Утопающие (гет)

Скорпиус сидел, облокотившись спиной об окно, внимательно следил за Лили и чувствовал, что совсем не знает, что ему делать. Такая ситуация происходила далеко не впервой, но если раньше подобное случалось лишь с идиотками, желавшими сблизиться с ним через постель, то теперь… перед ним, суетясь, одевалась Лили Поттер, и чувство усталость нагоняло на него волну тоски.

Ему не хотелось ничего говорить: оправдывать собственное желание было так же глупо, как если бы он попытался сейчас сделать вид, что она ему безразлична. Это была ложь. И в нее не поверила бы ни она, ни он. Поэтому, не пытаясь ее остановить, Малфой лишь с какой-то грустью думал о том, что, возможно, был смысл попытаться с ней поговорить. Возможно, был смысл наконец признаться в собственных чувствах, так крепко охраняемых им, но… Скорпиус чувствовал себя слишком уставшим от жизни, чтобы начать налаживать хоть с кем-то контакт.

Он помнил Лили Поттер очень хорошо, можно было сказать, что даже слишком. В конце концов, она вечно мельтешила перед его глазами, и поначалу ему было даже плевать — она была раздражающей младшей сестрой Альбуса, именно так он однажды сказал Розе, когда та докучала ему своими бесконечными вопросами. Он был на шестом курсе, и тогда Лили действительно казалась ему именно такой: маленькой, суетливой, слегка даже надоедливой и… слишком яркой.

Рядом с ней всегда были люди. Она смеялась громко, заражая смехом других, и поэтому, когда Лили заглядывала в библиотеку и усаживалась рядом с ним, он лишь раздраженно вздыхал, понимая, что еще минута, и сюда прибежит орава гриффиндорцев. В этом и была загвоздка: с представителями этого факультета он не ладил от слова совсем, им не нравилась его фамилия, а ему их вечно спесивый вид. Конечно, отчасти из-за того, что сама младшая Поттер принадлежала этому факультету, Малфой изначально испытывал к ней своего рода неприязнь. И ему казалось, что это было взаимно. Потому что карие глаза напротив всегда горели странным огоньком, стоило ему посмотреть в ее сторону.

— Это же ничего не изменит, да? — резко вынырнув из раздумий, он бессмысленно посмотрел на Лили, которая, замерев посередине комнаты, смотрела на него широко распахнутыми глазами. В них плескалась надежда, и ему отчего-то захотелось обнять ее, потому что у него у самого никаких надежд не было. — Я… можешь не париться, — махнув рукой, она поспешно накинула легкое пальто, а потом, сжав в руке палочку, неуверенно улыбнулась. — Альбус не узнает об этом. Никто не узнает.

Но она не уходила. Просто смотрела, стоя посередине жалкой комнатки, которую они поспешно сняли в Хогсмиде, и весь ее вид так и кричал: «Сделай хоть что-нибудь Малфой». И он бы был рад, наверное, подойти к ней ближе и сказать то, чего она так жаждала, но… что делать, если он совсем не верил в возможность отношений между ним и нею?

— Нам, как всегда, совсем не по пути, — наконец проговорил он, сузив глаза, наблюдая, как Лили с каждой секундой становилась все мрачнее.

Примерно так же он сказал в день, когда она пригласила его в Хогсмид. Ему было восемнадцать, он хотел поскорее выпуститься из Хогвартса, а Лили… она была интересной, да. Но с ней было бы слишком сложно. Именно так он думал, отказывая ей, замечая в ее глазах целый шквал болевых ощущений. Но Малфой действительно верил в то, что между ними слишком много препятствий, чтобы решиться на этот шаг — в конце концов, детская, глупая симпатия. Такое проходит удивительно скоро.

— Ясно, — пролепетала Лили, моргнув, а потом, отвернувшись, схватила сумку и уверенно зашагала к выходу. Он знал, что ей наверняка больно, и чувствовал себя из-за этого еще хуже. Скорпиус не должен был давать волю своим чувствам. Ему не стоило так далеко заходить. — Я больше тебя не потревожу, надеюсь, выпущусь, и мы с тобой никогда не встретимся.

