Объекты в зеркале (гет)

Накануне днём, замеряя шагами свою комнату в мотеле, я убедил себя, что готов к любому развитию событий. Что моей изоляции всё равно когда-то придёт конец. Что сейчас я поставил блок на воспоминания двухнедельной давности, но настанет момент, когда мой ящик Пандоры придётся открыть, а потом придётся сразиться со всем, что из него вылезет. Я убил много людей, и пусть подавляющее большинство было плохими людьми, как минимум одна из них была крайне неоднозначным случаем. Винтерсон была заодно с Владом — против меня и Моны, но давало ли мне это право её убивать? Я не думал, что её смерть могла сойти мне с рук. Я и не считал, что она должна сойти мне с рук. Я был готов нести за неё наказание.

С Моной всё было непросто — на её счету, как минимум, смерть сенатора, громкое дело, так что ей придётся либо очень много времени провести за решёткой, либо всю жизнь быть в бегах. И если раньше можно было надеяться на Вудена, её покровителя, то теперь он был мёртв, и разбираться с её делом было некому. С другой стороны, откуда мне знать, кто ещё за ней стоит. Я забывал, что она совершенно не такая, какой я её себе воображал. Что я не знаю её мотивов, её желаний. Я не знаю, с какими людьми и как она связана, кто ей мог быть должен. Я забывал, что я совершенно не знаю её саму.

И только когда я стал думать о Моне, я обратил внимание на то, что комната не была пустой — в шкафу были вещи, женские. В углу стояла приоткрытая сумка, на столе — ваза с ещё нераспустившимися, совсем свежими тёмно-красными розами, а на прикроватной тумбочке — стеклянный бокал, наполовину полный воды. Я вспомнил, что когда заглядывал в ванную, то видел лежащее на полу полотенце. Если это и была ловушка, то Мона точно участвовала в её создании. Это был её номер, она тут жила.

Время шло, но ничего не происходило, только в оконных рамах начал свистеть ветер. Я стал чувствовать себя конченным идиотом, я перестал понимать, почему я вообще приехал. Ради чего. Даже если мне удастся увидеться с Моной, если она сядет передо мной и ответит на все вопросы, которые я ей задам, — что мне дальше делать с ответами? Зачем они мне? Я больше ничего не расследую и вряд ли ещё когда-то буду, мне не нужна картина преступления, она не изменит того факта, что моё личное преступление было совершено, и ничего нельзя отмотать назад. Более того, если факт нашей встречи вскроется, я серьёзно подставлю Бравуру, а себе и вовсе подпишу смертный приговор. Мне и без того придётся многое объяснять по поводу моей связи с Моной. Решение приехать сюда было ошибкой, как и куча решений до него.

В гулкой тишине, разбавляемой только свистом ветра, было отлично слышно возню за дверью, хотя, скорее всего, я был просто очень внимателен к появлению любых новых звуков. На часах было 3:22. Я услышал, как пискнул сканер и как щёлкнул замок, и Мона вошла внутрь, держа кисть руки под плащом. Я поставил на подлокотник руку с оружием, чтобы её было видно от двери, и слегка сжал рукоять.

— Ты рано, — сказал я, и мой голос показался мне чужим.

Она остановилась в дверях, и я толком не мог разглядеть в темноте её лица, наверное, ей меня было видно гораздо лучше.

— Я одна, — сказала она, — но ты правильно сделал, что подготовился.

В ответ на вложенную в держатель карту в ванной загорелся свет, и Мона погасила его, не глядя щёлкнув выключателем. Потом прошла в комнату и положила пистолет на стол, не торопясь сняла плащ, отряхнула его от дождя, повесила на вешалку и убрала в шкаф. Я наблюдал за ней и не осознавал, что это всё происходит в реальности. Мне казалось, я должен сейчас проснуться у себя в мотеле от того, что за окном у какой-то машины сработала сигнализация, а потом почти сразу снова провалиться в сон.

Я встал, пока она стояла спиной ко мне, и тоже положил пистолет на стол, следуя её примеру. Она обернулась.

— Я рада тебя видеть. С тобой всё в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — соврал я.

То, что нас не убивает, заставляет нас притворяться, что всё нормально.

Мона смотрела на меня пристально, чуть наклонив голову. Я всё ещё не понимал, зачем я пришёл. Какова была цель.

— Может, ты хочешь выпить?

— Помню, как-то раз я уже взял бокал из твоих рук. Пожалуй, это было самое жёсткое похмелье в моей жизни.

Она улыбнулась — едва заметно, но от меня это не скрылось, — и присела на кровать, чтобы снять туфли.

— Мне кажется, я уже тысячу раз за это извинилась.

— Что-то я не помню, чтобы ты за что-то извинялась.

— Чёрт, получается, это снова было только в моей голове.

Пожав плечами, она встала, взяла бокал с прикроватной тумбочки и направилась в ванную. Я услышал, как открылся и закрылся кран. Потом она вернулась в комнату с пустым бокалом в руках и сказала:

— Лично я выпью, если ты не против. Ждала этого весь день.

