Черные крылья синего неба (джен)

Аркх Милан

Веспа

Говорят, высшие более живучи, чем люди. Полукровок, видимо, это тоже касается. Сутки Рийк колебался, остаться на этом свете или уйти, зато когда определился — сразу пошел на поправку.

После первой бессонной ночи, проведенной у его постели, матушка ни разу не заговаривала о том, чтобы пойти к хозяевам с повинной. Поначалу мы вздрагивали от каждого шума во дворе в ожидании, когда нас придут арестовывать, но дни тянулись один за другим, а никто к нам так и не заявился. Тротто, в чьи обязанности теперь входило ежеутреннее посещение рынка, с удивлением рассказывал, что даже толики слухов о беглом полукровке не просочилось в город. Единственное, о чем говорили — непонятный разрыв в Сети и то, как быстро его залатали.

Я была наказана капитально. Матушка обозвала меня идейным вдохновителем этой авантюры, и если братцу достались только домашние дела, и то немногие, то на меня взвалили целую кучу всякого-разного. Ночами я должна была следить за больным (типа, мы в ответе за тех, кого притащили), а днем возиться со всеми младшими, включая восьмую. Вылезать из дома куда бы то ни было мне строжайше запретили.

В итоге за день я так упахивалась, что приходила к Рийку и тупо отсыпалась, свернувшись клубочком у него в ногах. Пациентом он был замечательным: никаких просьб, никаких капризов. Он попытался самостоятельно встать, едва придя в сознание. Порывался уйти, чтобы не подвергать нашу семью опасности. Я отговаривала его как могла, но рыпаться он перестал лишь после того, как матушка, прикрикнув, пригрозила собственноручно поколотить, если он загубит все старания по его воскрешению. С ней очень трудно спорить, когда она рычит — неудивительно, что он присмирел и попытки к бегству предпринимать перестал.

Мне нравилось с ним говорить — с совершенно чужим, незнакомым существом. Поначалу он жутко стеснялся, слова из него клещами тянуть приходилось. О Черном острове вообще наотрез говорить отказывался. Но мало-помалу мне удалось растормошить его. Кажется, он даже стал радоваться моим ежевечерним приходам.

Через неделю ночью мы помогли ему перебраться в наш дом: слишком подозрительно было так часто мотаться в заброшку. На семейном совете, в котором участвовали матушка, я и Тротто, было решено представить его младшим как дальнего родственника. Тротто притащил пакетик краски, с помощью которой пожилые дамы маскируют свои седины. Половину ночи мы занимались художественной росписью головы Рийка. Рога я порывалась спилить, но доселе спокойный больной взбунтовался категорически. Пришлось уступить и лишь нацепить ему на макушку замысловатым образом повязанный платок. А что? У нас половина аркха в таких ходит: лучшая защита от жаркого летнего солнца. Насчет оттенка кожи мы долго спорили, матушка даже предложила воспользоваться своей косметикой — святая святых — пудрой и румянами. В итоге большим числом голосов — я и Рийк (Тротто от голосования воздержался) — решили ничего не красить, а сослаться на неведомую болезнь. Он ведь наш дальний гость — из самого аркха Норильск прибыл, и кто его знает, какие хвори там водятся.

На следующее утро матушка с торжественным лицом привела его в нашу столовую. Шум и гам, сопровождавший любое принятие пищи, стих моментально.

— Дети, знакомьтесь — это Рийк, сын моей троюродной сестры из Норильска. С ним произошел несчастный случай, и, возможно, ему придется пожить у нас какое-то время. Я надеюсь, вы будете с ним вежливы и приветливы.

Произнеся это с чопорностью, достойной высших, она усадила его между мной и Шестой и заняла свое место во главе стола.

Четвертый, который всегда сначала говорит, а потом думает, выпалил:

— Матушка, а почему он такой бледный, прямо серый какой-то?

Плечом я почувствовала, как вздрогнул Рийк.

— Мармотто!

Окрик матушки заставил брата подскочить.

— Язык когда-нибудь доведет тебя до очень больших неприятностей. Мне стыдно за тебя. Извинись перед гостем за свое хамство и выйди из-за стола: сегодня ты без завтрака. Есть еще у кого-нибудь неуместные вопросы?

Четвертый с обиженным сопением поднялся и, буркнув куда-то в пол: «Извините», — выбежал из комнаты. Остальные, дружно опустив глаза, застучали ложками по тарелкам. Тротто тут же завел какой-то отвлеченный разговор, я подхватила его. Рийк помалкивал и улыбался. К концу трапезы осмелевшая Шестая потянула его за рукав и спросила громким шепотом, опасливо оглядываясь на матушку:

— Дяденька, а у вас повязка на лице. Под ней что, ранка? Очень болячая?

