В оковах Добродетели (джен)

Вероятно, он спал совсем мало, постоянно ворочаясь и погружаясь в воображаемые картинки грозящих ужасов. Во всяком случае, когда утренний звонок вырвал его из состояния беспокойной полудремоты, голова была неясной, мысли путались и собирались весьма неохотно, веки опускались медленно и тяжело. Даже движения при переодевании выходили заторможенными и вялыми.

Том опасался, что взгляды присутствующих обратятся на него, «ведь, гляньте-ка, наш щёголь припёрся из своего пансиона для зубрил», и тогда они непременно заметят его слабость. Приютские, как уличные шавки, нюхом чуют чужую подавленность и угнетённость. Однако на него никто не пялился, он будто растворился среди кучки безликого стада.

Спускаясь к завтраку, он понял, в чём дело. Вокруг мельтешило чересчур много незнакомых физиономий. Это не просто два, четыре или десять новеньких, прибывших за год. Пополнение обитателей приюта Вула было ненормальным и очень стремительным. Сироты разного пола и возраста, дико ржущие и тихо всхлипывающие, развязные, дерзкие, молчаливо-угрюмые или смиренные, громко топающие, будто желающие пробить пол, или бесшумно уступающие дорогу другим — не сосчитать всех выражений на лицах, не отделить ни одного слова от всеобщего гомона, не вырваться из жуткой давки в узеньком коридоре. Наверное, многие вовсе незнакомы между собой, некоторым ещё не выдали серую форму. С одной стороны, прекрасно превратиться в неприметную личность в бесформенной массе чужаков, но Том ненавидел чувствовать себя частью этого невыразительного живого потока.

По мере приближения к столовой он ощутил нарастающую духоту и тяжёлый пар, напоминающие утренний туман угрюмым днём. Из-за двери доносился охрипший голос Марты, которая вероятно, уж не одну минуту надрывалась, стараясь перекричать невообразимый галдёж своих воспитанников:

— Дети, ради всего святого, не толкайтесь, стойте смирно на раздаче! Дети, не забывайте про очередь!

Том шустро протиснулся внутрь, сразу обнаружив причину спёртого воздуха. Ну конечно, и тут стёкла были в картоне и тряпках, но с некоторым отличием. Если в спальне окна завесили, то здесь какие-то умники додумались сплошняком заклеить бумагой и створки, и рамы, и форточки. Теперь проветрить помещение возможно, лишь полностью сняв «защиту от бомб», но на такие жертвы, само собой, никто не пойдёт. Пусть лучше все вдыхают жар и ароматы, исходящие от огромных кастрюль, котлов, казанков и сковородок на кухне.

— Ради бога, не влезайте без очереди!

Прямо в центре кутерьмы отчаянно горланила Марта, похожая на потерявшегося на вокзале ребёнка. Лицо раскраснелось от долгого пребывания в горячей столовой и постоянного крика, на лбу выступила испарина, несколько спутанных прядей выбились из жиденького пучка. Ни манера поведения, ни жалкие просьбы, ни внешний вид не внушали уважения новоприбывшим, они запросто толкали её локтями, проходили мимо или же издевательски бросали в спину хлебные крошки.

Том проскользнул к месту выдачи пропитания, обойдя парочку нерасторопных сверстников и дружелюбно поздоровался:

— Доброе утро, мэм.

Он знал, что если вести себя мило и обходительно с кухарками, то некоторые из них могли расщедриться и выдать порцию побольше, а то и положить лишний кусочек рыбы или даже кровяной колбасы. Конечно, подобные милости доставались лишь миловидным детям, но к счастью, Том принадлежал к их числу и был прекрасно осведомлён о преимуществах приятной внешности. Но теперь ему не удалось узнать знакомых лиц среди поварих и помощниц на кухне. Угрюмая неулыбчивая женщина в неопрятном фартуке с въевшимися пятнами на помятой ткани и засаленном кокошнике не умилилась от приветствия и просто грубо ткнула ему поднос с едой. Картофельное пюре не могло скрыть высохшие остатки вчерашней каши на одной из тарелок, а на ложке красовались разводы плохо отмытого жира. Раньше такого никогда не было, но, вероятно, приходящие работники не шибко ратовали о соблюдении санитарных норм в приюте Вула. Разумеется, Марта как новая воспитательница должна была их приструнить, но ей не справиться и с бомбардировкой из крошек, куда уж там затевать словесную баталию со злобными тётками.

