Голос проклятого (джен)

Мир охватывает сумасшествие. Эта чума просачивается во все страны разом, заставляя людей, вне зависимости от пола и возрастов, атаковать интернет, создавать целые сайты, проявлять художественные способности, пробовать себя в прозе, музицировать, и всё это ради одного: донести свою любовь до главного рассадника чумы, солиста группы «Вампир Лестат», который, если верить инстаграму, общается со всеми желающими, не обходя вниманием ни одного из тысяч написавших.

Джесси, не подверженная мейнстриму, на страницу Лестата смотрит молча, ничем не выдавая своего присутствия. А что она может ему написать? Привет, я та девчонка из склепа, которая пыталась прочесть твои мысли? Которая пила бурбон твоей матери? Курила в двух шагах от надгробия? Или же: я та, кому ты отдал дневник? Всё это выглядит глупо, да и не факт, что со своей страницы реально пишет он, а не сотня его помощников.

Джесси смотрит на единственное фото в профиле, которое также является его аватаром: красную розу на чёрном шёлке, и в очередной раз делает мысленную пометку: Лестату нравится изображать из себя романтичную натуру.

Он мало спал, как она заметила в тот раз. Что ж, судя по времени отправки сообщений, он теперь не спит вовсе. Тридцать часов непрерывного общения с фанатами, по сообщению в минуту, в среднем.

Прикрыв глаза, Джесси представляет себе Лестата, устроившегося в закрытом гробу с мобильником, и улыбается. Интересно, розетка для зарядного встроена в стенку гроба?

Пока она рассматривает розу, под фотографией появляется ещё пять новых сообщений от хозяина страницы, но он может не надеяться когда-то завершить этот цикл, так как от подписчиков за это время приходит ещё штук двадцать вопросов, а самих подписчиков, кстати, буквально за десять минут становится больше на тысячу.

Джесси и сама заносит курсор над кнопкой «читать», но, поколебавшись, так и не нажимает её. Лестат уже который час флиртует со всеми подряд, независимо от пола и возраста, так что ей просто нет смысла читать этот неинформативный блок.

Щелкая по крестику, Джесси закрывает фото, попадая на главную страницу. С удивлением обнаруживает новое фото. На этот раз: рука со знакомым ей перстнем-когтем. Одна рука на фоне голубого ворса ковра, больше ничего. Лестат намеренно дразнит, подпитывает интерес к собственной персоне.

Ещё через час по тегу можно найти сотню графических изображений, обыгрывающих его руку со всех сторон. Если Лестат хотел славы, то вот она, всецело принадлежит ему.

Джесси и сама рисует эти длинные музыкальные пальцы. Не для выкладки, для себя. Получается не очень аккуратно; всё же, рисует она впервые, так что через пять минут безуспешных попыток вывести хоть сколь-нибудь ровный палец, она комкает десятый по счёту листок и бросает в конец комнаты. В наушниках на повторе в стотысячный раз начинается «Бессмертное одиночество», и Джесси ловит себя на том, что бессознательно повторяет заученные слова.

Перезагрузив инстаграм, она хмурится. Ещё три новых фото. Носок лакированного ботинка, карий глаз с золотым ободком (всё же это была не игра света) и чувственный рот, зазывно приоткрытый, демонстрирующий два острых аккуратных клычка.

Тысячи лайков под последней, выложенной всего минуту назад фотографией, заставляют Джесси покачать головой. Лестат ведёт свою игру, призванную донести до подписчиков его неотразимость, пробудить в них желание, и у него это прекрасно выходит.

Вампир, который не скрывает, что он вампир. Первый на памяти Таламаски представитель рода, который не остался в тени. Луи де Пон дю Лак до него также пытался рассказать свою историю. История-то осталась, но сам журналист, якобы бравший то интервью, бесследно исчез. Орден сумел разыскать его машину, а в ней и записи, но о самом Дэниэле Моллое, ни о живом, ни о мёртвом вот уже более тридцати лет никто не слышал.

