Городские легенды (джен)

Этот кроссовер должен был случиться рано или поздно. "Мать уродов" и "Призрак оперы" созданы друг для друга.

Но, если быть до конца честной, после прочтения этого короткого рассказа Мопассана я физически почувствовала себя грязной. Вот прям помыть руки потянуло, честное слово. Антинаучная пропаганда 19-ого века во всей своей сомнительной красе, как напоминание о том, что не так уж и давно люди на самом деле считали, что женщина в может родить (именно родить, а не изувечит после) ребёнка с отклонениями НАМЕРЕННО.

Август уже перевалил за середину, когда на пороге появился Эрик, взмыленный от долгой дороги и жаркого полуденного солнца. Сопровождающих в тот раз у него не было и Мэди позволила себе короткое объятие, заставившее долговязого отпрыска сильно нагнуться для того чтобы она смогла обхватить его шею.

― На долго в этот раз? ― спросила она, рассеянно смахивая с его плеч дорожную пыль.

― На две недели, ― ответил Эрик, входя в дом и спешно стягивая ткань со своего лица. Потревоженная пыль на одежде заставила его чихнуть. ― Пока здесь немного позанимаюсь, а после отправлюсь в Италию. Один архитектор согласился взять меня своим помощником на иностранный проект.

― Потом расскажешь, ― притормозила его Мэди, спешно забрав чемодан из его рук. ― Давай в ванну и переоденься, а то уже глаза воспалились от этой пыли. Нкира! ― позвала она работницу, направившись с поклажей в комнату сына.

― Стой! Тяжёлый же! ― спохватился юноша.

― Да и я не хрустальная, ― со смешком ответила женщина. ― Разувайся и проходи, а я пока найду что-нибудь чистое и обед соображу. Где ты вообще столько грязи нашёл?

― На вокзале, где ещё?

Отерев чемодан влажной тряпкой, прежде чем внести его в комнату, женщина достала старые вещи сына. Их он едва ли год проносил, слишком уж быстро вытянулся в росте и рубашка с брюками быстро стали коротки. Только вот выбрасывать этот упрямец их не пожелал.

«Да будет тебе! Они ещё хорошие. Для домашней работы сгодятся,» ― говорил он, складывая их на самую верхнюю полку.

И ведь действительно сгодились. До следующего дня, пока дорожная одежда будет сохнуть, вполне подойдут.

За ужином, пока оголодавший с дороги юноша поглощал угощение одно за другим и рассказал о том, как получил место в проекте Лионели у одного персидского заказчика, женщина в очередной раз задалась вопросом, как вся эта еда помещается в её тонком долговязом ребёнке и куда потом уходит. Из сумбурного монолога, помимо терминов, которые Мэди не понимала, можно было вычленить лишь то, что эта работа на долго и навещать её он вряд ли сможет.

― Ничего, ты долго пытался пробиться, а когда вернёшься, работу тебе будут предлагать охотнее, ― заметила Мэди. ― Главное разузнай на какой адрес письма отправлять.

―А пока я здесь, могу чем-нибудь помочь. Я заметил, что калитка совсем…

― Лучше отдохни как следует, ― поспешила прервать его триаду Мэди. Эрик болтал без умолку последние пару часов, словно ему приходилось молчать все полтора года вне дома. ― Наработаться ещё успеешь.

* * *

Вдоль прибрежной полосы небольшого сонного городка располагался не только маленький и опрятный порт, но и небольшая красочная набережная, с узкой полосой каменистого пляжа, на котором в бархатный сезон отдыхали буржуа, любившие проводить время в романтично-уединённом покое, и писатели. В общем-то по большей части только эта узкая полоска пляжа, скучающие одинокие богачи да сбежавшие на время от надоевших им жён семьянины, облюбовавшие её, составляли большую часть дохода крохотного городка.

Правда столичным жителям быстро надоедала мирная тишина сонной провинции, в которой почти ничего не происходило. И дабы развеять скуку, не привлекая к себе слишком много внимания, они начинали прибегать к различного рода развлечениям и по долгу рассказывали заезжим немногочисленным друзьям байки, большую часть которых не знал ни один местный житель.

