Дыхание леденеющих маков (джен)

На улице — холодный влажный воздух, настойчиво и упорно сковывающий пытающиеся свободно дышать лёгкие. Холод под небом — терпкий и острый, что даже живому согреться — совсем невозможно. Холод — невидимая царица города И. Невидимая — но всё же живая.

— Я ведь тебе так и не говорил, что с ними случилось, да? — Сюэ Ян довольно ухмыляется, неприятно обнажая клычки. — Что ж, позволь мне рассказать. Хотя, впрочем, знаешь… Получилось даже немного скучно — всё-таки старый проверенный способ.

Сюэ Ян говорит об убийствах спокойно, с ледяным хладнокровием и с такой хмельной любовью в голосе, что даже мертвец — обладай он сейчас хоть каплей сознания — непременно бы ощутил режущую дрожь в душе — точнее, её неком подобии — в единственном, что осталось у него от прошлого после смерти.

— Сначала тот прекрасный, милый ребёнок остался без глаз. На — забавно, правда? — глазах, конечно же, своего отца. И умирали они вместе долго, мучительно, а красивые слёзы так и катились из их глаз… — Сюэ Чэнмэй на какой-то миг замолкает, вглядываясь в лютого мертвеца. — А потом и этой сказке наступил конец. Ну, обычно так и бывает. Тебе понравилось?

Сун Цзычэнь ничего не отвечает, лишь смотрит — продолжает смотреть — своими чёрными неживыми глазами — в которых нет и капли сознания — на своего повелителя.

Стынущий ветер резво заглядывает в каждую щель похоронного дома.

— У тебя ведь его глаза… Не твои, которые я забрал себе… Да, забрал в качестве благодарственной жертвы! — Сюэ Ян исступлённо смеётся, и звучит он — по-странному искренне и честно. — Я хочу взглянуть в них.

Заклинатель приближается к неподвижно стоящему Сун Ланю и — буквально пронзает — словно лезвием меча насквозь — взглядом мертвеца.

Зачем — он не может ответить и сам. Ведь какой ему прок, если цвет — бархатно-чёрный, искусственный, и даже не видно зрачков. А глаза Сяо Синчэня в той — слишком далёкой и уже давно сгубленной — жизни позволено было видеть одному лишь Сун Ланю. Сюэ Ян — видел их тоже. Но не так, как даосский монах — совершенно по-другому. А ещё — это было бесконечное число лет назад, когда всё и было иначе, но ведь теперь — их жизнь совершенно другая.

— Другая, другая, другая… — бормочет Сюэ Ян, не переставая смотреть — снизу вверх — разница в росте сейчас слишком заметна — на лютого мертвеца, а потом…

Сун Лань оседает, когда чувствует, что сознание медленно, после мучительно прожигающей всё тело боли, возвращается обратно к нему, а голова — снова свободна от морозных тисков.

Дыхание холода постепенно медленно ускользает, а тепло человеческой кожи — пусть и неизмеримо мерзкой — опаляет коченеющий ветер.

Сюэ Чэнмэй аккуратно — почти нежно — подхватывает его, почему-то с отчаянной надеждой — вот только на что он надеется? — прижимая его к себе, и смотрит, смотрит, смотрит, желая насмотреться на годы вперёд.

Взгляд Сун Ланя медленно яснеет — медленно становится призрачно человеческим. Лютый мертвец слишком долго не владел собственным телом — просто не мог — поэтому те секунды, пока сознание снова при нём, Сюэ Ян только шепчет, не переставая: «В этих глазах — его душа, в этих глазах — его душа…».

А потом Сун Лань делает неосторожное движение рукой — одно из немногих, что ему удаётся по собственной воле за все эти годы — и…

Снова колючая боль, словно порывистая стрела, настигает свою обречённую жертву, с хирургической точностью целясь в жизненно важные органы.

Холод заключает в свои звонко звенящие ледяные оковы.

— Как же ты прекрасен, Сяо Синчэнь… — слышит Сун Лань, перед тем, как гвозди снова начинают ласкать его разум. — Ты теперь идеальная марионетка. Я соединил твою душу с его телом… Я люблю своё создание, люблю…

Холод находит щель в сердце, коварно прокрадывается туда и — крошит, мельчит, кромсает его изнутри.

