Зло со вкусом апельсинов (джен)

* * *

Пробуждение обещало быть тяжелым. За время крепкого сна опухшие веки успели слипнуться. Простонала что-то невнятное, машинально потянувшись кулаком к глазу и потирая его. Это помогло ему открыться, однако, как только это произошло, голову будто проткнуло что-то насквозь. В груди защемило, а в нос ударил запах жженой овсянки. Под переносицей заболело, словно этот отвратительный смрад забился глубоко-глубоко, и теперь копошился там как мышь в подполе.

Ее сонный уставший взгляд остановился на Уоррене. Он сидел на краю кровати сгорбившись и опустив голову. Он погрузился глубоко в себя, сцепив ладони в замок. От него и исходил столь резкий запах. По утрам Уоррен никогда не пах своим сладким одеколоном, но подобного с ним до сих пор не приключалось. Лицо его оставалось угрюмым и измученным. Эта ночь оказалась для него не менее тяжелой.

Потерла второй глаз. Неприятные ощущения остались на веках, будто по ним провели наждачкой. Но гораздо больнее ей было смотреть на Уоррена. От одного только вида поняла, что сейчас он чувствовал себя не самым лучшим образом. И в любой момент мог разозлиться. В голове постепенно всплыли воспоминания о прошедшей ночи. Губы поджались сами собой от стыда, точно молния поразившего ее с ног до головы. Тот человек не показался ей таким злым, как Уоррен, но насчет последнего… Она боялась даже подумать, что он уготовил для нее в этот раз. Сердце не по-доброму екнуло. Дело одной жженой овсянкой не ограничится — стукнуло в голове.

В горле скребся ком; он остался внутри еще с ночи. Побоялась привлечь внимание и оттого не прокашлялась, хоть для этого пришлось напрячься. Приложила пальцы к вискам и немного помассировала. Боль отказалась подчиниться и не ослабла. Дышать становилось все труднее, оттого что она пыталась сделать это как можно тише. Покой был столь неуловим, что один только случайный кашель, вздох или стон могли разрушить таявшие его остатки.

По обыкновению безмолвие нарушил Уоррен, отошедший то ли от дремы, то ли от тяжелой думы. Он глубоко вздохнул, выпрямляясь. Косо посмотрел в ее сторону и в тот же миг ядовито ухмыльнулся. Зарылся рукой в волосы, зачесывая их назад, и забрался на кровать с ногами.

Подползая к ней все ближе, он не отрываясь глядел своим змеиным взглядом. В глазах застыло привычное коварство. Она настороженно смотрела на него, боясь шелохнуться. Напряженная туша Уоррена улеглась рядом с ней так, что их лица были на одном уровне на небольшом расстоянии. Лег он боком, а под голову подложил согнутую в локте руку.

На какое-то время Уоррен замер, точно наслаждался сложившейся перед ним картиной. Съежившееся растерянное создание глядело исподлобья и так напугано, что он не смог укрыть от нее своих эмоций и буквально расплылся в нервной улыбке. Глаза его были воспалены и красны, то ли от гнева, то ли от недосыпа. Она не смела отвернуться и только постукивала зубами, незаметно для него дрожа. Уже знала, что созрело в его гнилом уме. И только обняла себя, чтобы немного успокоить.

И действительно, спустя несколько минут ее с двух сторон обхватили, словно затягивая в тиски, его руки. Одним рывком он притянул ее к себе и, повернувшись на спину, прижал к груди. Она в ужасе взвизгнула, но не сопротивлялась. Тело еще не отошло от сна и будто онемело. Тяжело дыша, медленно качала головой, стараясь отогнать дурные мысли, воспылавшие в ее голове, как только крепкие руки вцепились в нежную кожу. Уоррен подтянул ее повыше и, приподнявшись, коснулся губами ее лба. Она заставила себя замереть. Ненароком всхлипнула, подавляя нахлынувшую панику и омерзение.

— Не бойся, зайчишка, — щекотно прошептал на ухо Уоррен. Лицо обожгло горячее дыхание, как и тогда, когда он впервые посмел коснуться ее своими губами. Теперь он еще больше походил на змею, обвившую своим хвостом невинного кролика, — просто послушай.

Он сел, опираясь спиной о стену, и заставил ее прислониться ухом к своей груди. Где-то там так же быстро, как ее собственное, колотилось его сердце. Закрыла глаза, отдаваясь биению словно усыпляющей музыке. Зубы вновь были готовы скрошить друг друга в мелкую крошку. Ее душа захлебывалась в презрении. Но нельзя было показать этого, разоблачить себя. Уоррен слишком широко улыбался, чтобы сейчас разозлить его.

— Что это, если не любовь? — не сдержалась и выдохнула. В голове пульсировало возмущение. Как смел он говорить это, как смел он думать об этом, чувствовать это? — скажи мне, разве я заслуживаю всего этого?

Ответом ему стал резкий и бесповоротный кашель. Как только ее отпустило, она продолжила глубоко дышать, вслушиваясь в сердцебиение и стараясь отстраниться от отвратительных слов, пугающих ее гораздо больше яростных криков и намерений.

Над ухом зазвенела мрачная усмешка, а лба коснулось что-то горячее.

— Скажи мне, стоило оно того? Долбить в дверь и орать на весь дом, привлекая ненужное внимание? Оно же совсем того не стоило, правда ведь?

Поджала губы, опуская глаза на темнеющие от синяков колени. Ответ не заставил себя долго ждать. «Да, — громогласно прозвучало в голове, — стоило». Наружу отголоском этому вырвался усталый вздох.

— Тогда скажи мне, какое право ты имела разрушать наше счастье? — его голос зазвучал чуть более угрожающе, хоть остался таким же тихим, как и прежде. Взрослое сердце забилось быстрее, а в такт ему билось детское. Руки крепче прижали хрупкое тело к себе. Спина взвыла от боли, ведь она машинально попыталась отстраниться. Горячая капля вновь обожгла ей лоб, а острое слово заставило затрястись в ожидании кары, — молчишь, сучка? Отчего же ты ночью не молчала, мелкая ты дрянь?

