Покинутый (джен)

Полёт занял у меня весь день, но толком я этого и не заметил. Старался ни на что не смотреть и ни о чём не думать. Просто глядел на небо, наблюдая за облаками. Да, здесь было проще угадать формы, но они были мне абсолютны безразличны и не вызывали ровным счётом никаких эмоций. Но с приходом темноты всё изменилось в лучшую сторону; настроение немного поднялось. Я попал в крупный город, что искрил огнями так, словно горел. Несмотря на позднее время суток, по улицам гуляло немало народу, оживлённо щебеча что-то на своём наречии, которое было мне непонятно, но отдалённо знакомо. А потому я не решился спускаться к ним вниз, а проложил свой путь по крышам, поскольку чисто зрительно устал от полётов. Казалось даже, что у меня кружится голова.

Но если в предыдущем моём месте обитания рассмотреть что-либо из-за тумана было невозможно, то здесь ситуация складывалась иначе. Огоньки освещали его полностью. Путешествовать с крыши на крышу здесь было настоящим удовольствием! Хотя бы потому, что я видел куда иду, а не блуждал, как ёжик в тумане.

Однако позже у меня сложилось такое чувство, что я притягивал города с какими-то странными строениями наподобие башен или шпилей. Будто у каждого было больным местом, у кого больше, выше и дольше стоит. Так и здесь с любой точки была видна эта необычная постройка, целиком сделанная из металла. И это было неудивительно. Конструкция огромная, наверное, около трёхсот метров в высоту. Внутри был лифт и целая система подъёма, на двух этажах ресторан и прочая развлекательная и интеллектуальная ересь. Облетая вокруг, в одном месте заметил какие-то надписи, прочесть которые не мог, но приблизительно догадывался, что скорее всего это чьи-то имена, наверное, создателей сего творения.

На высоте трёхсот метров, возможно даже немного выше, всё было похоже на полыхающие угли, с небольшой просекой из реки. Я присел на длинную антенну и вздохнул полной грудью. Интересно, а я был здесь когда-нибудь? Слышал ли запахи этого города и дороги, смотрел ли достопримечательности? Или же был из тех, кого всё время куда-то тащат, но сам он никогда и никуда не хочет? Сколько мне лет? Кем я был и отличаюсь ли от него тем, кем стал? Столько вопросов и ни одного ответа…

Где-то внизу услышал голоса. Слух хоть и был обострённый, но на такой высоте я едва мог разобрать слова, тем более на другом языке. Но явно понимал, что это ссорятся мужчина и женщина. Но, наконец, смог разобрать что-то отдельное, буквально крик из её уст:

— Sois honnêt avec toi-même!

— «Быть честным с самим собой»? Барышня, да это же априори невозможно! — засмеялся я, но затем замолчал. На меня вдруг снизошло озарение. Я только что спокойно перевёл фразу с языка, которого точно не мог знать. — Что за? .. Это же французский… Точно! Конечно, как я мог не узнать! Это Париж! — я был безмерно счастлив тому, что смог вспомнить хоть что-то. Даже такую мелочь — понимание, где находишься. — Значит, я знал французский?

А их спор продолжался. И только под конец я смог различить его ответ:

— Il n`est jamais tard d`être celui qu`on veut.

Он так потряс меня своей простотой и искренностью настолько, что на мгновение я словно выпал из реальности. Пока не услышал… Звон. Тяжёлый, равномерный звон колоколов, что медленно переливался в более звонкий, складываясь в свою мелодию, неясную никому, но находящую отклик в сердце каждой человеческой души. Слепо я следовал этой песне в поисках её источника. Он был далеко отсюда. Но звон не стихал, давая мне надежду, что среди этого огромного количества домов я найду его! Так я и бежал, пока, наконец, не вышел на собор — массивный, могучий, но вместе с тем лёгкий, воздушный, словно парящий над землёй. Перелетел через реку, что осталась моим единственным препятствием, и замер в немом благоговении перед этими звуками и столь потрясающим творением искусства, умело сочетающим в себе витражи, фундаментальное по крепости здание с башенками и шпилем. Форма собора показалась мне странной, но напоминала Т-образную с перекрестием посередине. Мне захотелось тут же осмотреть его от основания фундамента до кончика шпиля, каждый закоулок, но с трудом я сдержал неистовое желание, чтобы перед этим обойти его вокруг и ещё послушать дивную песнь металла. Не раз слышал подобное, даже в том городе, названия которого я тогда так и не вспомнил, звонили колокола. Но нигде, нигде до и нигде после я не слышал песни красивей, чем эта. Песня самого сердца Парижа.

Я прошёл через небольшие заросли деревьев и вышел в сад. Что меня удивило в первую очередь, так это то, что здесь не было слышно шума города. Тихо журчала вода в фонтане, ветер покачивал кроны, тревожил нежные лепестки роз, рассыпающихся от такой жестокости. Но он заботливо собирал их и разносил всюду, словно стараясь привнести в мир красоту. Прямо на меня смотрела статуя Девы Марии с младенцем. Смотрела так внимательно, что мне стало не по себе, я словно ощущал чьё-то присутствие, сродни моему, такому же странному, существование которого убивало все законы здравого смысла. Однако я его чувствовал. И, надо признать, в душе улыбнулся этому, уже не было так одиноко.