Он покачал головой.

— Нет, почти не болячая, заживает.

Девочка, заговорщицки улыбаясь, продемонстрировала ему ссадину на коленке.

— А у меня вот, я так ревела, так ревела… А сейчас уже совсем не болит.

Я облегченно выдохнула: знакомство чужеземца с внешним миром прошло более-менее удачно.

Матушка опять оставила Восьмую на меня, а она, как назло, заливалась с самого утра. Качая ногой колыбельку, я в девятнадцатый раз пела про маленькую птичку Ютти, которая боится покидать родное гнездо. Это единственная детская песенка, которую я знаю. Вокальные данные у меня так себе, так что неудивительно, что малышка никак не хотела успокаиваться. Наверно, она уже одурела от меня настолько же, насколько я от нее.

В комнату заглянул Рийк. Прошло всего два дня с завтрака-знакомства, а он уже стал в нашей семье своим. Младшие готовы были таскаться за ним круглосуточно. Чем он их так притягивал, понятия не имею, но ни повязка на лице, ни общий странный вид не пугали их вовсе. Вот и сейчас вместе с ним сунулись Шестая и Седьмой. Но стоило мне сердито цыкнуть, и малыши улизнули.

— Достают?

Он покачал головой.

— Нет, мне приятно с ними. Они задают очень интересные вопросы — отвечая, сам начинаешь лучше понимать мир вокруг. Можно я помогу тебе? Хочу заодно поговорить.

Он достал Восьмую из колыбельки, и она тут же затихла и загулила у него на руках. Мне даже стало слегка обидно от такой вселенской несправедливости распределения обаяния.

— Ты можешь смело становиться господином-воспитателем: такие задатки!

Я осеклась, осознав, что сморозила глупость. Он сделал вид, что не заметил моего ляпа.

Внизу хлопнула входная дверь и загомонила малышня — наверно, вернулись с базара матушка с братьями.

— Веспа, спустись!

Тон голоса, донесшегося снизу, не оставлял мне времени на колебания.

 — Твой разговор терпит, Рийк?

— Конечно. Спешки нет.

В его ответе мне послышалась нотка разочарования, но она была еле уловима, и я не стала обращать на нее внимания.

Матушка, как обычно после похода на рынок, была свежа и оживлена. Чего нельзя было сказать о Третьем и Четвертом. По самые уши нагруженные свертками и корзинками, они выглядели точь-в-точь как заезженные мулы.

— Веспа, я надеюсь, ты помнишь, что до Посвящения осталось два дня?

— Разве такое забудется?

— А насчет платья ты подумала?

— Конечно! Я подумала и решила, что прекрасно обойдусь и без платья.

— Хорошо, что в нашей семье есть, еще кому думать, помимо тебя. Я обо всем позаботилась. Тротто!

Брат передал мне один из свертков. Он едва сдерживался, чтобы не заржать.

Полная самых дурных предчувствий, я развернула упаковочную бумагу и уткнулась взглядом в нечто сиреневое с нашитыми белыми рюшами и кружевами.

— Что это?

Голос у меня предательски дрогнул и сорвался на писк.

Матушка взирала на мои душевные терзания с полным равнодушием. Она забрала у Рийка младшенькую и, усевшись в кресло посреди комнаты, приложила ее к груди.

— Выбрать сама ты не захотела, пришлось мне подобрать что-то на свой вкус. Иди примерь, мне не терпится посмотреть наряд на тебе.

Я покорно ушла в свою комнату, зная, что спорить с ней бесполезно. Полностью развернув навязанный подарок, я не смогла сдержать еще один горестный ойк.

Не то чтобы природа совсем обделила меня внешними данными, но чего-то не додала явно. Волосы слишком жесткие и тусклые, кожа чрезмерно пережженная солнцем. Глаза, правда, большие, но цвет невнятный: недоголубой, никакой выразительности. Но лицо в целом вполне нормальное, даже приятное — не всем же быть ослепительными красавицами. А вот с фигурой беда. Порой я думаю, какой бы из меня симпатичный парень получился: с широкими плечами, плоской грудью и накаченными ногами. Но вот для девушки такой набор не слишком удачен. Я еще раз убедилась в этом, когда, с трудом справившись с несколькими слоями ткани, натянула на себя этот сиреневый кошмар. Зеркало сказало мне, что я выгляжу как доска, воткнутая в черничный торт. Платье подчеркивало все то, что и должно было, и не его вина, что в моем случае это были не достоинства, а недостатки.

Когда я вплыла в общую комнату, Четвертый подавился яблоком и зашелся кашлем пополам с хохотом, Рийк посмотрел на меня с явным сочувствием, а Тротто задумчиво изрек:

— Может, если каких-нибудь тряпок в лиф подложить, будет лучше?

