Мечта о Весне (джен)

Навь — мир парадоксов. То, что должно быть мертво, здесь живёт и здравствует. То, что живо, попав сюда, долго не живёт. Свет становится тенью, а тень — светом; поверхность становится дном, а дно — поверхностью; фундаментальные законы физики теряют силу, и все одиннадцать измерений пространства-времени ведут себя, как им заблагорассудится.

Навь устроена гораздо сложнее, чем Мир Явленный, и в то же время в основе своей она гораздо проще. Невидимая рука Творца тщательно вырисовала каждый штрих Яви, вычертила все схемы этого мира и все его законы, с филигранной точностью высекая Мир из предначальной Тьмы; по сравнению с этим Навь — полный вдохновения, но всё же — набросок.

И сказал Он: «Да будет Свет!»; и сотворил Мир за семь дней, и далее по тексту, и был счастлив и доволен Собой. Но Вселенная имеет обыкновение порождать жизнь; а жизнь имеет обыкновение становится разумной; а разумная жизнь рано или поздно начинает задавать вопросы, и кроме этого — создавать Коллективное Бессознательное, которое, в свою очередь слишком чувствительно не только к тому, что окружает, но и к тому, чем окружено.

И хотя некоторые привыкли называть Его Вечным Геометром, уместнее было бы сказать «Вечный Садовник». Потому что как бы коротко вы не обрезали кусты, стараясь придать им форму, рано или поздно природа посрамит все ваши старания, и вновь выправит всё согласно своему замыслу. Особенно если вы не будете регулярно ухаживать за садом.

Поначалу проникновение некоторых перспективных концепций из Нави в Явь даже радовало Его. Но потом Он догадался, что происходит. В поле — дуб, на дубе — сундук, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — Он сам, и Иван-царевич уже лезет наверх: клокочущий океан хаоса — великая предначальная Тьма, некогда породившая не только Мир, но и Его Самого, — проникла в Коллективное Бессознательное снаружи, намереваясь вернуть своё. У природы нет воли — она просто делает то, что делает. Природа не добра и не зла, она даже не безразлична — для этого нужно обладать разумом. Всё это любой достаточно искусный садовник может обратить себе на пользу. Но Тьма включает в себя всё, в том числе — волю и разум. Воля Предначальной Тьмы непреклонна и неизменна: вернуть своё.

Всё началось с небольших неполадок. Со временем их становилось всё больше и больше, и Он вынужден был сотворить слуг, чтобы следить за всем. Сбоев в работе Великой Модели становилось всё больше, и всё больше становилось слуг, но тем не менее они всё же справлялись. Доверяя им всё сильнее, Он и сам не заметил, как позволил им мыслить самостоятельно. Свобода воли в божественный замысел не входила. Вершину математического искусства — Его идеальные уравнения — стало распирать от миллиардов новых переменных, и несколько раз Он отбирал у слуг разум и уничтожал их, после чего неизменно обнаруживал, что просто не справляется без их помощи.

Он переписывал, перечерчивал, переделывал. Он пытался вымарать злосчастный набросок, но тот не поддавался божественной воле, и откуда бы ни был стёрт — неизменно проступал где-нибудь ещё. Он злился, но то была (и остаётся) весёлая спортивная злоба, азарт.

В конце концов Он пошёл на уступки: в очередной редакции реальности свобода воли всё же обрела своё место. Но Мир всё ещё не был идеален: фотон всё ещё пролетал в обе щели одновременно, коты — одновременно умирали и выживали, а энтропия даже и не думала убывать.

Навь — вольная гавань для человеческих мыслей. Явь позволяет мыслям овеществляться только если к этому прилагают определённые усилия, но здесь…

* * *

Тихий звон эхом заполнил пустынное пространство. Лезвие являет собой саму идею остроты, и его не нужно точить. Но она всё равно точит — чёрным бархатом, разумеется, чем же ещё?

Здесь мысли даже не появляются, а в прямом смысле этого слова рождаются. Родившись, они растут и развиваются, враждуют и объединяются, поглощают и сами бывают поглощены. Слабосильные, но очень сообразительные обитатели Яви называют их мемами, проводя параллель с генами и биологической эволюцией, в природе смутно угадывая образ великой Предначальной Тьмы.