Из-за такой вот скуки один из гостивших в городке богачей и позвал к себе в гости своего лучшего друга писателя, предлагая немного поправить здоровье на местном ласковом солнце. Вместе они по долгу гуляли по набережной и тихим узким улочкам, засыпанным опавшими белыми цветами акаций. Престарелые дворники редко успевали убрать всё за одно утро. Прогулка по достопримечательностям оказалась довольно короткой. Интересного в самом городке было мало. От скуки отдыхающие даже прибегали к крайним мерам и начинали интересоваться теми скромными ошмётками архитектуры, которые достались этому месту от более помпезного Парижа. Чтобы отличить здесь один стиль от другого нужно было быть крайне внимательным и дотошным любителем мелочей. В ход шла даже ботаника, со всеми её причудами.

― Вот, полюбуйся, ― торжественно указал буржуа на дуб святого Авраама своему другу.

Старое дерево застало ещё тамплиеров, судя по его громадным размерам. Толстые ветви причудливо и болезненно изгибались, скручивались, будто были частями гигантской виноградной лозы, что тянулась до самых небес, как в какой-нибудь сказке. Гротескные коричневые узловатые корни с тонкими прожилками вырывались из-под сухой земли, и снова ныряли вниз, оплетая острые валуны. Дыры и впадины коры казались чем-то совершенно не естественным. Тем, что не должно было существовать в прекрасном и идеально мире, созданном Богом. Кора более походила на бесконечное множество шрамов от застарелых и подолгу болезненно гнивших ран старого военного. Гигантское и странно очаровательное в своём уродстве дерево было лишь частично покрыто листвой. Впрочем, и та казалась нездоровой, заразной для всех остальных растений.

― В местной церкви мне сказали, что ему уже почти пять столетий, ― выдержав паузу, продолжил буржуа, пока его друг ощупывал отполированную дождями и временем древесину. ― Представь себе, они, оказывается не против того, чтобы местные отмечали Самайн в ночь перед днём всех Святых у корней этого уродливого гиганта. Я даже думаю приехать сюда в октябре и поглядеть, что за шабаш здесь собирается. Но, судя по виду этой штуки, как минимум ад должен разверзнуться из под его корней.

Друг всё это время не сводил глаз с колосса из чёрного дерева. Определённо живое растение выглядело причудливо-уродливой колонной во дворце восточного хана, Изогнутый ствол казался искусственно сплетённым из нескольких столь же крупных деревьев, а куполообразная крона устало клонилась вниз под тяжестью толстых листков покрытых страшными бледными наростами.

― И ещё, месье Дебьен, мой сосед, как-то за ужином обмолвился, что сюда мать уродов особенно часто ходит, ― случайно сорвалось с языка буржуа.

― Опять своими небылицами портите местные сказки? ― устало поинтересовался его друг.

― Я и сам слабо верю в то, что сюда на шабаш ходит местная ведьма, но вот на счёт уродов уверен. Как минимум одного видел своими глазами. Высокий и будто бы скрученный, как этот дуб. Только в добавок бледный, со страшным взглядом и лицо вечно за какой-то тряпкой прятал.

― Ну и что же такого-интересного в альбиносе? И не такие бывают уроды, ― пожал плечами писатель.

― Согласен, но ты дослушай сперва, ― попросил буржуа, стараясь не выдавать своей обиды за скептицизм друга. ― Он как раз оказался сыном той женщины, которую здесь матерью уродов зовут. Первым её творением, если можно так выразиться.

Раньше она была абсолютно неинтересной и не выразительной танцовщицей. Частенько выступала в местном кабаре, иногда и на гастроли выбиралась вместе со своей труппой. Любовников с ней никто не видел, но, по-видимому согрешила она так же как и многие её профессии. Решила таким образом захомутать, ты уж прости мне этот лексикон, какого-то заезжего буржуа. Но в итоге, как ты уже догадался, получила только ненужную ей самой беременность.

Толстых и бесформенных танцовщиц в труппе не держат, поэтому она и стала затягиваться в корсет. Чем больше рос живот, тем сильнее она затягивала шнуровку, тем жёстче и чаще ставила кости. Уж не знаю, как ей удалось выносить дитя, но родила она его, как говорят, в срок и, вроде бы, почти тайком, не явившись лишь на одно из своих выступлений. Но из-за постоянного давления существо это родилось длинным и страшно изуродованным. Поверь, когда я его первый раз увидел альбинизм бросился мне в глаза не в самую первую очередь.

Говорят, она его хоть и вырастила, но ненавидела лютой ненавистью. Да и сам по себе несчастный вырос косоглазым идиотом.