Лестат же не просто выдал свою сущность, он открыл своё лицо. По крайней мере, некоторые его части. По этим небольшим обрывкам «мастера художественных наук» тотчас принимаются рисовать портреты-допущения, а кто-то особо оригинальный вдруг «узнаёт» в губах Тома Круза и решительно начинает доказывать, что под вампирским обликом скрывается его любимый кумир, который вздумал сделать своим фанатам сюрприз. Это предположение тотчас критикует другой знаток, уверяющий, что «это точно глаз Брэда Питта», и что «актёр решил сменить направление творчества после расставания с Энджи». Но и эта версия разбивается в пух и прах особенно глазастым подписчиком, «узнавшим» перстень Джонни Деппа.

И если подобные предположения Джесси веселят, Лестат явно злится. Сперва он отключает комментарии на всех пяти фотографиях, а минутой позже и вовсе удаляет последние четыре.

И пускай до того Джесси не знала, что сказать, теперь обращение к Лестату напрашивается само собой. И да, Дэвид запретил ей посещать пресс-конференцию, но ведь он ничего не говорил об общении по интернету.

Открыв личные сообщения, хотя не слишком надеясь, что среди тысяч других он его вообще заметит, Джесси пишет:

«Через шесть часов никому в голову не придёт сравнивать вас со смертными, мсье де Лионкур».

Так как фамилию свою Лестат пока не афишировал, подобное обращение должно привлечь его внимание.

Однако проходит час, затем другой, но ответного сообщения нет. Либо Лестат не стал читать, либо он вышел из инстаграма, либо ему плевать. Все три варианта одинаково возможны, потому Джесси перестаёт каждые десять секунд обновлять страницу и, пользуясь тем, что до назначенного для премьеры клипа часа время ещё есть, ложится подремать.

Без пяти четыре её будит звонок будильника, и, проклиная Лестата за то, что выбрал такое странное время, Джесси первым делом выводит компьютер из спящего режима.

На главной странице сайта группы отсчитывает минуты готического вида таймер, и Джесси знает: Лестат так же, как и она ждёт сейчас, прильнув к экрану. Чтобы через четыре минуты десять секунд в очередной раз полюбоваться своей мордашкой и принять море оваций, восхищений и признаний со стороны фанатов.

Джесси пытается убедить себя, что она не какая-то глупая поклонница, и ёрзает на диване вовсе не из мучительного ожидания, а потому, что науки ради должна увидеть клип первой, и, быть может, обнаружить что-то полезное для Таламаски.

Телефон звонит очень не вовремя, и Джесси, даже не взглянув на дисплей, жмёт на отбой. Только куратор может звонить в такое время, но он поймет: она была занята сбором информации. Он, вероятно, по этому вопросу и звонил.

Подготовившаяся к часу икс основательно, Джесси запускает программу записи видео с монитора и расширяет таймер до размера экрана. Ей нужно не просто посмотреть клип, она должна записать его, чтобы детально изучить, кадр за кадром. Что-то подсказывает, что в трехминутном видео она может найти для себя что-то полезное.

За пять секунд до обнуления таймера, голос Лестата неожиданно раздаётся из колонок и желает приятного просмотра, сразу после этого циферблат сменяется тёмным экраном с белой точкой по центру, которая разрастается в круг, всё больший и больший, внутри которого проступают первые контуры монохромной фигуры в чёрном балахоне. Лестат стоит полубоком, и пока виден только его затылок и правое ухо, но вот камера начинает своё движение, а вместе с тем — отдаление, являя во всей красе стройный силуэт, который не способны скрыть даже складки плотной ткани. Тишину разрезает глубокий хрипловатый голос, и глаза, намеренно оставленные золотистыми на черно-белой картинке, впиваются суровым всевидящим взглядом, заставляя чувствовать себя неловко, будто находясь под прицелом.

