Мерлин и его пес (джен)

— Давайте-ка еще раз послушаю сердце — результаты обследования и анализов обнадеживают, но и самому хотелось бы убедиться… Ну вот, всё как я и предполагал! Шумы практически исчезли, аритмия вас, видимо, тоже уже почти не беспокоит, я прав?

Уильямс сияет, как первокурсник, только что сваривший удачное зелье, и я улыбаюсь ему, как никогда не улыбался своим ученикам, хотя плоды их усердия были куда более существенными, чем результаты стараний бедняги эскулапа. Но он так доволен, что трудный пациент понемногу идет на поправку, так трогательно уверен, что происходит это благодаря его пилюлькам и, разумеется, воздействию «места Силы», что трудно не улыбнуться в ответ.

Да и как я стал бы его разубеждать? «Мистер Уильямс, причина моего чудесного исцеления — зелье из наперстянки, лунного камня, чешуи дракона и еще десятка ингредиентов, о половине которых вы никогда не слышали, сваренное в котле великого мага по одному из его рецептов»? В конце концов, в главном он прав, хоть и не подозревает об этом — не найди я жилище Мерлина, не было бы и зелья. И потом, может быть, именно сочетание магловских лекарств с магическим снадобьем дало вот такой поразительный результат. Две недели назад я был уверен, что медленно умираю. А сейчас начинаю надеяться, что смерть, уже державшая за горло, снова отпустила, и на этот раз надолго.

— И обязательно продолжайте ваши прогулки! — Врач снова напоминает мне школьника, с важностью повторяющего азбучные истины. — Пользу свежего воздуха и размеренной ходьбы трудно переоценить, а для вас это, наверное, одно удовольствие — гулять в сопровождении такого спутника! Знаете, как вас с ним называют пациенты?

Да знаю уж, знаю… Догадываюсь даже, кому пришло в голову это сравнение. Так и вижу господина попечителя, посматривающего в окно и невозмутимо комментирующего занимательное зрелище, блестя очками-половинками. Интересно, что он сказал бы, если бы понял, насколько близок к истине?.. Представляю, какой живописной парой мы были в тот вечер, когда наконец выбрались из леса, — два тощих страшилища, одно бегает вокруг другого и надсадно лает, другое цепляется за корявую палку, черный балахон в грязи, в волосах хвоя и паутина… Живая иллюстрация к магловским легендам о спятившем под конец жизни Мерлине, хоть бери из здешней библиотеки книгу и дорисовывай. В тех историях, правда, ничего не говорилось о собаке. Но к нам с Блэком это дивное прозвище — Мерлин и его пес — с тех пор приклеилось прочно.

Делая вид, будто тянусь за результатами анализов, привстаю и бросаю быстрый взгляд в окно. Нет, двор пустынен, не видно пса и у круглой чаши маленького фонтана, где он часто лежит, спасаясь от жары — лежит, вытянув вперед мощные лапы и чутко прислушиваясь к одному ему слышным звукам, этакий сельский вариант трафальгарского льва.

Когда я подхожу, он неторопливо встает навстречу, выгибая спину и радостно встряхиваясь, и моя мантия моментально покрывается влажными пятнами — лежать он любит с наветренной стороны. «Фу, отстань, животное», — привычно ворчу я, а он привычно подставляет свою лохматую башку, ни в грош не ставя мое ворчание. «Господи, и как вы только не боитесь его гладить, у него же вид такой, как будто руку готов откусить», — услышал я однажды от Клариссы. Наверное, в ту минуту и у меня самого вид был не слишком дружелюбный, а улыбка больше походила на оскал — и как ни странно, именно это реабилитировало пса в глазах моей мадам Помфри. «Два сапога пара», — фыркнула она, и уже на следующий день я увидел, как она бесстрашно чешет его за ухом — видимо, бедняга не успел увернуться. Я едва не расхохотался, глядя, как стоически он выдерживает чужие прикосновения с выражением терпеливой покорности на морде — должно быть, и у меня бывает точь-в-точь такой же вид, когда приходится принимать лекарства.

