Опьяненные чувствами (джен)

Дорогой дневник *зачеркнуто*

Не знаю уж, как стоит начинать свою исповедь… *зачеркнуто дважды*

*залито чернилами*

Женька говорит, что мне пора повзрослеть. Смешно, когда это выдает пигалица на шесть лет младше, но совсем не смешно, когда она права.

Да. Мне нужно повзрослеть.

Конечно, если под «взрослением» понимать принятие самой себя и прочее наплевательство на неписанные правила нашего общества. Наверное, она думает, что это взросление автоматически дает иммунитет от страхов, боли, разочарований и — в первую очередь — от себя. Сидишь-сидишь, осознаешь, а потом внутри перещелкивается тумблер, и — добро пожаловать во взрослую жизнь! Вот только есть одна проблема. Принять то, что происходит сейчас, я не могу. Не получается. В третий раз не получается «отпустить и забыть»: цепляюсь все зачем-то за «сильные» плечи, правильность и прочие радости замужней женщины.

Радости ли? Скорее благоглупости.

Женька говорит, что я слишком много думаю о чужом мнении. И, как это ни смешно, действительно думаю. Вот сейчас, например, о ее, Женьки, бесценном мнении. Обрабатываю фотографии и думаю. Она ведь действительно считает, что мне это поможет, раз так сказала. Она желает мне только добра, не так ли?

Я знаю ее с пеленок. Пришла, помню, со школы, хотела мультики посмотреть и сбежать во двор, когда мама меня остановила. Глянула серьезно так и сказала: теть Карина, соседка наша, дочку родила. Чуть подрастет — и будет мне с кем нянчиться. Я же, когда мелкая была, постоянно маму с папой вопросами донимала: а где все мои сестры-братики? Почему нет? Хочу! А они все отнекивались, мол, капуста не цветет да аисты не летают. Это потом я узнала, уже когда школу заканчивала, что мама и меня-то с трудом родила, еле отошла потом, куда ей было еще одного.

Женьку я полюбила с первого взгляда и навсегда. Красную, сморщенную, с редкими волосами и слюнявой улыбкой. Она казалась мне такой крохотной, хрупкой, восхитительно беззащитной, как настоящая принцесса. А я всегда, сколько себя помню, хотела быть рыцарем. Или драконом. Или, на худой конец, чародеем. Но не принцессой, принцесс я как раз хотела защищать.

Тем смешнее, что сейчас именно Женя стала моим щитом. И — одновременно — самой страшной карой.

Это началось не сразу. Далеко не сразу, конечно, ведь как можно желать ребенка? Тем более, в первые десять лет нашего знакомства я и сама была ребенком. Не слишком послушным и усидчивым, к тому же. Родители, наверное, считали дни до конца моего «пубертатного периода», но — вот беда — он не закончился до сих пор. А мне уже тридцать два. Теперь они ничего не ждут — махнули рукой, мол, чем бы дитя не тешилось, да и укатили в Воронеж к прабабке.

Я тогда как раз замуж в первый раз вышла, активно обживалась и налаживала быт, мне не до поддержания родственных связей было. Потом, конечно, я все прочувствовала. И то, что ненавижу все эти стирки-уборки, и то, что семейная жизнь без маминого пригляда — это совсем не круто, и то, что муж у меня какой-то не такой. Словно действительно после свадьбы превратился из галантного кавалера в эгоистичного мужлана. Если честно, я сейчас и вовсе не понимаю, зачем вообще вышла за него. Мне было-то тогда сколько? Двадцать? Я хотела быть взрослой, хотела что-то кому-то доказать, и в первую очередь — самой себе то, что не ошибаюсь: я его люблю, я сама его выбрала. Точка. Так бы и тянула эту лямку со стиркой-борщами, ленивой отдачей супружеского долга и еще более ленивыми мыслями о том, что нужно послушать мужа и бросать «бесполезную учебу», если бы не Женька.

Она тогда восьмой класс заканчивала, в голове — ветер да обрывки школьных уроков, а и то, похоже, побольше меня понимала. Пришла однажды к нам в гости (и как только добралась? От квартиры родителей до мужа полгорода проехать надо было!), посмотрела на меня недетскими своими глазами и сказала:

«Кончай дурью маяться, Славка».

