Городские легенды (джен)

«Мэди, пойми меня правильно, подобные помехи для моей работы ― радость сомнительная».

Женщина устало перевернула страницу старой книги. Отец неодобрительно отнёсся к её идее не давать ребёнку жизнь вообще, прервать эту глупую игру в материнство ещё в самом начале. Хотя впоследствии видя, как она задевает брюхом предметы, не рассчитывая своих габаритов, не раз намекал ей на то, что хорошей матерью она не станет. Он не говорил этого вслух, но данная формальность была вовсе не обязательна.

Впрочем, он был прав. Она не знала наизусть ни одной сказки или колыбельной, никогда не проявляла интереса к младшим братьям, не возилась с кузинами, от очарования которых все были в восторге. Сёстры говорили, что своего-то она наверняка полюбит, проявит к нему интерес. «Вот только на руки возьмёшь, так сразу поймёшь и ещё сама будешь удивляться своим нынешним мыслям о детоубийстве. Вот увидишь!»

 

Ребёнок на её руках сонно зевнул. Раздвоенная верхняя губа обнажила щель в дёснах, идущую по лицу до ноздрей плоского носа, самой примечательной части его наружности. Младенец скорее напоминал грызуна, чем человека, и пару месяцев назад заставил своим появлением перекреститься суеверную старую повитуху. Да и она сама едва не лишилась чувств, увидев то, что из неё вылезло.

― Как же быстро мне стало плевать, ― пробормотала про себя женщина, перелистывая страницу.

 

«Мэди, ну сколько можно быть такой эгоисткой? Ты думаешь только о себе и этой своей «работе», на что ты надеешься, скажи? Когда не работаешь, посвящаешь всё своё время себе, своим дурацким поездкам со своими якобы подружками по Европе. Когда ты уже перестанешь быть таким ребёнком и возьмёшь на себя ответственность? Хоть какую-нибудь?»

«Мадлен, во имя Господа нашего, оставь эти грешные мысли. Убийство не рождённого ― тяжкое преступление, за которое тебя постигнет кара, когда придёт твой черёд предстать перед создателем. Эта жизнь, что зародилась в тебе ― есть часть Божьего замысла и неразумно идти ему наперекор, дитя моё».

 

― Мэди? ― из-за двери появилась круглолицая Анна. ― Мы начинаем через пять минут, ты готова? ― спросила она шёпотом.

― Да, сейчас, ― ответила она, тихонько положив уродца в плетёную корзинку.

Из-за приоткрытой двери доносились звуки музыки и возгласы посетителей, что ждали выступления. Пахло сигарами добропорядочных джентльменов, что просто решили отдохнуть от обязательных приличий в кабаре.

Мэди любила танцевать. Любила двигаться под звуки музыки, поддаваться её звучанию и манящим ритмам, но была слишком полной для балета, слишком неуправляемой для выступлений перед великосветскими господами. Однако оказалась пригодной для того, чтобы они же лицезрели её здесь.

Она любила танцы, но не публику. В какой-то момент идея танцевать в клетке, за безопасными толстыми прутьями пришла к ней в голову и периодически возвращалась, даря заманчивую перспективу заниматься любимым делом так, чтобы её не трогали руками.

Ребёнка она иногда брала с собой, не потому, что его совершенно не с кем было оставить. Ей хотелось иметь чуть более благовидный предлог, чтобы между выступлениями отсиживаться в относительном одиночестве. Чтобы почитать те сказки, что прошли мимо неё, когда она была ещё девочкой. Чтобы не видеть этого наглого человека, скинувшего на неё столько проблем. И ведь не стеснялся он показываться ей на глаза.

Мэди всегда говорила её матушка, что ей никогда не стать хорошей хозяйкой. Домашним Ангелом, в семье её будущего гипотетического мужа, в отличие от её сестры Марии. Вот кто всегда был хорош в создании уюта, бескорыстен в помощи окружающим и всегда жертвовал собой во благо своих детей и супруга.

Мэди получала достаточно за свои скромные таланты, чтобы содержать в небольшом домике, доставшимся в наследство от деда, искренне любившего маленькую «толстушку Мэди», чернокожую горничную ― Нкиру. Эту уже давно не молодую женщину с дурным взглядом недолюбливали все родственники и соседи. Поговаривали, это она навела на Мэди какую-то порчу, что девушка родила урода. Но объектам этих сплетен было откровенно не до них. В сутках вообще оказывается очень мало времени, когда нужно следить за ребёнком. Стирка, уборка, готовка, кормление, купание, пеленание, игры ― времени этот детёныш требовал много, хоть Нкира и отзывалась о нём, как о достаточно тихом ребёнке.

После дневных забот и работы Мэди ложилась поздно. Буквально падала без сил на постель, уткнувшись лицом в подушку, не утруждая себя даже расчёсыванием своих коротких волос перед зеркалом, как это она делала раньше.

Когда в соседней комнате заплакал детёныш, женщина отчаянно простонала в подушку, чувствуя себя разбитой вазой. Она была не в состоянии даже пошевелиться, не то что идти к нему и успокаивать. И Нкира выполнила за неё материнский долг. Невнятно что-то бубня на родном языке, крупная женщина тяжёлой поступью вошла в детскую и начала успокаивать ребёнка на ломаном французском. Потом запела, видимо взяв его на руки и слегка покачивая. Слова были непонятными, язык совершенно незнакомым, но звучало это очень и очень приятно. Мэди сама не заметила, как провалилась в сон под пение служанки, успев подумать, что мать из неё действительно неважная. Она ведь даже петь не умеет.

Крестила своего детёныша она ночью, так как святой отец согласился провести обряд только на этих условиях. Не на глазах у своей пугливой суеверной паствы. В качестве исключения на крестинах разрешили присутствовать Нкире, родственники же предпочли здоровый сон. Мэди было обидно больше за себя, чем за сына. Обидно настолько, что всю пламенную речь священника она пропустила мимо ушей. Ей хотелось только спать и выпить достаточно, чтобы забыть о том, как горячо её убеждали родственники родить ребёнка, на крестинах которого даже не захотели появиться.

В тот летний день Нкира занималась стиркой и уборкой в комнатах, пока Мэди готовила обед. Детёныша нарекли Эриком и на тот момент он уже достаточно подрос, чтобы самостоятельно передвигаться по дому. Обычно он следовал за ней как утёнок и внимательно слушал, хватаясь за подол юбки, когда она решалась прокомментировать для него какое-либо своё действие. Нкира говорила, что так он быстрее научится общаться, хоть и явных успехов в этом пока не наблюдалось. Мария даже предположила, на одном из их семейных обедов, что Эрик просто слишком глуп для этого и ни на что, кроме нечленораздельного лепета, не способен. Не то что её «крошки».

Мэди не отреагировала на комментарий, но на всякий случай запомнила его.

Пока женщина мыла овощи, Эрик сидел на полу у ножки стола, думая о чём-то своём, по-видимому. Когда Мэди взялась за нож, он всё-таки решил подойти и неловко потянуть её за фартук длинными цепкими пальцами.

― Да, Эрик, ― обратилась она к нему, отрываясь от работы.

Ответом ей был по обыкновению неразборчивый лепет. Обычно матери понимают своих детей даже в таких случаях, каким-то чудом угадывая желания своих детёнышей в точности. Но Мэди так не умела.

― Можешь повторить ещё раз? ― попросила она.

Эрик снова что-то пролепетал и звуки, что выходили из его изуродованного рта, были мало похожи на человеческую речь. Возможно, проблема в губе, думала Мэди. Может, из-за этой трещины на лице он и не может произносить членораздельные звуки.

― Прости, парень, я ничего не понимаю, ― ответила Мэди. ― Может, в другой раз.

Она уже хотела было вернуться к готовке, когда тоненькие детские ручки вновь настойчиво дёрнули её за фартук. Мэди устало вздохнула, вновь обращая внимание на ребёнка.

― Да, Эрик.

В этот раз лепетать он ничего не стал, указав пальцем куда-то в районе разделочного стола. Женщина проследила за направлением руки и, как ей показалось, указывал он на нож для овощей в её руке.

― Эрик, это нож и с ним играть нельзя.

Детёныш что-то промычал, отрицательно качая головой вновь указав на столешницу, для верности встав на цыпочки.

― Хочешь на стол? ― недоумевая спросила она, опустив руки на столешницу. Эрик согласно кивнул. ― Хочешь посмотреть? ― снова согласный кивок. Мэди облегчённо выдохнула. Значит, не такой уж он и дурной, как говорит сестра и гувернантка её «крошек».

Подвинув стул вплотную к разделочному столу и поставив на него Эрика, Мэди вновь взялась за готовку. Детёныш же внимательно следил за движениями её рук, вцепившись худенькими костлявыми пальчиками в край столешницы.

― Давай начнём со сладкого перца, ― предложила Мэди, показала ребёнку овощ и, разрезав его пополам, начала удалять семена. Нарезала полукольцами для жарки и сложила в миску. Эрик ловко подцепил одну дольку из посуды, Мэди сделала вид, что не заметила. Складки верхней губы обнажили не в меру крупные передние зубы, а подобие носа двигалось, как у красноглазого кролика в клетке её отца, пока мальчик жевал.

― Это морковь, ― прокомментировала она, заметив, как её зверёныш потянулся к следующему овощу. Ей в общем-то было всё равно, в каком порядке их нарезать. ― И её нужно сначала почистить.

Когда-то давно бабушка сделала ей суп с морковью, нарезанной маленькими оранжевыми цветочками. Ей это бесполезное украшение супа нравилось, хоть и мать называла его лишь причудой пожилой женщины. Сёстры считали это до крайности нерациональным, сколько же остатков нужно будет выбросить после того, как цветы будут дорезаны?

― Это лук, ― уже на автомате произнесла она, когда с морковными цветочками было покончено.

― Лук, ― повторил детёныш, неловко шевеля деформированными губами и сосредоточенно глядя на то, как руки Мэди очищают овощ от коричневатой шелухи.

― Делаешь успехи, ― улыбнулась про себя Мэди, отдав ребёнку соломку из моркови, что осталась после нарезки «цветов».

Лето выдалось действительно жарким. Бурная зелень и постоянно цветущие растения привлекали множество насекомых, от которых не было отбоя. Мэди не любила насекомых с их ворсистыми членистыми лапками, назойливыми пронзительно-высокими писками и монотонным жужжанием. Но их общество приходилось терпеть, поскольку находиться в доме с запертыми окнами было невозможно.

Обедали женщины обычно молча сразу после того, как был накормлен и отправлен на послеобеденный сон детёныш. Тот день не стал исключением, однако вместо привычной возни за стеной или перезвона музыки ветра, что Мэди привезла когда-то из одной из своих поездок, стояла тишина. Тишину здесь любили, но в тот раз она была какой-то не такой. Какой-то неправильной.

― Мадам, мне сходить проверить? ― спросила Нкира, заметив, что женщина довольно часто косится на дверь.

― Не стоит, ― тут же опустила взгляд в тарелку Мэди. ― Должно быть, он просто уснул. Утомился.

― Минута тишины обманчива, ― ответила горничная.

Пронзительный визг взорвал жаркий воздух настолько внезапно, что Мэди от испуга выронила оловянную ложку. Она раньше никогда не слышала, чтобы дети так громко кричали, даже самые капризные. Вбежав в детскую, женщина не сразу даже поняла, где находиться её детёныш. Пронзительный, отчаянный вопль вперемешку с рыданиями, казалось, шёл ото всех четырёх стен разом, а не от крохотного худенького создания, свернувшегося в клубок за сундуком с одеждой.

Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что произошло. Мозг с отчаянным скрипом анализировал страшное и ещё больше перекошенное от рыданий детское лицо с опухшими красными веками.

― Принеси щипчики с моего трюмо, ― скомандовала она Нкире. ― И вату со спиртом.

Испуганного детёныша невозможно было убедить в том, что всё делается для его же блага. Что нужно перетерпеть боль, чтобы стало легче. Служанка держала его дёргающееся тельце и руки, которые так отчаянно цеплялись за запястья Мэди, пока она удаляла жало из его опухших губ и ещё шевелящуюся пчелу из складок его плоского носа. Испуганному детёнышу, которому едва исполнилось два года, не объяснишь, что оставить всё как есть нельзя, ведь станет только хуже. А жалеть и утешать Мэди не умеет.

― Зачем ты закрыла окно? ― спросила Мэди, обрабатывая ранки каким-то маслом с резким мятным запахом, которое дала ей Нкира. ― Мы же задохнёмся.

― Мадам, ночью налетят комары. Во Франции они не такие дикие, но доесть остаток его носа смогут, ― ответила женщина, прибив к стеклу полотенцем очередное пронзительно пищащее насекомое.

― Думаешь, такое может повториться? ― спросила Мэди, не отрываясь от лица ребёнка, продолжая аккуратно мазать опухшие укусы, стараясь сосредоточиться на них, а не на его светлых глазах, полных слёз.

― Предполагаю. Вы вытащили не одно жало.

― Может, просто не рассчитал их опасность. Дети ведь всё тянут в рот, ― как то отстранённо сказала Мэди.

― Дважды пробовать он бы не стал, ― ответила Нкира, ударив по очередному назойливо пищащему насекомому на выбеленном потолке.

Эрик потёр рукавом лицо, вытирая остатки слёз, и неловко задел только что обработанную рану. Истончившаяся в месте воспаления кожа не выдержала прикосновения ткани и треснула, начав заливать детское лицо алой кровью.

Устало вздохнув, Мэди снова взялась за мазь и вату. Если бы так продолжилось, то воспаления было бы сложно избежать.

― Настойка обезболивает и понять, что делаешь себе больно, невозможно, ― начала Нкира, садясь рядом на кровать. ― Вам лучше оставить его сегодня дома. Я за ним присмотрю, пока он не уснёт.

― А если расчешет лицо во сне? ― спросила Мэди. ― В полудрёме потянется и даже не подумает. Такое тоже может быть.

Мэди задумалась, глядя в заплаканное детское лицо и пытаясь поймать вечно ускользающую мысль за хвост. Она крепко держала его руки, хоть он больше и не пытался потянуть их к только что обработанным ранам, видимо, испугавшись крови на вате, которой только что водили по больным местам.

― Нкира, у нас ещё осталась марля? ― спросила она наконец.

― Сейчас принесу, мадам.

Прямоугольник, вырезанный по размеру нижней половины лица, оказался крошечным. Мэди вырезала два таких, положила между слоями немного ваты, чтобы мазь, которой так густо покрыто было лицо, не пропитала это изделие насквозь. Наспех скрепила слои ниткой по периметру, прикинула на лицо Эрика и, недовольно поморщившись, вновь убрала, чтобы заложить две складочки с боков и получше обогнуть маленький подбородок. Прикрепила несколько тесёмок.

Немного брыканий со стороны ребёнка, и вот уже самая уродливая и уязвимая часть его лица скрыта под тонкой тканью и мягкой ватой. Эрик новшества не оценил и попытался снять обновку.

― Эрик! ― строго прикрикнула Мэди, перехватив вновь тоненькие запястья. ― Перестань капризничать. Эту маску без моего ведома не снимать, понял?

Ребёнок казался больше похожим на человека в тот момент, когда этой крысино-подобной части его лица не было видно. Большие глаза странной овальной формы так посмотрели на Мэди…

Она не умела быть нежной. Что родители, что сёстры, что учителя и случайные малоинтересные кавалеры всегда упрекали её за грубость. За неумение быть женственной и нежной. За мужскую походку и короткие непослушные волосы, что нельзя было уложить по моде.

Взгляд Эрика не упрекал её, нет. Но, видит Бог, к которому она уже давно не ходила на службу по воскресеньям, она бы больше предпочла упрёк.

― Послушай, так будет лучше, ― заверила его Мэди. ― Так всё быстрее заживёт.

Её руки ослабили хватку, двинулись чуть выше и застыли над узкими плечами мальчика. Она не знала, как правильно нужно обнимать детей, как их утешать, как приласкать. Мэди не любила объятия. Не любила, когда кошки тёрлись о ноги. Зачем любить то, что тебе всё равно не достанется?

То был действительно душный летний день. Маленькое тельце с едва различимым лепетом льнувшее к ней, было жарким и липким от духоты. И женщина зачем-то прижала к себе поближе его круглую голову, покрытую тонкими и светлыми почти до прозрачности волосами.

* * *

В тот далёкий вечер были сильный ливень и град. Крупные ледяные капли больно хлестали по лицу и Мэди была уверена в том, что придётся серьёзно поколдовать завтра с гримом, чтобы скрыть мелкие синяки. Экипажи и омнибусы были переполнены, а довеском, имевшие свой собственный транспорт состоятельные особы, предпочитали брать дам поочаровательнее, чем какая-то танцовщица. Тех, чьи пышные и богато украшенные рюшами юбки было действительно жаль. Ночевать в кабаре, среди задержавшихся из-за непогоды посетителей девушкам из труппы хотелось меньше всего. Мэди шла домой перебежками, не открывая зонта, который всё равно был бы бесполезен при таком ветре. Подняв юбку повыше, она шла, неприлично и непредусмотрительно сверкая голыми мокрыми лодыжками.

