Пробуждение Ассоль (гет)

Глава вторая. Настойчивый муссон

* * *

Кати смотрела на меня со всей серьезностью, на которую только способен шестилетний ребенок.

— Все говорят, что она не вернется! — жаловалась девочка. — Все! Все, даже падре! Но она не могла нас бросить! Правда, Хин? Не могла!

Я нервно сглотнул, не зная, как объяснить ребенку правду. Но ее требовательные глаза не давали возможности отмолчаться, она ждала ответа — моего ответа.

— Кати, — я сел перед ней на корточки, взял ее тонкие ручки в свои, — конечно, Ассоль не могла нас бросить! Она просто уехала в долгое, красивое путешествие.

— В путешествие? — вмиг просветлел ребенок.

Я почувствовал себя Эглем каким-то — тот-то, почуяв, что запахло жареным, смылся куда-то, и роль сказочника в нашем горидишке стала свободной.

— Путешествие, Кати, иногда нужно людям, чтобы понять себя, — объяснил я. — Наша Ассоль обязательно вернется, и будет еще краше!

Радостная девочка убежала к подружкам; они защебетали о своем.

Мало кто замечал, что дети, в отличии от взрослых, очень любят Ассоль, и что она частенько возится с ними, играет в какие-то их игры, рассказывает сказки. Дети обожали ее. Но предпочитали встречаться с ней тайно, чувствуя, что родителям это не по душе.

Я иногда видел ее на берегу или в лесу с ними, но никогда — на улицах города. Мне нравилось наблюдать за ней; наверное, только из-за этого я — знал, а другие — даже не догадывались, как ее любят их же собственные дети. Да уж, теперь надо еще и придумать, что делать с ними. Я бы не назвал Ассоль большим авторитетом среди них, но у нее как-то мягко, незаметно получалось гасить их хулиганские порывы. Однажды, подглядывая за ней, я слышал, как она превратила безумную детскую затею — путешествие без взрослых, в лодке, на недалекий островок с последующей ночевкой, — в какое-то совершенно мирный пикник с игрой в индейцев. Никто в Каперне не узнал, в какую опасность чуть не попали наши самые отпетые сорванцы; и что-то мне подсказывало, что это был далеко не единственный случай. Дети принимали Ассоль за равную, не видели в ней взрослую и охотно делились с ней своими замыслами; а она, как никто, умела претворять эти замыслы в жизнь мирным путем. Что ждет нас всех без нее?

Я видел, как Кати уже ссорится с Бергом, который довольно громко утверждал, что Ассоль их несомненно бросила, что она предательница; Кати храбро встала на сторону Ассоль и пыталась ее защитить, и дело, того и гляди, могло дойти до драки.

— Зря ты забиваешь им голову, — раздался из-за плеча усталый голос матери. — Они теперь будут ждать.

Я ничего не ответил, только обернулся и посмотрел на нее, и она догадалась.

— И ты теперь будешь ждать, — обреченно вздохнула она и перевела взгляд на ненавистный маяк.

Я отвернулся.

Я спиной чувствовал, что она плачет.

Я бы тоже плакал.

Но надо было держаться. Мне больше нельзя было напиваться: на мне все дела.

…через неделю стало понятно, что мы медленно движемся к катастрофе. То, что Лонгрен пил беспробудно, было ожидаемо. Но вот когда падре зачастил каждый вечер проводить в трактире, и в итоге пропустил воскресную службу… Это был повод забить тревогу.

Я сидел на берегу, слушал волны и ломал голову, что же предпринять. С отъездом Ассоль все разладилось. Я не беру в счет мою рухнувшую под откос жизнь. Но три проблемы не давали мне покоя.

Лонгрен был в непрекращающемся запое, маяк не работал, ему грозило вылететь с работы и стать нищим, или загреметь в тюрьму за пьяные дебоши. Уж и не знаю, что хуже. Не говоря уж о том, что он не примет помощи — да и чем ему помочь? Единственная дочь бросила его, уплыла с незнакомцем, сбежала из дому. Не то чтобы у Лонгрена было много «якорей» — лишь Ассоль и сдерживала его после той ужасной истории с Мэри и моим отцом.