И Славка «кончила». И кончилась.

Наверное, мне тогда не хватало последней травинки, той самой, которая переломит хребет слону. Я Женьку полгода не видела, все со свадьбой, переездом да бытом крутилась, а она сама меня нашла, приехала и обозвала дурой. Мне бы уже тогда понять, куда ветер дует, но… Потребовались еще одни «серьезные отношения», чтобы, так сказать, наверняка.

Своего второго мужа я встретила в баре. Я была изрядно пьяна, рассматривала карту крепких алкогольных и прикидывала, стоит ли рисковать и заказывать самый убойный. Название интриговало настолько же, насколько и отталкивало, поэтому определиться все никак не получалось. Над головой мигали уродские лампы, типа лофтовые, висящие на одном проводе. Мне всегда казалось, что под одной такой лампочкой, внезапно вынырнувшей из цоколя, и отыщут мой хладный труп.

Но в двадцать три жизнь только начиналась, и потому после некоторых раздумий я решила самый крепкий все-таки не заказывать, но пройтись по всем «кровавым» коктейлям в карте бара: Кровавая Мэри, Кровь 0 группы, Река крови, Кровь и песок. О том, как буду чувствовать себя на утро и вообще до дома добираться я, разумеется, не думала. Сейчас я даже и не вспомню, с чего меня тогда так пробило, зачем я летела с Пресненской на Бережковскую и потом плутала во дворах, чтобы попасть именно в этот бар, о котором мне как-то рассказывала Светка из бухгалтерии. Захотелось. В те годы я часто делала то, что хотела, отступая только перед суровой буквой ТК: к сожалению, работать не работая я тогда не умела. Да и сейчас не умею, чего греха таить.

Так вот. Будущий мой застал меня коктейле на третьем, я как раз пыталась понять, хватит ли у меня духу и гонору выпить эту бордовую жижу залпом, но он решил за меня. Сказал что-то банальное, вроде «неужели такая красивая девушка одна?» или «вашей маме зять не нужен?», а я расплылась в пьяной улыбке и предложила рассмотреть вопрос конкретней. Мы о чем-то говорили. Наверное, я опять воодушевленно вещала о цветах и свете, о том, что ракурс — это жизнь фотографии, куда важнее модели, а он слушал и кивал. Мне всегда было достаточно, если собеседник кивал и слушал, я могла сама себе задать вопрос и тут же на него ответить.

Из того — первого — вечера мне запомнился запах его одеколона, что-то сильное и древесное, и смуглые пальцы на кружке с пивом, и стоящие дыбом темные волосы, и клетчатая ткань его пальто.

А на следующее утро я проснулась совсем не там, где намеревалась заснуть накануне. То есть не дома, где в лицо знаю каждую черточку на обоях, а в чужой квартире. В чужой постели. Более того, в чужой огромной футболке на голое тело! Это не укладывалось в голове, и голова, к слову, была адски тяжелой, гулкой, как Царь-колокол, и наверняка бы так же громко звонила при движении. Я проснулась в одиночестве и тут же решила провести инспекцию себя любимой, насколько уж позволяло состояние. Волосы были уже сухими, но еще пахли чужим тяжелым запахом, тело казалось тяжелым, но это обычное мое состояние с похмелья, а больше ничего криминального не находилось. Память еще, как назло, тревожно молчала, только пробивались сквозь серую пелену какие-то мыслеобразы, похожие и одновременно не похожие на правду: салон авто, тяжелые руки на плечах, шепот «тшшш, вот так, молодец», неоновые лампы.

Мне не хотелось выяснять детали. То есть, конечно, я хотела знать, «было или нет». Но пробуждение утром в чужой постели как бы уже дает ответ, не так ли? Да и… Не запомнилось, значит, не важно. Святой принцип, всем рекомендую.

Одежду свою я не нашла и была этим очень озадачена. Обеспокоена даже, наверное, — время скрыло детали — но до того, как я успела что-то предпринять, вошел он. С подносом и этим всем, которое в романтических фильмах показывают: кофе, бутерброды, улыбочка на все лицо, цветочек даже где-то достал и в вазу засунул. А еще он говорил со мной, рассказывал интересные истории и даже пытался что-то отвечать на бесконечные технические подробности.