Только матушка казалась полностью довольной моим внешним видом.

— Самое то. Не слишком пошло и смотрится дорого.

— Матушка! Оно смотрится на мне или отдельно? Может, тебя зрение подводит? В последнее время глаза не болели?

Она улыбнулась еще шире.

— Я не ставила своей целью показать всему Милану, какая у меня красивая дочь — об этом уместнее позаботиться тебе самой. Для меня важно лишь продемонстрировать, что мы помним и чтим традиции и Посвящение для тебя — большой и торжественный день. С этой целью платье справляется прекрасно. И на этом я хочу закончить обсуждение твоего гардероба. Я снимаю с тебя наказание — можешь отправиться сегодня на прогулку. Скоро твоей вольной жизни придет конец, и, думаю, тебе со многим и многими надо попрощаться. Мне бы хотелось, чтобы ты взяла с собой Рийка — ему не помешает начать выползать в большой мир. Надеюсь, вы вернетесь до темноты.

Я была так обрадована этой новостью, что история с платьем перестала казаться столь удручающей. А вот Рийк рад не был, он выглядел испуганным.

— Мне кажется, это плохая идея.

— А по-моему, матушка права, — встрял Тротто. — Ты же не можешь просидеть взаперти всю оставшуюся жизнь.

— А чего он, собственно, переживает? — удивился Четвертый.

— Глупый ты, — наставительно заговорила Пятая. — Он просто стесняется своей повязки.

Она ласково погладила Рийка по плечу.

— Ничего страшного, ты даже с ней милый. Нам ты и такой нравишься!

Смущенный Рийк не знал, как возразить, и лишь смотрел на меня в поисках поддержки. Но мне пришлось его разочаровать.

— Все хорошо будет. Мы тебя попудрим, самую чуточку. И не переживай: на людные улицы я тебя не потащу, по окраинам пошляемся. И Тротто с нами будет. Ничего плохого не случится!

Матушка покачала головой.

— Нет, брат твой дома останется, у меня на него большие планы. Скотник почистить надо, да и крышу давно пора подлатать.

Третий горестно вздохнул, а я пожала плечами.

— Ну и ладно, справимся и без него.

Мы брели вдоль берега Навильо. Говорят, до Большой Беды это был всего лишь узкий рукотворный канал. Теперь ширина реки превышала пятьсот шагов. В любое время года ее воды неслись рычащим сокрушающим потоком. Домов по берегам давно не было, но было одно место, где умельцы соорудили помост, выступающий над водой. В любое время суток за определенную плату оттуда можно было спрыгнуть вниз, будучи надежно обвязанным веревками. Для меня не существовало развлечения лучше. Все мысли, проблемы и горести отступали в момент, когда над головой смыкались ревущие ледяные валы. Конечно, Рийка я туда не повела, лишь облизнулась издали на очередного счастливчика, летевшего вниз.

У меня имелось еще одно любимое местечко на берегу, вполне заброшенное и пустынное: крутой обрыв и на нем ровная, заросшая пожелтевшей травой площадка. Рядом следы бывшего города, руины, смотрящиеся теперь хаотичным нагромождением камней.

— По-моему, прекрасное место для важного разговора.

Я присела у самого края. Как же здорово после двухнедельного домашнего заточения вдыхать свежий речной воздух!

— Что-то последнее время все мои важные разговоры проходят исключительно у воды, — заметил Рийк.

— Неудивительно: ты же жил на острове. Думаю, вода там повсюду.

Он заглянул вниз и тут же отступил.

— Что, страшно? Эта река несется из Мертвых земель и туда же возвращается. В отличие от нас с тобой, она видела совсем другой мир.

— Я тоже видел, краешек, и как-то больше не хочется. Веспа, мне страшно. Больше всего я боюсь навлечь беду на твою семью и на тебя. Вы слишком беспечно ко всему относитесь. Мне нужно уходить, и чем раньше — тем лучше.

— Опять ты за свое?

Он продолжал, словно не слыша меня.

— Прорыв Сети — последний вариант, которым я смогу воспользоваться, и это слишком похоже на самоубийство. Но, может, ты сумеешь достать для меня какое-нибудь оружие и припасы?

— Ты же знаешь, что не твари — главная проблема Мертвых земель. Скорее всего тебя убьют не они, а яд, оставшийся после Великой Беды.

Он усмехнулся.

— Прошло триста лет, как она случилась. Сомневаюсь, что там настолько опасно, как нам говорят.

— Зачем же хозяевам врать?