Он надеялся на это же, уезжая во Францию. Осознав ближе к выпуску, что она определенно нравится ему, Малфой испугался. Лили же такая раздражающая, искренняя, яркая. Невольно его взгляд всегда искал ее в толпе пятикурсников, и, всякий раз понимая, что он слишком часто сталкивается с ней в коридорах, Малфой начинал ненавидеть себя же. Ему не нужны были эти чувства, к кому угодно, но только не к Лили Поттер. Однако управлять собственными эмоциями оказалось сложнее, нежели разумом, и в конечном итоге он понадеялся на то, что, покинув Лондон, он точно избавится от собственных чувств навсегда.

— Повтори весь материал, что мы прошли, — бросил он ей в спину, видя, как вздрогнула она от одного только звука его голоса. Глупая Лили Поттер. И вправду, сдался он ей. — Тогда у тебя точно получится окончить Академию.

Когда она, бросив злой взгляд вслед, наконец ушла, он почувствовал облегчение. Малфой даже не понимал, насколько сковано вел себя всякий раз, когда они оставались наедине, и это бесило еще больше. Ему совершенно не нравилось то, каким светлым чувством укутывалось его сердце, да и из-за кого, в самом деле? Из-за Поттер?

Впервые он осознал, что Лили, на самом деле, совсем не веселая, беззаботная гриффиндорка, лишь в тот момент, когда он увидел зареванную Поттер, сидящую на коленях в пустом коридоре. Ему хотелось подойти к ней и поинтересоваться, что произошло, но чем больше он наблюдал за ее хрупкими плечиками, который вздрагивали с каждой секундой все сильней, тем более отчетливо понимал, что это будет всего лишь шагом в бездну.

Он и без того утопающий: полное отсутствие веры в его дело со стороны родителей, заметное пренебрежение учителей и постоянные стычки с учениками других факультетов… Малфой устал так жить. В этом обществе, где все заведомо были против него, он не хотел быть связан никакими цепями, а любое содействие с Лили можно было приравнять лишь к очередным проблемам и непониманию общества. Он не хотел этого. Все, чего жаждало его нутро, — это уехать из Англии, построить там авторитет и никогда не возвращаться. Забыть вообще о том, что кто-то оценивал его по фамилии и ждал от него определенных вещей.

Вздохнув, Скорпиус вышел из комнаты и, не глядя по сторонам, уверенным шагом направился прямо домой. Было слишком паршиво, чтобы бродить по окрестностям Хогсмида, как он любил делать всегда, поэтому, трансгрессировав, он подошел к узорчатой двери и замер. Потому что совсем не хотел заходить.

В какой-то степени Малфой всегда завидовал Лили: веселая, легкая на подъем, она умела найти подход к любому человеку и так зажигательно смеялась, нелепо пританцовывая ногой. Она была полна жизни, и лишь позже он смог понять, что все это фальшь. Она была потерянной и неопределенной, никаких планов и целей, Лили жила, казалось, просто ради самого существования, и он, вкалывавший, как проклятый, совершенно не понимал такой подход. Лили была утопающей, и в этом слове заключалась вся ее натура… мог бы он тогда осознать, что такой же? Только тонет он в своем болоте, и к нему никто не придет.

«Спасение утопающего — дело рук самого утопающего, но разве можно лишить себя удовольствия побыть хоть раз меценатом?».

Какая чушь. Тогда он просто хотел помочь ей выбраться из ловушки и не заметил, как сам попал в нее. И откуда в нем только взялся такой убогий альтруизм?