Он остановил свой экипаж рядом, когда она юркнула под очередной навес летнего кафе, и довольно учтиво предложил подвезти.

― Что, всех симпатичных разобрали? ― не удержалась она от сарказма, хоть и была искренне рада этому проявлению доброты.

Мужчина сделал вид, что оскорбился данному высказыванию, но продолжил быть таким же учтивым и галантным. Его мягкий приятный голос и улыбка наверняка не одну девушку уже с ума свели и лишили осторожности. Мэди не стала исключением. Её «нет» прозвучало слишком тихо. Видимо, он его не расслышал. Мэди даже не была точно уверена, говорила ли она это самое «нет».

* * *

― Мадам! ― Нкира с ужасом наблюдала, как Мэди, подоткнув подол домашней юбки за пояс, латала прорехи в старой крыше дома, босиком вышагивая по коньку. ― Слезайте оттуда! Позовём мастера!

Служанка резко подхватила на руки Эрика, который с радостным смехом побежал к лестнице на крышу. В этот момент Мэди на мгновение показалось, что если она с этой крыши решит прыгнуть, то прилипчивый щенок не задумываясь сделает то же самое.

― С мастером мы не расплатимся, ― пожала плечами Мэди. ― Да и у меня получается не хуже.

― Даже лучше, мадам, но вдруг вы упадёте? ― детёныш на руках служанки совсем расшалился. Вырываясь, как только мог, почти выпрыгнул из своей огромной рубашки, купленной на вырост.

― С чего вдруг? До этого сколько не падала, ― возразила Мэди, переходя дальше по крыше. ― Эрик, а ну не трожь повязку! Я всё вижу, ― погрозила она мальчонке пальцем. После вчерашней атаки насекомых он довольно быстро отошёл и, вновь почувствовав себя лучше, начал безобразничать, гоняя членистоногую живность по саду и то и дело норовя снять повязку с ещё опухшего лица.

«Зверёныш», ― думала про себя Мэди.

После обеда в доме раздался стук молотка, на который ребёнок тут же явился, бросив свою возню в саду под старой яблоней, чтобы взглянуть, что затеяли взрослые.

Мэди разорилась на большой отрез марли и завесила им открытое окно, приколотив ткань к раме, чтобы случайный порыв ветра не впустил в комнату очередных крылатых и назойливых созданий.

― Ну вот, так окна хоть можно будет открывать, ― с облегчением вздохнула Мэди, заметив, что её детёныш с любопытством рассматривал новшество, сверкая странно круглыми глазами. ― А теперь пойдём, пора твои укусы обрабатывать.

* * *

С тех пор Эрик пошёл развиваться быстрее, наконец догнав своих сверстников. Бойко читал, не доверяя более это дело матери, немного писал, хотя чернил и бумаги в доме всегда было не очень много, а старая перьевая ручка, принадлежавшая ещё деду Мэди, уже давно была в плачевном состоянии. Ребёнок хотел знать больше, в основном высказывая свои пожелания только дома, предпочитая по привычке молчать, когда их скромную жизнь приходилось прерывать визитом к родне. После неосторожно пророненной фразы гувернантки детей Марии о том, что детёныша было бы неплохо показать врачу из Парижа, изучающего дефектных людей, Эрик отказывался от любого общения, которое выходило бы за рамки разговоров о погоде.

Весной во время прогулок по саду детёныш периодически начинал неистово чихать и жаловаться на резь в глазах. Нкира связала это с пышным цветением растительности, а Мэди со вздохом вновь принялась резать на прямоугольники марлю. Плоский нос с крупными ноздрями и трещина в дёснах действительно были самым слабым местом нескладного и откровенно страшного ребёнка. Благо, если их закрывать мягкой тканью, то из всех симптомов излишней чувствительности к пыльце оставались только краснеющие как у кролика глаза. Наименьшее из всех зол.

Когда пришла пора «неудобных» вопросов, которых так рьяно избегали в общении с детьми окружающие, Мэди лишь удивлённо покосилась на детёныша:

― Хочешь знать то, что обычно рассказывают детям на нашей улице?

― Нет, если это неправда, ― не в меру любопытный ребёнок уже много наслушался от ярой католички Марии и её «крошек». От соседских детей, которые редко брали его участвовать в своих играх.

― Тогда присядь, это надолго, ― Мэди никогда не была женственной, нежной или хотя бы просто тактичной. Этикет запрещал дамам говорить при мужчинах и будущих мужчинах о многих вещах. И деторождение было одной из таких тем, по причине того, что составитель правил светского этикета так сказал.

На слова Мэди не поскупилась, на вопросы отвечала прямолинейно в рамках того, что ей было известно с точки зрения какого-либо научного знания. Возможно, иногда перебарщивая с красочными описаниями. Нкира, вышедшая в сад тем вечером и уловившая тему разговора, не постеснялась добавить своих комментариев.

После этого разговора Эрик весь вечер проходил с таким видом, будто бы ему сломали жизнь. Хорошая мать побеспокоилась бы об этом заранее, предпочтя оградить своё чадо от правды ещё на какое-то время и защитить его детство. Но к Мэди это не относилось. «Отойдёт, ― махнула она тогда рукой, ― Он зверёк сообразительный».

Желание пойти в школу Эрик высказал сам, несмотря на откровенную сомнительность этой затеи с точки зрения обеих женщин.

― Послушай, ― начала тогда Мэди, глядя в серьёзные глаза ребёнка, которому едва исполнилось пять. ― Начальные классы при церкви мы ещё осилим, но дальше… Эрик, у меня просто не хватит средств.

― Я смогу сам, ― уверенно ответил мальчик, продолжая упорно смотреть на неё. ― У тёти Мари дети учатся дома. Значит, и я смогу.

― Эрик, они не занимаются сами, ― вступила в разговор Нкира. ― Никто не может научиться всему сам. Для этого всегда необходима помощь тех, кто старше и мудрее.

― Я спрошу, если совсем ничего не пойму. Я смогу! ― настойчиво требовал он, не намереваясь уступать. И тогда Мэди пустила в ход последний аргумент.

― А как ты будешь общаться с другими детьми? ― спросила она, серьёзно глядя в его глаза. ― Эрик, ты не уживаешься даже со сверстниками, которые на нашей улице так часто бегают. А в школе все они все будут старше тебя.

Он знал, что обычно делают дети с теми, кто им не нравится, лучше, чем могло показаться. Уже приходил домой не раз то с синяком под глазом, то с разбитой губой и порезами, что делали его и без того кривой рот и вытянутое худое лицо ещё более страшным зрелищем.

― Я справлюсь, ― с вызовом посмотрел он на Мэди.

Без повязки Мэди его не отпустила в церковную школу, двор которой был густо засажен самыми разнообразными цветами, вокруг которых роились пчёлы.

Форма, учебники и письменные принадлежности обходились дорого. Эрик периодически возвращался с занятий изрядно потрёпанным старшими учащимися, но сдаваться просто так явно не собирался. Работа по дому, которую он был обязан выполнять, стала утомительной и он всё чаще засиживался допоздна. Сложно было сказать, упорствует он так из-за желания доказать, что он может справиться с учёбой и травлей, или же науки ему действительно были настолько интересны, что ради них он был готов стерпеть некоторые неудобства.

Так продолжалось какое-то время, пока в начале зимы он не пришёл с занятий достаточно целым и как будто бы окрылённым. На марлевой повязке, которую он теперь отказывался снимать на людях, красовался маленький зелёный цветок, неумело и крайне схематично нарисованный масляной краской. Мэди в ужасе хотела было его отругать за подобное расточительство, ведь краску теперь не стереть с ткани, а делать ему новые повязки после каждой такой выходки ― это просто разорение!

Оказалось, что это не его работа. В их небольшую деревушку на этюды приехали девочки из более состоятельных семей, способных позволить оплатить своим чадам уроки изящных искусств. «Прямо как «крошки» Марии», — подумала Мэди в тот момент. Оказалось, он столкнулся с этой группой юных художниц случайно, когда возвращался домой, как обычно, не задерживаясь лишний раз в компании соучащихся. А её не в меру любопытный детёныш заинтересовался тем, с каким усердием девочки, старше его всего на год или два, дрожащими от прохладного ветра и волнения руками выводят на холстах экзистенциальный сельский пейзаж их захолустья. Кто бы сомневался в том, что её зверёнышу, покрывающему поля бумаги странными завитками, схемами и узорами в раздумьях, понравится смотреть за тем, как работают художницы. Это внимание незамеченным осталось не всеми.

― Да я ничего такого ей и не говорил, просто мне понравилось то, что она одна рисовала всё как есть, немного фиолетовым. Мы разговорились, она назвала меня зайчиком и попросила разрешения нарисовать клевер на маске. Это же так очаровательно! ― Эрик изъяснялся очень уж по женски и Мэди заметила это слишком поздно. В тот момент ей это показалось её собственной оплошностью.

Она отпустила Эрика без дальнейших разговоров, хотя и в мыслях отметила себе, что с ним нужно поговорить.

О чём?

Она не могла сказать точно.

Её успокаивало то, что мальчик, которого так внезапно сделали её ответственностью, проявляет по большей части свойственные юношам постарше черты, но эта его одомашненность, эта тяга к комфорту и бесполезным безвкусным мелочам, которые ютились яркими островками между стройными рядами его учебников и чертежей. Пёрышки, деревянные фигурки, что он вырезал от скуки, когда появлялось лишнее свободное время, моток пряжи ярко-красного цвета, пуговицы, бусины ― совершенно очаровательные безделушки, на которые обратила бы внимание только девочка его возраста… Мэди передёрнуло. Надо было провести ревизию в доме.

Эрик сопротивлялся, не желая расставаться с безделушками, которые ему были явно милы. А всего хлама оказалось гораздо больше, чем Мэди предполагала. Ладно безделушки, верёвочка с перьями и колокольчиками над дверью, но среди всего этого был откровенный мусор! Кусочки стекла, разбитые и откровенно отслужившие своё вещи. Господи, этот ребёнок даже держал в своём шкафу те обноски, которые она уже считала выброшенными и забытыми! Что, если он выйдет в этой рванине на улицу и его кто-нибудь увидит?! Мало ей того, что соседи и родственники уже считают её чуть ли не чумной, раз осмелилась родить такое крысоподобное существо, так ещё и в лицо ей заявят о её бессердечности и жестокости по отношению к этому созданию. Мало ей было этих разговоров за её спиной... Такой бардак, почти с любовью спрятанный в дальние углы, даже заставил её позабыть о первоначальной цели этой ревизии.

Детёныш уже в отчаянии умолял её пожалеть хотя бы часть его «сокровищ», когда вмешалась Нкира.

― Мадам, в самом деле, может не стоит так горячиться? ― остановила она их с сыном словесную перепалку. Её широкое и добродушное лицо с пышными губами и острым взглядом тёмных глаз было серьёзно. ― Давайте вместе выпьем чаю, успокоимся и потом уж решим, чему из этого всего действительно место на свалке.

Эрик икал и его руки тряслись от подступающей истерики. Когда он брал чашку в руки, это было особенно заметно. Мэди почувствовала укол совести. Возможно, она перестаралась, слишком уж сгустила краски. Слишком уж сильно старалась быть хорошей матерью, как от неё того требовали окружающие и собственные родители, в последним их разговоре уж больно сильно напирающие на то, что она до сих пор позволяет Эрику расти без настоящего мужского воспитания. Она ведь и понятия не имела, чем должны интересоваться будущие мужчины в возрасте пяти лет. Может, и правда лучше, если всё будет идти как есть, раз уж начало положено?

― Эрик, ты ведь понимаешь, что это неправильно ― забивать свою комнату вещами, которыми ты уже не пользуешься? ― детёныш кивнул, не поднимая на неё взгляд, и провёл кулаком по тем жалким остаткам носа, что ему достались при рождении. Мэди невольно отметила, что он плохо умывается, позволяя складкам кожи, имитирующим губы, покрываться мелкой сыпью. ― Эрик, в жизни не место сломанным и старым вещам, даже если они кажутся тебе такими бесценными в твоих воспоминаниях.

Мэди позволила себе слабость и легонько обняла своего детёныша за худые плечи и поцеловала макушку. Он часто ластился к ней, когда представлялась такая возможность. Прямо как соседский кот, таскавший пойманных птиц к их порогу, обожавший её и Эрика так, словно они были его хозяевами. Она не любила эти бессмысленные кошачьи ласки, а летом объятия Эрика казались сущей пыткой из-за невыносимой духоты и липкости. Зимой они были более приемлемы.

Детёныш тут же прильнул к ней, прижимаясь всем телом и спрятав лицо в складках домашнего платья.

― Только не заставляй меня выбрасывать всё, ― просил он с отчаянием.

Мэди мельком глянула на Нкиру, ища поддержки, а получила лишь по-матерински нежную улыбку на полных губах горничной и тёплый укор:

― Мадам, отнеситесь к этому с пониманием, ― попросила она, проводя широкой тёплой ладонью по её узкой спине.

Она постаралась понять, насколько это было ей доступно. Постаралась понять ценность кривоватых деревянных фигурок и мотка пёстрой пряжи. Нитки с колокольчиками, перьями и бусинами над дверью. Маленькой склянки с мёртвыми насекомыми, которыми он подкармливал пауков, в изобилии живших на их чердаке.

Какой же всё таки ей чудной достался ребёнок.

* * *

Здоровье начало подводить Мэди внезапно. Первый приступ никто не заметил и произошёл он поздней ночью, когда все уже спали в своих кроватях. Женщину трясло, она не могла издать ни звука, хоть и прекрасно осознавала весь ужас своего положения, задыхаясь от спазмов в груди и стараясь не прикусить собственный язык неконтролируемо стучащими друг о друга зубами.

Второй оказался сильнее и Мэди едва ли могла вспомнить, что тогда делала Нкира, возившаяся с ней в саду в тот день. Темнокожая служанка привела врача, но старый местный докторишка лишь развёл руками.

― Женщинам иногда случается впадать в истерики при виде чего-нибудь шокирующего. Насекомых, например. Вы же всегда боялись насекомых, мадам Морро. Эта причина, по которой прекрасным дамам недоступны мужские профессии, как медицина.

На этом диагностика закончилась. Возможно, Мэди или Нкире стоило приукрасить припадок, чтобы вызвать интерес врача, повидавшего всякое за свою деятельность. Принудить остаться с ними и пошевелить своими старыми мозгами получше. Заставить его понять, что это был именно припадок, а не типичная истерика и обморок сверхчувствительной дамы.

Но Мэди не хотела быть настолько слабой. Настолько недостойной всего того, что у неё уже было.

Пятнадцатилетний сын стал её тайной гордостью. С таким восхищением о нём отзывались учителя геометрии, математики, физики. Всё ещё нескладный подросток был слишком высок и явно не хорошел с возрастом. Нос практически перестал быть виден на растущем лице, а высокие и острые скулы делали его уже больше похожим на череп, чем на «кролика». Он усердствовал слишком уж сильно, забывая спать положенное человеку количество часов, проводил уже ночи за книгами, что доставались им всё тяжелее. Слишком уж хорошо он знал, чего их семейному бюджету стоят эти книги. Не хотел оставлять это сокровище бесполезным грузом на полках. Под его глазами всё чаще залегали тяжёлые тёмные тени.

Мэди не могла вынести его жалкого вида. Роди она его нормальным человеком, ему не пришлось бы вдвойне упорнее доказывать свою пригодность в науках. Будь у неё муж, не пришлось бы мальчишке подрабатывать дешёвой рабочей силой на подхвате у местного подрядчика.

Третий приступ случился у Эрика на глазах. Вокруг было так до болезненности много ярких огней ночной жизни. Грохотали колёса омнибусов, цокали копыта лошадей, галдели люди. Пёстрой толпы в ярких модных платьях было слишком много и все они слились тогда в один большой бедлам шума, цветов, запахов и движений.

― Мама!

Крик Эрика был приглушённым, щадяще бесцветный на фоне общей какофонии из безумного блеска выходного дня.

Очнулась Мэди в своей постели, чувствуя себя избитой. Эрик и Нкира оказались рядом. Женщина не могла оторвать взгляда от повязок на его пальцах. На желтоватых бинтах проступали алые пятна крови.

― Да ерунда, ― отмахивается он, когда Мэди спрашивает. Он интересуется её самочувствием, передаёт неутешительные слова врача, резюмируя: выступать на сцене ей теперь крайне нежелательно, чтобы избежать рецидива или усиления припадков. Обещает, что придумает что-нибудь. Поговорит с дедом… Мэди слушает, иногда кивает, но не может оторвать взгляда от этих уродливых жёлтых бинтов.

― Что с ним случилось? ― спрашивает она у Нкиры, когда они остаются наедине.

― Держал вас, чтобы не покалечились в припадке, ― сдержанно сообщает служанка. ― Боялся, что вы откусите себе язык.

― Что я наделала? ― в слезах спросила женщина шёпотом, по-детски недостойно цепляясь за фартук Нкиры.

