Призрак в конце коридора (джен)

На перроне гудело и волновалось пёстрое человеческое море. Люди сновали туда-сюда, искали родных и друзей, теряли и находили багаж, прощались, встречались, ссорились и радовались. Стоило не секунду зазеваться, как толпа подхватывала тебя и увлекала за собой, не давая шанса ни остановиться, ни вернуться.

Ремус прислонился к разделительному барьеру между платформами и покрепче ухватился, как за спасательный круг, за старый отцовский чемодан. На толпу он взирал с благоговейным ужасом: столько народу в одном месте он не видел никогда. Школьные коридоры во время большой перемены сразу показались ему безлюдной пустыней. Толпа заполняла собой всё пространство, её было не обойти — и продраться сквозь неё было невозможно. Ремус нервно сглотнул. Отлично, просто отлично, он даже до своего поезда добраться не в состоянии. А ведь это только самое начало!

Где-то над его головой захрипели динамики, усталый женский голос пробубнил:

— Уважаемые пассажиры, скорый поезд до Бристоля отходит с шестой платформы через десять минут. Повторяю, скорый поезд…

Остатки фразы потерялись в шуме толпы, но Ремус уже не слушал: глубоко вздохнув, он поднял чемодан к груди и выставил его перед собой на манер щита. А потом ринулся в самую толпу. В глазах немедленно зарябило, в уши ударил разноголосый гомон. Каждый шаг давался с трудом, толпа словно норовила сбить его с ног, в бока то и дело утыкались чьи-то локти, а люди вокруг недовольно охали и ворчали. Но останавливаться было нельзя, остановишься — пропадёшь, — и Ремус продолжал шагать вперёд, рассекая толпу своим чемоданом и не отрывая взгляда от большой жестяной таблички с цифрой шесть. Он вскочил в вагон буквально в последнюю минуту; сердитая проводница захлопнула дверь у него за спиной. Невнятно извиняясь, Ремус показал ей билет, забрался в первое же купе и обессиленно рухнул на сидение. Мгновение спустя послышался пронзительный свисток, платформа за окном медленно поплыла назад.

Купе оказалось пустым, и Ремус с облегчением выдохнул — никогда ещё он не чувствовал такой острой необходимости побыть в одиночестве. Теперь у него было минимум полчаса, чтобы в тишине привести в порядок мысли и, хотя бы немножко, подготовиться к тому, что будет дальше. То, что было на вокзале, ещё цветочки. Впереди его ждала пересадка в Бристоле, и если он не возьмёт себя в руки, поезда ему не видать. В глубине души Ремус даже порадовался, что родители не смогли его проводить.

— …Только будь осторожен и следи за временем. На пересадку будет всего полчаса, не опоз…

Мама резко и надрывно закашлялась, стиснув одеяло. Ремус торопливо протянул ей дымящуюся чашку, и она благодарно улыбнулась.

— Прости, что не смогу проводить тебя. Чёртова простуда…

— Всё будет хорошо, мам, — он бодро улыбнулся, положил свою ладонь поверх её. — Я справлюсь.

— Только дай знать, как доберёшься, ладно? Позвони нам — отец очень волнуется.

— Конечно.

— Молодец, — мамины пальцы некрепко сжали его ладонь. — Я горжусь тобой, Реми, очень горжусь…

Эх, мамочка, видела бы ты, как твой сын справляется… Нет, хорошо, что он один — пора учиться быть взрослым. Ремус со вздохом потёр колени. Он ждал, что сейчас запоздалый страх выбьет из лёгких весь воздух, сожмёт сердце ледяным кольцом. Однако вместо страха он неожиданно ощутил странное возбуждение, которое становилось всё сильней. Всё происходящее было ново, непривычно и невероятно захватывающе. Прежде Ремусу не доводилось бывать дальше, чем за пару-тройку районов от дома. Только однажды родители взяли его за город, к морю, но это было так давно, что казалось неправдой. А теперь ему предстояло путешествие на другой конец страны, навстречу неизвестностям. С самого детства, зачитываясь толстыми книжками, Ремус мечтал о приключениях — и вот наконец приключения постучались прямо в его дверь. Он придвинулся к окну и выглянул наружу. Поезд мчался среди лоскутного одеяла полей, между которыми изредка попадались крохотные, издалека кажущиеся игрушечными домики. Пара таких домиков мелькнула возле самой железной дороги: белые заборчики, ухоженные палисадники — воплощение британской аккуратности. Интересно, похож ли на них дом мистера Реддла?

В воображении немедленно возник внушительный старый особняк с потемневшей от времени черепичной крышей, сама солидность и благообразие, под стать хозяину. Стены этого дома никогда не увивал вездесущий плющ, на входной двери нельзя было бы отыскать ни трещинки, а на тщательно вымытых окнах ни пятнышка. По его длинным коридорам никто и никогда не бегал сломя голову, в просторной гостиной ни разу не затевались кровопролитные сражения среди обрывистых склонов Диванного хребта и вулканов Каминного архипелага. Сложно было представить подобное место полным шумной любопытной детворы. Однако мистер Реддл говорил про интернат, а значит, детей в самом деле будет много. Новые знакомые, новые одноклассники… Ремус подумал про свою старую школу и тут же пожалел об этом. Воспоминания, все как на подбор, были из тех, что хотелось как можно скорей забыть. Он надеялся, что оставляет ту жизнь в прошлом навсегда — но если нет? Если там всё начнётся заново? Опять шёпот за спиной, подножки, жёваная бумага в волосах и бесконечные насмешки. А уж когда выяснится, что он валлиец, всё, пиши пропало. И ведь рано или поздно все обязательно догадаются, как ни старайся, произношение выдаст его с головой. Усилием воли Ремус не позволил себе провалиться в водоворот тоскливых мыслей: не время страдать. Он собирается начать другую жизнь — нельзя позволить своей тревоге всё испортить. Что ему нужно, так это ещё немного практики, и тогда всё получится.