Два сапога пара, да. Судя по настороженной недоверчивости, с которой он относится к чужим, и по грубым рубцам под спутанной шерстью, жизнь его тоже особо не баловала. Может быть он тоже однажды доверился… не тому человеку, может, те, кого он любил, тоже его покинули — кто знает… Легилименция тут вряд ли поможет, да и не хочется мне лезть в его тайны.

Мне достаточно радости, которой искрятся его глаза, когда наши прогулки с каждым днем становятся немного длиннее, и вот я уже вполне в силах подолгу бродить в лесу без всякой палки. Ну, кроме той, которую время от времени кидаю ему, и он восторженно бросается следом, а я замечаю, что и руки стали дрожать меньше. Достаточно его молчаливого терпения, когда я часами вожусь с травами или вчитываюсь в Мерлиновы манускрипты, на удивление неплохо сохранившиеся, а он лежит у приоткрытой двери, иногда чуть слышно поскуливая, и это чертовски трогает. Тем более что в другие минуты он далеко не ангел. У него тоже бывают приступы дурного настроения — будь он человеком, я назвал бы это черной меланхолией, таким невыносимым он тогда становится. Тогда не действуют ни команды — хотя прямым приказам он вообще не подчиняется, — ни убедительный тон, ни просьбы — отворачивает морду, будто даже видеть меня тошно, а пару раз едва не цапнул. И если такие моменты совпадают с моим дурным настроением, он в буквальном смысле на собственной шкуре убеждается, что я тоже отнюдь не ангел, и каждый раз потом я боюсь, что он обиделся всерьез. Но он всегда возвращается, подходит, кладет башку на колени и дышит в ладони, и этого мне тоже более чем достаточно.

Два сапога пара?.. В остальном, может быть, и так, но не в этом. Я не умею мириться первым, никогда не умел — хотя когда-то попытался, но опыт оказался неудачным, — и вряд ли уже научусь. Хотя для собаки мир, наверное, устроен гораздо проще — при чем тут гордость и всякая психология, если ужасно соскучился по кому-то, без которого ты будто и не живешь, а так, прозябаешь в тоске и одиночестве. Прозябать вдвоем — оно как-то повеселее, правда? «Правда», — бормочу я, зарываясь лицом в теплую шерсть, и бессловесная собачья любовь, кажется, проникает прямо в сердце.

— Что?.. Извините, задумался и не расслышал. — Оказывается, я пропустил большую часть рассуждений Уильямса — какая-то новая теория о природе и проявлениях места Силы, уже пятая или шестая в дополнение к тем, которые я уже выслушал во время долгих бесед с господином попечителем. Стараюсь не улыбаться слишком уж скептически, потому что из тех же бесед узнал, что это именно Уильямс, когда-то лечивший прежнего владельца поместья, гулял в лесу, обнаружил, как он выражается, «мощнейшее энергетическое поле», и пару лет назад увлек-таки наследника идеей устроить здесь лечебницу…

— …Потому что влияние этого крайне необычного, хоть и не разгаданного до сих пор явления весьма, весьма благотворно, и уверен, что ваш случай — очередное тому подтверждение! Я уже собрал массу материала, достойного серьезнейшего научного исследования, и уверен, что если вы, как человек думающий и образованный, — вы ведь изучали естественные науки? — решите присоединиться ко мне в будущем, вместе мы могли бы прийти к ошеломляющим выводам!.. Вы ведь не станете отрицать, что…

Кажется, я снова упустил нить разговора, потому что двор по-прежнему пуст, не считая гуляющих пациентов. Странно, очень странно. В это время он уже давно ждет, когда я спущусь, если не у фонтана, то в другом своем излюбленном месте — под огромным буком чуть поодаль от главной аллеи. Но и там его не видно, и разбухающее во мне беспокойство окончательно лишает желания выслушивать оптимистичного доктора Уильямса.