— Маленьким аркхом проще управлять, чем большой территорией. Есть причины контролировать рождаемость. Высших ведь в разы меньше, чем людей, а если бы вы еще могли беспрепятственно размножаться… Ну и благодарность к спасителям и защитникам — тоже прекрасное средство для стимуляции слуг.

Мне было не очень приятно слышать все это, но ничего особо нового он мне не открыл. Подобные разговоры периодически ходили по Милану, особенно среди молодежи, но ни к каким последствиям они не приводили. У нас было достаточно благополучное устройство общества. Да, мы не были равны хозяевам, но они особо не лезли в нашу жизнь и при этом обеспечивали всем необходимым: лекарствами во время эпидемий, собственными припасами в неурожайные годы. В аркхе Кабул, по слухам, было значительно хуже. И все же я поспешила переменить тему.

— Ты сказал, что Мертвые земли — это последний вариант. Значит, есть еще какие-то?

— Да. Я подумал, что если бы смог сбежать в аркх Владивосток, возможно, оръявит не выдали бы меня.

— Смотрю, у тебя один план интереснее другого. И каким же образом ты хочешь добраться до врат и открыть их?

— Понятия не имею. Но выбраться с Черного острова когда-то тоже казалось непосильной задачей.

— Ладно, — я вздохнула. — Об одном прошу: подожди, пожалуйста, с реализацией своих фантазий до моего Посвящения. Вдруг я стану слугой в каком-нибудь хозяйском замке и смогу помочь тебе.

— Договорились.

Он улыбнулся.

— Странная штука — это ваше Посвящение. Почему за вас решают, чем вы должны заниматься всю оставшуюся жизнь?

— Хозяева лишь проводники, они помогают определить наше истинное призвание. Я не слышала о тех, кто был бы разочарован выпавшим ему камешком. Обычно все, кто приходит, уже знают, кем они оттуда выйдут. Это только я какая-то бракованная. Как матушка говорит — бестолочь ленивая и нецелеустремленная.

— Думаю, твоя матушка преувеличивает.

Наш разговор был прерван самым неожиданным образом. На пустырь вывалилась целая группа подростков. Из-за близкого шума воды мы не услышали их приближения и упустили возможность слинять незаметно. Возглавлял компанию Кото — еще в прошлом году он прошел Посвящение, став членом бригады уборщиков, но в свободное от работы время продолжал шляться с малолетками. У нас с ним давняя нелюбовь. У него и моего старшего брата был один господин-наставник. Братишке, более хрупкого телосложения и спокойного склада характера, часто доставалось от этого тупого бугая. Помимо нас с Тротто, у Старшего было немало друзей, и вот, собравшись однажды целой бандой, мы зажали его в заброшенном дворике и очень доступно объяснили, что и почему делать не надо. Я принимала в этом самое активное участие. Наглеть после этого случая Кото перестал, но вот злобу затаил и периодически гадил нам по мелочи.

— Ух ты! Какие люди. Неужели это сама Веспа? Давненько тебя видно не было.

Он приближался ко мне с широчайшей улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Я поспешила подняться на ноги.

— Мы уже уходим! Жаль, ты поздно пришел, не успели пообщаться.

Я ухватила Рийка за руку и попыталась прошмыгнуть мимо, но незнакомый парень заступил нам дорогу, премерзко скалясь. Кото, подойдя вплотную, навис надо мной. От него дурно пахло вином и грязным телом. Он бесцеремонно ухватил меня за щеку липкими пальцами, и меня передернуло от отвращения. Я отшатнулась.

— Отпусти меня!

— Веспа, а ты, оказывается, подросла! Может, и сиськи наконец появились? Надо бы посмотреть — заценить.

Он заржал, довольный своей остротой, а я почувствовала как внутри живота у меня заворочалась тугая змея паники. Он уже прошел Посвящение, а значит, гормональный блок у него снят. История эта может для меня очень плохо закончиться. Я вгляделась в лица его прихвостней, надеясь хоть в чьем-то найти сочувствие, но нет: все они источали лишь жадное любопытство и азарт. Поглощенная собственными переживаниями, я забыла о Рийке. Он напомнил о себе, резко оторвав меня от Кото и шагнув вперед. Я оказалась у него за спиной. Впрочем, спина была не очень широкой и обзора мне не портила.

— Мне кажется, вам стоит посторониться и пропустить нас, — сказал Рийк негромко, но твердо.

— А это еще что за урод калеченый? Отходи, пока цел.

Кото сплюнул и попытался оттолкнуть моего защитника, но Рийк не сдвинулся с места. Я судорожно пыталась хоть что-то придумать. Кричать и звать на помощь бесполезно: место настолько глухое, что никто не услышит. Вступить с ними в драку? Но их человек десять. Вдруг из Рийка что-нибудь выплеснется, не совсем человеческое? Бежать? Сзади река, а между ними вряд ли удастся просочиться без потерь.