За окном начался дождь. Далеко на горизонте в мутной серой пелене едва виднелась тонкая зазубренная полоска леса. Полоска всё сужалась, сужалась, и, наконец, пропала совсем. А вот домов, напротив, становилось больше. Они собирались в крохотные улочки, улочки в кварталы, кварталы росли ввысь и вширь, и вскоре из пелены дождя показались очертания серых многоэтажек, в тумане мелькнули длиннорукие портовые краны — приближались окраины Бристоля. На всех парах поезд влетел в город, пронёсся мимо блестящих от ливня улиц и вскоре уже тормозил возле забитой людьми платформы. С лязгом открылись вагонные двери, в коридоре засуетились пассажиры. Ремус поднялся и стиснул чемодан; за окном угрожающе гудела новая толпа.

Ливень хлестал не переставая, и словно этого было мало, над платформой гулял пронизывающий ветер. Природа, должно быть, решила отыграться за не на шутку жаркое лето, и теперь донимала людей так старательно, как только могла. С трудом маневрируя в толпе, Ремус натянул на уши потрёпанную временем кепку. Вокруг над толпой, как осенние листья в бурном потоке, тут и там виднелись зонтики. Люди цеплялись ими друг за друга, поминутно ругались и спорили — и всё же это было лучше, чем не иметь вовсе никакой защиты. Ремус, разумеется, взял с собой зонт: практичного чёрного цвета, такой большой, что под ним спокойно помещалось три человека и ещё оставалось место. Сейчас этот замечательный зонт благополучно поскрипывал где-то в глубине чемоданных недр и от дождя защищал так же хорошо, как мокрые ноги защищают от простуды. К своему поезду Ремус подходил промокший насквозь; с волос капало, куртка тянула к земле, отсырел даже толстый свитер. С купе на этот раз не везло, вагоны были переполнены. Он уже отчаялся найти себе место, но продолжал открывать дверь за дверью. Каковы же были его удивление и радость, когда в самом хвосте поезда отыскалось крохотное и абсолютно свободное купе!

Но везение — штука коварная, имеющая отвратительную привычку быстро заканчиваться. Не успел Ремус снять тяжёлую куртку, как в дверь требовательно забарабанили. Терпением стучавший явно не отличался, и в следующую секунду дверь распахнулась. На пороге появилась раскрасневшаяся девушка в лиловом плаще. Её медно-рыжие волосы спутались от ветра, на них каким-то чудом держался круглый беретик.

— Простите, здесь не занято? Можно сесть? — поинтересовалась она с лёгким шотландским акцентом. Улыбка у неё была такая весёлая и открытая, что в купе будто потеплело. Ремус невольно улыбнулся в ответ.

— Конечно, садись.

Девушка радостно втащила в купе огромный тёмно-синий чемодан; пыхтя от напряжения, она попыталась приподнять его, но чемодан словно врос в пол.

— Давай вместе, — осторожно предложил Ремус и потянулся к ручке. Чемодан, казалось, был битком набит кирпичами. Вдвоём ребята не без труда, но всё же закинули его на полку, и девушка благодарно пожала Ремусу руку:

— Вот спасибо! Без тебя бы я не справилась. Я Лили, кстати, — она снова улыбнулась, сверкнув зубками, — а тебя как…

В коридоре раздались шаги, и чей-то сварливый голос проскрипел:

— Лили! Лили, где ты?

— Я здесь! — бодро отозвалась Лили. На её симпатичном лице на секунду мелькнула тревога, она повернулась к Ремусу: — Ой, прости, пожалуйста, ты не будешь против ещё одного попутчика? Я просто еду с другом.

— Нет, вовсе нет, — Ремус пожал плечами. Какая-то его часть нервно напряглась, но он заставил себя держаться спокойно, будто для него ещё один попутчик — сущий пустяк. Лили буквально расцвела: в глазах у неё запрыгали изумрудные искорки.

В дверь купе заглянула всклокоченная голова; горбоносый, сумрачного вида подросток подозрительно глянул на Ремуса, обменялся пристальными взглядами с лучащейся радостью Лили и забрался внутрь. Он был одет в длинное чёрное пальто, болтавшееся на нём как на вешалке, смотрел исподлобья и всеми своими движениями больше напоминал летучую мышь, чем мальчишку.

— Это Северус, — представила его Лили, — Сев, это… ой, прости, я так и не узнала, как тебя зовут?