Внезапный толчок будто вырвал душу из ее тела. В момент стремительного падения она словно уснула, и очнулась только на полу. Глухая боль разливалась от затылка по всей голове, а в глазах было чернее ночи. Уоррен спрыгнул с кровати и направился к выходу, ругаясь себе под нос и будто рыча.

Но не успела она опомниться, как Уоррен вернулся; в его глазах сверкала ненависть, а губы застыли в безумном оскале. Сперва она даже не обратила внимание на то, что так крепко сжимал он в своей правой руке, однако вскоре до нее дошло — это не кости в его пальцах так странно хрустели, а прутья, сдавленные хваткой до дрожи. Ее же пронзил ступор. Несмотря на то, что его поведение казалось ей предсказуемым, страх никуда не делся. С такой же детской наивностью тряслась при виде нервного беспощадного Уоррена, сколько бы времени он не измывался над ее телом. К жизни в боли и страхе можно привыкнуть — сколько не внушала она себе эту столь прискорбную, но в ее случае утешительную мысль, все было бесполезно. Видимо, она действительно осталась глуха к тому, что так упорно старались навязать.

Когда Уоррен впервые вознес руку над ней, она, как и всегда, согнулась в комок, вжав голову в плечи, заслонив лицо руками. Кожа покрылась мурашками от одного только представления, что предстоит испытать. Папа бил ее не так часто, оттого оно и осталось слишком расплывчатым. Но она прекрасно помнила поведение матери. Ее дикий испуганный взгляд и дрожащее то ли от страха, то ли от напряжения тело, такое беспомощное и хрупкое во власти отца.

Перед глазами всплыл образ мамы. Неужели в это мгновение она выглядела точно так же? Забитая, загнанная в угол, еще не смирившаяся, но готовая в любой момент поддаться желаниям мучителя, чтобы все скорее закончилось? Сердце на мгновение замерло, а в животе заколыхалось ощущение странной невесомости внутри. Пальцы по привычке крепко вцепились в первое, до чего смогли дотронуться — ее собственные руки. Нахлынула волна воспоминаний, позволяя ощутить то, что навсегда утеряно. Штанина папы, когда тот впервые отвесил матери пощечину. Этот звук буквально прозвенел в ее ушах, а мгновение спустя не нашла в себе сил, чтобы удержать внутри душераздирающий крик. Боль током прошлась по спине, но она машинально прижала ладонь к щеке, как в тот миг сделала мама. Плечи невольно задрожали, когда она попыталась вдохнуть хоть немного воздуха, осознавая, что рыдает.

В ушах засвистело, и она в ужасе застыла, останавливая взгляд на полу и вновь впиваясь ногтями одной руки в кожу на ребрах. Голосовые связки надорвались вновь, когда по руке, так отвержено прикрывающую лицо, прошлось что-то молниеносное и твердое, обжигая всю кожу. Мгновенно повернула голову, взвывая от боли и смотря на ужаленное место. Предплечье покрылось малиновыми полосами, но жгло несомненно всю кожу так сильно, словно под нее вшили спички и тут же подожгли, оставив тлеть и гнить вместе с плотью. Отцепила кисть от живота и взглянула на покрасневшие пальцы. Разогнуть их стало испытанием, однако никакая боль сейчас не могла затмить ту, что разрасталась на спине и предплечье правой руки.Сглотнула ком, роняя слезы на грудь, и вскрикнула, обнимая себя.

Вновь удар. Изогнулась точно змея, в которую ткнули палкой и на секунду заглянула в его бронзовое лицо. Ничто в нем не напоминало ей хоть что-то человеческое. Хищный оскал, красные глаза и дикий взгляд, какой бывает только у зверя, отнюдь не изголодавшегося по свежему мясу, однако страстно жаждущего заполучить сочный кусок из бьющейся в предсмертной агонии жертвы. Уоррену не нужны были ее слезы и мольбы о пощаде. Ему нужно было зрелище и чувство превосходства. Но перед тем, как сорваться, он выглядел так, словно утратил над ней всякую власть, такую желанную и жизненно необходимую, что теперь не стыдно было расстаться со всем, что осталось. Ведь напоминание о потере подчас бывает гораздо мучительнее и страшнее самой потери.

Взвыла от отчаяния, завладевшего всем ее разумом. В ушах стояла кутерьма из звуков. Не в силах рыдать и дышать одновременно, она закашлялась, чуть выпрямляясь, но тут же прутья яростно полоснули ее по животу, отчего тут же согнулась, прося снисхождения одними только стонами. В такие моменты ей всегда удавалось не произнести ни единого слова вслух. За годы жизни она привыкла говорить, думая. Но в моменты стенаний, она ничем не отличалась от битой собаки, способной только замереть и скулить.

Так она и сделала, повернувшись на бок спиной к Уоррену и застыв в позе эмбриона, и только взвизгивала от каждого нового удара и невольно дергалась. Не шелохнулась даже тогда, когда мучитель покинул комнату.

По полу рассыпались мертвые волосы. Они были грязны настолько, что окончательно утратили свой блеск. Несколько из них прилипли к мокрому раскрасневшемуся лицу. Все тело изнывало от пульсирующей боли, а сама она едва дышала. В голове на удивление сохранилась тишина, ни единая мысль не колыхнулась в затухающем сознании. Только биение сердце отдавалось откликом в уши, позволяя девочке понимать, что жизнь в ней еще не угасла. Она не могла шевельнуться, даже кончики пальцев перестали дрожать.

Взглянул бы на нее кто-либо со стороны в этот миг, непременно решил бы, что перед ним лежит труп. Но ее истерзанный дух не покинул ее, хоть теперь она не чувствовала себя даже зверем. Она словно утратила это ощущение себя и реальности. Все перестало иметь значение. Тело горело, душа истлевала, а мысли скрошились в прах, и ничто не смело нарушить это мрачное равновесие.