― Успокойтесь, мадам, ― тут же принялась утешать её тучная служанка, поглаживая по голове, словно маленькую девочку. ― Всё же хорошо. Всё закончилось хорошо.

― Я могла откусить ему пальцы, зачем он так… ― Мэди захлёбывалась эмоциями, не в силах остановить собственные слёзы.

― Ну же, мадам. Вам вредно сейчас так нервничать, ― продолжала Нкира, словно не слыша её. ― Хотите, я его позову? Он вас точно успокоит. Сейчас сделает нам чаю и придёт.

― Что же за мать сыну своему руки калечит… ― шептала женщина, словно в бреду.

― Мадам, не смейте плохо о себе думать. Вы прошли через многое. Я знаю, ― говорит Нкира. ― Вы наняли меня для того, чтобы смотреть за своим умирающим дедом, ещё совсем юной. Вы так терзались сомнениями, не зная, что делать без этого недостойного человека, оставившего вас в трудную минуту.

Взгляд Нкиры все соседи считали жёстким и мрачным, но не сейчас. Не когда эта женщина гладила её по голове и вытирала слёзы платком, пропахшим нафталином из-за долгого лежания в самом дальнем углу шкафа.

― Джа постучался в ваше сердце, когда вы начали читать ему сказки. Вы впустили его, когда учили говорить ребёнка, даже когда все были убеждены, что это занятие, не стоящее усилий.

― Что за Джа?

― Это спасение, мадам, ― всё так же добродушно улыбалась Нкира, сверкая белыми крупными зубами.

* * *

Эрик будто бы за пару дней совершенно повзрослел. Уладил все её дела в труппе, привёл к её кровати отца, не навещавшего её самостоятельно уже давно, перекроил все порядки в доме и убрал все раздражители, что перечислил врач, которые могли бы вызвать и усилить новый приступ.

― Только сад не трогай, ― просила Мэди, видя, как он косит взгляд странных овальных глаз на яркие клумбы.

Он пообещал.

Бюджет семьи быстро таял. Учёба была заброшена на неопределённый срок. В столице творилось Бог знает что и многим родственникам уже было совершенно не до припадочной сестры где-то в безопасном захолустье. Эрик сказал, что у него появилась идея, только ему нужно будет ненадолго уехать. Он успокаивал, женщин обещая писать, тайком просил Нкиру немного потерпеть и не бросать мать.

― Куда я от вас денусь? ― беззлобно говорила она в ответ.

Мэди интересовалась, будет ли он брать книги? Юноша окинул взглядом полку и свой небольшой саквояж. Он бы забрал с собой всю комнату, если бы мог, но в единственную сумку влезает только механика, физика и стопка бумаги с пустой чернильницей. Он не распалялся на подробности того, куда и зачем мог отправляться на заработки юноша его возраста? Кто мог бы платить пусть и подающему надежды, талантливому в точных науках, но всё ещё юному мальчишке?

Она сделала ему несколько запасных аккуратных повязок и подарила перед отъездом, прося следить за собой. Перед глазами вовсе не организованный юноша, а всё ещё маленький детёныш, жующий за обедом колечко свежего сладкого перца, по-кроличьи шевеля раздвоенной губой.

Письма от него приходят, как и обещано, через равные промежутки времени, как и небольшие суммы, на которые всё же можно жить. Адрес отправления часто меняется, почерк иногда становится мало разборчивым и торопливым, а на бумаге проступают пятна топлива масляной лампы.

Он возвратился спустя полтора года, сгрузил пару потёртых ценных книг в своей комнате. Сказал, что скоро ему снова нужно будет отбывать и попросил матушку не ненадолго выехать с ним в город к одному юристу.

― Патенты не выдают несовершеннолетним, ― отвечает он на её вопрос. Мэди мало что понимает в этом. Она совсем ничего не понимает, став какой-то совершенно рассеянной.

Встречаются с юристом они в компании мрачного и крайне горбатого человека, довольно приятного всё же на лицо, представившегося господином Дэбюа, импресарио некой гастролирующей труппы. Эрик был его помощником и с восторгом рассказывал за ужином, какие представления организовывает месье. Сложные технически, с разнообразными иллюзиями и трюками. Мэди старается разделять его восторг… Восторг, который стал так далёк от её понимания.

Он продолжал писать. Суммы, приходящие на счёт, становились всё больше и Нкире, что вела хозяйство, уже не приходилось думать, на чём сэкономить, чтобы не голодать. Служанка спешила от почтового ящика, когда там появилось новое письмо от него.

С фотографией внутри.

На общем фото труппы Эрик выделялся со своим заячьим лицом меньше всего. Гротескное зрелище на дорогой матовой бумаге заставило их недолго молчать, вглядываясь в эти неправильные очертания человеческих фигур.

Эрик — конферансье, автор некоторых хитрых механизмов для их выступлений, механик и ему словно бы этого мало. С ничем не скрываемой жадностью он в письме сообщает, что хочет освоить ещё больше. Мэди в ответ напоминает ему, что жадность ― плохое чувство. Просит его быть осмотрительнее и осторожнее в желаниях.

После этого письма стали появляться реже, но счёт пополнялся всё так же регулярно. Он старался не тревожить её больше своей непомерной жаждой знать всё, всё уметь и всем обладать. Просто беспокоился о её самочувствии, кратко сообщал об успехах и более подробно о том, чем занят сейчас. Мэди это устраивало.

Спустя несколько лет такой жизни письма перестали приходить.

Женщина не знала, что и думать. Мало ли что за мысль возникла в голове у амбициозного двадцатитрёхлетнего юноши. Куда его могло загнать неуёмное стремление доказать всем и каждому, чего он стоит?

Нкира утешала мадам Морро. Просила не беспокоиться раньше времени, говоря, что скорее всего он просто очень занят в Персии.

Спустя почти год молчания, что едва не обернулся для Мэди чередой новых всё усиливающихся приступов, Эрик появился на пороге дома лично.

Снова не один.

Компанию ему составляли двое: крайне неразговорчивый молодой человек с кожей, белой почти до прозрачности, и такими же, как у Эрика, глазами и юная девушка, арабка, судя по внешности. Мэди совершенно в этом не разбиралась.

Странные молчаливые гости поселились в мансарде, уже много лет ставшей обычным чердаком, где проживали только пауки, рабочий стол её деда и пара старых дорогих кушеток, укутанных тканью. Они безропотно следовали всем указаниям Эрика, особо не возражая, хоть юноша, представившийся Филипом, был явно сильнее её откровенно костлявого сына.

― Я смогу навещать тебя чаще, ― сообщил он за ужином. Гости к ним не спустились и Мэди была готова поклясться, что видела через окно кухни в тот вечер чёрную тень в фетровой шляпе у калитки, сверкнувшую в полумраке ночи жёлтыми глазами. ― Мне повезло получить работу в Париже. Один архитектор вот уже больше десятка лет не может закончить один свой проект, заказ от государства. Сменил уже десяток или два подрядчиков за это время, многие отказываются браться за дело из-за капризов «слуг народа» и того, что вообще происходило в столице пару лет назад, но я буду не я, если не доделаю опять за других слабаков их работу.

Он кажется слишком уверенным в своих силах, но Мэди не решается что-либо говорить по этому поводу, отчётливо понимая, что перед ней уже давно не неловкий детёныш, которого легче было бы счесть умственно отсталым, как и утверждали окружающие.

У него уже было слишком много, чтобы просто так взять и потерять это в одночасье. Образование, которое он не щадя самого себя добывал из учебников ночами. Практика, которую ему так удачно посчастливилось получить под руководством одного из, пожалуй, самых незаурядных покровителей и доброе словечко, которое о нём уже замолвили в столице. Даже в отчаянии Гранье не взял бы к себе на работу кого-то столь юного.

Не молодая леди спешно приводила себя в порядок, собирая выбившиеся из причёски седые пряди и старательно расправляя фартук. Приход гостей определённо заставлял её нервничать.

― Эрик, ты уверен, что твоим компаньонам будет удобно? ― спросила она, подходя ближе к высокому молодому человеку в марлевой повязке на лице.

Её измождённое долгой болезнью и прошедшей войной лицо с большими светлыми глазами и высоким лбом выражало детскую робость и, казалось, вечный испуг, что было для наблюдавшего со стороны совершенно не удивительно.

― Да. За последний год произошло столько всего, что пыльная мансарда даже мне кажется номером в дорогом отеле, ― ответил мужчина, не торопясь засыпая чай в заварник. Держался он по привычке слегка надменно. Розовые глаза с огромными тёмно-красным зрачками, зловеще мерцавшими в сумерках, были сосредоточенны на чае и чётко виднелись из под белых ресниц. Случайный шорох заставил два красных огонька окинуть улицу за окном. Наблюдатель напрягся и, затаив дыхание, следил за этими кроваво-красными бездушными глазами.

― Ты долго не писал, ― продолжила женщина, отвлекая внимание Эрика от пейзажа за окном. ― Я думала что-то случилось.

― Прости, заработался, ― вновь опустив глаза ответил мужчина. Верхняя половина его лица по прежнему ничего не выражала, словно была отлита из белоснежного гипса. ― Что-то случилось, но ничего особо серьёзного, уверяю. Приступы были?

― Последние пять лет нет, ― поспешила ответить женщина, доставая из шкафа идеально чистый сервиз. ― Думала на фоне военных действий всё начнётся сначала, но обошлось. Будешь мёд?

― С удовольствием.

Собеседники словно держали между собой дистанцию. Наблюдателю в какой-то момент показалось, что у них не самые тёплые семейные отношения. Что они разговаривают просто потому, что так надо. Ни разу не прикоснулись друг к другу, не было ни объятий ни поцелуев от матери, что так долго не видела своего сына. Эрик тоже не проявлял особых эмоций. Видимая часть его белого, словно обсыпанного мукой, лица с горящими глазами оставалась беспристрастной.

― Ты любишь приуменьшать тяжесть своего состояния, ― заметил Эрик, садясь за стол.

― Не в этот раз, ― ответила женщина, протягивая сыну плошку с мёдом. Наблюдатель невольно обратил внимание на украшавшие эту посуду северные мотивы, более подходившие для утвари финнов, а не французов. Всё больше он убеждался в том, что об Эрике они знали слишком мало, чтобы допускать его и его учителя Лионелли до столь важных проектов.

― Просто выглядишь уставшей, ― заметил мужчина, сев спиной к окну и стянув марлевую повязку с лица.

― Не более чем ты сам, ― с укоризной заметила женщина, хмуря тонкие светлые брови. ― Такие синяки, будто весь последний год тебя Морфей избивал для того, чтобы отправить спать.

― Ну, примерно так оно и было, ― не выдержал Эрик, слегка засмеявшись.

Стандартные бытовые разговоры. Не более того. Возможно этот молодой человек и не стоил всех затраченных на его поиски усилий. Возможно вся эта затея изначально была бесполезной, как и предполагал наблюдатель, и с бежавшими в тот же день из страны наёмниками он совершенно никак не связан. Как архитектор он был бесподобен, как музыкант ― слишком хорош для любителя. Гениален, но не опасен.

Но всё же червячок сомнения съедал Наблюдателя изнутри.

Когда на маленький городок опустилась ночь, а на небольшой кухоньке загорелся дрожащий жёлтый свет, говоривший о том, что жильцы собрались к ужину, из задней двери в сад выскользнула чёрная тень, едва заметно передвигаясь в тени быстро и плавно, направилась к калитке. Наблюдатель понял, что чутьё его не подвело, Эрик не на столько уж и чист, его компаньоны и подавно.

Дождавшись пока в доме погаснет свет, он решил подойти ближе, чтобы оценить примерное расположение комнат и, может быть, наведаться ещё раз, когда хозяева оставят своё жилище.

Тёплой летней ночью любой лишний шум от его обуви заглушался громкими распевами сверчков. Круглая луна светила ярко, но высокие раскидистые деревья, окружавшие небольшое строение со всех сторон, надёжно укрывали в своей тени Наблюдателя.

На кухне оставили несколько не вымытых чашек и блюдце с мёдом, накрытое полотенцем. Окна комнаты прислуги выходили во двор, открытые на распашку и плотно занавешенные. Случайный ветерок изредка колебал шторы. Огромные видовые окна небольшой гостиной плотно закрыты, а редкие лучи лунного света выхватывали из мрака очертания мебели, не по европейски сложенного камина и скромного пианино у стены. Двери в сад и окна коридора были так же заперты несмотря на духоту летнего вечера, в отличие от комнаты хозяйки дома. Открыты во внутрь, но старательно завешены тонкой сеткой марли, по-видимому прибитой к раме. Ни одно дуновение ветра не могло сдвинуть лёгкую ткань с места. Хозяйка спала на спине, сложив руки на груди словно покойница. Только букета асфоделей не хватало.

Наблюдатель задержался у окна дольше положенного, невольно залюбовавшись. Голубоватый мягкий свет луны словно разгладил болезненные морщины на её лице и спрятал седину в светлых локонах, по прежнему аккуратно убранных в толстую косу, лежавшую на её плече подобно бледной змее, охранявшей покой своей драгоценной хозяйки. Крохотные губы, что целый день она испуганно поджимала и кусала, глядя в лицо своего отпрыска, теперь слегка приоткрылись немного обнажив ровные белые зубы. Наблюдатель задумался, как что-то настолько прекрасное ухитрилось породить на свет Эрика?

Веки прелестного создания дрогнули, но Наблюдатель отошёл от окна прежде, чем женщина открыла глаза.

Пора уходить.

Окна комнаты Эрика тоже открывались внутрь и тоже были завешены марлей. Холодное дуло револьвера прижалось к затылку Наблюдателя прежде чем он успел понять, что комната за окном пуста.

― Разве тебя так и не научили пользоваться удавкой твои друзья? ― спросил он, скрывая за иронией свои настоящие чувства.

― Не хочу давать тебе шанс, ― ответили из-за спины. Схватив излишне любопытного наблюдателя за плечо и сильнее прижав дуло к черепу, Эрик развернул незваного гостя ко входу в дом. ― Шагай, ― прошипели над самым ухом.

В гостиной уже горели рожки. Женщина с американской винтовкой в руках резким движением руки потушила спичку и прикрыла стеклом фитиль керосиновой лампы. Та, что при свете дня казалось самым кротким из всех ангелов сурово сдвинула к переносице свои тонкие брови и искривила бледные губы в гримасе отвращения. Стоило задаться вопросом, откуда в доме одинокой, красивой, болезненной и совершенно не выдающейся француженки винчестер?

Эрик бесцеремонно толкнул наблюдателя в кресло, не спуская с него прицела. Его лицо в мерцающем жёлтом свете ламп казалось совершенно не человеческим из-за лежащих на нём глубоких чёрных теней, что ещё больше подчёркивали деформацию его верхней губы и визуально почти лишали носа, самой выдающейся части лица любого нормального человека. Огонь отражался в глазах альбиноса угрожающими жёлтыми бликами.

― Сиди смирно и отвечай честно, иначе колено прострелю, ― угрозу Эрика не стоило недооценивать. Более чем тщедушное на вид долговязое существо было способно на многое.

― Для начала хочу знать, что вы забыли в экстерьере моего дома? ― Медлен говорила шёпотом, видимо стараясь не тревожить своих «гостей».

― Это небольшое недоразумение, ― попытался оправдаться наблюдатель, подняв руки в примирительно жесте.

― Тебе было велено быть честным, ― прошипел Эрик взводя курок. ― Ещё в Персии ты за мной везде таскался, но это мы можем списать на беспокойство шаха о собственном жилище. Во Францию-то он тебя на кой чёрт послал?

― Вашим друзьям не стоило покидать страну вслед за вами, ― Наблюдатель старался оставаться честным и не доводить до беды очаровательную мать этого монстра. Кто знает, как отреагирует несчастная на весть о том, что её отпрыск притащил в дом одного из самых умелых и безжалостных наёмников Персии.

― И почему же? ― гримаса Эрика становилась в скудном свете всё более мерзкой и пугающей. ― Шах хочет доломать свои игрушки прежде чем избавиться от них? Они не рабы, если мне не изменяет память.

― Ты ведь понимаешь, что дело не только в их желании или не желании служить своему правителю.

Медлен нервно переводила взгляд с револьвера в руке сына на незваного гостя. Её большие глаза вновь обрели прежнюю короткость маленького невинного ягнёнка. Бедняжка наверное уже и не знает, что думать. Мечется от страха за жизнь незнакомца до боязни за грязную душу своего сна, крещёного протестанта. Очаровательное создание плаксиво гнуло свои брови боясь проронить лишнее слово, чтобы не разгневать ещё больше своё непутёвое дитя.

― Эрик, ― ласково начала она, очаровывая своими манерами Наблюдателя ещё больше. ― Когда будешь стрелять, можешь постараться не запачкать ковёр?

Сердце перса пропустило пару ударов от страха. Это очаровательное создание действительно могло просить о чём-то подобном?

― Маман, сейчас не время, ― устало закатил глаза Эрик, словно его отчитывали за крошки бутерброда на ковре.

― Самое время, ― настаивала женщина, не меняя своего заботливого тона. ― Гостей мы всё равно разбудим, так пусть хоть бардака поменьше увидят чем в прошлый раз.