Кроме еды на подносе стояла кружка, доверху наполненная водой. По утверждению миссис Коул необходимо пить тёплую жидкость перед едой для улучшения работы пищеварительной системы. Ну, это, по крайней мере, официальная версия. В действительности же вода просто бултыхалась в желудке, занимая место и на некоторое время давая ощущение сытости. В таком состоянии человек много в себя не затолкает, а значит, и на порциях получалось неплохо экономить. Прежде на раздаче строго-настрого следили, чтобы ребёнок тут же выпил содержимое и только потом шёл завтракать. Но сейчас никто не совал кружку ему под нос, и Том заподозрил, что новые кухарки не собирались утруждаться и воплощать в жизнь систему сбережения средств директрисы.

— Чего застыл как вкопанный? Думаешь, что в ресторане, салфеточку на шею повесят? Шевелись давай!

Сказанные поварихой слова лишь укрепили его догадку, и он неторопливо отошёл в сторону, уже не распыляясь на «Благодарю, мэм» или «Хорошего дня, мэм». А лишних голодных ртов и правда прибавилось. Это было заметно даже не по толкотне, а по нехватке столов. Похоже, в столовую уже давно принесли парты и стулья, которые, вероятно, придётся потом тащить обратно в классные комнаты для занятий. Том сел среди абсолютно незнакомых субъектов, надеясь, что при удачном стечении обстоятельств ему удастся остаться незамеченным для своих прежних знакомых ещё не одну неделю.

Увы, атмосфера вокруг не располагала к приятному завтраку. Воздух, который поначалу казался терпимо-тёплым, уже после нескольких минут в столовой превращался в удушливо-распаренный. От нестерпимой духоты и жара дыхание затруднилось, лицо раскраснелось, а на лбу выступили капельки пота. Вдобавок, приходилось вдыхать через рот, чтобы не ощущать запахи с кухни, вовсе не источавшие аппетитные ароматы. Оттуда несло старым луком, подгорелой зажаркой и густым паром от кипящих кастрюль, а от сидящих рядом соседей улавливался душок немытых тел, будто они уже несколько дней не принимали душ. Казалось, невидимый жир оседал на полу, давил с потолка, расползался по стенах и прилипал к коже. Если бы только можно было открыть окна! Том не представлял, каким адом станет обед, когда полуденное лучи летнего солнца превратят это помещение в топку.

Но его положение не позволяло капризно уйти или воротить нос от полученной пищи. Нет, не то чтобы еда в приюте Вула сильно ухудшилась, она никогда ни у кого не вызывала особых восторгов. Её полагалось есть или ходить голодным. Воспитатели ведь не станут бегать за каждым с ложкой и слюнявчиком. К примеру, раньше подопечные миссис Коул частенько лакомились отварной треской с луком, петрушкой и, при удачном стечении обстоятельств, томатным соусом. Разумеется, рыбу готовили не порционно, а клали её в большой котёл, поэтому самые мелкие рыбёшки разваривались, а большие не успевали свариться. В итоге получалась бесформенная кашица, кое-где перемешанная с чешуёй или случайно пропущенным плавником. На раздаче блюдо поливали томатным соусом, которого всегда на всех не хватало, но Том как очень вежливый и приятный мальчик никогда не оставался обделённым. Зачастую пища была невкусной: слипшиеся макароны, постный суп, где одна картошка гонялась за другой, компот, напоминающий подкрашенную воду… Однако в приюте Вула с голоду точно никто не подыхал. Иногда их даже баловали чёрным пудингом. Свиные кишки начинялись кровью, говяжьим почечным салом, потрохами, требухой, овсяной мукой, мякишем хлеба и луком, а после запекались с жиром. Только неимоверная бедность позволяла считать подобное кушанье деликатесом. В зубах застревали остатки потрохов, губы и язык окрашивались в тёмно-красный, к тому же приходилось хорошо работать челюстями, чтобы справиться с множеством хрящей. После трапезы в желудке целый день ощущалась неприятная тяжесть, будто его камнями набили, а зубной порошок не избавлял от мерзкого ощущения жира во рту. Несмотря на это, подопечные миссис Коул накидывались на столь редкое лакомство с прытью изголодавшихся шакалов. Как же иначе: их же потчевали «мясом»! Из-за привычки питаться подобными помоями он даже в Хогвартсе чуть не попал в неловкое положение, когда за обеденным столом кто-то обмолвился, что чёрный пудинг — лучший десерт в мире. Том собирался осведомиться, что хорошего в поглощении свиных кишок, набитых всякой дрянью, но слово «десерт» вовремя остановило его. Позже оказалось, что причиной недопонимания могли стать одинаковые названия. В приюте стряпали ирландский чёрный пудинг, а к столу Благородных и Древнейших Домов подавали пирог со сладкими сухофруктами и заварным кремом со взбитыми сливками и шерри.

