Шепот развалин (гет)

Нат бы с удовольствием осталась отдохнуть в новом доме, но Робар дает ей шанс только привести себя в порядок и переодеться.

− Конечно, мы идем ужинать в «Ракушку»! Не могу же я не пригласить тебя отметить твой приезд в Пау-Дау, сама знаешь.

Нат только вздыхает. На самом деле — это правильно, не сидеть взаперти, а пойти и получить первые впечатления от нового города, новой жизни.

− А что это за «Ракушка»? — спрашивает из новой спальни, где надевает чистую рубашку, у сидящего в гостиной Робара.

— Это клуб недалеко от Правительственного двора.

Нат знает, что Правительственным двором здесь называют целый квартал зданий разного возраста, размера и степени запущенности, в котором располагаются всевозможные органы власти. Все чиновники в одном месте.

− А клубы здесь как в Панакии? — Нат помнит сельские и даже висодские залы со столиками и диванами, куда люди приходят не только поесть, но и поговорить, почитать книжку с клубных полок, купить газету… Клубы напоминали общую гостиную для деревни или городского района. Интересно, как что-то подобное можно организовать в Пау-Дау, где народу намного больше и всех знать просто невозможно.

Нат не видит, но догадывается, что Робар на ее вопрос лишь кривится. Конечно, он ведь житель большого города, ничего в этом чудесном месте нельзя сравнить с глушью Панакии.

− Отдаленно похоже. Сама увидишь. Только тут в клубы собираются скорее по интересам, чем по месту жительства. В «Ракушку» ходят чиновники средней руки. Туда, конечно, могут прийти люди со стороны, сама понимаешь, но им будет некомфортно, они никого там не будут знать. Поэтому обычно кампания собирается широкая, но приблизительно одна и та же.

− Но я же не чиновник…

− Историки собираются в «Свитке» у Библиотеки, но там душно, плохая кухня и люди весьма странные. Я там бывал, пока учился, дважды с одним приятелем, больше не хочу. У студенческой братии в целом есть «Подворотня» по другую сторону от Университета, там сравнительно терпимо, но у них на прошлой неделе крыша протекла, и сейчас закрыто.

Нат только кивает. Может, Робар и прав. Он живет здесь уже шестой год, многое знает, во многом разбирается. Стоит прислушаться.

* * *

«Ракушка» Нат не нравится. Они поужинали, и теперь Робар играет на бильярде со своим знакомым, которого он представил, но имя сразу же вылетело из головы. Нат сидит в кресле высокой стеганной спинкой и наблюдает за игрой. Правила знает, но не более.

Все помещение клуба одето в полированное дерево и темно-зеленую кожу с легким коньячным запахом. Люди за столиками и на диванах, у бара и у бильярда разговаривают негромко, и их многоголосое бормотание плывет между четырехугольными деревянными колоннами и нервирует слух. Отключиться невозможно, но и разобрать слова тоже. Многие курят даум с Меловых островов. Тягучий маслянистый дым ползет между людьми, гладит по волосам, втискивается в карманы, ввинчивается в поры кожи… Нат кажется, что этот тяжелый дух никогда уже не вымыть и не отстирать. И еще это бормотание, словно жужжание назойливых мух.

Здесь заключается множество сделок. Это видно по серьезным лицам, бумагам на столах между бокалами, пожатиям рук. Все люди вокруг обстряпывают дела, о которых Нат не имеет ни малейшего представления. Ей не уютно в этой кампании.

− Вы заскучали, юная госпожа? — мужчина с седеющими пышными усами облокачивается на спинку ее кресла.

− Н-нет, − Нат смущена. Все люди вокруг старше их с Робаром, это создает ощущения подслушивания на празднике у взрослых.

− Тогда может я предложу вам выпить? Здесь есть потрясающий ликер, знаете, такой сладкий с кислинкой? Многим девочкам нравится, − улыбка из-под усов кажется влажной и хищной. Нат опускает взгляд на собственные подрагивающие пальцы. Ей не нравится быть «девочкой». Все эти люди из политики, они опытнее ее, и совершенно из другого теста.