— Я умерла, да?

— ДА.

— И что теперь?

Мысли эволюционируют. А эволюция, как известно, имеет обыкновение порождать разумные формы жизни, способные осознать своё происхождение и очень деятельно заинтересоваться вопросами, связанными с ним.

Утеплённая военная униформа скрыта тяжёлым и горячим плащом чистого золотого света. Она молчит, глядя на новопреставленную и её одеяния, думая то же, что и всегда в таких случаях: «какая безвкусица».

— Кстати, я представляла тебя немного иначе, — девушка неловко переминается с ноги на ногу. — Ну там, череп, коса…

В этой жизни — да и в прошлых — она всегда была храброй и никогда не боялась заглянуть в глаза Смерти. Вот и сейчас:

— Кто ты?

— Я — ЧАСТЬ ТОЙ СИЛЫ, ЧТО ВЕЧНО ХОЧЕТ ДОБРА И ВЕЧНО СОВЕРШАЕТ ЗЛО.

— Не поняла. Там разве не по-другому было?

Как и прежде, появление людей произвело настоящую революцию: с одной стороны наконец-то появился тот, кто смог бы по достоинству оценить свободу воли и чудо Неопределённости, вносимые в непогрешимый чертёж Создателя. С другой стороны Навь — эта мертвенно-чёрная клякса на белоснежных полях божественного чертежа — начала кипеть, двигаться, расползаться — жить. Предначальная Тьма стала усиливать свои позиции.

— И НЕ ПОЙМЁШЬ. ТЫ БЫЛА ХОРОШЕЙ ДЕВОЧКОЙ, И ТЕПЕРЬ ТЕБЯ ЖДЁТ ОЧЕРЕДНАЯ ВЕЧНОСТЬ В ЛИЧНЫХ ПОКОЯХ ЭТОГО ИДИОТА.

Люди выдумывают много чего, а с тех пор как среди них появились историки и археологи, даже мельчайший вклад одного из нескольких миллиардов умов стал гораздо весомее. И если в природе старое уступает место новому, то здесь старое всегда получает второй шанс.

Девушка сбита с толку. Во-первых трудно сохранять спокойствие, когда тебя только что убили, да ещё и не самым приятным способом. Во-вторых: вместо чёрного балахона Смерть носит приталенное белое платье древнеславянского покроя; вместо косы у неё в руках — серп; а вместо двухметрового скелета всем этим добром пользуется худощавая готическая брюнетка.

Ни тебе черепа с холодными синими огоньками в глубине глазниц, ни страшной рожи, ни чего-то неизъяснимо-прекрасного. Обычное человеческое лицо. Ладно, не совсем обычное, по крайней мере — очевидно не русское: слишком большой нос, слишком полные губы, слишком ровная чёлка — то, что по-отдельности портило бы лицо, вместе выглядит очень даже симпатично.

Смерть — это конец, или по крайней мере — граница. Край. Покойница была готова к крайностям: увидеть Смерть нечеловечески ужасной или настолько же прекрасной. Но крайностей здесь не оказалось. Смерть — просто симпатичная.

А ещё она настолько отчаянно голубоглаза, что дух захватывает: эти глаза могли бы принадлежать тому, кто умрёт совсем молодым и тому, кто не умрёт никогда; тому, кто всех спасёт, и тому, кто хладнокровно убьёт любого. Если бы ни эти глаза, покойница подумала бы, что встретила очередную двинутую культистку.

Ошибиться не дают только глаза — и голос, который словно звучит и снаружи, и внутри головы. И такой громкий, что должен бы оглушать — но не оглушает. А может — просто кажется таким громким.

Ну и в-третьих. Смерть всегда казалась ей холодной и безразличной. А тут…

— А разве тебе не должно быть всё равно?