Слова, которые изначально Джесси ставила целью послушать, скользят мимо неё, не оседая в сознании. Воспринимать их при желании невозможно, потому что всё внимание направлено на картинку. Лестат — истинный вампир, который не боится показать это. Джесси знает: клыки, которые то и дело попадают в кадр, не бутафория, а в съемках полётов не использовались тросы. Облачный дар, полученный от королевы вампиров, поставил Лестата на одну ступеньку со многими древнейшими, приравняв его силы к силам тысячелетних собратьев. То, что Лестат действует в открытую, без сомнения является вызовом для прочего бессмертного мира, и Джесси ощущает, что она подобралась как никогда близко к его мотивам. Вовсе не желание покрасоваться ведёт его. Каждое движение, каждая деталь — это элементы тонкой игры, призванные расшевелить собратьев, вытащить их на свет, к людям. Неожиданно громкими и чёткими кажутся слова:

«Вы взгляните — я не одинокий,

Нас так много таится во тьме.

Пожираем, терзаем жестоко,

И пора бы нам выйти на свет».

Джесси слышит приглашение, оно такое явное, что становится страшно. Лестат в клипе склоняется к шее готического вида девушки, и его силуэт подчёркивается красным светом, сочащимся из-под земли. Работая на публику, Лестат намеренно переигрывает, совершая уж слишком клишированные действия, облизываясь, кусая губы, словно в мыслях уже съедает жертву. Джесси знает: эти дурачества ему дались нелегко. Она абсолютно уверена, что соблазн по-настоящему впиться в кожу актрисы, пробить ту венку на её шее, которая всё время оказывается в кадре, не покидал его за все часы съёмок. Это были трудные съёмки для него, и плотоядный взгляд на камеру — не просто игра. Отчего-то Джесси уверена, что уже может делать подобные выводы, знает-то она его гораздо лучше, чем любая среднестатистическая фанатка. Лестат — вампир. Правда вампир. Всё мировое обожание, вызванное его загадочной натурой, после нынешнего клипа возрастёт до небес, потому что как любой вампир, Лестат обладает звериной притягательностью. Он как красивый цветок, который пожирает всех, кому хватило глупости подойти слишком близко. Джесси знает, что желающих приблизиться будет много, и если у неё ещё имеется небольшой шанс остаться после встречи живой, имея за плечами ту странную встречу пять лет назад, то у прочих этих шансов просто нет.

Вампиры убивают людей, нескольких за ночь порой. Джесси вспоминает об этом, и ощущение тяжёлой оплеухи возвращает её с небес на землю. За пять лет она вовсе не думала об этом. Читала дневник, больше акцентируя внимание на личной драме Лестата, чем на таких статистических, ничего не значащих на первый взгляд смертях. А ведь Лестат даже не скрывал, всегда подробно описывал каждую жертву и сердечные муки, которые ощущал при этом. Ну конечно!

Джесси отодвигается от монитора, картинка на котором потухла и сменилась логотипом группы. «Вампир Лестат», горящее кровавыми буквами поверх чаши Грааля. Всё те же красные с чёрным тона. Цвет самой сути, ночь и кровь.

«Это было зимой 1778-го, в январе. Я был всего полтора месяца как обращён, и Мариус привёз меня на Санторини. Ему всегда нравилось тепло и фруктовые ароматы, так что мы пересекли океан, ночью, используя свой облачный дар, и оказались на тихом побережье. Слух ласкал шелест волн, разбиваемых о тёплый песок, слева, под сенью скал, раскинулись фиговые деревья, и Мариус просто стоял под одним из них и наблюдал за богомолом, спящим на ветке.

Казалось, ничего другого ему не нужно. Один богомол, как какой-то эпизод прошлого, возможно, заменял ему любую праздность. Я же, ещё не имеющий в запасе богатого багажа воспоминаний, и уж тем более таких, какие могли быть связаны с богомолами, просто гулял вдоль пляжа, прислушиваясь к далёким звукам скрипки.

Местные устроили что-то вроде праздника в ту ночь: танцы у костров, вино, смех. Мы пришли не в поисках пищи, поэтому я, не имея злых умыслов, просто подошёл послушать.

Грек и его дочь, отделившись от остальных, грелись у собственного костра. В руках отца была скрипка, дочь же танцевала.

Моё появление они отметили лишь короткими взглядами и дружелюбными улыбками, но ни один из них так и не оторвался от своего занятия.

