Ширские истории (джен)

...Фобс Хайсэнд, старшая дочь Боба и Розы Хайсэнд, никогда не жаловалась на судьбу, хоть та и не осыпала её ни особыми милостями, ни щедрыми подарками...

 

...Казалось, что любые невзгоды в жизни — сложной, переменчивой и неустроенной — никогда не смогут пригасить приветливую улыбку на веснушчатом личике жизнерадостной белокурой девочки. Фобс всегда улыбалась. С самого рождения. По рассказам её матушки — с того самого дня, когда в крошечном домике Боба и Розы собрались немногочисленные родичи, чтобы поздравить молодожёнов с рождением первенца.

Трудяга Боб работал в те времена на мельнице Сэндимэна, жили они с женой в съёмном домике в Захолмье, неподалёку от Бэг Энда, перебравшись в центр хоббитских поселений из Баклэнда. Боб был младшим сыном в небогатой семье фермеров. Роза, дочка местной целительницы, к слову одной из лучших в Баклэнде, ему нравилась ещё с детских лет. И когда однажды они заявили о своей помолвке родным, никто не удивился. Удивились уже после, когда Боб оставил наследство отца братьям, а сам увёз жену далеко за Брендивайн, в самый центр Шира, заявив, что желает попытать счастья и поискать богатств. Забегая наперёд, стоит сказать, что золото ему в руки там явно не потекло, но на счастье молодожёны не жаловались, — года не прошло, как Роза родила первенца. А вскоре из Хоббитона в Баклэнд повезли почтальоны приглашения родичам на празднование первого счастливого события молодой семьи.

В Захолмье из Баклэнда к молодым приехали тётка и двоюродная сестра Боба, его двоюродный дед, троюродный брат и три племянника. А ещё бабуля Перл, почтенная родительница Розы, — хоббитянка степенная, властная, уверенная в себе и очень требовательная. Равно как и терпеливая, и умудрённая жизнью, сумевшая стойко пережить в один год смерть мужа и двух сестёр, слёгших разом от какой-то неведомой хвори, с которой не справились даже самые опытные целители.

Родичи не привезли молодому семейству больших денег или особо ценных даров — неоткуда их было брать, никто из них никогда не был богат, — но веселье, как говорили ещё долго соседи, удалось на славу. Впрочем, умением устроить праздник без особых трат Хайсэнды славились всегда, и никто из когда-либо побывавших на их гуляньях не мог сказать, что ушёл домой голодным, раздражённым или не в духе.

Так было и в тот раз. Семейство сидело под вишнями за столами, вынесенными на улицу из тесного душного домика, разговоры и смех не стихали, а располневшая за последний год Роза со счастливой улыбкой укачивала дочь. «Как, говоришь, вы решили её назвать?» — спросила Боба бабуля Перл, задумчиво поглядывая на попискивающий свёрток у дочери в руках. «Дейзи, матушка», — терпеливо повторил Боб, списывая на возраст и забывчивость почтенной хоббитянки бесконечные поднадоевшие расспросы. Этот вопрос звучал за последние дни уже не первый раз, и успел утомить переглядывающихся время от времени молодых родителей, — Перл спрашивала, рассеянно кивала, что-то негромко бормотала про себя, попивая сидр, и снова задавала тот же вопрос. «Дейзи...» — по очереди твердили то Роза, то Боб, пока Перл не фыркнула пренебрежительно и не поднялась из-за стола. Она подошла к дочке и взяла из её рук малышку, пристально вглядываясь в россыпь веснушек на пухленьких щеках. «Какая же она Дейзи! — громко заявила бабуля, щуря выцветшие от возраста, но всё ещё зоркие глаза. — Вы же посмотрите, чего тут только нет!» Роза и Боб озадаченно переглянулись, а Перл не унималась: «Глазки — василёчки, губки как маки, щёчки — ромашки...» Она причмокнула губами и девочка, серьёзно и внимательно смотревшая на пожилую хоббитянку, вдруг широко улыбнулась, вытянула ручку и ухватила бабулю за нос. «Назовите её лучше Фобс», — прогундела бабуля, мотая головой под дружный хохот родственников. Про целительницу Перл всегда поговаривали, что временами ей видится то, что не дано другим, и потому ни Боб, ни Роза не стали перечить. Так их кроха-первенец и стала зваться Разнотравкой, оставив имя «Дейзи» сестре, родившейся четыре года спустя...

 

...То ли пророческие способности бабули время от времени проявляли себя, то ли просто так складывалось, но жизнь маленькой Фобс была подстать её имени — то яркая и пёстрая, как весенний луг, то колючая и неприветливая, как пожухлая равнина. Девочка росла живой и любознательной, рано начала ходить, быстро выучилась говорить, потом читать и считать, и вскоре уже вовсю помогала матери по дому (а помощи требовалось немало, особенно когда следом за Дейзи в семье появились погодки Берк и Барт).