И все как-то завертелось, закрутилось, что очнулась я только через полтора года, когда Женька на девичнике обняла меня, прижав к себе сильно-сильно, и я с удивлением поняла, что она выросла. Вытянулась, перегнав меня на голову, похорошела — я еще помнила ее брекеты и смешные косички — и оказалась такой… красивой.

Взрослой.

Я была оглушена этим осознанием. Настолько, что остаток вечера могла только смотреть на нее. Черные волосы, черное платье, коричневый пиджак с бронзовой брошкой в виде какого-то герба. Она, помню, заметила мой интерес, поднесла к самому моему носу — пахло чем-то сладким и пряным — и заявила: «Я гриффиндорка, Славка, и это круто! А из тебя львица никакая. Может, барсук?». А я не поняла тогда, что это она меня трусихой обозвала. Подумала еще, что зачем мне во львы, барсуки же куда круче, особенно медоеды. Но потом… потом поняла: Женька права, я совсем не львица.

Нет, свадьба не расстроилась. Напротив, я тогда отчего-то так горела желанием вить гнездо и радовать своего уже мужа, что буквально летала над землей, успевала везде и сразу, дарила себя и принимала его в ответ. Ему нужен был кто-то, о ком можно заботиться, мне — тот, на кого можно положиться. Это были лучше три года в моей жизни. Но они закончились.

Чувства истрепались, мы притерлись друг к другу, совпав всеми зубцами шестеренок, и вместе нам стало… скучно. До изжоги. Он мог пропадать в командировках, я — не приходить домой ночами. Мы стали больше друзьями, чем супругами, и это было по-своему прекрасно. Так бы и продолжалось, наверное, только он нашел себе новую девочку, которую мог холить и лелеять. И эта девочка оказалась позубастее меня. Мы могли бы остаться хорошими знакомыми, не знаю, может, дружить семьями, но она постоянно ждала от меня подвоха, и в итоге общение сошло на нет.

Выходить замуж в третий раз я не хотела. Спасибо, хватит, наелась уже всего этого по самые уши. Но мы предполагаем, а Бог располагает. И отчего-то в тридцать один меня догнало пресловутое «как у всех»: дом, муж, маленькие ножки и прочее, прочее, прочее. Словно в меру успешной карьеры и квартиры с видом на Москву-реку было недостаточно. Третьего своего мужа я не любила. Сухой правильный трудоголик — мне казалось, он подойдет идеально.

Но что-то пошло не так.

За это время Женька выучилась на юриста и собрала целый сундук разбитых сердец. Я знала о каждом. О смешном однокурснике, о настырном коллеге, об обаятельном баристе, о соседе по лестничной клетке. Уже четыре года мы жили в разных районах города и могли видеться не чаще раза в неделю. Но виделись. Выпивали вместе, гуляли по набережной, рассказывали всякие незначительные мелочи из жизни. Это было здорово.

Но каждый раз, каждый гребаный раз я ловила себя на мысли, что этого недостаточно. Мне нужно больше ее, больше общения, больше случайных — неслучайных! — касаний, больше улыбок и голоса. Больше Женьки.

Но я не могла ее получить.

Третий развод прошел мирно и буднично. Мы разошлись, что называется, как в море корабли и, полагаю, оба вздохнули с облегчением. К тому моменту характер мой испортился, его — усушился, так что нервов мы друг другу истрепали столько, что ух!

Но я хожу вокруг да около, рассусоливаю, рассуждаю, пытаюсь как-то подвести или, наоборот, отвести мысль от больной мозоли, но…

Женька говорит, что мне пора повзрослеть. А еще — что я слишком много думаю. О ней, глупой, думаю. Закрываю глаза — и вижу ее улыбку, тонкие пальцы, разлет бровей и бледный шрамик над губой.

Я боюсь, что она права. Мне действительно надо повзрослеть. Но если под «взрослением» она понимает принятие своих желаний и ответственности за них, то мое «взросление» ей не понравится.