А Сюэ Ян в ожесточённом омерзении отшатывается:

— Нет, нет, нет… Всё-таки ты — не он. Ты — лишь жалкое, смешное подобие. Но почему у тебя его взгляд?! — мужчина нервно мечется по комнате — устланной теперь не только алым ковром, но и обставленной — болезненно красивыми человеческими языками. — Нет, ты — точно не он. Не он… Не он… Не он…

Сюэ Чэнмэй смотрит на Сун Ланя, почти как затравленный, пойманный зверь, теперь лишь обречённый на смерть:

— Обними меня, — и мгновенно оказывается в стальных ледяных объятиях. — Это ведь ты, Синчэнь, да? Да, ты со мной, как и обещал…

В ответ — только слишком громкая тишина, ударяющая звоном тяжёлого колокола.

И Сюэ Ян содрогается от глухого отвращения, потому что перед ним всё-таки не Сяо Синчэнь, а —

цепной пёс.

А ещё на мече Сун Ланя выгравировано имя оружия — Фусюэ, и…

— Он ведь видел его когда-то… твоими, — Сюэ Чэнмэй с ненавистью выплёвывает слово, — глазами. — Заклинатель проводит рукой по начертанным иероглифам, навечно вбитым в могущественный металл, а потом — резко сжимает в ладони остриё лезвия, и — с ладони стекает алая пылающая кровь и падает склизкими каплями на пол — уже помеченный остывшей жертвенной кровью невинных. А Сюэ Ян уже давно не чувствует боли.

Тёплый омерзительный запах горячей — живой — крови.

Сюэ Ян давно думает, что не умеет ненавидеть. Чтобы ненавидеть — нужно, чтобы противник был сильнее его. Но кто на такое способен? Каждый, кого заклинатель ненавидел, уже давным-давно мёртв, а значит — и более слаб. Но почему, почему же тогда ему так отчаянно кажется, что он…

[ненавидит] Сун Ланя? Лютого мертвеца, порабощённого его — несгибаемой — волей, которой противиться не осмелится никто.

Ведь тёплые глаза Сяо Синчэня, и имя Фусюэ, тонкими иероглифами издавна ложащееся на послушное оружие, — совершенно уж точно не связаны с ледяным чувством Сюэ Чэнмэя.

* * *

В следующий раз Сун Цзычэнь вспоминает себя, только когда оказывается придавлен к полу четырьмя Силачами Преисподней. А потом — брезжущий где-то вдали свет. И «Расспрос».

Сун Лань отвечает на каждый из трёх вопросов и произносит три имени. Или даже — он бы сказал — не имени. Три слова. Три человека. Вплетённые в одно замысловатое кружево единой судьбы. Судьбы, что погубила каждого из них.

Имя? — «Сун Лань».

Кто убийца? — «Сяо Синчэнь».

Кто управляет? —

… каменно-могильное молчание, растянувшееся в змеиную вечность, и…

«Тот. Что. За. Вами».

Изо рта течёт чёрная — холодная мёртвая — кровь, что смешивается на полу с багровой искусной росписью. Сун Лань — в сознании — и ощущает неприятно мерзкую тошноту — он — теперь лишь уверен, хотя и не знает наверняка — думает, что, будь он человеком, он ощущал бы именно это. Потому что сами мертвецы физически ничего чувствовать не могут. Но тогда почему ему так отчаянно кажется, что в помещении — тлетворный запах смерти, окантованный багровыми лентами?

И запахи должны быть ему недоступны, но всё-таки он…

[пёс, которого выдрессировали слишком уж хорошо].

И он не нуждается в обонянии, чтобы чувствовать кровь.

А может быть — всё дело в холодной крови мертвеца — а не живого.

Тихий, насмешливый щелчок пальцев — и Силачи Преисподней больше не сковывают его движений. Как бы сильны эти куклы ни были — лютый мертвец всё равно сильнее. Ему — ещё живому заклинателю — было не занимать боевых умений, а в образе мертвеца — тем более. Особенно потому — и Сун Цзычэнь не может этого не признать — что его хозяин всё же слишком искусен. Тьма ведёт Сюэ Яна за собой, как старого друга, и он с острым, уничтожающим счастьем принимает её радушный — хотя и холодный — приём.

Сун Ланю мешают — снова. Взгляд на противника — и…

«Тоже лютый мертвец», — проносится в подчинённом сознании неясная мысль.

Удары сыплются за ударами. Сун Цзычэнь действует лишь по привычке, ни на миг не задумываясь об этом поединке, не просчитывая ни один шаг наперёд — чего при жизни он никогда себе позволить не мог.

Шаг. Удар. Грохочущие цепи. Выставить метёлку вперёд. Снова нечеловеческая сила. От которой смертный давно бы уже умер. А Сун Лань и так мёртв слишком долгие годы, и теперь терять ему нечего.