— Эй, ребятки! — позвал своих Кото. — Тут у нас парень какой-то мутный и борзый, надо бы его проучить. А потом уже девкой займемся. Я вам наглядно продемонстрирую преимущества взрослой жизни над вашей соплячей.

Несколько пацанов приблизились к нам, перечеркивая и без того мизерный шанс на бегство. И тут Рийк шагнул, одновременно выкинув обе руки вперед. Казалось, он лишь слегка коснулся Кото, но тот жалобно вскрикнул и отступил с гримасой обиженного ребенка.

— Он жжется! У него в руках что-то.

Не давая никому опомниться, Рийк развернулся и рванулся с обрыва, увлекая меня за собой. Что произошло, я осознала только в момент падения. Успела подумать, что есть гораздо более приятные способы двойного самоубийства, и тут же, ударившись об воду, потеряла сознание.

Впрочем, пришла в себя я достаточно быстро. Меня волокло ревущим ледяным потоком. Только благодаря крепко держащему меня Рийку, мне удавалось держать голову на поверхности и не захлебнуться. Нас несло с огромной скоростью. Я чувствовала, что он выбивается из сил, пытаясь хоть немного приблизиться к берегу. Где-то впереди была Сеть, об которую нас неминуемо размажет, если мы срочно не повернем. Я пыталась сказать ему, чтобы он меня отпустил: вдвоем не спастись точно. Но в таком грохоте он ничего не слышал.

Нам повезло: давно не было дождей, и Навильо изрядно обмелела. Нас выкинуло на мелководье, и, помогая друг другу, мы сумели кое-как выбраться в прибрежные камыши. Напоследок оступившись, я хорошенько проехалась лицом по мокрым камням и свалилась бы обратно, если бы Рийк вовремя не ухватил меня за шиворот и последним рывком не выволок из воды.

Я долго кашляла, сплевывая мутную речную воду. Несмотря на жаркую погоду, никак не могла согреться, зуб на зуб не попадал. Оглядевшись и примерно сообразив, где мы находимся, я собралась обрадовать Рийка, что идти домой отсюда не менее двух часов и пора бы уже трогаться, так как скоро стемнеет.

— Прогулка получилась крайне познавательная. Но ты не находишь, что пора бы уже и честь знать?

Он мне не ответил, продолжая лежать в той же позе, какую принял, выбравшись на берег. Обеспокоенная, я подобралась к нему ближе. Повязку его смыло, свежий шрам казался красной пиявкой, прилипшей к коже. Единственный глаз закатился под веко, губы были крепко сомкнуты, а пальцы судорожно впивались в землю.

Сначала я не догнала, что с ним. Испугавшись, что он наглотался воды, потрясла за плечи. Рийк изогнулся дугой и закричал, и такая боль была в этом крике, что я порядком струхнула. Но зато догадалась, что, видимо, наступил приступ. Он рассказывал, что с ним такое бывает, и предупреждал, чтобы мы не боялись: для окружающих он не опасен, лишь для себя. Рийк бился о землю, а я размышляла, как все невовремя происходит в этом мире. Потом мне стало стыдно, и я положила его голову себе на колени — всяко мягче, чем о камни затылком биться. У меня все болело и ныло, особенно лицо — было такое ощущение, что по нему наждачкой прошлись. Правый глаз заплыл и практически ничего не видел. А Рийк все кричал, да так жалобно и жутко…

Спустя пару часов, когда у меня затекло все, что только можно, и я всерьез начала подумывать о быстром и безболезненном способе убийства или самоубийства, приступ наконец отступил. Рийк перестал кричать, дыхание его выровнялось. Опустив взгляд, я встретилась с его глазами. Они были виноватыми.

— Все было очень плохо?

Я пожала плечами.

— Ну, скажем прямо, так себе денек.

— Мне очень жаль: доставил тебе столько проблем.

Он попытался подняться и тут же рухнул обратно. Освободившись от груза его головы, я принялась разминать задеревеневшие конечности.

— Ну да, я уже жалею, что вытащила тебя из того подвала. Ведь если б не ты, я бы уже лежала мирным холодным трупиком на дне Навильо. А у трупов, как известно, никаких проблем нет.

— Если бы не я, ты бы не прыгнула.

— Прыгнула. Не до, так после того, что со мной сделал бы Кото. Так что на этот раз ты меня спас, а не наоборот. Ну, ладно, хватит трепаться! Нам давно пора домой.

Он снова попытался подняться, и на этот раз с моей помощью ему удалось принять вертикальное положение. Он даже сделал пару шагов, опираясь на меня, прежде чем снова завалиться.