Сад своей нежностью и тонкостью исполнения словно защищал торец здания, что был выполнен наиболее утончённо, отчего даже казался уязвимым. Создавалось чёткое ощущение, что его нужно трепетно поддерживать, как это делали своды башен, что соединялись с ним хрупкими на вид мостиками. Я обошёл собор с южной стороны. Вот здесь-то ему и не хватало помощи, многие башни были повреждены, их пики разрушены, примерно в таком же удручающем состоянии были и порталы. Но не могу сказать, что это вызывало скорбь в моём лице. Изъян был виден лишь с этой стороны, судя по всему, мало кто здесь ходил. Но, может, в будущем это ещё и отреставрируют, кто знает.

Наконец я вышел к фронтовой части с двумя поражающими воображение размерами колокольнями, «рожками» венчающими фасад. Что было странно и примечательно — здесь оказалось три входа в собор. Каждый представлял собой отдельную сцену. Центральный проход показался мне всё же более «авторитетным», как главный вход в любое здание, через который, я думал, и буду заходить внутрь. Ан нет, этот портал удивил меня статуями с воскресшими мертвецами, тянущимися в небо. Очевидно, что это было изображением «Страшного Суда». Какой ироничный, однако, вход в святилище. Нет, не пойду. Слева был портал с той же Богородицей, что уже, как мне казалось, просто преследовала меня, а справа с неизвестной мне святой.

Моё внимание привлекла композиция чуть выше, состоящая из, как я насчитал, двадцати восьми статуй в ряд, изображающих королей. Что странно, выглядели они совершенно иначе, чем другие скульптуры, словно были поставлены позже или же восстановлены. В целом, было ясно, что собор не раз пострадал от руки человека. Дабы не выбирать между страшным судом и девой Марией, я взлетел, прошёл через витраж и, наконец, оказался внутри.

Казалось бы, я — призрак, и переходы из светлого помещения в тёмное никак не должно на мне отражаться, но нет. Первую минуту я не видел ничего, кроме небольших участков света, исходящих от тяжёлых бронзовых люстр и свечей. Но этого было недостаточно, чтобы осветить огромный зал, внутри которого я оказался. В конце своеобразного коридора, огороженного колоннами, стоял невиданных размеров орган. Не долго думая, подлетел к нему поближе, чтобы рассмотреть искусную работу, хотя было видно, что некоторые его части выполнены сравнительно недавно. И это не сберегли. Что ж, хорошо, что хотя бы стараются сохранить. Так хотелось послушать, как он играет, кинуть на него какую-нибудь гальку, но, к сожалению, я не мог.

И тут… клянусь, я почувствовал. Тонкий, мягкий аромат. В изумлении я резко развернулся на месте и побежал, стараясь втягивать изо всех сил этот сладкий запах. Он исходил из самого освещённого места во всём соборе. Источником оказалась ваза с лилиями, белоснежными, чистыми, напоминающими слёзы Богородицы, у подножия статуи которой они и стояли. Удивлению моему не было предела.

— Опять ты? — шептал я. — Что же ты пытаешься сказать мне?

В недоумении попытался погладить нежные лепестки лилий, но мне это так и не удалось. Да, не стоило тешить себя иллюзией живости. Тяжкий стон сорвался с губ, я отвернулся от букета и переместился выше. Ничего не оставалось, кроме как брести по галерее, желая несколько отвлечься. Парапеты пестрили полуразрушенными скульптурами непонятных чудищ, кажется, они называются химерами. Снова пошёл дождь… И прекрасный Париж скрыл в себе туман, который, судя по всему, я носил с собой. Где-то вдали били молнии, послышался оглушительный раскат грома, от которого я немного присел. Но это лишь дополнило моё помрачневшее настроение. А потому я просто продолжал идти вперёд по галерее, пока не наткнулся на ещё одну горгулью. Она сидела на парапете, облокотившись о ладони, словно смотрела на город. Вечно и неустанно. Но, казалось, её эта участь не печалила. Участь вечного наблюдателя. Каким стал и я. Нет, она смотрела так мечтательно, полуотколотые губы скривились в улыбке. Не знаю почему, но решил последовать примеру этого, в чём-то мудрого, существа. Просто сидел и смотрел на город, как его обволакивает гроза и окутывает лёгкая дымка. И как сквозь неё просачиваются огоньки, неустанно стараясь освещать его. И я тихо повторил про себя:

— Il n`est jamais tard d`être celui qu`on veut… Никогда не поздно быть тем, кем хочется. Может… Может это и не так важно? То, кем я был раньше? Ведь «Я» это всегда я, и какая разница: отличается ли образ, который мне до кучи и неведом, от того, кем я являюсь? По-моему, неплохо было бы просто быть и не думать о прошлом, как думаешь? — посмотрел на химеру. Она всё так же ласково улыбается мне. — И я того же мнения, — так же улыбнулся вдаль. — Надо бы продолжать путь.

Я поднялся на парапете и спрыгнул вниз, решив напоследок всё же увидеть этот город своими глазами, стараясь запомнить каждую мелкую деталь, каждую вывеску или прохожего, что встретится мне. Увидеть глазами обычного человека, что не умел и никогда не сможет уметь того, что теперь могу я. Чтобы навсегда проститься с этим образом и принять того, кем я стал.