* * *

Она лежала в забытьи. Глаза ее были полузакрыты, а сухие губы чуть приоткрыты. Ни единого движения, ни единого вздоха. Точно крохотная фарфоровая куколка, изуродованная мерзким фанатиком. В какой-то момент она ощутила прикосновения Уоррена на своих кистях. Но не издала стона, когда их сжали до боли в огромных руках, когда израненные ноги поволокли по полу, когда бесцеремонно бросили в углу умирать. Закрыли и забыли, словно никогда ее и не существовало. Он решил, что я мертвая? — пронеслась шепотом мысль и, не найдя отклика, затихла в густом безмолвии.

Неизвестно сколько времени прошло с момента избиения. Она в отчаянно надеялась на то, что голос стихнет. Но он кричал в ее голове и не желал умолкать. Он требовал пить, требовал навязчиво, до скрежета зубов. Она невнятно что-то простонала, поднимая взгляд в сторону окна. Ее поразила чернота, которая так и манила кривым пальцем, завлекала к себе. Капли дождя разбивались об асфальт, перед смертью умоляя ее выйти к ним. Они были готовы упасть ей на макушку, плечи, в рот. Они не хотели умирать, и оттого взывали к ней о помощи. А она не могла пошевелиться и только стискивала зубы от безжалостно давящей на виски боли.

Уоррен не приходил. В память о нем остался только навязчивый запах овсянки. На одно мгновение она улыбнулась сама себе. Думала, как хорошо, что отвратительная каша сгорела. Она всю жизнь ненавидела ее, и теперь возненавидела еще сильнее. Теперь овсянка напоминала ей Уоррена: такая же вязкая, липкая и гнусная.

Ноги уже давно перестали ныть, буквально вопить от боли. Они смирились со своей участью и тихо постанывали, когда ей приходило в голову попытаться перевернуться. Ее глаза все чаще закрывались. Тьма подкрадывалась ближе, жадно шевелила языком под матовой вуалью и роняла тягучую черную слюну ей на живот.

В один момент ее сердце заколотилось, будто во тьме признало врага, возносившего кинжал над хрупким детским телом, готовым растечься в неоднородную массу из отчаяния, страха и капли наивной надежды, что ее не хотят поглотить словно глупую маленькую рыбку. Мысли червями расползались по мозгу, щекоча и беззвучно усмехаясь. Они кривились и морщились, когда она пыталась шевельнуть кончиками ослабевших пальцев. Они кричали о том, что скоро ее крохотная, запятнанная отвращением душа выпорхнет птицей без крыльев в окно и разобьется об асфальт, став усладой для прочих ползучих, гнилых внутри, тварей.

А тьма уже тянула к ней свои растекающиеся на глазах руки. На лице тьмы намертво застыла беззубая улыбка. Малышка не оставила себе сил, чтобы закрыть глаза; она смотрела не моргая, приоткрыв рот, но не дыша. Тьма коснулась ее лица, провела по щеке мертвой ладонью и усмехнулась.

Тише… тише…

И в лицо ее ударил ослепляющий желтый свет, затягивая в свои объятия точно в бездну.

* * *

Она очнулась. Перед глазами еще какое-то время в такт движению ее глаз дергалось огромное серо-синее пятно, создающее мыльную, но плотную пелену, не позволяющую увидеть хоть что-то. Ее трясло от холода, хотя внутри все горело. Не могла шевельнуться и в страхе оглядывала комнату. Тьма исчезла, подарив на прощанье поцелуй в мокрую от слез щеку. Вместо нее по полу ползла тонкая полоса света, и ее змеиный язык щекотал ей ступни.

Страх сковал ее тело в тот же миг, когда в голове пробудилась первая мысль. Короткая и понятная даже затуманенному разуму. Пришел. Чтобы убедиться, что мертва, и разочароваться в обратном исходе? Или прижать к потной груди, шепча извинения, а после вновь надругаться над телом, посмеяться над ужасом в глазах? К горлу подступило отвращение, но тут же затихло, ведь половицы заскрипели под ногами идущего. И осталось место только неумолимому страху.

Слишком яркий свет не позволял ей смотреть наверх, и хоть его темный силуэт немного защищал ее от ослепления, она невольно сощурилась. Пульсирующая в висках боль мешала ей поднять голову. Вскоре человек подошел так близко, что она могла увидеть черные лакированные туфли и немного темных штанин, одна из которых непослушно задралась. Вместе с выдохом пронеслось в голове — это не Уоррен. Глаза ее широко раскрылись, точно позабыли об ослепительном свете.

От каждого шага будто эхом раздавался скрип. И с каждым таким скрипом она отсчитывала секунды утерянного покоя. Она уже тонула в чувстве неизвестности, и это пугало ее еще сильнее. В груди билась паника, наружу рвался жалобный стон, но ни первой, ни второму, она не позволила показаться на глаза незнакомцу. Она только поджала губы.

Еще два безэмоциональных скрипа. Носы ботинок были направлены на нее. Она практически разглядела в них осуждение и даже угрозу; достаточно близко, чтобы пнуть в живот. И от этой мысли она вздрогнула. Ведь там уже был синяк. Она на секунду даже подумала прикрыть его ладошкой, чтобы незнакомец не смотрел на него. Но вовремя поняла, что синяков слишком много, чтобы прикрыть каждый из них.

С минуту ноги не двигались. Мужчина размышлял о чем-то. А тревога в ней тем временем изъела ее изнутри нисколько не хуже моли, пристроившейся на новенькой шали. Она лежала подобно безжизненному манекену, едва дышала от напряжения. Любое движение могло разозлить, любой вскрик мог привести к катастрофе. И самым страшным было то, что она не знала, как себя вести.