Семейство Боба жило, прямо сказать, бедно. Сам он с рассвета до заката работал на мельнице. Роза была всегда занята хозяйством, а десятилетняя Фобс всё чаще и чаще стала пропадать из дому. Поначалу мать была спокойна — неугомонные подружки её девочки дни напролёт резвились в роще около Захолмья, а опасностей, страшнее зайца, там никогда не встречалось. Но внезапно открылось другое — Фобс не так и часто бродила по роще у ручья. Перепуганная Роза, однажды обнаружив пропажу дочери из компании подруг, кинулась по соседям, стала вызнавать, выяснять и выспрашивать, потом случился скандал... А потом обнаружившаяся совсем не среди сверстников девочка под нажимом матери и отца призналась, что взялась помогать почтальону, доставляя письма из Захолмья до Приречья — туда, куда пожилой и растолстевший Симус не слишком любил ходить. Фобс бегала туда вместо него — за мизерное вознаграждение монетами, но этого ей хватало на сладости, а новая купленная лента позволила заткнуть злобный рот сына Сэндимэнов, всегда встречающего девочку криками «Голодранка!» Было обидно, расстраивали выкрики и прозвища, но Фобс не плакала... Не плакала и тогда, когда отец с матерью строго-настрого запретили одной ходить дальше пятого столба дороги на Хоббитон…

А всё же то лето стало для неё ярким и счастливым. Наверное, самым радостным и запоминающимся за все десять лет жизни. Мать и отец долго говорили о чём-то вечерами на кухне, что-то считали и писали в большой разлинованной книге. А потом к празднованию Литэ подарили девочке новый наряд — золотисто-жёлтое платье с кружевными оборками на рукавах и четыре такие же ленты. Сияя от удовольствия и восторга, Фобс веселилась с подругами, впервые почти ни в чём не уступая ни общепризнанной красавице Блум, ни рыжеволосой заводиле Бани. И даже Тэд Сэндимэн на празднике так и не смог выкрикнуть ничего обидного ей в спину, онемев при виде разнаряженной, словно куколка, широко улыбающейся девочки.

Не плакала Фобс, когда оказалось, что счастливое лето стало последним летом в Захолмье. Уже осенью отец зачастил в долгие отлучки, а по возвращении всё дольше и дольше беседовал о чём-то с матерью на кухне, когда в доме засыпала вся детвора. Фобс не спала, внимательно прислушивалась, боясь шелохнуться в постели, ловила обрывки их разговоров, в которых всё чаще звучали слова: «Баклэнд», «Сток», «Брендивайн»... Было страшно и немного тревожно, но она не плакала.

А потом пришёл Чёрный год, как прозвали его в Захолмье, — год расставаний и закончившегося детства не только для малышки Фобс Хайсэнд, но и для её подруг... И холодной дождливой весной враз повзрослевшая светловолосая девочка молча утирала слёзы осиротевших Блум и Бани, прощаясь с ними у Хоббитонского моста. Тогда казалось, что навсегда, — мир детства, веселья и игр остался позади. Впереди девочку ждали непонятный Баклэнд и море забот на новоприобретённой ферме отца...

И тут-то, нежданно-негаданно, жизнь снова явила девочке радужные дни. Далёкий Баклэнд, который из глубинки Шира рисовался страшным и мрачным местом, на деле оказался весьма интересным и занимательным. Неизведанным.

Да, здесь накрепко запирали на ночь двери, непрестанно чинили зелёную ограду вокруг поселения, сторожили проходы к мрачной стене древнего леса и вечерами в таверне пересказывали друг другу то невероятные, то жутковатые истории. Здесь часто появлялись верзилы-люди, встречались заезжие гномы-торговцы, а товары в лавках у Брендивайнского моста радовали разнообразием. На деле «ненашенские хоббиты», как звали в Шире жителей Баклэнда, оказались такими же, как и сородичи из-за реки. Ну, разве что чуть более шумными, чуть более опытными и хваткими в торговле и любящими поговорить о делах, про которые в самом Шире не принято было болтать. А ещё они умели и любили плавать — и в лодках, и сами по себе, ныряя не хуже речных выдр и устраивая летом заплывы с одного берега Брендивайн на другой наперегонки с паромом под выкрики наблюдателей и зевак.

Такие развлечения местной молодёжи и неограниченная свобода среди зелёных заливных лугов, на которых медленно, но верно стали плодиться купленные Бобом Хайсэндом овцы, враз примирили Фобс с переездом в «неведомые края». И когда первым же летом на новом месте она отправилась с отцом на рыбалку, случайно выловила огромного окуня и получила от впечатлённой ребятни кличку «рыбачка-Хайсэнд», стало ясно, что жизнь налаживается.

Время шло, и дела у Хайсэндов шли всё лучше и лучше. Боб и Роза родили ещё одного сына, а вскоре ожидали, как надеялась Роза, и ещё одну дочь. Овцы обеспечивали семейству безбедное существование, и далеко в прошлом Фобс остались детские обиды на злые языки. Девочка выросла, превратилась в миловидную девушку, хоть и не блещущую яркой красотой как та же Блум или Бани, но всё же работящую, смекалистую и трудолюбивую (а такая жена нужна каждому порядочному хоббиту), и отец с матерью были спокойны за её будущее, потихоньку собирая старшей дочке свадебный сундучок. За годы, проведённые в Баклэнде, она обзавелась друзьями (правда, по-прежнему в её жизни главными оставались старые подружки детства, встречи с которыми были желанны донельзя) и стала помогать отцу в торговых делах. Всё меньше было поводов для грусти, печали или слёз. Фобс и не плакала... обычно.

Но только не сейчас...

 

Сейчас она рыдала — рыдала навзрыд, горько и безутешно, закрыв лицо руками, глотая солёные ручьи слёз и размазывая их рукавами не слишком чистой рабочей куртки, отчего на лице оставались серые полосы и пятна. По-осеннему уже холодный ветер трепал и путал её распустившуюся косу, трогал мокрые щёки и распухший от рыданий нос. Но и он не мог остудить раскрасневшееся лицо девушки.

Вышедший на порог дома Боб взглянул на сидящую поодаль от ограды дочку и лишь вздохнул, не в силах ни успокоить её, ни подарить надежду. У него и самого не было этой надежды, он и сам готов был так же сесть у дороги и рыдать, но не мог, не имел права. Ему нужно было заботиться об остальных из семейства — о Дейзи, о Берке и Барте, о той же Фобс… и о Розе. Ему нужно было быть сильным... ну, или казаться таким. А сесть и рыдать он не имел права, как бы ни хотелось… Тяжело вздохнув, Боб ушёл в сарай кормить овец, на время приложив все усилия, чтобы отодвинуть в мыслях обрушившееся на семью несчастье и управиться с текущими делами.