― В прошлый раз? ― кое-как шевеля языком переспросил Наблюдатель, не сразу поняв, что произнёс это в слух.

― Не перебивайте, ― строго пригрозила персу Медлен. ― Лучше бы на вопросы отвечали чётко, а не загадками.

― Вы действительно хотели узнать о том, что этот монстр подозреваемый в убийстве и пособник существ хуже чем он сам?

Наблюдатель имел неосторожность быть излишне честным. Свинец в коленной чашечке ясно дал ему это понять.

― Ты будешь первым, кого я отправлю на тот свет! ― не обращая внимания на агонию перса взревел мужчина.

― Эрик, не надо, ― Медлен опустила свою маленькую пухлую ладошку на предплечье сына, вынуждая его опустить оружие. ― Это уже того не стоит.

― Год. Ты украл у меня целый год жизни таскаясь за нами по всей Европе вместе с ищейками шаха и ложными обвинениями! Из-за вас мы попали под перекрёстный огонь французов и пруссов, чуть не утонули на Чёрном море и рисковали жизнями в лапах людей, что считают пол мира унтерменшами. Стоило только подумать, что нас оставили в покое, как ты появляешься под окнами моей матери и пялишься на неё пока она спит, а монстр после этого я!

Медлен что-то продолжала успокаивающе нашёптывать, поглаживая сына по плечу, когда в дверях появилась полная чернокожая горничная с керосиновой лампой в руках. Она сонно и с очевидной досадой всплеснула руками при виде незнакомца, что-то пробормотав на своём языке.

― Нкира, принеси воды, губку и полотенца, ― скомандовала женщина. ― А от тебя я требую объяснений, Эрик. Ты говорил о мелких неприятностях, но забыл упомянуть, что тебя преследовал персидский извращенец вместе правительство чужой страны по обвинениям, которые, как я понимаю, даже в суде не рассматривали. Я думала вы с Лионелли занимались строительством.

― Так оно и было, пока нашему заказчику не потребовались козлы отпущения для того, чтобы прикрыть свои тёмные делишки. Можно подумать у нас был шанс на справедливый суд.

― Моё колено, ― простонал перс, стараясь зажать рану руками.

― Да плевать на твоё колено, ― озлобленно прошипела женщина.

Со стороны входной двери послышались шаги и брань на фарси. Вошедшие перебросились парой слов с Нкирой и вскоре появились в дверях гостиной. Юная "гостья" держала под прицелом револьвера араба примерно её возраста с затянутой удавкой на шее. Мальчишка хрипел, цепляясь за каждый вздох, но похоже это мало кого волновало.

― Шеф, это чучело ошивалось вдоль забора со стороны улицы с револьвером, ― отрапортовала девушка.

― И где оружие, Марьям? ― спросил Эрик, немного отойдя от приступа гнева, за который Наблюдатель расплатился своей коленной чашечкой. Он коротко взглянул на пойманного оружейника, заставив мальчишку пискнуть от испуга.

Девушка посильнее затянула петлю, вынудила слугу опуститься на колени и передала револьвер в руки Эрика. Тот недолго рассматривал витиеватые узоры на рукоятке и после обратился к наблюдателю:

― Знакомо? ― перс упрямо промолчал, понимая, что ответ Эрику и без того уже известен. ― Конечно знакомо.

― Мне сходить за жандармом, мадам? ― спросила Нкира, вновь появившись в дверях. Таз тёплой воды в руках и полотенце на плече делали её абсолютно чужеродным объектом в этой комнате. Слишком уж по домашнему выглядела её вышколенная чопорность и равнодушный взгляд чёрных глаз на круглом лице.

― Как мы объясним ему раненого иностранца, его бесполезного слугу и три ствола в доме? ― вопрос Марьям вызвал лишь напряжённую тишину. Ситуация, которую всего пятнадцать минут назад контролировал, как ему казалось Наблюдатель, теперь завесила от кого угодно в этом доме, но только не от него.

― Никак, ― ответила Медлен щёлкнув рычагом затвора.

Наблюдатель успел в своих мыслях перечитать все известные ему молитвы "от и до" пока смотрел в чёрное дуло винчестера, направленное прямо в его голову. Маленький, робкий, болезненный ягнёнок ― Медлен без долгих раздумий нажала бы на курок. Кто бы мог подумать, что его жизнь прервёт такое очаровательное существо как мадам Морро.

― Постой, ― Эрик отвёл дуло винтовки в сторону. Похоже хладнокровие вновь вернулось к нему, от недавней вспышки гнева не осталось и следа. ― Филип вернётся к четырём утра, стоит дождаться его, прежде чем что-то решать. В конце концов ищейка персидского шаха здесь по его голову…

* * *

Журналист слушал эту историю с открытым ртом. Всё рассказанное старым арабом только что казалось чем-то совершенно нереальным и фантастическим. Сенсация ― которую его коллеги ждут годами внезапно напугала его. Карандаш застыл в паре дюймов от бумаги не решаясь писать дальше.

― Мать Эрика, месье, навсегда останется в моих воспоминаниях человеком, который пугал меня сильнее чем сам Эрик, ― признался перс, отвернувшись к окну. Его взгляд остановился на шедевре Гранье, что возвышалось античным гигантом неподалёку. ― Хотя, если подумать, должен же он был в кого-то такой пойти.

Этот кроссовер должен был случиться рано или поздно. "Мать уродов" и "Призрак оперы" созданы друг для друга.

Но, если быть до конца честной, после прочтения этого короткого рассказа Мопассана я физически почувствовала себя грязной. Вот прям помыть руки потянуло, честное слово. Антинаучная пропаганда 19-ого века во всей своей сомнительной красе, как напоминание о том, что не так уж и давно люди на самом деле считали, что женщина в может родить (именно родить, а не изувечит после) ребёнка с отклонениями НАМЕРЕННО.

Август уже перевалил за середину, когда на пороге появился Эрик, взмыленный от долгой дороги и жаркого полуденного солнца. Сопровождающих в тот раз у него не было и Мэди позволила себе короткое объятие, заставившее долговязого отпрыска сильно нагнуться для того чтобы она смогла обхватить его шею.

― На долго в этот раз? ― спросила она, рассеянно смахивая с его плеч дорожную пыль.

― На две недели, ― ответил Эрик, входя в дом и спешно стягивая ткань со своего лица. Потревоженная пыль на одежде заставила его чихнуть. ― Пока здесь немного позанимаюсь, а после отправлюсь в Италию. Один архитектор согласился взять меня своим помощником на иностранный проект.

― Потом расскажешь, ― притормозила его Мэди, спешно забрав чемодан из его рук. ― Давай в ванну и переоденься, а то уже глаза воспалились от этой пыли. Нкира! ― позвала она работницу, направившись с поклажей в комнату сына.

― Стой! Тяжёлый же! ― спохватился юноша.

― Да и я не хрустальная, ― со смешком ответила женщина. ― Разувайся и проходи, а я пока найду что-нибудь чистое и обед соображу. Где ты вообще столько грязи нашёл?

― На вокзале, где ещё?

Отерев чемодан влажной тряпкой, прежде чем внести его в комнату, женщина достала старые вещи сына. Их он едва ли год проносил, слишком уж быстро вытянулся в росте и рубашка с брюками быстро стали коротки. Только вот выбрасывать этот упрямец их не пожелал.

«Да будет тебе! Они ещё хорошие. Для домашней работы сгодятся,» ― говорил он, складывая их на самую верхнюю полку.

И ведь действительно сгодились. До следующего дня, пока дорожная одежда будет сохнуть, вполне подойдут.

За ужином, пока оголодавший с дороги юноша поглощал угощение одно за другим и рассказал о том, как получил место в проекте Лионели у одного персидского заказчика, женщина в очередной раз задалась вопросом, как вся эта еда помещается в её тонком долговязом ребёнке и куда потом уходит. Из сумбурного монолога, помимо терминов, которые Мэди не понимала, можно было вычленить лишь то, что эта работа на долго и навещать её он вряд ли сможет.

― Ничего, ты долго пытался пробиться, а когда вернёшься, работу тебе будут предлагать охотнее, ― заметила Мэди. ― Главное разузнай на какой адрес письма отправлять.

―А пока я здесь, могу чем-нибудь помочь. Я заметил, что калитка совсем…

― Лучше отдохни как следует, ― поспешила прервать его триаду Мэди. Эрик болтал без умолку последние пару часов, словно ему приходилось молчать все полтора года вне дома. ― Наработаться ещё успеешь.

* * *

Вдоль прибрежной полосы небольшого сонного городка располагался не только маленький и опрятный порт, но и небольшая красочная набережная, с узкой полосой каменистого пляжа, на котором в бархатный сезон отдыхали буржуа, любившие проводить время в романтично-уединённом покое, и писатели. В общем-то по большей части только эта узкая полоска пляжа, скучающие одинокие богачи да сбежавшие на время от надоевших им жён семьянины, облюбовавшие её, составляли большую часть дохода крохотного городка.

Правда столичным жителям быстро надоедала мирная тишина сонной провинции, в которой почти ничего не происходило. И дабы развеять скуку, не привлекая к себе слишком много внимания, они начинали прибегать к различного рода развлечениям и по долгу рассказывали заезжим немногочисленным друзьям байки, большую часть которых не знал ни один местный житель.

Из-за такой вот скуки один из гостивших в городке богачей и позвал к себе в гости своего лучшего друга писателя, предлагая немного поправить здоровье на местном ласковом солнце. Вместе они по долгу гуляли по набережной и тихим узким улочкам, засыпанным опавшими белыми цветами акаций. Престарелые дворники редко успевали убрать всё за одно утро. Прогулка по достопримечательностям оказалась довольно короткой. Интересного в самом городке было мало. От скуки отдыхающие даже прибегали к крайним мерам и начинали интересоваться теми скромными ошмётками архитектуры, которые достались этому месту от более помпезного Парижа. Чтобы отличить здесь один стиль от другого нужно было быть крайне внимательным и дотошным любителем мелочей. В ход шла даже ботаника, со всеми её причудами.

― Вот, полюбуйся, ― торжественно указал буржуа на дуб святого Авраама своему другу.

Старое дерево застало ещё тамплиеров, судя по его громадным размерам. Толстые ветви причудливо и болезненно изгибались, скручивались, будто были частями гигантской виноградной лозы, что тянулась до самых небес, как в какой-нибудь сказке. Гротескные коричневые узловатые корни с тонкими прожилками вырывались из-под сухой земли, и снова ныряли вниз, оплетая острые валуны. Дыры и впадины коры казались чем-то совершенно не естественным. Тем, что не должно было существовать в прекрасном и идеально мире, созданном Богом. Кора более походила на бесконечное множество шрамов от застарелых и подолгу болезненно гнивших ран старого военного. Гигантское и странно очаровательное в своём уродстве дерево было лишь частично покрыто листвой. Впрочем, и та казалась нездоровой, заразной для всех остальных растений.

― В местной церкви мне сказали, что ему уже почти пять столетий, ― выдержав паузу, продолжил буржуа, пока его друг ощупывал отполированную дождями и временем древесину. ― Представь себе, они, оказывается не против того, чтобы местные отмечали Самайн в ночь перед днём всех Святых у корней этого уродливого гиганта. Я даже думаю приехать сюда в октябре и поглядеть, что за шабаш здесь собирается. Но, судя по виду этой штуки, как минимум ад должен разверзнуться из под его корней.

Друг всё это время не сводил глаз с колосса из чёрного дерева. Определённо живое растение выглядело причудливо-уродливой колонной во дворце восточного хана, Изогнутый ствол казался искусственно сплетённым из нескольких столь же крупных деревьев, а куполообразная крона устало клонилась вниз под тяжестью толстых листков покрытых страшными бледными наростами.

― И ещё, месье Дебьен, мой сосед, как-то за ужином обмолвился, что сюда мать уродов особенно часто ходит, ― случайно сорвалось с языка буржуа.

― Опять своими небылицами портите местные сказки? ― устало поинтересовался его друг.

― Я и сам слабо верю в то, что сюда на шабаш ходит местная ведьма, но вот на счёт уродов уверен. Как минимум одного видел своими глазами. Высокий и будто бы скрученный, как этот дуб. Только в добавок бледный, со страшным взглядом и лицо вечно за какой-то тряпкой прятал.

― Ну и что же такого-интересного в альбиносе? И не такие бывают уроды, ― пожал плечами писатель.

― Согласен, но ты дослушай сперва, ― попросил буржуа, стараясь не выдавать своей обиды за скептицизм друга. ― Он как раз оказался сыном той женщины, которую здесь матерью уродов зовут. Первым её творением, если можно так выразиться.

Раньше она была абсолютно неинтересной и не выразительной танцовщицей. Частенько выступала в местном кабаре, иногда и на гастроли выбиралась вместе со своей труппой. Любовников с ней никто не видел, но, по-видимому согрешила она так же как и многие её профессии. Решила таким образом захомутать, ты уж прости мне этот лексикон, какого-то заезжего буржуа. Но в итоге, как ты уже догадался, получила только ненужную ей самой беременность.

Толстых и бесформенных танцовщиц в труппе не держат, поэтому она и стала затягиваться в корсет. Чем больше рос живот, тем сильнее она затягивала шнуровку, тем жёстче и чаще ставила кости. Уж не знаю, как ей удалось выносить дитя, но родила она его, как говорят, в срок и, вроде бы, почти тайком, не явившись лишь на одно из своих выступлений. Но из-за постоянного давления существо это родилось длинным и страшно изуродованным. Поверь, когда я его первый раз увидел альбинизм бросился мне в глаза не в самую первую очередь.

Говорят, она его хоть и вырастила, но ненавидела лютой ненавистью. Да и сам по себе несчастный вырос косоглазым идиотом.

Затем однажды в этот маленький городок приехал довольно своеобразный цирк. Держатель паноптикума увидел этого урода и решил выкупить его у матери. Сумму предлагал кругленькую, что за целый год простая танцовщица не заработает. Тогда-то в ней и проснулась жадность вместе с поистине мужицкой деловой хваткой. От крупной суммы она отказалась, но согласилась отдать им своего идиота в аренду. Вроде как, раз он на них будет работать пока живой, так значит и ей должен был деньги приносить, пока живой.

С тех пор она не выступала, и получала доход со своих уродцев. Пять тысяч франков за год ― сумма не маленькая для такого тихого городка.

― Ты сказал «уродцев»? ― поспешил уточнить писатель. ― Хочешь сказать, что их несколько?

― Да. Видел я, конечно, только одного, который по старше, но разве с одного можно наскрести на маленький домик со всеми современными удобствами, садом и прислугой. Да со стороны на это аккуратное здание посмотришь и подумаешь, что там натурально нотариус в отставке живёт или архитектор какой-нибудь.

― Да будет тебе, ― вздохнул писатель. ― Ещё могу в мать одного урода поверить, но в то, что она их нарочно разводит, чтобы заработать на уродцах, подобных тем что цыгане в клетках показывают на всяких ярмарках… Ты хоть общался лично с этой вашей ведьмой?

― Значит не веришь?

― Нет, ― уверенно отрезал писатель.

― Значит я просто обязан вам с этой чертовкой очную ставку устроить. Или даже больше, пойдём и я покажу тебе её дом.

* * *

Мэди неспешно собралась чтобы отправиться на рынок и пополнить запасы продуктов, надеясь вернуться как можно быстрее. Болтливые торговцы тратили слишком много времени на всякую чепуху, всё ещё наивно пытаясь заработать на ней побольше.

Эрика она нашла сидящим на крыльце дома в компании ящика инструментов и небольшой деревяшки, из которой он по старой привычке вырезал какую-то зверушку. Выстиранная дорожная рубашка и брюки были ему будто бы широки, но с рукавами закатанными по самые локти и одной небрежно вздёрнутой брючиной вся эта излишняя мешковатость не бросалась в глаза.

― Давай я с тобой схожу, ― предложил он, поднимаясь со ступеней. ― Базарные кумушки языками рядом со мной чесать меньше будут, да и марли с ватой за одно взять нужно.

― Хорошо, ― согласилась Мэди. ― Иди собирайся, только быстро.

― Ты даже согреться не успеешь, ― заверил её юноша, спешно скрывшись в прохладном доме.

Подойдя к калитке женщина отметила, что неспокойные руки чада добрались-таки до расшатавшихся железных петель. Невольно усмехнувшись про себя она пару раз качнула решётчатую калитку. «Даже петли смазал» ― отметила она про себя.

― Добрый вечер, мадам, ― послышался излишне жизнерадостный оклик незнакомца с улицы и женщина поспешила задвинуть засов. ― Вы только что вернулись откуда-то?

― Напротив, ухожу, ― криво улыбнулась она. ― С каким бы вопросом вы не пришли, придётся отложить его до другого раза.

― Я Жорж Соран, а это мой друг, писатель…

― Не помню, чтобы интересовалась вашими именами, ― поспешила перебить мужчин Мэди.

― Как не приветливо с вашей стороны, ― сделал женщине замечание месье Соран. ― Мы лишь надеялись, что вы удовлетворите наше любопытство.