Пробормотав что-то вроде «мне очень лестно, но давайте поговорим об этом попозже», тороплюсь вниз, быстро спускаюсь по лестнице, мимолетно усмехнувшись воспоминанию — всего две недели назад эта лестница казалась бесконечной. Да, за две недели многое изменилось… В том числе и отношения с мистером Уизи. Вот, кстати, и он, сметает с дорожки скошенную траву, и не сказать, чтобы мы оба были невероятно рады встрече.

— Дбрдн мстрснйп, — теперь он здоровается со мной так, будто выговаривает одно из Непростительных. Хорошо, что он по определению ими не владеет, а то припечатал бы меня в тот самый вечер, когда выяснилось, что его интерес к «месту Силы» совсем не бескорыстен. «Там же невероятные ценности, если место и правда связано с Мерлином — думаете, я не догадался?.. Берите все, в нашем мире это же может стоить… бог ты мой, сотни, тысячи галлеонов, а курс, вы знаете, какой сейчас выгодный курс галлеона к фунту!.. А здешние олухи все равно никогда не узнают, так и будут внушать себе всякие небылицы… Заберите оттуда все, что там есть!», — заливался он тогда соловьем, и было чертовски приятно удивленно заметить: «Да нет же, вы ошиблись, там только кочки, тина и болотный газ — наверное, это его испарения вызывают у некоторых странные ощущения». Конечно, он отлично понял, что болотный газ ни при чем — но и мое лицо тоже хорошо разглядел, и с тех пор больше не суется со своей идеей фикс, но ненавидит меня, кажется, еще больше, чем Блэка.

— Что, Мерлин ищет своего пса? — продолжает он с совершенно непередаваемой интонацией — ей-богу, если бы он владел магией, я бы поостерегся поворачиваться спиной. — Что ж, удачи… Кто ищет, то найдет… Правда, Рикки, правда, мой сладенький?

— Решили выгулять своего любимца? — отвечаю я машинально и только потом замечаю крысиную морду, высовывающуюся из-за воротника его рубашки. — Не боитесь, что пес его опять напугает?

Я не дал себе труда скрыть отвращение и угрозу — но боязливость в глазах завхоза тут же сменяется каким-то странным гаденьким превосходством.

— Ну, вы же его, можно сказать, приручили, а разве герой войны позволит своей собачке обидеть жалкого сквиба и его крысеныша? — Теперь он откровенно паясничает, и это почему-то пугает больше, чем исчезновение пса.

— Вы… вы его видели? — Боюсь, тревогу скрыть тоже не получилось.

— Нет, вы же с ним такие таинственные, такие загадочные, — отвечает он с той же гаденькой улыбкой. — Но думаю, он там… ну, вы понимаете, там, где кочки, тина и болотный газ.

— Я тебя уничтожу без всякой Авады, сволочь, если с ним что-то стряслось по твоей вине, — выговариваю я раздельно, и вот теперь он, кажется, перепугался — даже крыса, пискнув, юркнула под рубашку. Но я уже не слушаю, что он там выкрикивает вслед — беспокойство стало таким огромным, что впервые за последние дни я чувствую противную дрожь в коленях и чаще обычного спотыкаюсь о корни, когда парк постепенно сменяется лесом. Дурацкая слабость, как не вовремя… И мысли в голове крутятся тоже сбивчивые и дурацкие.

Очень похоже, что гаденыш не просто издевался, а действительно видел там Блэка… Нет, как же он мог его там видеть?.. Или он каким-то образом выследил пса, чем-то ему навредил, но пес успел скрыться под защиту чар — и… и что? Не представляю, что тогда мог увидеть Уизи — если он за нами и следил, то не рассказывал потом, что видит сквиб, когда на его глазах двое волшебников исчезают в зачарованном круге.

Я спотыкаюсь об очередной корень, колючая ветка больно щелкает по лбу, но ей не удается выбить из головы ошеломляющую своей логичностью мысль.

