Сын героя (джен)

Саске сидел на краю кровати больной женщины, спиной к ней, вслушиваясь в тихий, слабый голос, стараясь не пропустить ни слова.

— После смерти родителей я жила одна. В ту ночь, придя с работы, я поняла, что в доме нет куска хлеба, и отправилась в круглосуточный магазин. Там я встретила… вашего брата. Мы… случайно столкнулись, случайно разговорились. У него были очень хорошие манеры и… он так улыбался мне, что я сразу доверилась ему, абсолютно незнакомому человеку. В пустом доме было так одиноко, а ему нужен был ночлег. Мы пошли ко мне. Помню, по дороге зашёл разговор о лжи, и я сказала, что не терплю её, и считаю, что лжи во благо не существует. Быть может, поэтому он назвал своё настоящее имя.

Медока замолчала, переводя дух. Саске мельком глянул на неё: измождённая болезнью, женщина всё ещё хранила остатки былой красоты. Скорее всего, в лучшие годы мужчины сходили от неё с ума. И брат не стал исключением. Ведь разве не безумием было разыскиваемому преступнику остаться на ночлег у незнакомой девушки и, кроме того, назвать своё имя?

— На счастье или на беду — не знаю, но наша деревня всегда была в стороне от дел шиноби, а я — тем более. Меня это вообще не интересовало. О клане Учиха я имела смутные представления… так, знала, что он сильный и обладает неким шаринганом. Итачи был очень хорошим собеседником: я увлекалась философией, но таких мыслей и идей никогда прежде не слышала. Мы проболтали до утра, днём вместе готовили и завтрак, и обед, и ужин. Он… остался ещё на одну ночь… и… Впрочем, вы уже взрослый человек, всё понимаете. Я до сих пор не знаю, что двигало им, он не говорил мне слов любви, но за эти двое суток я узнала его как очень чуткого и доброго человека. Женщины всегда чувствуют чужую боль, и от меня не укрылось, что у него тяжёлое прошлое, да и настоящее… Но я не стала расспрашивать.

Вновь наступила тишина. Медоке явно было трудно говорить, и в душевном, и в физическом смысле. Саске тоже молчал, давая ей необходимую передышку, и сам пытаясь переварить услышанное. Наконец, он спросил:

— А дальше?

Женщина вздохнула.

— Он ушёл на следующее утро. Извинялся и говорил, что я вернула ему давно забытое чувство тепла и уюта, но остаться он не может. Было какое-то важно дело, которое он должен закончить. Он, Итачи… не тешил меня надеждами, сразу предупредив, что мы больше никогда не увидимся. Так, в общем-то, и произошло… А через месяц я узнала, что беременна. Хотела найти его, бросилась искать информацию об Учихе Итачи, и только тогда узнала правду… Сказать, что я была шокирована, значит не сказать ничего. Я даже пыталась избавится от ребёнка, но кое-что остановило меня.

— И что же?

Медока улыбнулась.

— Его фотографии.

— Фотографии?

— Да. В то утро, перед его уходом, когда он только встал, я сделала две фотографии. На одной он смотрит в окно, а на другой улыбается мне. Он услышал щелчок камеры и обернулся. Наверное это слишком наивно, но тогда, смотря на эти фотографии, я подумала, что такая улыбка не может принадлежать плохому человеку. И… как бы там не было, ребёнок ни в чём не виноват, а тот факт, что его отец — преступник, не обязательно значит, что он пойдёт по его стопам. Конечно, сначала многие глядели косо, но, Кезуки, возможно, уже говорил вам — у нас очень хорошие соседи. Они много помогают нам и…

— Так значит, Кезуки — сын Итачи? — перебил её Саске.

— Да, — Медока настороженно посмотрела на него, ожидая реакции. Естественно, она ничего не знала и думала, что младший брат по-прежнему ненавидит старшего. Саске молчал. — Послушайте, я знаю, что между вами произошло, но… Повторюсь ещё раз — Кезуки не виноват, и… вы — его единственный близкий родственник, — на этих словах она нервно оглянулась на приоткрытую дверь.

Саске внезапно понял, к чему она клонит. Он сосредоточился и, благодаря навыкам шиноби, обнаружил, что мальчик стоит за дверью.