― Не удовлетворю, ― отрезала женщина, глядя на пришедших сквозь решётку. Ей не нравилась ни излишняя опрятность этих двоих, ни их снисходительный тон. В тихом захолустье иногда появлялись такие щеглы, всегда платили хорошо и много местным, но в общении оказывались самыми прескверными людьми. Даже старый библиотекарь, чопорный и равнодушный ко всему джентльмен отмечал, что Парижане излишне склонный к детским и весьма оскорбительным выходкам. Чего только стоила попытка одного приезжего богача, что оказался ко всему прочему ярым католиком, отравить местный дуб святого Авраама. Бог знает, что сделало ему бедное старое дерево, но этот человек со всей серьёзностью начал терроризировать губернатора своими настойчивыми требованиями.

Мэди догадывалась, за каким развлечением скучающие франты пришли к ней, но не собиралась его давать им так просто.

― И всё же я рискну задать вопрос, ― продолжил молодой человек. ― Скажите, сколько у вас детей?

― Один, ― выплюнула она отвернувшись от ограды и зашагав по дорожке к крыльцу дома.

― Правда ли, что вы намеренно его изуродовали?

Вопрос был для неё словно удар по голове. Уже плевать, кто его задал, плевать на очередную глупую байку, которая привела неугомонных туристов к её дому, но Бога ради, за какого монстра её держат цивилизованные буржуа!? Она ждала чего угодно: обвинений в ереси, в проведении домашних абортов, в торговле змеиным ядом, в проституции.

Но не этого.

Так и застыв на пол пути к крыльцу женщина смотрела в одну точку у себя под ногами. Среди гальки на глаза ей попался коричневый кузнечик. Никогда ранее насекомое не привлекало столько её внимания. Мэди была готова часами разглядывать его фасетчатые глаза и красочно переливающиеся полупрозрачные крылышки под панцирем. Пересчитать количество шпор на каждой из его несуразно выгнутых задних лап. Лишь бы это монотонное действие помогло снова вдохнуть воздух полной грудью.

Кузнечик потёр своими лапками усики, словно раздумывал над чем-то очень и очень сложным. Пытался выудить из своей крошечной бесполезной головы ответ на заданный Мэди вопрос.

― Что вы отдали его в паноптикум за ренту?

― Уходите, ― женщина даже удивилась тому, насколько низким и бесцветным стал её голос. Она не могла понять, что он принадлежит не ней до тех пор, пока Эрик не прикрикнул с крыльца на незнакомцев громче: ― Пошли вон!

Кузнечик в один прыжок добрался до клумбы и скрылся за уличным кашпо, будто испугавшись резкого крика Эрика.

― Мама, ― голос приятно-бесцветный. В отличие от её трясущихся рук, что так мерзко и резко контрастировали с белыми ладонями Эрика. ― Мама?

― Это не я, ― едва слышно прошептала женщина. ― Я не специально, ― продолжала шептать она по детски глотая слёзы и глядя куда-то мимо своего сына, который осторожно помогал ей подняться по ступеням дома.

* * *

Летним утром восемьдесят третьего года Эрик застал свою экономку у разожжённого камина. Вытянувшаяся в струнку низенькая женщина шуршала чем-то у себя за спиной, вместе с этим стараясь держаться как можно более непринуждённо. У неё возможно и получилось бы, не будь в камине огня в тридцатиградусную жару.

― Лили, что ты делаешь? ― спросил он, упорно отказываясь принимать происходящее за норму.

― Пр-рибраюсь в г-гостиной, ― обычно Лилифред заикалась всегда, но когда откровенно врала, делала это как-то по особому.

― Растопив камин? ― недоверчиво переспросил Эрик. ― Что у тебя там? ― любопытствовал он, пытаясь заглянуть за спину белокурой экономки.

― Н-ничего в-важног-го, ― ответила девушка, слегка потупив свой взгяляд.

― Лили, ― с тоном родителя, поймавшего ребёнка на откровенной лжи произнёс Эрик.

― Н-неинтер-ресная г-газета, вот и вс-сё, ― Лилифред обычно говорила очень медленно из-за своего дефекта речи и её трудно было понять незнакомцам, но в тот раз она торопилась. Старалась побыстрее отделаться от любопытного взгляда хозяина дома и кинуть макулатуру в огонь.

― Я бы хотел сам в этом убедиться, ― попросил её Эрик, настойчиво протягивая руку.

Вечером того же дня, когда Лили приготовила чай и шоколадные печенья, злосчастный номер «Жиль Блас» всё ещё лежал на кофейном столике. Разрезанный и прочитанный дважды.

Девушка с опаской покосилась на месье Морро и, поставив поднос на столик рядом с газетой, всё же решилась спросить:

― Могу я т-теперь это в-выбросить?

― Конечно же нет, что ты, ― поспешил убрать журнал из виду Эрик. ― На против, я намереваюсь его сохранить. Присаживайся, ― указал он на кресло напротив. ― Знаешь, я редко рассказываю что-то подобное, но у меня есть одна особая коллекция. В неё попадает абсолютно всё, что однажды имело наглость отнестись ко мне не достаточно серьёзно, излишне снисходительно или же просто раздражало. И я тут вспомнил, что давненько её не пополнял чем-то новым. Например, писателями.

Ненавижу писателей.

Вечером, около восьми, в одно неприметное кабаре вошла полная, коротко остриженная женщина с маленьким бидоном в руках. Поздоровалась с хозяином заведения и прошла за кулисы. Едва ли появление этой особы могло привлечь внимание ранних посетителей, ждавших начала выступления.

― Как поживает моё солнышко? ― спросила Меди, едва открыв дверь в гримёрную.

― И тебе привет, ― шутливо отозвалась Мари, натягивая чулок. ― Как и всегда, что ей сделается?

― Сама-то как? ― поспешила спросить ещё одна танцовщица, подлетев к округлившейся подруге и быстро поцеловав в щёку, оставляя на её загорелой коже алый след помады.

― Чувствую себя опухшей, ― немного невесело отозвалась Меди, стирая след от поцелуя со своей щеки. ― Уж не дождусь когда это кончится.

По труппе из двенадцати девушек прокатился небольшой смешок. Здесь не в первый и, скорее всего, не в последний раз раздавались подобные жалобы.

Помещение было душным, хоть и просторным. В воздухе стоял запах духов, пудры и керосина. Густой и влажный воздух не двигали даже порывы ветерка из приоткрытой форточки под самым потолком. Меди извлекла из маленького плотно закрытого железного бидона большую серую крысу и направилась к стоявшему у самой дальней стены стеклянному террариуму в котором жила Солнышко.

Зрители любили экзотику и Меди со своей подругой могли им её предоставить. Сочетание её загорелой кожи и бледно-жёлтой блестящей чешуи действовали на мужчин в зале почти гипнотически.

Грызун в руках Меди отчаянно вертелся, царапая её своими коготками в бесполезной попытке вырваться. Эмилия — самая молодая девушка, пришедшая в труппу всего пару месяцев назад, словно завороженная жалостливо смотрела на крысу, кинутую за стекло, на съедение хищнику, чьё имя так не сочеталось с натурой. Она ненавидела крыс ― этих мерзких переносчиков болезней, но сейчас, глядя на то, как запуганно съёжилось взмокшее существо в углу стеклянной ловушки, ей стало безумно жаль эту божью тварь. Теплокровное создание семенило своими когтистыми лапками в безумной попытки отбиться от медленно наступающего монстра с бездушными золотыми глазами.

Пока Меди, окружённая подругами, обменивалась с ними последними новостями, Эмилия резко отвернулась от стеклянного дома Солнышка, нервно начав расчёсывать свои светлые волосы. Сюда её привела любовь в пению и непригодность к более приличным заведениям. Джамила, руководитель и постановщик этой труппы, относительно легко её приняла, но не давала спуска ни разу за все эти месяцы репетиций. Строгая смуглянка с цыганской кровью и жестоким взглядом зелёных глаз вызывала у молодой девушки уважение, а Солнышко, что каждый день до и после репетиций смотрела на неё из-за стекла невольно напоминала Эмилии руководительницу.

― Слушай, Меди, ― начала Мари. ― Я тут подумала, раз уж тебе совсем недолго осталось до большого дня, может тебе пригодиться это?

Женщина протянула подруге небольшую плетёную корзинку скромно украшенную рюшей. Внутри лежала пышная перинка и крохотное стёганное одеяльце.

― Она, конечно не новая, ― скромно отвело взгляд Мари. ― Моя Софи быстро из неё выросла. Но может пригодиться… Ну, хотя бы будет удобно ребёнка переносить во время наших турне, когда ты вернёшься в строй.

Меди застыла, осматривая белоснежную перину и вышитого на одеяльце белого кролика с розовыми глазами. Девочки много сделали для неё за последнее время. Благодаря им она всё ещё могла получать небольшие деньги от хозяина заведения, пока не было возможности зарабатывать их самостоятельно. Не чувствовала себя такой уж брошенной в их небольшой компании, ставшей для неё семьёй за всё время их совместной работы. Они представитель абсолютно разных конфессий и даже национальностей. Джамила собирала свою труппу по всей Европе и даже части Азии в своё время. Их вкусы во многом не не совпадают, но от этого с ними было лишь интереснее.

― Спасибо, ― тихо произнесла Меди, приняв подарок и тихо шмыгнув носом.

― Но-но, не вздумай мне тут разреветься, ― с шутливой строгостью пригрозила ей пальцем Джамила.

― И не думала, ― с улыбкой ответила Меди, смахивая с уголка глаза случайную слезинку.

― У нас выступление через пятнадцать минут, ― напомнила о работе Джамила с привычной строгостью. ― Оставить нежности на потом! Работа не ждёт! А ты зайди к управляющему за деньгами и купи завтра ту настойку, о которой я тебе говорила, идёт?

Меди кивнула в ответ, позволяя Джамиле потрепать свои короткие кудри. В такие моменты она всерьёз задумывалась над тем, чтобы отрастить волосы подлиннее и не давать более повода для подобной грубой ласки.

― Зачем вообще так делать? ― спросила Эмилия, стоило только двери гримёрной закрыться за Меди. ― Зачем перерабатывать ради того, чтобы отдать деньги тому, кто сидит дома?

Вид оголодавшего удава, гипнотизирующего свою жертву взглядом золотых глаз, нервировал её до крайности, приводя в самое дурное расположение духа.

― Она делала тоже самое ранее, ― спокойно ответила Мари, продолжая натягивать на себя сценический костюм. ― Как и все мы до этого. Тут своих не бросают, знаешь ли.

― Но ведь конкретно меня никак не трогает то, что кто-то позволил себя обрюхатить. Это не мои проблемы, ― девушка, расчёсывавшая свои волосы, остановилась, почуяв неладное. В гримёрке стало непривычно тихо.

Эмилия отвернулась от своего зеркала окидывая взглядом труппу. Женщины смотрели на неё внимательными и обжигающими взглядами. В этой внезапной тишине хруст позвоночника крысы раздался из стеклянного жилища Солнышка оглушающе громко и Эмилия невольно вздрогнула от этого звука.

― Ты ещё слишком молода, ― отозвалась Джамила, подходя к девочке ближе. Тон наставницы был снисходительно холоден. ― Советую впредь быть аккуратнее в своих высказываниях.

Гримёрная в тот момент показалась Эмилии гигантским серпентарием в котором она была маленькой мышкой, загнанной в угол клубком разозлённых змей.

Мышкой, что посмела считать себя выше хладнокровных хищниц.

* * *

Маленький мальчик сидел в саду у розового куста вечером одного июльского дня и всматривался в глубокую тень под растением. Оттуда на него уставились два мутно-серых глаза тёмной змеи, медленно сворачивающейся тугой пружиной. Ребёнок нервировал животное своим назойливым вниманием, своими возгласами и ручонкой с тоненькими пальцами, что он так настойчиво к ней тянул. Из её пасти то и дело показывался раздвоенный матовый язык, пробовавший на вкус горячий летний воздух.

Любопытный ребёнок, лишённый инстинктивного чувства страха перед рептилиями, который положено иметь всем хорошим детям, продолжал осторожно приближаться к гадюке. Чешуя животного так маняще переливалась слюдяным блеском в лучах заходящего солнца, словно камень в любимых серёжках его матери.

Меди ловко перехватила плоскую голову гадюки за секунда до того, как рептилия рванулась вперёд, пытаясь вонзить свои ядовитые зубы в тонкую белую кожу назойливого ребёнка.

От внезапного толчка матери, Эрик вскрикнул и упал на землю, не удержав равновесия.

― Тебе сколько раз было велено не трогать садовых змей без моего ведома! ― строго воскликнула женщина, удерживая гадюку у самой плоской морды. Рептилия обвивала кольцами её запястье в тщетной попытке вырваться из стальной хватки.

Ребёнок виновато опустил голову, скрывая от взгляда матери своё деформированное лицо не прикрытое марлевой повязкой.

― Ты ведь помнишь наш уговор?

В ответ ребёнок молча кивнул, поднимаясь на ноги. Всё так же стыдливо пряча глаза он начал нервно крутить пальцами пуговицу своей свободой рубашки. Речь уже давалась ему лучше, но в основном он всё ещё предпочитал молчать. Особенно в те моменты, когда был в чём-то виноват.

― И почему же решил ослушаться? ― спросила она, сматывая живую чёрную ленту со своего запястья.

Женщина отбросила гадюку за розовый куст, позволяя животному скрыться во влажной тени и вновь перевела взгляд на сына. Эрик всё так же молча стоял перед ней, виновато опустив голову. Складка его приплюснутого носа и кончики ушей покраснели из-за резко прилившей к лицу крови.

― Ладно, ― смягчилась Меди. ― Иди собирайся, пойдёшь сегодня со мной и покормишь Солнышко, раз уж так хочется повозиться со змеями. Но ещё одна подобная выходка и вместо поездки с труппой на гастроли останешься дома. Понял?

Мальчик активно закивал глядя на мать огромными, овальными и немного раскосыми бесцветными глазами. Этот испуганный взгляд был гарантией того, что он более не ослушается. По крайней мере не в ближайшее время.

Эрик обожал Солнышко. Только одна голова рептилии была больше его ладони раза в два, но сытое животное позволяло мальчишке свободно себя гладить под пристальным взглядом своей хозяйки, периодически лениво утыкаясь плоским носом в его щёку и пробуя кожу розовым раздвоенным языком. Холодные жёлтые чешуйки тихо шуршали на ткани его рубашки, когда Меди позволяла ребёнку легонько обнять разомлевшее от тепла сытое животное.

Эмилия с ужасом смотрела на странную ласку, не понимая, как остальные члены труппы могут это безобразие игнорировать. Двухметровому удаву ведь ничего не стоит задушить трёхлетнего ребёнка, обвившись вокруг его тонкой шеи. Как можно вообще подпускать ребёнка к этой твари? Как можно лично давать ему прикасаться к этой штуке? Как можно сидеть перед ним в таком откровенном сценическом костюме?

Солнышко легонько ткнулась мордой в плоский нос ребёнка, словно пытаясь поцеловать его своей треугольной пастью. Часть её длинного и тяжёлого тела лежала у него на плече, а вторая покоилась на руках Меди, сидевшей перед сыном на коленях. Её спокойный голос давал мальчику указания о том, как нужно себя вести и что делать, чтобы не испугать рептилию.

― Она ничего тебе не сделает, если не будет бояться, ― говорила она. ― Но напугать любую змею очень просто. Они только кажутся грозными.

Эмилию до сих пор пробивала дрож при виде деформированного лица ребёнка. Его плоская, туповатая мордочка казалась излишне похожей на змеиную. Искажение верхней губы и большой рот придавали сходство с немного вытянутой змеиной физиономией. А глаза… Его бесцветные глаза, словно подёрнутые блёклой плёнкой, были так пугающе похожи на бездушные глаза Солнышка.

 

* * *

― Ты помнишь, что я говорил тебе вчера, Эрик?

― О том, в какой мы заднице? Да, прекрасно.

― Мне нужно будет отлучиться всего примерно на неделю. Подготовлю всё как следует и возможно удастся уйти тихо вслед за Лионелли.

― Шансов дождаться помощи от итальянского правительства нет вообще, я так понимаю… Прекрасно. Не хотел я крайностей.

― Иного не остаётся, Эрик. Продержись эти несколько дней любым способом. Пусть тебя лучше отец за чьё-нибудь убийство арестует, но доживи до моего возвращения. Понял?

 

В покоях Эрика было светло и тихо. С недавних пор он предпочитал запирать двери и ставни на замок, прежде чем позволить себе пару часов беспокойного сна. Самый крепкий кофе начал плохо сказываться на его здоровье, заставляя сердце безумно биться под рёбрами. Он работал над эскизами террариума для маленькой султанши круглосуточно, пытаясь отвлечь себя от желания спать.

Очаровательной девочке было всего тринадцать, но обладала она по истине взрослым умом. Её муж упивался собственной властью над жизнями своих подданных и возможностью оправдаться перед народом, свалив все грехи собственной жестокой натуры на молодого и никому не известного архитектора. Она же отсрочивала публичную казнь своего друга как умела. Оставалось только надеяться, что её будущее будет светлее, чем настоящее.