Ведь еще в первые дни совсем рядом с дорожкой я заметил кабаний помет, но следы острых копытцев обрывались как раз у границы зачарованного пространства. И еще тогда подумал: а ведь в древности здесь и медведи водились, и как предусмотрительно, что Мерлин зачаровал свое убежище и от всякой лесной живности крупнее цапли или ежа — в трясину даже медведь не полезет. Да что там, я сам однажды видел, как совсем близко подобралась лисица — поводила аккуратным носом буквально в паре шагов от растянувшегося на каменных плитах пса, явно не видя и не чуя его, и неторопливо удалилась!

Видел лисицу, видел спокойно — спокойно! — наблюдавшего за ней Блэка, и не спросил себя — как же это может быть, что чары скрывают хижину от лесного зверья, а собака — животное крупнее, сильнее и опаснее лисы, к тому же связанное с человеком, а значит, вдвойне опасное! — видит то же самое, что видит волшебник?!

Конечно, для одной собаки Мерлин сделал бы исключение — для собственной, если у него все-таки была собака. Но только для одной-единственной.

Новый корень, новый хлесткий щелчок по лбу, новая вспышка понимания. Уже думал об этом, но только сейчас вполне осознал — я ведь тоже единственный маг, на которого чары не подействовали, тут я никак не могу ошибаться. И дело даже не в том, что в магическом мире об этом месте никто никогда не слышал, — тот, кто случайно набрел бы на хижину и соблазнился бы чем-нибудь ценным, наверняка молчал бы о своем открытии. Но в сундуках сохранились редчайшие ингредиенты, уникальные настои и эликсиры — великий волшебник знал толк и в заклятиях вечного хранения. Я держал в руках его книги, его записи — любой маг отдал бы душу за собственноручные записи Мерлина с формулами заклятий и рецептами зелий, но все книги, все свитки лежали на полках в неприкосновенности. Нет, мы с Блэком — единственные, кто побывал в хижине после того, как Мерлин в последний раз притворил за собой дверь.

Мы с Блэком. Мерлин и его пес?.. Человек и собака, просто оказавшаяся в то же время в том же месте и по невероятному совпадению тоже ставшая исключением?

Или все же не просто случайность? И невероятное сходство этого пса и того, другого — тоже не просто совпадение?..

Лесная тропа заканчивается, и связные мысли тоже. Потому что кем бы ни был пес, неподвижно вытянувшийся на дорожке у самой границы зачарованного круга, он умирает — я понимаю это, едва опустившись рядом. Остекленевший взгляд, судорожно вздымающиеся ребра, тяжелое дыхание — и желтоватая пена, стекающая из полуоткрытой пасти. И что-то белое рядом с мордой — кажется, мой носовой платок, выпачканный чем-то красным… Или это перед глазами все багровеет, когда я ору на него и понимаю, что кричу, только услышав собственное надсадное карканье?.. Мать твою, безмозглая ты скотина, ну какого черта ты купился на чью-то подачку?!...

Просто это был твой платок, стучит в висках, твой, твой платок, и он подумал, что это ты, ты оставил ему лакомство. Сюрприз, так сказать, сделал. Просто ты снова виноват, и тогда был виноват, только тогда он купился на твою ненависть, а сейчас…

— Ладно, посмотрим, — хриплю я. — На этот раз ты у меня не сдохнешь, попробуй только у меня сдохнуть, нечеловеческий ты придурок.

Оттащить его к хижине?.. Не имеет смысла, а вот самому туда, туда… Чертов полумрак после яркого света, но я уже могу тут наощупь… Вот тут, правее и выше, в кованом ларце — да, это они, наощупь точь-в-точь как сухое собачье дерьмо. Черт, расшиб коленку, рассыпал какие-то книги — хрен с ними… Свет после полумрака ослепляет, и тоже почти наощупь сую в пасть сразу несколько сморщенных катышков. Просто суй им в глотки безоар, премного благодарен за цитату. Должно помочь, на людях проверено, помогало.