Всё приключилось меньше недели назад.

Близилась середина осени, работы у фермеров хватало, — впрочем, как и в любое другое время. Розе, ждущей ребёнка, уже тяжело стало приглядывать за домом и всеми детьми сразу, и Фобс изо всех сил пыталась ей помогать. В тот день она взяла братишку Бруно, младшего из семейства Хайсэндов, с собой на реку, собираясь проверить расставленные с вечера сети и немного порыбачить, как делала в последние годы всегда. Но день явно не задался с самого утра, и всё пошло не так. Бруно капризничал, шалил, спорил и топал ногами наперекор любым словам, то ли испытывая терпение сестры, то ли утверждаясь в своём праве рассуждать по любым вопросам и делам. Фобс отвернулась лишь на миг — только чтобы половчее подцепить запутавшийся в водорослях угол сети. Всего лишь миг — и этого хватило, чтобы Бруно свалился с мостков в воду, громко крича. Конечно, его тут же вытащили. И, конечно, Фобс тут же прибежала домой, бросив на берегу и сети, и улов. Но всё же что-то пошло не так — на следующий день Бруно раскапризничался больше обычного, и явившаяся к дочери бабуля Перл во всеуслышание заявила, что ребёнок болен.

К утру он окончательно слёг. Горел жаром, хныкал и урывками спал. А к вечеру уже только стонал. Все усилия матери и бабушки пропадали зря — Бруно не становилось лучше. Фобс украдкой тёрла нос и глаза, но держалась. Ровно до того момента, пока не услышала обронённую бабулей фразу: «Я не знаю, что тут поделать, Роза. Крепись. Иногда так бывает… так, что и песни эльфов не помогут. Вот если бы я была помоложе… или... если бы у нас были молодые ростки болотных глазастиков, то тогда…» Она ещё что-то говорила, убеждала, успокаивала и себя, и убитую горем дочь, но Фобс уже ничего этого не слышала — размазывая по лицу потоки слёз, девушка выбежала за ворота дворища, и только ветер ловил срывающиеся с её губ всхлипы: «Я… я виновата… моя вина…»

Она плакала долго — уже вернулся в дом отец, повздыхав у порога, но так и не решившись подойти к безутешной дочке; зажглись фонари по оградам окрестных ферм и дворам, и первый обход стражников выступил в дозор к воротам, зорко оглядывая сплетения ветвей Зелёной стены. А Фобс всё рыдала, пока совсем не закончились силы, а всхлипы и неразборчивые причитания не оборвались разобравшей её икотой пополам с солью и горечью слёз.

«Я не знаю, что поделать… Не помогут… Вот если бы у нас был…» крутились мысли, не давая покоя, настойчиво толкаясь и принуждая что-то делать. Что угодно, только не сидеть безучастно у притихшего двора!

Фобс ещё раз утёрла распухшее лицо, кое-как разлепила мокрые ресницы и взглянула на родительский дом, — в окошке комнаты Берка и Барта горел свет, светились огни гостиной, где, наверняка, бабуля с Дейзи сидели сейчас у камина, устало дремля и готовясь сменить маму у кроватки Бруно. Она ещё раз посмаковала бабушкины слова: «молодые ростки болотных глазастиков…» Только где их сейчас взять? Глазастиками прозывали крошечные белые цветочки, весной прорастающие среди кочек в Камышовой Топи, в разливах повыше Брендивайнского моста и в болотах Мариш, словно проглядывающие на свет из глубины сизо-зелёных трясин. Весной… а сейчас уже была осень, и скоро придут такие ночи, что все неглубокие ямки покроет первым льдом, а не ростками.

В отчаянии девушка топнула ногой, попав прямиком в подвернувшуюся лужу, и тут же внезапно вспомнила — вот так же, в глубоком детстве, она радостно топала по ручью, вымачивая платье до колен. А однажды заболела, чего никогда раньше с ней не бывало, и слегла… И тогда родители позвали к ней старушку Диггинс, местную целительницу, а потом ещё две недели отпаивали какими-то отвратительными настойками… Если мерзкие лекарства помогли тогда ей, а бабуля Перл не знает сейчас, как помочь малышу Бруно, то…

Даже не сведя воедино и не додумав до конца замаячившие идеи, Фобс сорвалась с места и со всех ног кинулась к парому, в надежде до глухой ночи успеть переправиться через Брендивайн. Что угодно, только не сидеть без дела, бессильно размазывая слёзы по щекам!

* * *

...До Захолмья она добралась только к вечеру следующего дня. И это ей очень, очень крупно повезло!..

 

Поначалу удача сопутствовала хоббитянке — на переправу она успела как раз к отплытию плота с возвращающимся домой старшим сыном Мэгготов. Выслушав сбивчивый рассказ о несчастье в семействе Хайсэндов, хоббит тут же, как только причалили, подобрал заплаканную девушку в поджидающую на другом берегу повозку, настойчиво отговорив от глупой попытки расковырять несколько кочек за дорогой в безуспешных поисках целебной травы. Пять миль до Бамфурлонга резвый пони проделал быстро, словно в один миг. Там миссис Мэггот выслушала от сына подробный пересказ, порылась в кладовой, перепроверила собственные запасы трав и только удручённо покачала головой. Затем усадила снова начавшую всхлипывать Фобс за стол с ужинающей семьёй и о чём-то пошепталась с мужем. От еды расстроенная девушка отказалась, чем вызвала обеспокоенные переглядывания всего семейства. А вот чай выпила. И пирог, незаметно подсунутый Лили Мэггот, тоже съела, сама не заметив как. Еда и чай немного успокоили её, а известие о том, что хозяин сейчас сам отвезёт гостью в Сток, заставило радостно вскочить из-за стола.

