Не свои (джен)

Какаши подозревал, что все этим кончится. Чувствовал где-то на периферии сознания с самого первого дня, и был уверен, что его опасения подтвердятся.

Уже тогда понимал: Тензо лучше не станет.

Он был не в себе, когда Какаши его растолкал. Позвал и, чуть приподняв его голову за затылок, заставил выпить воды. Тензо, не открывая глаза от ужасной светобоязни и вяло двигая горлом, сделал несколько глотков, осилив чуть больше половины стакана.

— О, нет-нет-нет… — семпай все не мог успокоиться. Бедный…

Бедный… Тензо чувствовал кровь над верхней губой.

Он тогда потерял сознание, кажется.

Потом был свежий воздух, что-то цвело по округе. Весна.

Было не слишком удобно — Тензо, морщась, повернул голову, утыкаясь носом в теплую шею и чуть приоткрывая глаза. Какаши — он улыбнулся, крепче обхватывая его руками. Просто хотел убедиться.

Веки щекотали седые волосы.

Какаши беспокойно говорил что-то невнятное. Вроде:

— Уже недалеко. Совсем немного осталось.

Видимо снилось что-то.

Его пригревало, гладило ветром по волосам. Да, точно, август, спали с открытыми окнами, так что к полудню все в комнате усыпали крылатки. Цвела сосна. Тензо прижался теснее, обнимая его и слушая, как под крышей чирикают ласточки.

Они наконец были вместе…

Шумели деревья.

Когда Какаши начал ворочаться, похоже, проснувшись, Тензо подумал о том, что они наверно могли бы остаться здесь навсегда.

Он был так счастлив.

— Не двигайся, хорошо? Лежи.

Какаши стоял над ним, нетерпеливо смотря куда-то вглубь комнаты.

«Что, лежать? Нет-нет, мне нельзя. Мне скоро отплывать. Нас в порту будет ждать корабль».

Уже не ему:

— Вы ведь подлатаете моего человека?

Тензо, не понимая, оглядывался по сторонам. Дышать было больно.

— Мы-то подлатаем… — где они вообще были? — Да только вашего человека предупреждали. Он принимал свои препараты?

«Мне нужно вывезти джинчуурики из страны».

— Что? Я… я не знаю.

— В любом случае, хорошо, что вы доставили его так рано.

— Доктор, снимки, — женский голос от двери, высокий и сдержанный.

«О чем вы все говорите?»

— Благодарю. Да, как я и думал. Пневмония. Видите? Очаг воспаления в правом легком и небольшие здесь.

— Все ведь было нормально…

Ирьенин средних лет с наполовину закрытым лицом с сожалением разводил руки:

— Организм посттравматиков как правило очень ослаблен. Тут нет ничьей вины, их тело работает на износ. Это можно лишь пережить, поэтому реабилитационный период и длится в среднем от полутора до трех лет. Да, многое зависит от человека, конечно. В общем, я бы рекомендовал стационарное лечение, чтобы избежать осложнений. Проколем антибиотики и восстановительные, пока очаги воспаления не закроются. Благо, на ранних стадиях пневмонию можно вылечить без последствий.

«Нет, я не могу остаться. Семпай!»

— Тензо.

— Подготовьте капельницу пожалуйста.

«Я не понимаю… Почему вы себя так ведете? Война совсем скоро начнется, нужно ведь…»

— Тензо, — Какаши склонился, смотря ему прямо в глаза. Сам он был очень бледным. — Война закончилась полгода назад.

У него не было шарингана.

Тензо покачал головой, судорожно озираясь по сторонам.

— Нет…

— Да. Да…

* * *

Семпай сказал, что он бредил.

— Я помню, ты очнулся по дороге сюда, — Какаши вытянулся на стуле, съехав на самый краешек и зевая под маской.

Часы посещения давно кончились, и свет погасили. Тот, не растерявшись, вошел в окно, вырвав Тензо из размышлений звуком сломанного на раме замка. Он не спал. Детское время…

— Я тебя на спине нес. А потом…

Они оба знали.

Ночи погружали все в синие сумерки, в которых плавали головы фонарей. Тензо помнил, что видел, и судя по тому, что Какаши сказал, не все было ложью.

— Мне жаль…

Жаль, что память была так безжалостна.

Обо всем жаль.

Когда Какаши принес необходимые вещи, Тензо, борясь с температурой и откатом от препаратов, не выдержал и признался, сжимая слуховой аппарат в пальцах.

— Это все вода… — произнес он.

Какаши подставил к кровати стул, явно намереваясь остаться, и склонил голову:

— Вода?

Тензо посмотрел на него:

— Я, кажется, ненадолго пришел в себя, когда ему пробили голову, — он поводил рукой около левого уха. — Это была водная техника. Тогда я и перестал слышать. Я, кажется, не рассказывал.

До этого они ни разу не говорили о том, что случилось.

— Не знаю, кто это был…

Засыпая, он слышал, как Какаши привстал, говоря:

— Хозуки Суйгецу, насколько я знаю. Парень из команды Саске, — и поправил ему одеяло.

