском разламывается на три части, а потом уже — на мелкие осколки. И нас с Умиром засыпает мелкой каменной крошкой.

Не знаю, на кого похож в тот момент я, но Умир, щеголявший бледно-серой ошарашенной физиономией, как никогда раньше походит именно на упыря. Почему меня это так насмешило? Не знаю. Но сдержать неожиданное веселье мне полностью не удаётся, вместо «хи-хи» из моего рта вылетает что-то похожее на «хрю-хрю».

— Да чтоб тебе всю жизнь вот так хрюкать! — зло выплёвывает, неожиданно шустро повернувшись в мою сторону Патрикеевна.

Упырёныш резко бледнеет, хватает меня за руку и тащит куда-то. Удивлённый его неожиданной прытью, я пытаюсь выяснить её причину. Но из моих уст вместо привычных слов вырывается лишь жалкое «хрю-хрю».

Можете себе представить, что я в этот момент почувствовал? Вряд ли! Те непередаваемые ощущения, которые меня захлестывают, описанию не поддаются. Столько всего за последние часы произошло, что и на год хватило бы. И проклятье рыжей толстухи оптимизма отнюдь не добавляет. Наверно, именно в такие моменты люди либо полностью меняют своё мировоззрение, либо с ума сходят. Только я, похоже, какой-то бракованный. Прожито не переосмысливал и с ума не двинулся. Хотя страшно так, что предыдущие кладбищенские потрясения кажутся смешными детскими страшилками.

— Вот объясни, — зло шипит Умир, до боли стискивая моё многострадальное запястье, — за каким лядом тебе приспичило над Чубасью смеяться?

Да я, вообще-то, над грязной мордашкой упыря смеялся, а не над грозно пыхтящей толстухой. Так, выходит, мы не от Колобка прятались, а от этой самой чубаси? Я бы возгордился своей безупречной логикой, но сейчас ситуация к этому не располагала.

Неужели я теперь всегда хрюкать буду? А-а! Не хочу!

С другой стороны, может и хорошо, что человеческая речь мне сейчас неподвластна? Уж слишком кровожадно на меня упырёныш смотрит. Казалось, скажи я ему сейчас хоть слово — сожрёт сразу и без соли.

* * *

Очередную ложбину мы пересекаем короткими перебежками, прячась за разлапистые кусты, удивительно похожие на огромные одуванчики. Не знаю, кого опасается Умир, но я, потеряв человеческую речь и захрюкав, готов от каждой травинки шарахаться. Заденешь случайно какой-нибудь листочек, а из-под него кто-нибудь как выскочит да как выпрыгнет. «И пойдут клочки по закоулочкам». Так, кажется, в сказках говорится? Так вот, поздравьте — я сейчас как раз в такой сказке.

Может, не так уж страшно в Иномирье — вон Баба Яга меня не съела, а чаем с пирогами угостила. Но что-то мне подсказывает: вряд ли без упырёныша она бы меня так ласково привечала. Эх, Баба Яга не съела, зато какая-то непонятная толстуха взяла да и заколдовала.

Мне одновременно и страшно — не каждый ведь день у тебя речь отбирают — и дико любопытно, что же дальше будет. Это как в игре: переживаешь за своего игрового персонажа от всей души, но с собой его полностью не отождествляешь. Всё происходящее мне скорее сон напоминает. А во сне даже самое страшное не так пугает, как наяву, потому что знаешь: проснёшься — и всё пройдёт. Поэтому я и не впадаю в уныние, хотя и переживаю изрядно. А вдруг это проклятье — навсегда?!

Теплится где-то в глубине души надежда, что не всё так плохо, как мне кажется. Умир меня не бросил, а, значит, обязательно что-нибудь придумает. Может, есть, например, такие волшебные груши, которую съешь — и всё как рукой снимет. Или не груши, а что-то другое, но с похожим эффектом. Куда-то же упырёныш меня упорно тащит?

Не думаю, что он решил всё Иномирье марш-броском одолеть ради обещанной мне экскурсии. Во время экскурсии так себя не ведут. Вон, опять озирает, прислушивается к чему-то и к следующему кустику меня, как ребёнок игрушечного мишку за лапу, тянет. А сила у него совсем нечеловеческая. Я, поначалу, попытался от его цепкой ручонки освободиться и сам идти. Не маленький, чай. Так он своими глазищами так зыркнул — у меня всякое желание трепыхаться напрочь пропало.

Вот и передвигаемся, как детишки в детском саду на прогулке, за ручку. На запястье у меня от его хватки, наверняка, нехилые такие синяки останутся. Не то чтобы я переживаю из-за этого, но лучше бы без них обойтись.

Что-то в последнее время мне явно не везёт. То одно, то другое. Чёрная полоса наступила, что ли? Надо срочно отвлечься от грустных мыслей. Грусть она такая — проберётся незаметно, как соринка в глаз, и станет незаметно тебе жизнь отравлять. Не успеешь оглянуться, как ничего кроме чёрной меланхолии в душе не останется.

Интересно, насколько «этот безумный, безумный мир» велик? И не спросишь ведь: хрюканьем много мыслей не выразишь. Но, прояснить будущее хоть чуть-чуть хотелось, и я, с немалым трудом притормозив спешащего куда-то упыря, вопросительно хрюкнул.

Умир, как ни странно, меня сразу понял:

— Потерпи, минут через пять к озеру выйдем. Там и поговорим.

Да он издевается, что ли? Я же теперь только хрюкать и могу. На диво содержательный у нас разговор выйдет. Я ему: "Хрю!" А он мне: "Что?" И не выйдем, а скорее выбежим. Умир несётся, как спринтер, да ещё и меня за собой тащит. Я в жизни так не бегал. Мало того, что по пересечённой местности, так ещё и согнувшись едва ли не в три погибели. А разогнуться в полный рост Умир мне не даёт — сразу скалиться и порыкивать начинает, как ротвейлер у нашей соседки сверху. Тот всегда при виде меня так же себя ведёт. Видимо, чем-то ему не нравлюсь. Неужели до сих пор помнит, что я когда-то давным-давно его за хвост в шутку дёрнул. Ротвейлер тогда таким миленьким щеночком был, а я — глупым ребёнком.

От кого мы прячемся? Чубысь давно позади осталась, а других обитателей Иномирья в пределах видимости точно нет. Или я просто чего-то не понимаю, поскольку с реалиями здешней жизни не знаком? Я же тут впервые, а Умир молчит, как партизан на допросе. Пользуется тем, что я его спросить не могу. Нет, чтобы самому мне всё рассказать, пока время есть — мы снова с ним у очередного кустика притормозили.

Растение, действительно, похоже на одуванчик. Даже пушистые шапки соцветий один в один, если не брать во внимание размеры. Я аккуратненько трогаю одним пальчиком мягкую на вид головку одуванчика-переростка. И что тут сразу началось! Растение дрожит, скрипит, как несмазанные навесы на воротах деревенской усадьбы, и выплёвывает в нашу сторону миллион (никак не меньше!) острых коротких стрел с пушистым оперением на конце.

Будь я один — ни за что не успел бы от неожиданной атаки спастись. Не ожидаешь ведь такой агрессивности от безобидного одуванчика. Но Умир молниеносно реагирует: роняет меня на землю, а сам сверху падает. Собой меня прикрывает, чем от верной смерти спасает. Чувство такое неловкое, что и словами не описать. Люська на моём месте давно бы уже висела у Умира на шее и восхищённо пищала: «Ты — мой герой!» Может, мне так же поступить? Или простого «спасибо» достаточно?

Воздух Иномирья на меня как-то не так влияет, или во всём съеденные у Яги пироги виноваты? Кто знает, что она в них кроме смородины кладёт. Упырёныш меня спас, а я над ним подшучиваю. Мысленно, правда, но сути-то это не меняет. Нет, хорошо, что сейчас я лишь хрюкать могу. Иначе что-нибудь подобное вслух ляпнул.

Иной раз и сам удивляюсь, как окружающие мой острый язычок терпят. Мама и Люська не в счёт, те-то за годы общения со мной ко всему попривыкли и просто внимания на глупые шутки не обращают. А остальные? Те же одноклассники, например? Может всё-таки меня с восьмым марта поздравляют не ради прикола, а в отместку за мои вечные шуточки? Неужели, чтобы понять это, мне нужно было в другой мир попасть?

Задумавшись о вещном и вечном, я на какое-то время выпадаю из реальности, а прихожу в себя от смачного подзатыльника.

— Если ещё раз как-то не так хрюкнешь или к чему-то свои шаловливые ручонки потянешь, сам лично тебя загрызу. Всё милосердней будет, чем ждать, пока ты по своей глупости не погибнешь, — пристально глядя мне прямо в глаза, информирует упырь.

Мда, мне аж неловко. Надо извиниться, но как? Не хрюкать же виновато.

Не дай судьба, подобному случиться:

По чьей-то злой, неумолимой воле

Испить воды из малого копытца

И потерять навеки чистый облик.

Идти брести под шкурою косматой,

Нести надежду, как травинку мая —

Залог преображенья и возврата,

Что где-то есть она, душа живая,

Которая из глубины всплывёт,

Раздвинет светлая, речные камыши,

И расколдует, и тебя спасёт.

А если в мире нет такой души?

Михаил Савельев

Серебристая гладь лесного озера возникает перед нами неожиданно. Так неожиданно, что мне вначале кажется — это просто-напросто мираж. Настолько сказочно-прекрасна открывшаяся моему взору картина.

Деревья, росшие по берегам волшебного озера, самые обычные: берёзы, осины, ивы. А вот само озеро! Кажется, будто голубое-преголубое небо неведомо почему вдруг упало на землю и затерялось среди сочного разнотравья — настолько прозрачны чистые озёрные воды. Каждая веточка или травинка, отражавшаяся в водном зеркале, выглядит абсолютно идентичной настоящим. Но долго любоваться этим чудом природы мне не дают.

— Сиди здесь и никуда не лезь! — жёстко командует Умир, указав на ствол упавшего дерева в нескольких метрах от воды.

Сожусь послушненько на брёвнышко, оглядываюсь по сторонам. Никогда не чувствовал в себе желания восторженно вздыхать над каждым кусточком или цветочком. Растут себе да растут. Обеспечивают нас кислородом да пищей — и ладно. Но сейчас я впервые совершенно бескорыстно любуюсь природой. Даже самый невзрачный кустик, отражаясь в озёрной воде, выглядит прекрасным райским деревом. Судите сами: листочки тоненькие, резные; а лимонные прожилки на изумрудном фоне смотрятся просто потрясающе. И почему я раньше на такие детали внимания никогда не обращал? Или это волшебное озеро решило мне помочь разглядеть необыкновенную красоту в самых обыкновенных вещах?

Но тут по воде пробегает мелкая рябь, и отражение резко меняется. Вместо невиданной красоты экзотического растения — снова самый обычный куст на пологом берегу торчит. Пройдёшь мимо такого — и даже внимания не обратишь. Ветви как ветви, листья как листья. Ничего особенного. И что я в нём мгновением раньше нашёл? Озадаченный резкой сменой восприятия действительности, несколько раз перевожу взгляд с отражения на куст и обратно. Что-то здесь не так, я это всем нутром чую, а что? Почему внешний вид одного и того же предмета так резко меняется? Смотришь прямо — видишь одно, а в отражении всё выглядит совсем по-другому. Фокус какой-то, что ли?

Умир между тем разувается, закатывает джинсы до колен и осторожно начинает входить в воду. Сделав несколько шагов по мелководью, он останавливается, разводит руки широко в стороны и застывает неправильной кособокой статуей. Солнечные лучи весело и задорно играют в догоняшки по гладкой поверхности озера, лёгкий ветерок ласково шевелит листву дерева, под которым я сидел. Трава что-то тихо шелестит. Полное умиротворение. Умиротворение и Умир. Символично!

Окружающий мир внезапно застывает неровным стоп-кадром. Первыми исчезают запахи и звуки. Потом что-то происходит со зрением. Я даже испугаться не успеваю, так быстро все эти изменения происходят. Вначале над широко разведёнными в стороны ладонями Умира вспыхивает фиолетовое сияние, затем разряды шустрых мелких молний рвутся вверх навстречу друг другу примерно под углом в шестьдесят градусов и сталкиваются где-то в полутора метрах над запрокинутой вверх головой упырёныша.

Боязливо вжав голову в плечи, напрягаюсь в ожидании трубного раската грома. Всегда грозы боялся, что тут поделаешь. Не все настолько безрассудно-бесстрашны, чтобы вообще ничего не боятся. Но привычного грохота следом за блеском молний не следует. Молнии, врезавшись друг в друга, с негромким треском рассыпаются в разные стороны ярким, но коротким фейерверком. И всё вокруг снова становится самым обычным, когда Умир медленно бредёт к берегу: шелест травы, плеск воды, шаловливое дуновение ветерка.

Сам упырёныш как-то неуловимо меняется. Может, тени, глубоко залёгшие у него под глазами, такое впечатление создают, а может, во всём виновато его тяжёлое, прерывистое дыхание. Или искренний облегчённый вздох, неосознанно вырвавшийся, когда упырёныш, наконец-то, достигает суши. Как будто Умир долго-долго тащил на себе неподъёмную ношу, потом резко освободился от тяжести, а воздуха по-прежнему не хватает, потому что по привычке не решается вздохнуть полной грудью. Не обуваясь и даже не подняв обувь, Умир шлёпает босиком к поваленного дерева и тяжело плюхается на бревно рядом со мной.

— Теперь сидим и ждём! — говорит он и, увидев мой открывающийся было по привычке рот, тут же добавляет. — Молча!

Мой горящий праведным возмущением взгляд остаётся Умиром незамеченным, потому что в озере что-то шумно плеснулось. Крупная рябь идёт по воде. Волны сначала совсем мелкие, а потом всё крупнее и крупнее. Странный, тянущий за душу стонущий звук режет уши. Чуть левее того места, где ранее стоял в воде Умир, с шумом вспучивается огромный воздушный пузырь. За ним второй, третий. Вскоре из воды показалось нечто, напоминающее неумелую поделку начинающего мастера. Наверняка, вы такие не раз в своей жизни видели: голова из жёлудя, волосы из соломы, ручки — веточки. А теперь представьте это безобразие размером с рослого взрослого мужика, да ещё и целеустремлённо движущееся к нам.

Я намертво цепляюсь за Умира. Он, болезненно морщась, пытает освободиться от моих удушающих объятий, да где там. Далеко не сразу Умиру удаётся разжать мои закостеневшие руки. А только после того, как упырёныш покровительственно шепчет мне на ухо:

— Не бойся, ничего страшного. Обычная русалка.

От удивления ослабляю хватку, чем Умир тут же воспользовался, чтобы освободиться. А освободившись, спешит отодвинуться на безопасное расстояние.

Вот это непойми что и есть русалка?! А где миловидное личико, густые шелковистые волосы, роскошная девичья грудь? Где хвост, наконец? И, словно подслушав мои мысли, существо тут же начинает стремительно меняться. Всего через несколько мгновений оно становится таким прелестным созданием, каким обычно художники изображают русалку. Но я-то видел, какая она на самом деле!

— Здравствуйте, мальчики! — кокетливо стрельнув глазками в нашу сторону, вежливо здоровается новоиспечённая красотка.

В ответ Умир лишь расслабленно машет русалке рукой. Дескать: «Привет тебе, девица, привет». А я, как человек воспитанный, предельно вежливо хрюкаю. На всякий случай, чтобы девушку своим невниманием не обидеть. Ещё одно проклятье мне получить совсем не хочется. Моя нарочитая вежливость незамедлительно привлекает внимание ундины. Синие бездонные глаза как будто в душу мне смотрят, я себя под этим рентгеновским взглядом впервые настолько открытым и беззащитным чувствую.

— Как интересно! — ласково мурлычет русалка. — Умир, а ведь твой приятель — видящий!

В голове словно переключатель щёлкает. Понимаю вдруг, почему куст в отражении по-другому выглядит. Кто-то на него чары отвода глаз наложил. Читал где-то, а может слушал, что есть такой наговор, который внимание посторонних от заколдованного объекта отводит. И только тот, кому тот предмет судьбою предназначен, может его в истинном виде узреть.

Но при чём здесь обычный куст? Кому понадобилось его прятать? Может, дело совсем не в странном растении, а в чём-то другом? Например, в той жуткой живой коряге, оказавшейся вдруг прекрасной русалкой. Так это что же получается? Вот эта образима и есть моя судьба? Ну, уж нет! С облегчение вспоминаю, что страхолюдную внешность разглядел не тогда, когда на неё во все глаза смотрел, а отражение в озёрной воде увидел! А все знают (мне, по крайней мере, бабушка Глаша говорила), что наведённое колдовство не отражается. Так что русалка, к счастью, не моя судьба, и быть каким-то там видящим я никак не могу! Остаётся невыясненным кустик, с которого сомнения в собственной адекватности и начались, но вряд это важно.

Словно прочтя мои запутанные мысли, Умир тоже сомневается:

— Не похож Митрофан на видящего. Даже самый слабенький видящий уж разглядел бы опасность, грозящую ему лично. А он, — и небрежный и немного снисходительный кивок в мою сторону, — на Чубысь совсем никак не среагировал.

— Он не пророк и не предсказатель, чтобы опасность заранее предвидеть. Видящий истинную суть вещей видит.

Упырь и русалка оживлённо спорят между собой, а я о предмете их спора не менее напряжённо думаю. Мне ведь и раньше у Умира когти на руках привиделись, когда мы в склепе на кладбище сидели. Истинную ли суть я его тогда увидел? Или мне просто со страху непойми что померещилось? Но в любом случае — рано пока какие-то выводы делать. Нужно притвориться непонимающим олухом, затаиться и наблюдать дальше. Всё непонятное рано или поздно проясняется. Или становится не настолько важным, чтобы из-за него переживать.

— Даже если Митрофан — видящий, — говорит Умир, размахивая руками. — То это никак не отменяет проблемы с проклятием. Надо срочно что-то с этим делать! Не хрюкать же ему до конца своих дней!

Испугавшись столь безрадостной перспективы, я разом отвлёкся от праздных размышлений о возможной принадлежности к видящим и начал более внимательно прислушиваться к разговору. Тут ни много ни мало, а, дальнейшая судьба решается.

— Нашёл проблему на пустом месте. К бабке своей его своди — та в миг с него все проклятия и наговоры поснимает, — безмятежно советует русалка.