Я стоял и смотрел, как невесомо кружит молодая гречанка по белоснежному песку, как красиво играют огненные блики в её волнистых волосах, и думал о том, что всё в этом мире имеет способность к обновлению.

Когда-то давно этот остров почти уничтожил местный вулкан, но прошли века, жизнь вернулась. Яркая, прекрасная. Наблюдая, как легко и свободно босые ноги касаются песка, я думал лишь о том, что эта жизнь стоит того, чтобы за неё держаться. Я любил жизнь. Мариус не дал мне выбора, отняв её, но кровь Акаши несколько скрасила существование, открыв горизонты, которых Лестат-человек, может, и не достиг бы никогда.

Мог ли я предположить, что окажусь однажды на вулканическом острове, сменю зловонный Париж на сотни городов и стран? Жизнь передо мной только открывалась, и я хотел постигать её, радоваться ей, быть её центром.

Повинуясь секундному порыву, я поднял с подстилки вторую скрипку, хозяин которой, если доверять моему исключительному слуху, справлял нужду между скал. Скрипка была моим любимым музыкальным инструментом ещё со времён человеческой жизни. Моей матери нравилась моя игра, потому, когда мой смычок коснулся струн, я прикрыл глаза и представил перед собой её лицо.

Я слышал, как подошёл Мариус, но я был слишком увлечён, чтобы как-то отреагировать на его присутствие. Я играл, играл, играл…

Но в какой-то момент всё изменилось: сердца людей забились чаще, и после лопнувшей струны я понял, в чем дело. Открыв глаза, я увидел, что не ошибся: на меня смотрели, как на дьявола.

Увлекшись мыслями о доме, я, должно быть, принялся играть с нечеловеческой скоростью, и старый грек понял, кто перед ним. На лице его застыл ужас, а из горла вырвался крик. Короткий, тихий, потому как руки Мариуса тотчас закрыли ему рот, а затем одним быстрым движением, которого смертный заметить не способен, сломал греку шею. Девушка побежала, испуганно взвизгнув, и Мариус, шикнув на меня, велел догонять. Сам он тенью метнулся к скалам, откуда тотчас послышался булькающий звук раздираемого горла хозяина скрипки.

На мне же всё ещё была девушка. Если бы я замешкался, она подняла бы шум, всполошив других, так что я знал, что остановить её — мой долг. Но я не хотел. Она так красиво танцевала, вкладывая в движения всю свою душу, что я не хотел отбирать её жизнь. Я мешкал слишком долго, она успела отбежать достаточно далеко, а Мариус — снова показаться из-за валунов. Если бы он убил её, она бы страдала, я знал это, и потому самым милостивым, что я мог сделать было: броситься следом, подхватить её за тонкую талию, прижаться губами к пульсирующей венке на шее и пить её жизнь, глоток за глотком.

Даже если б кто увидел нас, то едва ли заподозрил неладное. Мы были похожи на двоих любовников, слившихся в страстных поцелуях. Мог ли кто знать, что на самом деле в этот момент происходит самое чёрное злодейство?

Яд вампира моментально делает жертв податливыми, лишает страха, заставляет чувствовать фальшивую эйфорию, потому я знал, что если сделаю всё аккуратно, гречанка даже не почувствует боли.

Мой создатель наблюдал, изогнув губы в усмешке. Ему нравилось видеть, как я страдаю, как текут слёзы по моему лицу. Моя личная агония, мой ад, наступили в моей жизни именно в тот момент, когда я отнял эту, первую жизнь. Её сладкая кровь на моих губах текла жидким огнём по венам, делая меня сколь несчастным, столь и счастливым, и когда я опустил её тело на землю, бережно, насколько мог, Мариус спросил только об одном.

— Понравилось?

И я, хоть мне и самому было страшно в этом признаваться, ответил "да"».

В словах из дневника явное подтверждение: вампир — это монстр. Зверь. Он убивает из необходимости, вопреки своей воле, повинуясь инстинктам. Обливается крокодильими слезами, но всё равно отнимает жизнь, потому что это — его суть.

Лестат не скрывает этого, признаёт перед всем миром свою бесчеловечную сущность, но вопреки этому его продолжают любить, продолжают желать. Инстаграм ломится от подписчиков, а под новой записью, кадром из клипа, появляется тысяча новых сообщений.