Я отступил к окну, показывая, что не планирую ничего ей запрещать. Она достала второй бокал для меня, лёд опустился в них со звоном, а на него мягко плеснулся алкоголь. Совсем немного, только чтобы прикрыть дно. Та самая доза, которая была мне необходима.

— Я за рулём, — выложил я свой последний аргумент.

— Серьёзно? На парковке нет незнакомых машин.

— Она в квартале отсюда, напротив прачечной с фламинго на вывеске.

Мона не смотрела на меня, но я видел, что она кивнула, как будто одобрительно:

— Мне нравится твоя осторожность, — сказала она. — И я скажу вот что: тебе не обязательно уезжать.

И в этом моменте тоже было что-то сюрреалистичное, что-то киношное — мы с ней в номере отеля, освещённом неоновой вывеской, в окно всё сильнее стучит дождь, Мона стоит передо мной с двумя бокалами в руках, протягивая мне один из них, и свет ложится ей на лицо то розовым, то голубым. Я хотел узнать, что она имела в виду, произнося последнюю фразу. Я хотел съязвить что-нибудь по этому поводу, например, что правильнее было бы подождать третьего свидания. Я хотел выяснить, в чём же выражается моя осторожность, раз я сразу всё выложил в ответ на прямой вопрос. Или это был сарказм? Вместо этого я протянул руку и дотронулся до её щеки, убрал с лица прядь волос, провёл большим пальцем по скуле. Она была невыносимо красива, а с занятыми руками — ещё и как-то по-особому беспомощна, — в кино этот момент использовали бы для прорыва в близости между героями, поэтому я просто взял свой бокал, чуть приподнял его, обозначая не сказанный никем из нас тост, и сделал глоток.

«За тебя», или «за нас», или «за то, чтобы перестать так встречаться», или «за то, что нас не убило». Пусть то, что не убило нас, в следующий раз чуть лучше постарается.

Лично я никогда в жизни не согласился бы сниматься в таком фильме, и я не понимаю, почему никто не спросил моего мнения.

— Макс, слушай, ты не мог бы помочь, — Мона вернула меня обратно из моих размышлений. Она сделала шаг назад, поставила свой бокал на стол, и продолжила: — Я схожу в душ, а потом меня надо перевязать, место неудобное, я не смогу сделать это сама. У меня есть знакомый врач, он меня зашил, но мне лучше сейчас лишний раз не появляться в больницах.

Она расстегнула несколько пуговиц на рубашке, повернулась ко мне спиной, стянула рубашку через голову, и я увидел повязку на правом плече. Наверное, у меня было идиотское выражение лица, потому что Мона, обернувшись, хмыкнула и кивнула в сторону сумки.

— Там есть аптечка. Надеюсь, ты проходил курсы первой помощи. Я пыталась справиться сама, но это очень неудобно.

Что за странное желание постоянно передо мной раздеваться.

Пока я рылся в сумке, Мона ушла в ванную, оставив одежду на полу. Полминуты было тихо, а потом я услышал, как в душе полилась вода.

Я снял куртку и бросил её на спинку кресла, а потом взял свой недопитый виски и подошёл к окну. Мне нравился неоновый свет в комнате, но опыт подсказывал, что открытые для обзора окна — это опасно, поэтому я почти до конца закрыл занавеску и остался разглядывать улицу через небольшую щель. Там было пусто, никаких случайных прохожих. Соседнее здание было совсем рядом, но оно стояло торцом, и окна не выходили напрямую на окна отеля. Чуть дальше была какая-то стройка, но готово было всего пару этажей, и к тому же её закрывал высокий забор — не самое удобное место для снайпера, недостаточно высоко. Дождь набирал обороты, ветер только усилился. Где-то за морем закипал шторм, и я чувствовал, как он приближается.

Шум воды оборвался, и я допил виски одним глотком. Мне стало теплее и почему-то спокойнее, хотя поводов для тревоги по-прежнему оставалось достаточно. Мона вышла из душа, обернувшись полотенцем, и я испытал какое-то подобие дежавю: со мной такое уже было, правда, совершенно в другом месте и других обстоятельствах.

Она села на кровать спиной ко мне и переложила волосы на одно плечо.

— Я постаралась сильно её не мочить, но — честное слово! — я первый раз за эти дни нормально приняла душ, не переживая, что потом сверну себе шею и вывихну здоровую руку, пытаясь перевязаться.

— Так ты для этого меня позвала? — спросил я, присаживаясь за ней с открытой аптечкой.

— Может быть. Теперь уже трудно сказать.

Рана была неприятная, рваная, она шла вдоль руки по задней её поверхности. Зашили её неплохо, но было видно, что она ещё немного кровит. Мона едва заметно вздрогнула, когда я обрабатывал рану, глубоко вдохнула и выдохнула.

— Это не от пули, — заключил я, разрывая упаковку бинта.

— Это кусок пола или потолка. От взрыва в особняке. Даже обидно положить столько охраны и пораниться о кусок камня. Затяни чуть сильнее, пожалуйста.