— Нельзя Митрофана к бабке, — вздыхает Умир. — Во-первых, мы только что у неё были, чай с пирогами пили, пока Иван-дурак не заявился. Яга сразу нас взашей и выгнала. Как думаешь, обрадуется она, если мы вернёмся и ей помешаем?

Русалка молча пожимает точёными плечиками, видимо, сильно сомневаясь в радушии Яги.

— А во-вторых, Яга не должна заподозрить, что Митрофан не нечисть, а человек. Она же меня, если об этом узнает, на мелкие клочки порвёт!

Русалка весело улыбается, представив, видно, что может сотворить с Умиром разозлённая Яга. Потом спохватывается и, осуждающе покачав головой, вздыхает:

— Опять старая интриганка во что-то влезла!

— Не такая уж Яга и старая по сравнению с тобой, — усмехается совсем уж невесело Умир. — Вечно тебе всякие заговоры да вражьи происки мерещатся.

— Но, но, — непритворно возмущается русалка. — Воспитанные люди девушкам про возраст не напоминают, мы для них — вечно юные.

Ухватившись за нависавшую почти над самой водой ветку ивы и грациозно подтянувшись, она усаживается на корягу. А потом и на бревно к нам поближе перебирается.

— Меня Светозарой кличут, — лукаво улыбается ундина, обращаясь ко мне.

Вежливо склоняю голову, всем своим видом демонстрирую насколько рад знакомству.

— Какой симпотяжка, — соблазнительно выгибается Светозара и тянется всем телом ко мне. И не просто так, зараза, ведь тянется, а вроде бы случайно прижимается мимолётно и тут же, отшатнувшись, с любопытством мою реакцию изучает.

Я явственно почувствовал скольжение её волос по щеке и прикосновение маленькой, но крепкой груди. Это она меня так бездарно соблазнить пытается? В этом обличие Светозара, конечно, красивая, но вот её хвост! Рыбу я с детства не люблю. Да что там не люблю! Откровенно побаиваюсь. С того самого времени, как с Умиром (тогда ещё Женей) на ночную рыбалку сходил. Мне тогда такая огромная рыбина попалась, что не я её на берег вытащил, а она меня вместе с удочкой в воду утащила. Хорошо, что Умир успел меня за капюшон ветровки ухватить, а вещь качественная оказалась. Выдержала, не порвалась, пока они меня перетягивали, словно репку, с суши в реку и обратно.

Воспоминание оказалось неожиданно ярким. Меня даже передёргивает от отвращения. Странно, что раньше я об это происшествие и не помнил, а тут вдруг всё разом вспомнилось, да ещё в мельчайших подробностях. Колдовской эффект Иномирья сработал, не иначе.

Вот с тех самых пор рыбьи хвосты, даже нарисованные, у меня стойко с неприятностями ассоциируются. А кокетливо покачивающийся хвост русалки то рыбное страхолюдство, утопить меня пытавшееся, по размеру сильно напоминает. Прямо один в один. Какое уж тут соблазнение? Я только омерзение и чувствую. И ещё опасение, поэтому предусмотрительно отодвигаюсь подальше. Кто их этих русалок знает. Не зря же про них в народе дурная слава шла. То ли они путников заманивали и до смерти щекотали, то ли просто топили. Как по мне, так и то, и другое мало чем отличается в итоге.

Умир, исподтишка наблюдая за нашими телодвижениями, откровенно развлекается. Весело ему! А вот мне что-то не очень. Столько всего приятного хочется этой парочке высказать, а никак. Тогда я сердито хрюкаю на русалку. Умир смеётся, а Светозара замирает на месте от удивления. А потом внимательно и изучающе на меня смотрит:

— Как интересно! Он не привораживается.

— Поиграли и хватит! — останавливает её эксперименты Умир. — Подскажи лучше, как снять проклятие без помощи Яги.

Светозара ненадолго задумывается, а потом говорит:

— Слышала я ещё от бабки своей Прасковии, что если в молочной речке с кисельными берегами искупаться, то всё наведённое как рукой снимет.

— Это же Смородинка! — в ужасе хватается за голову Умир. — Да до неё неделю добираться. А мне Митрофана уже завтра вернуть обратно на Землю надо, чтобы никто его отсутствия не заметил.

— Напрямую всего-то пара дней, — упрямо трясёт волосами русалка.

— Всё равно это очень долго, — не соглашается с ней Умир.

— Всему-то тебя учить надо, — вздыхает протяжно Светозара. — Запустишь при переходе время вспять на несколько часов — никто отсутствия Митрофана и не заметит.

Полученная от русалки информация заставляет Умира крепко задуматься. Потом он, видимо, признав её правоту, начинает рассуждать вслух:

— Петлю времени я создавать умею. И следы потом подчистить смогу. А до Смородинки вполне можно и верхом добраться. Это всего-то часов пять в одну сторону, а то и меньше.

Светозара с лёгкой насмешкой следит за Умиром. Словно умудрённая жизнью престарелая тётушка за неразумным ещё племянником-малышом. Страшно представить, сколько этой на вид юной и обворожительной деве лет, если Яга по сравнению с ней «не такая уж и старая». И если Умир для неё ребёнок, то я-то вообще младенец. А все её ужимки да прижимки — это так, для порядку. Напугать меня хотела или проверить что-то своё. Да и кто вообще знает, что и почему в её русалочью голову вдруг взбрело? Может, просто пошутила.

Между тем Умир, наконец, решается:

— Верхом до Смородинки поедем. Мне Яким ещё с прошлого праздника летнего равноденствия желание должен, так что, думаю, он не откажется нам помочь.

— Вот и правильно, — хвалит Умира русалка. — Так-то оно и быстрей, и верней будет. А Якима я по русалочьей почте сейчас кликну, чтобы вам время не тратить, его разыскивая.

Русалочья почта? Интересно, как она работает. Хотя на одно чудо-чудное в лице Чубыси уже насмотрелся, долго её не забуду. А Яким — владелец лошади, наверное. Умир же говорил, что мы верхом к реке поедем. Поэтому конский топот м реагирую спокойно, уверенный, что из-за кустов всадник покажется. И не понимаю поначалу, что за немалая такая фигура начинает мелькать в просветах между листьями. А когда, наконец-то, чётко вижу, кто к нам приближается, то едва рот не открываю от удивления. Почему что через пару мгновений перед нами резко, чуть присев на задние ноги, останавливается кентавр. Самый настоящий! Такой, каким его в учебнике истории для пятого класса изображают. Сверху до пояса — мужик мужиком, а от пояса и до кончиков копыт — конь конём.

— Не кентавр, а полкан я, — хмуро глядит на меня только что прибывший. — Полкан. Получеловек-полуконь. Полкан Яким.

Он что, мысли мои читает? Быть того не может. Видимо, у меня на лице все отражается, потому что никогда не умел скрывать, что думаю. И тут до меня доходит, что никакой лошади нет, и не предвидится. Значит, мы на полкане поедем? Так и оказалось.

Много чего о себе «приятного» наслушался, пока меня на спину полкана Умир со Светозарой взгромоздить пытались. «Тяжеленный», «неповоротливый», «бестолковый» — это ещё самые ласковые слова. Остальные лучше вслух не повторять, что бы себя самого не опозорить. Парень-то я городской, верхом только в детстве на пони в парке отдыха катался. Тут же передо мной не милая миниатюрная лошадка, а махина в холке ростом более двух метров. Попробуй, залезь на такого.

Хорошо ещё, что Яким, сначала пренебрежительно фыркает, глядя на мои бесплодные усилия, а потом передние ноги в коленях подгибает. Будь он человек, я бы сказал: «Встал на колени». А так кроме «преклонил» ничего другого и на ум не приходит. Слишком уж полкан грозно и величественно выглядит, даже стоя на коленях. О таком не то что сказать что-то двусмысленное, но и подумать о подобном чревато.

Влезть же на спину полкану — это только полдела, ещё и удержаться на спине нужно. А я, как только Яким на ноги встаёт, тут же съезжаю на землю. И весь квест по подготовке к верховой езде повторять снова приходилось. И так несколько раз. Где-то на шестой или седьмой попытке Светозара даёт дельный совет: сначала упырёнышу верхом на полкана сесть, а уж потом меня позади него усадить да привязать к Умиру покрепче, чтобы вниз больше не соскальзывал. Привязывать себя я не позволяю. Жестами объясняю своим мучителям, что сам за упырёныша держаться буду. Чай, не девчонка, сила какая никакая в руках есть.

На этот раз всё получается как надо, и, угнездившись на тёплом крупе Якима и судорожно вцепившись в сидевшего впереди Умира, я гордо выпрямляюсь и свысока оглядываю окрестности. Раз свидетелей моего позора немного, можно и покрасоваться. Вряд ли когда ещё мне удастся на полкане вот так запросто прокатиться. Вот и воспользуюсь моментом.

Проезжая вдоль берега волшебного озера, рассматриваю прочие здешние чудеса: лешего с кикиморой, играющих на щелбаны в карты, и плескавшихся на мелководье страшненьких, но очень жизнерадостных малышей непонятной видовой принадлежности. Может, это дети кикиморы и лешего? Уж очень эта идеалистическая картина выбравшееся на пикник счастливое семейство напоминает: пока родители развлекаются, дети в озере до посинения бултыхаются.

Раньше я бы уже во всю пищал и визжал от восторга (мысленно, естественно!), но сейчас пресытившееся новыми впечатлениями сознание как-то слабо реагирует на происходящее. Леший? Кикимора? Да подумаешь! После знакомства с Умиром, Светозарой и Якимом остальное как-то не особо и удивляет. А если учитывать предстоящую нам дальнюю дорогу, наверняка ещё и не такого в Иномирье нагляжусь.

Интересно, а эта чудодейственная речка с молочными водами да кисейными берегами случайно не та самая Смородинка, о которой в сказке про Ивана-крестьянского сына упоминается? Той, где Иван на калиновом мосту с Чудо-Юдом поганым неравный бой держал да злодея победил. Только я об этом подумал, как Яким как захохочет, распугивая своим гоготом мелких пичужек, встревожено вылетавших буквально отовсюду. С крон ближайших деревьев, с кустов, из травы. Некоторые, как мне кажется, вообще прямо в воздухе возникают, как в толком не оттестированной компьютерной игре.

Птицы сердито кружат над нами, недовольные, видимо, тем, что их с насиженных гнезд беспардонно спугнули. Иначе чем объяснить совершенно безрассудную попытку двух особо наглых птах нас злодейски заклевать? Не закусить же они нами на самом деле пытаются, хотя и ведут себя чересчур агрессивно для обычных птичек-невеличек. Такое нестандартное поведение мелких пташек наводит на размышление. Не всё так просто, как кажется. Может, кто-то против нашей поездки и козни потихоньку строит? А с другой стороны — это же не Земля, а Иномирье. Раз здесь одуванчики на прохожих нападают, то чего от более развитых созданий ожидать?

Отогнав назойливых пернатых, движемся дальше. Странно, что Умир с Якимом будто никуда и не торопятся. Может, хотят совместить приятное с полезным, и не только мне помочь, но и от забот каждодневных отдохнуть? Я решаю не переживать попусту, а тоже поездкой насладится. Тропинка, по которой мы едем, петляет между зёлёно-пёстрыми холмами то вниз, то вверх. Мелкий ельник как-то незаметно и постепенно сменяется молодыми березками, потом перерастает в смешанный лес. Обычный такой лесок, каких и на Земле пруд пруди. И никаких иномирных чудес на глаза пока не попадается. Умир молчит, задумчиво глядя прямо перед собой. Видимо, о будущем размышляет. А Яким время от времени, будто вспомнив что-то смешное, утробно ухает, как филин.

— Над чем смеёшься? — интересуется вскоре у Якима Умир.

Я бы тоже об этом спросил, если бы мог. Есть подозрение, что именно надо мной полкан ухахатывается. Думаете, у меня паранойя? Нет, ибо так оно и оказалось.

— Твой приятель о Иване-крестьянском сыне и Чудо-Юдо недавно вспоминал, вот меня и насмешил, — отвечает полкан.

Я недовольно соплю, а Умир, заинтересовавшись, уточняет:

— Это тот самый Иван, что круглый год гигантской репой на базаре торгует?

— Да, тот самый, — кивает величественно Яким. — Оказывается, люди до сих пор считают, что Иван-крестьянский сын во времена заповедные с самим Чуда-Юдо на Калиновом мосту бился да Чудо-Юдо и победил.

Умир удивлённо умолкает, а потом весело смеётся.

— На самом деле всё совсем не так было, — объясняет он, отсмеявшись. — Чудо-Юдо действительно тогда огромное войско собрал, на нас коварно напал да до самой Москвы почти дошёл.

«У вас тоже столица Москвой зовётся?» — спросил бы я, если бы не это чёртово проклятие. Но Яким опять мысли мои подслушивает, поэтому повернув голову, утверждающе кивает. А Умир между тем продолжает:

— Только его совсем не Иван-крестьянский сын победил. Иван, конечно, огородник знатный, способен даже среди зимы репу вырастить. Но человек он сугубо мирный и ничего опаснее мотыги в руках сроду не держал. И не головы поганые ей он рубит, а землю в огороде рыхлит. А с Чудо-Юдом тогда Кощей Бессмертный бился. Он-то змея и победил, да и то только потому, что у Кощея регенерация быстрее, чем у Чудо-Юдо Поганого. Не успевал змей новые головы отращивать.

Сказочная история в пересказе Умира звучит вполне логично. Куда логичнее, чем в сказке. Действительно, откуда крестьянскому сыну разные воинские приёмы знать да мечом виртуозно владеть, чтобы с напастью такой стравиться? Только почему сказочники эту историю так переиначили? Тоже служба безопасности Иномирья постаралась?

— Нет, — отвечает на мой невысказанный вопрос Яким. — Иван-крестьянский сын тогда в похоронной команде служил. Вот он после побоища Чудо-Юдовы головы к оврагу на тачке свозил да там и закапывал. Не оставлять же их гнить в чистом поле? Вот тогда-то Ивана с чудо-юдовыми головами пришлые людишки и заприметили. Так и родилась эта байка про победу Ивана-крестьянского сына над Чудо-Юдо.

— В те времена, — продолжает Умир, — люди ещё беспрепятственно туда-сюда с Земли в Иномирье и обратно ходили. Пока служба безопасности под руководством Кощея...

— Под руководством славного Кощея! — уточняет недовольно Яким. Похоже, он ярым фанатом Кощея был.

— Да, да, под руководством славного Кощея, — беспрекословно повторяет вслед за Якимом Умир. — Пока служба безопасности перемещение между нашими мирами под постоянный контроль не взяла и визовый режим не организовала.

Я перевариваю услышанное, а Яким между тем продолжает:

— Так что ты, Митрофан, не сильно-то свою человеческую сущность афишируй. Этим ты и Умира подведёшь, и сам в момент от человеконенавистников отгребёшь.

Значит, не всё так просто в Иномирье, как на первый взгляд кажется. То-то мне всё подозрительным казалось, что меня так радушно принимают. Просто я с наиболее адекватными и лояльно к людям настроенными сущностями встречался. А есть, оказывается, и те, кто людей на дух не переносит и посчитаться с оными мечтает. Только вот предупреждение Якима тут явно лишнее. Я и раньше никому рассказывать или демонстрировать, что я — человек, не собирался, а теперь-то уж и подавно. Зачем самого себя по глупости опасности подвергать? Да и проклятье рыжей чубаси мой рот покрепче иной клятвы запечатало.

— Это я к тому сейчас говорю, — неспешно поясняет мне Яким. — Чтобы когда с тебя проклятье спадёт, ты на радостях кому-нибудь постороннему о своей сути случайно не проговорился.

Полкан насмешливо косится в мою сторону тёмным блестящим глазом, словно опять прислушивается к тому, о чём же это я сейчас думаю. Опять мои мысли внаглую читает! Это даже хуже, чем просто подслушивать! А хуже всего, что ничего я с этим поделать не могу. Придётся терпеть вмешательство в своё «личное» пространство какое-то время. Поэтому, чтобы успокоиться, я начинаю полкана рассматривать. Раньше-то как-то не до этого всё было.

Хоть верхняя часть полкана — торс, плечи, руки и голова — выглядит совсем по-человечески, глаза у него грустные и влажные, как у пасущейся на лугу коровы. Помню, в детстве я любил бабушкину бурёнку чем-нибудь вкусненьким подкармливать, так она на меня точно так же тёмно-сливовым глазом настороженно косила. Яким обиженно фыркает и отворачивается. Ну вот, опять я ненароком полкана обидел. А ведь даже близко не хотел. Я бы перед ним извинился, да вот беда — не могу. Надеюсь, он сам в моих мыслях всё прочтёт.

Полкан трясёт головой, норовисто, словно конь, показывающий характер новому хозяину. И едва слышно бормочет:

— На блажных не обижаются.

Ну и ладненько. Обидно, конечно, но хоть так. Я успокаиваюсь и задумываюсь. Что-то мне в рассказанной Умиром истории, как и в самой ситуации, в которой я невольно оказался, интуитивно не нравится. Об этом стоит поразмышлять обстоятельно, только изрядно напрягает, что полкан меня, как открытую книгу, читает. О чём ни подумаешь — ему сразу всё известно становится. Как же мне надоело себя идиотом чувствовать каждый раз, когда моё сокровенное общим достоянием становится. Попробовать, что ли, ни о чём важном не думать?

В какой-то фэнтезийной книжке главный герой, чтобы телепата обдурить, детские песенки, не переставая, мысленно пел. Хочу так поступить, да как назло ни одного куплета не вспоминается. Даже «В лесу родилась ёлочка» дальше второй строчки у меня не идёт. Думаю, ничего страшного, если песня будет не детской, а любой, какая первой в голову придёт. И я как можно противнее мысленно «тяну»:

— Ай-я-я-яй! Убили негра, убили негра. Убили! Ай-я-я-яй! Ни за что ни про что!

Яким сразу с шага сбивается и недоуменно так на меня косится. Думает, наверное, что я от пережитых потрясений умом тронулся. Когда же до него доходит причина моего столь внезапного «веселья», полкан буквально молит:

— Да не буду я твои мысли читать! В них и интересного-то ничего нет. Только перестань так усиленно это непотребство мне транслировать.

Умир недоуменно глядит сначала на него, потом на меня. Качает осуждающе головой, но ничего вслух не говорит. Понимает, видимо, насколько неприятно, когда личное становится всеобщим. Сдерживает Яким своё слово или нет, утверждать не берусь. Но я ещё немного, в профилактических целях, решаю берёзки посчитать, благо мы как раз через рощицу белоствольных красавиц едем. К чему столь безобидное занятие привело, догадаться нетрудно. Я, убаюканный мерным покачиванием и мельканием бело-чёрных стволов, как-то незаметно сам для себя погружаюсь в дрёму.