Сегодня на завтрак, помимо картофельного пюре, размазанного по тарелке, были бобовый салат, тонкая котлета — скорее луковая, чем мясная, два ломтика ржаного хлеба и половинка яблока с коричневым, словно заржавелым, срезом. Вероятно, на кухне почему-то решили первыми порезать фрукты и кинули их где-то валяться, а уже потом принялись за приготовление основных блюд. Честно говоря, Том ожидал, что ситуация с едой будет ещё хуже, ведь не раз читал о проблемах с продовольствием в городах. Он-то полагал, что каждую ложку каши придётся отвоёвывать с боем. Может, всё дело в помощи викария, о которой вчера упоминала Марта? Однако к окружающей духоте и грязной посуде добавилась новая неприятность: от пюре и котлеты исходил горячий пар, будто их сняли с плиты минуту назад. Хотя новые поварихи, судя по их настрою, вполне могли приходить на работу впритык и едва успевали сварганить что-то съестное — ну, или не вполне съестное. Главное — вовремя выдавать корм на раздаче, кого волнует, что о него не то что язык, а руку можно обжечь.

— Дети, что мы должны нынче припомнить? — снова закудахтала Марта.

На удивление, на этот раз на неё обратили внимание: большинство голосов стихло, осталось едва уловимое перешёптывание, заглушаемое звоном кастрюль на кухне. Только ежедневно повторяющийся ритуал, вбитый в сознание до автоматизма, мог вызвать подобную реакцию. Наверное, сейчас настало время утренней молитвы, и Том нехотя сложил ладони вместе.

— Ежели мы услышим звуки сирены, отведи от неё Господь, где мы должны укрыться? — вопрос прозвучал механически и отточено, будто самым важным было громко и чётко произнести все слова, а не понять их смысл.

Так маленькие дети рассказывают четверостишие на Рождество. В нарядной одежде они забираются на стульчик возле ели и, широко открыв рот, начинают забавную декламацию перед собравшимися родственниками, которые непременно похлопают в конце. Но ведь Марта не ребёнок на табуретке, и у них не Рождество.

— В БОМ-БОУ-БЕ-ЖИ-ЩЕ! — послушно прокричали присутствующие по слогам.

Что-то неправильное, неуместное и пугающие проскальзывало в неслаженном хоре голосов. От ответа веяло бездумностью, и это уловил бы кто угодно, даже Марта. Приютских просто выдрессировали, как глупых животных в бродячем цирке: ежели не выполнишь трюк, то не получишь еды. Но ведь это глупо! Мелкие даже не понимали, о чём идёт речь.

— А где они находятся? — Том должен был немедленно узнать эту информацию, если она поможет спасти его жизнь.

— Их немало в Лондоне обустроили, — Марта оживилась, почувствовав значимость собственной персоны. — В Хэмпстеде, Паддингтоне, Ислингтоне они имеются, да и в Блумзбери также. Наверное, всех не счесть.

— Тогда где находится ближайшее к нам бомбоубежище? — уточнил он, пока ему не предложили спрятаться на Луне.

— Возле дома доктора, — заученно ответили несколько человек.

Том стиснул зубы: туда добираться не меньше четверти часа! Да, на первый взгляд совсем недалеко, но если взять в расчёт темноту, всеобщую панику и молниеносность падения снарядов, то на что вообще рассчитывать? На то, что немецкий лётчик милостиво покружит над городом, давая им возможность построиться по парам и и вприпрыжку поскакать к жилищу врача? Неужели никто не оценил реальные перспективы столь незамысловатого плана?

Однако вместо размышлений по поводу безопасности приюта окружающие посчитали, что вопрос исчерпан, и принялись есть. Им действительно плевать на себя, лишь бы в тарелку носом уткнуться?

«И как же отвратно они лопают, смотреть мерзко! Набивают полный рот, измазывая губы, гадко чавкают и причмокивают, а потом, не в состоянии заглотить содержимое целиком, возвращают ложку с остатками пюре и слюны обратно в тарелку. В Слизерине выгнали бы из-за стола за подобные манеры!»

Том не собирался жадно накидываться на горячую бурду, а сперва принялся за яблоко: перезрело-обезвоженное, чересчур мягкое и практически без сока. Салат из бобов одними руками не съешь, потому пришлось браться за жирную ложку и полоскать её в кружке, оставляя на поверхности воды маслянистую плёнку. Он тут же вылил жидкость в горшок на подоконнике, в котором уже давно засох цветок со скрюченными листьями.

