Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Проходя по дому своего детства, Каз чувствовал вокруг эхо своей семьи.

Он слышал слабый отзвук того, как ма напевает на кухне, готовя ужин — одно из немногих воспоминаний, которые остались у него от нее. Он видел тень па, который с уставшим вздохом вешает шляпу на крючок рядом с дверью, только чтобы повернуться и широко улыбнуться двум маленьким мальчикам, стоявшим чуть дальше. Он слышал топот шагов на чердаке, где жили они с братом, когда маленький Джорди гонялся за еще более маленьким Казом, и оба беззаботно смеялись.

Он по-прежнему видел Инеж возле панорамного окна, когда она читала книгу, а солнце садилось у нее за спиной. Он чувствовал слабый запах морской соли и чая, которые сопровождали ее. Он слышал ее переворачивающий мир смех — тот, от которого каждый раз, когда Каз слышал его, сжималось сердце; тот, который звучал словно нежные колокольчики и летний ветерок. Он чувствовал, как она встает на цыпочки позади него и осторожно кладет подбородок ему на плечо, чтобы поверх его плеча прочитать почту, которую он держит в руках. Он чувствовал вкус слегка подгоревшего и невероятно острого карри, которое Инеж готовила, пытаясь воспроизвести блюдо своей матери.

Сверток, лежавший в изгибе его локтя, захныкал, и Каз беспомощно уставился на него. Нос с горбинкой как у Инеж, ее добрый лоб, пучок ее шелковых черных волос. Бледная для сулийца, но слишком смуглая для керчийца кожа. Его собственный прямой рот, острый подбородок и яркие глаза цвета кофе. Сверток уставился на него ответ.

Сознание было болезненно пустым. Каз устал, так сильно устал. Он смутно осознавал боль, которую излучала нога, и пальцы, стиснутые на набалдашнике трости, которую он не отпускал с тех пор как… Сколько там времени прошло после того, как акушерка сунула ему в руки ребенка и велела выйти.

Они решили назвать девочку Реца, а мальчика — Джори. Традиционные сулийские имена, но похожие на керчийские, которые были значимы для Каза. «Мою мать звали Рета», — сказал он Инеж. Она улыбнулась: «Мою бабушку звали Реца».

Ни тот, ни другой не прокомментировал выбор Джори.

Родились двое. Мальчик и девочка.

Он не мог вспомнить, кого держит на руках сейчас.

Кто выжил, а кто умер.

Роды были долгими. И болезненными, судя по крикам Инеж. Грудь болела от мысли об этом.

Сейчас всё казалось слишком тихим.

Каз почти хотел по-прежнему слышать крики Инеж — по крайней мере, так он знал бы, что она еще жива.

Он уставился на ребенка в своих руках. Маленькое личико покраснело и скривилось, когда ребенок заплакал.

— Перестань, — прохрипел Каз, покачав головой. — Я не… Перестань. Я ничего не могу для тебя сделать.

Естественно, ребенок заплакал громче, не убежденный словами отца.

Он стиснул зубы и пронзил младенца взглядом. Ему нечем было накормить это существо, если оно хотело есть, и он точно не собирался возвращаться в спальню, из которой только что вышел.

Пока нет. Если он это сделает, всё станет реальным. Ему просто… просто нужно несколько минут, чтобы подышать.

«Ты серьезно называешь нашего ребенка существом, Каз?» — почти слышал он голос Инеж.

Он покачал головой, дыхание прервалось в горле.

— Я не могу тебе помочь, — прошептал он ребенку, склонив голову; рука под свертком дрожала.

Ребенок продолжал вопить. Горло Каза сжалось, вызывая удушье, и дверь между ним и любовью всей его жизни (и матерью его детей… ребенка), которая могла пережить или не пережить эту ночь, оставалась плотно закрытой.