И снится мне нечто странное и тревожное. Раннее-раннее утро, ещё только-только небо светлеет. Речушка за околицей бабкиной деревни, молочно-белый туман, неспешно уползающий по своим делам. Я, ещё мелкий, лет так десяти с удочкой на берегу стою. А рядом со мной кто-то ещё рыбачит, только кто — не вижу. У меня поплавок спокойно на воде лежат, словно заколдованный, а у соседа моего раз за разом вглубь ныряет. Клюёт, не переставая. Завистливо кошусь на чужой улов. Обидно до слёз: стоим рядом, наживка одинаковая, а мой крючок рыба едва ли не демонстративно игнорирует. И вдруг мой поплавок резко дёргается вниз, а потом его в бок везёт. Тяну удочку на себя. Щука! Огромнейшая! Вот так улов!

Я довольный донельзя, тороплюсь вытащить долгожданный улов. А щука, оказавшись наполовину на берегу, вдруг открывает страшную зубастую пасть, хватает меня за полу куртки и со страшной силой тянет в воду. Пацан, что рядом рыбачит, шустро кидается на помощь. Долго они перетягивают мою тушку то в воду, то на сушу. Поэтому когда щука сдаётся и меня отпускает, сил хватает только облегчённо выдохнуть. А щука вдруг резко прыгает и впивается жуткими зубищами моему спасителю в запястье левой руки. Он орёт благим матом, а в воде начинают расходиться мутные круги. Кровь! Не слабо же в него эта тварюга вцепилась. И теперь уже я пытаюсь со щукой потягаться. Хватаю пацанёнка за пояс и тащу к берегу что есть сил. А сил у меня не так уж и много.

Внезапно щука изворачивается и со всего маху хлещет меня хвостом по лицу. Больно! Пригляделся: а это и не щука вовсе. Только пасть да хвост у твари щучьи, а извивающееся по-змеиному тело со множеством коротеньких, но когтистых лап явно не рыбье. Какое чудище отвратительное! Получив ещё раз хвостом, я отлетаю в сторону и больно ударяюсь головой о ствол дерева. В глазах — темнота, и ни одной, даже самой захудалой, звёздочки нет. Прихожу в себя в тесном и душном автобусе. В том самом, на котором из города да райцентра добирался. Я снова семнадцатилетний, и все сегодняшние события повторяются. Автобусная остановка, дед на «Ниве», развилка, на которой я выбираюсь из машины и бреду пешком к бабушкиной деревне.

Только на этот раз иду не через кладбище, а напрямки, через поле. И бабушкина деревня уже виднеется вдали, как прямо вокруг меня из земли начинают стремительно прорастать зелёные побеги, быстро догнавшие, а затем и перегнавшие меня в росте. И уже буквально через несколько минут я оказываюсь среди исполинских деревьев. Извилистая тропинка, взявшаяся незнамо откуда и подвернувшаяся, как домотканый половик, прямо под ноги, манит в чащу леса. Это непонятное притяжение поневоле настораживает.

Но беспокойный характер настоятельно требует, не медля ни минуты, пойти и разгадать загадку таинственного леса. Ибо не может столь стремительно выросший лес быть обычным. И я, отбросив сомнения, всё убыстряю и убыстряю шаги, пока не перехожу на лёгкую рысью. Заинтересованно осматриваюсь, удивляясь чудовищно перекрученным стволам деревьев, и спешу дальше.

— Митрофан! Просыпайся! Да очнись же ты, наконец! — чей-то голос органично вплетается в липкую паутину сна, но тот не спешит меня отпускать.

Миновав несколько буераков, выхожу на поляну, посередине которой возвышается местами поросший сизым мхом огромный валун. Обойдя сей камень, замечаю на нём три кривые, расходящиеся в разные стороны стрелочки. Никаких поясняющих надписей нет. Чувствую себя обманутым: настроился на мистику и фантастику, а тут такой облом. Сажусь рядом с камнем и задумываюсь: стоит ли углубляться дальше в лес или, пока не поздно, повернуть обратно?

— Митрофан! Да проснись же ты, наконец!

Крутившиеся на задворках сознания обрывки воспоминаний о моей встрече с упырёнышем на кладбище и прочих приключения заставляют усомниться, что всё это реальность. И Умир, и остальные иномирцы могли мне просто-напросто присниться. Задремал, пока на попутке добирался, вот и снится сон настолько яркий, что явью кажется. А на самом-то деле я всё ещё к бабушкиной деревне иду. В лесу же оказался, потому что дорогу срезать решил. А голоса разные мне мерещатся, потому что присел под камнем отдохнуть и задремал. Ночью-то я толком не выспался, так что ничего удивительного, что постоянно в сон клонит.

Пока я пытаюсь разобраться в реальности-нереальности происходящего, на поляне происходит какая-то чертовщина. Валун, к которому я прислонился, вдруг мелко-мелко завибрировал, и стремительно откатился в сторону. Потом, словно воздушный шарик, поднялся над землёй, прокрутился несколько раз влево, затем вправо и рассыпался на мелкие осколки. Застыв истуканом, флегматично наблюдаю, как разнокалиберные обломки стремительно ползут навстречу друг к другу, а затем складываются в кривобокую, но вполне читаемую надпись: «Выбери свой путь». И от каменных осколков тянутся в разные стороны узкие песчаные тропинки. А голоса, зовущие меня, становятся куда настойчивее.

Бороться с ними становится всё сложнее, но я упорно противлюсь их зову. Пока не пойму, что происходит — с места не сдвинусь. От напряжения перед глазами мелькают разноцветные круги, настолько яркие, что смотреть на них невыносимо. Открываю глаза и не сразу понимаю, где я и кто рядом со мной. Одна только мысль крутится в подкорке: «Неужели я всё это время просто спал?»

На распутье в диком древнем поле

Чёрный ворон на кресте сидит.

Заросла бурьяном степь на воле,

И в траве заржавел старый щит.

На распутье люди начертали

Роковую надпись: «Путь прямой

Много бед готовит, и едва ли

Ты по нём воротишься домой.

Путь направо без коня оставит —

Побредёшь один и сир и наг, —

А того, кто влево путь направит,

Встретит смерть в незнаемых полях…»

Жутко мне! Вдали стоят могилы…

В них былое дремлет вечным сном…

«Отзовися, ворон чернокрылый!

Укажи мне путь в краю глухом».

Иван Бунин

Хлёсткая пощёчина благотворно действует на память, и я мгновенно вспоминаю, что наклонившийся надо мной светловолосый парнишка — упырь Умир, а выглядывающий из-за его плеча лохматый плечистый мужик совсем не мужик, а полкан Яким. И всё, произошедшее со мной за последние несколько часов не сон, а явь. А сон — те отрывочные видения, которые и заставили меня усомниться в реальности происходящего.

Оглядываюсь и с удивлением понимаю, что лежу почему-то на обочине просёлочной дороги. Неужели во сне с полкана свалился? Но тело совсем не болит, ни капельки. Значит, Умир или Яким заметили, что я заснул, попытались разбудить, а потом меня сонного осторожно сгрузили наземь.

— Что тебе снилось? — требовательно спрашивает обеспокоенно поглядывавший Умир.

Первое желание — поделиться впечатлениями от приснившегося. Всё же и Умир, и Яким жители местные и в здешних странностях лучше меня разбираются. Сон-то какой-то необычный, и по содержанию, и по нежеланию меня в реальность отпускать. Если бы не пощёчина, кто знает, сколько бы я спал. Может, целую вечность?

Но что-то меня останавливает, и это точно не проклятие, мешающее общению. Интуиция, что ли? Обычно, я не такой скрытный.

«Не помню», — царапаю непослушными пальцами в придорожной пыли.

— Жаль, — вполне искренне огорчается Умир, а Яким смотрит как-то подозрительно, словно сомневаясь в моей искренности.

«Почему?» — снова приходится карябать придорожную пыль. Да так у меня скоро руки по локоть в грязи будут!

— Место тут особое, заповедное. Сны вещие сняться. Специально подстроить подобное ещё ни у кого не получалось, сколько не пытались, а если кто не знающий случайно здесь заснёт, то своё прошлое, настоящее и даже будущее во сне увидит. Не всё, конечно, но самое важное, — охотно объясняет мне Яким.

Значит, схватка с чудовищной щукой — не приснившийся кошмар, а потерянные воспоминания детства? Когда полкан про вещий сон заговорил, в голове будто что-то щёлкает, и я как наяву вижу бабку Глафиру, ругавшую нас с соседским Женькой на чём свет стоит. Соседу она рану чем-то смазала и перевязала, а меня жалостливо погладила по голове да велела спать и всё плохое забыть. Я и забыл, а сейчас вот вспомнил.

Смотрю во все глаза на Умира. Это ведь он в моём сне был, да? Вон и шрам неправильной подковкой чуть ниже локтя виден, как раз там, куда щука во сне Женьку цапнула. Теперь-то понятно, почему упырёныш ко мне по-человечески всё время относился: обморочного одного на кладбище не оставил, подобрал. А потом в гости к себе в Иномирье позвал. Понятно, почему огорчился, узнав, что я ничегошеньки о том случае не помню. Я и его-то самого весьма смутно помнил. Ай да бабушка Глаша, ведьма-ведьмой. Не зря, видать, к ней полдеревни лечиться бегает. А сколько всего интересного она мне в детстве рассказывала! Про приметы, про заговоры да наговоры. Про нечисть лесную да домашнюю. Может, она и про Иномирье знает? Увижу её — первым делом об этом спрошу.

Умир и Яким шёпотом что-то обсуждают, но я даже не прислушиваюсь. С прошлым разобрались, настоящее — это, видимо, поездка на автобусе. А вот будущее вызывает много вопросов. Камень с путеводными стрелками наверняка олицетворяет собой выбор, который мне ещё предстоит сделать. Надпись, сложившаяся из обломков камня, наводит на мысль, что все три лежащие на поверхности решения проблемы заведомо неверны. И придётся в срочном порядке придумывать четвёртое. Мало мне проблем, так теперь ещё и в будущем придётся голову ломать да проблемы непонятного характера решать.

— Едем дальше, тут совсем немного уже осталось, — громко говорит Умир, видимо подводя итог какому-то спору с Якимом.

Полкан приклоняет колени, я с помощью упырёныша неуклюже залажу ему на спину, а сам Умир устраивается у меня за спиной. Яким поднимается на ноги и лёгкой рысью следует дальше. Задумчиво смотрю по сторонам, снова отмечая очевидное сходство пейзажа Иномирья с нашей земной природой. Просёлочная дорога, по которой мы едем, извилистой лентой петляет между рощиц да пригорков. За всё время, что мы по ней движемся, лишь раз мимо нас прогромыхала громоздкая вычурная карета, запряжённая шестёркой лошадей, да резво скачущие рысью стражники на встречу попались в количестве трёх полканов. Торс каждого упрятан в железную кирасу, на головах красовались заострённые шлемы, а на поясе —всевозможное холодное оружие. Завидев нашу троицу, они на миг притормозили, с неприкрытым интересом нас оглядели, а потом дружно поскакали дальше по своим делам. Искали они, что ли, кого-то?

Дорога карабкается на очередной пригорок, и Яким резко останавливает, да так, что мы с Умиром вынуждены вцепиться друг в друга, чтобы равновесие удержать, и, не скрывая гордости, объявляет:

— Слезайте, приехали. Вон она — наша Смородинка.

С любопытством озираюсь по сторонам, пытаясь найти ту самую Смородинку, но ничего похожего поблизости не наблюдается. Трясу за плечо Умира и всем своим видом изображаю недоумение. Упырёныш к моей мимике, видимо, попривык, потому что сразу понял, что меня беспокоит.

— Да вот же она! — машет нетерпеливо рукой, помогая мне слезть с полкана.

Вот этот заболоченный неширокий ручей и есть та легендарная Смородинка, которая в стольких сказках упоминается? И в этой неприятной даже на вид мутной жиже мне придётся искупаться, чтобы проклятие чубаси с себя снять? Сказать, что я несказанно разочарован и раздосадован, это ничего не сказать. Фантазия и реальность в очередной раз не совпадают. Поначалу даже сомнения возникли: может, полкан с упырёнышем подшутить решили, и это просто какой-то безымянный ручей?

Пристально смотрю на Умира и Якима. Если разыграть меня задумали, то всё равно себя выдадут словом там или жестом каким. Но на розыгрыш ситуация не похожа. Если полкан еле заметно усмехается, явно надо мной да злорадствуя, то Умир серьезно и ободряюще кивает, тянет за руку к воде, ни на секунду не переставая растолковывать, что же надобно сделать:

— Теперь всё от тебя зависит. Слушай внимательно и запоминай накрепко. Дойдёшь до середины реки не оборачиваясь, остановишься, три раза окунёшься с головой в воду. И так же, не оборачиваясь, пятишься назад до самого берега. И когда ты снова на берегу окажешься, тогда заклятие чубаси с тебя и спадёт.

Мне кажется, или здесь точно какой-то подвох скрывается? Если по какой-то причине обернусь, тогда какую-нибудь неведому зверюшку превращусь? Почему Умир об опасности умалчивает: испугать опасается или намеренно подробности утаивает, чтобы моим незнанием в своих коварных замыслах воспользоваться? Упырёнышу я вроде бы доверял, но сомнения в его добрых намерениях возникали. Нечисть — она такая, никогда не знаешь, что от неё ожидать. Сегодня тебе поможет, а завтра возьмёт и напакостит.

И если не о подстерегающих Смородинке опасностях, то хотя бы о дальнейших планах моих попутчиков узнать следовало. Я пристально смотрю на полкана и мысленно спрашиваю: «А вы с Умиром, пока я в речке отмокать буду, чем займётесь?» Яким тяжко вздыхает и неохотно поясняет:

— Здесь ждать будем. Нам с Умиром ближе подходить рискованно, Смородинка — река пограничная. На той стороне уже Беловодье начинается, другое государство. У нас с ними лет триста уже как мирный договор подписан, нарушать его по пустякам неосмотрительно.

— Не бойся, — подхватывает Умир, — тебе ничего не грозит, ты не здешний. Даже охранные камни на тебя не среагируют.

Помню из рассказа упырёныша, что в Иномирье пять царств-государств, но пограничье себе не так представлял. Для меня граница — это либо высокая кирпичная стена на подобие Китайской, либо ров да столбы с колючей проволокой. А здесь — гуляй, не хочу. И даже ни одного пограничника-караульщика нет. Какая же это граница?

Дойдя до берега, раздеваюсь до белья и осторожно вхожу в воду. Об охранных камнях я бы подробнее узнать не отказался, но сейчас главное — проклятие снять. А после можно будет обо всём интересующем подробненько расспросить. Вода в Смородинке на удивление тёплая да приятная и совсем не такая мутная, как издали казалась. Она тёмная, на торфе настоянная, но довольно-таки прозрачная. А вот дно реки скользкое и илистое, поэтому особо не тороплюсь. Не хочется поскользнуться да лишний раз окунуться.

Вот вроде бы и средина. А как точнее определишь, если оборачиваться нельзя? Придётся на глазомер да память полагаться. Вся надежда, что примерного местоположения где-то «посередине реки» будет достаточно для соблюдения условий, и от проклятия я избавлюсь. Зажимаю пальцами нос, крепко зажмуриваю глаза и резко приседаю три раза так, чтобы голова точно под водой оказалась. В ушах звон, в глазах красные круги. Это визуальное шоу для одного зрителя, скорее всего, от нехватки воздуха. Хочется верить, что не зря мучения терпел, и проклятие меня скоро покинет.

Окунаюсь ещё раз (для верности), открываю глаза — и не узнаю окружающий меня ландшафт, так резко он изменился. Вместо мутной и спокойной речушки вокруг бурлит пенистый бурный поток, а берег со стороны Беловодья уже не пологий и не заболоченный, а высокий и скалистый. Так и тянет оглянуться и узнать, что же меня на «нашем» бережку ожидает, но в последний момент вспоминаю: оборачиваться нельзя. Осторожно пячусь к суше, надеясь, что обратный путь не окажется слишком долгим. Кто знает, насколько далеко мог отодвинуться берег и то место, где я одежду оставил. Может, вообще на несколько километров.

Ох, не зря я, ещё входя в воду, так поскользнуться боялся. Мокрые камни под ногами в этом отношении не менее опасны, чем склизкий ил. Отойдя метра на три от места омоновения, на таком камне как раз равновесие теряю и шумно шмякаюсь в речку. Вода неожиданно обожгла разгорячённое тело ледяным холодом. Я пытаюсь подняться, но бурный поток сбивает с ног и куда-то резво тащит. Поначалу пугаюсь, но заметив, что окружающий мир после очередного «купания» снова изменился и выглядит более безобидно, почти как раньше, успокаиваюсь. Река неширокая и неглубокая, плаваю я хорошо, так что утонуть мне вряд ли грозит. Главное сейчас не паниковать и наплаву удержаться, чтобы при первой же оказии на сушу выбраться.

Такая возможность вскоре подворачивается. Заметив низко склонившуюся над водой плакучую иву, пытаюсь ухватиться за её ветви, и мне это без особого труда удалось. Потихоньку подтягиваясь на руках, медленно выбираюсь на берег. Сажусь под спасительницу-иву, прислонившись спиной к её шершавому стволу, и пытаюсь сообразить, что дальше делать. По всему видно — возвращаться надо. Только не по воде, потому что течение коварное, а пешком по берегу. Одежду найду, Якима с Умиром отыщу. Надеюсь, они меня ещё дожидаются. Или хотя бы один Умир, он же меня в Иномирье пригласил, значит теперь за меня и отвечает. И настолько себя в этом убедил, что когда невдалеке голоса слышатся, первым делом думаю, что Яким с Умиром, не дождавшись моего возвращения, сами на поиски отправились. Хочу навстречу кинуться, но вдруг стесняюсь. Мало того, что мокрый, так ещё в одних прилипших к телу трусах.

Голоса становятся громче, видимо, говорившие приближаются. Прячусь за ствол дерева и жду. Если это действительно Умир и Яким, попрошу одежду принести, раз уж сами не догадались. Представить упыря и полкана, аккуратно сворачивающих мою одежонку, а потом доставляющих мне оную по доброте душевной, у меня как-то не получается. Наверняка, где лежала, там и оставили.