Нат привыкла уже быть самостоятельной и самодостаточной, но здесь все ее существо возвращается в детство, когда надо быть вежливой и послушной.

− С-спасибо, не нужно.

− А зря. Твой мальчик не найдет тебе работу, а я мог бы похлопотать. Ты ведь сюда за связями пришла?

Мужчина чуть приподнимает левую бровь. Нат вздрагивает и тщательно мотает головой. Ей страшно, хотя все выглядят крайне деловыми. Она уверена, что такие связи ей не нужны. Ее собеседник отходит, из его горла вырывается бульканье квакающего смеха.

Нат встает и подходит к Робару, который как раз вчистую проигрывает своему холеному и тоже достаточно взрослому сопернику. Белый носовой платочек, выглядывающий из кармана сюртука чиновника, кажется Нат необъяснимо мерзким.

− Пойдем отсюда, мы уже поужинали.

Робар поворачивается к Нат с удивлением. Он явно не понимает ее.

− Что такое? Тебе скучно? Это очень интеллигентные люди. Многие из них имеют очень хорошие должности. Это такие связи… − И Робар театрально закатывает глаза. Нат передергивает. И он про связи!

− Тут очень пахнет даумом, мне не хорошо, пойдем на воздух, − просит Нат. Она бы ушла и одна, но не уверена, что найдет дорогу домой. — Давай пройдемся по городу.

Робар кивает, хотя губы его недовольно поджаты. Он поднимает руку, признавая поражение, и ведет Нат в сторону вешалок, где они оставили пальто. А люди продолжают бормотать также назойливо, тяжелый дым от курения лезет в нос.

На улице уже стемнело. Дождь, к счастью, перестал, желтые глаза газовых уличных фонарей отражаются в заплатках луж. Чуть в стороне цокает копытами улица Фонарщиков, но Нат и Робар идут вдоль узенькой улочки, где нет движения. Дыхание вырывается изо рта облачками пара и улетает в темноту вечернего переулка. Нат кажется, что воздух, выходящий из ее легких, пахнет даумом.

− Удивительно тихо для большого города, − пытается она завязать разговор.

— Это боковая улица, тут всегда тихо. Все движение на основных, широких, сама знаешь, − поясняет Робар и выдавливает улыбку. — Тебе не понравилось в «Ракушке»?

− Нет… Они все намного старше, и словно совсем иные, − Нат неопределенно поводит плечами.

− Но это связи в департаментах. Там были люди из департамента по науке. Ты что, не понимаешь, как это важно?

Они выныривают из улицы на набережную Лодочного канала. Вода под парапетом журчит о камни, и этот звук тоже напоминает бормотание, только более свежее и бодрое. Здесь нет удушливого дыма и неискренних улыбок. В домах, слипшихся между собой, как пряники в детском кармане, желтым светом горят узкие, вытянутые окошки.

− Мне не связи нужны, а документы. Я же историк. Наука — занятие одинокое.

− Ты наивна. История не нужна, нужны минералогия и горное дело. И если уж браться за теоретическую науку, то только если есть могущественные покровители, которые выбьют тебе гранты, деньги. Иначе ничего не получишь, − Робар говорит тоном старого учителя начальных классов, который впервые учит малышей складывать на палочках.

− Как ты можешь так говорить? История всегда позволяла понимать то, что было раньше. Понимать то, что есть сейчас. И дело тут не в деньгах, а в том, что открытие истин — это целая жизнь, дело жизни. Тут не о грантах надо думать, а о науке, − Нат горячится. Ее щеки краснеют от чувств, и прикосновение холодного влажного ветра обжигает холодом.

− Сама знаешь, люди не понимают этого, а значит история, нужна она или нет, остается без особого финансирования. И чтобы выбить себе деньги и продвинуть свои исследования, нужны связи. Твой интерес к истории Империи вообще под запретом. Изучать падение Империи просто опасно, сама знаешь. Нужны связи, чтобы быть под защитой, − Робар говорит все горячее и горячее. Он сам погружается в возбуждение спора.

− Какая разница, кто тебя поддерживает, если сам ты ничего из себя не представляешь? Сначала надо стать ученым.