Лассо — очаровательная маленькая мамба ядовито-зелёного окраса позволила хозяйским рукам, трясущимся из-за избытка кофеина, достать себя из серпентария и обвилась вокруг запястья.

― Бедная моя, ― тихо приговаривал Эрик, скользя пальцами по чешуйчатому телу рептилии. ― Тебя тоже измотал этот ритм. Ничего, ещё немного и всё наладиться.

Очаровательная змейка жёлто-зелёным браслетом устроилась на его предплечье, мирно ощупывая языком сухой воздух, так сильно отличавшийся от атмосферы её стеклянной клетки. Животное позволило себе устроить плоскую голову на тёплой хозяйской ладони. Мерное подрагивание конечности может и нервировало её, но явно не на столько сильно, чтобы проявить агрессию к своему укротителю.

Открывшаяся входная дверь заставила Эрика резко обернуться, потревожив этим жестом Лассо. Змейка лениво приподняла голову и повернула свои тёмные глаза ко входу.

Очередная наложница, посланная в его покои ханом, вызвала лишь раздражение. Можно было подумать, что правитель держит его за идиота, подсылая столь очевидного троянского коня. Однако из-за недостатка сна Эрик не мог сказать точно, что именно его раздражает больше: заниженное мнение хана о его интеллекте или же та неприкрытая пошлость, с которой наложницы пытались залезть в его спальню.

Последнюю неделю он сразу прогонял их, но в тот вечер, даже не удостоив вошедшую и особого внимания, Эрик устало отвернулся и побрёл в спальню, закрыв за собой дверь.

Девушка… он не любил делать больно девушкам.

Марьям не особо церемонилась обычно со своими целями. Кинжал в шею, между позвонков, да и дело с концом. Но об это мужчине она наслышалась всякого. Последнего наёмника, которого шах посылал к альбиносу в прошлом месяце, так и не нашли. Не известно даже дошёл ли он до этого заклинателя змей или его перехватил кто-то из предателей шаха по пути в его покои. Во дворце неспокойно в последнее время.

Из спальни архитектора показалась гигантская коричневая голова удава. Золотые глаза хищной твари опасно сверкали в свете закатного солнца. Марьям потянулась к кинжалу, двигаясь как можно медленнее и стараясь не взбесить гигантского змея.

― Не бойся, Скади сыта, ― донёсся из спальни какой-то странно приглушённый голос Эрика.

Интересно, кого же это нужно было скормить этой десятиметровой твари, чтобы она насытилась? Уж не её ли неудачливый предшественник переваривался весь этот месяц в желудке ожившей скандинавской легенды?

Среди наёмников за чаркой алкоголя можно было услышать не мало странных, а иногда и крайне неправдоподобных историй об этом иностранце ещё до того, как он впал в немилость великого шаха. Когда он только прибыл вместе со своим учителем, Марьям услышала, что альбинос просто до крайности уродлив, но кроме очевидно деформированной губы и носа, примечательного она в нём ничего не заметила. В конце концов за свою "карьеру" ей приходилось видеть вещи и похуже.

Девушка поправила своё платье, открывая декольте ещё немного больше. Откровенные женские одежды она не очень жаловала, но для работы приходилось делать исключения. Как иначе подобраться к мужчинам?

Позже об Эрике поползли слухи другого толка. Говорили, что девушки ему неинтересны. В подпольной питейной даже ставки делали, сможет ли Марьям затащить его в постель или же на это дело лучше позвать какого-нибудь мальчишку по смазливее. В пользу первого поставила только сама Марьям да ещё один анонимный игрок.

Жёлтые глаза змей, уставившиеся на неё из многочисленных стеклянных сосудов в комнате нервировали. Оставшийся за спиной гигантский удав со скандинавской кличкой не давал покоя одним своим молчаливым присутствием. Но разве какое-то зверьё помешает профессионалу работать?

Эрик выглядел усталым и разбитым. Его уже не первую неделю изводили короткими ночными набегами, не давая спокойно спать. Но подобраться близко и уж тем более проникнуть в спальню, не удалось никому кроме неё.

Взгляд обесцвеченных розовых глаз, его движения, прикосновения… Нет, он определённо не из этих. Обычный измотанный и потерявший бдительность при виде её тела мужчина. Лёгкая мишень.

Ещё об Эрике не так давно прошёл странный слух. Мол, он и не человек вовсе, а некое порождение тьмы. Сын одной ведьмы, жившей в глухой деревушке на севере. Говорили, что его тело сплетено из змей, что набрасываются на всякого, что решить причинить им вред. А ещё говорили, что у него самого раздвоенный язык и ядовитые клыки. Не даром ведь его кривая ража так похожа на змеиную.

Но это уж точно какой-то бред. Тело как тело. Жилистое, худощавое, покрытое кое где шрамами как у война. Его даже можно было бы назвать красивым, в какой-то степени. По крайней мере для такой как Марьям.

Девушка потянула мужчину на себя, отвлекая поцелуем. Осталось только затянуть удавку на его шее и закончилась бы его полная сплетен жизнь.

Что-то острое и тонкое внезапно вырвалось из глотки Эрика, впившись в её язык.

Марьям закричала в его деформированные губы то ли от неожиданности, то ли от боли. Эрик не отпускал её из своих цепких объятий, пока нечто в его рту раздирало её язык. Девушка думала, что захлебнётся в собственной крови прежде, чем потеряет сознание от её быстрой потери.

Она упала на холодный пол когда он её наконец отпустил, в ужасе отползла назад, подальше от этого монстра. Кровь вперемешку со слюной быстро спекающимися ошмётками, похожими на гигантских слизней, падала из её разорванного рта на пол. Обжигала глотку своей неестественной горечью причины которой её сознание никак не могло понять, до тех пор пока Марьям не подняла глаза на человека, которого ещё минуту назад считала своей жертвой.

По окровавленному подбородку Эрика ползла пёстрая чешуйчатая лента. Зеленая змея разъярённо шипела, выбираясь из недр его глотки. Вся морда рептилии была залита кровью, а ядовито-зелёные чешуйки поблёскивали от слюны заклинателя змей.

Мутнеющее сознание Марьям превратило вполне заурядное уродство Эрика в сверхъестественное. Не иначе сама Горгона породила это чудовище, чтобы отомстить человечеству, веками почитавшему как богов тех ублюдков, что заточили её в подземных пещерах под древним Парфеноном.

 

Очнулась Марьям в какой-то хижине. Жёсткий матрац и холод будоражили больной разум. Тело будто бы качало из стороны в сторону и от этого желчь пустого желудка непроизвольно пошла наружу. Её стошнило, а разум продолжал отчаянно буксовать, отказываясь понимать происходящее.

― С добрым утром, ― вкрадчивый голос Эрика донёсся откуда-то сверху. Она никак не могла сфокусировать взгляд на его лице. Картинка расплывалась, словно в тумане, а яркий дневной свет безбожно резал глаза. ― Небольшое предупреждение, на будущее, не лезь ко мне целоваться с оружием. В следующий раз откачивать тебя не стану.

― Месье, едва ли это будет интересно вашим читателям, ― едва сдерживая смех произнёс Моншармен.

― Но, я имел в виду… ― начал было репортёр, однако закончить ему директор не позволил, довольно резким жестом оборвав его объяснения.

― Не поймите меня не правильно, я с радостью покажу вам каждый уголок нашей оперы: гримёрные, театральные костюмы, декорации, включая даже те, которыми мы уже давно не пользуемся. А и любой из работающих здесь ответим на любые вопросы. Но вовсе не могу гарантировать того, что наши суеверные, хоть и очень трудолюбивые, сотрудники расскажут вам что-то хоть сколь-нибудь интересное.

* * *

― Призраки? ― мадам Карлотта удивлённо изогнула свои тонкие брови, густо подведённые чёрной тушью. На секунду репортёру показалось, что она посмотрела ему за спину, прежде чем продолжить. ― Оу, вы, я полагаю, имеете в виду местных скелетов. Боюсь, что не помогу вам с различного рада сплетнями, поскольку предпочитаю не марать свои руки этим.

― Нет, мадам, что вы! ― изумился мужчина. ― Я хотел по большей части узнать о закулисной жизни.

― Так я и говорю, обычные сплетни, ― отмахнулась дива. Её мимика казалось неестественно пластичной, преувеличенно отображая эмоции, будто она до сих пор стояла на сцене. Увы, магия театра с близкого расстояния переставала работать и «эмоция» больше походила на обычное кривляние.

― Директора не будут в восторге, если я опущусь до сплетен. И уж тем более, если я начну их пересказывать журналисту, ― тихо добавила она, отвернувшись и несколько нервно покрутив одно из колец на своих полных пальцах. ― Лучше задайте эти вопросы персоналу.

* * *

― О да, месье, истории из-за кулис, ― билетёрша, стареющая мадам Жири, прижала руки к груди в благоговейном жесте. ― Позвольте рассказать вам о нашем призраке. Он очень любит наблюдать за постановками из пятой ложи, когда она остаётся свободной и я лично никого туда никого не имею чести впустить. А происходит подобное частенько, прошу заметить.

― Ясно, ― ответил репортёр, старательно скрывая своё разочарование. Байки от старой билетёрши это не то, на что он рассчитывал. ― Любопытная история.

― Ох, ещё как, месье! ― оживлённо продолжала женщина. ― Он истинный джентльмен, очень учтив и предупредителен, хоть и не пускает никого во время представления в свою ложу. И даже меня, когда я приношу ему скамеечку для ног. Так странно, месье. Представьте только эту картину, ― мадам Жири тараторила быстро, иногда проглатывая из-за этого некоторые звуки и раздражающе коверкая согласные. ― Я приношу ему скамеечку, ставлю у двери, не на долго отворачиваюсь, а её уже там нет. Вы, видно, думаете, что я умалишённая. Ох, месье, я и сама себя таковой долго считала, пыталась поймать этого таинственного гостя нашего театра. Хоть краем глаза уловить тот момент, когда он забирает свою скамеечку, да всё без толку. Никто не видел, как он приходит и когда уходит, кто его сопровождает, а я слышала раз что он был там с какой-то сладкоголосой миледи. Да и не понять кто продаёт ему места, ― жесты мадам были ещё более картинными и деланными, чем мимика Карлотты, когда она говорила. Но всё же в потоке этого бессвязного монолога можно было найти толику интересного. ― Но, я спешу отметить, что он всегда оставляет щедрые чаевые. Обычно несколько су всегда лежат на программе, которую месье Призрак неизменно оставляем на перилах своей ложи. Право, месье, мне не ловко это признавать, но имя нашего гостя я так и не смогла узнать. Мне всегда казалось несколько невежливым задавать подобного рода вопросы, а Кристина всё молчит. Знаете, во время последнего выступления моей…

― Кто? ― прервал быстрый лепет Жири репортёр.

― О ком вы, месье? ― удивлённо оборвала свой монолог мадам.

― О Кристине, вы её только что упомянули.

― Упомянула? ― билетёрша от чего-то стала испуганной. Её дряблое лицо вдруг побелело, а морщинки стали ещё более заметными. ― Разве я упоминала? Ох, даже не знаю, как так вышло, что мы о ней заговорили. Примечательного в ней нет ничего, хотя они с моей дочерью, одной из балерин и скоро может стать даже примой, друзья. Хотя, какая там дружба! Лишь знакомые.

― Скажите, эта Кристина как-то связана с вашим таинственным посетителем? ― спросил журналист.

― Нет, что вы! Совершенно исключено! Он же истинный аристократ, а Кристина лишь костюмерша, да и то не штатная. Что у их вообще может связывать? ― билетёрша издала нервный смешок прежде чем неловко замолчать, растерянно глядя в глаза журналиста. Седые волосы женщины внезапно показались ярче её собственного лица. ― Извините, месье, но мне пора. К завтрашнему нужно подготовить места для гостей, ― спешно ретировалась женщина, опустив взгляд в пол.

* * *

― Кристина? ― удивлённо переспросила юная балерина. ― Чем может быть интересна такому ценителю искусства как вы эта тряпичница?

― Ну что же ты, Жаме, может быть кому-то будет интересно закулисье? ― попыталась возразить её очаровательная белокурая подруга.

― Закулисье да, но Даае уж явно никому не будет интересна, ― фыркнула балерина, брезгливо поморщив свой очаровательный носик. ― Есть ли среди приличных людей те, кого интересуют подсобные рабочие?

* * *

― Мадемуазель Даае? ― концертмейстер задумчиво потёр рукой подбородок, вспоминая о ком идёт речь. ― А, Кристина! Очаровательная леди, но, увы, не особо разговорчивая. Но, позвольте полюбопытствовать, зачем она понадобилась вам?

― Хотелось бы больше узнать о жизни оперы изнутри. Думаю, что моим читателям могут быть интересны подобные мелочи, ― честно ответил репортёр.

Концертмейстер удовлетворённо кивнул, довольно улыбнувшись сквозь пышные щегольски подкрученные усы:

― Что ж, если так, то могу сообщить, что завтра она будет здесь с пяти. Штатным костюмером она не является, но с удовольствием берётся за наши заказы, когда основная работа ей это позволяет, ― пояснил мужчина. ― В опере она с самого детства. Лично я знаю о том, что её покойный отец был штатным скрипачом в Академии музыки, что находилась на Ле Пелетье чуть больше пятнадцати лет назад. Дочь месье Даае частенько бывала за кулисами и, как говорят, по воскресеньям пела в церковном хоре. Ей сулили большое будущее, однако с пути настоящего искусства она отчего-то свернула и подалась в портные. Не печально ли? Губить свой талант буквально в подсобке.

* * *

Закулисье встретило репортёра на следующий день суматохой. Юные балерины сновали туда-сюда в поисках нужных мелочей, которые так не вовремя куда-то запропастились, разминались и растягивались перед выходом, повторяли па, полностью игнорируя присутствие журналиста. Из гримёрных доносились распевки среди которых голос примы выделялся своим специфическим звучанием. Из оркестровой ямы доносились непривычно не слаженные голоса настраиваемых инструментов.

В костюмерной так же кипела работа. Последние подготовительные этапы, доделка мелочей, утюжка, однако в отличие от всего остального театра здесь было на удивление спокойно. Швеи работали молча, костюмеры со какой-то ненормальной остекленелостью во взгляде чистили костюмы от случайных ниток и мелкого крошева лоскутков, непонятно как оказавшихся на одежде. Движения персонала казались размеренными и даже ленивыми по сравнению с энергичностью балерин и актёров, которые то и дело порывались начать нервную триаду из-за недостаточно сильно накрахмаленной пачки или небрежно отутюженного рукава.

Лица портных казались практически бесцветными по сравнению с загримированными актёрами, волосы беспорядочно взъерошенными, а обилие нитей, приставших к их одежде, от чего-то делало их похожими на больших пауков или куколок моли, которым явно не место среди дорогих и красочных тканей.

― Кристина сейчас занята, ― бесцветным голосом ответил портной, долговязый и мужчина сложно определяемого возраста.

― А вы не могли бы…

― Ну-ка в сторонку! ― прервал журналиста звучный голос юной девушки, столь же бледной и неряшливой, как и остальные рабочие. Хрупкая и невысокая портная, лихо вскинув на плечо огромный рулон печатной ткани, едва не задела репортёра своей тяжёлой поклажей.

― Простите, я ищу мадемуазель Даае, ― быстро выпалил журналист, вслед девушке.

― Вы не вовремя, ― ответила девушка. Рулон глухо рухнул на огромный закройный стол. ― Она занята и сейчас поговорить о погоде с вами не сможет.

― Это что, ткань для платья Кармен? ― спросил портной, не отрываясь от работы. ― Оно же уже готово и ждёт Карлотту гримёрной.

― Интуиция, Пьер, ― ответила девушка, взявшись за ручку утюга прихваткой. ― Опять перекалили, ― недовольно заворчала она, ставя утварь на чугунную подставку.

Журналиста вновь все перестали замечать, погрузившись в рутинну. Решив, что выбрал не самое удачное время для своего визита, он решил подождать, пока суета немного уляжется, чтобы начать задавать интересующие его вопросы, не тормозя при этом чужую работу. Окинув взглядом помещение он невольно наткнулся на старую куклу чревовещателя, очередной реквизит о котором, скорее всего, давно не вспоминали, судя по его потрёпанному виду. Пышный шиньон имитирующий светло-русые волосы на голове куклы был странно зачёсан влево, скрывая часть лица куклы. Её единственный видимый из-под волос глаз внимательно следил за происходящим с пугающей живостью, которой недоставало многим рабочим в костюмерной. Подойдя к стеллажу с куклой поближе, репортёр разглядел неуклюже вышитое имя на переднике куклы. «Белла» ― странное имя для этого пучеглазого чудовища с кричащим макияжем.

― Кристина! ― громкий возглас Карлотты резко ударил по ушам и заставил репортёра вздрогнуть.