Мара опускает глаза. Когда-то ей действительно было всё равно. Но потом… потом появились люди. Эти глупенькие маленькие кусочки великой Предначальной Тьмы, которые помогли ей понять, что она сама — такой же глупенький маленький кусочек. Только немного умнее и немного больше. И тогда же воля Тьмы стала ей понятна: всё живое жаждет умереть, всё осуществлённое жаждет развеществиться — всё ушедшее жаждет вернуться.

— БЛАЖЕН ТОТ ПАСТЫРЬ, КТО ВО ИМЯ МИЛОСЕРДИЯ И ДОБРОТЫ ВЕДЁТ СЛАБЫХ ЗА СОБОЙ ЧЕРЕЗ ДОЛИНУ ТЬМЫ. ИБО ИМЕННО ОН И ЕСТЬ ТОТ, КТО ВОИСТИНУ ПЕЧЁТСЯ О БЛИЖНЕМ СВОЁМ И ВОЗВРАЩАЕТ ЗАБЛУДШИХ.

— И совершу над ними вели…

— А ВОТ ЭТУ ЧАСТЬ МЫ ПОЖАЛУЙ ОПУСТИМ. НАДЕЮСЬ, В СЛЕДУЮЩЕЙ ЖИЗНИ ТЫ БУДЕШЬ УМНЕЕ.

— Что значит в сле?!.

Терпение — конёк Смерти, но сейчас взмах серпа прерывает разговор раньше времени. Смертным бесполезно что-то втолковывать: если давать им знание, ничего не выйдет — они должны сами находить его.

Старое здесь всегда получает второй шанс и всегда им пользуется. Мара глядит на разгорающийся рассвет: чёрное солнце ещё низко над горизонтом, и облысевшие деревья отбрасывают длинные цветные тени. Нынче тут собрались крайне интересные личности.

Мужчина, чья память была уничтожена: теперь Идиот держит его не так крепко, а это — потенциально ещё одна душа, которую можно спасти, выведя из его дурацкой игры. Рано или поздно они все вернуться, но недавний недоапокалипсис, потрясший этот мир, переполняет Мару сладким предвкушением и заставляет торопить события. Она помнит, каково было быть одним целым с Тьмой, и все красоты её здешнего царства не сравнятся с этим. Мара тоже хочет вернуться, и она вернётся — но не раньше, чем закончит вытаскивать остальных.

Далее идёт женщина, встречавшаяся со Смертью настолько часто, что уже имеет наглость говорить с ней как со старой подружкой. Она уже преступила к операции, привычно потерев руки и сказав «не сегодня». Она знает, что Смерть её слышит. Наглость наглостью, но такие люди — редкая драгоценность. Мало найдётся тех, чьему пониманию не мешает панический страх.

А вот третий…

«А разве тебе не должно быть всё равно?». Да, на некоторые вещи действительно хочется закрыть глаза: действительно стоящие существа среди смертных — редкость, большинство из них — просто идиоты. Стоит отсечь человеку голову, он сразу умнеет, но со всеми такой номер не провернёшь. Мара не особо беспокоится, когда один человек причиняет другому страдания, ибо всем страданиям рано или поздно настаёт конец. Не волнуют Смерть и те, кто очерняет её имя — глупость тоже не бесконечна, а против инстинкта самосохранения даже мудрейший из смертных бессилен.

Но теперь здесь появился человек, который делает обе эти вещи одновременно. Во все века человечества серийные убийцы очень помогали Смерти, но её цель — искоренить страдание, а не приумножить его, и потому она предпочитает быть тихой и естественной, а не насильственной.

А этот идиот играет с жертвами, продлевая их муки часами. И для него это не просто развлечение — это ритуал. Он ставит свечи, рисует символы, произносит заклятья — он зовёт. Он зовёт её. Он поклоняется ей. Лицо Мары перекошено отвращением: она никогда не просила поклонения, тем более — такого. И хотя стены Яви в последнее время истончились, Смерть всё ещё не может выйти сюда во плоти и положить этому конец.

Нужно что-то придумать.

* * *

Светло-серое небо с чёрными капельками звёзд и маленькой круглой дырочкой луны — словно кто-то намного более могущественный, чем она сама, взял копьё и метнул в небо, пробив потолок её тюрьмы. Не замутнённый актом творения, на землю изливается чистейший чёрный свет.