— Нет, дружок, так мы и к завтрашнему вечеру не доберемся.

Он молчал, опустив голову.

— Давай я сгоняю домой. И пришлю за тобой Тротто с телегой — он неплохо знает эти места.

— Ты права, я не в силах сейчас никуда идти.

— Ну, вот и хорошо, отдыхай и не вздумай никуда отсюда деться.

На всякий случай я оторвала от низа рубашки лоскут и повязала им голову Рийка — платок был безвозвратно утерян в пучине.

— Слушай, последний вопрос: скажи, у меня с лицом совсем беда? Я ощупала, но полную картину ущерба не получила.

Он неопределенно хмыкнул.

— Понятно. Дома мне точно кранты.

Я бежала, пока легкие не запылали, а затем, отдышавшись, бежала снова. Думаю, уложилась в рекордно быстрый срок. Меня подгонял страх, что Рийка могут случайно обнаружить посторонние или, не дай бог, хозяева решат прогуляться ночью по берегу Навильо. И хотя я понимала абсурдность подобных мыслей, но успокоиться не могла.

Матушка встретила меня у ворот. Спросила, где Рийк, и облегченно выдохнула, когда, с трудом прорываясь сквозь сбившееся дыхание, я рассказала о его местоположении. Она кликнула брата, и втроем мы споро впрягли Лучию в телегу. Я порывалась поехать с Тротто, но матушка сказала, что до Посвящения я еще раз выйду из дома только через ее труп. На такую жертву я пойти не могла.

Пока мы сидели в ожидании Третьего, я со всеми подробностями рассказала ей о произошедшем.

Матушка была возмущена до глубины души.

— Какой ублюдок, простигосподи! Завтра же пойду жаловаться на него хозяевам.

— Не надо! У Рийка что-то с руками было, думаю, он Кото обжег. Сам Кото про это ни за что не расскажет, но если пойдет разбирательство…

— Ладно-ладно, я поняла. Но неужели он так и будет ходить безнаказанным? А если еще делов наворотит?

— Не переживай: я шепну, кому надо, и его быстро отучат такими вещами заниматься.

— Веспа!

— Это будет гораздо действеннее, чем выволочка от хозяев, поверь.

Больше всего матушку расстраивало состояние моего лица. Я тоже, честно сказать, взглянув в зеркало, испытала шок. Всю правую сторону украшал иссиня-лиловый синяк, глаз заплыл окончательно. Несколько глубоких ссадин, в том числе и на носу, дополняли картину. Матушка охала и ахала, рассматривая меня со всех сторон, и наконец изрекла:

— Ну что ж, от платья ты себя избавила. Если ты в таком виде в него вырядишься — будет не дань традициям, а прямая насмешка над ними.

Уже под утро вернулся Тротто. Я чуть не поседела, когда он зашел в комнату один. Брат поспешил меня успокоить:

— Спит он. Я его в телеге во дворе оставил — жалко будить было. Тем более что серьезных травм у него нет, только синяки и царапины.

После его слов меня наконец отпустило, и я почувствовала, как вымоталась за этот чертов длинный вечер и ночь.

В день Посвящения я встала очень рано. Долго пыталась хоть как-то замаскировать красоту на лице, но под конец плюнула и стерла весь слой косметики, что успела наложить.

Обычно в центр, где проходит церемония, посвящаемого ведут ближайшие родственники. Ведь это последний день, когда они еще живут под одной крышей, последний день детства — и радость, и печаль. Просить матушку о таком позоре я не могла, поэтому решила улизнуть из дома до ее пробуждения. Но стоило мне спуститься вниз, как стало ясно, что все мои старания вести себя как можно тише были напрасными. Почти вся семья была в сборе, разве что самых младших будить не стали. Рийк укачивал маленькую, а матушка и Тротто, празднично наряженные, явно собирались пойти со мной. Я так растрогалась, что чуть не разревелась.

Мы брели по утреннему праздничному городу. Эту особую атмосферу я помню по прошлому году: тогда мы провожали Старшего. У него имелось приглашение от дома Агру, и в самой процедуре Выбора участвовать было не нужно, но остальной ритуал следовало пройти полностью.

Сердце Милана окружала высокая стена. Здесь заканчивались владения людей и начиналась вотчина хозяев. Некоторые из них, правда, предпочитали жить ближе к нам, в белых виллах, равномерно рассыпанных по аркху.