Дернув ворота, Скорпиус уверенно пошел вдоль крупных кустовых роз, давясь их едким ароматом. Он не любил сад, расстилавшийся возле Малфой-мэнора, потому что все свое детство терялся в его могучих деревьях и высоких, колючих кустах. Пару раз доходило до серьезных эксцессов, и Скорпиус помнил, как большие голубые глаза матери были вечно на влажном месте из-за него. Наверное, он бы мог сказать, что его родителям не повезло с сыном… но, вспоминая, как растерян был отец, узнав о его желании уехать во Францию, Скорпиус думал о том, что, возможно, он просто их расплата за грешную юность и молодость.

— Скорпиус, дорогой, ты пришел? — со слабой улыбкой проговорила Астория, нервно теребившая вышивку. Иголка в ее руках дрогнула, когда она подняла свои печальные глаза и посмотрела на него.

Сколько он себя помнил: родители всегда расстраивались из-за него. Дружба с Альбусом Поттером, его отказ заключить помолвку с мисс Забини, в конце концов, глупый побег во Францию — он только и делал, что шел против их воли, которую, впрочем, ему не так уж и навязывали. Так что бы стало, если в один из дней он привел в этот дом, ее, Лили Поттер? Не было бы ли это тем самым шагом, который навсегда отделяет детей от родителей?

— Как отец?

— Хуже, — тихо пролепетала она, а потом, поднявшись с места, Астория тепло улыбнулась и погладила Скорпиуса по щеке. — Я так рада, что ты вернулся. Что бы мы без тебя делали…

— Мам…

— Ты же не уедешь больше?

Больше всего на свете Скорпиус желал бы сбежать. Из Лондона, из этого дома, от взгляда красивый карих глазах. И у него почти получилось, но когда ему пришло письмо о том, что его отец находится на последней стадии Драконьей Оспы, он понял — не вышло.

— Нет, конечно, — уверенно произнес он, с каждым словом дробя себя на куски. — Ты выглядишь очень уставшей, опять не спала?

— Но как же? — удивленно проговорила Астория, переместив свой беспокойный взгляд в сторону, и он знал, что смотрит она на дверь, что вела к парализованную отцу. — Разве я могла уснуть, не дождавшись тебя?

Когда Скорпиус вошел в окутанную тьмой комнату, он даже не попытался включить свет. Малфой лишь присел на пол возле кровати и, откинув голову на мягкое одеяло, бессмысленно посмотрел в потолок. Ему хотелось увидеть Лили. Какой бы несчастной она ни была, как бы сильно ни запутывалась по жизни, ее глаза всегда сверкали каким-то лукавым весельем, и он действительно любил смотреть на нее в те моменты, когда ей казалось, что он не замечает ее.

Ее совсем не изменили годы. В тот день, когда он пришел к Гарри Поттеру, конечно же, он знал, что Альбуса там не будет. Скорпиус просто ждал ее, ему хотелось проверить, убиты ли его чувства и как трудно ему будет работать в Академии. Глупая, по-прежнему маленькая Лили Луна Поттер не знала своего пути и бродила, как бездомная собака, бросаясь на первую кость, что попадалась на пути. Не потому ли она так упорно держалась за эти несчастные зелья, что боялась просто окончательно упасть?

Растерянная, с разболтавшейся прической на голове, она смотрела на него с широко распахнутыми глазами, и Скорпиус понимал — ничего с его чувствами не сталось. Он по-прежнему влюблен. И самое глупое, ироничное, заключалось в том, что все его чувства были взаимны, но он никогда не пытался сделать шаг, наконец дать им волю. Скорпиус боялся, что у них ничего не получится, в конце концов, они слишком разные, между ними годы, статус, фамилии и родители.

Они сходились лишь в том, что оба тонули в своих чувствах и жизни, надеясь на помощь, которой, на самом деле, ждать было не от кого.

Тяжело вздохнув, Скорпиус прикрыл руками глаза. Ночь, темная, длинная, была слишком пугающей, ведь он знал: каждый час на счету, еще немного — и отца не станет. И если он в любом случае заставит себя встать на ноги, что станет с матерью? Как он будет смотреть ей в глаза и понимать, что совершенно бесполезен?