Он не должен был слышать последнюю фразу матери. Саске подался вперёд, взяв женщину за руку и незаметно указывая другой рукой на дверной проём. В глазах Медоки мелькнул испуг. Она поняла его.

— Единственный родственник? А как же вы? — спросил Саске. Женщина неловко улыбнулась.

— Эм, я, наверное, неточно выразилась. Я имела ввиду — единственный, не считая меня. Просто я сейчас не в самом лучшем состоянии, чтобы приглядывать за ним должным образом.

— Кезуки! — громко позвал Саске. Несколько секунд за дверью было тихо, потом послышались шаги. Саске с удивлением понял, что мальчик сделал вид, будто только что был в кухне. А он не так прост.

Кезуки заглянул в комнату.

— Что?

— Чай уже готов?

— Да.

— Ты, наверное, заждался? — не дав мальчику ответить, Саске продолжил, — прости, мы слишком долго говорим. Иди на кухню, поешь. Я скоро присоединюсь к тебе.

Кезуки внимательно посмотрел на мать и, помедлив, кивнул.

— Хорошо. — он ушёл, закрыв за собой дверь.

Убедившись, что мальчик далеко и больше не услышит их разговор, Саске повернулся к Медоке.

— Как я понимаю, вам недолго осталось?

Она удивлённо ахнула.

— Откуда вы… Но…

— Это очевидно. Узнав, что я Учиха, вы даже в лице поменялись. И то, что вы рассказываете мне обо всём этом, а особенно, то как вы сказали, что Кезуки ни в чём не виноват… Вы знаете, что скоро умрёте, и хотите, чтобы я позаботился о вашем сыне, так?

Медока побледнела. Часто задышав, она закрыла лицо руками и зажмурилась. Саске запоздало понял, что лучше было бы позволить ей самой обо всём сказать, а не блистать своими аналитическими способностями.

— Простите, — негромко проговорил он. — Я не должен был так…

— Нет, нет, вы правы, — перебила его Медока, взяв себя в руки. — Не стоит меня жалеть, не до этого сейчас. Вы правы во всём.

— Почему вы думаете, что умрёте? — нахмурившись, спросил Саске. Женщина вздохнула, расправила складки на одеяле и начала говорить. На удивление, очень спокойно.

— Моя болезнь, она излечима. Но для успешного выздоровления нужны лекарства. Прежний правитель щедро помогал таким, как я, но с приходом этих бандитов… Они не давали даже минимальной пенсии по болезни, о лекарствах же и речи не шло. Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что проблема моей болезни в том, что даже один пропуск приёма препаратов влечёт за собой серьёзные последствия. Я не пила лекарства больше месяца. И… болезнь уже не остановить.

— Понятно, — Саске помрачнел. Осознавать, что человек перед тобой вскоре станет просто немым, бездушным трупом — всегда крайне неприятное чувство.

Медока решительно встретилась с ним глазами. В её взгляде читалась мольба.

— После моей смерти Кезуки неминуемо попадёт в приют. А ему нельзя туда. Он тяжело идёт на контакт с ровесниками. Вы могли заметить, что зачастую он ведёт себя слишком по-взрослому. Другим детям… это не нравится. Я боюсь, его загнобят, будут бить и издеваться. Он ведь у меня очень гордый, ни за что не станет подстраиваться под других. Поэтому… увидев вас, я подумала, что вы могли бы… взять его к себе. — Медока предупреждающе подняла руку, опасаясь, что Учиха перебьёт её. — Я понимаю, что в вашем возрасте, и брать на себя заботу о ребёнке, к тому же, я ничего не знаю о вашем материальном положении, но вам же будут платить как опекуну! — видя, что Саске не спешит отвечать ей, она поникла, опустив голову. — Не бросайте его, я прошу вас. — прошептала она.

Учиха молча смотрел, как отчаявшаяся мать перед смертью пытается позаботиться о своём ребёнке. Медока не думала о смерти, она думала лишь о том, что будет с Кезуки, когда он останется один. Саске догадывался, что этот вопрос начал мучить её, как только она поняла, что не выживет.