— Ремус. — Наверное, стоило вытащить руку из кармана и обменяться с Северусом рукопожатием, как того требовали приличия, но тот смотрел так, что Ремус счёл за лучшее не пробовать. На всякий случай, чтобы его не сочли совсем уж невоспитанным, он тихонько прибавил: — Приятно познакомиться…

Северус буркнул сквозь зубы что-то неразборчивое и отвернулся. Бросив на сиденье туго набитую сумку, он ворчливо поинтересовался у Лили:

— Сколько раз я тебе говорил: не убегай от меня? А если бы я тебя потерял, если бы ты не нашла поезд?

— Да брось, — она стянула берет и беззаботно тряхнула волосами, — когда это я терялась?

— А чемодан? Ты опять сама его поднимаешь? Это же вредно, и ты знаешь это!

— Всё в порядке, мне Ремус помог.

— Да? — Северус уставился на Ремуса с подозрением и, как тому показалось, даже с досадой. — Что ж, — слова давались ему с большим трудом. — Спасибо за помощь.

Кажется, поводы для ворчания у Северуса иссякли, поскольку он, наконец, устроился в углу, вытащил из сумки толстую тетрадь и мрачно зашелестел страницами. Лили легонько цокнула языком — такое поведение она, очевидно, не одобряла.

— Ты уж прости нас, — шепнула она Ремусу с извиняющейся улыбкой, — мы не самые тихие попутчики.

— Ничего, всё в порядке.

Упорство, с которым Лили пыталась втянуть его в разговор, поражало. Ремус чувствовал себя страшно неловко — он редко общался с девушками вообще и с симпатичными в особенности, и удивлялся неожиданной смелости, с которой предложил Лили помощь. Впрочем, она была из тех людей, которые оставят равнодушными только скалу. И то не факт.

— На самом деле он добрей, чем кажется, — продолжала Лили, искоса поглядывая на Северуса. — Понимаю, верится с трудом, но мы живём по соседству, давно дружим — я его знаю.

— Да нет, почему, — пожал плечами Ремус, — я тебе верю. Значит, вы живете в Бристоле?

— Нет-нет, в Коукворте, это пригород. А ты сам откуда?

— Я… я из Кардиффа.

Снова шелест бумаги; Северус внезапно выглянул из-за своей тетради и осведомился:

— Валлиец, да?

Оторопевший Ремус с трудом кивнул и почувствовал, как к лицу приливает кровь. Ему хотелось сквозь землю провалиться — это ж надо было так позорно проколоться. А он ведь и рта почти не раскрывал. Ну что за день такой, всё наперекосяк!

— Так и знал, — удовлетворённо хмыкнув, Северус уткнулся в страницу, словно ничего и не произошло. Зато Лили мгновенно возмутилась:

— Сев, это же бестактно! И вообще, какая тебе разница? Можно подумать, это на что-то влияет. Ну и пусть он валлиец, а я шотландка — тебя же это не волнует, так почему должны волновать остальные? Сев, ты меня слышишь?

Она попыталась закрыть тетрадь, которой Северус так удачно отгородился от мира, и заглянуть другу в глаза. Несколько секунд они буравили друг друга недовольными взглядами. Первым сдался Северус: отведя глаза, он пробормотал:

— Ладно, я больше так не буду. Прости меня, — и снова, как за каменную стену, нырнул за тетрадь. Лили тяжело вздохнула.

— И так всё время… Извини, пожалуйста.

— Да всё нормально, я не обижаюсь, — по какой-то её интонации Ремус понял, что в ситуации наступил опасный момент, и надо срочно уводить разговор в более мирную плоскость. К несчастью, светские беседы никогда не были его сильной стороной, поэтому он задал самый первый вопрос, который пришёл ему в голову: — Значит, вы друзья детства?

— Можно и так сказать, хотя не совсем. Я сейчас объясню.

И Лили принялась объяснять. Она говорила бойко, немного сбивчиво, но очень уверенно — и всё время улыбалась. Казалось, запасы оптимизма у этой девочки просто неисчерпаемы. Из её подробного рассказа Ремус узнал, что Лили, как он и подумал, шотландка «до мозга костей», причём не столько даже по крови, сколько по духу, что на самом деле её родной город где-то на северо-восточном побережье Шотландии и что в Коукворт она вместе с семьёй переехала всего шесть лет назад. Тут Лили замялась и опасливо поглядела на Северуса. Он молчал, будто ничего и не слышал — а может, и правда не слышал, — и тогда она, подавшись вперёд, доверительно прошептала:

— Сев не любит об этом говорить, но, мне кажется, ничего плохого не будет. Но если что, ты ведь никому не скажешь?

— Нет, конечно.

— Ну, ладно. Просто дело в том… дело в том, что у меня «проклятье плачущей». Из Эм-Тринадцати, понимаешь?

Ремус не поверил своим ушам. Он на секунду зажмурился, а потом снова взглянул на Лили. Та смотрела на него с неуверенной улыбкой. Она выглядела совершенно нормальной и здоровой — ясные блестящие глаза, румяные, усыпанные веснушками щёки. Казалось невероятным, что судьба могла так жестоко обойтись с таким очаровательным созданием. Так ещё и «проклятье плачущей»… это значит, гауристит. Из всех разновидностей Эм-Тринадцати эта была самой непредсказуемой и смертоносной. Эмоция-триггер могла месяцами вести себя нормально, не давая ни намёка на болезнь — а потом убить человека буквально за несколько минут из-за какого-то пустяка. Должно быть, лицо у Ремуса дёрнулось от этих мыслей, потому что Лили смутилась и потупилась.