Затем однажды в этот маленький городок приехал довольно своеобразный цирк. Держатель паноптикума увидел этого урода и решил выкупить его у матери. Сумму предлагал кругленькую, что за целый год простая танцовщица не заработает. Тогда-то в ней и проснулась жадность вместе с поистине мужицкой деловой хваткой. От крупной суммы она отказалась, но согласилась отдать им своего идиота в аренду. Вроде как, раз он на них будет работать пока живой, так значит и ей должен был деньги приносить, пока живой.

С тех пор она не выступала, и получала доход со своих уродцев. Пять тысяч франков за год ― сумма не маленькая для такого тихого городка.

― Ты сказал «уродцев»? ― поспешил уточнить писатель. ― Хочешь сказать, что их несколько?

― Да. Видел я, конечно, только одного, который по старше, но разве с одного можно наскрести на маленький домик со всеми современными удобствами, садом и прислугой. Да со стороны на это аккуратное здание посмотришь и подумаешь, что там натурально нотариус в отставке живёт или архитектор какой-нибудь.

― Да будет тебе, ― вздохнул писатель. ― Ещё могу в мать одного урода поверить, но в то, что она их нарочно разводит, чтобы заработать на уродцах, подобных тем что цыгане в клетках показывают на всяких ярмарках… Ты хоть общался лично с этой вашей ведьмой?

― Значит не веришь?

― Нет, ― уверенно отрезал писатель.

― Значит я просто обязан вам с этой чертовкой очную ставку устроить. Или даже больше, пойдём и я покажу тебе её дом.

* * *

Мэди неспешно собралась чтобы отправиться на рынок и пополнить запасы продуктов, надеясь вернуться как можно быстрее. Болтливые торговцы тратили слишком много времени на всякую чепуху, всё ещё наивно пытаясь заработать на ней побольше.

Эрика она нашла сидящим на крыльце дома в компании ящика инструментов и небольшой деревяшки, из которой он по старой привычке вырезал какую-то зверушку. Выстиранная дорожная рубашка и брюки были ему будто бы широки, но с рукавами закатанными по самые локти и одной небрежно вздёрнутой брючиной вся эта излишняя мешковатость не бросалась в глаза.

― Давай я с тобой схожу, ― предложил он, поднимаясь со ступеней. ― Базарные кумушки языками рядом со мной чесать меньше будут, да и марли с ватой за одно взять нужно.

― Хорошо, ― согласилась Мэди. ― Иди собирайся, только быстро.

― Ты даже согреться не успеешь, ― заверил её юноша, спешно скрывшись в прохладном доме.

Подойдя к калитке женщина отметила, что неспокойные руки чада добрались-таки до расшатавшихся железных петель. Невольно усмехнувшись про себя она пару раз качнула решётчатую калитку. «Даже петли смазал» ― отметила она про себя.

― Добрый вечер, мадам, ― послышался излишне жизнерадостный оклик незнакомца с улицы и женщина поспешила задвинуть засов. ― Вы только что вернулись откуда-то?

― Напротив, ухожу, ― криво улыбнулась она. ― С каким бы вопросом вы не пришли, придётся отложить его до другого раза.

― Я Жорж Соран, а это мой друг, писатель…

― Не помню, чтобы интересовалась вашими именами, ― поспешила перебить мужчин Мэди.

― Как не приветливо с вашей стороны, ― сделал женщине замечание месье Соран. ― Мы лишь надеялись, что вы удовлетворите наше любопытство.

― Не удовлетворю, ― отрезала женщина, глядя на пришедших сквозь решётку. Ей не нравилась ни излишняя опрятность этих двоих, ни их снисходительный тон. В тихом захолустье иногда появлялись такие щеглы, всегда платили хорошо и много местным, но в общении оказывались самыми прескверными людьми. Даже старый библиотекарь, чопорный и равнодушный ко всему джентльмен отмечал, что Парижане излишне склонный к детским и весьма оскорбительным выходкам. Чего только стоила попытка одного приезжего богача, что оказался ко всему прочему ярым католиком, отравить местный дуб святого Авраама. Бог знает, что сделало ему бедное старое дерево, но этот человек со всей серьёзностью начал терроризировать губернатора своими настойчивыми требованиями.

Мэди догадывалась, за каким развлечением скучающие франты пришли к ней, но не собиралась его давать им так просто.