Когда ноги, издавая странный хруст, согнулись, и она увидела темную рубашку. Поднять глаза, чтобы заглянуть в лицо, она не решилась. Но человека ничего не смущало. Она не сразу обратила внимание на то, что он что-то держал в своих огромных руках. То, что было в правой, он беззвучно положил на кровать, а то, что в левой — с негромким стуком опустилось на пол. Машинально она метнула взгляд в сторону. То, что стукнуло об пол, оказалось обычным стаканом. Еле сдержала себя, чтобы не облизнуться; горло изнывало от жажды.

Прежде чем она успела хоть как-то среагировать, широкие ладони обхватили детское тело на уровне ребер. От неожиданности и боли она всхлипнула — он коснулся еще не заживших полос, и теперь кожу жгло, как если бы к ней приложили раскаленную монету и вдавили глубоко-глубоко. Впилась зубами в губу, чтобы стон не вырвался наружу, и не сумела удержать. Незнакомец дернул головой, опускаясь на колени.

— Прости.

Она широко распахнула глаза от удивления. Извинения были обронены не осмысленно, будто платок из кармана, однако в груди что-то дрогнуло. Она почувствовала, как руки обхватили ее, а в следующую секунду ее крохотное тело подняли с пола. В спине пробудилась ноющая боль, но в этот раз получилось не застонать.

Незнакомец посадил ее на колени и опустил одну руку, другой приобняв ее, не позволяя ее упасть. Поднес к детскому лицу стакан.

— Пей.

Так безучастно. Словно приказ, и никаких пререканий быть не должно. Голос показался несколько хриплым. В нем нельзя было различить грубости; впрочем, ничего доброго в нем так же не звучало. В желудке затрепетало странное чувство. Будто по всему телу растеклось что-то слишком тягучее и противное, а потом резко стало очень горячим. Она согнулась от этого чувства и нервно сглотнула. Слюна не полилась по ссохшемуся от жажды горлу. Глаза устало полузакрылись, и она прильнула к стеклу губами.

С жадностью она глотала воду; покрылась мурашками, то ли от холода, мгновенно хлынувшего внутрь, то ли от наслаждения. Она словно позабыла о любой опасности, которая могла исходить от этого человека. В один миг она растеряла всю свою бдительность и недоверие, а когда воды оставалось совсем немного, не заметила, как руки сами потянулись к стакану и, впившись в стенки, наклонили его.

Незнакомец не шевелился. Ждал, когда она закончит, или просто наблюдал. Она отстранилась и с такой же жадностью глотала воздух, если так можно было назвать эту смесь из запаха жженой овсянки, пота Уоррена и чего-то очень тяжелого и душащего. Придя немного в себя, она поняла, что запах исходил от этого человека.

Мужчина будто почувствовал ее отвращение и, вновь обхватив ее обеими руками, усадил на кровать. Одна рука его скользнула по коже, а другая потянулась за тем, что лежало подле нее. Незнакомец принес это с собой вместе со стаканом. Небольшая часть освещалась тонкой полосой света, и она поняла, что это какой-то сверток ткани бежевого цвета. Взглянула озадаченно.

Незнакомец протянул это ей, отчего она вздрогнула. Обжигающе холодная и мягкая ткань ткнулась ей в грудь. Она посмотрела на мужчину, но сразу же опустила глаза, встретившись с ним взглядом.

— Оденься.

Безразличие насквозь пронзало ее сердце. Человек не подал виду, хотя (она была готова поклясться) услышал ее жалобный всхлип. Он повторять не стал. И сидеть на коленях ему быстро надоело, и он, поднявшись, отошел от нее на один свой огромный шаг. Напряжение в ее сознании немного отступило, но она все еще чувствовала, каким грузом в груди на нее давит проснувшееся волнение и страх. Далеко не сразу она осмелилась вновь посмотреть на чистую, очевидно новую одежду, дважды сложенную. Пальцы ее тряслись, когда она разворачивала подарок. От одной только мысли, что ей придется сделать, чтобы отплатить незнакомцу, воротило сознание.

Она одевалась по меньшей мере десять минут. Мужчина все так же безучастно стоял в стороне, изредка только то вытаскивал огромную руку из кармана брюк, то обратно пряча ее. Но малышка чувствовала, что он смотрел. Глядел сверху вниз с осуждающим прищуром, словно хозяин на провинившуюся собаку, и размышляющий только об одном: как наказать.

Ей было страшно одеваться. Она казалась слишком неуклюжей, и оттого каждое ее действие нередко вызывало насмешку у Уоррена. Отчего-то она даже не сомневалась, что этот человек тоже посмеивался, хоть ей не удалось услышать в свою сторону ни единого звука. Все шло не так, как ей хотелось, и от собственной беспомощности и нелепости, она была готова разрыдаться. То ткань выскальзывала из ее пальчиков, то она не могла найти дырки для головы и рук. От каждого движения становилось все больнее. Несколько раз она случайно коснулась синяков на ребрах, еле удержавшись от визга; вдруг ему понравится этот звук.

Самым трудным оставалось только расправить, как оказалось, платье, но для этого нужно было встать. Наихудшее действие. Все это время она не могла ходить, подниматься, даже стоять. В ней не осталось сил, отчего только сильнее походила на фарфоровую куклу человеческих размеров. Даже моргание со временем стало выглядеть неестественно, будто бы ее веки были сделаны из воска. Их было так легко опустить, но безмерно тяжело поднять. Она словно засыпала. От чего ее движения ненадолго прекратились. Незнакомцу пришлось наблюдать, как она сидит, абсолютно не реагируя, с задравшимся на груди платьем, и трясущимися от страха коленками, который именно он породил, зайдя сюда.