Он выгибается, скрученный жуткой судорогой боли, взгляд по-прежнему стеклянный, мощные лапы бьют по воздуху, царапают мох, из пасти обильно течет пена. Тише, тише, мой хороший, придурок ты недоделанный, я тут, рядом, все будет хорошо, смерть на этот раз перебьется.

Спустя несколько бесконечных минут он наконец затихает. Слава Мерлину и его благословенным чарам, это уже не страшное предсмертное оцепенение. Дыхание становится ровнее, глаза прикрыты — но это не смертный сон, это просто сон, Арке не удалось снова заполучить добычу.

Он спит, и я снова могу подумать — точнее, не могу не думать, просто не могу помешать безумной путанице мыслей, которые, несмотря на все их безумие, постепенно вытягиваются в стройную цепочку.

Почему за эти недели я больше не возвращался к мыслям о том, что Блэк все-таки не просто собака, а… а Блэк? Потому что главным аргументом против его блэковской сущности был горячий язык, вылизывающий мне щеки, и взгляд, полный бессловесной, но такой же горячей приязни, взгляд существа, для которого было счастьем и смыслом просто бежать рядом? Или потому, что для меня уже давно не имело значения, хоть в этом я себе так и не признался, кем на самом деле является единственное существо, которому я позволил себя приручить?

Или потому, что за эти недели я узнал в нем Блэка и принял его, понял и полюбил его настоящего, и был бы рад — хоть в этом трудно признаться даже сейчас — именно его, Сириуса Блэка, назвать другом, хоть так и не выговорил это слово ни про себя, ни вслух?

Безумие, безумие, и новая путаница «почему»… Если это действительно Блэк, каким-то чудом — понять бы еще, каким — выцарапавшийся из-за серой завесы и оказавшийся там же, где и я, то почему он тут же не убежал туда, где его все так любили, где его, сияя, встретил бы Поттер, где, даже если он почему-то застрял в собачьем обличье, достаточно было бы одного взмаха дружеской палочки? Почему остался с человеком, который предпочел бы подохнуть, чем подпустить его к себе?

Может, потому, что ты и впрямь подыхал в одиночестве, заперев себя в клетке из гордости и трусости, а он даже в посмертии не забыл, каково это — быть запертым и задыхаться от невозможности жить? И он, узнав, что Гарри выжил, вернулся к тебе, и был рядом, пока ты снова учился жить, приручаться и приручать, вдыхать его бессловесное тепло — собачье или человеческое, неважно…

— Спи, спи, животное, — тихо говорю я, поглаживая мерно вздымающийся бок. — Немного очухаешься, дам попить.

Вот наконец-то разумная мысль. Хорошо бы набрать воды прямо сейчас, чтобы была наготове… Эх, все-таки жаль, что в хижине так и не отыскалось палочки. Мерлину для «Агуаменти» палочка, может, и не требовалась, но я до его высот пока не дорос. К колодцу идти не хочется — оттуда Блэка почти не видно, но в хижине вроде бы еще оставался запас, вчера я не все истратил на зелье. На этот раз даю глазам привыкнуть к полумраку, но прямо у входа все равно обо что-то спотыкаюсь. Ах да, книги, которые я рассыпал, когда искал безоар... Ладно, это потом. Набрав воды в первое, что подвернулось под руку — гордись, Блэк, будешь пить из Мерлинова кубка — и пристроив посудину подальше от лап и хвоста, возвращаюсь к книгам и возвращаю их на полку. Мерлин точно проклял бы меня за этот алфавитный беспорядок… Так, а это что за фолиант, вроде бы раньше я его не видел. Хотя с фолиантом я основательно загнул. Тоненькая книжица — похоже, всего десяток листов пергамента, переплетенного в ссохшуюся от времени кожу, — больше всего смахивает на…

Ну да, это записная книжка, дневник, или как там в его времена назывались такие вещи. Даже вчитываться не надо — все понятно уже по первой странице, где целая четвертушка бесценного писчего материала занята не имеющим никакого отношения к магии рисунком. Надо сказать, к искусству рисунок тоже не имеет отношения — наверное, Лонгботтом и тот нарисовал бы своего питомца лучше. Зато теперь я точно знаю, была ли у Мерлина собака.