— Наверное, Сев был прав, не стоило об этом болтать. Знаешь, если тебе неприятно или…

— Нет-нет, ты что, я вовсе ни о чём таком не думал! — он перегнулся через проход и, сам в ужасе от того, что делает, положил ладонь ей на колено. — Это ужасная вещь, и я… мне очень жаль.

Она покраснела и нервно сцепила тонкие пальцы. О, как же хорошо Ремус понимал, что она сейчас чувствует! Ему хотелось успокоить её, сказать, что всё будет хорошо, но от такой неприкрытой лжи, даже невысказанной, стало противно, слова замерли на кончике языка.

— На самом деле всё не так уж страшно, — Лили неопределённо повела плечом и вернула на лицо улыбку — ненастоящую и вымученную. — Врачи говорили, что прогнозы неплохие, да и вообще…

— Что происходит, о чём вы там шепчетесь? — недовольно проворчали из угла. Увидев пунцовую от смущения Лили и Ремуса, гладящего её по коленям, Северус едва не задохнулся. В его горле что-то глухо заклокотало, чёрные глаза сузились в две негодующие щёлки. Ребята отпрянули друг от друга; Лили закусила губу, Ремус уставился в пол, спрятал руки в карманы.

— Это не то, что ты мог подумать, — попытался он хоть как-то оправдаться, — я просто…

— Он просто хотел поддержать меня, Сев, — пришла к нему на помощь Лили, смерившая друга укоризненным взглядом. Но тот и глазом не моргнул:

— Ты что, рассказала ему про Эм-Тринадцать? Лили, я же тебя просил! — он закатил глаза. — Твоё легкомыслие доведёт тебя до беды, сколько раз я…

— Мир не так плох, как ты о нём думаешь.

— Мне напомнить тебе, что случилось в последний раз?

— Если тот парень попытался тебя побить, когда узнал правду, это не значит, что все люди такие! И вообще, мистер Реддл говорил, что болезни не нужно стыдиться — это первый шаг к выздоровлению!

— Много этот Реддл понимает в медицине, — саркастично отозвался Северус. — Только и умеет, что рассуждать об умном и высоком, а как простой грипп лечить, наверняка и не знает!

— Подождите, — Ремусу, вовсю терзаемому смутными сомнениями, всё же удалось вставить слово в перепалку, — подождите! Вы знаете Реддла?

— Естественно, знаем, — Северус нетерпеливо отмахнулся, — этого франта поди забудь! — Он вдруг осёкся и медленно выдохнул: — Вот чёрт… И какой у тебя?

— Что?

— Диагноз. Ольнерабизм, эммитерит?

Да уж, не так он себе это представлял. Сердце сжалось, по рукам пробежала дрожь. Не поднимая головы, Ремус чуть слышно проговорил:

— Вестафилия.

— Да ладно, — Северус шумно втянул воздух, в его голосе слышалось недоверие. — Ты — оборотень?

— Ну хватит, это уже слишком! — вмешалась Лили. — У всего есть границы, Сев, ты совсем не понимаешь, когда надо остановиться?

Удивительно, но Северус не стал ни спорить, ни даже ворчать. Он отодвинулся в свой угол, забарабанил пальцами по переплёту тетради, изредка кидая на Лили отчаянные взгляды. Лили сердито глядела в окно и делала вид, что совершенно не замечает терзаний друга. В ещё несколько минут назад тёплом и уютном купе воцарилась ледяная тишина.

За окном промелькнула какая-то маленькая станция. Поезд прошёл её, даже не замедляя хода. Дождь всё так же уныло стучал в стекло, нагонял серую как пейзаж за окном тоску; тоска густела, окутывала купе плотным облаком, забиралась под одежду противным холодком. А от тоски до отчаяния рукой подать. Ремус с беспокойством нащупал где-то под толстым свитером медальон, прижал к груди. Жжения не было, но кожу слегка закололо. Дурной знак. Он нервно оглянулся на своих попутчиков, но Лили всё ещё с интересом изучала оконную раму, а Северус и так и этак пытался намекнуть упрямой подруге, что он не в пример интереснее всяких рам. Вид у него был раздосадованный — и озадаченный, словно он и правда не понимал, что такого сказал. На секунду его брови изогнулись совершенно причудливым образом, и Ремус вдруг поймал себя на том, что ищет в карманах карандаш. Совесть тут же упрекнула его — как не стыдно, у человека проблемы, а ты думаешь: о, какое интересное выражение лица, какой прекрасный вышел бы рисунок, нет чтобы посочувствовать!