Через пять дней он чувствовал себя почти хорошо. Саднящая боль в груди, конечно, никуда не ушла, но ослабла. Ему было легче. Так он говорил всем, тоскливо прислушиваясь к своему телу, но понимая, что все оставалось как было, словно затянувшийся сон, из которого не было выхода.

Только капельницы, белые стены, закрытые двери.

— Помнишь, ты как-то спрашивал про экзамены на повышение квалификации?

Семпай. За окнами времена года.

Тензо задумчиво приподнял бровь; это было очень давно, и чего вдруг Какаши вспомнил.

— Ты мог бы сдать. Как думаешь?

Еще до войны, до всего, он действительно думал об этом. Иногда, когда казалось, что не отягощенная жизнь, в которой не было ничего, кроме работы, превращалась в рутину.

— Раз уж они всерьез решили сделать меня хокаге, — он криво улыбался под маской, — ну, знаешь, я бы хотел, чтобы ты был в моей личной гвардии. Капитаном я имею ввиду.

Он не решился. Стаж, рекомендации, опыт, — все данные, но одно единственное сомнение, о котором он не хотел говорить. В конце концов, он всегда отворачивался от неудобных вопросов.

— Я подумал… Знаешь, мы могли бы снова работать вместе. Как раньше. Было бы здорово.

Телохранители никогда не покидали деревню. Они даже среди АНБУ считались призраками, так редко их видели; одна миссия — один приказ. Похоже он все-таки здорово перепугался, — думал Тензо, смотря как Какаши задумчиво гладит его по руке.

— Как раньше?

— Ну да.

Какаши хотел, чтобы он был на виду, и Тензо совсем не был против, вот только… «на виду» вовсе не значило «рядом».

— Семпай.

Тензо вздохнул и вытащил свою руку из его пальцев.

— Не приходите больше…

Он ни в чем его не винил, не держал зла.

— Пожалуйста.

Просто…

Даже если это было последним шагом, за которым ничего не было, это тоже был своего рода выход.

— Я… я не… — нет, он не знал, что делать.

Какаши чувствовал, как опускаются руки, но мог лишь молча, судорожно искать глазами слова, чтобы сказать наконец:

— Не избавляйся от меня вот так вот, — единственное, что он знал точно: он этого не заслужил.

Тензо лежал, смотря в потолок.

— Почему ты опять пытаешься это сделать? — Какаши не выдержал.

— Дело не в вас, семпай, просто…

— Почему ты так уверен, что мне нет дела до всего этого, что я мечтаю сбежать?

Резко поднявшись со стула, Какаши пошел в обход.

— Ты не прав, понятно? — он резко остановился.

— Да.

— Я серьезно, Тензо. Ты ничего, ничего о том дне не знаешь! Ничего о том, что было! Я ночей не спал, я все на свете проклял, я проклинал каждый божий день, каждый день, когда..! — не договорив, он снова заходил по палате, скрипя подошвами по кафельной плитке.

Тензо приподнялся на локте и сел, стараясь не тревожить руку с катетером:

— Мой. Герой… Вы это хотели услышать?

— Нет, — Какаши остановился, ссутуливаясь и указывая на себя, — я хочу, чтобы ты сказал почему! Я не понимаю, за что? За что ты наказываешь меня?!

Тензо устало покачал головой.

— Никто вас не наказывает, семпай…

— Ох… — Какаши бессильно опустился обратно на стул и вздохнул, откидываясь на спинку и закрывая глаза. — Думай, что хочешь, я не собираюсь уходить, — бросил он, массируя веки. — Можешь выстроить тут стену с шипами, или решетку, кольев понавтыкать…

Чувствуя, как сжимается горло, Тензо не выдержал и дергано рассмеялся, закрывая лицо ладонью.

За грудиной заныло и разболелось, но оно того стоило.

— Не будет никаких стен. Все.

На вопросительный взгляд Тензо неровно развел руками, позволив себе еще раз усмехнуться. Он чувствовал как горят нижние веки и щеки, и его легкое.

— Я не могу. Я больше не могу использовать элемент дерева.

Какаши, снова напрягшись всем телом, сполз на край и подобрал ноги.

— Как… как долго?.. — спросил он, словно забыл, что повышал голос всего минуту назад.

— Знаете, — Тензо потер глаза, — я, я иногда позволял себе думать... что, если бы его не было... что, если бы это был не я… Я мечтал, что однажды проснусь и пойму, что его нет. Мне всегда хотелось быть чем-то большим, чем приложением к моей силе… Но теперь не осталось ничего. Ничего, кроме пустоты, которую мне нечем заполнить.

— Значит, мокутон исчез? Навсегда?.. — сказал Какаши словно себе самому.

— Нет, — качнув головой, Тензо продолжил, — я все еще чувствую его в своем теле. Но клетки не откликаются, и я не знаю, что сделать, чтобы его пробудить.

Он замолк на мгновение.

— Когда заболел, я подумал, может быть это то, что он ждет.

— В смысле? — о, да, Какаши уже понял, к чему он клонит.

— Он мог бы проснуться, чтобы спасти мою жизнь.