В Стоке, куда доехали уже глубокой ночью, удача, казалось, подвела, — сонный трактирщик из «Золотого насеста» рассказал, что целительница Опала Грабс уехала ещё утром на день рождения к сестре в Баджфорд, и раньше, чем через два-три дня, домой её никто не ждал. А у Фобс вообще не было времени столько ждать!

Она снова готова была сесть и расплакаться от безысходности, но её пожалел Пит Боффин из Йейла — парень припозднился в общем зале, допивая последнюю кружку эля, и только-только собирался идти спать, чтобы с рассветом выехать домой в Йейл, когда услышал расспросы заплаканной хоббитянки о целительнице. Он немного подумал, потом махнул рукой на сон, расплатился с хозяином Туном и позвал с собой Фобс, спешно выехав по дороге на Баджфорд.

...Опала Грабс тоже ничем не сумела помочь. Вытащив целительницу на рассвете из постели, Фобс в очередной раз пересказала свои беды. И с остатками надежды укрылась под навесом таверны от начинающегося дождя, ожидая Опалу, убежавшую проверять запасы лекарств в доме сестры. Элия, жена трактирщика, предложила поесть, но денег у девушки не было, и она отказалась. Тогда сердобольная хозяйка лишь вздохнула и молча поставила перед ней кружку свежего, ещё тёплого молока.

Фобс сидела, понурившись, глотала молоко, не чувствуя его вкуса, и ждала... ждала... ждала... До тех пор, пока не прибежала Опала и не сунула ей в руки какой-то свёрток — всё, что удалось найти и собрать в окрестных домах. Целительница в чём-то оправдывалась, что-то без умолку трещала и смущённо приговаривала, а потом убежала. Девушка развернула свёрток: подорожник, мать-и-мачеха, зверобой... Всё то добро, которого и у матери с бабушкой полно. И, конечно же, ничего нужного...

Дождь усилился, забарабанил по навесу около крыльца трактира. Фобс поднялась, сунула бесполезный свёрток в карман юбки, запахнула поплотнее куртку и вышла под дождь. Оставалось только одно место, где можно было поискать помощи, — у старой Диггинс в Захолмье, если, конечно, она ещё жива...

Элия крикнула из окна, предлагая бедогале Фобс свой старый плащ. Но та ничего не слышала — постояла на дороге, словно раздумывая куда идти, затем решительно направилась к реке, подобрала повыше подол мокрой юбки и полезла вброд через раздувшуюся от дождей Водню...

 

...Идти по мощёному ровному тракту было намного легче, чем по раскисшим пожухлым холмам. А когда за спиной послышался звонкий цокот копыт и бредущую под ливнем Фобс позвал знакомый голос, она и вовсе возблагодарила все высшие силы, — её нагнала повозка с едущими в Приречье торговцами. Нет, сама она никогда бы не села в телегу к проезжим чужакам-гномам! Но с ними ехал старинный приятель отца, Минктор Барроу, которого хоббитянка неплохо знала с тех самым пор, как начала помогать отцу в торговых делах. Потому-то она и колебалась недолго — и не пожалела. Пони у гномов был резвый, откормленный и отдохнувший, попутчики — молчаливыми. Говорила почти всё время только хоббитянка, и её никто не перебивал. Мили тракта мелькали быстро, дождь убаюкивающее шлёпал по натянутому над повозкой непромокаемому полотнищу, Минктор охал и ахал рассказу девушки, сокрушённо прицокивал языком и бормотал что-то сочувственное.

К концу пути Фобс немного успокоилась и даже чуть придремала, укутавшись в предложенный гномами плащ. И сама не заметила, как под холмом открылись широкие Приреченские пруды с многочисленными деревянными кладками — излюбленное место рыбаков половины Шира, — и убегающий через Водню мост. Повозка остановилась у «Зелёного дракона», девушка тут же вскочила, стряхнув остатки дремоты, и выпрыгнула под дождь. Как ни уговаривал её Минктор чуток подождать и отдохнуть, обещая подвезти до Хоббитона, сил ждать у неё больше не было. Поблагодарив попутчиков и со смущением и сотнями благодарностей приняв в подарок плащ, девушка припустила напрямик через поля и рощи в Захолмье по знакомым с раннего детства тропинкам.

* * *

— Пожалуйста!

— Ох, деточка...

— Ну пожалуйста! Прошу! Умоляю — разве ничего, совсем-совсем ничего, нельзя сделать?! Ну пожалуйста!

Фобс снова почти рыдала, сидя на шаткой лавке за деревянным выскобленным столом в маленькой комнатке с низким потоком и белёными стенами. В домике старой Диггинс пахло летом. Пучки, плетёнки и россыпи трав были везде — на стенах, на подоконниках, у печки и даже над дверными проёмами, — развешанные на гвоздях, рассыпанные на рогожках, в банках на полках вдоль стен и разложенные на столах и стульях в одном ей понятном порядке.

— Прошу... прошу... — как заведённая повторяла девушка, отчаянно сжимая кулачки и стараясь не смотреть на целительницу, чтобы не утратить остатки самообладания под её сочувствующим взглядом.

— Нету у меня глазастиков, деточка. Не срок им сейчас, да и я уже слишком старая стала, чтобы даже весной их собирать. Болота уже не для меня. Могу дать тебе вот хоть... — она задумчиво почесала подбородок, пошевелила губами и направилась к окну, собираясь выбрать что-то среди разложенных на табуретке трав.