Он, конечно, сочувствовал. Ему было жаль Лили, которая явно боролась с собой, игнорируя Северуса, было жаль самого Северуса, искренне недоумевающего, чем он рассердил подругу; смотреть на них было почти физически больно, но его рука сама тянулась к внутреннему карману куртки. Ремус вытащил на свет затёртый блокнот и огрызок карандаша. Нашёл чистую страницу, прикусил карандаш, царапаясь языком о сухое дерево, и снова взглянул на Северуса. Это было ужасно неприлично, возможно, даже аморально, но у него уже буквально чесались руки. На страницу лёг первый косой штрих. Звук скребущего по бумаге карандаша перекрыл стук колёс, оглушил на какую-то секунду. Казалось, сейчас Северус повернётся, увидит блокнот и снова разразится гневной тирадой. В томительном ожидании прошла секунда, другая. Ничего не происходило. Тогда Ремус осторожно, едва нажимая, положил второй штрих. За ним третий и четвёртый. Мир для него перестал существовать, остались только искусанный в творческих метаниях карандаш и листок блокнота, на котором штрих за штрихом появлялось сердитое худое лицо в окружении всклокоченных чёрных волос. Это был не полноценный портрет — так, просто лёгкий набросок, попытка поймать неуловимую человеческую эмоцию. Ремус оторвался от работы, взглянул на своего «натурщика», потом снова на бумагу. Действуя на какой-то интуиции, шестом чувстве, добавил ещё одну недовольную складку и мысленно кивнул. Потом перевёл взгляд на Лили. Она подпёрла голову рукой и совсем отвернулась от Северуса, и теперь во всех её чертах сквозила неизбывная, бесконечная тоска. Карандаш вновь словно магнитом потянуло к бумаге.

Рисованию Ремус никогда не учился. Он не изучал часы напролёт репродукции известных картин, не срисовывал по сотне раз одни и те же носы и уши. Один раз он правда отыскал в городской библиотеке книгу по анатомии для художников и попытался её прочесть, но текст оказался настолько нудным и сухим, что терпения у него хватило всего на три страницы. Он просто наблюдал и рисовал — своих одноклассниц во время особенно скучных уроков, книжных героев, необычных людей, которых где-то увидел. Иногда, когда ему приходилось ночевать в подвале, он брал с собой альбом и уже дрожащей рукой выводил странных, несуществующих созданий. Рисование не спасало от одиночества, но заставляло ненадолго о нём забыть. Как книги. Как старенькое пианино в комнате родителей, на котором мама когда-то давным-давно учила Ремуса, ещё не достающего до педалей, играть простенькие гаммы. Среди этих книг, рисунков, песен, среди пиратских кораблей и рыцарских замков он выстроил свой собственный мир, безопасный и надёжный. Где добро всегда побеждало зло, справедливость торжествовала, а преступники и негодяи получали по заслугам. В этом мире маленький Ремус прятался, когда становилось совсем плохо. Со временем воображаемые золотые замки сменились самым что ни на есть реальным серебром. Серебро было злое, колючее, оно больно жглось, оставляя после себя красные уродливые отметины, зато помогало гораздо лучше. И всё-таки порой Ремус брал в руки книжку или карандаш и снова оказывался в своей маленькой стране, где всё кончалось хорошо и где он сам был таким, каким всегда мечтал: сильным, смелым — и нормальным…

— Что рисуешь? — звонкий голос вернул Ремуса к действительности. Лили с любопытством вытянула шею и не сводила взгляд с его блокнота.

— Да так, ничего, — чувствуя, что вот-вот покраснеет, Ремус быстро перелистнул страницу и сделал вид, что заканчивает штриховать клетчатый плащ Шерлока Холмса.

— А можно посмотреть?

Рука с карандашом замерла в воздухе. Очень медленно Ремус опустил её и не без содрогания протянул Лили блокнот. Он никому и никогда не показывал раньше своих рисунков — осуждения ему и без этого хватало. Но Лили с её доброй улыбкой так располагала к себе, что ей невозможно было отказать. Рисунок произвёл на неё куда бóльшее впечатление, чем предполагал Ремус. Она восхищённо ахнула:

— Потрясающе! Ты давно рисуешь?

— Несколько лет, — уклончиво отозвался он. Ну не говорить же, в самом деле, что ты рисуешь всю свою жизнь, потому что это самый простой способ не свихнуться окончательно.

— Это же Шерлок Холмс, да? Любишь детективы?

— Есть немного. А… а ты?

— Я их не читаю, — Лили печально покачала головой. — Мои родители считают, что детективы — не женские книги, представляешь?

— Погоди, но это, — Ремус запнулся, чтобы подобрать достаточно вежливое слово, но так его и не нашёл, — это же просто бред!

— Для нас с тобой — да, а для них — нет… — В глазах у неё вдруг опять вспыхнули весёлые искорки: — Скажи, а они правда интересные?

— Если автор хороший, то безумно. Мне кажется, это вообще одна из лучших вещей, которые случались с литературой. Если хочешь, — прибавил он, смущённый горячностью своей речи, — я… я могу дать тебе пару книжек, у меня много детективов.

— Это было бы здорово, но я даже не знаю, с чего начать.

— Начать можно с чего угодно, — успокоил её Ремус. — С того же Дойля, например. Хотя я сам начинал с Кристи…

Разговор свернул в хорошо знакомое ему русло и покатился как поезд по рельсам. О чём о чём, а о любимых книгах Ремус мог говорить часами. Он в красках расписывал Лили достоинства детективного жанра, а она, не оставаясь в долгу, рассказывала ему о прелестях романов Остин и Бронте. Недавняя неловкость позабылась за жаром обсуждения, три часа до первой остановки в Йорке пролетели как один. На станции Лили, несмотря на все возражения Северуса, в гордом одиночестве ушла звонить домой, сказать, что всё в порядке. Пока её не было, Северус деловито пошуровал в своей сумке и извлёк оттуда помятый термос и две жестяные кружки. Кружки он наполнил какой-то дымящейся полупрозрачной жидкостью, похожей не то на чай, не то на травяной отвар, одну из них поставил на откидной столик у окна. Вернувшаяся Лили при виде кружки сначала долго молчала. Потом она вздохнула, улыбнулась и взялась за неё обеими руками. Уголки бледных губ Северуса поползли вверх. Мир был восстановлен. Время между тем приближалось если не к обеду, то уж точно к позднему завтраку; порывшись в своём чемодане, Ремус отыскал среди всякой важной ерунды перетянутый резинкой свёрток. Добытые из свёртка сэндвичи с индейкой честно были поделены на троих. Лили весело заявила, что ничего вкуснее в жизни не пробовала, чем ужасно смутила Ремуса и заставила его в конце концов залиться краской. Северус от комментариев воздержался — он просто достал из сумки третью кружку.