Механически поглощая бобы, Том стал разглядывать окружающих, чтобы хоть как-то отвлечься от травянистого привкуса во рту. Искать расположение будущих работяг он не собирался — детдом точно не то место, где заводят полезнее связи на будущее, — но присмотреться к соседям не повредит. Более старшие обитатели приюта выглядели странно-загорелыми, словно целыми днями нежились на солнышке. Какое-либо логическое объяснение не приходило на ум, и, честно говоря, внешний вид подопечных миссис Коул его не слишком волновал. Спустя некоторое время ему удалось заметить компашку идиотов во главе с Деннисом Бишопом. Точнее, даже не заметить, а услышать:

— Вот же ж чёрт! Это был мой чёртов билет на чёртов Крысолов⁽¹⁾! Мой!

«Да, а этот кретин с мозгом дождевого червяка, казалось, сделался ещё тупее».

Не то чтобы сам Том был святошей-моралистом, негодующим при ненароком услышанном бранном слове — чего скрывать, за годы, проведённые в детдоме, он и сам порядочно их нахватался, — но ему, в отличие от большинства, удавалось контролировать свою речь, используя крепкое словцо сознательно в подходящих ситуациях. А идиот Бишоп позволил ругани вгрызться в мысли, проникнуть в способ мышления, стать неотъемлемой частью каждой фразы. Ещё в прошлом году уморительно было наблюдать, как этот балбес пытается без непристойных выражений ответить на обычный вопрос миссис Коул, делая громадные паузы, заполняемые длинными «э-э-э» или «ну-у-у-у». Бишоп даже не осознавал, что самолично отрезает себе дорогу в приличное общество. Впрочем, Тома волновали не жизненные перспективы дождевых червей, а собственное существование в приюте на каникулах. Бишоп ненавидел его и, будь у него такая возможность, с превеликим удовольствием придушил бы во сне подушкой. Впрочем, подобное стремление было взаимным. Но если в детстве выручали спонтанные вспышки магии, то сейчас любое применение чар недопустимо. Прошлым летом Бишоп не осмеливался даже взглянуть в его сторону, помня пережитые приключения в пещере. Увы, Том прекрасно понимал, что со временем детские опасения забываются, все таинственные происшествия оправдываются разыгравшимся воображением, а желание отомстить становится только сильнее. К тому же сейчас этот дождевой червяк превратился в здорового бугаёнка, да и его компашка, раньше состоявшая из Билли Стаббса и Эми Бенсон, теперь разрослась до внушительной шайки из семи или девяти человек. Они расселись за отдельным столом, вальяжно откинувшись на стульях и упражняясь в творческом применении лексики из грязных подворотен. Марту, видимо, поразила временная глухота, если она вообще не пытается блеять: «Дети, ради бога, тише». И это не радовало.

— Всё было замётано, я был на очереди в чёртовом списке! — продолжал негодовать Бишоп. — Но Коульчиха всю малину мне изгадила, когда отправила чёртову Кэт вместо меня. Я разом просёк, на кой чёрт она это провернула.

— Дэнни, ничёсе ты шаришь! — наигранно восторженным голосом восхитилась Эми Бенсон, худая девица с маленькими глазёнками, сидевшая на почётном месте по левую руку от главаря банды.

— Ага, — поддакнул Билли Стаббс, плутоватый парень с бегающими глазками, расположившийся по правую руку.

— Кэт просто сплавили отсюда после того, как Майк с пацанами её поимели. Я вообще не врубаю, из-за чего такой хай подняли. Её ж не кокнули, жива-здорова, как чёртова корова. Зуб даю, она сама его завлекала, а потом рыпаться стала, чтоб пацанов завести и шумиху поднять, чтоб её все пожалели, стали задницу подтирать, а потом и мой билет на блюдечке преподнесли.

— Распутная сучка! — тут же поддержала Эми.

— Ну и кто она после этого? Самая настоящая потаскуха, — подытожил Билли Стаббс.

У рядом стоящей Марты уши сделались ярко-пунцовыми, а от негодования аж глаз дёрнулся, однако новоявленная воспитательница не пропищала ни одного замечания.

— А Майка-то с пацанами Коульчиха на кой чёрт выперла? Им же ещё год до выпуска, а она по документам пошерстила и коленом под зад? Ничё так дела порешала. Мистер Вул вообще сказал, что спесивые девки как норовистые кобылы: чем чаще их обкатываешь, тем смирнее становятся, — он произнёс это с таким умным видом, будто только что выдал самую гениальную мысль в мире.