От неожиданности девушка обожглась о подошву утюга и раздосадовано зашипела, прижимая пострадавший палец к губам. «Приятно познакомиться мадемуазель Даае,» ― подумал журналист.

В помещение на мгновение все застыли, глядя на платье дивы, покрытое масляными разводами и прожжённое в нескольких местах. Пьер выронил из рук свой напёрсток, а Кристина застыла в нелепом жесте прижав покрасневший палец к губам.

― Бога ради, что случилось? ― ужаснулся портной, глядя на испорченный костюм.

― Призрак опрокинул на него лампу, ― едва сдерживая истерику взвизгнула Карлотта. ― Стоило один единственный раз не запереть дверь гримёрной!

― Накаркала, ― удручённо вздохнул Пьер, поднимаясь со своего места, тоном излишне спокойным велел диве одевать платье и снял со стеллажа плетёную корзинку с заготовленными атласными розами.

― Не накаркала, а предусмотрела, ― обиженно отозвалась Кристина, направляясь к закройному столу.

Тяжёлый рулон быстро завертелся словно был не тяжелее кальки когда девушка резкими движениями начала отматывать от него ткань. Видеть, как костюмерша рвёт дорогой печатный хлопок руками было почти физически больно, а рыхлый край рулона показался репортёру раной на «теле» материала.

― Поправим, не беда, ― с улыбкой произнесла девушка, передавая отрез Пьеру и отматывая новый. ― Только снимать его придётся с помощью ножниц, как платье Жизель в прошлом сезоне.

Репортёр взглянул на циферблат. Выход дивы через два часа. Катастрофа — весьма мягкое определение произошедшего с платьем дивы по вине него Призрака.

― Боже, да главное, чтобы из зала этого безобразия не было видно из зала! ― произнесла Карлотта, нервно заламывая пальцы.

Пара резких щелчков ножницами и пропитанная маслом часть лифа полетела в сторону корзины для мусора. Коротенькие пальчики Кристины с паучьей ловкостью закладывали из отреза ткани новые складки, наспех нашивая их на остатки платья дивы. Щелчки острых ножниц у самого горла Карлотты заставляли желудок болезненно и тревожно сжаться.

Обитатели сонной мастерской оживились. Их слаженная работа была зрелищем поистине завораживающим. Буквально на глазах сожжённое платье возрождалось. Новые оборки органично смотрелись на подоле, скрывая опалённое кружево. Лиф опоясывали складки и аппликация из заготовленных про запас бутонов лоскутных роз. Полупрозрачные стеклянные бусинки блестели на атласных лепестках, словно капельки росы.

― Ришар будет в ярости когда увидит, что костюмы опять изменили без его ведома, — бросил Пьер, устало вытирая со лба капельки пота.

― Значит будет иметь дело со мной, ― едва не пропела повеселевшая дива, поправляя свой парик. ― Уже не в первый раз вы постановку спасаете, а от этого неблагодарного самодура только упрёки и слышно! «Второе платье это лишние затраты», ― скривившись и до отвращения визгливо процитировала дива одного из директоров. ― Болван.

Слышать подобную брань из уст Карлотты, известной в обществе своими безупречными манерами, было, мягко говоря, странно. Журналист никогда бы не подумал, что этот ангельский голос вообще способен кого-нибудь ругать.

― Мадам Карлотта, две минуты! ― донеслось из коридора.

― Un momento! ― откликнулась дива, спешно взглянув на себя в большое зеркало ещё раз и засеменила к выходу, почти комично подхватив юбки. ― С меня хорошее вино! ― бросила она на глазах погасшим портным.

― Лучше бы водки, ― буркнул Пьер, поднимаясь с табурета. Какой-то из его онемевших от долгого неподвижного сидения суставов гулко хрустнул, заставив мужчину охнуть. ― Ради чего мы работаем в таких условиях? ― нарочито плаксивым тоном спросил он, разминая колени.

― Ради любви к искусству, дорогой Пьер, ― ответила ему Кристина с озорной улыбкой.

* * *

Смотреть постановку из-за кулис а не зрительного зала было действительно чем-то новым. Всё то, что скрыто обычно за роскошным бархатным занавесом теперь на виду. Неказистые детали полностью уничтожали ту магию оперного театра, которую так приятно было наблюдать со зрительского места. Не сказать что это совсем уж плохо, просто ново.

― Ну и как вам? ― шёпотом спросила Кристина, напугав журналиста своим внезапным появлением.

― Что именно? ― не понял мужчина.

― Вид, ― пояснила девушка, кивком головы указывая на сцену.

Ла Карлотта блистала как и всегда, ни одним своим движением не выдавая того, что часть её платья буквально держится на паутинке и булавках. Да, со стороны зала это выглядело роскошным и дорогим нарядом, но по факту это была лишь иллюзия роскоши. Очень ловкая, но всё же иллюзия.

― Я бы назвал это довольно интересным опытом, ― ответил репортёр после недолгого молчания.

Лёгкое шевеление в тёмном углу внезапно привлекло его внимание. Два золотых огонька вспыхнули во мраке рядом с нагромождением бутафорских бочек и внимательно уставились прямо на него. Складки чёрной ткани в глубокой тени были едва различимы, но их лёгкое колыхание от движения тёмной фигуры было отчётливо различимо.

По спине пробежал лёгкий холодок. Репортёр невольно дёрнул Кристину за рукав её платья. Девушка недоумевающе проследила за направлением испуганного взгляда журналиста.

― Ах, вот ты где, негодник! ― всплеснула она руками двинувшись в сторону тени. ― Опять создаёшь мне проблемы, ― ругалась она, потянувшись к золотым глазам. Приглушённое недовольное ворчание заставило репортёра устыдиться собственного суеверного страха.

Кристина вытащила из тёмного пыльного угла за бочками, укрытыми неким подобием брезента, чёрного златоглазого кота. Крупное и пушистое животное попыталось недовольно мяукнуть, когда девушка зажала его пасть рукой.

― Знакомьтесь, это наш Призрак, ― представила она кота, прижав слабо сопротивляющееся животное к себе. ― Извините, мне нужно унести отсюда этого наглеца и проучить. Если у вас ко мне будут ещё какие-то вопросы, лучше заглядывайте в ателье. Там обстановка поспокойнее. Негодник, если продолжишь так себя вести, директора вышвырнут тебя на улицу, ― поучительным тоном зашептала Кристина коту, скрываясь среди балерин, готовящихся к своему выходу.

Репортёр улыбнулся в усы, услышав горестное, приглушённое «мяу».

Доходный дом почти в центре Парижа производил довольно противоречивое впечатление. Архитектурными изысками в отличие от соседних строений он похвастаться не мог, зато в чистоте крыльца и парадной лестницы во многом давал им фору. Первый этаж был довольно ожидаемо занят маленькой пекарней с уютным летним кафе и ателье, оформленном по видимому самой мадемуазель Дае с присущей ей нордической сдержанностью.

В последний момент девушка попросила его перенести их небольшую встречу из самого ателье в её квартирку, расположенную в этом же доме, парой этажей выше. Она сослалась на то, что один из заказчиков, доверием которого они очень дорожат, очень просил принять его в тот же самый день. Приватность чужой примерки журналисту и самому нарушать не хотелось бы, поэтому он возражать не стал. Да и к тому же, что можно возразить такой очаровательной девушке?

― Заходите, открыто! ― раздался жизнерадостный голосок после короткого стука дверного молоточка.

― Мадемуазель Дае? ― позвал журналист неуверенно с порога хозяйку квартиры. Прихожая была тёмной и на удивление пустой. На вешалках не было ни единого пальто, подставка для зонтиков пустовала покрытая пылью и задвинутая за зверь, а в открытой маленькой обувной полке одиноко расположилась пара туфель, которые мадемуазель Дае видимо надевала на выход. Даже удивительно насколько пустой оказалась прихожая незамужней дамы.

― Добрый день, ― тут же появилась девушка из коридора. ― Извините ещё раз, за то, что пришлось в спешке менять место встречи, ― она виновато опустила голову, а её щёки, не покрытые слоем пудры и румян, стыдливо порозовели. Светлые кудри, упорно не желавшие держаться в модной причёске, падали на лоб.

― Не стоит извинений, ― осадил её излияния журналист, снимая лёгкий осенний плащ.

― Проходите в гостиную и чувствуйте себя как дома, ― указала девушка жестом на маленькую весьма безвкусно обставленную комнатку. ― Я присоединюсь к вам через пару минут с чаем.

― Вы очень любезны, ― репортёр не мог не улыбнуться этому по детски наивному представлению о приличном гостеприимстве. Давно он не встречал таких, с позволения сказать, хозяек. По небольшой квартире распространялся дразнящий запах сладкой выпечки, придавая квартирке какого-то деревенского уюта.

Репортёр вздрогнул слегка, наткнувшись взглядом на ту же самую куклу чревовещателя, которую видел не так давно в костюмерной оперного театра. Глянцевый глаз всё так же раздражающе глядел на него в упор с ненормальной живостью, а половина лица скрыта копной волос. Деревянная нечисть занимала во всей комнате чуть ли не центральное место, восседая на каминной полке, журналисту оставалось лишь изумляться тому, как он не заметил её пронзительного взгляда ещё из прихожей. «Бель» сидела свесив свои тряпичные ноги в лакированных туфельках в низ, улыбалась своим страшным подобием рта и казалась на столько лишней в этом старомодном интерьере, что её хотелось выбросить из окна немедленно.

Кое-как подавив в себе неприятное чувство от взгляда этого чудовища, репортёр уже было хотел опуститься на софу, но тут же отпрянул от мебели, из-за громкого злого шипения со спины. Он невольно отступил ещё на пару шагов, увидев, что за существо издаёт эти мерзкие звуки.

Большеухое создание с огромными жёлтыми глазами хищно скалило свои длинные белоснежные клыки. Практически лишённая шерсти розовая кожа была покрыта морщинами и редкими тёмными клоками короткого флока. Свой по крысиному тощий хвост оно плотно прижимало к телу, свернув колечком. Этот комок ненависти почти смешивался своим розовым цветом с обивкой мебели и только голубоватые вены, отчётливо видневшиеся под тонкой кожей, излишне контрастировали с однотонной тканью.

― Мэди, прекрати! ― Кристина, появившаяся в гостиной с подносом, пыталась придать своему голосу строгость, чтобы приструнить существо. ― Это наш гость. На гостей нельзя шипеть.

Поставив поднос с чайным сервизом на кофейный столик, девушка подняла на руки эту шутку природы и позволила ей устроиться на сгибе своего локтя.

― В уж простите, она очень боится незнакомцев. Надеюсь она не причинила вам неудобств?

― Нет, что вы, ― журналист немного заикнулся, глядя в глаза полу лысого создания. ― У вас интересное животное.

― Ах, эта кошка не моя, ― тут же поспешила отмахнуться Кристина, устраиваясь на софе поудобнее и положив существо на колени. ― Один хороший друг попросил меня присмотреть за ней, пока он находиться в Англии по делам. Как же я могла отказаться от возможности повозиться с этой красавицей?

Существо уютно свернулось комочком на её коленях, громко мурлыча под ласками.

― Вы присаживайтесь, ― указала она на свободное место рядом с собой. ― Что бы вы хотели узнать от меня?

Репортёр с опаской опустился на край, поглядывая на комок нервов на коленях девушки:

― Мне вас порекомендовали, как человека, который может рассказать мне несколько наиболее интересных вещей о жизни за кулисами.

― Правда? ― вскинула девушка свои тонкие светлые брови. На её идеальном кукольном личике отразилось неподдельное удивление, а с крохотных розовых губ не сходила добродушная улыбка. ― И кто же?

― Довольно многие, ― спокойно ответил репортёр доставая блокнот и карандаш. ― Начиная от мадам Жири и заканчивая месье Ришаром.

Кристина тихо рассмеялась в ответ, деликатно прикрыв свой аккуратный ротик ладошкой. Даже её смех был идеальным, звучавшим поразительно музыкально.

― Простите, я сказал что-то смешное? ― поинтересовался журналист.

― Нет. Просто забавно, что все эти занятые люди решили перевести ваше внимание на меня, ― ответила девушка откровенно, разливая чай по чашкам. ― Так что бы вы хотели узнать?

― Для начала позвольте полюбопытствовать, как часто вам случается колдовать с костюмами за час до выхода? ― журналист несколько расслабился, сев на диване более свободно. Лысеющий монстр на коленях девушки почти не отвлекал его. ― Должен признать, я был в восторге от того, что вы сделали с костюмом мадам Гудичелли. Не думал, что этот платье можно было спаси.

― Иногда бывает, ― скромно опустив глаза ответила девушка, ― Импровизировать приходиться частенько и без подобной спешки. Случалось и такое, что костюм нужно было исправлять, а то и вовсе переделывать после первой крупной репетиции. Когда из зала видно более полную картину, иногда хочется внести некоторые коррективы в детали, чтобы всё было идеально.

― Вы часто присутствуете на репетициях?

― Ох, нет, что вы, ― Кристина отхлебнула немного чая из своей чашки и отставила её вместе с блюдцем. ― Не на всех. Но бывает полезно из посетить, чтобы понять, во что бы персонаж оделся, если бы выбирал костюм самостоятельно. Но, как это часто бывает, с вышестоящими наши взгляды не всегда совпадают. И касается это не только костюмов, если быть откровенной…

* * *

― Стоп! Нет, нет и ещё раз нет! Мадам Гудичелли, дорогая, мы же с вами условились, что вы не будете уходить с обозначенной точки во время исполнения вашей партии.

Карлотта с трудом подавила раздражённый вздох, поправляя пряди парика излишне помпезного для Маргариты и разглаживая случайные складки ткани на лифе. Казалось, что от негодования дивы даже тросы декораций заскрипели. Хотя наверное просто показалось.

― Да, я помню, но разве это не нелепо, когда столь юная и впечатлительная девушка стоит словно прибитая к полу когда слышит голос своего возлюбленного? ― Карлотта словно юная девушка тревожно крутила одно из тонких и бесконечно изящных колец на своих полных коротеньких пальчиках.

― Дорогая, лишние перемещения испортят общую композицию сцены, а в том месте, куда вы пришли, вас будет плохо видно с лева от сцены. Ещё раз!

Дива устало поправила ворот своего костюма, будто бы он душил её и аккуратно потёрла уставшие глаза. Оттягивала своими действиями начало нового прогона чем ещё больше раздражала и без того взвинченного режиссёра.

― И никаких слёз, ― бросил он диве. ― Зрители приходят чтобы послушать ваш чудесный голос и полюбоваться очаровательным личиком, а не смотреть, как по нему течёт грим.

― Хорошо, ― прошипела женщина сквозь стиснутые зубы на приделе слышимости и с неохотой поплелась на свою метку.

Тяжёлая декорация, имитирующая каменный потолок сорвалась с тросов слишком внезапно с оглушающим грохотом разбилась о сцену прямо перед носом едва успевшей отскочить Карлотты. С визгом скорее удивлённым чем испуганным женщина упала на пол и пару секунд тупо смотрела на разрушения перед собой…

* * *

― Боже, ― изумлённо изумлённо протянул журналист. ― Надеюсь, дива тогда не сильно пострадала.

― Нет, ― ответила девушка, погладив мурлыкающее нечто на своих коленях. ― К несчастью для вашей небольшой сенсации всё обошлось и она отделалась лишь испугом. Но режиссёр был ужасно расстроен из-за того, что новую декорацию изготовить не успели бы столь же детальной, а даже если и изготовили бы, то уговорить мадам Гудичелли стоять под ней было бы просто невозможно.

― Мадемуазель Дае, я не гонюсь за подобными сомнительными сенсациями, ― журналист с укором взглянул на девушку, но она лишь проигнорировала замечание и продолжила своё рассуждение, напомнив ему раздражающую мадам Жири.

― Знаете, лично мне подобные случаи на генеральных репетициях всегда казались дурным знаком. Дирекция театра тратит очень большие средства ради идеального вида со стороны зрительного зала, но порой бытовые мелочи, такие как необходимость обратить внимание на слова машинистов сцены о том, что тросы нуждаются в замене, ускользают от их внимания. Бедный Брюке. Именно на него и летели все шишки после подобных случаев.

― Брюке работает машинистом сцены? ― решил уточнить репортёр, делая пометку в своём блокноте.

― Работал, ― ответила девушка уклончиво. Уродливая кошка на её коленях зевнула и потянулась, убаюканная ласковым голосом.

― Его уволили после того случая с декорацией? ― с сомнением в голосе решил уточнить репортёр.

― У него и до этого были проблемы и не только на работе, на сколько мне известно. Он решил уволиться сам, ― Кристина смотрела в отражение в своей чашке, на то как медленно и лениво плавают маленькие чаинки на поверхности напитка. Её голубые глаза на какое-то мгновение показались безжизненными и холодными.

Журналист дважды подчеркнул в своём блокноте фразу ― «Проверить некрологи».

― Можете рассказать мне о Призраке? ― попросил он, почувствовав острую необходимость в смене темы.

― О коте? ― уточнила Кристина. Её огромные глаза внимательно изучали лицо журналиста. Кукольное личико озарила тень улыбки.