О чём думала его мать перед смертью? Сожалела ли она, что покидает своих детей, даже не поборовшись за то, чтобы остаться с ними? И если сожалела, почему ничего не сделала?

Саске не знал ответов на эти вопросы. Он рассеянно блуждал взглядом по бывшей возлюбленной своего брата и невольно отмечал про себя схожесть с Микото. Наконец он посмотрел в глаза женщине. Они смотрели напряжённо, и в глубине Саске видел готовность в любой момент упрашивать его — упрашивать до последнего вздоха. Лишь узнав о том, что он — Учиха, она почему-то решила, что только он может позаботиться о её сыне и прилагала все усилия, чтобы Саске согласился.

«Бесполезно и бессмысленно» — подумалось ему. Эта женщина бесполезно и бессмысленно тратит последние силы.

Потому что, если этот мальчик действительно сын его Учихи Итачи — а в этом сомнений не было — он возьмёт его к себе. Просто потому, что это сын его брата, и других причин не требуется.

— Я позабочусь о нём. Не волнуйтесь.

В тусклых от болезни и отчаяния глазах загорелся огонёк надежды и облегчения.

— Правда?

— Я не люблю лгать.

— Но… Это же не просто… Ему будет нужно внимание и поддержка, особенно после моей смерти, да и вообще. Это большая ответственность, неминуемые трудности, проблемы, не говоря уже о деньгах…

Саске усмехнулся.

— Вы что, пытаетесь теперь меня отговорить? Или же проверяете? Можете не беспокоиться, у меня есть дом и даже семья, которая не будет против Кезуки. А насчёт остального… Я сам в его возрасте потерял родителей, я знаю, каково это и, думаю, смогу его понять.

Медока покачала головой. Ей глаза наполнились слезами.

— Я, — она всхлипнула, — я даже не знаю, как отблагодарить вас. Кезуки — это самое дорогое, что у меня есть и… я так рада… Наверное, небеса послали вас к нам… — она заплакала.

Саске почувствовал себя неловко. Почему-то впервые, с начала их разговора. Он наклонился и положил ей руку не плечо.

— Не стоит меня сейчас благодарить, я ведь ничего ещё не сделал, — Медока не ответила, и он отстранился и встал. — Боюсь, Кезуки уже устал меня ждать. Пойду к нему.

Она кивнула.

— Да, идите.

Однако Саске не спешил.

— Вы не против, если я переночую здесь.

— Конечно нет.

Он пошёл из комнаты, но на выходе остановился и чуть обернулся.

— Можно задать ещё один вопрос? — Медока в ожидании взглянула на него. — Почему вы так доверяете мне? Вы ведь почти ничего не знаете обо мне, а уже рассказали всё самое сокровенное, пустили в дом и даже доверили ребёнка. Мне, чужому человеку, от которого, если мыслить здраво, можно ожидать чего угодно. Так почему?

Она неожиданно широко улыбнулась.

— Итачи много рассказывал про вас. Он говорил, что как бы вы не выглядели и не вели себя, внутри вы всё равно добрый человек. — Саске скептически нахмурился на этих словах. — И, кроме того, мой сын каким-то неизвестным мне образом всегда понимает — хороший перед ним человек или нет. Он никогда бы не привёл вас домой и не познакомил бы со мной, представляй вы для нас угрозу. — вспомнив, она прибавила, — эм, передайте, пожалуйста, Кезуки, что я не хочу чай.

Саске задумчиво кивнул и покинул комнату. Медока устало откинулась на подушки — разговор выжал из неё последние силы. Но теперь она твёрдо знала, что с сыном всё будет хорошо. Последние слова Учихи не выходили у неё из головы. Она боялась оставить Кезуки соседям, боялась отдать его в приют, боялась рассказать о нём двоюродной тёте — единственной родственнице, которую она видела лишь однажды. Всё время ей казалось, что его будут обижать или вообще выгонят из дома, не желая возиться с ребёнком. Но она безоговорочно верила Саске, этому странному, немногословному парню, которого она видела впервые. И дело было даже не в том, что ему доверял Кезуки. Просто она почему-то была уверена, что, каким бы тяжёлым характером он не обладал, для него родственные узы значат очень многое, а семья — самое ценное в жизни.