− Хорошо, стала ты ученым, а дальше что? Сама знаешь, один человек много не сделает. Нужна команда, нужно финансирование. Если нет покровителей, то даже гений не справится.

− Эти люди лишь потащат назад. Помешают. Одной работать проще.

− Одиночку и сломать проще. Для того, чтобы чего-то достигнуть, надо не только хотеть. Нужны люди, помощники.

Нат все это неприятно. Она хочет заниматься наукой, а не думать о выбивании грантов и зарабатывании связей. Все это слишком еще непонятно, да и не похоже на научный мир. В Висоде каждый работает сам над своей темой.

− Все же я начну с книг и документов, а потом решу, нужно ли мне с кем-то дружить, или меня и так поддержат.

− Возьмешь документы конца Империи, и за тобой придут жандармы. И покровителей, способных помочь, у тебя не будет… − без выражения тянет Робар.

Нат передергивает. Нет, сейчас и с ним она об этом говорить не будет. Сначала Университет, там найдутся люди поопытнее, чтобы проконсультироваться.

− Давай не будем об этом говорить? Не хочу ругаться. Да и холодно…

Робар кивает, и они идут назад на Кривую улицу, недовольные друг другом и встревоженные.

* * *

Туман. Все вокруг в белесом тумане. Словно рифы из него выступают руины былого величия, осколки гранита, переломанные колонны словно гнилые зубы. Ни неба, ни земли только туман и обломки прошлой жизни.

− Нааатеэээйн… − голос сухой и слабый, как у больного старого человека.

Крутит головой, пытается найти глазами источник звука. И вот сквозь туман проступает призрачная фигура. Старуха в длинном платье с обвисшими рукавами и лохматыми полупрозрачными волосами. Только глаза горят, словно два газовых фонаря.

− Нааатеэээйн… − призрак тянет длиннопалую руку.

− Что? Чего вы от меня хотите? — пятится. Но страха нет, только удивление и волнение.

− Найди меня! Найди меня. Среди всех мыслей найди меня! Среди чужих снов найди меня!

− Как? Как мне вас найти?

− Найди меня! Ты должна меня найти! Слышишь меня? Найди!

Туман начинает рассеиваться.

* * *

Следующим утром снова идет дождь, медленный, вялый, но холодный. Нат рада, что Робар все же не пойдет с ней в Университет. Она и сама прекрасно доедет на зеленом маршруте от перекрестка у Кривой улицы до самого входа в Главное здание.

Мерное бормотание дождя за окном не дает отделаться от мыслей о странном ночном видении. Старуха, просьба найти ее… Нат хочет думать, что это лишь нервы шалят от обилия новых впечатлений. Но во сне все казалось таким реальным…

Отвлечься удается только погрузившись в бюрократию. В Университетской канцелярии полно народу, все говорят, куда-то спешат, чего-то требуют. Но этот гул приемной ректора вовсе не похож на тугое и навязчивое бормотание посетителей «Ракушки». Здесь нет нудной ноты, завязшей в ленивом шепоте. Студенты и аспиранты, секретари ректората и кафедр говорят быстро и сбивчиво, смеются и хлопают друг друга по плечам. Под старинными каменными сводами жизни больше, чем среди благородных кресел зеленой кожи.

Нат довольно быстро получает аспирантский пропуск и указание, как пройти на кафедру Древней истории.

− Ты куда сейчас? — ловит она краем уха разговор студенток-старшекурсниц у дверей.

− У меня историография, − кудрявая студентка сверяется с бумажным расписанием. — Аудитория 22, профессор Вазиль Скош.

− О, они, кажется, весь четвертый поток туда запихнули. Пойдем. Слышала, что Скош странный?

− Нет, не слышала, − подружки под руку идут прочь из канцелярии, и Нат автоматически идет за ними. У нее в расписании нет занятий, но она может посещать любые, что и собирается делать. — А что говорят?

− Ну, он чудак. Его держат в Университете из жалости. Его не печатают. Но говорят, лекции — просто спектакль! Он… − болтушка крутит головой, словно боится говорить, но на Нат взгляд не останавливает, − он «имперец», представляешь, изучает историю поздней Империи. Удивительно, что его вообще еще не посадили!