— Не надо! Ничего этого мне не надо! — почти выкрикнула Фобс и вскочила на ноги. — У матери и бабушки всё это есть! И ничего не помогает! А Опала из Стока дала мне это, — она вытащила из кармана мятый подмокший свёрток, — но и здесь тоже... Всё это есть, — упавшим голосом закончила она и замолчала, с отчаянием глядя на старую лекаршу.

Та оставила свои травы и вернулась к столу.

— Сядь-ка ты, деточка, — сказала она, положив руку на плечо возвышающейся над ней девушки. — Сядь и дай мне подумать.

Фобс опустилась на скамью, ощущая на плече силу хваткой и всё ещё уверенной руки, и вцепилась в лавку, словно стараясь удержать последние крохи уплывающей надежды.

Старуха Диггинс тем временем поставила перед ней миску горячего супа из котелка у печки и кусок пирога. Стянула с девушки промокший плащ и раскинула его на соседней скамье.

— Посиди-ка пока тут и поешь. А то так и тебя лечить доведётся, — проворчала она, медленно шаркая к проходу в соседнюю комнату. — Ешь. А я пока подумаю.

Она скрылась за дверью, откуда послышалась какая-то возня, скрип мебели и невнятное бормотание.

Фобс сидела, раскачиваясь взад-вперёд, и снова ждала... ждала... Но похлёбка пахла так вкусно, что рот сам собой наполнялся слюной. И она сдалась — нехотя взяла ложку, зачерпнула густого варева не слишком аппетитного вида, съела... а потом и сама не заметила, как подобрала со дна миски последние капли остатками пирога.

— Вот и молодец, вот и хорошо, — донеслось одобрительно от двери.

В проёме снова появилась сгорбленная фигура старой целительницы, в руках у которой была какая-то книжка в затасканной обложке, потерявшей свой первоначальный цвет.

— Я тут подумала... — старуха дошла до стола и тяжело опустилась на лавку напротив Фобс, — ...и вот что нашла. Когда-то давно моя прабабка оставила свои записки моей матушке.

— Она тоже целительница была? — вскинулась девушка, но тут же замолчала и виновато ойкнула под пристальным взглядом Диггинс.

— Была-была, — снисходительно кивнула старушка. — Так вот, матери моей эти записи были без надобности, но мне с детства всегда было интересно, чего ж такого пишет бабуля... Так вот, — оборвала она поток воспоминаний, возвращаясь к книге, — вот тут, я помню, был один рецептик, который нам может быть и пригодится сейчас. Ты как, хорошо-то выучена читать-писать? — насмешливо спросила она, щурясь на девушку. — А то я уже вижу не как раньше, да и писала бабуля моя так, что...

Фобс молча кивнула, старушка развернула к ней книжку, исписанную корявым неразборчивым почерком, и велела:

— Читай.

Они вместе долго разбирали каракули, листали пожелтевшие старые страницы. «Нет. Нет, не то. И это не надо. Дальше читай», — командовала целительница, влёт распознавая какие-то одной ей известные тайны рецептов по двум-трём словам.

— Стой! Вот оно! — внезапно воскликнула она, и Фобс даже вздрогнула от неожиданности и резво забившегося сердца. — Читай подробно. Внимательно читай.

Теперь уже хоббитянки старательно разбирали каждую загогулину, завиток и чёрточку в старых записях. Потом Диггинс принесла чернила и бумагу и заставила девушку всё начисто переписать. Когда Фобс закончила, на столе лежал старательно и аккуратно написанный рецепт с дополнениями и пометками, жирно выделенными особо важными местами и цифрами.

— Умница, деточка, — похвалила старушка, пристально рассматривая и ещё раз перечитывая результат их совместного труда.

— Это поможет? Вы сделаете?..

— Погоди, не спеши, — оборвала её Диггинс. — Кое-что для этого лекарства у меня есть. Но вот...

— Что? Что ещё нужно? Чего не хватает? — заторопилась Фобс, поднимаясь из-за стола.

— Сядь! — скомандовала целительница и добавила потише: — И послушай, что я буду говорить.

Девушка села.

— Болотные глазастики очень ценные и нужны для самых верных и крепких зелий, — назидательно начала старуха Диггинс, явно издалека. — Заменить их чем-то другим сейчас ох как непросто. Но когда-то давно, когда ещё моя прабабка была маленькой, они почти и не росли в наших местах. А лекарства были. И, как говорила моя прабабка, помогали ничуть не хуже нынешних. Она думала, что дело-то всё не в цветах, а в той земле, где они растут. Понимаешь меня, деточка? — Фобс растерянно кивнула, абсолютно не понимая, к чему идёт речь, и лекарша со вздохом пустилась в пояснения: — В болоте дело, говорю! В той земле, в болотной. И целебная сила — из неё, а не из самих цветов. А потому, когда ещё не было глазастиков, лекари знали другой способ и лечили по-другому.

— Так а что надо-то? — нетерпеливо заёрзала девушка. — Что должно помочь?

— Не каждая трава нужна, и не каждая поможет, — назидательно гнула своё старуха. — Да и не трава вовсе. Слизни нужны, деточка.

— Что? — ошарашено переспросила юная хоббитянка.

— Слизни, говорю. Слизни надо — но не простые, с грядки, а только болотные. Они, как и глазастики, силу из болота тянуть умеют, а в себе копить. Они и нужны. А нету у меня их, и болота — уже не для меня, — повторила Диггинс, разведя руками.

— Я! Я принесу! Найду и принесу! — тут же взвилась Фобс.