«Укуси меня, Лестат», «Сделай меня своей королевой ночи», «Я тоже вампир, давай бесчинствовать вместе»…

Поток сообщений не иссякает, и каждое из них получает свой ответ. «Приходи, обсудим твоё желание», «Ты же понимаешь, что сперва мне нужно узнать тебя ближе», «Не уверен, что ты вампир, но бесчинствовать я люблю».

Джесси перестаёт читать, за перепиской не угнаться. Ясно одно: публика больше не считает Лестата кем-то другим, и ему это явно по вкусу.

Откладывая телефон, она пересматривает видео снова и снова, пока глаза не начинают болеть, а слова песни в голове звучат даже при выключенном звуке.

«Встретимся ночью, в Булонском лесу, как и раньше.

Летней порою под ивой, где дом мой стоит.

Снимем же маски, больше не надобно фальши.

Перед всем миром признаем, что сердце давно не стучит».

Джесси делает быструю корявую пометку на листе, потому что верит, что нашла нечто важное: Лестат выдал месторасположение своего дома, остаётся только найти это место на карте. Может это и сумасшествие, но не ухватиться за прекрасную возможность Джесси не может.

Дэвид Талбот её идею принимает в штыки.

— Посмотрите на себя, Джесси. У вас одна идея разрушительнее другой. То вы рвётесь на концерт, то и вовсе хотите отыскать старый дом, в который, заметьте, Лестат пригласил всех вампиров. Вы так сильно хотите умереть?

— Меня не убьют, — отрезает Джесси, поджав губы. — Я из Великой семьи, они не посмеют.

Она и сама не очень верит своим словам. То, что Лестат не убил её, причём ещё не факт, что из уважения к тёте Маарет, совсем не означает, что и другие вампиры будут столь же благородны. Джесси знает, что лезет в опасный омут с головой, но отступать не может. Ей кажется, что там, в старом доме Лестата, она сможет лучше раскрыть его личность. Когда на кону такое, здравый смысл уходит на второй план.

— Послушайте, — говорит она, поёрзав в кресле. — Через три дня у Лестата пресс-конференция в Нью-Йорке, это значит, что в доме в то время его точно не будет. К тому же я пойду туда днём, когда никаких вампиров поблизости просто физически быть не сможет. Осмотрю дом и тем же вечером вернусь в Лондон. Я не рискую, как вы видите. Совсем.

По куратору видно, что он колеблется. Ведь в её словах есть зерно истины, он явно не может этого отрицать.

— Вы сводите меня с ума, Джесси, — Дэвид трёт глаза, приподняв другой рукой очки, долго над чем-то думает.

Джесси уже порывается заглянуть в его мысли (должно получиться, если сконцентрироваться), но куратор заговаривает прежде, чем она на это решается.

— Я потратил на поиски Лестата двадцать лет жизни, я понимаю ваше стремление, я и сам хочу изучить его как можно лучше. А потому мы вместе поедем в Париж, возьмём с собой двоих полевых сотрудников и тщательно осмотрим каждый уголок, согласны?

Это не совсем то, чего Джесси хотелось бы. Она знает о Лестате больше, чем любой другой член Ордена, и её обуревает чувство ревности, когда она думает о том, что кто-то ещё будет прикасаться к тайнам этого вампира. Но у Джесси нет монополии на Лестата, и она понимает, что должна быть благодарна за предложение Дэвида. В конце концов, дом всё равно проверят, с ней или без, так что она не в том положении, чтобы диктовать свои правила.

«Вы взгляните — я не одинокий,

Нас так много таится во тьме.

Пожираем, терзаем жестоко,

И пора бы нам выйти на свет».

Песня Лестата играет в её голове, и Джесси, говоря «согласна», понимает, что иначе и быть не может. Она поедет в Париж. Одна или с сопровождением, но она сделает это. Прикоснётся к тайнам самой яркой рок-звезды и быть может поймет, откуда у неё то странное ощущение, что они знакомы больше, чем пять лет.