− Серьезно? Он что, самоубийца? — подружка снижает голос почти до шепота. Нат с трудом его улавливает.

− Не знаю. Но его не печатают. В год по меленькой статье, не по теме и чаще в соавторстве. Тема-то его под запретом.

− Тогда откуда ты знаешь, что он ею занимается? Может, он просто бездарность?

− О нем все говорят. Он настолько чокнутый, что даже не скрывает своих дел. Говорят, Горбрик читал его последние наработки, но его отчислили, а Скошу сделали выговор…

Теперь Нат точно уверена, что, прежде чем заявить о себе на кафедре, она пойдет за этими девушками и послушает лекцию профессора Скоша. Возможно, это будет как раз то, что ей нужно.

Аудитория 22 оказывается высоким амфитеатром. Ряды скамей уходят до уровня второго этажа, где за ними прячутся узенькие окошки. Нат забирается повыше и наблюдает, как здороваются студенты-четверокурсники. Бормотание многих глоток плывет над аудиторией, сливаясь в общий нестройный гул, словно множество птиц собрались в зале и гомонят.

Наступает момент, когда все резко утихает. Все сразу же усаживаются и замирают, загипнотизированные одной точкой, профессором у доски. Так всегда, первые полчаса первой лекции курса живут напряженным вниманием, когда тишина, помимо голоса преподавателя, нарушается только шуршанием конспектов и скрипом перьевых ручек. А потом в один момент вся аудитория принимает решение. Оно не обсуждается, не оспаривается, просто повисает в воздухе. И либо весь курс, словно по мановению волшебной палочки, достает под партой книжки и начинает читать, не пытаясь даже уловить нить повествования, либо же все принимают совсем иные позы, лица изображают работу мозга, и даже на лбах студентов словно загораются лампочки нового понимания и переосмысления. Не каждый лектор может создать такую атмосферу, когда слушатели начинают думать иначе, но у тех, кто умеет, в аудиториях всегда полный набор не только «своих», но и «лишних» студентов вроде Нат, которая вместе со всеми замирает в ожидании.

Профессор Скош высок и худ. Его длинные почти неестественно светлые волосы собраны в хвост на затылке. Гладко выбритое лицо сосредоточено. Первые несколько мгновений руки профессора с длинными пальцами и выступающими голубыми венами перебирают листы конспекта на столе перед ним. Это шуршание слышно даже на верхних рядах.

− Хмм… − профессор Скош прочищает горло, внимательное напряжение в аудитории достигает накала. Это те моменты, когда заработать внимание не сложно, но которые решают судьбу всего курса.

Профессор отрывает глаза от конспекта и закладывает руки за спину.

− Каждый год я вхожу в эту аудиторию к четверокурсникам. Каждый год на меня смотрят глаза неоперившихся желторотых птенцов от истории, которые ждут, что я буду пересказывать им книжки. Хмм… Я вас разочарую. Если вы доучились до четвертого курса Университета, то даже при самых слабых дарованиях, которыми, конечно, ограничивается большинство из вас, вы должны уметь читать. Всю литературу, которая нужна вам для написания диплома, вы сможете прочитать и сами, Библиотека работает каждый день кроме воскресенья.

Профессор Скош делает длинную паузу. Студенты смотрят на него внимательно и смущенно. Нат помнит по Висоду стариков, которые приходили с бумажками конспекта и подробно рассказывали положенное по программе, не отрывая носа от записей. Но профессор Скош, перед которым лежит множество листков, не опускает на них глаз. Его светло-серые глаза прямо и с вызовом смотрят на аудиторию.

− Здесь мы с вами будем говорить не о книгах, а о людях. Историография — наука об истории и историках. Кто и почему написал то, что написал? Почему выбрал именно эту проблему для исследования? Но, самое главное, почему вообще занялся историей? Никогда история не была прибыльной. Так почему же люди жизни тратили в Библиотеке над книгами? Почему они продолжали изучать прошлое, пока их глаза не слепли от обилия букв при плохом освещении? Почему вы сейчас сидите здесь, а не на соседнем факультете банковского дела?