— Смотри-ка, даже похож, — бормочу я, посматривая на Блэка и переводя взгляд на существо, похожее скорее на медведя-шатуна с пририсованным хвостом. И вздрагиваю, разобрав руническую подпись под рисунком.

Бродяга.

Черт, руки давно так не дрожали — даже страница перелистывается с трудом. И это явно не от нового совпадения. Слишком много уже случилось совпадений, и я не надеюсь, я точно знаю, чувствую так же ярко и остро, как впервые почувствовал дремлющую здесь магию, — эта неприметная книжица и есть последнее звено, замыкающее нашу с Блэком цепочку.

А когда спустя довольно долгое время Сириус Блэк начинает возиться, сипеть и кашлять, и я, отложив дочитанный до конца дневник, даю ему попить, я понимаю и кое-что еще.

Да, дневник — замыкающее цепочку звено.

Но не последнее.

* * *

— Хорошо, что вы здесь и привели его, мистер Снейп. — Господин попечитель, как всегда, спокоен и безмятежен, но сейчас эта безмятежность заметно окрашена сожалением и, кажется, искренним. — Видите ли, мой кабинет расположен так, что… В общем, я расслышал, что кричал вам мистер Уизи, сделал соответствующие выводы и кое-что предпринял, сожалею только, что позже, чем это было необходимо сделать.

— Да? И что же? Уволили его?

— Ну не стану же я держать слугу, который травит собак — этак он и людей травить начнет… Хотя с газонокосилкой он управлялся превосходно. — Вздохнув, господин попечитель оглядывает безупречно подстриженную траву по обе стороны дорожки. — Да, пришлось уволить… Рад, что пес, кажется вполне оправился — видимо, нашел в лесу какие-то травки… Тебе ведь уже лучше, да, мальчик?

Он делает движение, будто хочет потрепать пса по загривку, но Блэк отстраняется, недвусмысленно оскалившись, и господин попечитель вздохнув, убирает руку.

— Я принял и другое решение — отправить пса в собачий приют, само собой, временно, пока вы еще не вполне в состоянии присматривать за ним должным образом. Вам могло показаться, что я совсем не вникаю в здешние заботы и проблемы, но, уверяю вас, это не так. Я чувствую ответственность за всех, кого каким-то образом притянуло это место — а значит, и за этого пса, и не в меньшей степени, чем за вас… И принял такое решение — поверьте, нелегкое, мне не по душе ограничивать свободу живого существа — для его же пользы…

— Да, разумеется, для его же пользы, — эхом повторяю я такие знакомые и такие ненавистные слова, и Блэк отзывается тихим согласным рычанием. Ничего, потерпи еще немного. Если у меня все получится, больше никто не будет распоряжаться твоей жизнью ради твоей или чьей-либо пользы. Сами как-нибудь распорядимся.

… Но потом понял, что это было бы ошибкой, — поспешно заканчивает человек, которого сегодня как никогда хочется назвать «господин директор». — Трудно не заметить, как вы с ним привязаны друг к другу, и я подумал, что и вы поспешили бы нас покинуть. А вам еще необходимо лечение и уход, да и к загадке этого места мы только-только начали подбираться… Заглянете ко мне сегодня вечером, побеседуем?

Хочется ответить резкостью, но раздражение вдруг уходит, и лохматый загривок под моей ладонью тоже расслабляется. В чем он, в сущности, виноват? В том, что в голову к месту и не к месту лезут воспоминания о прошлом, которое давно стало прошлым? У нас с Блэком теперь есть настоящее, общее и живое, и есть собственная загадка, последняя, которую осталось разгадать, чтобы окончательно оживить друг друга. Так что прошу прощения, господин попечитель, но на этот вечер у меня немного другие планы.