— Куда? Ночь на дворе. Куда ты собралась?! — крикнула лекарша, но девушка её уже не слушала — заметалась по комнате, застёгивая куртку и отряхивая почти просохший плащ. — Ведёрко возьми у порога! И лопатку! И... если вдруг встретятся, то и пиявок прихвати... — проговорила старушка в уже захлопнувшуюся дверь, и только порыв ветра от скрывшейся за порогом Фобс шевельнул на столе исписанный листочек.

Целительница Диггинс покачала головой, чуть поохала и поплелась к ведру с водой — наполнить котелок для зелий, найти и прогреть склянки для вытяжек, отобрать из своих неохватных запасов остальные травы. Нельзя терять время, пока есть силы — надо помогать. Не зря же девочка в такую даль прибежала, видать, совсем худо дома, раз всё так...

* * *

Камышовая топь, раскинувшаяся в верхнем течении Водни на полпути от Ноуботла до Захолмья, к осени стала ещё шире из-за проливных дождей. Низина от самой дороги до чернеющего на горизонте Дровяного Бора шуршала сухим камышом и хлюпала раскисшей грязью пополам с зеленоватой тиной.

Юная хоббитянка шла поначалу вдоль реки, решив не переходить на другой берег к дороге, стараясь не забирать слишком далеко от полосы леса. Но постепенно, волей-неволей, всё же углубилась в непролазные заросли и побрела в самый центр болот, вминая в трясину сухие стебли болотных растений и устраивая сама себе более-менее сносную тропу. Камыши трещали и хрустели, но держали её вес. К счастью, дождь перестал, да и туман клубился только у южного края трясины, выползая рваными языками на дорогу, отмеченную далеко за южной окраиной низины редкой цепочкой фонарей. И Фобс неторопливо шла всё дальше, подсвечивая себе под ноги прихваченным у целительницы фонарём, отыскивая и выковыривая из-под кочек желанную добычу — крупных сероватых слизней, оставляющих на руках и в ведёрке жирный, отвратительно пахнущий, явственно отливающий зеленью след.

Поначалу, увлёкшись и спеша побыстрее закончить своё занятие, Фобс не замечала вокруг себя ничего. Но потом приближающееся тяжёлое плюханье и громкий треск беспощадно ломаемых стеблей заставил остановиться и прислушаться — казалось, напрямик через трясину ломился какой-то крупный зверь. Девушка обмерла от страха и заозиралась — перед ней стояла непроходимая стена густых зарослей, из-за которой ничего нельзя было разглядеть, позади тянулась узкая протоптанная тропинка, поблёскивающая в свете проглянувшей луны просочившейся водой через камышовый настил. Фобс приподняла повыше свой фонарь и взмахнула.

— Эй! — неуверенно окликнула она. Звук вышел тихий, приглушённый стеной перешёптывающихся стеблей и испуганный. Она кашлянула и попробовала снова: — Эй, там!..

Треск утих, и Фобс показалось, что впереди зазвучали чьи-то голоса, — два или три, разобрать не удалось.

— Эй! — постаралась как можно громче выкрикнуть она. — Э-э-э...

Мелькнуло что-то в зарослях справа от лица, и хоббятнка даже пикнуть не успела, как это что-то поволокло её с тропинки прямиком в гущу камышей, словно в распахнувшуюся в непроходимой стене дверь. Она испуганно завизжала, но не смогла издать ни звука, — её рот намертво заткнула чужая рука. Брыкнувшись пару раз, но так и не разобравшись в темноте кто и зачем тянет её через расступающиеся заросли, она изо всех сил вонзила зубы в закрывающую рот руку.

— Тихо, не надо так, — раздался над ухом незнакомый голос, но рука никуда не исчезла. — Я тебе не враг.

Голос был странный — явно мужской, но чистый и певуче-звонкий, чуть протяжный, словно незнакомец говорил не на родном для себя языке, а старательно выверяя слова. И говорил он спокойно, как будто и не отметились только что на его ладони острые зубки перепуганной хоббитянки.

Фобс хотела было снова завизжать, но опомнилась. Что толку тратить попусту силы? Она притихла, вцепилась в ручку от ведёрка и притаилась, выжидая чем всё закончится.

Её куда-то несли. Несли бесшумно и осторожно, как призраки, — не хлюпала вода, не трещали камыши. Лишь тёмные тени в поле зрения выдавали ещё кого-то, так же бесшумно и быстро идущего позади и впереди.

Наконец, они куда-то пришли и хоббитянку поставили на твёрдую землю, исчезла лежащая на лице рука. Фобс огляделась по сторонам — вокруг неё возвышались огромные люди в тёмно-коричневых плащах, делающих их невидимками среди пожухлых полей и трав. Неясный разговор раздался справа, но слов хоббитянка не разобрала. Кто-то снова ушёл в болота — еле уловимо чвакнула под их ногами вода, — а потом тишина резко взорвалась криками. Свистели стрелы, раздавались громкие выкрики, нестройные команды и грубая брань, хрипели голоса, плескала вода, трещали камыши, где-то грузно и неуклюже шлёпались тяжёлые тела. Фобс собиралась снова закричать, но стоящий рядом и крепко сжимавший её плечо громадина вдруг присел, склонился к её лицу и негромко произнёс:

— Не надо кричать.

Она в панике отшатнулась, насколько смогла, но тут он откинул с головы капюшон и повторил:

— Никто здесь тебе не враг.

— Ты... вы... — только и пробормотала она, узнавая.

— Я, — спокойно подтвердил незнакомец и взглянул поверх её головы куда-то в сторону. — Не бойся, никто здесь не причинит тебе зла.

Фобс икнула от неожиданности и уже сама заткнула себе рот ладошкой, прижимая к груди вонючее ведёрко со слизнями.

— Но... я...