Еще одна пауза. Скош проводит длинными пальцами по гладким светлым волосам. Нат напряжена как струна. Вчерашние слова Робара бьются о череп изнутри, стремясь быть скорее опровергнутыми.

− Человек — интересное существо. Мы говорим, что люди разумны, но тогда почему они воюют? Загрязняют водоемы? Теряют деньги в неудачных сделках? Чем мы лучше медведей или волков? Ответьте себе на этот вопрос на досуге.

Скош делает паузу и, видимо, замечает ухмылку на чьем-то лице на одном из нижних рядов. Профессор резко поворачивается, так что волосы подпрыгивают на спине.

− Вы улыбаетесь? Вы знаете ответ? Ну же!

− Ну, эээ… Человек умеет делать орудия труда… Это отличие… − блеет студент снизу.

− Ха! И сколько же орудий труда сделали лично вы в жизни? Может лопату сами смастерили? Выковали ножницы? Оббили рубило? Нет? Пользовались благами цивилизации? Тогда мы только что выяснили, что вы не человек!

Аудитория смеется. Профессор Скош отворачивается. На лице ни тени улыбки, только легкий отблеск презрения.

− Единственное, что отличает людей от других, — это память. Только люди помнят свою историю, помнят свои корни. Что это дает? Это дает фундамент. Мы начинаем создавать и думать не с начала, не из пустоты невежества, а со ступени, на которой остановились наши предшественники. Мы стоим на их плечах. И если мы не знаем их, не можем опереться, то кубарем летим вниз, к состоянию животных. И именно мы, историки, позволяем новым поколениям уверенно вставать на плечи предшественников… Мы превращаем в людей всех остальных. И это делает наш труд важным.

Преподаватель снова делает паузу, он ждет, обводит слушателей глазами, ищет отклик. Нат встречается с ним взглядом и чувствует поток энергии. Между ними словно пульсирует молнией нить понимания, всего мгновение.

− И если вы думаете, что на этом пути кто-то кому-то помогает, то вы ошибаетесь. В науке нет помощи. Это соревнование. Вечное интеллектуальное соревнование в пытливости ума, в поиске истинных разгадок тайн прошлого. Каждый историк работает сам, и каждый историк помогает всему остальному человечеству что-то понять.

И снова пауза. Нат слышит в словах профессора отголоски своих вчерашних фраз, брошенных Робару. Ведь она тоже говорила об одиночестве, бессмысленности связей и команды. Скош с ней согласен? Очевидно, что да. Вот только самого профессора считают чудиком и не печатают. Он не смог добиться того, о чем мечтает Нат. Поэтому и не смог? Или есть что-то еще? А если поэтому, то не повторит ли Нат его путь в своей уверенности? Все эти вопросы кружатся хороводом в голове, почти сводят с ума. Все логические цепочки, которые так любят ученые, рассыпаются в прах под бормотание мыслей Нат.

− Кто был первым историком? — спрашивает тем временем Скош аудиторию.

− Аввасум Реак, − отвечает нестройный гул голосов.

− Совсем недавно? А как же память? До него никто не помнил? — профессор откровенно насмехается.

Из зала раздается еще пара неуверенных вариантов. Скош отметает их почти танцевальным движением руки.

− Тот, кто первым начал рассказывать истории? Один из первых людей? — рискует заговорить Нат. И снова ее пронзает энергия его взгляда.

− Верно, девушка! — чудится, что жесткие уголки губ вздрагивают в одобрительной полуулыбке.

Скош говорит еще долго. Нат делает заметки в блокноте, ее мысли плетутся вокруг слов профессора в отдельный узор. Эксцентричный непечатаемый преподаватель поймал нить миссии, тот смысл, который не смогла вчера сформулировать Нат. И, разумеется, эта мысль слишком громка, слишком легко оспорима, но профессор нащупал путь, тот самый, который вчера не смогла найти Нат на берегу канала. Или же он тоже, как и она, все время идет неправильной тропой? Но и одна эта нить к выходу из тьмы непонимания уже делала непечатаемого профессора особенным. А в остальном по пути можно разобраться.