— Простите, но сегодня не смогу, никак не смогу — мы с моим псом должны завершить… некоторые собственные исследования. Но мы еще обязательно побеседуем, и очень скоро!

— Гораздо скорее, — добавляю я про себя, — чем вы решите, когда завтра утром вам сообщат, что мистер Снейп, кажется, не ночевал в своей комнате, и собаки тоже нигде не видно. Если все сейчас пройдет гладко, времени, чтобы аппарировать в Гринготтс, понадобится немного. За последний хогвартский год на моем счете накопилось достаточно, а деньги нужны даже альтруистам. И, надеюсь, вы не подумаете, что я пытаюсь откупиться, чтобы не быть ничем обязанным. Больше не хочется, знаете ли, откупаться от людей, которые тебе не чужие, и место, где снова почувствовал себя живым, я никогда больше не смогу считать тусклым отражением Хогвартса. Я вернусь, и мы побеседуем, прихлебывая чай — так и быть, согласен даже на мармелад в виде лимонных долек, — и я расскажу вам о вашем месте Силы нечто занимательное. Статут о секретности не пострадает, но вам понравится.

— Да, вот еще о чем все время забываю спросить… Вы не помните, где именно меня нашли?

— Конечно, помню — разве забудешь самое эффектное появление пациента за всю историю лечебницы. — Он улыбается, вскинув брови, и снова становится чертовски похож на Дамблдора. — Вон там, видите — под тем большим буком, где так любит лежать ваш пес.

— Вот спорим, ты ее специально там припрятал, — это я говорю уже Блэку, когда мы оставляем господина попечителя размышлять над свойствами места Силы, а может, над кандидатурой нового завхоза. Он отвечает невинным непонимающим взглядом и, если мог, пожал бы плечами — и надежда перерастает в уверенность. Наверняка он ее уже отыскал, давно или недавно! И ждал, подлец, пока догадаюсь сам, а ведь давно мог бы словно невзначай принести в зубах — вот, мол, гляди, какую нашел игрушку! Нет, видимо, некоторые качества не меняет даже посмертие — и замечательно, что бы я делал с Блэком-ангелом.

А Блэка-не-ангела я прихватываю за ухо, так, что он обиженно взвизгивает, и говорю:

— Ну вот. Мы на месте. Давай, принеси ее. Принеси… — Я чувствую, что голос срывается, и кое-как договариваю: — Принеси мою палочку.

И ошеломленно наблюдаю совсем не то, что ожидал увидеть. Я ждал, что он поворошит своим мокрым носом траву у корней или какую-нибудь кучку листьев, оставшихся с осени. А он — совсем как в тот день, когда я попросил его принести палку для опоры — вдруг срывается с места одним прыжком, красивым гибким движением. И только когда его уже почти не слышно, до меня наконец доходит, куда он отправился.

Он действительно спрятал палочку — там, где, как поэтично выразился мистер Уизи, только кочки, тина и болотный газ, там, где никто чужой ее не найдет, в нашем зачарованном месте. Жалко, что сейчас он отправился туда один и догнать его я не смогу при всем желании, а уносить оттуда дневник Мерлина я, конечно, не стал. Но когда-нибудь мы там еще окажемся, и я открою побуревшую от времени книжицу и переведу ему с кельтского — может быть, даже не напомнив при этом, что в Хогварсе по рунам у него было что-то среднее между «О» и «Т». А может, просто перескажу.

Понимаешь, скажу я, у Мерлина тоже был пес. Огромный, как маленький медведь, умный, как его хозяин, и верный как собака. Но однажды пропал. Мерлин долго искал его и нашел наконец на берегу реки — слишком быстрой и слишком бурной даже для сильной собаки. Может быть, пес пытался кого-то спасти, может быть, неосторожно ступил в воду и его унесло быстрым течением — этого Мерлин уже не узнал…