Второй проблемой было то, что падре пил хоть и более умеренно, но регулярно, забросил приход и службы, и вся Каперна лишилась своего пастыря. Такого у нас еще не случалось, и с какой стороны к этому подступить — непонятно. Я и раньше видел в глазах святого отца усталость и отчаянность, но я всегда полагал, что ему, служителю Божьему, достанет сил справится со своими внутренними демонами. Однако оказалось, что отъезд Ассоль стал для него последней каплей — он сломался.

Наконец, в отсутствии пригляда со стороны Ассоль дети Каперны не только раскололись на несколько «лагерей», между которыми происходили стычки и драки, но и начали выделывать всякие опасные авантюры, вообще характерные для детей. Не то чтобы удержать их не было никакой силы; но все же все эти мелкие досадные неприятности вроде угнанной у рыбаков лодки или нечаянно спаленного сарая (что уже поопаснее, огонь мог и перекинуться на деревню) — не то, что здорово облегчает жизнь.

Не то чтобы хоть одна из этих проблем имела какое-то касательство до меня. По правде говоря, все это было не моим делом. Совсем не моим.

Но, наверно, это было единственное, что осталось мне от Ассоль.

Единственное, что могло хотя бы иллюзорно сблизить меня с ней — забота о тех, кто был дорог для нее.

Поэтому я не мог просто сидеть в стороне и наблюдать, как Лонгрен и падре спиваются, а созданная ею детская дружба — рушится.

Я так и сяк вертел эти проблемы в голове, пока наконец, с алыми лучами заходящего солнца мой ум не озарила идея. Сорвавшись с места, стряхивая на ходу с себя песок, я поспешил в трактир.

Падре был уже там: облокотившись на деревянную столешницу, сосредоточенно разглядывал свою первую кружку. Я точно был уверен, что это первая: на второй взгляд у него уже расфокусирован.

Отобрав у него кружку — вот удача, почти полную! — я сел напротив.

— Хин? — вяло воспротивился падре, пытаясь вернуть себе ром.

— Святой отец, не время пить! — энергично заявил я. — У нас есть дело!

Он посмотрел на меня очень, очень внимательно, взглядом, знакомым мне по исповеди:

— У нас?

Я кивнул со всей возможной серьезностью. Падре сделал приглашающий жест рукой.

— Мы открываем школу, святой отец, — сообщил я.

— Школу? Мы? — вяло удивился он.

— Завтра подберу и арендую помещение, — заверил я. — Вы будете преподавать письмо и чтение, я — арифметику, а Лонгрен — историю и географию.

Взгляд падре стал осмысленным и твердым. Он серьезно и почти величественно кивнул.

…мать была шокирована моим решением. Она добрый час пыталась убедить меня, что это безумие, что нельзя просто взять и открыть школу, что такая затея с самого начала обречена на провал. Однако в конце концов она поняла, что меня не переубедить, и, вздохнув, обещала выбить разрешение и взять на себя бумажную работу. Я, честно говоря, совсем не понял, от кого и какое разрешение нужно, и что за бумажная работа нам предстоит; возведя глаза к потолку мать пробормотала что-то о моей наивности и величественно удалилась.

Мифическое невнятное разрешение непонятно от кого меня мало волновало; важнее было убедить Лонгрена. За это взялся падре; я не знаю, о чем они говорили почти два часа, но уже к концу недели наша школа была открыта. Мы набрали всего один класс, куда вошли дети всех возрастов. Родители их сперва отнеслись настороженно; но у меня была хорошая репутация, у падре — тем паче, так что Лонгрена нам простили. К слову, бумажку с разрешением реально требовали постоянно, и я был рад предусмотрительности матери — мне бы самому и в голову не пришло, что нужно еще и что-то такое. Помещение есть, учители есть — чего ж еще?

К моему величайшему удивлению, Лонгрен загорелся идеей больше всех — а я-то боялся, что мы не сумеем его увлечь! Я никогда не думал, что он настолько любит детей; очень скоро кроме истории и географии он стал учить их всему, что знал сам. Дети обожали его и ходили за ним по пятам. Ага, так у Ассоль это наследственное! Забавно, никогда раньше не замечал, чтобы у нее было что-то общее в отцом; я всегда считал, что она — копия матери, про которую мне известно было мало.