Если остальной город сильно изменился после Великой Беды: большие дома сменили маленькие хозяйства с садами и огородами, улочки сузились — то за стеной хозяева постарались сохранить прежнее величие, перестраивая здания лишь изнутри. В обычное время пройти сюда могли только высшие и их слуги, имеющие специальное разрешение, но сейчас ворота были распахнуты настежь. Двое миин’ах, стоявшие поодаль, наблюдали за пестрой и гомонящей людской толпой с благожелательным равнодушием. На меня они, правда, покосились с подозрением: слишком уж не вписывался мой внешний вид в окружающий пейзаж — но задерживать все же не стали.

Сразу за воротами были расставлены столы с едой и напитками. Дальше для провожающих хода не было, и до конца процедуры им предстояло оставаться здесь в ожидании. Тротто обнял меня напоследок, шепнув в ухо, что желает мне вытащить белый камушек: ведь и ежу понятно, что ни к какой работе я пока не готова. Белый — отсрочка на год. Он означает, что ты уже взрослый, прошедший барьеры человек, но тебе дали возможность побездельничать и определиться. Если дать нужному человеку достаточно крупную сумму, белый камушек тебе обеспечен, но может и так повезти. Матушка была более категорична:

— Веспа, я надеюсь, что сегодня ты наконец станешь сознательной барышней, и я смогу гордиться тобой.

Она всхлипнула и промокнула глаза кончиком большого клетчатого платка. Конечно, мы прощались не навсегда: при любом исходе я остаюсь в Милане. Мне не запрещено будет видеться с семьей, заходить к ним в гости, только вот ночевать под одной крышей нельзя. Сразу после ритуала посвященные должны собрать свои вещи и явиться в один из общих домов, а потом в течение недели нас определят с жильем — либо дадут старое и пустующее, либо выделят материалы на постройку нового.

Попрощавшись с родными, я присоединилась к большой толпе ровесников, ожидающих проводника. Разговаривать между собой нам было запрещено, поэтому, увидев знакомых, я могла лишь кивнуть им в знак приветствия. Нас было много, тысяча или даже больше. Здесь я чувствовала себя еще нелепее посреди праздничных платьев, накрашенных лиц и шикарных причесок.

— Приветствую вас, желаю всем вам удачи и правильного Выбора!

Один из миин’ах в красно-оранжевом одеянии приблизился к нам с этими словами. Он говорил мягким и тихим голосом, но все присутствующие слышали каждое его слово.

— Думаю, все вы знаете, что сейчас будет происходить. И все же я повторю правила Посвящения. Вам нужно будет преодолеть два барьера — барьер разума и барьер плоти. После этого вы попадете на площадь Дуомо, где братья и сестры из моего Дома помогут Выбору осуществиться. Если у вас есть приглашение от Дома Агру или Гельма, вам нужно подойти к представителям этих Домов, которые будут находится на площади. До окончания обряда вы должны хранить молчание. А теперь следуйте за мной!

Он двинулся вперед, и вся наша толпа за ним. Никакой суеты и давки не было, полная тишина давила на уши. Мне казалось, что я осталась наедине с собой, а прочие люди — лишь декорации, куклы, призванные подчеркнуть мое одиночество.

Мы достаточно быстро и долго двигались по широкой улице. Затем движение замедлилось, а потом почти сошло на нет. Видимо, шествие приблизилось к первому барьеру. Я была в задних рядах и не сразу увидела синюю сверкающую паутину, натянутую через улицу. Проходить сквозь нее нужно было строго по одному. Эта завеса служила для отсева безумцев, которые преодолеть ее не могли. Обычно таких немного. Когда таковой выявлялся, его исследовали, и если признавали опасным — отправляли на Черный остров. В противном случае разрешали жить где-нибудь в пригородах, рядом с Сетью.

Барьера я не боялась: уверенность в собственном душевном здравии была у меня стопроцентная. А вот незнакомый парень, шедший рядом со мной, заметно нервничал. У него дрожали руки, а лоб и виски были мокрыми от пота. У барьера он оказался как раз передо мной.

Четверо хозяев стояли у края паутины. Рядом с ними — двое, парень и девушка. Парень мерно раскачивался из стороны в сторону с бессмысленной улыбкой, а девушка рыдала навзрыд.

Вот сквозь завесу прошел Саия. Я хорошо его знала: мы были соседями и учились у одного господина-наставника. Легкая рябь пробежала по паутине, и вот он уже с другой стороны, улыбается облегченно и радостно.

Настала очередь дрожащего паренька. Он судорожно сглотнул и сделал шаг вперед. Завеса вспыхнула алым, и его отбросило прочь. Один из миин’ах двинулся в его сторону. Безумец поднялся на ноги, его шатало. Он кинулся на барьер еще раз, и его снова отшвырнуло.

— Это невозможно! Вы слышите?.. У меня приглашение из дома Гельма, вот!