Дальше ехали мирно. К тревожной и неудобной для всех теме больше никто не возвращался. Слушали, как Лили рассказывает про свою старшую сестру Петунию, которая работала машинисткой в маленькой вечерней газете, обсуждали книжки и последний альбом Роллинг Стоунз и смотрели, как равнины за окном постепенно сменяются лиловыми от цветущего вереска холмами. Дождь они оставили ещё в Йорке, теперь небо было закрыто высокими белыми облачками. Время от времени сквозь них пробивался мягкий желтоватый свет, заливавший купе, и тогда волосы Лили словно вспыхивали. Она вся казалась маленьким рыжим огоньком, готовым согреть любого замёрзшего. Слушая её весёлый щебет, Ремус пару раз незаметно касался медальона, но всё было в порядке: тревога улеглась и Волк крепко спал где-то глубоко внутри.

Поезд снова приближался к городу. На этот раз остановились у открытой платформы Эдинбургского вокзала; выйдя на перрон, ребята увидели у себя над головами только чистое безоблачное небо. Народу вокруг было на удивление немного, и пригородный поезд, отходящий до Литтл-Хэнглтона, они разыскали за пять минут. Неподъёмный чемодан Лили мальчишки несли вдвоём. Сама она шагала рядом, красная, но, без сомнения, польщённая. На узкоколейке трясло не в пример сильней. Покачивания вагона навевали дремоту, и Ремус сам не заметил, как уснул, уронив голову на грудь. Когда Лили разбудила его, оказалось, что за окном уже стемнело. В сумраке смутно угадывались лесистые холмы, за которыми красноватыми отблесками прятался закат. Потом темноту разрезала вспышка, заскрежетали тормоза, и поезд остановился у крохотной станции, освещённой всего одним жёлтым фонарём.

Услышав про Реддл-холл, дежурный по станции старичок неодобрительно дёрнул усами:

— Зачем вам туда? Вы журналисты, что ль? Реддл журналистов на дух не выносит, он вас и слушать не станет.

— По-вашему, мы похожи на журналистов? — сварливо уточнил Северус, явно готовый ввязаться в перепалку. Однако тут вмешалась Лили.

— Мистер Реддл сам нас позвал, — объяснила она с очаровательной улыбкой. — Мы его пациенты.

Северус закатил глаза. Впрочем, теперь он имел для этого основания: старичок тут же сделал шаг назад и взглянул на детей с настороженным прищуром. Во всех его движениях появилась нервозность, словно ему очень хотелось поскорей уйти, но приличия не позволяли.

— Как же, как же, слышал, весь город говорит, что Реддл во врачеватели подался… В общем, эт’ самое, как выйдете отсюда, — затараторил он, — идите прямо, по Флит-стрит, до первого перекрёстка. Там направо, упрётесь в площадь, площадь пройдёте и дальше по Виктория-стрит, увидите, там на углу телефонная будка. Потом оттуда снова направо, на Флэт-хилл-роуд, и оттуда прямо по лесу мили две — дорога там одна, не заблудитесь.

— Ага, значит, прямо по Флит-стрит, — сосредоточенно пробормотала Лили, — потом направо на Флитвик-роуд… или на площадь? Кажется, я запуталась! — и она засмеялась.

— Я запомнил, — Северус решительно взвалил на себя её чемодан и, пройдя нарочно близко от шарахнувшегося от него старичка, зашагал прочь. — Идём, Лили, мы и так провозились слишком долго.

Лили послала старичку на прощание извиняющуюся улыбку и бросилась догонять друга; Ремус натянул кепку и поспешил за ними. Они отошли уже совсем далеко, когда сзади вдруг раздался неуверенный оклик:

— Вы только в лесу поосторожней, а то темно уже!

— Чего это он? Я думал, он будет рад, если нас волки съедят, — съязвил Северус.

— Сев, ну тебе не стыдно? Человек занервничал, и ты уже готов его обвинить во всех смертных грехах? Честное слово, тебе иногда нужно расслабляться. Посмотри вокруг, — Лили раскинула руки, — вечер прекрасный, птички поют!

Вечер на самом деле был прекрасный, и где-то вдалеке действительно пели птички. Ребята шли по очень ухоженной улочке вдоль старинных каменных домиков. Перед каждым домиком был разбит палисадник, где пышно доцветали бархатцы, георгины и какие-то мелкие лиловые цветы, названия которых Ремус не помнил. Мимо по выметенным тротуарам сновали дети, у открытых окон сплетничали женщины, под одним из фонарей о чём-то шепталась влюблённая пара. Лёгкий ветер доносил откуда-то звуки весёлой музыки — под такую всегда хочется танцевать, даже если ты никогда в жизни этого не делал.