В какой-то момент мужчина сдался и подошел к ней. Его бесцеремонные движения и теперь уже резкие шаги заставили ее пробудиться и от ужаса даже немного поднять голову, отчего ее длинные мертвые волосы сползли с лица на плечи, и ее слегка подрагивающие в отчаянии глаза остановились на его ширинке. От такой неожиданной реакции мужчина отступил на шаг, немного помедлил, будто борясь со ступором, внезапно охватившим его. Но в следующий миг он был уже у ее ног. Молчал и напряженно дышал, наверняка совладая с желанием ударить ее. Даже руки из карманов вытащил.

— Вставай.

Теперь это звучало более осторожно. Она поджала губы. Как вставать? Грудь несколько раз дернулась, она слышала, как всхлипывает. Что он сделает, если она поднимется? Было куда больнее от ударов, сделанных, когда она стояла. После таких ударов она обычно сразу же падала, а в последнее время руки отказывались защищать лицо от падения. Но гораздо важнее казался вопрос: что он сделает, если она не поднимется? Уоррена сильно раздражало, когда она не слушалась. В груди заколола тревога. Лучше подчиниться. Совсем недавно она слышала его голос, звучащий на кухне. Тогда она решила, что это был папа; мужчина звучал решительно и грубо. Хоть слова были адресованы не ей в тот момент, она боялась слышать этот зверский тон снова.

— Не плачь.

Она совсем не заметила этого. Это происходило слишком часто. Должно быть, она просто привыкла плакать. Захотелось сказать что-то, но стоило ей только открыть рот, как из него вырвался вздох, похожий на стон. В груди теснилась боль, но она сжалась сильнее, проигнорировав ее. Она не знала, что делать, ноги не слушали ее. Слишком тяжело. Тело уже давно не принадлежало ей, особенно нижняя его часть. Что теперь будет, что теперь сделают? Она вжала голову в плечи, тихо поскуливая, и слабо обняла себя за плечи. Пожалуйста, только не злитесь.

Незнакомец наклонился. Теперь она слышала, как тяжело он дышит. Так прерывисто и глухо. И наверняка смотрел на нее. Она боялась поднимать глаза, хватало видеть его широкую грудь. Он был слишком огромным для нее.

От человека пахло табачным дымом. Теперь она понимала. Она ненавидела дым. От запаха голова разболелась сильнее. Мыслить стало труднее, если этот странный сгусток отчаяния можно было назвать мыслями. Она стиснула зубы и поджала под себя ноги. Теперь она была еще больше похожа на рыжий комочек боли. Но это не помешало ей взвизгнуть и на мгновение отпрянуть от незнакомца, когда тот обхватил обеими руками ее тело чуть ниже подмышек, игнорируя ее ручки, явно жмущиеся к туловищу.

Он поднял ее и некрепко прижал к своей груди. Одну руку он спустил чуть ниже, но только для того, чтобы наконец поправить задравшееся платье. После этого он так же осторожно обхватил снизу ее ноги, чтобы держать стало удобнее. Едва ли не коснулся синяка. От страха она вздрогнула, зажмурившись. Губы предательски дрожали, а волосы не скрывали слезящиеся глаза. Она точно знала, что он смотрит на нее. И всеми силами заставляла себя не глядеть в его лицо. Ей было страшно увидеть его эмоции, его улыбку. И оттого она вновь обняла себя, боясь лишний раз прикасаться к его рубашке, его телу. Она тряслась как промокший от ливня воробушек, и смотрела на дрожащие колени. Теперь пол был так высоко. Брось незнакомец ее сейчас, она бы точно потеряла сознание от удара.

Но он не бросал. Он не улыбался. В его глазах нельзя было найти озорного огонька. В его голове не было ни единой мысли о том, как причинить этому ребенку боль. В его голове затаилось желание поскорее убраться отсюда. Мужчина тоже боялся. Он чувствовал, что это маленькое создание целиком и полностью теперь зависит от него. И ничто не может помешать ему. Стоит только захотеть сломать ее, разорвать это платье, прикоснуться к этому расцарапанному лицу и трогать покалеченное тело, никто его не остановит. Но незнакомцу не хотелось. Ему было жутко от того, что этот ребенок ждал именно таких действий от него. И на его лице застыло пугающее удивление. Увидь она сейчас это лицо, она бы все поняла. Но она не смотрела. А он не знал, как донести до нее, что ничего не угрожает.

Мужчина вздохнул и решительно понес ее на улицу. Она так давно не была там, что, как только свежий ночной воздух ударил ей в лицо, ласково щекоча кожу, не сдержалась и тихо расплакалась от счастья. Еще никогда она так не радовалась холоду, насквозь пронзающему ее тело. В любой другой момент она бы поежилась и отвернулась от коварного ветра, но сейчас она подставляла словно для поцелуев свое истерзанное лицо и улыбалась каждому прикосновению, прикрыв глаза от удовольствия. Она откинула голову назад и устремила свой сонный взгляд в небо. Звезды скрылись от нее за угрюмыми тучами, но это не тревожило ее нисколько. Она беззвучно смеялась, роняя слезы одну за другой на асфальт в надежде, что капли дождя, молившие ее об оплакивании, сумеют найти покой.

Теперь она дышала с облегчением. В потоке добрых радостных мыслей ненадолго затерялись воспоминания о Уоррене. Не было место гнили в ее сознании в этот момент. Она подняла голову и взглянула на незнакомца. Чувствовала напряжение его тела, но постеснялась встревожить еще сильнее. Он о чем-то серьезно задумался, смотря вдаль. А, может, ждал чего-то?

Вздохнула с легкостью, ощущая, как все, что долго теснилось в груди, заставляло ее рыдать и биться в агонии, сгорает. Без следа ли — сейчас не имело значения. Если незнакомец обидит ее, если, подобно Уоррену, втопчет в грязь, затянет в ил отчаяния следом за собой, она возненавидит его, как возненавидела Уоррена, но, а пока…

— С-спасибо…

Как ураган, рожденный единым взмахом крыльев бабочки, пронеслась волной дрожь по ее телу. Не узнала своего голоса; до чего же страшный и измученный. Хоть она испытывала сейчас прилив радости, в голосе ее по-прежнему таился страх, а тело горело от боли. Мужчина несколько раз моргнул, прежде чем повернуть голову в ее сторону. Его лицо было столь же мрачно и отчужденно, как и голос. Он глядел оценивающе, без тени улыбки.