Он тряс какой-то бумажкой перед лицом подошедшего высшего. Тот положил ему руку на плечо, и юноша сразу обмяк и успокоился. Мне очень хотелось посмотреть, что будет дальше, но меня уже настойчиво подталкивали в спину. Пришлось двигать вперед. В то мгновение, когда я пересекла барьер, мне показалось, что меня окатили ледяной водой, только не снаружи, а изнутри. Но я и испугаться не успела, как оказалась за ним.

Когда прошли все (кроме забракованных), проводник повел нас дальше. Трудностей больше не предвиделось, поэтому лица у всех заметно оживились. Барьер плоти не отсевал никого, он лишь снимал блок, наложенный при рождении и запрещающий гормональным сигналам воздействовать на наше поведение. После его пересечения в нас должны были проснутся бурные и до того неведомые желания. Именно поэтому женщины, прошедшие Посвящение и не ставшие матушками, обязаны были пройти обязательную стерилизацию в течение нескольких дней после ритуала. Завеса была красной, и шли мы сквозь нее всей толпой. На этот раз я почувствовала еще меньше: на мгновение пахнуло свежими травами, и все. Мир не засиял новыми красками, мужчины, идущие рядом, не стали резко привлекательными. Говорят, эффект от блока спадает не сразу, так что поживем — увидим.

Площадь Дуомо поражала воображение. Особенно здание посредине, когда-то бывшее собором, а теперь служившее местом решения важнейших вопросов. По слухам, врата в другие аркхи тоже находились там. Удивительно, что построили здание не хозяева, а люди, задолго до Великой Беды. Может, люди тогда были иными — более могущественными и мудрыми.

Сейчас прямо перед ним раскинулся помост, на котором под бархатным навесом сидели семеро из Совета — древние старики, седые и величественные. Элита из элит — корни великого древа Дома Миин’ах, Огненных Ветров. Справа от них на помосте пониже и попроще видны были накидки, полностью скрывавшие представителей Дома Агру, которые страсть как не любили яркий солнечный свет. Там же мелькали пепельные шевелюры Гельмы. К этому помосту спешили приглашенные счастливчики. Для них Посвящение уже завершено. Они избавлены от последнего этапа — Выбора.

Всю левую часть площади заполняли люди. Главы гильдий и сообществ ждали неофитов и своих будущих учеников под разноцветными флагами. К ним нужно было идти, вытянув в руке камешек нужного цвета.

Я неплохо знала значения цветов и символов, которые можно вытащить. Синий — мастеровые люди: если молоток — то плотник, если клещи — кузнец, и так далее. Желтый — слуги. Зеленый — фермеры и земледельцы. Красный — сфера развлечений. Тут можно было стать и трактирщиком — если кружка, и артистом — маска, и работницей в доме удовольствий — птичье перо. Голубой — господа-воспитатели, господа-наставники и врачи. Розовый — матушки. В среднем, такой доставала каждая пятая девушка. Серый — уборщики, золотари и мусорщики. Фиолетовый — торговцы. Ну, а про белый камушек я уже говорила.

Посередине площади на равном расстоянии друг от друга стояли миин’ах. Их глаза были завязаны, но яркие волосы факелами пылали в людской толпе. Именно к ним подходили посвящаемые и отходили, сжимая в ладонях заветный кругляшок. Не знаю, каким образом, но я точно была уверена, к которому из них следует подойти мне.

Это был мужчина, совсем молодой, хотя впечатление могло быть обманчивым: годы для каждого Дома текут по-разному и отлично от людей. Дождавшись, пока какая-то девушка передо мной получила свой розовый камушек и отошла, приплясывая от радости, я приблизилась. Вблизи высший выглядел порядком уставшим.

Со словами: «Прими же свою судьбу, человек», — он накрыл мою вытянутую руку своей. Сначала ничего не происходило. Я даже забеспокоилась: вдруг что-то пошло не так? У других все происходило очень быстро. Но вот я ощутила тяжесть в ладони и тут же сжала кулак. Мне не хотелось сразу увидеть свою судьбу — было страшновато. Я отошла в сторону, в тень дома, и сделала пару глубоких вдохов. Осознавая, что тянуть дальше бессмысленно, разжала ладонь.

Камень, лежавший на ней, был абсолютно черным. Что за бессмыслица? Может, появилась новая сфера, пока неизвестная мне? Я вгляделась в флаги: нет, все они мне знакомы и ни одного черного среди них не видно. Может, камушек синий, но просто очень-очень темный? Я перевернула его и наткнулась на золотую гравировку на обратной стороне. Знак, который тоже видела впервые: крест в круге, а посередине глаз. Глаз смотрел на меня пристально и сурово. Он был очень мастерски нарисован, как живой. Я задумчиво повертела камушек в руках. Что делать дальше, было абсолютно непонятно.