Шайка подпевал разразилась идиотским гоготом, Эми Бенсон выдавила из себя неестественный смешок. Том заметил, как она нервно ковыряла носком босоножки пол, от чего виднелись ей грязные, будто месяц немытые, пятки. Если Бишоп всерьёз полагал, что присутствие такой «красавицы» возвышает его в глазах остальных, то его запросы не выходили за рамки заплёванных трущоб. Впрочем, происходящее в приюте не вызывало ни жалости, ни интереса, ни негодования, а только раздражение: почему он должен пребывать в стол убогом месте? Словно находишься в зловонном болоте, а Хогвартс — спасительная верёвка, за которую можно зацепиться, но она тонкая и постоянно выскальзывает из рук. А потом приходилось с новой силой барахтаться в липкой трясине, погружаясь в неё чуть ли не по горло, болтать руками, ногами, заглатывать гнилую жижу и всё без толку. Чем Том Риддл заслужил это? Разве он недостаточно умён, плохо воспитан или лицом не удался? Едва ли Малфои или Лестрейнджи выслушивали подобные речи за завтраком. И не потому, что они лучше. Просто без социального статуса ему светило молча терпеть компашку из сотен Бишопов, возомнивших себя важными персонами на вершине пищевой цепочки.

— Эй, Мэри! А ну поди-ка сюда! — на сей раз из кухни выглянула одна из неприветливых женщин, грозно уперев руки в бока.

— Да? Что такое? — как жалкая дворняга мигом прибежала Марта, даже не пытаясь указать, что её имя произнесли неправильно.

— Сколько они лопать будут? Нам ещё в Камберуэлл переться, должны успеть до полудня обед там сварганить, а после в Ислингтон тащиться. Ну что я тебе рассказываю, сама понимаешь, сейчас рабочих рук не хватает. Некогда рассиживаться и канитель тянуть, а они трескают и трескают. И так каждый божий день! Живо поторопи их!

— Да-да, конечно, кончено, как скажете, — послушно промямлила Марта и без пререканий неуверенно затараторила: — Дети, может, уже кто-то покушал? Дети, вы уже покушали? Ради бога, кушайте быстрее, эти тёти притомились на работе, а им надо посуду помыть. Дети!

— С тебя проку нет! — возмущенно цокнула языком кухарка. — Эй, девочки, помогите этой дурынде.

Из кухни вышли посудомойки, направились к столам и стали забирать тарелки с едой. Нет, не просто забирать: они складывали салат или же пюре в отдельные кастрюли, а для котлет так и вовсе оказались припасены чистые банки, которые явно мыли тщательнее, чем выдаваемые столовые принадлежности. Том сперва не понял, что происходит. Они собираются забрать остатки себе? Но разве не разумнее своровать продукты ещё во время готовки? Или же у них какая-то иерархия: старшие прихватывают лакомые кусочки непосредственно с кухни, а помощницы добывают пропитание, выдирая его из голодных ртов детей-сирот?

А если учесть обжигающие язык порции, то на долю посудомоек выпадала приличная часть провизии, пожертвованная викарием для приюта, а не для откормки здоровых девиц. А Том ведь успел съесть только яблоко и салат! Так вот почему все так рьяно уплетали за обе щеки! Он быстро схватил ложку, наполняя её доверху и стараясь не представлять, как отвратительно сейчас выглядит. Бледное картофельное пюре было не только горячим, но и водянисто-скользким, будто в него кто плюнул перед раздачей. Приходилось заталкивать в рот одну ложку за другой, практически не пережёвывая, глотать слизкое содержимое, которое хотелось выплюнуть, пока пот покрывал лоб и щёки, а Марта в это время бесполезно вопрошала:

— Дети, вы покушали?

Она и впрямь редкостная дура! Почему не остановит этот беспредел? Если не ради своих подопечных, то хотя бы ради себя самой. Марта же воспитательница, а значит, выше по социальному статусу, чем девицы с кухни. Да неужели ей не доставило бы удовольствие хоть раз поставить кого-то на место, почувствовать власть? Нет, такие люди просто безнадёжны.

— Ишь как ложкой махаешь, чуть глаз мне не выбил, еле увернулась! Аппетит что надо, за троих уминаешь, — ехидно прокомментировала подошедшая посудомойка, до жути обозлённая, что он умудрился полностью очистить тарелку.