— Знаешь, ты всегда был таким… — медленно проговорил он, устало взъерошив волосы. — Всю жизнь ты думал только о мокутоне, о том, как его защитить. Что бы с тобой не происходило, в первую очередь ты всегда думал об этих проклятых генах.

— Это называется ответственность.

Какаши скрестил руки на груди и, откинувшись на спинку стула, отвернулся к окну. Пожевал щеку.

— Господи, ты сам, смотря мне в глаза, говорил, что умрешь за него. Ты знал, что это для меня значит, и все равно делал это. Говорил мне в лицо, что убьешь себя, лишь бы он не попал к не тем людям. Ты на самом деле всегда был таким.

Зло сверкнув глазами, Тензо дернул уголком рта:

— Я готовился. Я был готов к этому. Потому что я знал, что рано или поздно случится то, что случилось.

— Наши силы делали нас похожими.

Две пародии на великие кланы.

— Мы. Не. Похожи, — процедил он, однако Какаши не останавливался:

— Но ты ради своей силы жизнь положил.

— Не вам меня осуждать.

— Ты прав, прости… — он постарался говорить тише. — Я не осуждаю. Просто Обито, он...

— Этот ублюдок ломал мне кости, чтобы заставить меня говорить.

— Он просто…

Рассержено выдохнув, Тензо потер веки и сказал тихо:

— Семпай, мне плевать, понимаете? Вот честно. Если вы простили ему все годы, когда вы мечтали лежать рядом в могиле, то это ваше право. Я никогда не прощу его. Ни за тех людей, что погибли, ни за ярмо, которое он повесил на вашу шею.

Не стоило поднимать эту тему, тем более, Тензо был прав. Какаши понимал это, перелезая со стула на больничную койку и придвигаясь поближе. Раньше кохай позволял ему сидеть на своей кровати с ногами, как он привык — все это осталось вдруг так далеко.

В коридоре, снаружи, кто-то, переговариваясь, ходил, стуча каблуками, где-то шумела вода.

— Слушай, если дело во мне…

Ничего не выражающий взгляд:

— Дело не в вас, семпай, и не в ком-либо.

В молчании прошла наверное пара минут, прежде чем Тензо очнулся и поднял голову:

— Я не должен был выжить, — наконец заключил он тоном таким, словно только что осознал это. — Элемент дерева должен был быть уничтожен вместе со мной. Столько смертей можно было предотвратить.

Какаши ударил ладонью по простыни.

— Вот об этом я и говорю. Ты ни о ком не думал. Даже о себе.

— Это был мой долг, — Тензо поджал губы, будто от боли.

— Прекрати. Каждый раз у меня все сжималось от страха, когда я понимал, что ты мог просто, не секунды не колебаясь, сделать то, чем всегда грозился! — снова повысил голос Какаши, он уже просто не мог это слушать.

— В том-то и дело! — Тензо, сгорбившись, стиснул руками голову, — Не мог! И никогда не смог бы!

— Почему?

— Да потому что! Потому что, в отличие от тебя, я любил жизнь, Какаши! — выкрикнул он, наконец-то себя отпуская. — Я так любил жизнь, я был так благодарен, что мне дали шанс прожить эту жизнь! — он задыхался. — Я любил ее не смотря ни на что!.. Я те.! лю…

У него покраснели нижние веки.

— Есть кое-что, что тебе не понять. Я одинок. Не так, как ты... — Тензо дрожаще выдохнул и отвел взгляд. — Но то что я привык к такой жизни не значит, что мне никогда не хотелось чего-то большего.

— Тензо… — Какаши поднял к нему руки.

— Но теперь я понимаю, что без моей стихии меня просто не существует. И я не могу жить как раньше, зная, сколько людей погибло из-за того, что мне было страшно умирать, — он шмыгнул носом, — Ты не знаешь, каково это.

Не чувствуя сопротивления, он потянул кохая к себе за плечи.

Но смотря Тензо в лицо, Какаши вдруг осознал, что видит себя. Та же болезнь, когда от жизни остается только усталость и печать нелюбви на лице, погасившая взгляд, заломившая губы.

— Ты прав, — севшим голосом проговорил он, положив руку ему между лопаток. — Но я знаю, что значит жить, замкнувшись в своем горе. Я не хочу, чтобы ты был, как я.

Тензо сидел, склонив голову ему на грудь.

— Какаши… Мне так… одиноко.

Тензо не заслужил этого, но, как и многие до него, вернулся с войны не своим. Эта «болезнь», которая не давала жить и дышать, Какаши видел, что у Тензо не хватало сил вынести это. То осознание, что пришло к нему…

— Просто хочу, чтобы ты помнил: я каждый день умолял тебя вернуться ко мне. И я до сих пор не знаю, как выразить благодарность за то, что это случилось. Ты прав, я правда не понимаю, почему элемент дерева так много для тебя значит, но знаешь, пока его нет, ты мог бы немного пожить для себя. По-настоящему, как ты хотел.

Он сглотнул слезы сдавленным горлом.

— Я не могу…

— Я не хочу, чтобы ты думал, что тебе было лучше исчезнуть.

…в момент самого сильного в жизни отчаяния.