Но это не они. Не может у язвительного, но отходчивого Якима быть такого злобного, будто ядом сочащегося, свистящего жуткого голоса. Да и Умир вряд ли бы стал перед ним заискивающе пресмыкаться да шепелявить. Вовремя спрятался, мало ли кто в Иномирье может по кустам шастать. Голоса приближаются настолько, что уже можно различить в общем гуле отдельные слова:

— Стражники так и рыщут... Проходы перекрыты... Сам князь... Опасно...

Это шепелявый перед злобным оправдывается. Бубнит и бубнит, не переставая. А второй изредка вставляет жуткие реплики:

— На дубу... Живьём сниму... Жить захочешь — сделаешь...

Как-то сразу не по себе стало. Явно не компьютерные игры обсуждают, а что-то нехорошее сделать заставляют. Шепелявый выкручивается, словно уж на раскалённой сковородке. А голоса всё ближе, и разговор более понятен и пугающ:

— Охрана в царском тереме никакая. Легко постовых скрутить да на своих подменить...

Вот так случайно оказался свидетелем встречи заговорщиков, задумавших власть в государстве поменять. А свидетели, как известно, долго не живут. Обессилено сползаю вниз по стволу ивы, с ужасом осознав, что ещё несколько мгновений, и заговорщики меня увидят. Что они тогда предпримут, даже гадать не хочется. Место здесь пустынное, кричи-закричись — никто не услышит и не поможет. Один выход — бежать, пока не заметили.

Стараясь не шуметь, на четвереньках ползу к реке. Соприкосновение воды с моей озябшей тушкой выходит слишком громким. Ждать, пока до заговорщиков дойдёт, что их разговор подслушан, не стал и мощными гребками рванул в ту сторону, откуда меня на этот злосчастный берег вынесло. А в след несутся грозные, но постепенно затихающие приказы:

— Догнать! Поймать! Обезглавить!

Плыть против течения — это вам не щи лаптем хлебать. Бурный поток так и рвётся вернуть к обозлённым преследователям, которые бегут следом, перекрикиваясь. Меня кружит и затягивает в глубину, все силы уходят, чтобы удержаться на поверхности да кое-как двигаться в нужную сторону. Но всё неприятное рано или поздно заканчивает. Вскоре сквозь взвесь мелких брызг замечаю на берегу две знакомыми фигуры. Умир и Яким, пока я из последних сил со взбесившейся рекой сражаюсь, мирно посиживают у костерка да неспешно о чём-то беседуют. Обидно до злости. Но самое страшное позади, и я мысленно злорадствую над незадачливыми злодеями, которые меня так и не догнали, хотя я против течения плыл, а они по сухому бережку бежали. Спортом надо заниматься, приседать и наклоняться. Может, это слишком по-детски, но лучший способ от испуга избавиться — над врагом посмеяться. Не верите? А вы попробуйте! Только не забудьте убедиться, что враг в тот в момент далеко находится.

Моё неожиданное появление производит на Якима с Умиром неизгладимое впечатление. Глаза у обоих, как блюдца, от удивления становятся.

— Митрофан, что с тобой? — осторожно интересует Умир.

Решительно открываю рот, чтобы высказать наболевшее, но вместо возмущённо-язвительной тирады раздаётся жалкое «хрю». Да что ж такое! Опять накосячил. Все наставления по снятию проклятья нарушил, хоть и не специально. И как теперь полкану с упырёнышем о заговорщиках расскажу? Если из-за моего молчания кто-то пострадает, я же себе этого никогда не прощу.

Якиму мысли читать запретил, но не карябать же снова буквы в придорожной пыли? Долго, да и где столько ровной поверхности найти, чтобы всё случившееся хотя бы вкратце изложить? Выход один: воспользоваться телепатией Якима. Осторожно трогаю полкана за плечо, заглядываю в глаза и мысленно командую: «Прочти меня». Яким вначале ничего не понимает и досадливо хмурится. Потом пристально заглядывает мне в глаза, а кажется будто бы в душу.

Рано обрадовался, что решение проблемы найдено. Дробный топот заставляет испуганно дернуться и обернуться. Подумалось вдруг, что это заговорщики, и сейчас нам хана придёт. Но незваными гостями оказываются стражники. Возможно, те самые, которых по дороге к Смородинке нам встретились. Только теперь выглядят они не так импозантно и представительно, как раньше. Кирасы и шлёмы, прежде сияющие, как мартовское солнце, во вмятинах и пятнах, а сами полканы словно в мясорубке побывали. У одного фингал на пол-лица, у второго рука к туловищу рёмнём примотана, а у третьего торс тряпицей холщовой наскоро криво-косо перебинтован. И тёмные пятна по той тряпице стремительно расползаются. Кровь! Вот чего-чего, а вида крови совершенно не выношу.

Сразу дурно становится. В глазах плывёт, голова кружится, сознание теряется. Стыдно парню от вида крови в обморок падать, но я давно с этим смирился. У всех какие-то фобии есть, моя ничуть не хуже, чем у других. А думаете, легко живётся тем, кто пауков или бабочек боится? Ничуть, вы уж мне поверьте. Хорошо ещё, что у полкана рана под повязкой спрятана, и от вида текущей крови я избавлен, поэтому обморок пока отменяется.

— Князь, беда! — хрипит один из стражников, резко затормозив в нескольких метрах от нас. — Младшенький-то ваш сыночек пропал!

Князь? Я-то точно не князь, да и Умир тоже. И детей у нас ещё по молодости нет. Значит, полканы к Якиму обращаются? И этот получеловек-полуконь, на котором я верхом ехал, которого время от времени то неосознанно, а то и намеренно доставал — князь?!

— Накажи по всей строгости, княже, — хором вступают в разговор остальные полканы. — Нет нам прощения — не уберегли мы наследника.

Значит, это совсем другие полканы, а не те, что нам ранее попадались. Эти молодого княжича охраняли, да со своей работой не справились, а те просто дороги патрулировали. Но не показалось же тогда, будто слишком уж пристально стражники нас рассматривают. Может, они похитителей княжеского сына разыскивали?

Яким, до этого вполне спокойный и расслабленный, разом подбирает и спрашивает:

— Когда?

— Вчера, княже. Утром наследника в опочивальне не оказалось, видимо ночью его и похитили.

Даже мне понятно — за это время похитители далеко вряд не ушли. Видимо, Яким тоже так думал, потому что сразу подскакивает и командует:

— Вперёд! Рысью!

Не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь на спине чёрного полкана. На этот раз мы с Умиром скакали по отдельности. Я на одном полкане, он — на другом, сером в яблоках. Третий же стражник, раненый который, был как Яким, каурым, только чуточку темнее. Сам Яким вырывается далеко вперёд. Князь так спешил, что даже не оглянулся ни разу.

Долго ли, коротко ли мы сломя голову скакали — не знаю. Бешеная тряска да мелькавшие то и дело перед глазами стволы деревьев не позволяли толком сосредоточиться на происходящем. Ещё Умир, не переставая, тарахтел, пытаясь на скаку ввести меня в курс дела. Яким действительно не простой полкан, а князь. И бродил он переодетым и замаскированным по своему княжеству не от нечего делать, а с целью изучения настроений в народе. Брожения ныне разные в массах происходят: кто налогами недоволен, кто ещё чем. Не иначе, какие-то злодеи козни строят.

Спрятать княжескую сущность в Иномирье, где столько колдовства и мистики, для настоящего умельца — раз плюнуть. Амулет, маскирующий внешность полностью или частично, здесь так же часто встречается, как дешёвая бижутерия в моём мире. Одел такой амулетик — и мать родная тебя не узнает. Остаётся, правда, всегда опасность, что и под личиной тебя сильные волшебники узнать могут, но ведь стопроцентной гарантии ни в чём не бывает.

А пока князь по миру по своим шпионским делам шастает, владениями его жена Любомира управляет. Услышав об этом, я хоть и ни разу не сексист, но невольно всё же усмехнулся и про себя подумал: «Много чего женщина в управлении княжеством понимает, понятно теперь, откуда недовольных столько!» Заметив мою реакцию, Умир терпеливо объясняет:

— Ты, Митрофан, не думай, что княгиня — слабая женщина, и в государственных делах ничего не разумеет. Любомира — дочь полесского князя из рода Берендеев. Она бояр в ежовых рукавицах держит. Те ей слово поперёк молвить опасаются и куда больше князя боятся.

«Почему?» — попыюсь изобразить вопрос жестами и мимикой. Умир, как ни странно, меня понимает:

— Когда князь в прошлом лете на границе с войском неприятелей усмирял, хотели бояре в княжестве власть захватить, да Любомира с горсткой верных воинов ночью всех скрутили, а на утро казнили. И показательной казнью княгиня самолично руководила.

Понятно, почему полкан так домой торопится. Такая жена за любой косяк с мужа сурово спросит, а уж за похищенного сына — вдвойне. Как ни крути, а стражников, оберегающих наследника, наверняка сам князь выбирал да назначал. Те же с оказанным доверием не справились, позволили княжича у себя из-под носа умыкнуть. Да и вообще, что за порядки в Иномирье, раз едва ли не под каждым кустом заговорщики попадаются?

Вспомнив про злодеев, с которыми недавно чуть ли не нос к носу столкнулся, даже дышать почти перестал от осознания глубины своего просчёта. Надо было Якима в его безудержном стремлении куда-то срочно мчаться остановить и «поведать» о своих приключениях у реки. Хотя как бы я останавливал полкана, который раза в три меня крупнее? Но если бы каким-то образом удалось это сделать — всё бы по-другому было. Глядишь, и спешили бы мы сейчас не к княжескому терему, а совсем в другую сторону, тех гнавшихся за мной у реки супостатов ловить.

Не верилось почему-то, что они к похищению младшего княжича не причастны. Разговоры какие-то у них мутные да пугающие, едва ли не открытым текстом на переворот намекающие. Да и вряд ли в Иномирье заговорщики, как грибы после дождя, на каждом шагу встречаются. Наверняка та же банда.

Умир рассуждает о слухах, о возможности переворота и захвата власти в княжестве, о внезапной пропаже наследника. Похитили, как есть похитили. Не сам же молодой княжич взял да сбежал? Жил он припеваючи, как сыр в масле катался, ни в чём отказа не знал. И теперь нам надо быстрее в княжий терем вернуться и поисками наследника заняться. Да ещё царю-батушке по возвращении депешу отправить: сообщить о непорядках в отдельно взятом княжестве.

Слушаю упырёныша и киваю, безмолвно соглашаясь со всем сказанным. И размышляю: надо о заговорщиках своим спутникам поведать, или не к спеху? Знают ведь, похоже, и князь, и слуги его о врагах-супостатах, на законную власть покусившихся. Значит, мои откровения особой роли не сыграют. А задержка в пути может дорого обойтись. Вдруг в этот самый момент судьба будущего всего Иномирья решается, а мы по кустам непойми кого гонять начнём вместо того, чтобы своевременную помощь оказать. Хороша ложка к обеду, а поступок к сроку.

Налетевшие откуда ни возьмись всадники на породистых скакунах, числом превышавшие нас втрое, врасплох полканов не застают. Умир не только трещит безумолку, но и успевает вертеть головой едва ли не на триста шестьдесят градусов и обозревать окрестности. Нападавших он сразу замечает, о чём и предупреждает заливистым свистом.

Я едва на одно ухо не оглох, а вот полканы сразу притормаживают и круговую оборону занимают. Само сражение оказывается на редкость скучным и незрелищным. Это только в фильмах герои принимают красивые позы и устрашающе машут оружием так, что у противников всякое желание сопротивляться отпадает. Здесь же полканы со всадниками мечами да секирами орудуют настолько быстро, что движение отследить не успеваю. Только поднимает воин секиру, а в следующий миг она уже в другом месте находится. И что между этими двумя моментами происходит — полная загадка.

Мой полкан крутится волчком, успевая отмахиваться сразу от трёх-четырёх противников. Оно, наверное, так и надо, только о своём пассажире, он в такие моменты совершенно не думает. Поэтому приходится проявлять чудеса ловкости, чтобы удержаться на его спине. Не мудрено, что вскоре я всё-таки с полкана сваливаюсь. Боли в запале не чувствую, откатываюсь в сторону от побоища, чтобы под копыта не попасть, а потом шмыгаю в кусты.

Нет, я не трус. Но и не дурак. Что с голыми руками можно сделать с вооружённым противником? Разве что погибнуть героически, как самый последний идиот. Одно дело, будь от моей смерти какая-никакая польза. Гибнуть же просто так, доказывая, что не трус, глупость несусветная. Поэтому и решаю пока в кустиках отсидеться, а там видно будет. Если наши победят — замечательно. А если проигрывать начнут, возможно, моя помощь как раз и пригодится, чтобы исход боя изменить. Даже один человек многое может. Треснуть кого-нибудь сзади по башке или оружие из рук выбить.

Но кусты не такая уж надёжная защита, и мелькнувшее перед лицом мощное копыто наглядно это доказывает. Неуклюже переваливаясь раскормленной гусеничкой, отползаю всё дальше и дальше. И вскоре только удаляющийся звон да скрежет металла напоминает, что сражение всё ещё идёт. Облегчённо выдыхаю и решаю пока из кустов не высовываться. Бережёного, как говорится, и Бог бережёт.

Шум боя вскоре совсем стихает, и тут я понимаю, что остался в незнакомом месте совершенно один. Чужой мир, чужие обычаи и нравы. Один я здесь пропаду! Подскакиваю и кидаюсь в ту сторону, куда сражающиеся ускакали. Но их уже нет. Осталась притоптанная трава, местами вырванная копытами до самой земли да срубленные кое-где ветки. Видать, махали оружием от всей души о сохранности природы ни капли не думая.

Бегу, забыв про осторожность и недавний страх. Кажется, что за кустами кто-то мелькает, и я кидаюсь туда. Пусто! Решаю на всякий случай заглянуть в соседние заросли. И там никого. Зато сразу за кустами обрыв начинается. Не успев затормозить, камнем качусь вниз. От ужаса глаза сами собой закрываются.

Но видимо, я в рубашке родился, как бабушка Глаша утверждала, потому что вскоре удачно приземляюсь на небольшой островок посреди вонючего болота.

В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах

Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх.

Воет воем, что твои упокойники.

Если есть там соловьи — то разбойники.

Страшно, аж жуть!

В заколдованных болотах там кикиморы живут, —

Защекочут до икоты и на дно уволокут.

Будь ты конный, будь ты пеший — заграбастают,

А уж лешие так по лесу и шастают.

Страшно, аж жуть!

А мужик, купец иль воин попадал в дремучий лес,

Кто за чем — кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез.

По причине попадали, без причины ли,

Всех их только и видали, — словно сгинули.

Страшно, аж жуть!

Владимир Высоцкий

Противно хлюпающая ядовито-зелёная жижа наводит на мысль о ядовитых отходах. Видел в каком-то фильме, как человека облили точно такой же на вид жидкостью, и с него моментально вся плоть слезла. Один скелет остался. Только в фильме всего одна бочка пролилась, а здесь такой жидкости много. Куда ни глянь — везде она. И лишь кое-где из неё испуганно выглядывают лохматые от высохшей травы кочки да сухие корявые деревца торчат тут и там.

Время от времени бурлящая жижа вздувается большими мутными пузырями и начинает плеваться вонючими сгустками, которые взлетают на полметра вверх, а потом отвесно падают недалеко от места своего "взлёта". А мерзопакостный запах, многократно усиливающийся в момент "извержения"! Да по сравнению с этой вонью самая захламлённая помойка вполне приятно пахнет. Здесь только фильмы ужасов снимать, а для нормального человеческого существования сие место совершенно неприспособленно.

Вдалеке, правда, виднеется ещё островок, похожий на тот, на котором сейчас я нахожусь. Но расстояние между ними отбивало всякое желание попытаться на него перебраться. А с другой стороны не сидеть же всю оставшуюся жизнь на островке посреди болота. Естественные потребности организма ещё никто не отменял, рано или поздно мне и есть, и пить захочется. Как отсюда выбраться? Прыгать с кочки на кочку? А если поскользнусь и упаду в болото? Но другого выхода у меня, похоже, нет.

Даже если какую-никакую пищу тут раздобуду, то неизвестно насколько ядовита болотная жижа, да и газ, выделяемый химическими реакциями, происходящими в глубине болота, вряд ли можно считать полезным. Уже сейчас чувствую, как начинают слезиться глаза и чесаться нос. Да и голова побаливает. Возможно, ядовитые испарения — просто плод воображения, а изменения в организме вызваны пережитым стрессом. Но убраться отсюда следует быстрее.

Медленно поднимаюсь, легонько подпрыгиваю, чтобы убедится в прочности моего местообитания. На вид островок вполне прочный, а вдруг шагнёшь в сторону — и сразу провалишься. Спасать-то меня здесь некому, все знакомые иномирцы чёрти где лазят и на мои поиски совсем не спешат. Подхожу к самому краю и на глазок прикидываю расстояние до другого острова. Метров десять-двенадцать. По ровной поверхности пару минут, а на болоте — кто знает? Единственный плюс — кочек между ними не так уж и мало. Группируюсь и прыгаю на ближайшую, потом на следующую. На пятой кочке случается то, чего я так опасался. На секунду теряю равновесие и проваливаюсь в болото. Двумя руками за кочку цепляюсь и в ужасе замираю. Но ничего не происходит.

Болотная жижа, несмотря на ядовитый цвет и противный запах, разъесть кожу не пытается. Да и в глубину меня пока не засасывает. Торчать посреди болота в ожидании чего-то ужасно глупо, и я пытаюсь заползти на кочку. Скользкая жижа, покрывающая большую часть тела, заметно мешает процессу. Побарахтавшись ещё минут десять, взгромоздился пятой точкой на кочку и в растерянности замер. До следующей кочки около двух метров! Даже в лучшее время вряд ли бы смог так далеко прыгнуть. А уж сейчас это просто невозможно.

Оглядываюсь на покинутый так опрометчиво островок и ужасаюсь. То, что казалось островом, оказывается спиной какого-то существа, которое сейчас на приличной скорости удаляется в противоположную от меня сторону. Его круглая голова и три пары плоских лап, похожих на вёсла, со стабильной периодичностью показываются из болотной жижи, а потом снова в ней скрываются. Что если и второй островок — такое же странное, неизвестное науке существо? И стоит только до него добраться, как сразу лёгким перекусом для него стану. Неужели выхода нет, и погибну я во цвете лет посреди этого проклятого болота? А как же мама без меня будет? И Люська? Нет, раскисать не время. Вот выберусь отсюда, тогда и пострадать можно всласть, задним числом.