― И всё же я рискну задать вопрос, ― продолжил молодой человек. ― Скажите, сколько у вас детей?

― Один, ― выплюнула она отвернувшись от ограды и зашагав по дорожке к крыльцу дома.

― Правда ли, что вы намеренно его изуродовали?

Вопрос был для неё словно удар по голове. Уже плевать, кто его задал, плевать на очередную глупую байку, которая привела неугомонных туристов к её дому, но Бога ради, за какого монстра её держат цивилизованные буржуа!? Она ждала чего угодно: обвинений в ереси, в проведении домашних абортов, в торговле змеиным ядом, в проституции.

Но не этого.

Так и застыв на пол пути к крыльцу женщина смотрела в одну точку у себя под ногами. Среди гальки на глаза ей попался коричневый кузнечик. Никогда ранее насекомое не привлекало столько её внимания. Мэди была готова часами разглядывать его фасетчатые глаза и красочно переливающиеся полупрозрачные крылышки под панцирем. Пересчитать количество шпор на каждой из его несуразно выгнутых задних лап. Лишь бы это монотонное действие помогло снова вдохнуть воздух полной грудью.

Кузнечик потёр своими лапками усики, словно раздумывал над чем-то очень и очень сложным. Пытался выудить из своей крошечной бесполезной головы ответ на заданный Мэди вопрос.

― Что вы отдали его в паноптикум за ренту?

― Уходите, ― женщина даже удивилась тому, насколько низким и бесцветным стал её голос. Она не могла понять, что он принадлежит не ней до тех пор, пока Эрик не прикрикнул с крыльца на незнакомцев громче: ― Пошли вон!

Кузнечик в один прыжок добрался до клумбы и скрылся за уличным кашпо, будто испугавшись резкого крика Эрика.

― Мама, ― голос приятно-бесцветный. В отличие от её трясущихся рук, что так мерзко и резко контрастировали с белыми ладонями Эрика. ― Мама?

― Это не я, ― едва слышно прошептала женщина. ― Я не специально, ― продолжала шептать она по детски глотая слёзы и глядя куда-то мимо своего сына, который осторожно помогал ей подняться по ступеням дома.

* * *

Летним утром восемьдесят третьего года Эрик застал свою экономку у разожжённого камина. Вытянувшаяся в струнку низенькая женщина шуршала чем-то у себя за спиной, вместе с этим стараясь держаться как можно более непринуждённо. У неё возможно и получилось бы, не будь в камине огня в тридцатиградусную жару.

― Лили, что ты делаешь? ― спросил он, упорно отказываясь принимать происходящее за норму.

― Пр-рибраюсь в г-гостиной, ― обычно Лилифред заикалась всегда, но когда откровенно врала, делала это как-то по особому.

― Растопив камин? ― недоверчиво переспросил Эрик. ― Что у тебя там? ― любопытствовал он, пытаясь заглянуть за спину белокурой экономки.

― Н-ничего в-важног-го, ― ответила девушка, слегка потупив свой взгяляд.

― Лили, ― с тоном родителя, поймавшего ребёнка на откровенной лжи произнёс Эрик.

― Н-неинтер-ресная г-газета, вот и вс-сё, ― Лилифред обычно говорила очень медленно из-за своего дефекта речи и её трудно было понять незнакомцам, но в тот раз она торопилась. Старалась побыстрее отделаться от любопытного взгляда хозяина дома и кинуть макулатуру в огонь.

― Я бы хотел сам в этом убедиться, ― попросил её Эрик, настойчиво протягивая руку.

Вечером того же дня, когда Лили приготовила чай и шоколадные печенья, злосчастный номер «Жиль Блас» всё ещё лежал на кофейном столике. Разрезанный и прочитанный дважды.

Девушка с опаской покосилась на месье Морро и, поставив поднос на столик рядом с газетой, всё же решилась спросить:

― Могу я т-теперь это в-выбросить?

― Конечно же нет, что ты, ― поспешил убрать журнал из виду Эрик. ― На против, я намереваюсь его сохранить. Присаживайся, ― указал он на кресло напротив. ― Знаешь, я редко рассказываю что-то подобное, но у меня есть одна особая коллекция. В неё попадает абсолютно всё, что однажды имело наглость отнестись ко мне не достаточно серьёзно, излишне снисходительно или же просто раздражало. И я тут вспомнил, что давненько её не пополнял чем-то новым. Например, писателями.

Ненавижу писателей.