Если бы Том захотел, то девица не увернулась бы. Её грубая рука с мозолью на указательном пальце и въевшейся грязью под ногтями потянулась к котлете. Возможно, этими самыми лапами она разрезала яблоки, подкрашивала дешёвой помадой, больше походившей на рыбий жир, губы, бралась за грязные тряпки, а после чистила картошку.

— Остальное я возьму с собой. Не утруждайтесь, мэм, — издевательски сообщил Том и, положив котлету между двумя ломтиками хлеба, соорудил подобие бутерброда.

Лицо девицы исказилось гримасой праведного негодования, словно из её кармана вытащили шиллинг, заработанный потом и кровью. Он не отреагировал на гневный взгляд и наконец выбрался из столовой.

В коридоре Том глубоко и жадно вдохнул, хотя воздух не отличался душистыми запахами или приятной прохладой, просто не был удушающе распаренным. И всё. Однако же, как резко уменьшились его претензии к миру! Ему не хотелось идти в коридор на втором этаже, превращённый в общую спальню. Там точно будет полно народу, придётся разговаривать с ними, смеяться над идиотскими шуточками, всеми силами доказывая всем и каждому, что он — свой. Но ведь Том никому ничего не должен. С другой стороны, если прятаться по углам и угрюмо отсиживаться с высокомерной миной, то его непременно заметят и, вероятно, сделают козлом отпущения. Быть одиночкой — роскошь, позволительная лишь тем, кто в состоянии самолично дать отпор хоть десяткам шаек Бишопов. И что за остолоп придумал запрет на использование магии несовершеннолетними? Тому необходимо каким-то невероятным образом повысить собственный социальный статус в приюте, отгородиться от сборища болванов и протянуть два месяца. Увы, в голову не приходили гениальные решения поставленной задачи. В самом деле, ну не превратится же он в здорового бугая с кучей мускулов, как Бишоп, просто кушая по утрам фрукты и бобовый салатик. Или ему продать серебряные запонки Монро, а полученные деньги поставить на хилую клячу на скачках, чтобы однажды утром — о, чудо! — проснуться миллионером. Ага, конечно! Такое случалось только в слезливых сказочках, которые пылились на полках небогатой библиотеке приюта Вула.

Том поднялся на третий этаж, к запертым классным комнатам, зная, что подопечные миссис Коул не рванут воодушевлённо грызть гранит науки. О нет, они появятся чуть ли не по звонку, с кислыми минами и тупыми глазёнками. У него около получаса на тишину и спокойствие. Здесь даже пол выглядел чище и не столь затоптанным.

Он остановился возле заклеенного газетой окна, в стёкла которого настырно ломились слепящие лучи. Они прорывались сквозь пожелтевшие листки газеты, опаляя типографскую краску, делая её блеклой подобно ненужной тени из смехотворного прошлого. И впрямь нелепо, это же выпуск «Таймс» 1937 года, посвящённый визиту герцога Виндзорского и его супруги Уоллис Симпсон в Германию. На помятой, местами разорванной бумаге можно было разобрать чёткие, не полностью выжженные солнцем, строки: «Его королевское высочество улыбается и по-нацистски салютует толпам людей, собравшимися под окнами рядом с гостиницей»⁽²⁾. Сейчас эта заметка казалась чересчур резкой, глумливо-оскорбительной, ненастоящей, будто это не обрывок солидного издания, а косноязычная сценка из глупой пьесы, премьера которой с треском провалилась.

День только начался, а опустошающая вялость не исчезла после пробуждения. Утренняя сонливость уверенно превратилась в нервозную усталость, будто ему пришлось столкнуться с невесть какими испытаниями. А он всего-то едва отвоевал луковую котлету с хлебом. Что сказать: грандиозное достижение!

Постукивая пальцами по подоконнику, Том невзначай задумался о том, что сейчас делали его однокурсники. Лениво просматривали свежий выпуск «Ежедневного Пророка»? Носились как угорелые на домашнем мини-стадионе для квиддича? Обменивались дружескими письмами? С упоением хвастались родителям немыслимыми успехами в Хогвартсе? Может, они вообще ещё дрыхли в постели и проснутся лишь после полудня? Он вдруг понял, совершенно неожиданно и будто ненароком, что совершенно не знает, как проводят время домашние дети в собственных уютных жилищах. Ему даже представить что-то подобное сложно. Всё равно, что маглов просить описать мир волшебства, а они станут бубнить несуразицу о старухе-соседке, которая сглазила урожай на убогом поле, или о симпатичной красотке, отбившей чужого мужа с помощью приворота. Так и Том при самом большом желании вообразить не мог о происходящем внутри миленьких домиков с аккуратными невесомыми занавесками на окнах, колыхающимися от малейшего дуновения летнего ветра, благоухающим садиком с пёстрыми клумбами и симметричными кустами, самодельными качелями, прикреплёнными к старому дереву. Осознание этого было неприятным, каким-то гадко-болезненным, заставляющим пальцы сжаться, а мнимое спокойствие рассеяться. Как нелепы его догадки! Ага, дети в первый же день каникул так и бросились штудировать «Ежедневный Пророк», а после кинулись строчить светские любезности друг другу.