Первый поворот направо вывел троицу на круглую площадь, обсаженную высокими клёнами. Здесь на первых этажах расположились уютные лавочки с колокольчиками и яркими вывесками над дверями. Часть лавочек уже закрылась, другую часть хозяева только запирали. Покончив с этим, они спешили к центру площади, откуда и неслась та самая музыка. В неярком свете фонарей под большим деревом виднелись две колеблющиеся, будто бы сотканные из теней фигуры: высокий скрипач в широкополой шляпе и вертящаяся вокруг него маленькая флейтистка. Собравшаяся вокруг толпа покачивалась в такт задорной песенке, под ногами у музыкантов с радостным визгом крутились отплясывающие ребятишки. Лили немедленно вытащила мелочь и решительно устремилась сквозь толпу. Северус, шипя и ворча подобно старому чайнику, потянулся за ней — должно быть, собирался отговорить от сомнительной затеи. Оставшийся в одиночестве Ремус кинул взгляд по сторонам в поисках телефонной будки. Он нашёл её на противоположной стороне площади, рядом с большой вывеской в форме чайной чашки, и в этот же момент где-то часы гулко пробили восемь. Неужели так поздно? Мама, наверное, волнуется… Чёрт возьми, конечно, волнуется — уже восемь, а он до сих пор не позвонил! Ремус, хлопая себя по карманам, шагнул на мостовую.

Позади раздался глухой рокот, и сразу за ним — оглушающий гудок и слепящий свет. Перед глазами всё на секунду померкло. Гудок повторился совсем рядом, Ремус, наконец, оглянулся и застыл как вкопанный. На него нёсся огромный чёрный «Бентли». Он взвизгнул тормозами, но остановиться на такой скорости… Ремус уже почувствовал идущий от капота жар — и тут что-то рвануло его назад. Он запнулся, выпустил чемодан и рухнул на тротуар.

«Бентли» пронёсся как раз по тому месту, где он стоял, и резко остановился. Дверца распахнулась, наружу выскочил красный и злой как чёрт шофер.

— Ты сдурел совсем? — рявкнул он, брызжа слюной. — Тебе жить надоело, бестолочь?! Лезете под колёса, а я потом отвечай! Сейчас я тебя отучу ушами хлопать…

Шофер схватил Ремуса за отвороты куртки и встряхнул так, что зубы стукнулись друг о друга. Ремус, напрочь забывший о том, что, вообще-то, надо испугаться, оцепенело смотрел, как прыгают вверх-вниз пуговицы на его твидовом пиджаке. Шофера этот взгляд взбесил ещё сильней: он выругался и занёс руку. И, наверное, без колебаний отвесил бы Ремусу хорошую затрещину, но в эту секунду за его спиной раздался усталый томный голос:

— Что такое, Кричер, почему мы стоим?

Заднее затемнённое стекло «Бентли» опустилось. На улицу выглянуло аристократично-бледное, словно высеченное из мрамора лицо. Парень отбросил назад длинные тёмные волосы и глянул из-под полуопущенных век на разом подтянувшегося шофера.

— Простите, мастер, этот мальчишка бросился под колёса.

Парень повернул голову к Ремусу, лениво оглядел его с ног до головы и поморщившись бросил:

— Оставь его.

— Но, мастер…

— Я сказал: оставь его, — с нажимом повторил парень. — Поехали.

Шофер послушно коснулся фуражки и поспешил обратно к машине, на ходу отряхивая руки. Взревел мотор, и «Бентли» с шумом умчался. Ремус смотрел ему вслед и потирал ушибленный локоть. Внутри запоздало разворачивался целый ураган чувств: шок, ужас, боль, раздражение. Он мысленно упрекнул себя — вот же недотёпа, куда смотрел только? Мало того, что чуть под машину не угодил, так теперь ещё и брюки все в пыли, и чемодан… Чёрт, а где, кстати, чемодан? И где его кепка? Вот же не везёт!

Кто-то тронул его за плечо. Высокий парень со слегка оттопыренными ушами дружелюбно улыбнулся и придвинул к нему чемодан:

— Это вроде твоё.

— И это тоже, — заявили сбоку. Обернувшись, Ремус увидел в паре ярдов опрокинутую набок инвалидную коляску и сидящую рядом с ней девчонку с мальчишеской стрижкой и тростью на коленях. Девчонка отряхивала от пыли его многострадальную кепку.

— Ты чего под машину полез? — бодро поинтересовалась она.

— Я… не заметил. — Девчонка изумлённо присвистнула. Ремус глянул на её неловко подвёрнутые колени, на лежащую поперёк них трость. — А ты… это ты меня дёрнула! Ты меня спасла!

— Всегда пожалуйста, — она ловко крутанула трость в пальцах. — Мы с Фрэнком никогда не против кого-нибудь спасти. Да, это Фрэнк, — ушастый парень подмигнул, — мой парень, а я Алиса.

— Я Ремус.

— Скажи, Ремус, ты ведь не местный?

— Да, но почему ты…

Алиса усмехнулась, и её нос дёрнулся как у кролика.