Невольно поежилась, вжимая голову в плечи. Под натиском непроницаемого холодного взгляда она чувствовала себя загнанным в угол котенком, непонимающе хлопающим глазками, в уголках которых намертво прилип гной. В одну секунду она пожалела, что так необдуманно и глупо поблагодарила мужчину за доброту. Ведь ничего доброго во взгляде не было. Движения, мимика, повелительный тон — все отталкивало от себя и заставляло трястись от страха. Она виновато опустила взгляд, поджав губы. Не нужно было… Лучше бы промолчала.

Незнакомец остановился у некрупного автомобиля. Огляделся по сторонам, всматриваясь в темноту. А после будто немного успокоился. Она почувствовала, как тяжело он вздохнул. Наверняка он тоже очень сильно устал. Мужчина открыл дверь и как можно осторожнее опустил ее на заднее сидение. Вышло все равно очень небрежно, она даже услышала, как шмякнулась, но не подала виду.

— Проползи вглубь, — скомандовал он все так же отстраненно. Незнакомец не собирался выслушивать никаких пререканий. И это пугало.

Тихо сглотнула. Нужно было вести себя послушно, чтобы не разозлить его. Мужчина производил впечатление серьезного человека. Не разбрасывался словами, как Уоррен, не кричал, не злился. И этим только сильнее страшил. Только бы не расплакаться, подумала она и поползла вглубь машины, как было велено. Но ноги не разделяли ее энтузиазма — шевеля ими, она корчилась от острой боли.

Легла, обняв себя и свернувшись в маленький комочек. Куда человек хочет ее везти? Губы задрожали, как только промелькнула мысль, что стоит спросить. Потерла глаз. Напряжение вновь стискивало ее грудь, сковывала тугим обручем паника. Человек открыл вторую дверь, ведущую на правое переднее сидение, но почти тут же закрыл обратно, лишь потянувшись за своей верхней одеждой. Оперся коленом о заднее сидение и склонился над ней. Она вновь не могла разглядеть его лицо, но отчетливо представляла, как мужчина, подобно дикому коту облизывается, глядя на бьющуюся под его лапой мышь.

Внезапно его руки потянулись к ней и укрыли трясущееся тело плащом. Одежда насквозь пропахла дымом. Не в силах сдержаться, она отвернулась, морща лицо и стараясь держать голову как можно дальше. Но стало гораздо теплее и даже как-то спокойнее. Незнакомец отступил. Тихо закрыл дверь и, обогнув машину сзади, уселся на водительское сидение и облегченно вздохнул, откидываясь назад, как только это было возможно.

— Сможешь уснуть? — устало протянул он, но ничего в его низком голосе не изменилось. Сердце вновь что-то пронзило, и ей пришлось собраться с силами, чтобы не заплакать. Это прозвучало так, будто ответ был действительно важен, и, скажи она не то, что устроило бы человека, он бы вышвырнул ее из машины и проехался по телу дважды, прежде чем оторвать голову.

— Я постараюсь… — кротко прошептала в ответ, чувствуя, как к горлу подступает ком.

— Скоро все закончится. Отдохни, — мужчина попытался звучать более ободряюще. Но, очевидно, проявление эмоций давалось ему с огромным трудом. Она тяжело вздохнула, закрывая краснеющие глаза. Услышав это, незнакомец нерешительно добавил. — Не стоит благодарности.

Все же в нем есть что-то хорошее, думала она, потирая глаз кулаком. Уоррен никогда бы не обращался с такой осторожностью. Уоррен… вздрогнула, вспомнив о нем. Что произошло, спрашивала она себя, почему этот человек, кем бы он ни был, так спокойно пришел к ней. Той ночью, когда она решила, что ее решил навестить папа, Уоррен ни на мгновение не выпускал незнакомца из поля зрения. А теперь ему будто стало все равно?.. Неужели после избиения он окончательно разочаровался в ней и наконец решил оставить в покое? Вопросов было слишком много, а ответы хранились у на редкость молчаливого человека. Тихо простонала, поворачиваясь на другой бок. Волнение постепенно затихло, и она задремала, вцепившись обеими руками в плащ как в любимое одеяло.

* * *

Ее разбудили яркие лучи солнца, ударившие в лицо, как только она повернулась на другой бок. В надежде избавиться от ослепляющего пятна потерла глаза. Стоило ей открыть их, странная дрожь пробрала ее тело. Слишком привычным стало видеть перед собой сморщенное лицо Уоррена, его желтые зубы или просто сгорбленную спину. Теперь же первое, что бросилось в глаза — оказалось простым сидением в машине.

В неверии огляделась. Все это не было сном, полуночным бредом измученного сознания. И запах дыма, и сладкие объятия ночного ветра, и… человек. Тот человек, вытащивший из ее ноги осколок фарфора, а после и ее саму из адской комнаты. Его холодный повелительный тон, отстраненность, но вместе с этим попытки вести себя заботливо. Все было настоящим. Она закрыла глаза руками и прослезилась, шумно вдыхая воздух. В груди забилось необъяснимое чувство тревоги. Мужчины не было в машине, но его плащ по-прежнему лежал на ней и источал омерзительный запах табака. Невольно поморщившись, она решилась скинуть с себя столь отвратительное одеяло и шокировано взглянула на свое тело. Оно было облачено в симпатичное, но неподходящее ей по размеру бежевое платье.

