Скитальцы (джен)

Я где-то, кажется, почти, хотя и еле-еле,

в каком-то смысле, на пути к, возможно, некой цели...

Я появился в этом мире, возможно, вчера, а может, много тысяч лет назад. Мой вчерашний день стёрт, или же никогда не существовал. Моё прошлое — ложь, моё имя — ложь, моя жизнь — одиночество за застенками забвения. Быть может, это моя награда, быть может — кара за сотворённые злодеяния, о которых я не ведаю, быть может — чья-то злая шутка.

Я похож на всех, кто меня окружает, в целом и на каждого в отдельности. Я — неприметное лицо в толпе, которое прохожие видят каждое утро, спеша на работу, и каждый вечер, возвращаясь домой. Но если оно исчезнет, никто никогда и не вспомнит о его существовании. Я похож на них внешне, но я чувствую, внутри я иной. По ночам я летаю с птицами высоко в ночном небе, но птицы так же равнодушны, как и холодные звёзды, с безразличием взирающие на меня с чёрного небосклона.

Поначалу я пытался проявиться в этом мире. Я искал работу, знакомился с красивыми женщинами, но наступал новый день, и я вновь становился для всех незнакомцем. Неприметным, неинтересным, ненужным. Работодатель смотрел на меня с удивлением, не понимая, кто я, и откуда взялся. Женщина, что делила ночью со мной свою постель, утром звонила в полицию, сообщая о взломщике или насильнике, проникшем в её дом. Питомцы, которых я заводил, уходили из пустого дома.

Однажды я решил не спать ночью и дождаться той силы, что стирала меня из памяти этого мира вместе со вчерашним днём. Я сидел у окна и смотрел на чёрное небо, а оно молчаливо взирало на меня круглым глазом луны. Ночь прошла, вчерашний день исчез, а я так и остался сидеть у окна. Одинокий, забытый, неузнанный.

Время шло, я приспособился существовать в этом мире. Я работал на однодневных подработках, спал со случайными женщинами, ночевал в снятых на сутки квартирах или номерах отелей. Напивался до беспамятства или проводил бессонные ночи в библиотеках в неосознанных поисках чего-то непостижимого, что объяснило бы мне смысл моего существования. Но чаще всего я летал в ночном небе, выше птиц, среди облаков, взирая с небес на крохотный мир, как взирали на него звёзды миллионы лет до моего появления, и как, наверное, будут взирать ещё миллионы лет после того, как я покину этот мир. Я существовал, как тень живых людей, не старея, до того самого дня, когда всё изменилось раз и навсегда.

Она брела среди потока людей, неспешно, будто впереди у неё целая вечность. Её лицо не выражало беспокойства, как у человека, что заблудился в чужом городе. Не выражало грусти, как у прохожего, ведомого незримой тоской по осенним улицам под моросящим холодным дождём. Не выражало и обречённости: никакой размазанной туши и покрасневших опухших глаз, какие бывают у женщин, которых прогнали от их тёплого домашнего очага. Она скользила среди прохожих, отрешённо провожая их взглядом, словно тень, смазанное незапоминающееся лицо в толпе.

Я стоял и смотрел, как она удаляется; слышал, как всё тише стучат о мостовую её каблучки; видел, как закрывают её спины прохожих, и всё никак не мог шевельнуться. Не мог поверить, не мог вздохнуть, не мог сделать шаг, а потом сорвался с места, рванулся за ней, молясь, сам не понимая кому, чтобы она не оказалось миражом оазиса в бескрайней пустыне. Я догнал её и, не медля больше ни секунды, коснулся её руки.

Женщина замерла и медленно, мучительно медленно, обернулась ко мне. Безумная, всепоглощающая звериная тоска в её взгляде будто пронзила моё сердце насквозь. Ошибки быть не могло. Все эти годы, бесчисленные годы тишины, одиночества и забвения будто враз легли на мои плечи неподъёмным грузом, грозящим раздавить меня, стереть в порошок. Мы стояли, как изваяния, в обтекающей нас толпе и смотрели друг другу в глаза. А потом она кинулась мне на шею, прижалась, крепко стискивая в объятиях. В этот миг она показалось мне такой маленькой, хрупкой, ранимой, невозможной, как пушинка одуванчика. Стоит только неосторожно вздохнуть, и она исчезнет, подхваченная лёгким ветерком, растворится, как туман на восходе солнца.

Мы просидели весь день на крыше какого-то старого обветшавшего одноэтажного здания, такого же покинутого и одинокого, как мы сами. Она говорила, а я слушал.

Она не замолкала ни на минуту: то смеялась, то грустила, то плакала и вновь смеялась, утирая слёзы. Мы держались за руки, переплетя пальцы так крепко, как только могли. Наступила ночь, но Морфей не желал забрать нас в своё царство невиданных миров и фантазий, и мы летали среди облаков под безучастно холодными звёздами. А потом мы уснули на лугу среди душистой травы, не расцепляя рук.

Я проснулся чуть позже рассвета, как было всегда до вчерашнего особенного дня, столь отличающегося от других, что серой вереницей тянулись вот уже многие годы, а может, это лишь мне они показались вечностью. Первое, что я осознал, моя ладонь пуста.

Сердце болезненно сжалось, я вскочил на ноги, озираясь, не желая смириться с произошедшим. На глаза навернулись слёзы отчаяния, и тут я увидел, что она стоит всего в паре метров от меня, и её глаза тоже полны слёз, но тонкие губы уже растянулись в улыбке. Я почувствовал, что тоже улыбаюсь, и эта улыбка была самой счастливой из миллиардов других на этом свете.

Мы появились в этом мире, возможно, вчера, а может, много тысяч лет назад. Наш вчерашний день стёрт, или же никогда не существовал. Наше прошлое — ложь, наши имена — ложь, наша жизнь протекает за застенками забвения. Быть может, это наша награда, быть может — кара за сотворённые злодеяния, о которых мы не ведаем, быть может — чья-то злая шутка. Мы похожи на всех, кто нас окружает, в целом и на каждого в отдельности. Мы — неприметные лица в толпе. Всё осталось так же, как и было, кроме одного: мы пережили вчерашний день вместе.