— Скорпиус… — тихий голос даже не заставил его вздрогнуть. В последнее время Астория слишком часто приходила к нему ночью, потому что, наверное, боялась оставаться одна.

Шелестя юбкой, она подошла к нему ближе, и он, бросив взгляд в пугающую тьму, смог различить ее силуэт. Астория плакала, он понял это по сбившемуся голосу, когда она, присев рядом, схватила нервно его за руку.

— Совсем не понимаю… как такое вообще произошло? — лепетала она, и Скорпиус падал, сдерживая внутренний вопль за ребрами. — Сегодня мне сказали, что осталось дня два, не больше… как же так? Почему?

Больше всего на свете Скорпиусу хотелось сбежать. Или, отмотав время обратно, прижать к себе Лили и, сдерживаясь из последних сил, сказать наконец правду: «Ты нужна мне, черт возьми». Но он, конечно же, этого не сделал, никогда не сделает: когда Малфой упрекал Лили в постоянных побегах, сам забыл уточнить, что это и его проблема тоже.

— Все будет хорошо, мам, — сказал тихо Скорпиус, сжав ее ладонь.

И сам он в это, конечно же, абсолютно не верил.

* * *

— Мистера Малфоя опять нет, говорят, он уволился?

Лили вздрогнула, бросив раздраженный взгляд на однокурсниц, и тяжело вздохнула, прежде чем наконец покинуть душное помещение Академии. Ей хотелось просто уйти хоть куда-то, желательно в место, где бы никого не было и, прикрыв глаза, забиться в истерике.

Сердце ныло тоскливо, и разум твердил: «Оставь в покое свои чувства». И Лили бы с радостью послушалась его, только… только вот не получалось. Она думала о нем слишком часто, вспомнила черты его уставшего лица и думала лишь о том, что если бы он просто сказал ей остаться, то Лили бы осталась. И что бы потом с ними ни случилось, куда бы ни занесла их жизнь — все это было бы просто пылью. Потому что самое главное заключалось в том, что Скорпиус был бы рядом.

А так его не было. Она даже не могла наблюдать за ним в Академии, он перестал появляться в ней почти неделю назад, и Лили со страхом думала, что Скорпиус опять уехал в свою чертову Францию. Иногда она почти порывалась трансгрессировать прямо к Малфой-мэнору, но вспоминая всякий раз его безразличный взгляд в тот день, Лили понимал — не стоит. Зачем в который раз бегать за человеком, которому ты совсем не нужна?

— Чего грустишь, сестренка? — смеялся над ней Альбус, когда она, выпадая из реальности, вспоминала сильные руки Скорпиуса и мечтала о том, чтобы этот момент можно было растянуть в вечность.

— Отстань, — лишь ворчливо отвечала она, пряча лицо в ладонях, боясь расплакаться прямо перед ним.

Потому что Лили действительно было больно. Ей казалось, что стоит лишь сделать первый шаг, и они по-настоящему будут вместе. Но у реальности были другие планы, и у нее, казалось, не было даже и мысли сделать Лили счастливой. С каждым новым днем она лишь сильнее окунала Поттер в серые будни, вселяя в нее чувство безнадёжности происходящего, и Лили думала, что совершенно точно устала. От зелий, от Академии, от предстоящих экзаменов и от собственного выпуска. Потому что потом, после него, что будет с ней?

И вот в один из дней Лили, изучавшая себя в зеркало, вдруг подумала, что, может, и не было смысла так много размышлять над этим? Какая разница, что будет там, завтра, если у нее прямо сейчас полный бардак? В глобальных целях был смысл лишь в том случае, если б у нее были мелкие, те, что можно было реализовать в течение недели, так в чем смысл ей вообще так убиваться?

Чего ей хотелось больше всего? Что именно она могла сделать прямо сейчас?