— Всё в порядке, дитя, — раздался рядом второй певуче-звонкий чистый голос, и ещё одна тень присела рядом, глядя из-под капюшона хоббитянке в глаза. — Я хотела бы сказать, что это добрая встреча, но боюсь, что буду неправа, — насмешливо сказала тень, зажигая фонарь.

— Добрая... — невразумительно пробормотала Фобс, не зная, что делать и как правильно отвечать при такой нежданной встрече.

— Фобс Хайсэнд! — удивлённо воскликнул кто-то неподалёку. — Вот так дела! Ты что здесь делаешь?

Из камышей бесшумно вынырнул кто-то и встал рядом.

— Ларри! — ахнула девушка, не веря своим глазам — перед ней стоял Лартингар Тигфилд, молодой ширриф из Восточного удела, который часто дежурил у Брендивайнского моста и хорошо знал всех торговцев по оба берега реки. — Ты?.. Ты почему тут?

— Живу я тут! — грубовато хохотнул хоббит, но осёкся и замолчал.

Из камышей появились ещё высокие тёмные фигуры. Двое тащили какой-то тяжёлый сундук. Третий был с ног до головы увешан оружием, старательно придерживая его, чтобы не звенеть и не дребезжать. Четвёртым вышел ещё какой-то хоббит, которого Фобс не разглядела, — при виде девушки он лишь вежливо кивнул и отошёл за спины громадин, словно стараясь не попадаться в свет стоящего на земле фонаря.

— Это я должен спрашивать, что тут делает девчонка из Баклэнда — одна, среди ночи и с... — продолжая ворчать, Ларри брезгливо покосился на копошащихся в ведре слизней.

— Бруно заболел... — Фобс тут же вернулась к своим горестям. При одной только мысли о том, сколько времени она потеряла с этим нежданным приключением, у неё защипало глаза. Она потёрла нос, размазывая по лицу полосы зелёной слизи, и всё-таки всхлипнула, не удержавшись. — А потом ни у кого не оказалось глазастиков... Мне надо домой, срочно, и старая Диггинс обещала... Помогите! — внезапно взмолилась она, подавшись к сочувственно смотрящим чужакам. — Помогите мне! Вы же эльфы! Вы же можете... спеть... ну или там... ну, так, как тогда для Блум... — залепетала хоббитянка, дрожа и от холода, и от волнения, путаясь в мыслях и словах.

Дивные переглянулись.

— Но чем же мы можем тебе помочь, дитя? — спросила эльфийка.

— Тебе и так жизнь спасли, глупая, — проворчал Ларри. — Беги лучше отсюда побыстрее и лишнего нигде не болтай.

— Постой, — остановил его эльф и снова обратился к хоббитянке: — Покажи, что тут у тебя.

Девушка протянула ему ведёрко. Он с серьёзным видом взял его, повертел, разглядывая добычу, ковырнул подсохшую уже на краю слизь. Понюхал. Потом зачерпнул пригоршню болотной воды и плеснул на дно, ополаскивая стенки ведёрка и внимательно разглядывая зелёные разводы, приподняв повыше фонарь.

Снова переглянулся с эльфийкой и вернул ведёрко хоббитянке:

— Это должно помочь, девочка. Старая Диггинс дала тебе хороший совет. Только вот... — он задумался на мгновение, а Фобс обратилась в слух, ожидая его решения и боясь упустить даже слово. — Не знаю, сможет ли твой Бруно пить такое зелье. Говоришь, ему совсем плохо?

— Да, — пискнула она.

— Не плачь, — мягко отозвалась эльфийка. — Это поможет и он выздоровеет.

— Спасибо...

— За что же ты благодаришь меня? — удивилась Дивная.

— За надежду, — еле слышно отозвалась хоббитянка, и собравшаяся было подняться эльфийка остановилась.

— Ты сама взялась принести своей семье надежду. Не благодари меня за неё. Вот, возьми это, дитя. — Эльфийка вложила ей в руку какой-то гладкий предмет и поднялась. — Дашь это вашему Бруно перед тем, как он станет пить целебное зелье. Ты поняла?

Фобс усиленно затрясла головой, смаргивая набегающие слёзы. Раскрыла ладонь — в руке поблёскивал пузатенький флакончик.

— И потом ещё раз — сразу же после того, как он его выпьет.

— Хорошо. Это тоже лекарство?

— Лекарство тебе сделают и без нас, — засмеялась эльфийка. — Это настойка мёда, она просто скрасит тот вкус, что получится у зелья и поможет всё проглотить.

— Спасибо...

— Не за что, дитя. Не благодари. — Эльфийка ласково коснулась щеки хоббитянки, погладила её по мокрым растрёпанным волосам и отошла, оставляя по себе лёгкий, еле уловимый запах цветов, мёда и летних трав.

— Удачи, девочка, — следом за нею поднялся и эльф.

— Но...

— Давай, Хайсэнд, двигайся, не спи, — грубовато и резко засобирался Ларри — подхватил её ведёрко, сунул ей в руки, потянул куда-то за рукав. — Пошли, пошли скорее. Я доведу тебя до старухи Диггинс. Ну и дальше помогу, чего уж там! — громко ответил он куда-то в сторону на несколько обронённых вторым хоббитом слов, которые Фобс не разобрала.

 

Дальше всё было, как во сне.

Ларри усиленно тащил её в Захолмье, недовольно ворча, но упорно не выпуская из своей руки её холодной скользкой ладошки. В домике у старой Диггинс Фобс чуть подремала, пока варилось лекарство, провонявшее всю комнату так сильно, что пришлось открыть и окна, и наружную дверь. Домик лекарши, конечно же, выстудило, и девушка начала невнятно извиняться; но та лишь рукой махнула, процеживая и сливая мутно-зелёную густую жижу в бутылку.