Медока закрыла глаза, воскрешая в памяти образ единственного любимого человека.

«Всё-таки они так похожи».

Кухня радовала глаз опрятным и уютным видом. Ветер из приоткрытого окна развевал лёгкие ситцевые занавески, косые лучи солнца блестели и переливались на столе и расставленной на нём посуде. После тёмной спальни, омрачённой присутствием умирающей, эта комната будто дышала спокойствием, светом и теплом.

Кезуки стоял на цыпочках возле плиты и наблюдал за чайником, который должен был вот-вот закипеть. Саске замер, рассматривая худенькую мальчишескую фигурку. По-детски костлявые ноги, свободная, скрадывающая очертания тела, одежда, тонкая шея, прикрываемая волосами — мальчик казался слишком хрупким, особенно учитывая его активный, полный забот образ жизни.

— Прости, ты, наверное, устал уже ждать.

Кезуки резко обернулся, видимо, напуганный его внезапным появлением. Но, тут же взяв себя в руки, улыбнулся.

— Ничего страшного. Только вот чай пришлось второй раз поставить греться, но вы не волнуйтесь, вода скоро закипит.

Словно услышав его слова, чайник звонко засвистел, выпуская пар. Кезуки достал было прихватку, но Саске, представив тяжёлый раскалённый чайник в этих тонких ручках пацана, под его возмущённый взгляд голой рукой взялся за ручку и, пронеся посудину высоко над макушкой, стал разливать кипяток по чашкам.

— Я мог бы и сам, — пробурчал мальчик.

— Не отказывайся от помощи, пока предлагают.

— А, — мальчик удивлённо взглянул на стол, — почему только две чашки?

— Твоя мать сказала, что уже не хочет. — ответил Учиха, подметив, как он поджал губы.

Саске сел, взяв чашку. Кезуки последовал его примеру, сев напротив. Осторожно подул, но пить не стал, лишь болтая ногами, разглядывал плавающие чаинки.

— О чём вы говорили с мамой? — спросил он, не отрываясь от своего занятия.

Учиха сделал глоток и прищурился, глядя на мальчика.

— Ты ведь всё слышал. Зачем спрашиваешь?

Кезуки вздрогнул, едва не уронив чашку.

— Откуда… с чего вы взяли? — Саске усмехнулся — всё-таки он ещё ребёнок.

— Для любого шиноби не составит труда понять, что его подслушивают. Хотя признаюсь, я заметил тебя не сразу, просто не думал, что ты способен на такое.

Смутившись, мальчик опустил голову.

— Просто… в последнее время мама будто что-то скрывает от меня. Часто выгоняет из комнаты, не договаривает на полуслове. Я не понимаю, что происходит, и поэтому волнуюсь.

— Я тебя не обвиняю. Только ты должен понимать, если от таких не по годам умных детей, как ты, что-то скрывают, значит это что-то такое, что тебе действительно не следует знать. Или пока не следует.

После слов Саске воцарилась тишина. В воздухе повисло неловкое молчание. Темы для нейтрального разговора закончились, но продолжать никто не торопился. Оба понимали, что теперь они не просто столкнувшиеся на улице незнакомцы, а родственники. Но перейти на другой уровень отношений оказалось не так просто.

Наконец, Кезуки, допив чай, тихо спросил:

— Значит, вы — брат моего отца?

Саске медленно кивнул.

— Получается, что так.

— А то, что он был преступником — правда?

Было странно, что это первое, что он хотел знать об отце. Саске не спешил отвечать, и Кезуки молча ждал, уставившись куда-то в стену.

— Не совсем.

Мальчик нахмурился.

— Что значит — не совсем?

— Видишь ли… — Саске старался подобрать правильные слова, — твой отец стал преступником не по своей воле. Это была вынужденная мера ради спасения многих людей. Он стал членом преступной организации, выполнял противозаконные миссии, но в то же время шпионил за ними, позволяя скрытым деревням вовремя реагировать на их действия.

— И что же, он не мог хоть раз навестить нас?

— Не мог. В организации могли что-нибудь заподозрить.