В городе И начинает заниматься заря. Туман — снова ледяной туман — становится ещё более плотным, и в него — как ни странно, но хочется провалиться. Провалиться в эту серую массу без плоти. И — раствориться. Стать частицей воды — парящей в воздухе и скрывающей людские тайны от чужих глаз. Это лучше, чем быть самому — тайной, которую скрывает природа или — что хуже — другой человек.

Вэнь Нин — с мертвенно-бесстрастным выражением лица — грубо хватает его за горло, и Сун Лань неожиданно цепенеет — хотя лишь и на короткий-короткий миг. Призрачный Генерал продолжает отчаянно душить его — душить, словно хлипкую куклу. И — внезапно — в закромах сознания тихой поступью скользит отчаянное желание — не сопротивляться [впрочем, откуда оно?]. Поднимается ветер, вдали что-то щёлкает — даже не человек, и…

Хватка на запястьях, которую не расцепить. Призрачный Генерал переворачивается через голову и отлетает куда-то в сторону.

Снова бессознательное. Борьба — не с другими. Борьба — с самим собой. За одно чёртово право сделать шаг в иную сторону. Борьба — чтобы больше не бороться уже никогда.

Темнота.

Они снова сцепляются вместе с Вэнь Нином, а в какой-то момент — в пылу смертельного сражения — падают у ног заклинателя в чёрных одеждах.

— Держи его, — настойчиво шепчет тот, отдавая приказ Призрачному Генералу.

Вэнь Цюнлинь напрягает все силы, чтобы удержать его на месте, вжимая его в землю настолько сильно, насколько способен лютый мертвец. Но Сун Ланя ведёт вперёд лишь воля его повелителя — которую сломить невозможно — она и заставляет наносить поражение за поражением каждому, кто смеет вставать на пути Сюэ Чэнмэя. А Сун Цзычэнь слишком верен ему: его заставляют быть преданным, преданнее самого паршивого благодарного пса, что до ослепляющего блеска вылизывает руки случайному благодетелю. И Сун Лань не должен позволить никому нарушить завет своего хозяина.

Он делает последнее усилие, готовясь скинуть с себя Призрачного Генерала, словно лист дерева, порывом ветра прибитый к телу человека, но — в последнее мгновение…

[случайный взгляд].

Взгляд в такие же — пустые, неживые, мертвенно-чёрные холодные глаза, и…

«А за что или за кого сражается он?» — мимолётная мысль ударяет в голову тупой болью.

И лютый мертвец Сун Лань делает над собой последнее усилие — невероятно мощное, ожесточённое, пронзающее — до самых костей — сильнее любого удара Призрачного Генерала, до пугающего скрежета стискивая зубы, чувствуя, как дрожит в напряжении рука, всё ещё верная Сюэ Яну. Рука дрожит неисчислимо долго, блокируя попытки Вэнь Нина окончательно удержать его на одном месте, — и…

замирает.

Сун Цзычэнь не вырывается из — не такой на самом деле и мёртвой — хватки Вэнь Нина, сковывая собственные движения. Он остаётся в покое.

А в следующий момент — скрежещущая, сверлящая боль, и гвозди из головы исчезают. И мутная, скользкая преданность убийце уступает место человеческому осмыслению. Даосский монах теряет сознание; а следом — тихо и неслышно приходит [на цыпочках] напряжённо-мучительное тепло, обёрнутое покровом потного тумана.

Туман над городом И становится гуще.

Сун Лань позже приходит в себя и впервые по-настоящему осознаёт, что теперь всё точно закончено, — а он — отныне навеки мертвец с возвращённым сознанием.

Впредь — он простой человек, что умирает в холоде своей жизни.

И — где-то совсем глубоко-глубоко в душе он думает, что, наверное, быть лютым мертвецом было бы проще и… лучше — не чувствуя ничего и слушая лишь чужую волю, которой и посвящаешь всё своё существование, — и тут же одёргивает себя.

Сейчас Сун Лань окончательно мёртв. Как и Сяо Синчэнь. Их обоих — ещё тогда, почти десять лет назад — уносит с собой одна верность и один день.

Но впереди Сун Цзычэня — только студёная бесконечность. Которая — возможно — когда-нибудь и сможет — хотя бы и чуть ощутимо — потушить пламя вины.

И — всего лишь может быть — исцелить душу Сяо Синчэня.

А пока — мертвецу остаётся только в своём настоящем разбавлять мёрзлое будущее прошлым, грех которого — вечно голодное слепое чревоугодие.

И — теперь уже снова — принимать собственную судьбу в свои необратимо металлически-заледеневшие мёртвые руки.