— Готово! Забирай.

Потом Ларри дотянул отчаянно зевающую девушку до лодки, и она снова чуть не заснула, пока плыли вниз по Водне — всё быстрее, чем тащиться по дороге пешком. День выдался ярким и тёплым, светило солнце, и, глядя на пляшущие в воде зайчики, Фобс старательно тёрла слипающиеся глаза и всё порывалась помочь грести — до самых бродов Баджфорда, когда Ларри высадил её на берег, вытащил следом лодку и куда-то убежал, наказав ждать.

Она снова ждала. Теперь уже бесцельно сидя на поваленном бревне и устало глядя на бурлящую меж камней воду. А потом вернулся Ларри и привёл пони. Посадил Фобс в седло за собой и повёз к мосту. «Пока, Хайсэнд! И смотри, не болтай», — хмуро распрощался он у ворот зелёной ограды Баклэнда, заворачивая назад. Фобс только кивнула, и без его указки не собираясь ничего никому говорить.

Как она добралась до дома, спотыкаясь от усталости, как ругалась мать и насуплено молчал отец на её сбивчивые объяснения, как прыгала рядом Дейзи, то обнимая, то что-то говоря, — помнилось уже смутно. Фобс отдала бабуле Перл бутыль с вонючей жижей и полученный от эльфов пузатый флакон, коротко пояснив, что и как принимать. Потом стянула с себя грязную одежду, кое-как сполоснула руки и лицо и упала на кровать, собираясь спать... спать… и спать.

* * *

Когда она проснулась, снова светило солнце, и сложно было понять, какой сейчас день и час.

Приоткрылась дверь, в комнату заглянула Дейзи и радостно завизжала:

— Проснулась! Она проснулась!

И тут же отскочила в сторону, пропуская напористый вихрь.

— Проснулась! И-и-и-йа! — с диким радостным воплем на постель запрыгнула темноволосая хоббитянка и затискала слабо трепыхающуюся Фобс в объятиях. — Наконец-то, наконец-то! Счастье-то какое! Ура!

В проёме двери мелькнули лица мамы и отца. Боб на радостях обнял жену и смачно чмокнул её в щёку.

— Скажи бабуле, что всё хорошо, — Роза похлопала мужа по щеке. — А я пока разогрею обед. Исхудала, исхудала-то как…

Причитая не хуже бабули Перл, она исчезла в коридоре. А Фобс ошалело уставилась на темноволосую хоббитянку, нетерпеливо подпрыгивающую на постели:

— Блум… как? Как ты тут оказалась, что тут делаешь, или… или это сон?

— Не сон это, Фобс! Это не сон! — засмеялась та, вскочила с кровати и закружилась по комнате, напевая: — Не спать, не спать!.. Хватит спать! Мы тут все и без того уже и не знали, что делать и как тебя будить!

— Сколько я спала? — растерянно и тихо спросила Фобс, пытаясь собрать разрозненные мысли и отделить реальность от сна. — И как Бруно?

— Бруно лучше! Бабуля Перл сказала, что ему полегчало сразу же после первого глотка той вонючей гадости, что ты принесла, — затрещала Блум и снова запрыгнула на кровать, тормоша подругу и делая большие глаза. — Рассказывай! Рассказывай, давай! Где ты была? Что произошло? Где ты взяла это зелье? Что вообще случилось?..

— Скажи лучше, откуда ты тут взялась? — слабо отмахнулась Фобс, не зная, с чего начать.

— Меня Пин привёз. Он был у Боффинов в Йейле, когда вернулся Пит и рассказал, что тут у вас приключилось. Пин приехал в Тукборо, всё рассказал отцу, и меня отпустили с ним к вам. Ты спала почти два дня! Ну, давай, рассказывай же! Где ты была?!

— В Захолмье…

Винтерблум тихо охнула и прижала ладошку к губам:

— У старой Диггинс?

— Угу… — кивнула Фобс, отпивая из стоящей у кровати кружки.

Травяной напиток бабули Перл не шёл ни в какое сравнение с вонючей жижей, привезённой для Бруно, и хоббитянка мысленно пожалела брата. Как там сказала Дивная? «Давать до и после?» Надо бы узнать…

В комнату заглянула бабуля Перл, окатила Винтерблум строгим взглядом, заставив снова вскочить, и в свою очередь присела к внучке на постель.

— Ты большая умница, деточка моя, — шепнула она, наклоняясь к самому уху внучки. — Расскажешь мне потом, что за зелье ты принесла?

— Я даже запишу его для тебя, бабуля! — радостно просияла та.

— А второе, из маленького флакончика?

— А второе — не знаю, и не сумею рассказать, — тут же сникла Фобс.

— Ну и ладно, — неожиданно повеселела Перл и погладила внучку по голове. — Сами разберёмся. Исхудала, исхудала-то как. Одевайся, там тебя уже обед ждёт…

Она ещё раз строго глянула на Винтерблум — только что пальцем не погрозила неугомонной непоседе — и вышла.

— Одевайся, Фобс, одевайся давай, — запрыгала вокруг подруги Блум, подавая одну за другой вещи, аккуратно сложенные у кровати. — А мне ты расскажешь? Расскажешь ведь?

Она подняла на подругу молящие глаза и та невольно засмеялась.

— Расскажу, Блум, — немного подумав, сдалась она, — только уговор — Бани пока ни слова. Я сама всё расскажу ей, на осенней ярмарке. И поверь, мне есть что рассказать… — важно закончила она, поправляя пояс юбки и первой выходя в дверь, чтобы наконец спокойно пообедать, не проливая горьких слёз и никуда не спеша.