«…И он лежал там, израненный, с остановившимся взглядом, дыхание его прерывалось, и смерть уже незримо стояла рядом, готовая принять его в свое царство теней. Но я не мог позволить ей забрать моего дорогого друга, не мог потерять его, не мог представить, что никогда уже он не побежит рядом! И я умолял смерть оставить его мне, молил так, что камень, который я сжимал, обагрился кровью. И смерть усмехнулась и молвила: забирай его, этого я могу тебе отдать, он еще только на пороге моего царства. Жизнь твоя мне сейчас ни к чему, но твоя кровь скажется в свой час…»

— Ничего не напоминает, Блэк? — спрошу я его, и он недоуменно пожмет плечами, а потом вспомнит растрепанную книгу сказок, из-за которой они с братом дрались в детстве, и припомнит название одной из них, и кивнет.

«…Должно быть, я выронил этот камень там же, на берегу реки, слишком быстрой и слишком бурной для собаки. Кровь твоя скажется в свой час — не знаю, что это значит, но я ни о чем не жалею. В свой час так в свой час, а сегодня я вернул себе друга».

Знаешь, скажу я ему, я ведь тоже лежал однажды — как там у Мерлина? — израненный и с остановившимся взглядом. Ну и в тот момент, когда смерть уже готова была принять меня и так далее, кто-то захотел меня видеть, просто видеть рядом, просто увидеть в последний раз перед собственной смертью. Кто-то, для кого я, оказывается, был ближе, чем он до этого считал. Кто-то, кто сжимал в этот миг Воскрешающий камень. Кто-то, кто так же сильно захотел увидеть и тебя, Блэк — и тебя он, наверное, увидел, ты же был в этом, как его, царстве теней.

Но ты ведь не умирал, чтобы попасть в это серое царство, и поэтому не смог туда вернуться, когда мальчик выронил Воскрешающий камень! А я еще не умер, я тогда еще не умер, понимаешь! Я стоял, образно выражаясь, на пороге — поэтому меня он и не увидел. Но он вытащил, выдернул нас оттуда, из этого гребаного царства теней, не сознавая, что делает, и не представляя последствий — что, впрочем, всегда было свойственно Поттеру.

Тут Блэк хмыкнет и подпустит какую-нибудь шпильку в мой адрес, я с удовольствием отвечу, и за приятной беседой совсем забуду сказать: знаешь, раньше никогда бы не поверил, что перед смертью Поттер захочет меня увидеть. А вот после двух недель рядом с тобой — поверил.

Я не знаю, что ощущал ты, когда тебя тащили из смерти в жизнь, скажу я ему потом, — но, как ни удивительно, я наконец вспомнил, что испытывал сам. Знаешь, это в тысячу раз хуже, чем первая аппарация, боль такая, что не приведи Мерлин. Маглы всё пишут о каком-то тоннеле, а по мне так больше похоже на удава, который выплевывает тебя по кусочкам, и никакого гребаного света, только страх, и ты молишь все известных и неизвестных богов только об одном — чтобы это поскорее закончилось. И поскорее оказаться там, где это закончится.

Видимо, я молил добросовестно. Наверное, ты тоже, хоть и застрял при этом в собачьем обличье — может быть, тебе было еще больнее… Ничего, ничего. Вот оно все и закончилось. А мы живы.

Так я скажу ему, но когда-нибудь потом. А сейчас я молча гляжу, как черный силуэт стремительно приближается, и в оскаленной пасти — мои драгоценные одиннадцать с половиной дюймов. Теплое дерево, влажное от собачьей слюны, привычно ложится в ладонь, магия знакомо покалывает кончики пальцев, и я произношу первое заклятие, Дезиллюминационное.

А потом — второй взмах палочкой, и рука почти не дрожит, и сине-белая вспышка выходит образцовой, как на экзамене по чарам.

И пока он — угловатый, худой, но чертовски красивый, скотина, в любом обличье — еще не вполне пришел в себя, еще моргает и покачивается, пытаясь удержать равновесие, я обнимаю его, и аппарация тоже удается на славу. Мы летим, наконец-то летим на свет, и бессловесное тепло жизни, которая ждет нас в конце тоннеля, проникает прямо в сердце.