«Идиот, не знаешь ни черта, так нечего выдумывать!»

Том намеренно сосредоточился на предстоящих занятиях, пытаясь припомнить необходимую информацию. Всё же глупо будет запутаться в исторических событиях магловской истории, сделать грамматическую ошибку или допустить просчёт в решении уравнения. Например, мистер Бестнер так и вовсе считал лучшей мотивацией к обучению парочку ударов тросточкой. Ах да, Марта же говорила, что он куда-то свалил с этого клоповника. Время шло, котлета была благополучно съедена, формулы припомнены, а солнечные лучи перестали терзать заметку о бедном герцоге Виндзорском и переместились на его спину. А вокруг всё ещё никого. К тому же, парты так и не принесли с первого этажа.

«Погодите-ка… Ну не могут же уроки проходить в удушающей столовой?»

Несколько секунд поразмыслив над возможностью такого кошмара, Том пришёл к выводу, что это вполне допустимо, ведь тогда столы просто не надо тащить по лестнице.

Он спустился вниз, решительно не собираясь пропускать обучение, пусть и магловское. В спальне копошилась мелюзга, устроив невообразимый галдёж и с важным видом копируя худшие замашки старших. Том прошёл по коридорах, дёрнул дверь запертой столовой, совершенно ничего не понимая. И вот тут из-за поворота выглянула Марта с закатанными рукавами и несвежей тряпкой в покрасневших руках. Рядом находилось полное ведро использованной и, вероятно, холодной воды. От подобной уборки грязь просто растаскивалась по полу, забиваясь в щели между половицами с облезлой краской и оставляя на плитке широкие полосы разводов.

— Том, вот ты где! А я уж тебя обыскалась!

— Занятий не будет? — почти уверенно предположил он.

Теперь до него дошло: на третьем этаже пол казался чистым не оттого, что мылся тщательнее. Там просто уже давно никто не топтался.

— Да разве до занятий в наши-то времена? У меня сердце кровью обливается, как подумаю, что детишки к учениям не приобщены, — горько посетовала Марта. — И это в двадцатом-то веке! Кто б мог помыслить подобное ещё пару лет назад? Имеются и такие, что и грамоте не обучены, ведь их-то прямёхонько с улицы или же из совсем злополучных семей к нам определили. Власти-то пекутся об обездоленных, грех это, на произвол судьбы их покидать, маленькие же ещё. Но мистера Бестнера с нами нет, чтобы уму-разуму ребят научил. Что же дальше грядёт, что грядёт?

А, так вот откуда взялась эта орава голодных ртов. Сплошные попрошайки и бродяги, те, что раньше ошивались на мостовых, днём клянча милостыню со слезливыми историями, а вечером опустошая карманы пьяных повес. Раньше на них все плевали, а теперь, когда ввели светомаскировку и кучу бесполезных защитных новшеств, толпа праздношатающихся оборванцев стала резко мешать. Вдруг они снимут решётчатые футляры с фонарей? Вот и пристроили их сюда, а точнее, заперли в условно контролируемом учреждении. Какая забота!

— Но Том, что же ты тут стоишь? Ведь мистер Вул старшеньких ребят на крыльце собирает. Так и велел, чтобы к девяти все как штык были. А ты здесь… Ежели припозднишься, он ведь и осерчать может.

— Что?

— Нынче времена тяжёлые, с едой в городе туго. Ежели у кого лишний шмат земли имеется, так и сажают всё, что бог послал. У вас-то в пансионе, верно, местность сельская? Ты, небось, уже наловчился землю возделывать?

— Но на территории приюта кругом плитка, — не собираясь обсуждать свои навыки землепашца, выпалил он.

Миссис Коул сама приказала положить её уже давно, потому что некому было вести ухоженный садик, мелкие постоянно пачкались в грязи, а за одежду и волосы цеплялись сорняки. А всё вышеперечисленное способствовало ужасной антисанитарии. И каким бы уставшим ни был Том, он точно помнил, что вчера его ноги ступали по бетону, вполне прочному и крепкому. И едва ли за ночь он превратился в засеянное поле.