Странно, что маму и Люську я за то время, что в Иномирье провёл, сейчас впервые вспомнил. С одной стороны, оно и понятно: новые знакомства, приключения такие, что лучше бы их не было. Но с другой... Как я мог о самых близких людях забыть? Мама меня одна растила. Кормила, одевала, воспитывала. А Люська все эти годы помогала на жизнь с непреходящим оптимизмом смотреть. Потому что любая ситуация в её сознании так неожиданно поворачивалась и воспринималось совсем по-другому. Вот, например, ещё в девятом классе Люська, выгружая содержимое портфеля на парту, вдруг замерла потрясённо и выдала ошеломляюще грустно:

— Митрофан, а ты не замечал, что с каждым прожитым годом наша жизнь становится всё более готичной. Ручки, карандаши, линейка и даже ластик у нас с тобой чёрные, пенал и рюкзак тоже. А ведь в первом классе у меня всё розовое было, у тебя — синее. Сейчас же кругом один чёрный. Старость подкралась незаметно!

С такой подругой разве заскучаешь когда? А ещё из самой сложной ситуации Люська всегда могла выход найти, не то что я. Будь она сейчас со мной — обязательно что-нибудь придумала!

Озарение происходит внезапно. Шлёпаю себя досадливо по лбу, что раньше не сообразил. Лямки на рюкзаке достаточно прочные и длинные, если их оторвать и соединить друг с другом, то в моём распоряжении окажется что-то вроде длинного ремня. Сделав на конце его петлю, можно накинуть её на следующую кочку. А потом, держась за оставшуюся часть ремня, и самому туда перебраться. Не был уверен, что моя идея увенчается успехом, но делаю всё, как планировал. Удивительно, но всё получается. Правда впереди ещё несколько кочек, да и остров вызывает опасения. Но успех придаёт сил, и я на чистом адреналине преодолеваю ещё пару кочек.

До острова — рукой падать, но усталость берёт своё. Духота и зловоние ещё больше усиливаются, перед глазами мелькают разноцветные круги. Не могу с уверенностью сказать, что из происходящего реально, а что является продуктом воспалённого рассудка. Послышалось вдруг, что вдали кто-то разговаривает. Только откуда здесь разумным взяться?

"Наверное, мне это кажется", — успокаиваю сам себя. Собрав последние силы, вывозившись по самую макушку в зловонной жиже, перебираюсь дальше почти ползком, благо кочки у острова на небольшом расстоянии друг от друга. Падаю на спину и жадно хватаю ртом тяжёлый влажный воздух. А остров вдруг колыхается под моим весом, как желе, и приходит в движение. Испугаться толком не смог, настолько устал. Сижу и тупо смотрю перед собой.

Существо, прикидывавшееся островом, куда-то шустро плывёт. Хотелось бы надеяться, что оно меня не в нору тащит, чтобы без помех перекусить, а просто размяться вдруг решило. Люди вон на пробежки бегают, а у него вместо пробежки — заплыв. Вскоре становится понятно, что плывём мы не просто так, а целенаправленно путь держим к берегу. Возможно, в воде оно не питается?

Ткнувшись едва ли не носом в подмытый течение берег, моё «плавательное средство» резко стряхивает меня со своей спины прямо на мелководье. Высоко поднимает над водой лобастую голову и скрежещет невнятно: «Почта доставлена!» Потом ныряет под воду, и нет его. Только волны на берега одна за другой набегают, и тишина. Что это за существо — не знаю, никогда подобных не видел. Судя по поведению, вполне дружелюбное. А что существо страшное, как смертный грех, так не по внешнему виду судить нужно, а по поступкам. Но я такое облегчение испытываю, когда оно уплывет, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Даже помашу ему на прощание. Не знаю, что дальше со мной будет, но надеюсь, что самое страшное всё-таки позади.

Не знаю, сколько времени выбирался из болота, но когда смог более-менее привести себя в порядок (очистить одежду от болотной жижи полностью так и не удалось, разве что умылся да отмыл более-менее от болотной грязи руки у маленького родника, на который натыкаюсь буквально сразу), небо заметно темнеет. Первые робкие звёздочки с наивным детским любопытством поглядывают сверху на меня, словно гадают, что же теперь делать-то буду. А я не пропаду. Зря, что ли, нас на уроках ОБЖ столько учили, как выжить одному в лесу, если заблудишься? Вот и попробую применить полученные знания на практике.

С трудом сориентировавшись со сторонами света по седому мху на стволах деревьев, решаю двигаться строго на восток. Почему на восток? Подумал, что солнце на востоке встает, вот и пойду навстречу солнцу. Возможно, всю ночь проплутать придётся, так хоть утром на встающее солнышко полюбуюсь. Всё что-то хорошее.

Настроение, несмотря на все прошлые напасти, после принятого самостоятельного решения заметно улучшается. Надоело, наверное, чувствовать себя от кого-то постоянно зависимым. Не привык, знаете ли, к этому. До того, чтобы беспричинно петь и танцевать пока дело, конечно, не дошло, но только разве что совсем чуть-чуть. Взлететь бы сейчас точно не отказался, по крайней мере, понял бы, что в ближайшем будущем ожидает. Но люди — не птицы, им в небесах без подручных приспособлений порхать не положено. Поэтому и приходиться обходиться собственными ногами.

Бодренько марширую по мягкой траве, перепрыгиваю через торчащие из земли корни и чувствую такой душевный подъём, что готов все вершины мира в одиночку с землёй сравнять. Единственное, что всё же напрягает, так это сгущающаяся тьма. Незнакомый лес ночью может стать опасным приключением. Даже не приключением, а серьёзным испытанием на живучесть. Мало ли кого можно здесь встретить? Но думать о плохом совершенно не хочется, пусть будет что будет. Должна же чёрная полоса в моей жизни, наконец-то, закончиться, и случиться что-то хорошее.

Обычный смешанный лесок как-то незаметно сменяется тёмным дремучим лесом. Тропинка, едва различимая в темноте, становится уже, а деревья — выше и уродливей. Окружающие меня гиганты теперь как никогда напоминали сказочный волшебный лес, каким его изображают в детских книжках. Но даже спустя час утомительного блуждание среди крючковатых, поросших мхом исполинов, так ничего необычного не замечаю. Лес выглядит волшебным, по сути своей таким не являясь. Настроение медленно, но верно начинает ухудшаться.

И главная причина ухудшающегося настроения отнюдь не пустое разочарование. Как и любой городской житель, люблю неспешно прогуляться по ровным дорожкам ухоженного парка, где при желании всегда можно остановиться, но сторонам поглазеть, а то и на скамейку присесть. Сейчас же подобной роскоши нет. Приходится то продираться через густые заросли молодого ельника, то перелазить старые упавшие деревья. В одном месте, рискуя жизнью, перебираться по скользким камням через бурный ручей. Уже через полчаса такого времяпровождения твёрдо уясняю, что фанатом пеших прогулок по пересечённой местности совсем не являюсь.

Внезапно меня прямо-таки захлестывает совершенно необъяснимое желание прикоснуться к стволу одного из древестных гигантов. Странно, раньше желания со стволами обниматься за собой не замечал. Могло это быть опасным, или я, обжёгшись раз на кипятке, теперь и на студеную воду дуть пытаюсь? Решаю рискнуть. Вряд ли прикосновение к коре дерева чем-то повредит. Остаётся выбрать подходящий объект для поглаживания. Вот эти три сросшиеся в единый организм дерева вполне могут подойти для моей странной цели. И я лёгкой рысью движусь к темнеющим в нескольких десятках метрах перекрученным неведомой силой стволам.

Первое прикосновение к шершавой коре дерева выходит слегка смазанным и каким-то боязливым. На секунду даже стыдно от моей нерешительности и осторожности становится. Уверившись, что ничего ужасного не происходит, прижимаюсь к стволу крепче и словно растворяюсь в лесном шуме. Листва, шепчущаяся с ветром о чём-то фривольном, рождает в душе беспричинное и по-детски наивное ощущение счастья. Счастье, которое взрослым по причине вечной загруженности совершенно не доступно.

Корявая, испещренная рытвинами и трещинами кора дерева невольно заставляет задуматься о быстротечности всего сущего. Вспомнилась вдруг бабушка Глаша, морщинистое лицо которой всегда так и лучилось добротой и пониманием. Сколько моих детских проказ она прощала да ещё иной раз и покрывала. Что-то она сейчас поделывает? Может, тесто завела да пироги стряпать собралась? На выходные баба Глаша раньше всегда пироги пекла самые разные. «Вдруг гости нагрянут, — объясняла она свою привычку, — а мне и угостить их нечем». Бабушки, они такие, им в первую очередь накормить всех нужно. Вот, и у Умира Яга такая же. Хоть и живёт в избушке на курьих ножках посреди леса, а всё одно гостей любит. И лес тот, что около избушки Яги, куда гостеприимнее выглядит, чем этот. А у избушки её ноги такие же корявые, как стволы здешних деревьев.

Странные мысли в голосу лезут. И лес этот странный. Корни причудливо изогнуты, как будто пытались выбраться из почвы, да кто-то неизмеримо могучий и суровый одним движением руки остановил их в процессе высвобождения. Так и застыли они в своём неоконченном порыве стать свободными навеки. Задумавшись, не сразу замечаю, что в тихом шелесте леса раз за разом повторяется моё имя. Что за наваждение? Может, я ядовитых испарений в болоте нанюхался, вот и мерещится непойми что. Или кто-то так бездарно надо мной шутит? Потом вспоминаю, что по имени меня в Иномирье лишь считанные разумные знают. Яким, Митрофан, Светозара. Стоит, наверное, пойти на голос и посмотреть, кто же меня разыскивает.

Так и делаю. С направлением не сразу угадываю, поэтому приходится несколько раз менять маршрут, но голоса становятся громче и отчётливей. Я уже различаю среди них знакомые. Умир, Яким, стражник, который меня последним вёз. А это — Яга?! Неужели меня даже сама Баба Яга отправилась? Приятно, что бы там не говорили, когда о тебе кто-то заботится. Поэтому и навстречу к разыскивающим меня нечистикам лечу быстрее ветра. Только в последний момент немного притормаживаю. Подумалось вдруг: «А как они меня встретят? Обрадуются, что нашли, или ругать сразу начнут?» Поэтому увидев знакомые силуэты, решаю не кидаться сразу с радостными объятьями, а осторожненько из-за кустов выглянуть. Выяснить визуально в каком настроении прибывают мои спасители.

Увиденное пугает едва ли не до икотки. Баба Яга, Умир, несколько полканов и Колобок, растянувшись цепью, прочёсывают лес. Только вот выглядят они жутко устрашающе. Крючковатый нос Яги свисает почти до подбородка, а посиневшие пальца на руках извиваются словно щупальца. Движения её, дёрганные и рваные, заставляют вспомнить неуклюжих, но смертельно опасных зомби из американских ужастиков. Полканы щеголяют огромными клыками, с которых слюна капает им на кожаные нагрудники. А Умир выглядит как обтянутый пергаментной жёлто-синюшной кожей скелет с красными горящими в темноте глазами.

Давно подозреваю, что все жители Иномирья менять облик по своему желанию могут. Посмотришь на такого — няшка няшкой, а присмотришься внимательней — чудище ужасное. Подозревать-то подозревал, но убедился в этом только сейчас, когда ранее вполне обаятельного Умира настоящим упырём увидел. Замираю перепуганным сусликом. Бежать и со счастливым писком кидаться на шею таким страхолюдам совсем не хочется. А хочется как можно скорее выбраться из этого недружелюбного места и оказаться дома, в своей уютной и безопасной городской квартире. Или на крайний случай, у бабушки в деревне.

— Светозара давече баяла, что туточки он, — хрипит, едва не захлёбываясь слюной, один из полканов.

— Напутала, видимо, ваша Светозара, — скрежещет зубами Яга. — У этой хвостатой один ветер в голове.

— Так по русалочьей почте передали, что заблудившегося сюда доставили.

— Никогда этой русалочьей почте не доверяла, — трясущаяся голова Яги поворачивается на триста шестьдесят градусов без видимого ущерба для хозяйки. — Вечно что-нибудь да напутают...

— Искать надо лучше, — вмешивается в разговор отрастивший прямо на моих глазах огромные клыки и когти Умир. — Здесь он где-то, я его чую.

— Может, он в другую сторону пошёл? — предполагает порядочно запыхавшийся Колобок.

Оно и понятно, по лесу бродить — не от жены убегать. Изменился этот индивидуум меньше всех, разве что ещё более обрюзг и полысел. Каким боком это безобидное существо в такой сомнительной компании оказалось — непонятно. Разве что опять от своей рыжухи прячется.

— Нет, он точно тут.

Я ползком-тишком да назад. Жить-то оно всегда хочется, а проверка на человеколюбие местной нечисти ночью в глухом лесу как бы эту жизнь не оборвала. Ползу тихохонько, стараясь ни на прутик-сучок не наступить, ни веточки не всколыхнуть. Только куда мне против чутья их нечеловеческого. Меня замечают и кидаются вдогонку:

— Митрофан, стой! Вернись!

Да только меня сейчас сам Усэйн Болт не догнал бы! Лечу, сломя голову, не разбирая дороги. Каким-то чудом не спотыкаюсь и не переламываю руки-ноги. Мышцы ломит от непривычной нагрузки, дыхание спёрто, пульс зашкаливает, а перед глазами плывут разноцветные круги. Боль телесная усиливается душевной болью. Вот за что они так со мной? Прикидывались дружелюбными и участливыми, а сами на меня вон какие клыки да когти отрастили.

Когда-то я мечтал о приключениях. А сейчас вынужденные приключения меня уже давно не радуют. Сколько раз уже проклял ту злосчастную минуту, когда сдуру согласился к упырю в гости сходить. И чем я тогда думал? Явно не мозгом.

Присев на ствол поваленного дерева, машинально проверяю карманы. Всё на месте. Но какое-то необъяснимое чувство потери не проходит. Снова достаю из карманов сохранившиеся вещи и внимательно их осматриваю. Ключи. Один плоский и аккуратный, а второй корявый, с фигурными язычками и бороздками. От чего они? Пытался вспомнить и не могу. Смартфон. Запаролен. Пароль тоже могу вспомнить. Да что же со мной происходит?

Беру в руки свой паспорт, листаю его, останавливаюсь на страничке со штампом прописки. «Улица Строителей, 38», — читаю, но никаких ассоциаций эти слова у меня не вызывают. Что это за улица? Как она выглядит? Где находится? Сплошная пустота в голове. А самое ужасное — не помню, куда направлялся до того, как увидел странный лес и решил рассмотреть его поближе.

Всё, что было до этого момента, стремительно стирается из памяти. Не могу вспомнить лица знакомых, имена которых пока помнил, но в процессе воспоминания они тоже ускользают из памяти. «Что же делать?» — отчаяние захлестывает, и я закрываю лицо руками. Словно хочу спрятаться от всей чертовщины, что со мной происходит. Потеряв память, я не смогу вернуться домой и навсегда останусь блуждать здесь. Почувствовав лёгкое прикосновение к плечу, испуганно дёргаюсь в сторону. Передо мной незнакомый мужчина. Хотя теперь для меня все люди одинаково незнакомы.

— Испугался, сынок? — участливо улыбается незнакомец. — Хорошо, что я тебя нашёл. Не бойся. Я твой отец. Пойдём со мной, я выведу тебя из этого опасного места.

Не знаю, можно ли верить этому человеку, но другого выхода у меня нет. Не оставаться же в этом странном и страшном месте? Поэтому встаю и послушно следую за мужчиной.

— Безымянный лес — опасное место, — говорит провожатый, неспешно шагая рядом. — Ночью здесь можно получить исполнения заветной мечты, а можно потерять всё. Даже жизнь.

Не спорю, незнакомцу всяко виднее. Сам-то я память потерял. И как не вовремя! Теперь меня обмануть — раз плюнуть. И как бы не хотелось верить, что человек, пришедший на помощь, действительно мой отец, сомнения остаются. Возможно, в Иномирье и мёртвые оживают, но очень уж всё своевременно произошло. Значит, нужно быть на чеку, чтобы не вляпаться в очередную неприятность.

Мы всё идём и идём. Пытаюсь прикинуть, сколько времени уже шагаем по лесу, но чувство времени тоже даёт сбой. Наверное, потерялось где-то вместе с памятью. Незнакомец, назвавшийся моим отцом, постепенно обгоняет меня. Решив немного притормозить его, протягиваю руку и пытаюсь ухватить мужчину за плечо. Рука проходит насквозь. Ошарашено смотрю то на незнакомца, то на свою руку. И тут ярчайшим калейдоскопом перед внутренним взором начинают мелькать события прошлого. Память вернулась!

— Вы не мой отец, — решительно заявляю я. — Мой отец погиб, когда мне было пять лет и похоронен на местном кладбище. Так кто же вы?

Призрак издевательски хохочет и бесследно растворяется в воздухе, как будто его и не было.

Я говорю! Проклятье чубаси спало! То ли оно временным было, то ли купание в Смородинке всё же сработало, то ли встреча с призраком как-то на него повлияло, но факт на лицо. Я снова могу разговаривать. Могу, но с кем? Сейчас все, с кем поговорить мог, на меня же и охотятся.

Почему иномирные знакомые так резко отношение ко мне поменяли, откровенно не понимаю. Да, туплю иногда. Да, целая куча проблем вместе со мной в придачу идёт. Но не есть же меня теперь! Нет, что-то здесь не так. Существует какой-то неизвестный и потому неучтённый фактор, который всё меняет. Вот только что или кто это? Думать о случившемся не хочется, потому решаю последовать совету мудрой Скарлетт О"Хара и подумать о случившемся завтра, на свежую голову.

Заметно холодает. Будь я на Земле, ничего удивительного в этом не было бы. Осень, дело к заморозкам идёт. Но здесь вечное лето, а трава уже инеем покрывается. Так и окоченеть недолго. Хочется лечь и заснуть, а проснуться в мягкой и уютной постели. Не ценил я раньше уют и комфорт, воспринимал всё как должное. Но ныть и раскисать не время, поэтому, сцепив зубы и вспомнив все неприличные слова, плётусь, куда глаза глядят. А глядят они куда-то не туда. Столько раз в жизни не спотыкался и не падал.

Вдруг тихий писк привлекает моё внимание. В нескольких шагах под кустом сидит маленький дрожащий котёнок. От постоянного мяуканья он уже охрип и не столько мяукает, сколько жалобно скрипит. Как он посреди дремучего леса оказался? Хозяева выкинули или сам, заигравшись, заблудился?