Смутно помня вчерашний вечер, она еще долго не могла понять, как эта вещь, за время сна вся измятая и задравшаяся до пупка оказалась на ней. Мельком глянула на свои ноги, всхлипнув — до чего жалкое зрелище. Полосы еще краснели на коже, на бедрах багровели царапины. И сама она была абсолютно нагой ниже пояса, и это невольно вызывало у нее страшный приступ стыда перед тем человеком. Подавляя в себе желание разрыдаться от собственной нелепости и отвращения к себе, она резко села и одним рывком расправила платье, и все равно оно доходило только до колена. Ко всему прочему, стоило ей дернуться в пояснице тут же что-то стрельнуло. Она скульнула, зажмурившись. А как только вновь открыла слезящиеся глаза, застыла на месте. В небольшое окошко она увидела человека.

Он стоял совсем недалеко от машины, и оттого она не могла рассмотреть его лица; для этого ей пришлось бы пододвинуться поближе и лечь головой к окну. Сделать это она не решилась по разным причинам. Какое-то мутное чувство затаилось в ней, сковав движения. Потому она несколько минут разглядывала темно-синюю рубашку и широкий черный ремень, вправленный в такие же черные свободные брюки. Внезапно что-то в ней дрогнуло. На секунду она представила, как незнакомец избивает ее этим ремнем.

Задрожала, вжимая голову в плечи. С чего ты взяла, что человек будет добр с тобой, спросила она себя, поджимая губы. Он был знакомым Уоррена, может быть, даже другом. Может, он решил втереться в доверие, чтобы потом поиздеваться с гораздо большим рвением, чем Уоррен.

Мужчина что-то то ли бросил, то ли выронил на асфальт. Но поднимать не стал, а только обогнул машину и уселся на то же место, что и вчера. В тот же миг, что открылась дверца, она схватилась за нос обеими руками, лишь бы только не чувствовать. Мерзко, гадко, просто отвратительно. Оно забилось в ее носу еще минувшей ночью, но теперь смрад в разы превосходил то, чем ей пришлось дышать до этого. Почему, ах, ну почему ему так нравится курить, спрашивала она у себя в надежде, что скоро станет легче. Но голова уже раскалывалась от разрушительной боли. Она старалась дышать через рот, но было бы глупо рассчитывать, что дым не осядет тонкой плотной пленкой в горле.

Человек повернулся в ее сторону и на секунду застыл. Их взгляды впервые встретились, впервые никакая темнота и разница в росте не мешали ей рассмотреть это абсолютно безэмоциональное лицо. Только глаза в немом изумлении разглядывали ее сморщенное от отвращения личико. У него были острые скулы, покрытые едва заметной щетиной. Губы, казалось, были мертво сжаты. Человек мало говорил с ней вчера, но теперь, взглянув на него повнимательнее, она подумала, что это скорее дело привычки, нежели пренебрежительное отношение. И даже несмотря на это, стоило ему только мельком осмотреть ее, незнакомец тут же выпалил.

— Все нормально, Тиша?

Его голос оказался низким; в нем нельзя было услышать ни искреннего волнения, ни даже простой заинтересованности. Он спросил это так, из данности. Словно должен был спросить.

Но она изумилась другому; в какой-то момент даже перестала морщиться. И пусть ядовитый дым по-прежнему не позволял ей дышать, руки ее легли на ноги.

— Ч-что? — робко произнесла она. В голове засела уверенность, что она ослышалась. А человек, будто не понимая, чему она удивляется, ничего не ответил, отвернувшись.

Машина тронулась и вскоре стремительно мчалась по шоссе. Она неуверенно осматривалась, подолгу останавливая взгляд на чем-то одном. Глядеть в темный затылок незнакомца вскоре ей наскучило, а наблюдать в зеркало его серьезные чуть сощуренные глаза показалось ей чересчур страшным занятием; время от времени она замечала пристальный взгляд на себе и вздрагивала. Поэтому сосредоточилась на видах из окна; небо со вчерашнего дня прояснилось. Впрочем, наслаждалась она недолго. Солнце навязчиво светило ей в лицо, и прислониться к стеклу стало бы делом самоубийственным. Да и шевельнуться она не решалась. А без этого видеть она могла немногое; лишь чистое небо и временами зеленые верхушки деревьев.

Порожденная временем скука вызывала желание задуматься, что будет дальше. Человек никак не проявлял себя, молчал и только изредка поглядывал на нее через зеркальце; ничего в нем, кроме внешнего вида, не вызывало острое чувство страха. Намерения его ей были непонятны, но не только это настораживало. Человек так или иначе был знаком с Уорреном, даже близко знаком, этот факт не мог выйти из головы. Могло ли их объединять страстная жажда издевательств?

У незнакомца было лицо хищника. Рыси или даже волка, готового выжидать сколько потребуется, чтобы позднее ощутить двойное удовольствие от поимки жертвы. Но этот мужчина ее ни разу не обидел намеренно; более того, его нисколько не прельщал ее болезненный вид, стоны и плач не пробуждали на лице коварной улыбки. Но всем видом этот человек кричал о том, что его следовало бы бояться.

— К-куда мы теперь?.. — не скрывая ужаса шептала она. Слишком много пугающих вопросов накопилось в ее голове, и потому она решилась действовать. Ответил человек не сразу.

— Домой, — сказал как отрубил кому-то руку и бесцеремонно швырнул ее в целую свору диких псов.

Тело покрылось мурашками, а наружу вырвался стон. Домой? К маме?

— К маме?.. — вторил дрожащий голос. Сердце в волнении заколотилось, а кончики пальцев будто ударяли током.

— Ко мне, — ответ был свиреп. Ответ был неумолимо жесток. Он разрывал на куски ее душу. Так резко, что осмысление пришло не сразу. Как если бы в этот момент незнакомец достал из кармана пистолет и выстрелил в лобовое стекло; она бы так же вздрогнула, замерла и разрыдалась.

— Мне жаль, — тихо отозвался человек. Но тон его голоса нисколько не изменился. Даже робот произнес бы более сочувствующе. — Я не хотел тебя расстроить. Прости. Я должен был выразиться иначе.