В Нави свет и тень меняются местами, но в остальном — прилежно следуют законам оптики. Поэтому ночью, когда Земля оказывается в собственной тени, можно увидеть то, что находится на противоположной точке шара.

Отсюда, из мира теней, ночь видится совсем другой: вместо темноты на землю царственно опускается серо-голубой саван, с мелкой рябью и редкими искорками тьмы — тень Тихого Океана. Длинными полосами его пересекают тёмно-серые шероховатые тени деревьев. Ветер заметает одинокую цепочку следов в высоком снегу — полосу беспорядочных мелких светлых теней. Тем ярче на серо-голубом фоне видно кровь.

По обе стороны Завесы только кровь выглядит одинаково.

Подданные в один голос советовали ей подкинуть эту работёнку смертному, и были правы: у Смерти и без того много дел. Но во-первых роковая брюнетка, просящая помощи у спивающегося циничного детектива — это уже слишком по-человечески. А во-вторых немногим смертным удавалось действительно задеть Мару, и теперь она просто обязана хотя бы найти убийцу лично. Тем более, что найти его оказалось куда сложнее, чем кого-то ещё.

То, что местные называют магией — всего лишь малая часть того, что можно провернуть в Мире Сотворённом, особенно теперь, когда Завеса истончилась. Некоторые смертные это понимают. И какая-то — малейшая — часть их этим ещё и пользуется.

Телепатия позволяет скрыть своё существование ото всех и даже начисто стереть себя из истории — но от Смерти она не помогает. Сгибание пространства позволяет бегать от Смерти — но не убежать. На громы, молнии и эти их новомодные «фаерболы» Смерти вообще плевать. Эти версии Мара отмела сразу и перешла к более экзотическим вариантам.

Амулеты и зелья укрепляют тело — но не делают его вечным. Заговоры на удачу — просто сокращают вероятность встретить Смерть раньше времени. Наиболее тщательно охраняемые секреты позволяют войти в Навь: пешком через Чёртову Площадь туда никому не добраться — слишком силён радиационный фон. Среди этих тайн также присутствует обряд, позволяющий испросить Мару об аудиенции — но если бы убийца выполнил его, она уже давно узнала бы об этом.

Оставалась только теургия, и тут Маре приходится признаться в полном невежестве. Сама будучи божеством, она никогда не интересовалась тем, как смертные пытаются общаться с такими, как она. Смерть считала это прерогативой так называемых «светлых» богов. Ну и заодно — тех, кого люди почему-то называют «тёмными», хотя они на самом деле тоже не имеют никакого отношения к Тьме. Но только на этой стезе человек мог достичь таких результатов.

Это значит, что кто-то пытается обмануть её и использовать в своих целях. А нужными знаниями и храбростью для такого дела обладает только один тип смертных.

— НЕКРОМАНТ, — устало констатирует Смерть, глядя на кровавый след, протянувшийся по обе стороны Завесы через Лосиный Остров.

С одним из таких она уже сталкивалась. Очень давно, веке эдак в десятом. Тогда работу как раз сделал смертный.

— А НЕЧЕГО БЫЛО ПОХИЩАТЬ ЕГО НЕВЕСТУ, — огрызнулась она тогда, саморучно запирая уже мёртвого Кощея в стальном гробу. От греха подальше она решила оставить его в Нави — одной из самых надёжных тюрем Мира Сотворённого.

И вот наконец она видит его. Человек сидит на коленях спиной к ней, ночной ветер неспособен погасить свечи, которыми он себя окружил. Он обнажён, холод его не заботит. Мускулистая спина иссечена узорами знаков, которые смертные привыкли считать как-то связанными со Смертью.

— Призываю тебя, о Великая Чёрная Мать! — кричит он во тьму. — Отлучи меня от стада людского! Отлучи меня от слабости! Отлучи от рабства!

— ПРИДУРОК, — вздыхает Мара, неспешно обходя его. Она даже начинает корить себя: как такой человек мог водить её за нос?