Вначале сомнения берут: стоит ли проявлять заботу, вдруг это и не котёнок вовсе, а что-то жуткое и ужасное? А потом плюю на эти соображения, беру малыша на руки и засовываю трясущийся от холода и страха комочек за пазуху. Пусть хоть он согреется, если я не могу.

Бреду по ночному лесу ещё какое-то время, а потом решаю найти какое-нибудь укромное местечко и заночевать в лесу. Утра вечера мудренее, завтра и соображу, что дальше делать. В итоге моим пристанищем на ночь становится то ли неглубокая нора, то ли глубокая яма. Сворачиваюсь калачиком, пытаясь сохранить остатки тепла, и сразу же засыпаю.

Ах, иначе в былые года

Колдовала земля с небесами,

Дива дивные зрелись тогда,

Чуда чудные деялись сами…

Позабыв Золотую Орду,

Пестрый грохот равнины китайской,

Змей крылатый в пустынном саду

Часто прятался полночью майской.

Только девушки видеть луну

Выходили походкою статной,-

Он подхватывал быстро одну,

И взмывал, и стремился обратно.

Как сверкал, как слепил и горел

Медный панцирь под хищной луною,

Как серебряным звоном летел

Мерный клекот над Русью лесною…

Николай Гумилев

Утром, когда ласковое солнышко так приятно пригревает и подбадривает, ночные страхи не кажутся уже такими жуткими. От души над собой посмеялся бы, не будь моё теперешнее положение настолько печальным: один (если не считать маленького серого котёнка!) посреди незнакомого леса и опасных сущностей, да ещё и в другом мире. Но так уж жизнь устроена хитро-прехитро, что всего в ней примерно поровну намешано: хорошего и плохого, грустного и весёлого, страшного и смешного.

Вот и сейчас, если мою ситуацию объективно оценить, что получается? Потерялся и заблудился — это минус, а что проклятие спало — это плюс. Только не говорите, что плюс на минус в итоге всегда ноль выдаёт. В математике может и так, а в жизни по-разному получается. Когда в плюсе, а когда в минусе остаёшься — тут уж как повезёт. В моём случае вернувшаяся речь — плюс несомненный и постоянный, а всё остальное — приходящее и проходящее. Величина, как в той же математике говорят, переменная.

Обрадованный вновь обретённой возможностью излить кому-нибудь душу, болтаю без остановки обо всём на свете. Котёнок оказывается на удивление хорошим слушателем. Он так внимательно смотрит на меня круглыми зелёными глазами, так эмоционально мяукает в нужном месте, и даже время от времени осуждающе трясёт головой, что устоять и утаить от него хоть что-то просто нереально. Давно мне такого идеального собеседника не попадалось. Поболтать все любят, а выслушать собеседника — с этим проблема. Котёнок же действительно СЛУШАЕТ и не только слушает, но и сопереживает.

Рассказываю всё подряд: и про маму с бабушкой, и про Люську. Даже про то, как в первом классе нашей строгой и серьёзной учительнице, пришедшей как-то с новой стрижкой, попытался комплемент сделать:

— Вера Ивановна, вы такая сегодня красивая. У вас голова, как жопа енота.

За что сразу и получил пребольно от Люськи по загривку. Не знал ещё по малолетству , что то слово на букву Ж в приличном обществе вслух произносить не принято. Это уж потом все кому не лень мне про «опу» объяснили и разъяснили. А почему меня на столь сомнительный комплемент пробило? Так у нас с одноклассниками тогда «рисовальная мания» была: рисовали разных животных, повернувшихся задом. Считали с большого ума это оригинальным и красивым.

Вот и я соригинальничал на свою голову. До сих пор так и не понял, что тогда Веру Ивановну больше разозлило: оригинальное сравнение её волосяного покрова с задней частью енота или что ей в парикмахерской причёску всё-таки испортили. Женская душа — сплошные потёмки для окружающих, чем больше пытаешься разобраться и понять, тем больше запутываешься.

Котёнок эту давнюю историю внимательно выслушивает, потом долго катается по траве, дёргая лапками и громко мявкая. Смеялся так, по-видимому. Сразу видно понимающее существо. А меня тогда с мамой к директору вызвали, и я на три месяца без сладостей и компьютера остался. Хорошо ещё, что под домашний арест мама меня так и не посадила, хотя и собиралась. Решила, видимо, что мою надуто-обиженную физиономию целыми днями созерцать — это слишком. И не столько для меня наказание будет, сколько для неё самой.

Про неудачную поездку к бабушке в деревню и свои злоключения в Иномирье пушистику тоже поведал. А почему бы и нет, раз тебя так понимающе и сочувствующе слушают? Котёнок мурчит, практически не переставая, как заводной игрушечный трактор, трётся о ноги тёплыми пушистыми боками. Умиляюсь, беру мурлыку на руки (чего никогда раньше себе с котами не позволял, мало какие там у них блохи водятся!) и осторожно глажу мохнатого между ушек. Заслужил, котик, как есть заслужил особое к себе отношение!

Забрал бы его с собой, только у мамы на кошачью шерсть аллергия. Может, Люське котика пристроить? Думаю, её родители ничего против иметь не будут. Тем более, говорят, кошки своим хозяевам удачу приносят. А ещё они лечить могут. Котёнок, словно мои мысли подслушав, мурлыкает и ластится усерднее. Потом вдруг выворачивается из рук и кидается в кусты, словно о чём-то важном неожиданно вспомнил.

Расстраиваюсь, что пушистик сбежал, и придётся снова одному-одинёшеньку по дебрям лесным слоняться. Но котёнок вскоре возвращается и, требовательно мяукнув, зовёт за собой. Удивляюсь странному поведению котейки и думаю: «Может, дом его рядом, вот котик и решил меня со своим хозяином познакомить?» Будем надеяться, что тот окажется не менее адекватным, чем его питомец.

Смиряюсь с неизбежным злом и послушно лезу за серым мохнатым мурлыкой в кусты. Глупо, наверное, с моей стороны опять в дебри лезть, раз с кустами у меня в Иномирье совсем не дружественные отношения сложились. Но я решаю довериться котёнку, поэтому сейчас и безропотно последую за ним. Чувствую облегчение, когда перебравшись вслед за котёнком через очередной бурелом, вижу впереди прогалину меж деревьев. Поднимаю руку, чтобы заслониться от слишком уж наглого луча солнца, неожиданно пробившегося через листву и ослепившего меня, да так её опустить и забываю, потому что замечаю в небе нечто весьма странное.

Почти задевая крыльями верхушки самых высоких деревьев, у нас над головами кружит не то дракон, не то Горыныч, но то вообще непонятно кто. Попробуй тут определи видовую принадлежность летучей махины, которая абсолютно бесшумно, как мираж, скользит в синей вышине. Крылья, лапы, клюв и хвост. Нечто настолько несуразное, что и существовать не должно!

Глазам не верю, может, просто мерещится? Нельзя летать так низко без малейшего колебания воздуха, ведь даже верхушки деревьев ни шелохнулись, когда тело летучего гада над ними проносилось. Это же нарушение всех законов физики! Не может такая туша летать, ну никак не может. А если бы каким-то чудом всё же взлетела, то от неё такие бы вихревые потоки пошли, что не только деревья — трава бы лежмя лежала. Опять сплошное волшебство да колдовство.

Что делать? Есть несколько вариантов на выбор: прыгать и голосить благим матом да пальцем в небо тыкать. Только какой в этом смысл? Котёнок перепугается и сбежит, а я опять один останусь. Да и летучему чудищу на глаза лишний раз лучше не попадаться. Вдруг оно именно сегодня позавтракать забыло, поэтому и кружит так упорно над лесом, закуску себе присматривая. Почёсывая в раздумье затылок, ветки в сторону от лица подальше отвожу да молча шагаю дальше.

Миновав последние скрывавшие обзор кусты, удивлённо замираю. Невдалеке от покинутых нами зарослей причудливо извивается хорошо протоптанная тропинка. Такое впечатление, что по ней день-денской туда-сюда только и гуляют. Любопытство коварно толкает вперёд, но трусливая осторожность стыдливо намекает, что приключения лучше искать в книгах, лёжа на мягком диване под тёплым пледом. Наверняка, опасность не только в небе летает, но и по земле ходит или ползает.

Здраво рассудив, что рано или поздно, а придётся выйти из леса в поисках живых существ, которые смогут вернуть меня обратно на Землю, шагнул вперёд за маленьким серым проводником. Удивительное дело: вот только вчера по этому лесу разве что ленивый не лазил, а сегодня сколько мы с котёнком ни идёи — никто нам на глаза не попадается (если не считать той летающей твари, но та в небе парила). Лес. Тропинка. Тишина. И никого!

Краем глаза замечаю, что трава справа от тропинки укатана не хуже, чем в фильмах про инопланетян, которые на полях у американцев разнокалиберные круги не то выстригают, не то вытаптывают. Только тут не круг, а скорее овал. Пробудившаяся от долгой спячки интуиция осторожно намекает, что котёнок, как бы долго накануне не блуждал, не смог бы так утоптать траву. Наверняка тут кто-то гораздо крупнее порезвился. И мне следовало бы сейчас не по тропинке топать, а осторожненько по кустам пробираться. В них хотя бы спрятаться от неизвестной опасности можно. Но это вчера я в запале километры по пересечённой местности накручивал, а сегодня мышцы ноют и лишнюю нагрузку на себя отнюдь не приветствуют. Поэтому будь что будет, авось от недругов спрятаться успею.

Занятый своими мыслями, не сразу замечаю, что котёнок буквально на глазах растёт. Если вначале он выглядел мелким кошачьим ребёнком, то сейчас его смело можно было уже подростком назвать. Чудеса, да и только! Тропинка между тем делает резкий поворот, и буквально в нескольких шагах я вижу уже знакомую избушку на курьих ножках. Вот же серый предатель! Куда меня завёл! Будь у меня, как у котёнка, целых четыре лапы — я бы всеми четырьмя и упёрся: «Не хочу, не буду!» Но чего нет, того нет. Поэтому я просто останавливаюсь и решительно заявляю своему мохнатому провожатому:

— Ни за что туда не пойду!

После того, как разномастная иномирная банда во главе с Бабой Ягой, брызгая слюной во все стороны, за мной по лесу едва ли не полночи гонялась? Да ни в жизнь! А котёнок между тем упорно продолжает заманить меня к избушке. Отбегает от меня на несколько метров, поворачивается, смотрит укоризненно и подзывает к себе тягучим жалобным мяуканьем. Потом возвращается, трётся о ноги боками и мордочкой да громко успокаивающе мурчит. Но я воробей стреляный, на провокации не введусь.

Котёнок это, видимо, понимает, поэтому распушает шёрстку, как престарелый одуванчик, шипит сердито, а потом начинает вертеться волчком. Он вертится всё быстрее и быстрее, пока не превращается в одно смазанное пятно. Когда этот живой волчок, наконец, останавливается, на месте котёнка оказывается большой и упитанный кот. Мне кажется, или эту хитрую серую морду я уже где-то видел? Или все избалованные хозяевами коты друг на друга чем-то похожи?

— Вот же, бестолочь, — тяжело вздыхая, говорит кот человеческим голосом. — Для него тут стараешься, стараешься, ночей не спишь, а он ещё и привередничает.

Удивляюсь, как положено: не каждый же день говорящих котов вот так запросто встретишь. Но удивляюсь как-то слабенько. Ну, кот, ну говорящий. Он же не в слона на моих глазах превратился, а просто заговорил. Избаловали меня чудеса иномирные, ох избаловали. Скоро совсем на волшебное да необычное внимание обращать перестану. Так что если захочет кто-то поразить меня до глубины души, ему придётся очень и очень постараться. Отмечаю только мимодумно, что голос у кошака красивый. Глубокий, обволакивающий, завораживающий. Так бы и слушал его вечно. Но красивый голос — ещё не повод на глупости разные опасные соглашаться.

— Да не пойду я к Бабе Яге! Ни за что! Я её до смерти боюсь! — продолжаю упорствовать я.

— Да чего там бояться-то? — искренне удивляется кот. — Старушка как старушка! Тем более, её сейчас и дома-то нет. Бегает где-то по лесам да долам, тебя, бестолкового, ищет. А я тебя блинчиками со сметанкой накормлю. Любишь сметану?

И сметану люблю, и блинчики. А уж и то, и другое вместе, так вообще обожаю. Я сейчас всё, что скушать можно, так сильно и искренне люблю, потому что голодный. Почти сутки некормленый по Иномирью брожу. Такое впечатление, что желудок уже к позвоночнику прилип и сам себе заунывно мантру читает: «Не думать о еде, не думать о еде. Еда — это зло! Еда — это вымысел!»

Усиливавшееся чувство голода благотворно действует на память. Вспоминаю, что именно этот котяра у Бабы Яги на русской печке бока отлёживал и поглядывал на всех снисходительно. И раз он у бабы Яги живёт, то наверняка знает, что хозяйка избушки отсутствует. А есть хочется всё сильнее и сильнее. Немного для приличия поломавшись, соглашаюсь заглянуть к коту на блины. Голод не тётка, пирожка с пылу с жару не подсунет. Приходиться самому о пропитании думать.

Одно только тревожит. Это что же получается? Что я за еду продаться готов?! Обидно осознавать о себе нечто подобное. Всегда себя стойким и неподкупным считал. А оказалось, это смотря чем подкупать да соблазнять! Если блинами со сметаной, то могу и не устоять. Хотя за подобное угощение и душу продать не жалко (шучу, конечно!). Блины удивительно вкусные. Даже моя бабушка Глаша таких пышных да поджаристых не печёт. Ай да Яга, ай да мастерица! Или это сам Баюн между делом постарался? Говорить-то он умеет, вдруг и блины печь тоже?

Глотаю блины, почти не жуя, запиваю душистым травяным чаем с молоком да мёдом, и почти счастлив. А полностью счастлив стану, когда домой вернусь. Баюн, как настоящий хлебосольный хозяин, пододвигает поближе то сметану, то мёд, то земляничное варенье и настойчиво предлагает определить, с чем блины вкуснее. Послушно сравниваю, пока окончательно не объедаюсь.

Как-то незаметно меня начинает клонить в сон. Ничего необычного в этом нет. В тепле да на сытой желудок только так разморить может. Тем более, что Баюн, свернувшись пушистым клубком рядом на лавке, так уютно мурчит да мурлычет. Кладу руки на стол, на них тяжёлую да сонную голову пристраиваю и глаза на минутку прикрываю. Нет, спать я не собираюсь. Полежу немного, потом пойду портал перехода искать. А там уж как-нибудь разберусь, что нужно сделать, чтобы домой вернуться. Мне даже в голову не приходит, что кот меня своим мурлыканьем специально усыпляет!

Просыпаюсь хорошо отдохнувшим и прекрасно выспавшимся, но крепко-накрепко по рукам-ногам связанным. И нахожусь уже не в избушке на курьих ножках (та-то светлая, чистая да уютная), а вообще не пойми где. Лежу на куче какого-то хлама в углу не то слишком захламлённой комнаты без окон, не то небольшого полупустого склада.

— Да что за чертовщина здесь происходит! — поражённо восклицаю, осознав своё положение.

Каким образом здесь оказался, кто меня так качественно связал, а главное — зачем всё это проделано, осталось за кадром. А узнать подробности очень хочется. И дело не в пустом любопытстве, от этого знания моя жизнь напрямую зависит. Только вот что-то никто не спешит подробности происходящего поведать. Так что придётся самому во всём разбираться. И я что есть мочи ору:

— Ай-я-я-яй! Убили негра, убили негра. Убили! Ай-я-я-яй! Ни за что, ни про что…

И так несколько раз по кругу. Если спокойный и выдержанный полкан умолять был готов, лишь бы я замолчал, то вряд ли у моих похитителей нервы крепче окажутся. Голошу эту бессмыслицу долго, пока самому не надоедает. То ли мои похитители глухи на оба уха, то ли у них нервы действительно железные, но никого мои вокальные упражнения не смущают. И с негодующими криками ко мне никто не кидается. И когда уже решаю, что меня, горемышного, связали да без всякого присмотра бросили, как совсем рядом хлопает дверь, и буквально у меня над ухом торжествующе звучит:

— Вот ты и попался, жалкий человечишка!

Этот противный шипящий голос ни с чем не спутаю. Именно он у Смородинки обещал с меня не то голову снять, не то шкуру живьём содрать. Поворачиваюсь и замираю удивлённо. В первую очередь поражает внешность злодея: роговые наросты на голове, зеленовато-серая кожа да когти на руках выглядят нарочито и неестественно, словно наспех сделаны да наскоро прилеплены. А вторую — излишнее, едва ли не показное, злорадство в голосе. Смотрю и несказанно удивляюсь. И это — главный злодей Иномирья? Или за ним, как за удобной ширмой, кто-то более хитрый или более осторожный прячется-скрывается? Что-то хвалёная служба безопасности иномирцев под руководством славного Кащея совсем мух не ловит. Точнее, не мух, а заговорщиков.

— Сам всё расскажешь? Или пытать будем? — вкрадчиво интересуется незнакомец, заметив, с каким интересом я его рассматриваю.

Пытать? А чем интересно? Если блинами, то долго такую пытку точно не выдержу. И так ими уже до того объелся, что, кажется, ещё парочка — и не только все свои секреты расскажу, но и Люськины. Не подумайте, что я такой клинический идиот, каким сейчас кажусь. Когда страшно становится, меня всегда на юмор пробивает. Защитная реакция организма такая. А сейчас у меня весьма веские причины для страха. Похищенный, связанный, беспомощный. Да злодей со мной всё что угодно сделать может!

И никто слова против не скажет, разве что я сам. Но вряд ли моё мнение кто-то учитывать собирается. От накатившего дурного предчувствия меня дрожь пробивает, да такая сильная, что зубы друг о друга громко клацать начинают. Выбивают весёленькую бравурную мелодию, совсем не соответствующую мрачной и тягостной обстановке.

— Дрожи, дрожи, — удовлетворённо кивает головой злодей. — Чем сильнее испугаешься, тем быстрее нам всё расскажешь.

— Аспид Гермогенович, — заискивающе мурлыкает отиравшийся рядом подлый предатель Баюн, — Приказ ваш я в точности выполнил, Митрофана вот поймать помог. Пора бы мне и обещанную вами награду получить.