Мужчина ненадолго замолк, и только ее кроткий плач нарушал хрупкую тишину.

— Тиша, не плачь, — произнес он настойчиво спустя какое-то время. Видимо, уже перестал надеяться, что она затихнет самостоятельно. И до такой степени устал терпеть это поведение, что раскошелился на больше, чем две-три пары слов. — Готов поклясться, что тебе ничего не угрожает. И, поверь мне, если бы я мог вернуть тебя маме, я бы так и сделал.

Почему-то от его слов нисколько не полегчало. Говорил человек так, будто констатировал факты, лежащие на поверхности и словно не нуждающиеся в оглашении.

— Почему? — сквозь слезы прошептала она, еще не представляя, что скажет дальше, — почему вы не можете? Уоррен знает… спросите его. Он забрал меня у мамы и папы, он знает, куда идти.

Человек словно смешался. Не найдя, что ответить, он вновь замолчал, сосредоточившись на ведении автомобиля. Вскоре машина свернула с шоссе на более узкую дорогу. Когда слезы высохли на малиновых щеках, она позволила себе заговорить. Голос казался слабым и чуть подрагивал, но она старалась скрыть скопившуюся боль и нарастающее волнение.

— Тиша?.. Почему… Тиша?

— Мне сказали, тебя так зовут, — мужчина, как всегда, не поторопился с ответом. — Как тебя звали родители — не знаю.

Она тоже не знала. Вернее, не помнила.

Последние годы мама все реже открыто общалась что с ней, что с папой. Наверное, сама мама забыла ее имя, и потому окликала дочь «милая, родная» или как-нибудь еще. По-доброму и с нежностью. Мама всегда знала, как успокоить, была готова обнять и поцеловать, но только когда папы не было рядом. Наверное, оттого и имя ее оказалось стертым из памяти; оно было противно отцу, как и всякая ласка.

— А вас… как зовут вас? — молчание угнетало. Сглотнула, замерев.

— Рик, — прозвучало настороженно и как-то менее отчужденно. Она попыталась расслабиться, но безуспешно.

— Красиво, — кивнула она. Попыталась представить, на что могло быть похоже это имя, чтобы лучше запомнить, и не смогла сдержаться. — Но вам не подходит.

Наверняка в голове мужчины крутились ответы вроде: «Я так не думаю» или, чего еще хуже: «Да как ты смеешь!». Но вместо этого он, будто заинтересованный, спросил, причем почти сразу, не нагнетая напряжение долгим молчанием.

— Почему?

— Оно звучит как… — начала было она, но вдруг осеклась, опустив взгляд. Какая глупость. Как такой человек, как он, воспримет это? А вдруг обидится или, еще хуже, разозлится. В попытках немного успокоить себя и вести себя более открыто она растеряла всякую бдительность и теперь по крупицам собирала остатки страха. Но Рик, похоже, действительно хотел обсудить свое имя.

— Как?

И она сдалась. Вздохнув, она на одном дыхании выдала:

— Как тигренок икает, — и закрыла лицо руками, потому как чувствовала, как заливается краской.

В машине воцарилась тишина, и только бешеное сердцебиение в груди заставляло ее сильнее стыдиться себя и собственной глупости. Рик молчал; в голове он представлялся ей разозленным. Она представила, как, сморщилось его лицо от услышанной нелепости, как нахмурились его брови, как стиснулись зубы. Наверняка он был готов выпалить что-нибудь гневное, но сдерживался, чтобы только не услышать вновь ее противный плач. Однако спустя некоторое время она услышала совершенно спокойное:

— Ты права. Мне не подходит.

Пересилив тревогу, она подняла краснеющие глаза. Что-то в ней дрогнуло, когда в зеркальце она увидела, как его тонкие губы едва заметно растянулись в улыбке. И до чего же нелепо это смотрелось на столь серьезном хмуром лице. И именно от такой совершенно неподходящей этому лицу улыбки ей стало так тепло на душе, что она позабыла о чувстве стыда.

— Скоро приедем, — констатирующе произнес Рик. А после добавил, пытаясь звучать эмоциональнее. Что, впрочем, было абсолютно тщетно, — как ты себя чувствуешь?

И теперь уже она не знала, что ответить. Всю дорогу она боялась шевельнуться, чтобы только спина и ноги не разболелись с прежней силой. Ходить и стоять она вряд ли могла, а о душевном состоянии говорить не приходилось. Пусть страх немного отступил и даже тревога забылась. В голове ее не появилось ни одной светлой мысли, только слабая улыбка этого человека слегка успокоила. Она думала о маме, Уоррене и о том, что будет дальше. Почему Рик забрал ее и для чего? Спросить об этом казалось чем-то невозможным. И дело даже не в том, что страшно было спросить. Она боялась ответов. Мужчина не стал бы мучиться с подбором правильных слов, и выпалил бы что-то настолько прямолинейное, что это довело бы ее до истерики.

— О тебе позаботятся. И больше не будут издеваться, как это делал Уоррен, — с твердой уверенностью заговорил Рик, видя, что она совсем поникла головой. Выдержав паузу, он продолжил. — Уоррен тебя больше не тронет.

— А… м-мама… — ее голос вновь задрожал. Нельзя было навлечь на себя его гнев. Но если Рик не врал, и о ней действительно позаботятся, то, может, все не так плохо, — как же моя мама?..

Но ответа не было. По обыкновению, человек молчал, обдумывая, как более коротко и ясно донести свои мысли. Но, когда она уже тряслась в нетерпении и волнении, ожидая неутешительного приговора, машина резко остановилась, а затем, через некоторое время, медленно въехала в темное помещение.

— Приехали.

Рик облегченно вздохнул, а она отчего-то сильнее вжалась в сидение. Странное предчувствие овладело ею. Сердце тревожно забилось. А Рик между тем открыл перед ней дверь. Ей вновь предстояло столкнуться с чем-то незнакомым.