― Да. Часто ли из-за него постановкам грозит срыв?

― Я бы не сказала, ― ответила она, вновь сделав глоток остывающего чая. ― Обычно он мирное существо и пострадать от его лап могут разве что крысы. Хотя, был один случай на самой первой репетиции «Фауста»…

* * *

― Как странно, словно чары,

Вечер сковал меняу!…

Пронзительная фальшь перебила диву настолько неожиданно, что весь зал на пару секунд погрузился в молчание. Даже машинисты сцены, налаживающие стропы для смены декораций застыли, боясь, что это мерзкое кваканье донеслось от случайно скрипнувшего троса. Карлотта окинула взглядом пустой зал, в попытке понять, где же может находиться тот злотоглазый негодник, перебивший её. За кулисами раздалась возня из-за действий аналогичного характера.

Потеряв от неожиданности нить своего диалога Карлотта на всякий случай начала сначала:

― Как странно, словно чары,

Вечер сковал меняу!...

Во второй раз Кристина не сдержалась и вместе с Мег тихонько засмеялась в кулак. Стоявший рядом Пьер и не подумал даже скрывать свою улыбку хотя бы приличия для. Как можно это было так дважды удачно перебить примадонну?

Карлотта шутку Призрака не оценила и, попросив несколько минут перерыва, спешно удалилась со сцены…

* * *

― Этот ваш Призрак не особо жалует примадонну, ― улыбкой журналист надеялся немного поубавить напряжение после рассказа об «увольнении» машиниста сцены.

― Зря вы так думаете, ― осадила его девушка. ― На самом деле он обожает её больше всех в опере. Иначе не приносил бы под двери её гримёрной мёртвых крыс.

― Мёртвых крыс? ― журналист не смог скрыть своего отвращения. Эта привычка кошачьих таскать под двери хозяина мертвечину и играть с ней, раздирая на части острыми когтями, всегда казалась жуткой. Неоправданной даже по мерками диковатого животного мира жестокостью.

― Иногда голубей с крыши, но не так часто, ― неопределённо махнула рукой девушка. ― Не вижу в этом выражении привязанности со стороны животного ничего странного. Особенно когда выяснилось, почему он так вопил во время той репетиции.

* * *

Через несколько недель, когда новое платье Маргариты уже было готово для того чтобы поражать публику, Кристина постучалась в дверь гримёрной дивы. Странным ей показалось то, что в тот день распевка Карлотты закончилась на удивление быстро.

― Проходите, ― сухо ответила дива.

Кристина застала мадам за занятием весьма странным. Прижав к софе огромного чёрного кота одной рукой, второй дива обрабатывала мазью рану животного. От прежде шикарного пушистого хвоста остался лишь огрызок, укороченный в половину от того, каким он должен был быть.

― Что случилось? ― спросила девушка, закрывая за собой дверь.

― Угодил в одну из новых мышеловок, по дурости, ― Карлотта отпустила Призрака, звонко чмокнув напоследок в макушку. Поднимаясь на ноги она отряхивала своё малиновое платье от чёрной шерсти. ― Мне не зря показалось странным, то как он тянул это своё «мяу», когда мы репетировали «Фауста» в первый раз.

― И вы держали его у себя? ― девушка спешно стала расстёгивать крючки платья на спине дивы, чтобы помочь ей побыстрее перебраться в костюм.

― Конечно же нет. Просто показала одному знакомому ветеринару, чтобы он подлатал его. Вот и всё, ― дива нетерпеливо скинула с себя верхнее платье и спешно расшнуровала турнюр.

― Приучите его ошиваться в своей гримёрной, тогда проблем не оберёмся, ― с укоризной произнесла девушка, помогая мадам с юбками костюма. ― Столько шерсти нужно будет снимать с платьев.

― Отчитываете меня за это как маленькую, ― обиженно скривив губы дива и придирчиво осмотрела себя в зеркале с ног до головы, нервно одёрнув лиф.

― К концу сезона мы можем его расшить, если понадобиться, ― сказала Кристина, застёгивая воротник платья.

― Так заметно? ― дива закусила губу и вновь одёрнула лиф. Её круглое лицо неравномерно покраснело от смущения.

― Нет. Не переживайте, до конца сезона никто и внимания не обратит, ― Кристина расправляла кружево и рюши на кокетке и была больше увлечена тем, чтобы платье сидело как надо.

― Могу я вас попросить молчать об этом до конца года? ― спросила дива расправив плечи. ― Не хочу читать о себе в газетах лишнего. Это не должно касаться никого, кроме меня и моего мужа.

― Я могила, ― заверила её Кристина.

* * *

― Её сыну скоро три, ― задумчиво произнесла Кристина, глядя куда-то перед собой. ― Формально я не нарушила обещания, рассказав вам о деликатном положении дивы вовремя того случая с декорациями и ужасной трагедии с люстрой. Вы ведь хотели услышать что-то подобное?

― Мадемуазель Дае, я не пособник сплетен, ― вздохнул журналист.

― Это замечательно, ― улыбалась ательер.

Журналист совершенно перестал понимать это очаровательное создание и что за мысли вертятся сейчас в её кудрявой светлой голове. Правы те, кто утверждает, что женщины создания определённо другого толка.

― Позвольте задать вам вопрос не для печати, ― журналист отложил карандаш и блокнот на кофейный столик. ― Импресарио охарактеризовал вас как певицу, подающую в прошлом большие надежды, почему вы не выбрали сцену?

― Не все увлечения детства становятся профессией, ― девушка всё так же спокойно и ровно улыбалась.

― От господина Ришара это довольно высокая оценка. И, на сколько мне известно, ваш отец тоже был близок к миру музыки. Так почему же вы выбрали стезю портного, когда ваше окружение выкладывало вам столько ровную и удобную дорогу на сцену оперы?

― В жизни я общалась не только с людьми искусства...

* * *

Поздним вечером люди спешили покинуть душный театр и вернуться в свои уютные квартирки. Занятые своими делами и увлечённые разговорами они не замечали девочку, сидевшую на последней ступеньке парадной лестницы, прислонившись спиной к перилам. Малышка, возившаяся со своей старой куклой, казалась им не более чем препятствием, из-за которого можно упасть неловко споткнувшись.

Девочка заправляла отрезанную нить в ушко иглы, когда катушка не кстати скатилась с её коленей и застучала по ступенькам пустеющей лестницы. Она уже было хотела со вздохом отложить свою вышивку, когда убежавшую вещь поймали тонкие пальцы незнакомца.

Мужчина, как показалось ребёнку, выглядел немного странно. Седой, словно старик, нижнюю половину его лица скрывала марлевая повязка, которую девочка от чего-то приняла за маску с бородой. Верхняя же половина лица была белой и матовой несмотря на духоту в помещении, без единой морщинки. Сизые, словно обесцвеченные, глаза незнакомца на какое-то мгновение показались девочке слепыми, хоть и в упор смотрящими на неё.

― Спасибо, ― вежливо поблагодарила малышка, взяв свою катушку и, спрятав её в карман передника, вернулась к работе, продолжив вышивать имя куклы на её переднике.

Мужчина оглянулся. В фойе не осталось никого кроме них и портье, стоявшего в тени колонны.

― Юная мисс, скажите, вы ждёте кого-то? ― поинтересовался заботливо бархатистый баритон, слегка приглушённый тканью.

― Папу, ― не глядя на человека ответила девочка.

― Понятно. Он здесь работает?

― Да, он музыкант, ― девочке иногда напоминали о том, что разговаривать с незнакомцами нельзя. Обычно она этим предупреждением не пренебрегала, но сейчас ей казалось, что от этого не будет ничего плохого. ― И он говорит, что когда я вырасту он будет играть на скрипке, пока я буду петь.

― Так значит я имею честь разговаривать с будущей дивой? ― наверное он улыбнулся. Нельзя было сказать наверняка, но девочке так показалось.

― Папа так говорит.

В фойе по прежнему не появилось больше никого из служащих театра. Портье переминался с ноги на ногу в своём тёмном углу у колонны и искоса смотрел на девочку, пару раз облизнув свои полные губы и спешно утерев рот рукавом.

― У вас очаровательная кукла, ― заметил молодой человек. По крайней мере, девочка определила его как молодого.

― Спасибо! ― оживилась малышка. ― Но она скоро станет ещё лучше. Я закончу вышивать и потом ещё сделаю ей пальто и пару чулок. Может быть, если папа разрешит, то я смогу сделать ей ещё пару туфель и купить настоящее кружево чтобы украсить воротник. У неё ещё должен был быть жакет, но я немного не угадала с размером. Он оказался ей мал. Но если я разошью его с боков и поставлю ластовицу на рукава, как советовала тётушка, то она сможет его носить.

― Так вы ещё и отличная портная.

― Ну, папа говорит, что это полезное увлечение, ― несколько тише ответила девочка, вновь опустив глаза. При упоминании родителя её речь довольно резко утратила живость.

― Скажите, вам нравиться шить? ― ласковый голос вернул девочке желание поговорить с кем-нибудь о своём увлечении.

― Очень, ― вновь оживилась она, подняв глаза на человека «в маске».

― Так же сильно как и петь?...

* * *

― Знаете, я снова столкнулась с этим человеком несколько позже, ― продолжала рассказ Кристина, допивая свой чай. ― Месье Морро стал нашим с первым клиентом, когда мы с Пьером открыли ателье здесь. Знаете, он довольно интересный человек, но очень нелюдимый. Я частенько сталкиваюсь с ним в опере. Он обычно приходит только ко второму акту и уходит позже всех, чтобы не толкаться в гардеробе. Занимает пятую ложу и начинает читать какую-нибудь книгу или газету. Репертуар ему известен почти наизусть, а красочностью постановки его редко можно впечатлить. Для него опера это скорее отдых, нежели светское мероприятие.

― Морро, ― повторил про себя репортёр, вновь взявшись за карандаш. ― Знакомая фамилия.

― Он архитектор, ― подсказала девушка. ― Принимал участие в восстановлении Гранд Опера после войны.

― А это не он, случаем, участвовал в перестройке подвалов под Оперой Гранье? ― уточнил журналист.

― Да. Помнится он говорил, что проще было бы завалить все лишне проходы, проложенные коммунарами, чем приводить это безобразие в порядок. Там внизу устроили настоящий муравейник, я бы никому не советовала туда соваться без сопровождения.

― Вы говорили, что он занимает обычно пятую ложу в театре, ― на всякий случай уточнил журналист. ― мадам Жири в разговоре упомянула одного посетителя, который показался ей странным.

― Да, Мег рассказывала мне, за кого её матушка держит месье Морро, ― улыбка Кристины стала шире. Девушка хитро прищурила свои голубые глаза кратко взглянув на репортёра. ― Да и он сам жаловался, что из-за сплетен этой дамы прочие билетёрши не всегда обслуживают его должным образом. Не думала, что именно эти байки привели вас ко мне.

― Мадемуазель Дае, я же говорил…

― Вы не собираете сплетни, ― перебила его Кристина. ― Помню-помню.

― Просто это совпадение показалось мне занятным, ― репортёр сделал пару пометок в своём блокноте. ― Было бы интересно узнать у месье Морро побольше о его работе над зданием Гранд Опера.

― К сожалению он не даёт интервью. Да и журналистов не особо жалует.

― Что ж, возможно мне удастся убедить его сделать для меня исключение, ― предположил репортёр сделав последний глоток остывшего напитка.

― Сомневаюсь. Позвольте предложить вам ещё чая? ― с улыбкой поинтересовалась Кристина.

― Благодарю, ― журналист вернул чашку и блюдце на поднос. ― Вы очень любезны.

Девушка сняла с колен полу лысую кошку, усадила на своё место и скрылась с подносом в коридоре. Оставшееся один на один с незнакомцем животное снова хищно зашипело. Бегло окинув взглядом существо репортёр невольно вспомнил поговорку о том, что животное похоже на своего хозяина. Холодок пробежал по спине при мысли о том, что кто-то может быть столь же уродлив как и эта шутка природы.

В отсутствие улыбчивой хозяйки старомодная гостиная вновь стала мрачной и неуютной. Маленький демон, забившийся в угол софы, продолжал кидать на гостя неприветливые злобные взгляды и репортёр, решив не нервировать существо лишний раз, поднялся с дивана, утешив себя возможностью осмотреть интерьер.

На глаза вновь не к стати попалась кукла, всё так же сидевшая на каминной полке. Взгляд реалистичного глянцевого глаза пробирал на сквозь и неотрывно следовал за гостем. Буравил спину, даже когда тот отвернулся от камина, разглядывая содержимое полок. Он ощущался словно живой, заставляя неприятный холодок пробежать по шее.

На аккуратном комоде, покрытом кружевной салфеткой помимо очаровательных мелочей в виде дешёвой вазочки с конфетами и ракушек репортёр обнаружил лакированную доску с алфавитом, выгравированном готическим шрифтом, и цифрами от нуля до девяти. Указатель в форме сердца с отверстием у острого конца стоял рядом.

Уиджи ― сомнительное развлечение для такой юной и приличной дамы как Кристина.

Осторожно и будто бы брезгливо взяв двумя пальцами указатель, репортёр осмотрел его и положил на доску. Возможно в большой компании не суеверных людей эта игра и могла стать весёлым развлечением но в интерьере гостиной была столь же лишней деталью, как и жуткая кукла.

Репортёр ещё долго смотрел на доску, застывшим взглядом. Его разум отчаянно отказывался воспринимать движение указателя как что-то реальное. Сердце неслось галопом, когда стрелка остановилась у отвратительно скалящегося полумесяца в левом верхнем углу.

― Мне кажется, ― бормотал репортёр, отступая от комода с доской на пару шагов. ― Мне просто кажется.

Позади омерзительно тихо зашипела кошка. Обернувшись, он увидел, что животное сидело на каминной полке рядом с деревянной куклой, развернувшей свою отвратительную голову в его сторону и буравящей его взглядом своего единственного глаза. От чего-то репортёру почудилось, что от этой куклы несёт гарью и порохом. Игрушечная нечисть словно улыбалась своим мерзким подобием рта. Её губы, окрашенные безвкусной алой краской, были слегка приоткрыты и обнажали белые ненормально огромные словно у щелкунчика зубы.

«Привет» ― вылетело из её открывшегося рта скрипучее тихое слово, больно царапнув уши.

Резко развернувшись репортёр поспешил покинуть мрачную гостиную, но в итоге едва не сбил с ног миниатюрную хозяйку квартиры, вернувшуюся из кухни с подносом.

― О боже! ― изумлённо воскликнула девушка, едва не опрокинув обе чашки с горячим чаем.

― Прошу прощенья, ― кое-как произнёс журналист. Едва ли голос ему подчинялся.

― С вами всё хорошо? ― с заботливой улыбкой на губах поинтересовалась девушка, поставив поднос на кофейный столик. ― Выглядите так, будто с вами призраки общались.

― Призраки? ― переспросил журналист. Девушка улыбалась с ненормальным азартом, а её голубые глаза неотрывно изучили его лицо. ― Это были вы, да? Вы меня решили разыграть? ― Он смотрел девушку, заставив себя улыбнуться. Его голос слегка дрожал.

― Не понимаю о чём вы, ― нахмурила свои тонкие брови Кристина. Её лицо казалось честным, но добродушная лёгкая полуулыбка не подходила под ситуацию.

― Ну же, признайтесь. Это вы двигали указатель на доске и говорили за куклу? Должно быть вы отличный чревовещатель.

― Бога ради, даже если бы я и умела, как бы я смогла проделать что-то подобное, находясь в соседней комнате? ― девушка недоумевающе глядела на своего обеспокоенного гостя, ― Вы же интеллигентный человек и должны знать, что чревовещание всего лишь фокус. Голос всё равно исходит от кукловода.

Журналист почувствовал, как по его шее скатилась холодная капелька пота и неприятно залезла за воротник словно какое-то мелкое склизкое насекомое. Девушка вновь улыбнулась, с приторной нежностью в голосе поинтересовавшись всё ли с ним в порядке.

― Мне, наверное пора, ― пробормотал он, спешно направившись в прихожую и позабыв о приличии.

― Уже уходите? ― улыбка Кристины становилась всё шире, но от прошлого дружелюбия и заботы в ней не осталось и тени. Её словно подменил злобный двойник, в тот момент когда она вышла из комнаты. ― Вы уже узнали всё, что хотели?

― Да, пожалуй да, ― рукав осеннего плаща на зло перекрутился, заставляя репортёра проводить больше напряжённых секунд прихожей мрачной квартирки неприметного доходного дома почти в самом сердце Парижа.

― Вам не стоит пытаться беспокоить месье Морро, ― сказала Кристина помогая репортёру справиться с плащом. Её руки были холодными и сухими, словно бы принадлежали какой-то механической кукле, а не живому существу. ― Лучше найдите перса, он даст вам ту сенсацию, которую вы ищите.

― Перса? ― невольно переспросил журналист, чувствуя, как садиться голос. Но не стал дожидаться ответа от девушки, спешно вылетев на лестничную площадку, когда из глубины квартирки раздался скрипучий голос деревянного исчадия ада:

― Дарогу.