Аспид досадливо морщится, не любит, видимо, когда его перебивают, не спеша достаёт из кармана небольшой чёрный бархатный мешочек с серебристым шнурком и резко кидает коту. Тот подпрыгивает, ловко ловит передними лапами свою награду, берёт потом её в зубы и с поклоном скоренько так удаляктся. Аспид, немного выждав после того, как за котом дверь захлопнулась, кричит, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Эй, вы там! Догнать, проследить, при необходимости — устранить. Как не внушающего доверия. Бабу Ягу предал и меня при случае предаст. Если цену подходящую кто предложить догадается.

В совершенно пустом помещении вдруг возникает несколько полупрозрачных фигур, послушно двинувших вслед за котом. Они постепенно обретают плотность и становятся всё более и более видимыми. Ни красотой, ни богатырским телосложение похвастать эти паранормальные сущности не могут: высокие, худые, черты лица грубые, словно топором второпях вырублены.

— Злыдни, — проследив мой заинтересованный взгляд, поясняет Аспид. — Великолепные слуги и помощники. Тихие, незаметные, всегда готовы ближнему любую пакость сделать. На серьёзные преступления при соответствующей выучке тоже вполне способны.

Хоть я и зол на кота-предателя, но в этот момент мне его даже жалко становится. Кто знает, почему он с Аспидом на сделку пошёл? Может, он не такой уж и подлый, а просто другого выхода не было? А теперь эти полупрозрачные верзилы-злыдни мурлыку поймают и уничтожат. Что довольно безобидный и мелкий кот с несколькими агрессивно настроенными существам сделает? Разве что усыпит их, как меня давече. А если на злыдней его колдовство не действует? Прощай, котик-мурлыка. Ты хоть и недолго, но был для мне другом. Выслушал, накормил, усыпил. Что ещё человеку для счастья нужно? Свободу? Я бы не отказался, да только кто же меня возьмёт да отпустит? Не для того столько времени ловили.

— Боишься? — заметив мои душевные терзания, спрашивает Аспид и самодовольно ухмыляется.

— Боюсь, — откровенно сознаюсь в собственной слабости.

А смысл мне это скрывать? Во-первых, моё состояние и невооружённым глазом видно, а во-вторых, глупо храбриться раньше времени.

— Правильно делаешь, что боишься. Меня все боятся!

Самомнение у злодея так и зашкаливает. Только вот что-то мне подсказывает, что проверять, насколько этот Аспид серьёзно настроен и как далеко ради своих преступных целей зайти готов, лучше не стоит. Целее будешь.

— Твои жалкие человеческие секретики мне ни к чему, — продолжает между тем злодей. — Да ты и сам всё, что знал, коту разболтал. А вот то, о чём ты даже и не подозреваешь, но в памяти твоей оно надёжно спрятано, узнать хотелось бы.

— Это вы о чём? — осторожно интересуюсь я.

Авось Аспид, увлёкшись, что-нибудь полезное да выдаст. Но злодей к пустой болтовне, видимо, не склонен, потому что берёт и прямо отвечает:

— Местонахождение портала между нашими мирами.

— Я не знаю, — говорю честно.

И действительно ведь ни сном, ни духом. Мы с Умиром тогда прямо из склепа в лес попали. А какие в лесу опознавательные знаки, если он выглядит зауряднее некуда? Я даже обманутым себя поначалу чувствовал, пока Бабу Ягу и прочих жителей Иномирья не встретил, уж слишком всё похожим на Землю казалось. Так что портал тот самостоятельно найти для меня нереально.

Осознав всю тщетность своих прежних намерений, я расстраиваюсь. Не всё так просто, как мне, шагавшему по лесу, думалось. Что я знаю точно? Недалеко от портала избушка Бабы Яги находится, а в какой стороне от избушки следует его искать — сие не ведомо. Да и «недалеко» — это приблизительно. Может, Умир меня специально кругами водил, а может, наоборот, самой короткой дорогой провёл.

И хотя интересы Аспида с моими совпадают, легче от этого не становится. Я-то домой вернуться хочу, а вот зачем злодею портал? Землю захватить или что-то оттуда сюда протащить. Оружие, например. Видел я, как они сражаются, до сих пор мечами да секирами машут. А если сюда да наше земное оружие, тут же такая бойня начнётся! Нет, Аспида к порталу подпускать никак нельзя. Значит, придётся молчать, как рыба в аквариуме. Не станет же он меня и в самом деле пытать? Или станет?

Пока я мучаюсь сомнениями, Аспиду ждать надоедает, и он начинает изменяться. Только что рядом почти человекообразное существо находилось, а через несколько мгновений — чудовище. Огромное с откровенно отталкивающей внешностью, которое разве что в кошмаре привидеться может. Его змеиный взгляд как будто в душу проникает, а острые когти на коротких кривых лапах и загнутый вверх чешуйчатый хвост, заканчивающийся острым жалом, заставляют меня всерьёз опасаться за свою жизнь.

Извиваясь всем телом, стараюсь откатиться подальше от чудища. Понимаю, если Аспид на меня кинется, то шансов выжить никаких, но стремлюсь оказаться от него подальше. Не знаю, чем бы всё это закончилось, если бы не появившиеся вдруг прямо из воздуха злыдни, которые почтительно склонившись, докладывают:

— Князь с дружиной к болоту приближаются. Все ваши ловушки обошли, полканов всего пятеро пострадало, остальные целёхоньки.

Аспид в образе чудовища неуклюже всем телом к ним поворачивается и, недовольно подсвистывая, вполне членораздельно спрашивает:

— Без меня вы с ними справиться не можете?

— Ваше непосредственное присутствие может потребоваться, если до сражения дело дойдёт, — бесстрастно шелестит в ответ один из злыдней.

Интересно, Аспид их различает или для него они тоже все на одно лицо? Хотя, может именно их незаметность вкупе с послушностью его полностью устраивают. Вот как он их рекламировал: «Тихие, незаметные, всегда готовы ближнему любую пакость сделать».

Аспид между тем шустро ползёт к выходу, по дороге приказав расступившимся перед ним почтительно злыдням:

— Этого в камере запереть да глаз с него не спускать! Я с ним ещё не закончил.

От рожденья до смерти не проставлен нам срок.

Нет ответа в конверте: где последний порог.

Кто-то станет злодеем, кто посеет добро.

Кто-то в Бога поверит, кто-то в силу «Зеро».

Между адом и раем нет насиженных мест.

Каждый сам выбирает себе посох и крест.

Есть у каждого выбор, чтоб избрать себе срок.

Кто за волю на дыбу, кто-то платит оброк.

Обходящий преграды, не пойдет напролом,

Получая награды, за накрытым столом.

Между адом и раем нет насиженных мест.

Каждый сам выбирает себе посох и крест

Кто-то дверь нараспашку, а другой на замок.

Кто подарит рубашку, а другой спрячет впрок.

Не посеяв здесь хлеба, нам его не собрать.

И ТОМУ, КТО НА НЕБЕ, бесполезно роптать.

Юрий Шмидт

Камера, куда меня грубо вталкивают злыдни, холодная и полутёмная. Слабый дневной свет, пробивавшийся через небольшое зарешёченное окошко почти под потолком, освещает лишь часть помещения. Осматриваюсь и осторожно присаживаюсь на колченогую деревянную лавку у ближайшей стены, растирая затекшие руки и ноги. Оказывается, связанным долго лежать не менее для мышц болезненно, чем по лесу круги наворачивать. Всё с опытом познаётся, только я бы без такого опыта предпочёл обойтись.

Но кто меня об этом спрашивал? Представляю Баюна с Аспидом, униженно умоляющих разрешить им, недостойным, меня поймать да связать, не сдерживаюсь и громко фыркаю.

И тут куча соломы, что в углу лежит, шевелится и из неё показывается взлохмаченная голова какого-то существа. По привычке хочу назвать его человеком, но, похоже, в Иномирье с этим большой дефицит.

Вначале кажется, что разбрасывая во все стороны солому, на ноги упорно пытается встать обычный человеческий подросток. Тонкие руки, мордашка совсем детская, зарёванная. Но потом существо поворачивается боком, и я с удивлением замечаю длинный волосяной хвост и копыта, в которых оно запуталось. Жеребёнок? Нет, полканчик! Таких маленьких ещё не встречал. Аспид и с детьми воюет? Хотя злодей на то и злодей, чтобы различий между врагами не делать. Маленький или слабый — какая разница? Враг он и в Африке врагом остаётся, даже если тебя он таковым не считает.

Причина неуклюжести маленького полкана вскоре становится очевидна. Его задние ноги крепко спутаны верёвкой. Так бояться, что убежит? Или сломить да запугать хотят?

— Ты кто? — боясь спугнуть паренька, тихо спрашиваю.

Полканчик не отвечает, только молча склоняет голову, будто здороваясь, и смущённо улыбается. Перепугался, наверное, до чёртиков злыдней да Аспида, вот и боится теперь с незнакомым заговорить.

— Как ты сюда попал? — продолжаю осторожно допытываться, приближаясь медленно к полканчику.

Надо как-то отношения налаживать, вместе теперь томиться в неволе будем. Да и любая информация в такой ситуации лишней не станет. Может, полканчик что-нибудь интересное да полезное знает? Не зря же его здесь заперли и связали. И тут мне словно кто подсказал, кем может быть этот «ребёнок». Это же тот самый похищенный княжич! Наверняка, злыдни по ошибке или по недомыслию меня к нему в камеру посадили. Аспид-то точных указаний на этот счёт им не дал, сказал запереть меня и всё. А они, видимо, не шибко сообразительные, иначе вместе бы нас не посадили. Видно же, что полканчика строго стерегли, одни связанные ноги чего стоят.

— Ты княжич? Сын Якима? — решаю удостовериться.

Полканчик кивает, пристально смотрит в глаза, и у меня в голове будто радио включается. Сначала какие-то нечёткие шумы, что звучат когда нужную волну ловят, потом они в слова складываются. Да он телепат, как Яким! Смешок в голове, потом вполне внятное: «Неждан я, младший сын князя Яромира. Ты его под именем Якима знаешь. Говорить я не могу. С самого рождения. Сколько лекари не пытались меня вылечить, ничего сделать не смогли. Вот и пришлось отцу да сёстрам научиться мысли мои читать, а мне чётче думать, чтобы понятней было. А ты — телепат, телепат! Не телепатия это, а моё уродство». Неждан так горестно вздыхает, что я сразу утешать его кидаюсь:

— Какое же это уродство? Уродство — это когда рук или ног нет, а у тебя всё на месте. Способность это просто у тебя такая — мысли свои окружающим транслировать. Тебя же кроме отца и сестёр кто-то ещё понимает?

«Понимают, когда я этого захочу».

— Вот видишь. Значит я прав! — молю всякую ерунду, чтобы отвлечь полканчика от грустных мыслей.

Не время раскисать да отчаиваться, тем более из-за глупостей. Не может он говорить! Неудобно и неприятно, по себе теперь знаю, но не смертельно же. Жить и молча можно.

Неждан снова попытается встать. Не сразу у него это получилось. Сами попробуйте, когда у вас целых четыре ноги да ещё две задние, крепко связаны. Кидаюсь ему на помощь, поддерживаю теряющего равновесие подростка. Потом ноги ему распутываю. С мудрёными узлами еле справился, но как моя мама говорит: «Если долго мучиться — что-нибудь да получится». Вот и у меня в итоге получается. Расправляюсь с верёвками, помогаю Неждану устроиться удобней, и сам рядом присаживаюсь.

Ну и гад этот Аспид! До чего мелкого довёл. Полканчик да сих пор стоять не может, лежит, и ноги у него судорогой сводит. Пробую их растереть. Мягкая, короткая шёрстка, ну чисто как у жеребёнка или у пони. Глажу по ней, задумавшись о странных случайностях в моей жизни, и как-то пропускаю момент, когда Неждан на плечо ко мне приваливается и тихо начинает посапывать. «Ладно, — решаю я. — Пусть часок поспит, всё равно Аспид вряд ли быстрее вернётся».

Пока до болота доберётся, а путь туда, наверняка, не близкий. Пока сражаться там будут. Да и обратно дорога короче не сделается, так что несколько часов у нас всяко в запасе есть. А я пока спокойно, без помех, ситуацию, в которой мы с Нежданом оказались, обдумаю. Как не крути, а слишком уж всё подозрительно складывается. И Аспида вовремя вызвали, и в одну камеру меня с Нежданом посадили. Случайное совпадение, или специально кем-то так подстроено? А если и так, то зачем? Выведать что-то у кого-то из нас важное хотят? Так это и ежу понятно. Вон, Аспид даже свой интерес озвучил: портал ему, видите ли, подавай! Ага, прям бегу и падаю, потому что шнурки погладить забыл.

Неждан спит недолго, минут двадцать от силы. Сморило его, скорее всего, на нервной почве. Ведь что не говори, а натерпелся полканчик знатно.

— Как ты здесь оказался? — решаю всё же расспросить я Неждана.

«Да я и сам не понял, — пожимает недоумённо плечами Неждан. — Вечером заснул у себя в светлице, а утром проснулся уже здесь, на соломе, связанным».

Неужели и здесь Баюн постарался? Уж очень на него похоже: усыпил да сонного злыдням и вручил. И коту, и злыдням, если разобраться, в княжеский терем проникнуть несложно. Баюн уменьшаться умеет, а злыдни невидимыми становятся. Проскользнуть могли мимо стражи только так. Вот только спящего княжича так просто не спрячешь. Это же не вещь какая — в карман или за пазуху не засунешь. Значит, были у них в княжеском тереме сообщники, да не из последних. Обычный слуга не везде доступ имеет, тут кто повыше должностью нужен, чтобы и провести, и вывести. И главное — никому при этом на глаза не попасться.

— Похитителям кто-то из ваших помогал, — озвучиваю я Неждану свои размышления. — Одни бы они никак не справились.

«Ты прав. Я тоже так считаю. Только не могу я о ком-то из них плохо думать. Они же меня с младенчества растили».

Мда. Не выйдет из меня знаменитого сыщика и заговор не я раскрою, а так хотелось. Или хотя бы выяснить, кто на Аспида в княжьем тереме шпионил да княжича умыкнуть помогал.

«Бежать тебе надо, — неожиданно предлагает Неждан, после того, как я ему свою историю поведал. — Мне-то, как ценному заложнику, Аспид вряд ли что сделает, а вот тебя, когда вернётся, вполне запытать может».

Предположение Неждана не лишено смысла, только бежать одному, оставив злодею полканчика, мне совсем не хочется. Как я себя буду потом чувствовать, если с ним что-то случится?

«Ничего со мной не случится. Меня даже не спрашивали ни о чём. Просто засунули в камеру и всё».

Немного поспорив, решаем, что бежать мне лучше сразу же, не откладывая это дело в долгий ящик. А действительно, чего тянуть-то? Вдруг Аспид раньше вернётся, чем мы рассчитывали, и тогда все планы коту под хвост. Нет, это я не про Баюна вспомнил, просто выражение есть такое. Означает, что всё пропало. А я не хочу, чтоб меня пытали. Этот злодей, наверняка, немало способов знает, чтобы пленнику язык развязать. Что не знаешь — и то расскажешь.

Способов побега мы много придумали (фантазия у Неждана ещё более неадекватной, чем моя оказалась), но большинство из них они были либо совсем нереальными, либо трудно исполнимыми. Подкоп делать времени нет, решётку выдрать элементарно сил не хватит, а вот идея обмануть злыдней-стражников и, воспользовавшись их растерянностью сбежать, вполне могла и сработать. Что-что, а разыгрывать я хорошо умею. А что такое розыгрыш, если не обман? Вся разница, что обман какую-то выгоду предполагает, а розыгрыш для веселья.

Со сценарием побега долго не заморачиваемся. Решаю использовать веками отработанный киношный вариант, когда один из заключённых притворяется, что ему плохо, а другой в дверь долбит и охранников зовёт. В фильмах всегда срабатывало, авось и нам повезёт.

Вы не поверите, везёт! Разыгрываем как по нотам. Неждан так убедительно на сене корчится и стонет, что я еле сдерживаюсь, чтобы к нему с помощью не кинутся. Охранники, два полупрозрачных злыдня, которые по мере приближения к страдающему «неизвестным недугом» полканчику становятся всё виднее и осязаемей, тоже на его уловку ведутся.

Почему я утверждаю, что злыдни не только видимы, но и осязаемы становятся? Да Неждан первого же к нему сунувшегося злыдня так задними копытами прикладывает, что тот отлетает на пару метров. Да так удачно, что в полёте второго охранника с ног сбивает. Знатная куча мала выходит! А я, предусмотрительно затаившийся около самой двери, именно этот момент и выбираю для побега. Выскальзываю за дверь (представляете, злыдни её даже не прикрыли!) и несусь что есть мочи куда глаза глядят.

Впрочем, выбор-то у меня небольшой. Из подвала вверх по лестнице, потом ещё по одной. Боковым зрением замечаю окошко. Самое обыкновенное, такое в каждом деревенском доме. Деревянная рама со стёклами со шпингалетом. Разворачиваюсь — и к окну. Очень боюсь, что Аспид сообразил на окно какую-нибудь дополнительную защиту установить. Решётки так невидимые или ещё что. Но нет. Дёргаю вверх шпингалет, толкаю створки окна, гляжу вниз. Высоковато, но не возвращаться же из-за этого обратно в камеру?

Прыгаю, приземляюсь. Жив! Ногу только немного ушиб, но это не критично. Больновато, но вполне терпимо. Тем более в запале всегда меньше боль ощущаешь. Я когда в прошлом году на баскетболе палец выбил, только после матча и заметил, что он у меня распух и болит.

Ковыляю потихонечку к лесу и про себе не переставая молюсь, чтобы никто меня не увидел да назад не вернул. Останавливаюсь за первым же деревом отдышаться, оборачиваюсь. Странно. Дом, где нас с Нежданом держали, мне большим да просторным изнутри казался, а снаружи он выглядит как жалкая полуразвалившаяся халупа. И тут чары!

Поворачиваю голову и смотрю на дом боковым зрением. Мать честная! Да это и не дом вовсе, а, по меньшей мере, замок. С башенками, высокими стрельчатыми окнами, черепичной крышей. Морок, не иначе. Но вникать во всякие там колдовские штучки-дрючки мне недосуг. Следует поторопиться и для начала удалиться от этого враждебного дома подальше. А потом уже решу, куда путь держать.

Попетляв немного по мелкому ельнику, я выбираюсь на поляну, посередине которой возвышается поросший сизым мхом огромный валун. На нём кто-то упорный (ибо сколько же ему пыхтеть пришлось!) выдолбил три кривые расходящиеся в разные стороны стрелочки. И никаких поясняющих надписей ни над ними, ни ними нет.