— Так-то оно так. Мы уж не ведали, как нам быть: плитка-то на славу сделана, зубами не отгрызёшь, — подтвердила Марта, выкручивая тряпку. — Но тут викарий, благослови его Господь, прознал о нашей нужде и без промедления стал снабжать нас овощами да фруктами. Но ты и сам видел, стол у нас отменный, господа бы обзавидовались. А как в Писании молвится: «За добро добром воздают». Вот миссис Коул немедля направила всех старшеньких помогать его преподобию землю возделывать. Я уж не знаю, по-Божески оно так или нет, но отец Семюэл дал на то соизволение, а значит, нам себя не в чем упрекнуть.

А вот это было действительно неожиданно. Он наивно полагал, что помощь Церкви бескорыстная, без привлечения детей-сирот к принудительному труду. И директриса выбрала надёжного провожатого. Правильно, пусть неумёха Марта за кухней приглядывает, ведь всё равно, в каких условиях едят её подопечные. А вот доставить рабочую силу для викария — это уже задача первостепенной важности, от её выполнения зависело наличие корма для приюта.

— Думаю, мистер Вул не заметит моего отсутствия. Я сейчас очень занят и не смогу присоединиться к остальным, — очень спокойно и уверенно произнёс Том, надеясь, что она по привычке растеряется и промямлит: «А, вот как. Тогда ладно».

— Да как же не заметит, Том? Ежели миссис Коул ещё утром твоё имя в списки добавила, ты ведь уже возраста подходящего, а здесь остаются только совсем крохи. Беги скорее, а не то попадешь мистеру Вулу под горячую руку.

Ему не хотелось выходить на крыльцо, извиняться перед мистером Вулом за опоздание, потом, в лучшем случае, получить увесистый подзатыльник, и отправиться «воздавать добром за добро». Марта безвольная, вряд ли она силком потащит его на улицу. Но ведь отсидевшись сегодня на третьем этаже, он ничего не решит. Завтра ему может влететь уже розгами. Оценив ближайшие перспективы, Том двинулся к холлу: конечно, не вприпрыжку, но и медлить не стал.

Он почти не верил, что люди настолько безответственно относятся к собственной жизни. На континенте вовсю бушевала Вторая мировая, возможно, уже завтра, или уже сегодня ночью снаряды упадут на Лондон, в ту же церковь, жилище доктора или детдом. А они поглощены какими-то обыденными, привычными занятиями. Марта окунала грязную тряпку в мутную воду, директриса не забывала внести его имя в список, посудомойки складывали котлеты в чистые банки. Разве о подобном нужно беспокоиться в первую очередь? Да они вместе с миссис Коул во главе должны устроить митинг перед Вестминстером, требуя немедленно обустроить для приюта бомбоубежище и предоставить противогазы «Микки Маус»⁽³⁾. И пусть мелкие, те, что посимпатичнее, жалобно заплачут, может, нахнычут на материальную помощь. Но нет, окружающие были озадачены лишь тем, чтобы Том Риддл рыл носом землю в огороде викария. Но, если подумать, он и сам не лучше. Целое утро только и размышлял, как бы не попасться шайке Бишопа на глаза.

Да и вообще, война представлялась ему иначе. Не то чтобы Том ожидал, что с воспитанников приюта Вула станут пылинки сдувать, но вот так заставить копаться в огороде, будто ничего не происходит, лишить возможности осознать грозящую опасность, довести до усталости, чтобы в изнеможении падали на подушку, радуясь, что день подошёл к концу, и рта не раскрывали. Умирали молча и без единого писка, как бессловесные твари на обочине. Нет, хуже, чем твари. Больной собаке никто не закрывал пасть. Впрочем, не из милосердия. Пёс — не слабый ребёнок, мог и за руку цапнуть.

Он на миг остановился перед входной дверью. Вчера ночной Лондон глумливо истрепал ему нервы пустынными улочками, расползающимся мраком по подворотнях, ослепшими, словно глаза немощных стариков, окнами… Том сомневался, что Лондон, бесстыже купающийся в лучах весёлого летнего солнца, сможет сгладить произведённое впечатление.

1) Крысолов — кодовое название операции, проводимой британскими властями во время Второй мировой войны с целью эвакуации детей из крупных городов в сельскую местность или в условно безопасные страны

Вернуться к тексту

2) Позже Герцог Виндзорский утверждал, что просто приветствовал собравшихся взмахом руки.

Вернуться к тексту

3) «Микки Маус» — противогазы для детей в Британии времён Второй мировой.

Вернуться к тексту