— Но тогда… — Кезуки стиснул зубы и гневно посмотрел на Учиху, — мама сказала, что он целых два дня здесь провёл! Так почему потом не мог заглянуть хотя бы на час?

Саске покачал головой.

— Кезуки, он ведь не знал о тебе.

— Ну и что, что не знал? Маму он мог навестить! Если он любил её — в чём она уверена — то должен был ещё раз с ней увидеться! — в глазах мальчика пылала ярость вперемешку с болью. Саске вздохнул, прикрыв глаза. Кажется, знаменитое спокойствие отца сын не унаследовал. Парень встал и, обойдя стол, присел на корточки перед мальчиком, оказавшись с ним на одном уровне.

— Послушай меня внимательно. Во-первых, то, что он один раз задержался в какой-то деревне ещё можно было объяснить. Но второй раз уже вызвал бы подозрения. Та организация была гораздо серьёзней, чем банда Джиро. Они очень пеклись о своей безопасности, и методы действий у них были весьма жестокие. Если бы о вас узнали, то в лучшем случае — просто убили. Понимаешь?

Кезуки опустил глаза и кивнул.

— Да.

Саске взял его за руки.

— А во-вторых, твоё отношение к нему неправильное. Кем бы он не был, он — твой отец, и для тебя это должно быть самым главным. Он на самом деле был очень добрым и, поверь мне, если бы он знал о тебе, то очень бы любил. Любил, даже если бы никогда не видел. Так что не усердствуй в поисках недостатков — у него их достаточно, как и у любого другого человека.

Кезуки грустно и немного виновато взглянул на Учиху и отвёл глаза.

— Я понимаю. Просто… я часто думал, что… если бы он был с нами, то маме было бы легче. Она бы быстрее выздоровела или вообще не болела. — почти прошептал он.

Саске болезненно усмехнулся.

— Да, если бы… Сколько этих если бы преследует нас. Но, зацикливаясь на них, ты вязнешь в прошлом и, следовательно, теряешься в настоящем. Что было — то было, и этого нельзя исправить, это можно только принять. — Кезуки кивнул, и Саске, повинуясь внезапному порыву, потрепал его по волосам и улыбнулся, поднимаясь.

Понимая, что мальчику требуется время чтобы осознать его слова, Учиха, желая себя чем-нибудь занять, убрал со стола и начал мыть посуду. Тихий голос отвлёк его:

— А что теперь будет дальше? Вы заберёте нас в Коноху?

— Не знаю.

— Вы не говорили об этом с мамой?

Саске помедлил с ответом.

— Нет. Но в любом случае у меня ещё остались дела в этой деревне, так что я останусь пока у вас. Время есть — мы успеем это обсудить.

Кезуки спрыгнул со стула и выхватил чашку из рук Учихи.

— Давайте помогу.

Солнце давно зашло. Саске, проведя остаток дня в резиденции, где обсуждал транспортировку преступников в места заключения и будущее Деревни Озёр, тихо зашёл в прихожую спящего дома. Усталость давала о себе знать и, скинув обувь и плащ, он уже собирался лечь на заранее расстеленный для него диван, но остановился у соседней двери. Это была комната Кезуки.

Тихий скрип раздался, когда он приоткрыл дверь, но, к счастью, сладко спящий мальчик не услышал его. В комнату Саске вошёл уже беззвучно. Обстановка поражала аккуратностью и порядком, что было необычно для детской. Кезуки спал на спине, распластавшись звездой, одеяло сползло на пол, лишь одним углом прикрывая мальчика. Во сне его сходство с отцом было ещё более явным.

Саске только сейчас начал осознавать, что у него теперь есть племянник, родной сын его старшего брата. Этот факт стал известен ему ещё днём, но потребовалось время, что бы это стало чем-то большим, чем просто факт. В любом случае, скоро вся ответственность за ребёнка опустится на его плечи, и Саске был уверен, что это пусть не кардинально, но всё же изменит его привычную жизнь.

Вздохнув, он поправил одеяло. На полу оно остыло и, почувствовав холод, Кезуки свернулся клубочком. Саске улыбнулся.

«Господи, Итачи, да как тебя так угораздило-то?»