— Ты искал телефонную будку. В Реддл-холл направляешься? А, значит нам по пути! — они с Ремусом обменялись немного неуклюжим рукопожатием. Держа Алису за руку, он почувствовал под пальцами что-то твёрдое, похожее на старые мозоли.

— Думаю, милая, нам стоит поторопиться, если мы хотим успеть туда вовремя, — Фрэнк тем временем закатал рукава и легко, словно пушинку, поднял Алису в воздух. Та наигранно возмутилась:

— Я и сама могу! Что б ты знал, сил у меня предостаточно!

— Да, но никакие силы мира не помешают мне носить тебя на руках, — он подмигнул. — К тому же, если твои родители увидят…

— Но мы же им ничего не скажем, верно?

— Чего не скажете? Алиса, деточка, ты опять упала? — трубный женский голос перекрыл все звуки площади.

Алиса тяжко вздохнула. Её весёлости как не бывало, даже лицо, кажется, побледнело. К ним стремительно приближалась высокая сухопарая женщина, одетая во всё чёрное. Её цепкий взгляд выхватил из общей суматохи перевёрнутую коляску, и она тут же оказалась возле Алисы.

— Ты в порядке? Сильно ударилась? — спрашивала она, ощупывая Алисины ноги. — Детка, я же предупреждала, не отходи далеко! Не нужно было позволять тебе передвигаться одной — теперь твою коляску повезу я.

— Но ма-ам, — отчаянно взвыла Алиса, однако её мать была непреклонна:

— Нет-нет-нет, хватит неприятностей. Твой доктор говорил тебе беречь ноги!

— Да на черта мне их беречь, если я ими даже не пользуюсь?

Мать Алисы побелела и схватилась за сердце:

— Что ты такое говоришь, детка? Ты хочешь, чтобы меня хватил удар?

— Нет, мам, — Алиса виновато потупилась. — Прости, мам.

— Так-то лучше! — всё недомогание матери как рукой сняло. Она резво подняла коляску и подкатила её к Фрэнку; тот бережно опустил притихшую Алису на сиденье и прикрыл ей колени пледом. Коляска чинно покатилась прочь, а Фрэнк обернулся к Ремусу, всё так же сидящему на тротуаре:

— Эй, пойдёшь с нами?

— Спасибо, но со мной ещё пара ребят, — тот неловко улыбнулся и покачал головой. — Мы разминулись, мне надо их найти.

— Как скажешь, — пожал плечами Фрэнк.

Махнув на прощание рукой, он побежал догонять своих. Ремус проводил его взглядом, потом отряхнул запачкавшиеся брюки и поднялся, натягивая кепку. В этот самый момент вернулась Лили в сопровождении ворчащего Северуса — казалось, с момента расставания он так ни на секунду и не закрывал рта. Они слышали гудки машины, но ничего не видели, и Ремус почёл за лучшее промолчать: он не знал, как отнесётся к произошедшему Северус, а пугать или расстраивать Лили, принимающую всё близко к сердцу, ему не хотелось. Все вместе они вышли с площади на широкую, закрытую для машин Виктория-стрит, там свернули направо и оказались на Флэт-хилл-роуд, где за крышами домов уже чернели отдалённые верхушки деревьев. Улица постепенно превращалась в просёлочную дорогу: дома становились всё ниже, фонари попадались всё реже и в конце концов резко оборвались у последнего дома. Лили замерла, не решаясь шагнуть в простирающийся впереди мрак. Ремусу тоже было не по себе — сразу за домами шли поля, но дальше дорога терялась в лесу, который точно упирался в тёмное небо. Один только Северус выглядел как обычно и нетерпеливо притопывал, что-то насвистывая сквозь зубы. Ребята посмотрели друг на друга и одновременно перешагнули границу света. Ремус старалась держаться к Лили поближе — не то чтобы он боялся, просто так было… спокойней. К счастью, Северус в темноте ничего не заметил, а то наверняка бы снова закатил глаза. И как они у него ещё на месте держатся.

Глаза Ремуса между тем привыкали к мраку, из непроглядной черноты выступили очертания изгородей, разделявших поля, и одиноких кустов по сторонам дороги. В воздухе сладко и терпко пахло скошенным сеном. Вскоре к этому запаху примешался запах хвои: троица вступила в лес. Идти стало тяжелей, дорога поднималась в гору; вековые сосны нависали над ней, и ребята как-то сами собой ускорили шаги. Между деревьев мелькнуло и пропало что-то светлое. Ремус было подумал, что это ему мерещится от нервов после всего пережитого, однако в этот самый момент из-за поворота выросла каменная ограда. Большие кованые ворота были распахнуты настежь, прямо за ними посыпанная гравием дорожка убегала к огромному особняку из красноватого камня. В темноте смутно угадывались его многочисленные флигеля, пристройки, башни и башенки. Все окна особняка приветливо светились жёлтым, узорчатый фонарь бросал на крыльцо неверные отблески.

По сравнению с ярко освещённым Реддл-холлом окружающий лес выглядел ещё мрачней, чем прежде, и Ремус испытал внутреннее облегчение, когда они вступили на подъездную дорожку. Пара минут — и вот они уже стоят на крыльце, перед двустворчатой дубовой дверью. За углом вдруг блеснуло что-то металлическое, похожее на крыло машины, но рассмотреть его Ремус не успел. Едва он поднёс палец к дверному звонку, дверь распахнулась сама.