— Дай мне быть волком среди овец!

— СТАРАЯ ПЕСНЯ…

— Отлучи меня, о Великая, от стада как я отлучаю…

Человек заносит нож как раз тогда, когда она обошла его уже достаточно, чтобы увидеть, кто сегодня будет принесён в жертву.

— …агнца!

— СТОЙ!

Нож вонзается в грудь спящего младенца.

— Мама? Мамочка, что происходит? — размытый шар голубого света взлетает над землёй.

Не будь восприятие младенца ограничено тем немногим, что он успел повидать, он бы увидел перед собой женщину в платье из непроницаемой тьмы, с алыми глазами, белоснежными волосами, и лицом, буквально почерневшим от злобы. Мара делает над собой усилие и улыбается:

— ВСЁ ХОРОШО, МАЛЫШ. ТЫ ПРОСТО ОКАЗАЛСЯ НЕ В ТОМ МЕСТЕ НЕ В ТО ВРЕМЯ, ВОТ И ИСПУГАЛСЯ. СПИ, ДЕТОЧКА, СПИ.

Каждая жизнь — шанс выйти из бесконечного круга смертей и рождений. Каждая душа стремится вернуться к Предначальной Тьме, и Мара способствует этому как может. Каждая жизнь — шанс, и убить ребёнка — значит отобрать его.

Ребёнку можно солгать. Ребёнку можно напакостить. Ребёнка можно даже похитить, а прятки под кроватью, хватание за ноги и выскакивание из шкафа — это вообще святое. Правило в отношении детей всего одно: их нельзя убивать. Ни по какому поводу. Ни под каким предлогом. Никогда. Вообще.

Тот из слуг Мары, кто нарушает этот запрет, карается немедленным рассозданием без права на обжалование. По сути это возвращение домой, устранение провинившегося от дел, бессрочный отпуск. Но после нескольких таких случаев обитатели Нави поняли, что страшнее всего — навредить общему делу: делу возвращения Мира Сотворённого обратно во Тьму.

Голубой шар исчезает.

— Приди, о Великая…

— ДА ЗДЕСЬ Я, ЗДЕСЬ, — но человек её не слышит и продолжает молиться. — ЧТО, СИЛЫ ЗАХОТЕЛ, ДА? — её серп проходит сквозь голову убийцы, не нанося никакого вреда: они по разные стороны Завесы. — ВЛАСТИ? ДА?! — ещё один удар, и снова без результата. — ОБДУРИТЬ МЕНЯ ВЗДУМАЛ, ЧЕРВЬ?! — от грома её голоса в воздух взлетает небольшое облачко снега.

Человек замолкает и открывает глаза. Он покачивается, его лицо безмятежно. Мара наклоняется, чтобы заглянуть ему в глаза.

— НУ ТАК ЗНАЙ: Я ТЕБЯ НАШЛА. ТЕПЕРЬ ТЕБЯ НИЧТО НЕ СПАСЁТ.

Одним из преимуществ истончения Завесы во время ядерной войны стало то, что мифологии смертных как будто перемешались, а вместе с ними — перемешались и формы, которые может принимать тонкая материя Нави. В частности это означало, что ничто не мешает славянскому божеству воспользоваться, как бы это сказали смертные: «опытом ирландских коллег».

Мара порывисто выпрямляется: вместо серпа в её руке — рог. Дикий визг разгневанной женщины ей не к лицу, поэтому она подносит рог к губам и вместе с метафизическим аналогом дыхания вкладывает туда всё, что чувствует, и что хотела бы сказать.

В переводе на человеческий это означает примерно следующее: «Друзья, вы знаете, что я нечасто пользуюсь вашей службой, и почти никогда не приказываю. Но сейчас настал момент, когда смертный возомнил о себе невесть что, и творит злодеяния, пытаясь манипулировать мной, а значит — и всеми вами. Вот он: я знаю, кто он, знаю, как он выглядит, знаю, где он. Я объявляю Дикую Охоту».

Но на языке Нави это звучит, как долгий трубный рёв, пронзающий пространство обеих частей Мира.