Лили усмехнулась невесело. Ведь больше всего она мечтала прямо сейчас сорваться с места и повидаться с ним, заглянуть в эти серьезные серые глаза и попытаться найти в них ответ. Почему-то ей казалось, что только лишь в том случае, когда она окончательно закроет внутри себя историю длиною в восемь лет, Лили наконец сможет посмотреть открыто в реальность.

— Ему не стало лучше? — Лили ковыряла уныло кашу, то и дело бросая грустные взгляды в открытое окно, что заливало солнечным светом пространство, вполуха слушая разговор родителей. Мерлин, ей было двадцать пять, и тот факт, что она по-прежнему жила с ними вызывал некоторую горечь.

— Он умер, — спокойно проговорил Гарри, сильнее дернув газету, и Лили с некоторым удивлением посмотрела на отца. Он был хмурым, и, казалось, что-то тревожило его.

— Шутишь? — с неменьшим удивлением протянула Джинни, поставив на стол тарелку с панкейком. — Не могу поверить.

И он лишь тяжело вздохнул, что вызвало в Лили еще больше вопросов. Она совершенно не понимала, о чем они вообще говорили и, когда природное любопытство заскреблось кошкой где-то внутри, она быстро проговорила, почти даже безразлично:

— Да о ком вы?

— Драко Малфой. Последняя стадия Драконьей оспы, милая, — с грустной улыбкой проговорила Джинни, и у Лили из рук выпала ложка. В один момент мир просто слетел с рук Атласа и покатился прямо на нее.

— Тяжело Скорпиусу, конечно. Смотреть, как умирает отец… никому не пожелаешь.

Она сорвалась с места раньше, чем родители вообще смогли отреагировать на ее уход. Лили просто быстро шла по лестнице в свою комнату, чувствуя, как сердце бьется бешено, грозясь вот-вот вырваться из груди. Было страшно и больно, но сильнее всего было чувство сумасшедшей тревоги, которая накрывала ее, поглощала в свои недра.

Решение пойти к нему было настолько же естественным, как и желание забрать всю его боль себе, и Лили, схватив палочку, быстрым шагом выбежала из дома, и, зажмурив глаза, трансгрессировала прочь. Через секунду она уже стояла у ворот Малфой-мэнора, и, замерев неловко, смотрела сквозь простилавшийся сад. Как она зашла бы сюда? Что сказала бы? Вся глупость происходившего навалилась на нее снежным комом, и ей только и оставалось, как смотреть в красивые кусты роз и возвышающийся мэнор.

В конце концов, Лили уже далеко не храбрая гриффиндорка, и ее удел — это молча наблюдать за старинным магическим домом и знать, что там, среди эти величественных стен и старых гобеленов, сидит он — человек, за которого Поттер хваталась отчего-то слишком отчаянно, так, словно от него зависела вся ее жизнь.

«Дура», — подумалось ей, и Лили, развернувшись, хотела уже было пойти прочь, но в этот момент, когда она подняла свою голову, то заметила Скорпиуса, который, неспешно идя по тропинке, безразлично смотрел себе под ноги и не замечал ничего.

Облаченный в черный, Малфой выглядел, как всегда, серьезным и сосредоточенным, но Лили отчего-то казалось, что все это сплошь показное. С прошествием стольких лет она смогла понять только одну вещь: за всем этим равнодушием и этими пронзительными взглядами скрывалось что-то, о чем никто не должен узнать, но что она могла поделать со своим любопытством? Разве ее вина была в том, что Лили мечтала понять его?

— Привет, — неловко бросила она, осознавая, что бежать ей просто некуда. И, видя его глаза, которые стали на полтона темней, Лили подумала, что не очень-то и хотелось.

— Здравствуй.

Он молча отворил ворота и, придержав их, позволил Лили проскользнуть внутрь. Ей было совершенно точно неловко, а еще немножко стыдно, но, бросая украдкой взгляды на его спокойный, ровный профиль, она думала, что ни за что бы не бросила его теперь одного.