«А ты думал — в сказку попал?» — мысленно посмеиваюсь над собой. В сказку-то в сказку, только сказка какая-то непривычная. Где добрые волшебники или, на худой конец, феи, становящиеся в очередь, чтобы мне помочь? Всё сам да сам. Правда, Неждану сейчас наверняка не легче. Кто знает, может злыдни, разозлившись на обман, его избили? Или ещё как наказали.

Решив, что удалился от места своего заключения достаточно, присаживаюсь рядом с камнем и задумываюсь. Нужно определиться в какую сторону мне путь держать. Лучше бы, конечно, Якима с дружиной поискать, но Аспид там где-то рядышком с ними. Вдруг, на него случайно наткнусь? И прости-прощай моя свобода, а то и жизнь. Мда, нелёгкий выбор.

И тут совсем рядом со мной раздаются жалобные причитания:

— Ай-я-я-яй! Убили негра, убили негра. Убили! Ай-я-я-яй! Ни за что ни про что…

Подскакиваю возмущённо на месте: это кто такой наглый, что «моей» же песенкой надо мной издевается? Прекрасно помню, как я Якима этой нелепицей изводил. Но не успеваю толком осмыслить и переварить происходящее, как с другой стороны уже несётся разудалое:

— А я девушек люблю, я их вместе соберу, вдоль по линии прибоя за собою уведу!

Не успеваю ни удивиться, ни испугаться, как в нескольких шагах от меня, в кустах на краю поляны, раздаётся скрежет и треск. И кто-то высоким хриплым голосом как завопит:

— Я свободен, словно птица в небесах, я свободен, я забыл, что значит страх. Я свободен с диким ветром наравне, я свободен наяву, а не во сне!

Пока я честно пытаюсь наладить связь с реальностью, на поляне происходит какая-то чертовщина. Валун, к которому я так неосмотрительно прислонился, вдруг начал завибрировать. Отскакиваю в сторону и вижу, как камень подпрыгивает, крутится сначала влево, затем вправо и рассыпается на мелкие осколки.

Тупо застыв на месте, флегматично наблюдаю, как разнокалиберные обломки стремительно ползут навстречу друг к другу, а затем складываются в кривобокую, но вполне читаемую надпись: «Выбери свой путь». Знакомая фраза. Где-то я её совсем недавно встречал, вот только где? То ли в фильме каком-то видел, то ли читал что-то подобное.

Голоса, не прекращая верещать каждый своё, начинают удаляться в разных направлениях. А осколки камня снова приходят в движение, и передо мной возникает новая надпись: «Следуй за голосом». «За каким из них?» — так и подмывает меня спросить у обломков. Но разговор с неодушевлёнными предметами, как утверждают разные там умники, один из главных признаков шизофрении. А выглядеть сумасшедшим даже перед самим собой не хочется. Да и кто знает, вдруг вот в эту самую минуту за мной кто-нибудь наблюдает да потешается?

Ничего более правдоподобного мне в голову в тот момент попросту не пришло. Зачем кому-то песни в лесу орать, когда где-то рядом нечистики друг с другом сражаются? Да и зачем кому-то меня разыгрывать да пугать, если легко выследить и поймать можно? Внимательно оглядываюсь по сторонам в поисках спрятавшихся наблюдателей, но рядом никого. Решаю притаиться и немного выждать, ведь если за мной кто-то наблюдает, то не смогут они долго оставаться незамеченными.

Минут через пять на поляне всё остаётся по-прежнему. В голове у меня тоже. Полная сумятица там царит. Лишь голоса удаляются от меня всё дальше. «Делать нечего, — думаю. — Придётся принять правила игры неведомых организаторов моего очередного приключения. Другого-то выбора всё равно у меня нет». И, решительно тряхнув головой, при этом избавляясь от всех лишних мыслей и подозрений, бодро «марширую» вслед за голосом, обещавшим собрать толпу девушек.

Через какое-то время, устав следовать за распевавшим задорную песню голосом, хочу повернуть назад, но у меня не выходит. Ноги не слушаются и продолжают упрямо идти вперёд. Я пытаюсь цепляться за деревья, чтобы замедлить своё продвижение вперёд, но руки становятся столь же непослушными. И мне по-настоящему страшно. Куда страшнее, чем было, когда Аспид прямо передо мной превращаться начал. Неужели моё тело захватила какая-то тёмная сущность?

Не то чтобы я верю во всякую там чертовщину, но чего только в жизни не бывает. Да и что ещё остаётся думать, чувствуя, как с моим организмом происходят непонятные и поэтому столь пугающие изменения? Кости и мышцы ломит от непривычной нагрузки, дыхание спёрто, пульс буквально зашкаливает, а перед глазами плывут разноцветные круги. Так плохо я себя ещё никогда не чувствовал. Боль телесная усиливается болью душевной. Ведь если своим телом я не управляю, то мозг в полном моём распоряжении и работает на редкость интенсивно. И раз за разом прокручивает мне бесконечную вереницу вариантов дальнейшего развития событий. Один ужаснее другого.

Небольшое облегчение чувствую, лишь перебравшись через очередной бурелом и увидев впереди прогалину меж деревьев. Поднимаю руку, чтобы заслониться от слишком наглого луча солнца, пробившегося через листву и ослепившего меня. И рука слушается! Наверное, я уже на месте, вот власть над собственными конечностями и вернули. Осторожно кручу шеей, поднимаю и опускаю руки, топаю поочерёдно сначала левой, потом правой ногой. Да, контроль над телом действительно возвратился. И я продолжаю двигаться в прежнем направлении не потому, что меня что-то неведомое туда влечёт, а потому, что сам хочу этого. Другой альтернативы пока нет. Глупо опять лезть в дебри, если впереди меня ждёт открытое пространство.

Миновав кусты, вижу невдалеке идеально круглое озеро, а на его берегу двух знакомых мне дам.

— А я говорила, что его песней про девушек завлекать надо! — торжествующе заявляет обворожительная Светозара, вальяжно развалившись на мелководье.

— И заставил же ты нас, соколик за собой побегать! — отдуваясь, словно после быстрой ходьбы, говорит Яга.

Я опасливо пячусь. Хоть при свете дня Яга выглядит вполне добродушно, но я-то помню, какой она была прошлой ночью. Вдруг тот ночной облик и есть отражение её дьявольской сути?

— А мы тебя всю прошлую ноченьку, не смыкая глаз, всё искали, искали.

Да видел я, что искали. Вопрос только зачем?

— Закусить мной хотели? — решаю, что лучшая защита — это нападение.

Да и сколько уже можно вокруг да около ходить? Пора внести ясность, и всё, что я них думаю, высказать. Да за одним и гарантию неприкосновенности себе выторговать:

— Так ничего у вас в прошлый раз не вышло, и сейчас не выйдет. Меня есть нельзя — только я знаю, где Аспид княжича прячет.

Ага, не ожидали! Вон как встрепенулись, словно девчонки-семиклассницы, увидевшие вблизи своего кумира.

— И где же? — осторожно спрашивает Светозара, наивно хлопая ресничками.

Но меня на такие уловки не купишь:

— А вам это зачем знать?

— Вот молодёжь-то нынче пошла, — осуждающе качает головой Яга. — Раньше скажешь такому: «Не твоего ума дело», так сразу успокоится и отстанет. А теперь…

— Не права ты, Яга, — возражает ей Светозара. — Раз Митрофан в эту историю влез, хоть и не по своей воле, то должен хотя бы понимать, за он что страдает.

— Совсем исстрадался, болезный, — ехидно хмыкает Яга, потом продолжает уже серьёзно. — Может ты и права, но не вести же такие разговоры у озера.

— А чем тебя моё озеро не устраивает? — подбоченивается Светозара. — Светло, тепло, мухи не кусают. А кругом — благодать какая! Хоть прямо сейчас пейзажи пиши.

— Тем, что тут ушей больше, чем муравьёв в муравейнике. Завтра же пол-Иномирья знать будут кто и о чём здесь говорил.

Святозара потупилась, но взгляд у неё не виноватый, а скорее задорный и шаловливый. И мне вдруг подумалось, что русалочья почта — это совсем не тоже самое, что почта человеческая. По русалочьей почте не столько посылки да письма доставляют, сколько слухи разносят. И если у нас на Земле говорят: «Сорока на хвосте принесла», так здесь, в Иномирье, наверняка, это звучит как: «Русалка на хвосте принесла».

Спорили дамы почтенного возраста недолго. Яга всё же на своём настояла. Я замер испуганным сусликом, поняв, что Яга сейчас колдовать будет. Помню я какие зрелищные природные явления сопровождали волшбу Умира, когда он Светозару вызывал. Но Яга без спецэффектов обошлась. В ладоши хлопнула да ногой топнула — и прямо в воздухе круглое такое окошко образовалось, а за ним — светёлка или горница, в которой Яким, Умир, пара незнакомых полканов и с десяток вроде бы людей сидят да что-то обсуждают.

— Идём, — говорит Яга и руку мне протягивает.

Вот тут я и отмер:

— Никуда я с вами не пойду, пока про клыки да слюни не объясните! Может, вы меня сейчас на пир отведёте в качестве главного блюда.

Светозара весело хохочет, а Яга от досады как плюнет:

— Тю, дурной! Нашёл время разборки устраивать!

— Да не бойся, Митрофан, людей мы давно не едим, — сквозь смех объясняет Светозара, — А что ночью вся нечисть поголовно с клыками да когтями бегает, так то — пережитки прошлого. Раньше-то мы по ночам больше охотились, вот и осталось это у нас на генном уровне.

— Пережитки? — переспрашиваю, ещё не веря сказанному.

— Рудименты, по-научному, — вздыхает Яга. — Вот у вас, людей, тоже рудименты пошлого есть — удлиненный копчик да повышенная волосатость.

Ну, если всё по-научному, то почти убедили. Потому что кое-какие вопросы меня всё ещё мучат. Почему бы и прояснить их заодно:

— А Иван-дурак зачем к вам приходил, когда мы с Умиром у вас чай пили?

— А это я тебе сказать не могу, потому как тайна не моя, а государственная, — отвечает Яга. — Может, на сегодня расспросов хватит?

— Хорошо. Будем считать, что я вам верю, — заявляю важно. — Куда там мы идти собирались?

Яга качает головой, дивясь моей наглости. Потом ехидненько так спрашивает:

— Да неужели! А я думала, что у тебя ещё целая куча вопросов осталась.

Куча, не куча, а ещё один вопрос у меня действительно есть:

— А почему, когда Умир колдует, то гром и молния, а когда вы — ничего такого нет?

— Порисоваться перед тобой внуку, видимо, захотелось, вот и переборщио со спецэффектами.

— Так он тоже без грома да молнии может обойтись?

— Конечно. Ну, идём?

Мы шагаем во всё больше разрастающийся портал, но оказываемся неожиданно не в той горнице, где знакомые мне лица были, а совсем в другом месте.

— Царь-батюшка, — почтительно склоняет Яга голову, разобравшись, где мы находимся и кто перед нами.

Оказавшись внезапно в совершенно неожиданном месте, я верчу головой, как флюгер. Рассматриваю обстановку, поначалу не особо обращая внимание на присутствовавших здесь существ. А ничего удивительного, вы бы тоже на моём месте глазели по сторонам, разинув от удивления рот. Резные колонные, витражные окна, позолота тут и там, потолок, сплошь разрисованный сценами охоты и сражений, — всё это окружающее меня великолепие живо напоминает мне церковь, в которую мы с Люськой как-то из любопытства забрели.

Я даже не особо вслушиваюсь в то, о чём там Яга с хозяином этого чудесного места беседует, пока буквально не натыкаюсь взглядом на возвышение с резным креслом, высокую спинку которого украшала корона. Трон?

Как там Яга к сидевшему на нём существу обращалась? Царь-государь? Как интересно! Царей я ещё никогда не видел. Всматриваюсь с интересом в лицо сидящего на троне, даже пару шагов вперёд делаю, чтобы лучше его рассмотреть. Встревоженные стражники, стоявшие по бокам у трона, при виде моей неожиданной активности перекрывают пиками проход к трону.

Видимо, решили, что я на их повелителя напасть задумал. Да я ничего подобного и в мыслях не держу! Просто кое-что меня настолько поразило, что я и глазам-то своим сразу не верю. Но факты — вещь упрямая, как их не крути, всё одно ничего не меняется.

— Человек! — не сдерживаю я удивлённого вскрика, приглядевшись к царю внимательней.

Яга горестно вздыхает и сокрушённо качает головой, явно удивляясь моему невежеству и панибратству. Всё-таки царь передо мной, а я с ним, как с соседом по подъезду разговариваю. Где раболепие и чинопочитание? А чего нет — того точно нет. В моём мире как-то перед вышестоящими начальниками спину гнуть не принято, и царь для меня не более, чем картинка в учебнике истории или персонаж книги либо фильма.

— Человек! — упрямо твержу, обвинительно глядя на государя.

Да, за время, проведённое в Иномирье, я научился отличать, кто из окружающих меня существ — человек, а кто только им прикидывается. Была, знаете ли, у нечисти привычка эта нехорошая — людьми притворяться да обычного человека во искушения разные вводить. Или просто ради собственного веселья голову ему морочить.

— Человек, — лукаво улыбнувшись, подтверждает мои подозрения царь-государь. — Только человек и способен со всей этой ватагой нечисти управиться.

— Как так? — удивиляюсь теперь уже я, не поняв столь странную логику иномирцев.

Люди по сравнению с нечистью в большинстве своём слабые и беспомощные, точно слепые котята. Ни колдовать, ни порталы открывать — ничего не могут. А тут обычный человек во главе целого государства стоит. Поневоле вопросом задашься, как же так вышло.

— Да так уж исторически сложилось, — охотно объясняет государь, — что во главе хоть одного здешнего государства обязательно человек стоит. Не могут нечистые промеж собой никак договориться, слишком уж нетерпимы они и агрессивны. Им для того, чтобы к какому-то консенсусу прийти, обязательно арбитр нужен, который взмёт да рассудит, кто из них прав, а кто — нет. Кто же лучше человека на эту роль подходит?

Мне очень интересно узнать, как сидящий рядом со мной человек стал царем одного из иномирных государств. Причём, не самого последнего. И я, не мудрствуя лукаво, спрашиваю об этом царя прямо.

— Дело давнее, — вздыхает грустно так царь, видимо, вспомнив что-то для себя важное, но давно потерянное. — Лет триста уже правлю тут потихоньку. И всё хорошо да тихо было, пока Аспид со своей безумной идеей не вылез. «Нечистью должна управлять только нечисть!» А если нечисть на это неспособна, что тогда?

Я молча пожимаю плечами, здраво рассудив, что вряд ли моё мнение так уж царя интересует. Вопрос-то скорее риторический. Просто хочется человеку кому-то душу излить, а я вовремя подвернулся.

— Но я тебя не для того позвал, чтобы в воспоминания сейчас удариться. Тут другое важно.

Царь задумчиво смотрит в темнеющую даль, потом пристально — на меня. И говорит, как отрезает:

—Я-то вот человек, а ты — нет.

Такой глупости я от царя точно не ожидал. Я — и не человек. Да он что, с дуба рухнул? Или корона так голову натёрла, что дичь всякая в голову приходит?

— Кощей-то давно этот портал своей волшебной печатью запечатал, чтобы через него только нечистая сила проходила, а людей бы он не пропускал. А ты вот взял да и прошёл! — обвиняющее указывает на меня перстом самодержавец.

Он что, меня в каких-то коварных замыслах подозревает? Да и с чего такая уверенность, что я — не человек. Портал, видите ли, я прошёл! И это все его доказательства?

— А ты вспомни: случались у тебя в жизни разные странности да совпадения?

Так у кого такого не было? Это — не доказательство!

— А в Иномирье странное и необъяснимое с тобой происходило?

Да в Иномирье со мной чего только не происходило. Всего сразу и не вспомнишь.

— Был бы ты обычным человеком — давно бы уже здесь погиб, — безжалостно припечатывает царь.

И ведь действительно. Я столько раз уже погибнуть здесь мог, а до сих пор жив да здоров. И даже ни одной зарапины! Удивлённо таращусь на царя. Это что же получается? Что я не совсем человек?

— Да, — словно подслушав мои мысли, кивает царь. — Наверняка у тебя в предках кто-то из нечисти отметился.

Не сказать, что меня это сильно огорчает. Я вообще человек толерантный. Всегда считал, что не в национальности дело, а в том, каков сам человек. Везде и хороших, и плохих хватает. А нечисть я, несмотря ни на что, воспринимал до сих пор как людей. Просто людей другой нации.

— Скорее всего, дедушка или бабушка. Вряд ли в тебе больше четверти иномирной крови намешано.

Бабушка Глаша сразу отпадает, я её всю свою жизнь знаю, а вот остальные под большим вопросом. Может, кто из родителей мамы? Детдомовская ведь она. О муже бабы Глаши я тоже ничего толком не знаю. Столько подозреваемых сразу! Кто же из них?

— Царь-государь, — подаёт голос молчавшая прежде Яга. — Прошу меня простить, но есть дела важнее, чем выяснить, кто из предков Митрофана — нечисть. Княжича из полона вызволять надо да к предстоящему сражению готовиться.

— Неужто Неждан нашёлся? — обрадовано подскакивает на троне царь.

— Нашёлся, — кивает Яга. — Аспид его в плену держит. А Митрофан знает, где именно.

Взгляды всех присутствующих скрещиваются на мне. Мало приятного, когда на тебя и Яга, и царь, и его свита, на которую я до этого не особо-то внимание обращал, на тебя так смотрят. Словно готовы вот прямо сейчас меня на тысячу молекул препарировать да из того, что останется эти важные сведения раздобыть.

А я что? Изворачиваться да торговаться, чтобы себе какие-то привилегии выпросить за столь ценные для них сведения я не намерен, поэтому всё как на духу сразу и рассказываю. И где нас с Нежданом держали, и кто охранял, и как от той злополучной поляны с путеводным камнем да замаскированного убежища Аспида добраться.

Говорю и сам себе удивляюсь: «Неужели я столько подробностей запомнил?» Уж и не знаю, то ли память моя в кои-то веки решила как ей положено поработать, то ли Яга или кто другой из колдунов на меня магией воздействовали, но припомнил я даже самые мельчайшие подробности. Вроде того, что у Аспида в его зверином обличии на левой лапе третий коготь обломан.