— Скоро нужно будет снимать швы.

— Не очень скоро, на самом деле. Я несколько дней надеялась, что всё не так плохо, и зашивать не нужно, так что немного усложнила ситуацию. В любом случае, когда придёт время, я придумаю что-нибудь. Может, снова позову тебя.

С перевязкой было покончено, но я не хотел вставать, я как завороженный смотрел на капли воды на её спине, а потом осторожно коснулся пальцами открытой ключицы, провёл выше по шее, тронул волосы. Мона молчала и оставалась неподвижной, разве что задышала чуть чаще, хотя мне это могло показаться. Голова немного плыла от выпитого алкоголя, но я был уверен, что даже трезвым повёл бы себя точно так же.

Я взял её за плечи, наклонился и поцеловал в шею, сначала легко, потом чуть решительнее. Это всё ещё могло быть сном, но разве мог во сне быть таким отчётливым вкус её влажной кожи, запах её волос? Разве может во сне так тянуть в животе и сдавливать обручем грудную клетку? Я видел аналогичные сны, у меня были похожие видения в бреду, но ничего из этого не было похоже на то, что я в тот момент испытывал.

Мона повернулась ко мне и поцеловала меня сама, притягивая к себе за края рубашки, и по спине прошла волна жара. Плотина внутри меня, которая с последнего нашего поцелуя сдерживала мои эмоции, угрожающе скрипела и шаталась, мне ужасно хотелось дать себе волю, но я не знал, смогу ли я окончательно не слететь с катушек.

— Если хочешь, — сказала Мона шёпотом у моего лица, — в ванной есть ещё одно полотенце.

Я хотел — сразу и всего. Я хотел её и хотел взять передышку, чтобы справиться с собой, но, стоя в душе под горячим ливнем, я вдруг испугался, что выйду и найду её уже одетую, что она привычным жестом заложит в кобуру пистолет и станет говорить о важных, но посторонних вещах, спокойно и холодно, как будто ничего никогда не происходило, как будто мы встретились здесь, чтобы обсудить дела, придумать план и разойтись до следующей встречи.

Я вышел из ванной гораздо быстрее, чем планировал, и испытал колоссальное облегчение, когда увидел её, по-прежнему завёрнутую в полотенце, она стояла у окна с пустым бокалом — точно так же, как я, когда ждал её.

От неё пахло алкоголем и ещё чем-то — сладким, тяжёлым, я положил руку ей на бедро и поднялся чуть выше, под край полотенца, а другой рукой взял сзади за шею и чуть подтянул к себе. Я смотрел ей в глаза, рассчитывая, что в этот раз она не выдержит мой взгляд, но она — опять — выдержала. Она не планировала сдаваться, она не считала происходящее капитуляцией, а меня — завоевателем, и, может, именно это мне в ней и нравилось.

Мне нравилось, что между нами не было войны — по крайней мере, в этой плоскости, хотя наша близость представлялась мне совсем иначе. Я думал, что мы будем ссориться, что мы оба будем бешено злы друг на друга, и я схвачу её за запястья, прижму к стене, закину ей руки над головой. Я думал, это будет яростно и опустошающе, я думал, мы оба сделаем друг другу очень больно — во всех смыслах, — а потом обо всём пожалеем. Я даже подсознательно вёл себя с момента нашей встречи так, чтобы привести нас к ссоре, которую я себе воображал, но Мона не попалась ни на один из моих крючков и только сгладила все углы.

«Держи её, как держишь оружие», а мне не доводилось ещё держать в руках оружие опаснее её. Она была так спокойна и расслаблена, принимая мои прикосновения, будто мы были вместе уже тысячу раз. Будто я не тревожу её и не удивляю. Будто она ожидала и мою руку у себя между ног, и того, как я прикушу ей нижнюю губу в поцелуе, и как прижму своим телом к стене, потому что малейшее расстояние между нами вдруг стало невыносимым. Если бы она была чуть более взбудоражена, плотину внутри меня могло бы сорвать волной ярости, но сорвало в итоге нежностью — и только. Я осторожно уложил Мону на кровать, чтобы не потревожить раненую руку, и стал делать всё так, чтобы максимально отойти от сценария, к которому я был готов. Я вообразил, что у нас в запасе есть всё время в мире, и я не торопился, я гладил её и целовал, спускаясь ниже, и она вздрогнула, когда я коснулся губами внутренней стороны её бедра, но подалась мне навстречу и запустила пальцы мне в волосы. В своём воображении я подчинял её себе грубой силой, я думал, что с ней не получится иначе, но когда она кончила от моего языка и пальцев, я ощутил какой-то совершенно иной уровень власти. Она потянула меня к себе и поцеловала тяжело и глубоко, и глаза у неё блестели. Я положил руку ей на шею и вошёл в неё, стиснув зубы. Думал ли я, что всё закончится так, когда собирался сюда? И посметь не мог. Надеялся ли я на это? Абсолютно точно.