Падре и Лонгрен справлялись с новыми обязанностями отменно.

Чего нельзя сказать обо мне; я оказался дрянным учителем. Меня ужасно выбешивало, когда ученики не могли разобраться в простейших арифметических действиях, не могли сложить два числа, не говоря уж о том, чтобы умножить. Мне казалось, что они безнадежно глупы; я злился, повышал голос, они пугались и путались еще больше. Пару раз к нам на шум заходил Лонгрен; сложив руки на груди, он поглядывал от дверей, нервируя меня и заставляя ругаться еще сильнее.

Он пытался давать мне советы; я бесился от этого и впадал в бешенство. Несколько раз я хотел бросить школу; всякий раз, вспоминая Ассоль, оставался. Мне казалось, если бы она узнала о моем начинании, она посмотрела бы на меня тем самым, настоящим взглядом. Мне казалось, что откуда-то оттуда, из-за моря, этот настоящий взгляд дотягивается до меня.

Иногда я даже приходил по вечерам на этот ее маяк.

В верхней комнате все еще хранило память о ней; несколько книг, незаконченное вышивание. Она проводила здесь долгие часы. Скромная, пропахнувшая соленым ветром комнатушка, с аккуратными занавесками на окнах и чисто выскобленными ступеньками. Эти занавески и ступеньки, казалось, кричали о том, что за ними ухаживала рука Ассоль, что они были рядом с Ассоль, что они были частью ее мира.

А теперь я вошел в этот мир, и чувствовал себя самозванцем и захватчиком; и поминутно боялся, что меня с гневом изгонят, что сам ее маяк воспротивится моему присутствию и поднимет против меня бунт, сбросив с верхней площадки на острые прибрежные скалы.

Я глядел в море и пытался представить, что бы она сказала мне, что бы посоветовала, что бы я ответил. Эти мысли утешали меня, успокаивали.

Несколько раз мы пересеклись на маяке с Лонгреном. Он тоже просто стоял и смотрел в море. Мы ничего не говорили в таких случаях: и так все было понятно.

Однажды вечером случилось как раз так. Мы простояли с час, и я уже собрался уходить, как вдруг он протянул ко мне руку — в ней был клочок бумаги.

В свете маяка разобрать буквы было несложно.

Милый папочка!

Прости меня, прости, сто и тысячу раз прости за ту резкость, с которой я обошлась с тобой! Мне не стоило так горячиться; но если бы ты знал, как я испугалась, что меня могут теперь разлучить с Артуром — теперь, когда мы обрели друг друга!

Мы уже прибыли в Дубельт; Артур не против, чтобы ты жил у нас. Он купил мне очаровательный маленький домик у моря, здесь так много цветов и прекрасный вид! Приезжай, пожалуйста!

Жду тебя очень-очень

твоя любящая Ассоль

Я сам не заметил, что в задумчивости принялся нежно гладить ее имя, написанное ее рукой на бумаге.

Дубельт.

— Вы поедете? — спросил я как можно более безразлично.

Невозмутимо он ответил:

— Теперь — нет.

Мы встретились взглядами; я понял, что он имеет в виду школу.

Мне не хотелось отдавать ему письмо — его касалась она! — но выбора не было. Он мог и вовсе мне не показывать.

— Спасибо, — тихо сказал я, отдавая письмо, и скорее ушел, чтобы не смотреть и не видеть тех чувств, которые прочел в его понимающем взгляде.

Ветер трепал мои волосы, царапал лицо песком, но тревога, которая завладела всем моим существом в день ее отъезда, понемногу отступала.

По крайней мере, она в безопасности. У нее все хорошо.

Примечание без номера. Автор нижайше приносит свои извинения: вдумчивый читатель наверняка заметил, что затея со школой выглядит скомкано и несколько надуманно. Дело в том, что история о том, как Меннерс, Лонгрен и падре школу открывали — это вполне себе полномасштабный миди, который при включении его в этот фанф существенно затормозил бы основную историю. К тому же, истории не-о-любви автору писать скучновато. Однако, возможно, однажды вашему вниманию будет представлен отдельный вбоквел, в котором автор исправится и подробно расскажет, как эти три столь разных человека не только нашли общий язык, но и взбудоражили всю Каперну.