— Все в ужасе от твоего отсутствия, — залепетала она слишком быстро, то и дело сбивая дыхание. Ей хотелось прекратить это изувеченное молчание, а жалость или сочувствие Малфою точно были не нужны. — Не знаем уже, что и думать, как готовится! — невесело и коротко рассмеялась Лили, мысленно закатывая глаза из-за своего поведения. Но он молчал, и Лили, прикрыв глаза, почувствовала странной прилив какой-то сумасшедшей энергии.

Резко обогнав его, она остановилась посередине дороги, тем самым преграждая ему путь, и, уперев руки в бока, решительно проговорила, сверкнув глазами:

— Знаешь что, я соврала! Еще как я буду доставать тебя! — переведя дыхание, Лили внимательно наблюдала за его реакций, но он, стоявший напротив, лишь приподнял бровь, и какая-то искорка насмешки промелькнула в его глазах. — И мне абсолютно все равно, что тебе это не сдалось. Бери ответственность, в конце концов!

— За что это мне брать ответственность? — усмехнулся Скорпиус, но Лили видела, как какая-то тень грусти то и дело проявлялась в этом лице.

— Как за что! — эмоционально воскликнула Лили, а потом, приблизившись к нему, лукаво усмехнулась: — Ну же, включите голову, мистер умник, естественно я говорю о том дне.

— В произошедшем решительно нет моей вины, Поттер. Ты сама на меня набросилась.

— Мог бы и оттолкнуть! — с некоторой обидой подхватила она, легонько стукнув его кулачком по плечу. И по мере того, как улыбка сползала с ее лица и в нем прояснялась глубокая печаль, Лили чувствовала, как Скорпиус напротив лишь устало вздохнул, а потом, схватив ее за локоть, приблизил ближе к себе и серьезно проговорил:

— Мог. Но не хотел.

Сердце у Лили предательски йокнуло, когда она с какой-то робостью смотрела в его глаза и пыталась найти там нужные ей ответы. И чем больше Лили окунулась в эту серую безликую бездну, тем сильнее ощущала прилив какой-то странной, светлой энергии. Она чувствовала себя так, будто наконец оживала спустя восемь лет, и Лили казалось, что все ее скитания и потерянность рядом с ним превращались в какую-то теплую уверенность; казалось, что не все у нее потеряно. Ведь двадцать пять лет — это далеко не приговор, и она еще сможет отыскать ту самую важную дорогу среди нескончаемых извилистых троп.

— Малфой, — проговорил она, когда их молчание начинало раззадоривать ее внутренних чертят, а его рука так и держала уверенно ее локоть.

— М? — протянул в ответ, и Лили видела, что его глаза поблескивали от какого-то странного веселья.

— Поцелуй уже меня, дурак!

Но, не дождавшись, Лили опять схватила его за отвороты мантии и, притянув ближе, улыбнулась прежде, чем его шершавые губы накрыли ее, и она падала прямо в бездну, на самое дно, и весь ее страх исчезал. Потому что, в конце-то концов, утопающим не нужно спасение — возможно, будет лучше просто их подтолкнуть.

— И все-таки, ты чертовски непоследовательна, — проговорил он с усмешкой, когда Лили, уткнувшись носом ему в грудь, слегка коварно улыбнулась, сомкнув свои руки у него за спиной.

— Мерлин, какой же ты зануда, — протянула Лили иронично, чувствуя, как с каждым секундой какой-то восторг охватывает все ее тело.

И ей было радостно, потому что впервые в жизни она не боялась того, что последует за этим днем, потому что перепутье оказалось лишь остановкой. Лили усмехнулась по-счастливому глупо, сильнее сдавливая его грудную клетку, когда почувствовала, как его рука аккуратно легла ей на талию, притягивая еще ближе, позволяя ей полностью окунуться в какой-то бешеной поток собственных чувств, так долго хранимых и оберегаемых ею.

Лили была счастлива.

И радостная улыбка, действительно искренняя, незаметно для нее проявлялась на устах.