Трудно быть (гет)

Улыбаться всегда трудно.

А улыбаться, когда внутри все разрывается на мелкие куски, — труднее вдвойне.

Но Винда меланхолично пожимает плечами, пряча все свои эмоции подальше, цепким взглядом наблюдая за Куини Голдштейн, которая свалилась, как снег на голову. Ей хочется завизжать от отчаянья всякий раз, когда Розье замечает, насколько Гриндевальд обходителен с ней, и расцарапать этой бесхребетной пустышке лицо.

Улыбка — это спасение: за ней можно скрыть всю свою ненависть и боль, и Розье действительно хочет верить в это, приподнимая уголки губ, когда ей приходится разговаривать с Куини. Улыбчивая и открытая, Голдштейн можно было прочесть даже без дара легиллимента, — и вся это простота рождала в ней такую ненависть, которую никак нельзя было связать с холодной и непоколебимой Розье.

— Куинни, дорогая, ты же понимаешь, насколько этот человек нам важен? — Геллерт всегда говорил развязно, по-прежнему растягивая гласные и улыбаясь одними глазами. Он говорил тихо, как будто бы нашептывая прямо в ухо. Розье злилась. С ней он так никогда не общался. — Криденс должен довериться нам, но пока его рана так глубока, что без твоей помощи мне не видится это возможным.

Голдштейн, как болванчик, кивала головой, смотря своими большими глазами прямо на него, веря ему безоговорочно. В такие моменты чувство собственной ненужности резко накрывало Розье, и ей казалось, что сдай она тормоза, то точно бы набросилась на нее, впечатав это смазливое личико в стенку.

Улыбаться трудно.

Улыбаться, когда находишься в обществе, где каждый второй мечтает сбросить тебя с пьедестала, — тяжелее вдвойне.

Но наблюдая всякий раз, как Геллерт охотно проводит часы напролет вместе с Куини, пытаясь побольше разузнать о ее даре и заодно о мыслях всех его окружающих, улыбка трещит по швам.

Но Винда плотнее кутается в черную мантию, натягивая пониже козырек своей шляпы.

Даже если весь мир отвернется от нее, втоптав ее в грязь, она никогда не потеряет своей непоколебимости.

хорошо отыгранной, конечно.